Путеводные ноты. Часть 2, главы 6, 7, 8, 9

Часть вторая. Мароника.

6. Попутчики.

    Мароника!
    Это была первая сознательная мысль после первых двух часов беспрерывной скачки. Непривычка дала о себе знать. Душевная усталость притупилась усталостью тела; Роу не могла больше сидеть верхом и с усилием вглядываться в темноту. Остановилась, слезла. Со всех сторон на неё смотрела ночь. И, если верить предостережениям, из нового - внешнего - мира на неё могли наброситься кто угодно. Стоя обеими ногами на твёрдой земле, Роу вдруг поняла, что ещё достаточно холодно, что у неё нет ни плана, ни карты, нет вообще ничего кроме лошади, плаща и свободы. Но было не страшно, как она ожидала. Роу ликовала. Делать всё, что угодно. Вопреки!
    Джаэн-Дарп многому успел её научить. Рассказывал он и о Маронике. Это город башен и флагов, город грусти и радости, песен на всю ночь, дневных ликований, трепета перед столичными жандармериями. Мароника - цыганский город. Ни один житель не провёл там больше года, в конце концов, всё равно все уходят. Но всегда стараются вернуться. Мароника стоит на пересечении всех дорог Ворфии, соседнего края со Средигором. Путь туда полон опасностей, а уж сама Мароника - воплощение торжества, граничащего со смертью! Но почему-то Роу хотела там побывать, а, может быть, (хоть она и не смела признаться), ей казалось, что Джаэн-Дарп ждал, что она последует туда за ним. Куда же ещё? "Куда угодно", - с тоской подумала она, не без труда вскарабкалась обратно в седло и пустилась вперёд неторопливо и задумчиво. Жаль, что она не умеет читать следы, а то была бы хоть какая-то возможность различить неподкованного Силеорони, мчавшегося по одной из дорог всего лишь сегодня в полдень.
    Ветер пронизывал её, плащ распахнулся. Ясная огромная луна светила прямо в глаза. Дорога, что днём бывала песчано-золотой, теперь стала серо-серебристой. Листва шепталась, как простонародье пред ликом грозной императрицы, едущей мимо и не замечающей их. Но Роу чувствовала себя гораздо лучше любых королей, дурман ветра ударил в голову. Если сейчас обернуться, уже не увидишь и самого верхнего шпиля Миран, увенчанного звездой, но Роу казалось, что школа её преследует, всё время чуть позади, и она убегала от неё, убегала...
    К утру она остановилась. Лошадь выглядела так же, как наездница: обе возбуждённые, довольные собой, но вымотанные. "Одной жажды движения мало, да? - улыбнулась девочка и похлопала лошадь по голове. - Требуется великая привычка". Как и говорил Антеог, в начале пути найти населённый пункт не представлялось сложным занятием, хотя все и пугались одинокой девчушки в нелепой сутане и мужском плаще. В первой же деревне, как завещано, Роу раздобыла одежду всадника, без мешающих подолов. Кожаная куртка и жёсткие штаны, перетянутые поясом - в таких тысячу вёрст скачи и не сотрётся. И топор нашёлся по руке, по душе - небольшой, но увесистый, а в рукояти лёгкий. В самом деле, не мечом же дрова для костров рубить, шалаши для ночлежек строить, на дичь охотиться и от дикого зверья защищаться. В деревушке Роу провела почти два дня, потом снова в дорогу, как чувствуя, что по следам идут жандармские ищейки. На самом деле теперь Роу знала себя весьма счастливым человеком, ни о каких погонях не думала.
    Примерно в разгаре бериверта (третьего весеннего месяца) беззаботное путешествие кончилось. Там, где Роу упрямо вела свою кобылу, уже никто не жил. И раньше приходилось останавливаться на ночь или на время непогоды в дикой местности, а теперь постоянно. Ежеминутно ждёшь, как кто-нибудь попытается напасть, поэтому ты всегда осторожен. Кобыла была хорошая, чуткая, всё время ушами шевелила и всё замечала. В том числе если Роу кормила её меньше, чем накануне (а такое в дороге часто и запросто). Тогда умная лошадь начинала мстить, не слушалась. Роу ей: "Тише, не громыхай галопом, привлечёшь волков", а эта "умная" дальше себе чешет, хоть караул кричи.
    Чем дальше на север, тем чаще проходили дожди. Поначалу Роу видела в них только помеху. Не умела укрываться и, что главнее, укрывать запасы, а одежду потом сушила целые сутки, если день ясный. Иногда стоянки затягивались на дни и ночи. А утром после дождя... Брр! Холод собачий. Завернёшься во всё тёплое, что найдётся, носа наружу не покажешь, как бы в глыбу льда не превратиться.
    Но со временем Роу полюбила дождь. Теперь уже точно знала, из какой древесины сподручней мастерить крышу и стены, если строишь шалаш. Деревенские научили. Когда-то очень давно охотники учили её обращаться с луком, но ни слова не сказали про лесное житьё. А кентавры... те вообще неприступный народ, какие уж там палатки-домики, даже разговаривать с ними тяжело - ответственно.
    Вот построишь шалашик, надежно укроешь от влаги всё добро, вылезешь наружу и глубоко дышишь, расправляешь плечи, поёшь. Роу минуты не могла без пения. Иногда ей казалось, что она поёт даже во сне. Лошадь тоже любила, когда маленькая лёгкая наездница начинала петь, особенно если при этом Роу вздумывала мыть её под ливнем. Натирала травами дочиста, как учил Герион, выбирала те, от которых животное станет здоровее. Он много знал, миранский конюх.
    К началу лета добралась до Ворфии. Такого изобилия растений, птиц и животных никогда не видела! Странное сделала наблюдение. Она ведь всегда пела, даже не замечая этого. И не единожды ей грозила опасность, обычная в путешествии. То как-то подползла змея, то из лесу донесся волчий вой, то ночью на равнине её костёр явно привлёк каких-то недобрых людей. Каждый раз она не закрывала рта, и пение будто отпугивало или отводило недругов в сторону. "Что же, я так плохо пою?" - смеялась над собой Роу и продолжала распевать.
*
    Однажды пение всё же не помогло. Но это привело к случаю ещё более необъяснимому...
 - Наконец-то мы с тобой вышли на прямую дорогу, - тяжело дыша, проговорила Роу. До сих пор они шли всё круче и выше в гору, так что грудь от дыхания разрывалась. Роу не стала истязать бедное животное и шла рядом, обхватив могучую лошадиную шею. Дорога теперь была прямой и в другом смысле - теперь никаких больше поворотов, впереди только Мароника!
    Позади остался высочайший склон, песочная широкая лента, короткая трава по обочине. И то же самое теперь, но уже параллельно небу. Роу расседлала лошадь, сняла дорожную сумку. Разжечь ли костёр? Она ещё не голодна. Кстати, в разжигании огня простенькие миранские уроки магии здорово пригодились.
 - Мы с тобой ещё раздобудем настоящую гитару, - пообещала Роу лошади, смиренно пасущейся поблизости. - Нам ведь много не надо, правда? Мои руки, твои ноги да пара верных нот. Но музыкальный инструмент я всё-таки хочу. Пусть даже более громоздкий, чем флейта...
    Роу вовремя остановилась, чтобы не вспоминать Джаэн-Дарпа. Мысль была быстрее. Конечно, гитара влечёт её из-за него. Лошадь словно почувствовала, как наезднице взгрустнулось, подошла, положила несуразную голову на плечо, зашептала что-то на ухо тёплыми губами. Роу хотела сказать ей приятное, но вдруг сообразила, что даже не дала ей имени. Стало стыдно. Добрая лошадь столько всего с ней пережила и не заработала собственное название.
 - Хочешь быть Оливкой? - Роу ласково погладила подругу по дружелюбному... лицу. Язык не поворачивается назвать мордой. - У тебя такие глаза, совсем как оливки. И вообще ты вся как оливка, только ещё не спелая, желто-зелёная.
    Ещё ей пришло на ум, что каким-то образом лошадь всё понимала и отзывалась на зов, хотя никаких имён девочка не называла. Вот это была преданность, такого от людей не дождёшься. Роу старательно расчесала Оливке гриву, и Оливка одобрительно зашлёпала губами.
    На ответвлявшейся дороге показалось облачко пыли. Роу привыкла встречать их иногда, и обычно это был знак близящихся торговцев или пастухов. На сей раз с одной из малых развилок (Роу и Оливки как раз находились на перекрёстке) прибывала повозка, у которой так сразу назначение и не определишь. Вёз её громадный, просто чудовищно большой конь иссиня чёрной масти. В повозке было четыре человека. Правил цыган, лихо заломивший шляпу с петушьими перьями на сторону, руки мозолистые, сразу ясно, что имеет дело с вожжами не первый день. Позади него двое угрюмых мужчин, зарывшихся в свои плащи, будто сильно замёрзли, хотя давно стояла жара. Четвёртым был юноша, лет двадцати трёх на вид, но смотрел серьёзно, в движениях был нетороплив и изящен, отчего Роу сразу сочла его знатным господином.
