Жорж Якулов - кумир московской богемы

               
2 января 1884 года в большой семье тифлисских армян Якуловых появился на свет девятый ребенок. Нарекли его Георгием, однако все вокруг звали маленького, шустрого и озорного любимца и баловня Жоржем. Особенно не чаяла в нем души мать – Сусанна Артемьевна; любовь матери и сына прошла через всю их жизнь, доставляя обоим духовную умиротворенность в тяжелые периоды неровной и противоречивой действительности. После смерти отца, известного в городе адвоката, не оставившего, однако, по словам художника, “ничего, кроме друзей и имени”, забота о многочисленных детях (а их осталось в живых шестеро) целиком легла на плечи необыкновенной женщины-армянки. Позднее Георгий Якулов писал матери: “Нет человека… которому я был обязан так, как Тебе! Нет ночи, утра и дня, чтоб не вспомнил Тебя, будь то на войне, среди друзей или работы... Знай, моя единственная и бесконечно милая моему сердцу, что я всегда с Тобой и за Тебя. Живи, потому что это поддерживает меня. Люблю и целую Тебя. Твой сын Жорж”.
В 1893 году вся семья переезжает в Москву, где мальчика определяют в интернат известного армянского Лазаревского института восточных языков. Впрочем, здесь он не задерживается – его вынудили уйти, не окончив полного курса, “за неумение подчиняться условиям гимназийской жизни”. Действительно, уже здесь юноша начал проявлять независимый и непоседливый характер, который впоследствии также будет создавать ему массу сложностей и неприятностей…
Проявившаяся к этому времени страсть к искусству приводит Жоржа в 1901 г. в Училище живописи, ваяния и зодчества. Однако и в этом весьма известном в Москве учебном заведении наш армянин проявил себя оригиналом – занятий в училище почти не посещал, предпочитая работать дома, отрицал всякую учебу и навязывание себе “чужого мировоззрения”!
Воспитанный в детстве на музыке и поэзии, он стремился, как признается в своей автобиографии, “добиться в живописи умения выразить, прежде всего, эмоции”. Следствием подобной “непокорности” явилось то, что в 1903 г. “ученик головного класса” Георгий Якулов расписался в получении на руки своих документов… Однако это не помешало исключенному ученику спустя почти пятнадцать лет приобрести мировую славу одного из лучших театральных художников! Для строптивого питомца училища подобное развитие событий, конечно же, имело судьбоносное значение – он потерял отсрочку от воинской службы и был «забрит в солдаты» на Кавказ... Надвинувшаяся русско-японская война забросила офицера запаса Якулова в буквальном смысле слов «на сопки Манчжурии». По воспоминаниям друзей, на войне Якулов показал себя ««отчаянно храбрым воином», «ходил в атаку со стеком в руке». Но молодой художник не только воевал – он пытливо изучал окружающую природу Кавказа. Друг Якулова, художник Семен Аладжалов пишет: «Смена контрастных впечатлений от «хладных гор Кавказа до маньчжурских сопок», осевшая в сознании особенность здешних пейзажей с голубой полоской неба, «которая, как радуга, обрамляла силуэты гор, деревьев и зданий», спиралеобразные вихри тайфунов, тонкая «линеарность» китайского искусства – все это способствовало якуловской теории света, приведшей к идее о разноцветном солнце».
Якулов увлекся этой идеей и стал строить теорию соотношения движений линий и цветов и тех психических особенностей в основных настроениях различных народов, которые ими вызываются, и построил для себя ту теорию происхождения стилей, которой оперировал в своем искусстве до конца жизни. В своей автобиографии Якулов упоминал, что теория создана им в 1905 году, обнародована впервые в Москве в 1905-1906 гг. в Обществе свободной эстетики, затем представлена в Париже художнику Роберу Делоне, а в 1914-м опубликована в виде статьи «Голубое Солнце» в журнале «Альциона».
