Итальянцы и иностранные языки

(из книги "ДЕТИ ЯНУСА")
Мы идем по виа Эмилии. Беневелли ведет с Капитанами разговор на английском, более чем словами передавая информацию жестами.  Определенные черты национального характера итальянцев, заметил журналист Беппе Северньини, превращают в их устах иностранный язык, в особенности английский,   в произведение абстракционизма.
 “ Известно,- пишет он,- что на вопрос: говорите ли вы по-английски, итальянцы зачастую отвечают ложью или же в лучшем случае - частичной правдой. Один из наиболее популярных ответов - и вместе с тем доказательство того, что итальянцы упорно  не хотят принимать неприглядность действительности, - “ я не говорю по-английски, но понимаю”. Опровергнуть это утверждение особого труда не составляет: было бы желание. Лондонское метро, например, в этом отношении то место, где мои бессовестные соотечественники  ловятся, как рыбки в аквариуме. Это происходит в том момент, когда громкоговорители хрипят: “ “Лондон Транспорт” с сожалением извещает, что движение на линии приостанавливается, и просит пассажиров покинуть станцию.”   Хорошо зная жизнь Лондона, я с уверенностью могу сказать, что случается в этот миг.   Из тысячи пассажиров 995 - уходят. Остаются пятеро: три японца и два итальянца. И вот эти двое, покинутые в пещерных лабиринтах  tube , по меньшей мере один раз в своей жизни произнесли магическую фразу - бессовестное утверждение - большую ложь: “ Я не говорю по-английски, но понимаю”.
Но общаться жестами в Италии удобнее еще и потому, что здесь очень сильный шумовой фон жизни. Он состоит из обрывков разговоров, споров, плача, ругательств, проклятий, материнских криков, музыкальных фрагментов, зазываний торговцев, шелеста автомобильных шин, сигналов клаксонов и множества иных, неподдающихся идентификации громких звуков.  Конечно,  в провинциальных городах он не так силен, как в крупных урбанизированных центрах , где еще недавно влюбленным, когда они объяснялись  друг другу в любви, чтобы быть услышанными, приходилось буквально кричать друг другу  слова нежности, а умирающим в помещениях, выходящих на площади, - отказываться от последнего волеизъявления, потому что их голоса были слишком слабы, чтобы состязаться с проникающей  в дом какофонией бытия.