    Они, конечно, заметили её издали. Поравнялись, ни единым взглядом не удостоили. Девочка похлопала лошадь, стянула с себя шляпу на шнурке (её она выменяла в деревнях, вместе с настоящей дорожной сумкой вместо котомки). Жест вежливости был зря - странники его оценили, обернулись. Цыган и юноша сошли на землю. Мужчины не стронулись с места, даже не кивнули, только уставились на Роу как коршуны своими блестящими глазами, похожими на жуков. Весь их вид говорил: «Это же просто-напросто бродяжка».
 - Добрый день, - поприветствовала Роу первая. - Вы едете на север?
 - Нет, на запад, вот только здесь путь удобнее, если через Маронику, - ответил цыган жизнерадостно, потом потише, чтоб не обидеть товарищей, пояснил: – Мне всё равно, где ехать, и не в таких пустынях бывал, но пассажиры платят, сама понимаешь, за сохранность. Тише едешь – дальше будешь. А здесь рай земной, а не тропа.
 - Тем более рай, раз вы едете в Маронику, - улыбнулась Роу. - Вы бывали там раньше? Сможете рассказать о ней? 
 - У нас нет времени, - вмешался второй юноша, по-прежнему храня величие.
 - Но нам по пути.
 - Как так? - удивился цыган, а сидящие в повозке переглянулись. Статный юноша-якобы-дворянин засомневался:
 - Разве ты направляешься не в Тоизу? И ты не посланница какого-нибудь вельможи торгового города?
 - Ещё чего! Уж если служба кому, так служба самой себе.
 - Мароника? - сказал цыган, не веря.
 - Ну так что, дальше поедем вместе?
    Юноша и цыган переглянулись. Роу улыбалась, ждала их решения, никак на неё в общем-то не влияющего.
 - Ты что, юная конокрадка? Или дитя фальшивомонетчиков? - спросил цыган. - Что ты делаешь одна в такой глуши? Вооружённая до зубов.
    Его взгляд упал на угловато топырящуюся сумку. Роу продолжала кривить губы в той же чуть высокомерной ухмылке.
 - Умно ли со стороны фальшивомонетчицы попасть на глаза тем, кого легко принять за переодетых жандармаов или... - Она насмешливо взглянула на цыгана, - или за таких же преступников, как она сама?
 - Знаешь что, - сказал благородный юноша, и протянул ей золотую монету, - возьми и никогда больше не задавай вопросов.
 - Ой, только не надо этого. - Роу отстранила подкуп, одновременно лениво потянувшись. - Мне не это нужно. Я просто хочу добраться до Мароники. Я уже два месяца с лихвой шатаюсь по Ворфии как привидение.
 - Два месяца? - Юноша даже выронил монету. - Одна? В степи и лесах?
 - Но ведь живая ещё, - воскликнула Роу, которую их реакция уже начала немного раздражать. – Здесь, как и везде, есть основная дорога, по которой любой вполне может идти спокойно. Господа, едем или нет?
    Юноша и цыган покосились на своих молчаливых спутников, обернулись к Роу и кивнули. Девочка просияла.
    Те, что в плащах, так за весь день и не заговорили. Юноша следил за тем, чтобы разговорившийся цыган, рассказывая о любимой, несравненной, удивительной Маронике, не высказал лишнего. Роу жадно ловила каждое слово, но чужих тайн ей было нужно не больше, чем чужих денег.
    Просто интересно было слушать о том, как поутру в городе кричат петухи (и приятно помечтать, что она их слышала и раньше - в Миран некие петухи будили её, хоть она их ни разу не видела), а ловкие мальчишечьи руки уже тянут нити, и пёстрые флаги взметаются всё выше, выше крыш. А в окнах показываются тени, лица, слышатся голоса. Цыганки спешат по своим делам, разносят новости и веселятся как дети. Ничего не стоит почтенным цыганкам в годах пойти к колодцу с вёдрами и затеять нелепую игру, забрызгать товарок ледяной водой.
 - Но вечером становится не безопасно, - вдруг поник рассказчик. - Жандармерия знает, как много среди нашего народа преступников, поэтому на Маронику часто совершаются облавы. Мы привыкли, мы умеем прятаться.
 - Глупо. - Роу ехала рядом на Оливке. - Настоящие негодяи спрячутся, а порядочных схватят.
 - Порядочных-то, если честно, мало, - признался цыган и вынул из кармана золотую монету, которую обронил его спутник. - Но не стоят шалости мелких клептоманов набегов с отрубанием конечностей и всяких других жестокостей... Мароника - сама себе дом потерянных людей, мы сами с собой миримся и сами себя уничтожаем. Хотя грабить друг друга могут все, даже маленькие дети, стычки между молодыми людьми - естественное явление всюду. И что теперь? Но цыгане зарекомендовали себя разбойниками с незапамятных времён.
 - Не нужно обелять истины, - сказала Роу. - Цыгане те, кто есть цыгане. Я не знаю тебя, не знаю цыган. Знаю только, что среди любого плохого есть немного хорошего, и наоборот. Среди вас есть честные, а среди честных есть иногда... такие цыгане...
 - Хорошо сказано.
    На небе уже показался месяц, горсть звёзд. Приятное небо на закате, солнца уже не видно, но синева перемешалась с пурпуром и такое творилось от этого зрелища в лёгких и в горле, такое, что...
 - Ночами лучше всего рассказывать страшные истории, - сказал цыган. - Вот сейчас и начнём.
    Он вообще не умел колдовать и был несказанно счастлив, когда Роу взмахом руки подожгла заготовленные поленья. Наконец-то все вылезли из повозки, принялись располагаться на ночь. Не прошло и минуты, как повозка обернулась чем-то вроде шатра, прямо над ней разбили палатку. Роу сказала, что привыкла спать под открытым небом. Впрочем, сначала все и сидели снаружи, подставив босые ноги костру, проводя руками по волосам - за день под шляпой путаются, да и жарко, а ночью хорошо, да ещё ветер, невесомый, добрый.
    Цыган быстрее всех покончил с ужином (они жарили подстреленную степную птицу), лёг на траву и, глядя на звёзды, который были мельче, чем в горах, зато более чёткие, заговорил:
 - Случалось вам встречаться с оборотнями?
    Мужчины зябко поёжились. Роу с интересом взглянула на цыгана.
 - Да мне тоже не случалось, - усмехнулся он. - Я вижу созвездие Оборотня и тех Охотников, которые пытаются его поймать. Думаете, там на небе всё есть? Всё, что и на земле.
    Ему не ответили, только огонь трещал. Цыган прошептал: "Слушайте", и стал говорить про древние схватки с нечистью, про чудеса мужества и любви. Да, как ни была удивлена Роу, иногда случалось, что простое человеческое чувство оказывалось сильнее древнего проклятья. Жажда узнать тайну, испытанную Роу во время рассказов цыгана, натолкнули на мысль о том, что и Джаэн-Дарп заставлял её испытать то же самое. Она уже хотела спросить, не встречались ли они с ним, как вдруг один из молчаливых спутников рявкнул:
 - Довольно! – И почему-то с гневом взглянул на Роу. - Всем спать. Мы спешим. Завтра рано в дорогу.
    Роу чуть не фыркнула, что ей никто не указ, но при одном виде этого широкого шрама через всю рожу прикусила язык. Безымянные господа скрылись в своём шатре, а она легла на траву, поближе к тлеющим уголькам. Небо ясное, ни одна примета не говорит о дожде или перемене ветра. Нет, до утра не замёрзнет.

7. Дожунайи.

    Но спать почему-то не могла. И дело не в холоде. Не давал покоя жуткий шрам и эти безрадостные злые глаза. Кто же они такие? "Когда своего имени не называю я - ничего страшного, они ведь знают, что я ничего им не сделаю. А вот их имена..." Но какой прок не спать от страха? В темноте всё кажется страшнее, чем есть на самом деле. Нет, ну какой им прок угрожать ей?
 - Эй, ты спишь?
    Она подскочила. Над ней склонился цыган, его глаза поблёскивали при луне.
 - Ты чего? - тяжело выдохнула она.
 - Как тебе эти ребята, которых я везу? – Он опасливо обернулся.
 - Честно сказать? – Она была не слишком приветлива: только уснуть удалось, а тут… - Отвратные ребята. Это всё?
 - По-моему, это жандармы. Или кто похуже. Я каждую ночь пытался их подслушивать и из их разговоров понял, что они...
 - А мне-то что?