Итак, художник творил не только кистью, но и пером: не получив систематического научного образования, унаследовав лишь широту темпераментного мышления отца и мудрость матери, он исключительно самообразованием, обладая отличной памятью и природным даром, создал сам себя! Юношей Якулов, наблюдая природу, изучая световые эффекты в разных географических средах, пришел к весьма оригинальному выводу, что на  формирование культуры народов и ее стиля влияет характер солнечного света. Он постоянно изучал влияние солнца на художественное мышление человека, пытаясь объяснить явления природы «через призму разных темпераментов». С.Аладжалов метко подметил: как нет жизни без солнца, так нет искусства Якулова без его «разноцветного солнца». Вот как пояснял свою «теорию» сам художник: «Сравнение солнечного света в различных частях земного мира говорит глазу человека, что цвета солнца различны. Если солнце Москвы белое, солнце Грузии розовое, солнце Дальнего Востока голубое, а Индии желтое, то, очевидно, солнце есть та сила, которая движет культуры, как планеты вокруг себя, сообщая каждой из них ее собственный ритм – характер движения, темп – скорость этого движения и общий путь по своей орбите – развитие одной (основной) темы в многообразии духовных и материальных форм. Эти свои взгляды Якулов выражал в статьях «Спорады цветописца», «Свет с Востока» и др. В одной из них он размышлял:  «...поскольку жизнью управляет солнце, а солнце есть цвет, то и экраном искусства управляет цвет... Нет другого пути для художника, как познать стиль через природу, а природу через определения, какие давали ей стили. Сама природа знает стиль и проявляет его в живописи (гамма солнечного света, раскраска растений и животных)...». Якулов и себя называл «цветописцем».
В «Спорадах цветописца» (1922) есть, например, такие рассуждения: «Если величественное своей земеностью плоскогорье Арарата в Армении, на котором разбросаны как бы после борьбы богов с Титанами громадные глыбы камней под колоссальным куполом неба, сравнить с волнообразными холмами ландшафтов Китая, напоминающими «колеблющиеся в линии улыбки волны», освещаемые синим светом, то станут понятными гранитная, земная титаническая тяжеловесность Ассирии, как и изящная легкость Китая... Если сравнить маньчжурских лошадей с арабскими или карабахскими(Армения), изображенными на ассирийских барельефах «Охота Сарданапала», сохранившимися в природе до сих пор, то серповидные кони Аравии, приземистые карабахи Армении и Ассирии гораздо больше имеют родственного сходства, каждая порода четвероногих с породой двуногих, несмотря на разницу конструкции человека и животного, чем между родственными по конструкции лошадьми или людьми разных рас. Китаец по ритмическому строению родствен своей лошади, как ассириец своей и араб-человек арабу-коню... Так же точно органически или гармонически связаны вкус, звук и извилины мысли каждой расы, имея ту же самую размеренность и строй...».
Можно, конечно, соглашаться или не соглашаться с мыслью художника, но в оригинальности и необычности мышления ему не откажешь!
По Якулову, стиль – это манера мыслить, а мысль толкает воображение на создание художественных образов.
Наряду с теорией «солнечного луча» Якулов занимался вопросами взаимоотношений культур Востока и Запада: «Если бы ни Восточное, ни Западное искусство не имели всечеловеческих элементов, то едва ли азиаты наслаждались великими произведениями Запада, а Запад – восточными». Художник был убежден, что декоративное искусство Востока, его эмоциональное мышление, выраженное в символических образах, можно и нужно сочетать с рационализмом и техницизмом европейского реализма. Якулов считал, что нельзя замыкаться в прошлом, кому бы оно ни принадлежало – западу или востоку, но «надо его понять».
Художник порою эпатировал своими «теориями» и «мыслями» окружающих, привыкших к его «фокусам» в живописных работах. Но время было такое: все новое, шокирующее приводило в неописуемый восторг жадную до «доселе невиданного и неслыханного» публику начала века...
Целый ряд интересных, а порою «сногсшибательных» мыслей высказан Якуловым в многочисленных статьях, опубликованных в 1914-1928 гг. («Из дневника художника», «Человек толпы», «О проблеме синтеза «Восток – Запад», «Об эксцентрическом искусстве», «Пикассо», «Станковизм и  современность», «О театре, кино и искусстве Закавказья», «Мой жизненный путь», «Театр и живопись» и др.). Его печатали самые авторитетные журналы художественно-театрального направления – «Вестник театра», «Жизнь искусства», «Театральная Москва» и др. В одной из работ – «Человек толпы» (1924) – из серии статей, посвященных общим вопросам искусства и обоснованию собственного творческого метода, - Якулов высказывал, например, такие мысли: «Все знания искусства – это мироощущение. Вне собственного мироощущения нет и не может быть художника», «Верю в одно: искусство обязано недостатки превратить в достоинство», «Всякая вещь становится значительной, когда восходит от вещи к символу»... И наконец: «Художник должен увлекать людей самой крупной гранью своего духа»! А в том, что Якулов нередко проявлял самые высокие порывы духа, сомневаться не приходилось ни его современникам, ни последующим историкам искусства и критикам...