 - Я сам не чувствовал себя в безопасности рядом с ними. А теперь ещё ты… Будь осторожна, поняла?
 - А ты такой добропорядочный и всегда стараешься предупредить чужаков?
 - Я же вижу, что ты своя.
    Роу не поняла, что он имел ввиду, но слово «своя» почему-то её насторожило. Будто её причислили к преступникам. Прилипчивое амплуа уже начинало надоедать.
 - Знаешь что, юноша? Дай мне выспаться. Я не "чья-то", я принадлежу себе, и ни жандармы, ни цыгане не могут будить меня посреди ночи.
    Цыган ушёл, не ответив. Интересно, куда? Куда бы то ни было, он с концами унёс остатки сна. Роу вертелась пять минут, потом не вынесла и встала. Зачем она только напросилась идти с ними?!
    Силуэт Оливки, мирно пасущейся в лунном свете, немного успокоил её. А цыган так и лежал у колёс повозки, глаза сияли: ясно, снова подслушивал. Но, кажется, внутри никто не разговаривал, все спали. Пользуясь этим, девочка приблизилась и легла неподалёку.
 - Я тебя ждал.
 - Ну и молодец. Доволен? – Она хотела на него рассердиться, но это удавалось всё хуже.
 - Все только что ушли куда-то, думали, я не замечу. Эх, валить надо отсюда, вот что…
 - Почему? Мне нечего скрывать от жандармов. Я ничего противозаконного не совершила.
 - Не будь такой глупой. Им совсем не нужны настоящие преступления, чтобы схватить человека. Я встретился с ними на дорогах востока Ворфии, почти у самой границы с Пустошью. Или Испеорой? Не знаю. Словом, любопытные оказались люди. Заинтриговали, разговорились. А потом уже деваться было некуда. Так и сказали: либо вези нас, либо жди неприятностей из-за угла. И я повёз. Потом они присмирели, а с мальчишкой я почти подружился. Мрачные типы - молчок, зато он - с таким воображением, так интересно с ним болтать... Не то, что с тобой, только и делаешь, что ворчишь… Тихо! Они идут, - скомандовал он, будто это она трещала как сорока.
    Конечно, Роу нашла что ответить, но аргумент для молчания был веский. Они с цыганом даже смогли убедительно засопеть, так что на них не обратили внимания. Только юноша, судя по скрипу прогнувшихся досок повозки, склонился из самодельного шалаша и осмотрел сонную композицию.
    Мало-помалу вернувшаяся компания зашепталась. Роу понимала мало: они говорили на незнакомом языке. Но иногда проскальзывали и привычные слова. А уж какие изысканные ругательства…
 - Нужно её проверить, - слышал цыган, который всё понимал. – Она странная, все проклятые ведут себя так.
 - Или просто цыгане, - со смешком вставил другой голос. – Как будто наш прихвостень не готов исколесить оба Берега, гоняясь за ветром.
    Жандармы говорили так, что даже до Роу дошло, что они над кем-то смеются и кого-то здорово ненавидят.
    Было уже четыре утра, судя по болезненной прозрачности луны, когда болтуны по-настоящему уснули. Цыган и Роу поднялись и отошли подальше. У Роу затекло всё тело, но любопытство оказалось сильнее.
 - О чём они говорили? Было что-нибудь стоящее?
 - Глупости вроде «тягот дороги». А есть они, эти тяготы? Если и есть, то это добрые тяготы, от них только сильней становишься.
 - А ещё что говорили? – поторопила Роу.
 - Паренёк всё расспрашивал про ваоров.
    Роу не знала, кто это, но тон цыгана хорошего не предвещал.
 - Один даже предлагал проверить, не ваорка ли ты. Ну и дураки, да? Меня прихвостнем обозвали, хоть я вообще их не знаю.
    Видимо, Роу слишком уж сочувственно вздохнула, потому что он твёрдо сказал:
 - Я не хотел, чтобы меня жалели.
 - Я тоже.
 - Ты ведь не ваор?
 - Наверное, нет… Не знаю. А как отличить ваора от обычных людей?
    Цыган присвистнул, зачем-то схватился за кинжал. Потом посмеялся над собой:
 - Нам нечего бояться. Идём спать.
    Роу опять лежала с открытыми глазами. Интересно, почему Джаэн-Дарп никогда не рассказывал ей, кто такие ваоры? «Нельзя больше о нём думать. - Она повернулась на другой бок и сильно зажмурилась. – Его просто не существует».
    Они ехали ещё один день. Никто так и не полез к ней с разговорами о ваорах, и Роу это устраивало. Никто ни с кем не разговаривал, только с цыганом она пару раз обменялась улыбкой. Медленно наступил новый вечер. Сегодня, убираясь в повозку, жандармы смотрели на Роу ещё злораднее, чем накануне. Ну и на здоровье. А она спать будет.
    Но и на этот раз выспаться не удалось. И опять из-за цыгана, взявшего в привычку будить её по ночам. Не обратив внимания на посыпавшиеся грубости, он сказал напрямик:
 - Теперь я уверен, что мы должны убежать, потому что они хотят убить нас.
 - Где-то я это уже слышала...
    Он не успел ответить. Позади шаги, рука легла ему на плечо.
 - Чего ты боишься, мальчик? - спросил один из молчаливых мужчин. - Нам нет надобности в ваших жизнях. Пока что. Живо спать и без глупостей.
    Теперь не было ничего удивительного в том, что Роу не сомкнула глаз до рассвета, размышляя, жив ли цыган, ведь спутники увели его в шатёр. Она всё больше жалела, что присоединилась к повозке.
    Но наутро цыган вышел, бледный и дёрганый. Видно, тоже не уснул. Обменялись многозначительными взглядами, ничего не сказали. Интересно получалось, всё пошло своим чередом. Разобрали матерчатый купол шатра, уселись в повозку. Роу, тихая, ехала рядом, верхом на Оливке. Позже, кажется, даже о чём-то заговорили, но она участия не приняла.
    Когда солнце в третий раз, не спеша, поплыло к горизонту, странники оказались на новом перекрёстке. И тут цыган впервые заговорил с отчаянной решительностью:
 - Договаривались только до поворота на Тоизу. Вот и давайте, дальше без меня.
 - Конь-то наш, - зметил юноша, а остальные два злорадно усмехнулись.
 - А повозка - моя. Вы за меня не беспокойтесь, забирайте животное. Всё равно руки сломаешь, пока управляешь им.
 - Оливка остаётся со мной, - вставила Роу, - она может повезти повозку, а ты повезёшь меня.
    Цыган торжествующе уставился на своих спутников.
 - Слышали? Всё уладилось. Ступайте. Я вам ничего не должен.
    Юноша с тревогой метнул взгляд на мужчин. И вдруг те оба, не произнеся ни слова, кинулись на цыгана и Роу, в прыжке вынув мечи. Роу не успела даже закричать, сразу отмахнулась своим неизменным кинжалом, отскочила в сторону. Рядом с ней цыган схватился с тем, кто со шрамом. Другой был потрясён тем, что Роу до сих пор жива и напал опять. И она сразу поняла, что это далеко не Герион, не сопляк и гордец, которого настоящий воин даже не заметит, но раздавит в один миг...
 - А!
    Она упала на землю с подсечёнными ногами. Негодяй понял, что перед ним талант увёрток, и нанёс удар по главному оружию противницы. Быстрота мгновений тянулась долго. Роу увидела, как враг замахнулся, а лезвие чуть не рассекло её надвое, но замерло перед самым носом. Она захлопала ядовито зелёными глазами. Вокруг неё снова витало нечто вроде серебряной дымки, как в тот раз, на поединке в школе. Но тогда был луч. А сейчас - призрачный щит. Противник точно так же, как и средигорский чемпион, заорал от ужаса. Схватившиеся рядом цыган и тот, что со шрамом, превратились в каменные изваяния. Лицо юноши, вскочившего на ноги и не знающего, разнимать, помогать или не вмешиваться, покрылось белыми пятнами, будто из него местами выкачали кровь. Но на сей раз серебристый свет не ограничился просто защитой. Роу не поверила своим глазам… Огромный пёс, словно высеченный из того же серебра, что и луна, чья длинная шерсть веяла за ним точно отсвет за кометой, обнажил ослепительные зубы и рванулся вперёд. Враги уже не могли кричать, они онемели. Забились в повозку, дёрнули к себе узду, чёрный конь пронзительно заржал, встал на дыбы. Юноша вылетел из повозки вверх тормашками, мгновенно вскочил и (чего только страх не делает) с быстротой молнии обрезал все связывающие коня путы и влез в седло. Только увидев, как он скрывается верхом в стороне Сотлона, его приятели помчались следом, бегом. Удивительный призрак преследовал их какое-то время, а потом медленно растаял, прямо набегу.
    Роу, чуть дыша, обернулась к цыгану. Тот, в схватке оказавшись вблизи от Оливки, тоже перепуганной вусмерть, обхватил лошадь за шею, бессознательно гладил её, ничего не говорил.
 - Серое небо над зелёной землёй... - прошептал он спустя несколько минут, первым обретя дар речи. - Ты... Как я не узнал сразу, кто ты! Даже эти типы догадались…
 - А кто я? - безжизненно откликнулась Роу, дрожа с головы до ног. Цыган недоверчиво посмотрел ей в лицо, убедился, что оно достаточно испуганное, чтобы быть честным, и пояснил:
 - Ваор. Носитель духа. Скажешь, сама этого не знала? Это не удивительно, многие не знают, когда это и происходит, что дух вселяется в них. А открывается он в самых неожиданных случаях, когда захлестнёт что-то… Вроде этого, опасность или сильное чувство. Не знаю уж, была ты в ужасе или в ярости, но дух пришёл на помощь.
    Роу подняла на него изумлённый взгляд.
 - Вселяется в меня?
 - Только не говори, что не знаешь!
    Она снова опустила голову, уличённая в невежестве. Цыган говорил о духах так, будто это самое очевидное. Но он быстро смекнул, что перегнул палку.
 - Да ладно, не бери в голову. Ваоры существовали всегда. Не знаю, как это случается, но время от времени дух избирает себе носителя и вселяется в него. Это не плохо, просто... необычно. Но не советую, конечно, кричать об этом на каждом углу.
    Роу всё ещё слегка колотило, но каждое слово полностью доходило до её сознания. И это было что-то мерзкое. Она сразу ощутила себя изувеченной, как бы лишённой руки или ноги.
 - Я уродка? - тихо спросила она.
 - Нет. Другая, заколдованная.
    Другая или уродка? Этот вопрос был не нов для Роу. В Миран он всегда был при ней. Она бежала оттуда, чтобы найти похожих на себя, с кем можно говорить, не опасаясь, что тебя сочтут сумасшедшей. Но стоило сделать первый шаг, как она снова отрезана от всего мира, и на сей раз безвозвратно, целиком. Сердце билось до боли, будто только что Роу пробежала кросс. Цыган положил руку ей на плечо и примирительно заметил:
 - Новое всегда страшно, но это ещё ничего не значит. Пока судить рано. Сейчас нам самое время немного отъехать от злополучной развилки и расположиться на сон. Благо, моя повозка и твоя лошадь ещё здесь.
    Они так и поступили. Сначала смотрели в небо и слушали, как храпит Оливка. Роу ни о чём не спрашивала. Но цыган охотно отвечал на всё, о чём молчалось. Он шутил иногда грубо, но не строго, а смеясь, нарочно, чтоб расшевелить окаменевшую попутчицу. Роу вяло улыбнулась ему через плечо и пробормотала что-то вроде "спокойной ночи". Цыган понял, что разговорам конец, и уснул.
    Теперь они мчались во всю прыть. Когда мрачных спутников не стало, цыган и Оливка словно обрели крылья. А Роу сидела позади, но ни о чём думать не успевала: когда тебя несут с такой скоростью, все мысли о том, как бы остаться в живых, подлетая над повозкой на каждом бугре.
 - Я так и не разобрал, кто твой дух? - оживлённо спросил цыган, пытаясь завязать разговор. Роу смерила его серьёзным потемневшим взором.
 - Пёс, кажется. Только не проси меня звать его.
 - Ты боишься его, своего духа? - Дикий возница понимающе кивнул. - Я знал некоторых цыган, которые встречались с ними... ну, такими как ты. И они сказали, что сначала все их боятся.
 - Разве таких, как я, много? - мгновенно подобралась Роу.
 - Не много. Но ты не одна.
 - В Маронике они есть? Поможешь мне их найти?
 - А что взамен?
 - Что? - Она лихорадочно стала соображать, что же у неё есть. - Всё, что угодно.
 - Вот это по мне! - вскричал цыган. - Значит, сочтёмся! Вперёд!
    Повозка неслась, опасно скрипя от каждого прыжка на всех камнях и выбоинах. Роу лишь придерживала шляпу, болтающуюся на шнурке, и старалась не выпасть.
 - А как тебя зовут? - крикнула она.
 - Дожунайи! Я Дожунайи, Дожунайи, Дожунайи!
 - Ты с юга? Я слышала о тамошних народах, их имена похожи на твоё.
 - Вообще-то нет, но меня растили люди, рождённые там. Они дали мне это имя.
 - А где они сейчас?
 - Я думаю, они умерли.
 - Как это - ты думаешь?
 - Я давно их не видел. Женщина, которую я когда-то звал матерью, часто болела от дождей, она почему-то не переносила влажность. А мужчина... вроде бы он собирался искать город призраков. До сих пор не могу понять, спятил он или нет, но в любом случае не сомневаюсь, что до добра его эти фантазии не довели.
 - Я тоже хочу найти свой город, - стараясь перекричать грохот повозки, возразила Роу. - Не Маронику, а тот, где живёт мой народ.
 - Народ, носящий в груди духов? У них нет своего города.
 - Нет, мне нужна моя настоящая родина. Меня ведь тоже вырастили в чужой стране. В Светлой Земле, среди монашек.
 - Вот уж самое неподходящее для тебя место!
 - Согласна. – Роу неуклюже уселась рядом. Его куртка была холодной от ветра, но девочка всё равно почувствовала себя гораздо теплее.
 - Так значит, ты не знаешь, к какому народу принадлежишь?
 - Наверное, к кайганцам… Но вообще-то я не знаю, я просто ищу своих.
 - Или хоть того, кто согласится принять тебя как свою, - заметил Дожунайи и задумался.
 - У тебя тоже нет дома, – догадалась Роу. – Но мне не нужен приют, это уже было. Мне нужны ответы.
 - Ответы - самая неуловимая на свете штука. А вопрос отечества – не такой точный, чтобы не довольствоваться малым.
 - Да что ты заливаешь! Ведь цыгане бродяги.
 - И это прекрасно. А ты теперь свободна, не правда ли?
 - Я свободна и могу делать всё, что взбредёт в голову.
 - А дороже этого ничего нет, да?! Держись!
    Теперь кричать было бесполезно, скорость была такой, какой Роу от Оливки и не ждала. Если честно, Роу, что бы ни говорила, была не в восторге от их езды, хоть и ни за что в этом не призналась бы. Но ей было страшно куда сильней, чем когда её поймали на дереве за "кошачьим мурявканьем" (пением неугодных песен). Порой ей казалось, что в теле не осталось ни одной целой косточки, лишь нечто вроде ореховой стружки. Впрочем, когда Дожунайи спросил, не беспокоит ли её что-нибудь, Роу отважно промолчала.
    Вечер. Чего можно достичь на единственной лошади в голой степи? Роу лежала на дне повозки, обняв гриф неразлучного с цыганами инструмента, нежно водила пальцами по струнам и тихо шептала названия аккордов. Время от времени её шёпот прерывался судорожным вздохом.
 - Даже не представляю, как путешествуют старики, - весело просвистел Дожунайи. Кнут его по-прежнему бодро рассекал воздух, но цыган выглядел устало. - Знаешь стариков? Матёрые люди, с такими не каждый отважится спать под одним открытым небом. Наши про таких говорили: "Скрипкой убьёт, на ружье смычком сыграет, а с медведем выпьет брудершафт". Так вот, я не знаю ни одного из них, кто не любил бы крепко выпить... всё что угодно, за что угодно, и чем больше, тем лучше. Вот меня и интересует, как они ездят на такие расстояния, где нет ни одного кабака?
 - Интересует?
 - Ну... нет в общем. Просто в горле пересохло.
 - Не знаю, новость это или нет, но вон там бутылка с чем-то зелёным.
    Повозка остановилась, быстрее даже, чем этого можно было ожидать при такой скорости. Всё содрогнулось в последний раз, упомянутая бутылка прощально прокатилась в дальний угол, и всё замерло. Дожунайи приник к горлышку, сделал несколько могучих глотков.
 - Зелёное - это хорошо. А ведь было всего лишь жёлтое. - Он обернулся к попутчице. - Молодец.
    И, неизвестно по какой причине, Роу стало легко, стало совсем безразлично, ваор она там или нет, и вселился ли в неё дух пса...
    Днём они до хрипоты пели песни. Роу льстило, что Дожунайи очень трепетно полюбил её пение. «Что бы ни случилось – пой, - сказал он. - В голосе твоя главная магия». А ночами Дожунайи говорил: «Мне не спится, Роу, расскажи про себя: от монашеской болтовни всегда спать хочется». И, не успевала она обидеться, как он добавлял: «Только не пой, а то я свихнусь от бессилия: хочется слушать, а глаза слипаются».
    В ночь середины первого летнего месяца повозка их ворвалась в горящий тысячей огней город, увешанный пёстрыми материями, с сотнями вращающихся флюгеров, город, звенящий от музыки, голосов птиц и людей. Роу издали была околдована видом резных башенок, грохотом далёких труб. Их встретили как родных или старинных друзей, без лицемерного чинопоклонения и откровенного грубого равнодушия, а запросто, с добротой, оглушив и одурманив многообразием странных запахов, сначала показавшихся едкими, а потом приведшими в восторг.
 - Дольше года никто здесь не живёт? - спросила обезоруженная, потрясённая Роу. - Я бы прожила всю жизнь!
 - Не обещай невозможного! Я люблю Маронику. Я знаю её ворота как двери пристанища. Но никто, в ком сердце любит свободу, не сможет жить на одном месте всю жизнь. Постой, вот поймёшь, что здешние запахи уже кажутся обычным воздухом, что удушливые цветы, растущие у цыганок на каждом балконе и в каждом саду, не пьянят. И не сможешь оставаться городе, лучшем на свете, беспечном, вольном... но всё же стоящем на земле, а не парящем в небе.

8. Цыганский город.

    Старинный город, заворожённый древними руинами меж новых построек, на берегу, а море слишком светлое, чтоб отличить его от неба: и то, и другое - прозрачно как кристалл. Солнце пронзает кристаллы, и они тонут в свете друг друга. Песок цвета золота, но мягче, теплее, человечнее, нужнее. Морские звёзды - как небесные: не исчезли, но спрятались во мгле. Даже после того, как их выбросило на иссушливое побережье, они хранят красоту, как древние фараоны, как павшие на землю метеориты. Шумит тростник, от которого колоколом доносится вкусное слово "сахар" и пряное, морское что-то, трескучее, рокочущее. И в то же время, как стихнет ветер, нет лучше музыки, чем тишина и шёпот. Ракушки молчаливо ведут нескончаемые беседы, тихо, хорошо, в такт и в лад. Хотя они не имеют ни языка, ни ушей, - море их учит говорить друг с другом.
    Город задыхается. Лишь два зимних месяца деревья похожи на монахинь; почти весь год они цветут и плодоносят. Летит, кружит головы апельсиновое благоухание, топит воздух в меду, дух ароматов господствует над всем тысячами неуловимых былинок, мечущихся в пространстве. Весна...
    Девчонки с открытыми загорелыми плечами и босыми пыльными пятками прыгают по тёмным камням в студёном ручье, пробуют воду, и зубы сводит. Дурман счастья. А небо рыжее-рыжее, когда солнце незаметно склоняется к западу, а облака - пучки невесомой ваты - сплетаются друг с другом. Они светлее неба, похожи на дольки апельсинов. Мужчины и женщины в саду срезают лимоны, бросая друг другу плоды и улыбки, как дети. И туманы неслышно приплывут, и накроют и сад, и ручей, и море, и город, и людей. И тихий хруст веток, плеск воды, шорох тростника.
    Туман любят тоненькие, вёрткие как угри, мальчишки, грызущие орехи. Они швыряют их в девчонок, те визжат. Но потом все успокаиваются и дружно жуют орехи и тягучие вяжущие ягоды. Они сидят на деревянном, тёплом, сухом мосту, болтают в воде ногами. Рыбы, сверкая серебряной кольчугой, касаются их голеней. Дети смеются, когда к одному из них на ногу прыгнет лягушка, и он от страха и неожиданности вскрикивает, чуть не падая с моста. Девчонки снова визжат.
    Пошёл дождь... Тёплый, земной, крупный, лёгкий. Дети брызгают друг в друга, кричат, а дождь затягивается на всю ночь. И дети смеются, и дети счастливы.
    У той единственной, что не ушла домой... я вижу - лунный взгляд. Его цвет ярок, он как жёлто-зелёное расплавленное золото, как душистые травы и вечные могучие деревья. Этот взгляд окутан дымкой тайны, неведомой даже ей самой. Нос выточенный, и веснушки не ятными аккуратныит монетами, какими украшены многие из местных, но пыльцой одуванчика. Длинные складные ноги и руки, как четыре коричневые от загара ловкие лапки мартышки, тоненькая фигурка тростника, облачённая в лоскутья рубашки.
    Где та белая ряса, похожая на снег? Ослепительные блики привлекают внимание сильнее, чем когда-то тёмные плащи и точёные шпаги. Роу стала едина с ночью, не отличаясь от неё ни одеяниями, ни скрытностью, ни хитростью. Она стала чёрной кошкой лунной зелени глаз. Кто изящнее мог прикинуться ласковым домашним зверем, а потом выпустить когти, обнажить зубы? Гибкая тень летела по серым улицам, неся за собой запах белой тревоги, похожей на утренние звёзды, и ароматы кроваво-алых цветов.
    …Она дольше всех остаётся на мосту, пристально вглядываясь в воду, тщетно пытаясь рассмотреть рыб, скрывшихся в спокойный прохладный ил от дождя. Звуки затушены небесной водой, и это хорошо.
    Мимо, стуча по дороге колёсами и подковами, едет экипаж. Там молодые граф с графиней; они приезжие, они всех боятся, они спешат. И они не любят таких сильных дождей. Жалко их. Любой бродяга может быть мокрым, потому что ему ничего не жаль и терять нечего. Дворяне же такие красивые, но у них даже нет одежды, которую не жаль намочить.
    А вдали идут волшебники, откинув капюшоны, куда набирается вода, становящаяся целебной. Единороги, звездочёты и звёзды - это почти одно и тоже, они из серебра и дождя. И вспыхивают молнии. И ветер. И больше ничего. Пустынный мир, наполненный призраками.
*
     - Введите узников.
    Солдат ввёл двух бродяг. Их ноги были связаны одной верёвкой. В руках гитара и скрипка. Оба чумазые.
 - Пойте свою крамолу, - велел старший, - которую пели на улицах.
    Они запели: сначала о безвольном короле, потом о коварном канцлере, затем о вероломстве городских наместников. В самом конце была песня о нищете. Старший зевал, он давно вынес приговор заочно: любой болтун подвергался аресту на год. Бродяги могли петь и дальше, но старший сам прервал их, поняв, что ничего не добился, кроме раздражения. Узников снова увели.
 - Введите арестанта… Кто ты такой?
 - Цыган.
 - Вижу, чёрт тебя дери! Имя твоё?
 - Цыган.
    Его увели и опять вернули в комнату. Солдатня стояла кругом. На лице узника появились следы удара.
 - Ты торговал ножами. Между тем хлеб принято ломать руками.
    Цыган молчал. "Уведите его". Увели, а он оглядывался на конвоиров, пока они толкали его в спину.
 - За что меня схватили? – спросил он, снова обернувшись.
 - Торговля оружием.
 - Не глупи, старина, - сказал человек, менявший свечи. – Сегодня купленным у тебя ножом было совершено преступление.
 - Вот как… - пробормотал цыган, думая, насколько было бы лучше, если бы в цыганском городе жили только цыгане. В неприятности слабых вмешиваются сильные. Но если они немногим разумнее, неприятностей только больше.
 - Сюда его.
    Цыган вошёл в камеру. Там уже сидело несколько человек. Они стояли вокруг какого-то юродивого и слушали его во все уши.
 - Они спрашивают, спрашивают, но не слушают меня! «Где ты был?» - «На реки» - «У которой?» - «Не знаю» - «Что ты там замышлял?» - «Строил мост из песка…»
 - Кто ты? – спросили вошедшего.
 - Цыган, - вздохнул цыган, ложась к стене на солому.
    …Ночью от камней потёк холод. Узники жались друг к другу. Кто пел, кто переговаривался, кто дремал.
 - Но ведь они всё равно чувствуют настоящих преступников, да? Я видела, как жандармерия повязала пьяницу Ослорека, который после таверны мог напасть на любого. А ведь его нет среди нас.
 - Здесь не суровый режим. Всех нас отпустят как только сочтут нужным.
 - А Ослорек?
 - Наверное, с ним хуже.
    Потом заговорили о том, как много кому осталось. Кому месяц, кому дважды продлевали и всё запуталось, кому обещали отпустить в пятницу, а когда она – эта пятница?
 - Это что же? Меня одного отпускают завтра?
    Все удивлённо обернулись к цыгану.
 - Тебя ведь только что посадили!
 - Ну и что? Я здесь закоченевать не собираюсь. И вам, - он протянул предмет, похожий на флакон с благовониями, - не советую.
    "Что это?", "Ребята! Неужели это оно и есть?"...
 - Где ты достал такую редкость? – тихо спросили его. Он поднялся, стряхнул с лица пыль, с волос – солому, отряхнулся...
 - Дожунайи! – раздалось сразу несколько голосов, и объяснений больше не требовалось. Было произнесено имя человека, исколесившего столько дорог, что если у него в кармане заваляется клык дракона, удивляться нечему. Эликсир забвения, который может отнять память и искусственно сфабриковать новую. Узники поверили, но одно было не ясно...
 - Как ты пронёс его сюда?
    Дожунайи смешливо пожал плечами.
 - С такой вещью можно убедить кого угодно. Как вы думаете, почему меня отпустят уже завтра?
*
     - Словом, на следующий день мы уже вышли. А когда снадобье перестало действовать, мы уже рассыпались как горох.
 - Однажды ты нарвёшься, - сказала Роу, убирая гитару за спину. В мятой шляпе, лежащей у её ног, медью поблёскивали гроши. Роу, как и многие музыканты Мароники, любила собраться в компанию и играть не ради заработка, а просто так, друг для друга и прохожих зевак. - Да и с чего ты взял, что все, кого ты отпустил, заслуживали свободы?
 - Я ведь не отпустил Ослорека!
 - Обнадёживает. - И Роу направилась к дому госпожи Маллон.
*
    Прошло четыре года, и несмотря на все предсказания Дожунайи, Роу так и не покинула Маронику. Она полюбила совершать небольшие путешествия вместе с весёлыми цыганами, но всегда возвращалась. Дольше недели-двух её странствие не длилось. Но и это было лишь в первое время новой жизни, пока Роу никого не знала, а только никак не могла надышаться, упоённая развесёлой жизнью, обилием лиц и яркостью красок - всем, чего была лишена в Светлой Земле.
    Позднее стали обращать внимание на её голос. Цыганам казалось, что это чистосердечие и ребячья грубость явили нечто новое... Поэтому Роу сама не заметила, как привыкла к прозвищу Новая Нота, стала откликаться на него, улыбаться в ответ. Этим она и зарабатывала на жизнь. Круговорот денег в Маронике вообще был очень странным. Певцы, музыканты, танцоры, кукловоды, дрессировщики продавали талант тем, кто всего этого не умел. А это были, как правило, кухарки, кузнецы, мастеровые, ученики, приезжие, купцы. Словом, те самые люди, которым потом эти деньги и отдавались обратно за пищу, кров и товар.

9. Ваорство.

    …Уф, оторвалась. Голоса мчащихся попятам жандармов (пропасть поглоти эти полупьяные патрули!) утихли. Роу вырвалась на улицу, освещённую солнцем столь ослепительно, что резало глаза. Горожанки придирчиво вычистили окна. Город был полон солнечных зайчиков.
    Посреди улицы танцевала цыганка, размахивая цветастым подолом как хвостом жар-птицы. В тёмных волосах сверкали золотые нити. Обернувшись вокруг себя в последний раз, цыганка остановилась, широко разведя руки в стороны. Зрители бурно зааплодировали.
 - Сегодня ты сама на себя не похожа, так и светишься! - говорили они. Сегодня тебе всё удалось! Все движения, взгляды и улыбки.
 - Сегодня Ажелана танцевала уже напоследок, - вздохнул кто-то, и Роу взгрустнулось: все уходят и возвращаются, и только она одна как воробей, которого не пугает зима, который остаётся верен привычному дому.
    Роу не спеша побрела по озарённой улице. Когда проходила мимо одного частного сада, знакомый старик-садовник бросил гроздь винограда с приветливым криком: "На здоровье!" Роу улыбнулась, подошла к изгороди. Они прикончили ягоды вместе.
 - Разве тебе не попадёт?
 - Едва ли. Он не пересчитывает каждую гроздь на дереве.
 - Но он торгует вином.
 - До дня разлива по бутылям ещё далеко. Пока зреет, пока соберут.
    Сладкий сок приятной прохладой касался губ, и Роу глубоко дышала.
 - Что-то случилось?
 - Нет, - удивилась она и повторила серьёзно: - Нет.
    В небе вскрикнули птицы. Высоко и пронзительно.
 - Жандармы снова в городе.
 - Но их уже не так много, большая часть вернулась в столицы. - Его взгляд пробежал по запылившейся одежде девчонки. - Украла что-нибудь?
 - Убежать от купца дело в общем-то не такое сложное. - Она неуютно потеребила одежду, показывая край богатого тюрбана. Перед глазами цветными картинками пронеслись её бегство: прыжок, мягко отпружинить от матерчатого навеса, под которым в тени развалились барышни. Соскользить вниз, нырнуть в переулок и...
 - Слышишь?
    Грянул крик, топот коня, и изо угла вылетели двое: всадник и пеший, оба дворяне. У конного был кнут, у пешего - меч.
 - Вы... вы не имеете права носить это оружие! - кричал конный.
 - А вы считаете себя оскорблённым, но заблуждаетесь. Позвольте, я объясню...
 - Ничего не желаю слушать! Моя сестра вас не любит. И вы не имели права...
 - Я вижу, вы слишком плохо знаете свою сестру, если считаете, что я мог заставить её выйти за меня замуж насильно.
 - Выйти замуж! - Всадник оторопел. - Я увёз её прямо с порога церкви и не знал, что вы уже обвенчаны... Так я опоздал...
 - Мне жаль, что пришлось вас огорчить, ведь мы теперь как-никак братья. Не принимайте близко к сердцу, лучше скажите, куда вы подевали мою жену?
    Во время диалога Роу старалась не смеяться, а улыбка так и играла. Как же горячи эти люди благородного происхождения! Вечно пекутся о собственной чести и норовят уколоть, а то и зарезать честь соседа. Но сейчас всё было, видимо, не так уж страшно. Всего лишь девица поступила вопреки воле брата. Куда ни шло.
    Роу пошла дальше. Из одного окна доносилась праздничная песня, из другого - звон и всполох прощальных свечей. Вместе это звучало донельзя потрясающим контрастом, но почему-то не сливалось в какофонию. Дальше слушать нет смысла, нового уже не будет, одно из двух - либо праздник, либо пронзительный звон...
 - Стой.
 - Какого?..
    Роу даже не поняла, как это случилось. Только что она была на совершенно безлюдной улице, и вот её схватили двое жандармов, вяжут за спиной руки. Тем, что в ход не было пущено оружие, Роу была обязана своей юности. Любого совершеннолетнего цыгана давно уже изувечили бы, не окажись он хитрее, чем обычно. Хоть Роу не была цыганкой и хотела сказать об этом, но ворованный тюрбан мог предать.
 - За что, я же ничего не сделала! - сказала Роу. Ей не ответили. - Эй! Слышите?
    На улице никого больше не было. После очередной продолжительной паузы пленница уже в серьёз испугалась и с отчаянием прошептала:
 - Отпустите вы меня или нет?
    Жандармы, чёрные, безликие, безгласные, уводили её всё дальше. И вдруг, будто чей-то голос, поднялось воспоминание: "Что бы ни случилось - пой. В голосе твоя главная магия". Роу, правда, не успела придумать, что можно спеть в такой ситуации. Она только открыла рот, и мелодия сама полилась, свободно и непринуждённо. Старинная "Песенка ручьёв, бегущих в море". Жандармы наверняка не любят таких песен, потому что они сочинены бродягами. Но звук стал словно осязаем, Роу невольно потянулась за ним, а рука бессильно дрогнула - не успела, голос улетел как птица. И наконец случилось необычное. Вокруг руки, которую Роу зачем-то вытянула перед собой, появилось свечение, переходящее от золотого к голубовато-белому оттенку. Счастье, что Роу не испугалась, не сообразив, что происходит. Возможно, испугайся она, свет бы исчез. Но перепугался жандарм, идущий от пленницы по левое плечо. Свет не прекращался, а пошёл выше локтя, к плечу, коснулся рук жандарма, и тут страж не вынес, завопил - не поймёшь, от боли или от испуга. Роу остановилась посреди улицы (теперь никто уже не принуждал её идти). Второй жандарм бросился наутёк, а тот, кого настигло непонятное свечение, не трогался с места, только дрожал и бессмысленно размахивал мечом во все стороны, будто это могло ему помочь.
 - Нет, я же не хотела... - растерянно проговорила Роу. И свет как бы вернулся, вошёл обратно в руку. И медленно-медленно стал угасать. Жандарм сорвался с места, его только что с трудом отпустило нечто невидимое. Роу, потрясённая, смотрела ему вслед.
 - Поздравляю, - расхохоталась позади какая-то седая старушенция, клюкой чувствительно вдарив Роу промеж лопаток. По крайней мере, этот знак симпатии вернул девочку с небес на землю.
 - С чем это?
 - Твой дух вовремя появился. - Она чуть склонилась и присела в реверансе. - Нужно быть полной дурой, чтоб не понять, что до сих пор ты не часто встречалась с ним.
 - Что? Что ты говоришь? - похолодела Роу.
 - А ты думаешь, ваоры такие же как все, и их не отличишь?
 - Ну, и как же ты отличаешь нас?
 - Как? - неприятно захихикала старуха. - А про своё плечо ты уже забыла?
    Роу схватилась за левое плечо. С того самого дня, когда она при помощи своего духа одержала победу над Герионом, там появился странный знак, будто выцарапанный тонкой-тонкой иглой, выведенный со всей тщательностью, легко, чуть косо; знак был лучше всего заметен при лунном свете или живом полыхающем огне, сияя бело-голубым. А в остальное время он становился почти невидимым. Только знаток мог не принять его за обычный шрам.
    Роу далеко не сразу заметила знак. Только в Маронике, когда в первую же ночь отправилась смывать пыль, пот и усталость - подарки первого в жизни пешего путешествия. Сначала испугалась, поняв, что отметина появилась не случайно. Потом вспомнила, что она ваор, и стала размышлять: "Меня заклеймили. Прямо как корову". С годами знак стал иногда вспыхивать серебром, будто в нём струилась бесцветная кровь. Роу привыкла и не замечала. Полагала, что никто не замечает. До сегодняшнего дня.
 - Если ты так боишься, лучше носи одежду с закрытыми плечами, - посоветовала ехидная старуха.
 - Я и ношу. - И Роу накинула на плечи белую шаль, прежде висящую на поясе. - Просто именно сегодня...
 - О, конечно! Не оправдывайся никогда! К тому же сегодня... ветер сменил направление, добрый знак. И все юные цыганки спешат к морю, распустив волосы - смотреть в облака и покорять локоны волн... О, как бы я хотела и сама пуститься следом за их весёлым роем!
    Роу не понравилось, как горят её глаза, совсем по-девичьи, будто у молодой, но безудержно и грозно, как у взрослого и не самого приятного человека. Роу хотела покончить с этой беседой, но не успела: вдали грянул выстрел.
 - Насколько было бы лучше, если б это была просто гроза! - прошептала Роу. - Вам лучше уходить. Все цыгане бегут, когда приходит жандармерия.
 - Что ещё можно сделать с такой жалкой старушкой, как я? Постой, а ты что же, не бежишь? Ты говоришь так, будто сама не...
 - Я не цыганка! - Роу резко обернулась, и старуха заметила пронзительную зелень глаз. - Нет в Маронике никого, кого я могу опасаться. Я... опаснее этих жандармов.
 - Ваоры - это элита, - усмехнулась собеседница. - Но как раз самые лучшие, как правило, и погибают. Надеюсь, ты избежишь этого.
 - Элита? Вернее, нечто лишнее. Вы... кто вы такая? Никто никогда не отзывался о нас так, как вы.
 - Бедная моя, - участливо прошептала странная старуха, и глаза её снова стали молодыми. - Ничего не бойся. Звёзды с тобой всегда. Следом за тобой, держась за твои плечи. Просто не ищи их в изображениям на серебряном полотне или в свете свечей. Настоящие Звёзды в твоём сердце, а лучи их - руки обычных людей, твоих друзей.
    Роу скептически подняла одну бровь.
 - Вы же цыганка. Цыгане не верят в Звёзды.
 - А ты веришь? Ну и хватит с тебя. Ладно, я пойду, пропущу стаканчик в таверне. Хозяин там вот уж точно крепкое высохшее дерево! Хоть молния в него ударь - ничего не будет. Невозмутимость и ясный здравый смысл - вот всё, что требуется, чтобы уцелеть.
    Продолжая бубнить под нос, старуха почти скрылась. Роу с рассеянной улыбкой смотрела ей вслед.
    Выстрел прогремел ближе. А болтунья-цыганка говорит дело. Конечно, с духом в сердце (или в плече) бояться нечего, но и стоять лёгкой добычей на пути грохочущих чёрных коней и солдат не годится.
    Вспомнились слова старухи. Да, пусть они встречались с духом не так часто, но всё же достаточно, чтобы узнать имена.
    ...Это случилось вскоре после прибытия в Маронику. Роу всё собирала мужество в кулак, а потом стала его вызывать. Ничего не вышло. Роу много раз просила, требовала, произносила какие-то, ни к чему не ведущие, заклинания. Всё было тщетно. Дух возник сам собой, когда она про него не думала и почти забыла. Тогда Роу целый день пробегала по скалистому берегу, забрасывала удочку. Из двух рыбёшек (она даже не знала, как они называются, такие круглые и покрытые желтоватой чешуёй). А вечером забралась на крыши, где в ясные тёплые ночи босоногие, совсем юные бродяги вешали гамаки и устраивались спать. Но она не уснула. Лежала и считала звёзды. И когда сбилась, дух сам как-то вышел из неё, спокойно, как человек входит в двери.
    «Ты позволишь? - учтиво спросил он. Роу чуть подвинулась в своём гамаке, вытаращив на огромного серебристого пса глаза. – Можно попросить больше не бояться меня?»
    «Не знаю, - честно ответила Роу. – Почему раньше, когда я звала тебя, ты не приходил?»
    «Ты не звала. Ты не хотела меня видеть. А сейчас тебе легче слушать меня и понимать. Вот теперь скажи… Разве я страшен?»
    «Да нет, пожалуй. – Роу уселась на колени, гамак зашатался. Сейчас они с духом смотрели прямо друг на друга. – Ты даже красивый. А у тебя... есть имя?»
    «Я Рассон».
    «Ты ведь знаешь, что я Роу? Ну конечно, меня многие называли по имени, пока не придумали кличку Новая Нота. У меня уже были раньше клички, но это было до знакомства с тобой. Меня называли отступницей и всем таким в том же духе».
    «Я рад, что ты наконец-то со мной разговариваешь».
    Роу улыбнулась. По каким-то неуловимым признакам она поняла, что Рассон говорит совершенно искренне. И в то же время она чувствовала, насколько он благороден, что он держится достойнее неё, поэтому выглядеть слишком трусливой не хотелось.
    «Ты не труслива. Не трусливее моих прежних носителей. Все сначала бояться».
    «Читаешь, о чём я думаю?»
    «И всегда читал. Как любой дух любого ваора. Я слышал, как ты думаешь о человеке по имени Арверг, но ничего не понял…»
    В тот раз Роу удалось сменить тему, да и говорили они не так долго. Об Арверге речь зашла спустя долгое время, Роу с Рассоном уже договорились, что дух станет приходить всегда, когда сам сочтёт нужным. Ему всегда виднее. Роу звала его, когда считала, что находится в опасности, но часто ошибалась. А он приходил, только если знал наверняка, и неизменно спасал свою носительницу.
    …Роу глубоко вздохнула, с крыш вид открывался потрясающий. Дыхание раскрывалось, как крылья, простор врезался в чувство и в память. Роу знала, что однажды это тоже станет всего лишь частью её воспоминаний.
 - Позволите?.. Ой, это вы, - обрадовалась девочка, узнав старуху-цыганку. - Жандармы привет не передавали?
 - Боюсь, твой дух так их... э-э, удивил, что они пока скрывают ножи под плащами.
 - А как вы сюда так быстро добрались? И - на крыше?..
 - Я ещё не так стара, как кажусь. А ты знаешь, что я думаю? Ты пройдёшь долгий, очень долгий путь. Ты многое ещё потеряешь, но приобретешь гораздо больше. В конце концов, тебе представится случай совершить что-то по-настоящему значительное.
 - Но ведь вы и сами не верите, что все эти гадания - правда.
 - О нет, эта старая русалка не лжёт, - засмеялся один из слушавших неподалёку мужчин, и Роу только сейчас узнала Дожунайи. Она слишком хорошо знала, как цыган любит замудрить и замистифицировать, к тому же старуха была слишком непривлекательной, чтобы решить, что она действительно одна из жителей моря.
    Старуха снова захихикала, дружески подмигнула. "В общем-то, - шепнула Новая Нота Рассону, - если она с разбега нырнёт в море и не вернётся, я легко поверю, что она просто уплыла, а не утонула". Дух не показался, конечно, но Роу показалось, что он смеётся.
    …Как-то раз, когда снова нагрянула жандармерия, Роу сплавлялась на лодке вместе с друзьями за границу Города. Дожунайи ворчал: «Каждый год одно и то же. Стоит приехать в город, как туда сразу мчатся эти пчёлы, заполняющие камеры невиновными как восковые ячейки сот». Когда они высадились и укрылись в небольшом, но густом лесу, Роу ушла настолько, чтоб никто не смог различить серебристого света Рассона, но чтобы слышать, если её станут звать.
    И вдруг чей-то голос... Арверг?! Роу встрепенулась и задрожала, но это был всё-таки обман. Юный пёс ощетинился, оскалился.
    "Тише, тише, его здесь нет. И никого нет, кроме нас с тобой..." - Роу знала, что успокоить старается не Рассона, который и сам прекрасно знал, что они одни, а себя, но обращалась только к духу.
    "Зачем ты зовёшь меня так часто? - проворчал Рассон. - Ты не так слаба. Я не нужен тебе каждый день".
    "Каждый час", - пробормотала она, зарываясь лицом в серебристую шерсть.
    "Не понимал людей с самого первого носителя. Ты молишься за НЕГО и хочешь, чтобы он пришёл, но в то же время думаешь, как это будет ужасно".
    "Я не могу не видеть его. Но если увижу, будет ещё хуже".
    "Для меня ты так же непостижима, как я для тебя".
    "Как это можно не понять? Арверг был моим лучшим и единственным другом, несмотря ни на что. Но он меня так обидел. Простить его? Как? К тому же я уверена, что не виновата сама... Ну ни в чём на этом свете я не уверена! Рассон, случалось тебе когда-нибудь привязаться к кому-то настолько, что было бы легче отдать за него жизнь, чем признать, что он тебе нужен?"
    "Люди непостижимы, - после краткого раздумья повторил дух. - Это ни плохо, ни хорошо. Не мне об этом судить. Мне неведома ссора. Единственная привязанность, какую я могу испытывать, это привязанность к носителю. Сейчас - к тебе. До самого дня твоей гибели мы будем вместе. Затем один миг боли, и ты - в другой мир, а я - в сон на каком-то предмете до тех пор, пока не увижу во сне нового носителя. Это значит, он уже рядом".
    "Значит, так было и со мной? Но это ужасно. Нельзя даже умереть. Никогда не страдать от счастья, не искать радости в несчастьях?"
    "Противоречия пагубны. Но смерть постигает всех, и меня однажды постигнет. Просто у вас жизнь меряется годами, а у нас - жизнями при носителях".
*
    А потом у Роу Новой Ноты появилась и настоящая работа. В городе была своя аристократия, для знати отводились целые улицы и кварталы. И девушку с красивым голосом, ни на что не похожей манерой пения, пригласила в свой дом. Для начала служанкой.
    Очень скоро Роу заметила внимание, даже некоторую благосклонность, которую хозяйка ей оказывала. Если в доме появлялись гости, то именно её она выводила к ним, поручая заботиться об их приятном времяпровождении. Благодаря этому Роу носила ярко-красную одежду, что для служанки значило знак отличия, и гости неизменно были очарованы.
    Роу поручалось выращивать розы в саду, следить за искусственным озером. С ней самой обращались как с декоративной: облик, занятия, речь - пока она в доме, нужно быть благодушной и простой. У самой госпожи Маллон (так звали нынешнюю хозяйку Новой Ноты) красота была совсем другая - хитрая, лукавая, и щипотка лицемерия. Но она была одной из самых гордых сеньор Мароники, несмотря на витающий слух о наполовину цыганском происхождении. Город цыганский, но управляли им, как правило, не цыгане.
    Дожунайи отсутствовал гораздо чаще и продолжительней. Неизменно он бросался на поиски Роу, стоило только въехать в Маронику - давняя знакомая стала его талисманов в городе. Он искал её ещё и потому, что за ним как правило кто-то гнался. Значит, прохвост снова кого-то одурачил или оставил без гроша. Роу хмурилась и смеялась одновременно. Ей неоднократно и самой предлагали занятья цыганским вороватым промыслом, гораздо чаще, чем она ждала. Теперь она владела гитарой, хоть и далеко не так ловко, но гибкость рук и пальцев стала удивительной. Даже когда Роу стала не просто Новой Нотой, а принадлежащей к дому Маллон, у ворот трёхэтажного особняка то и дело вертелись заводилы мелких шаек, поглядывая на окна.
    Прочие служанки немного напоминали Роу учениц Миран. Они, правда, были куда словоохотливей, живее, и заморочки у них были свои. Они не скрывали увлечение сплетнями, любили обсудить безделушки вроде украшений или нарядной одежды. Но в целом в Маронике было гораздо лучше, чем в школе. Зануд больше не было. Но и свободы, пожалуй, тоже. О простых житейских мелочах говорить можно, и можно превосходно, порой даже интересно. Но через несколько дней перемывания одного и того же становится скучно.
    А работа всё же стоящая. Роу занималась своим призванием, пела - у неё даже выбора не было. Появлялись новые знакомства, и не только среди слуг и горожан. И все они её интересовали. Они могли быть и отталкивающие, алчные и лицемерные, высокомерные и властолюбивые... но не скучные. И потом, на каждое отрицательное качество было и положительное. Госпожа Маллон шутила, что у Роу врождённая манера обелять людские недостатки, и она от этого ещё пострадает. Но Роу была наверху блаженства, проживая таким образом в цыганском городе. Итак, прошло уже четыре года...
*
     - Закройте ставни, молодые невесты! - закричал один из городских мальчишек, носясь как бешеная собака сквозь толпу. - Идёт Новая Нота, отнимающая сердце песней!
 - Заткнись, дурак, - рявкнул какой-то прохожий.
 - Только полный идиот может полюбить за красивый голос, - бросила девушка со своего балкона, прицепив к золотым волосам алый цветок.
    Роу шмыгнула в тёмный переулок, чтобы избавиться от глупых пререканий. Дворами проскользила к нужному дому, позвонила в колокол у ворот и стала ждать. Давно, уже почти целую неделю госпожа Маллон через неё передавала письма какому-то молодому приезжему аристократу. Столичному, наверно, из-за другого так "унижаться" бы не стала. А так всё-таки лишняя возможность украсить родовой герб новым вензелем, родством с новой знатью. На Роу в доме аристократа смотрели свысока, но впускали, давали болтать с другими слугами и даже песни слушали. Были тронуты её голосом, но слишком близко не подпускали, видимо, не очень доверяли человеку дома Маллон.
    А сегодня вдруг не только пустили, но старшая служанка чуть склонилась к её уху и зашептала:
 - Хозяин не в себе. Напились с дружком и поспорили, кто лучше поёт - цыгане или тонкоголосые кайганцы.
 - А я здесь при чём? - спросила Роу.
 - Хозяин спорил за цыган. Вот и требует, чтобы ты спела и доказала, что он прав.
 - Так я же не цыганка! - возмутилась девочка, подумав, что могла бы доказать разве что правоту того, кто спорил с хозяином, ибо знала о происхождении своего кайганского имени.
 - Ну конечно, кого обмануть хочешь, - фыркнула служанка, ткнув на чёрные как ночь волосы Роу. - В общем, или иди пой, или хозяин больше на письма отвечать не будет.
    Угроза не тронула Роу. Хозяйка вряд ли решит, что причина молчания адресата - в посланце. Но если даже так, большее, чего можно ожидать, выговор или изгнание из дома. Но нет. Если у неё были на аристократа большие планы, она может велеть кучеру стегнуть по выхоленной, цветкоподобной, поющей прислужнице пару раз кнутом? Смешно. Да и не вышло бы из этого ничего, разве станет Роу ждать, пока до этого дойдёт? И разве станет ждать Рассон?
    Но всё равно петь пошла, просто потому что жалко просьб служанки. Ясно же, что за свою шкуру боится человек, не за капризы взбалмошного хозяина.
    Когда живёшь в таком городе, как Мароника, кажется, что знаешь все песни мира. Роу выбрала почти беснующуюся - про тигра, сбежавшего из клетки, который, когда его загнали в угол, бросился прямо на колья, не пожелав возвращаться в неволю. Пока пела, Роу сама как хищница носилась по зале, столь красочно передав настроение песни, что хмельные господа стали смотреть серьёзными и ясными глазами, и слуги не то испуганно, не то восхищённо наблюдали из-за дверей и колонн. В конце концов, она закончила мощным крещендо, раскинув руки в стороны, прикрыв глаза и подняв голову. Тогда уж все обитатели дома, не стесняясь, бурно зашумели. Хозяин решительно встал, пересёк комнату и подошёл к Роу. Гость его последовал за ним.
 - Благодарю, Новая Нота, - проговорил аристократ. - Держи честно заработанный серебряный. Голос твой не оценяем, но за эти деньги ты сможешь купить какую-нибудь вещь для души. Например, ленту, мне будет очень радостно видеть драгоценную змейку в твоих волосах.
    Роу улыбнулась. Ну правда, приятно, если ценят. "Только, - подумала она, - лучше не ленту, а новый шнурок для шляпы, старый давно истёрся. Или вообще новую шляпу, всё-таки серебром платят, можно и обнаглеть".
    Гость так ничего и не сказал, только глаза его расширились и задержались на Роу. Странно, почему ей эти глаза кажутся знакомыми?