О яркой личности художника-творца, не обделенного и литературным даром, в разные годы писали А.Луначарский, А.Эфрос, В.Серов, В.Маяковский, М.Шагинян, В.Мейерхольд, А.Таиров, А.Коонен, М.Райзман и др. А картины Якулова  после его смерти экспонировались на всех крупных выставках русского и армянского искусства – в Москве, Ленинграде, Париже, Лондоне, Вашингтоне, Ереване... Поистине, человек завидной судьбы!
Неуемная энергия Якулова щедро выплескивалась в метких критических статьях в художественных журналах, в частности в «Гостинице для путешествующих в прекрасном», издаваемом имажинистами Есениным, Мариенгофом и Шершеневичем, с которыми художник был очень близок в то время. Якулов все в жизни, по оценке С.Аладжалова, воспринимал  «сквозь призму своего темперамента», имел оригинальную индивидуальность, свою собственную манеру выполнения, свое собственное мышление, часто неожиданно парадоксальное, пересыпанное афоризмами, и свою собственную идею   в искусстве, «яркую, дерзко-отважную». И это не субъективное мнение «земляка-армянина», так оценивала незаурядного художника вся культурная Москва... 
В 1908 году Якулов впервые путешествует по Италии. Посещая Венецию, Флоренцию, Рим и другие города, он не только восхищается великой культурой этой европейской страны, но и проверяет свою идею о влиянии солнечного света на стиль культуры, о чем уже говорилось выше. В живописи выдающихся итальянцев прошлых эпох он нашел воплощение тех же принципов, которыми руководствовался в собственном искусстве. Боттичелли пленил Якулова, и принципы творчества флорентийца разделялись им: “Каждый видит только то, что видит и постигает для себя самого, всегда через и те же очки”.
“Открытие Парижа” для уже известного художника состоялось в 1911-1912 гг., тут он нашел своего единомышленника, занимавшегося теми же проблемами движения света и цвета в живописи,- Робера Делоне, в обществе которого много работал “при чрезвычайно обостренном умственном напряжении”. Контакт был обоюдно положительным: свидетельство тому последующие поездки Якулова в Париж в 1923, 1925 и 1927 гг.
В результате европейского турне появляются новые работы «монументально-станкового характера», как определил сам художник,- «Ломбардия», «Бой», «Декоративное панно», «Женщина за столиком», картины с урбанистической тематикой - «Улица», «Городок Италии», «Монте-Карло» и др. Все они были показаны на выставке в Берлине, Вене, Москве и Петербурге.
Казалось, будущее весьма радужно, но... началась Первая мировая война, и вновь художник, он же офицер русской армии, оказывается в действующей армии. Зимой 1914 года, получив тяжелое ранение в грудь, задевшее от природы слабые легкие, Якулов был эвакуирован в Петроград. В канун 1915 года художник поправился и ,до возвращение в строй, будучи в отпуске, бурно наслаждается радостями жизни в Москве, в кругу друзей и матери. До возвращения на фронт он участвует в выставке декоративного искусства, представляет в том же 1915 году на выставке «Мир искусства» в Москве работы «Бар Олимпия», «Кафе Савой» и др., а в Петрограде буквально поднимает переполох своими «Спиралями», которые были весьма резко восприняты критикой («эти выкрутасы заразительно действуют на молодежь»).
Политические события сотрясали обе российские столицы. Якулов и его поколение оказались, как писал В.Брюсов, «на грани двух разных, спорящих миров». Самодержавие рухнуло... 7 июня 1917 года в Петроград было направлено ходатайство об освобождении группы московских художников от воинской повинности. В списке, наряду с Кончаловским, Петровым-Водкиным, Судейкиным, Фальком, Сарьяном и другими, фигурировал также Якулов. Таковой оказалась награда Временного правительства деятелям искусства... Отныне художник мог всецело заняться искусством, и на первых порах весь свой пыл он отдал оформлению различных кафе- «Питтореск»(Красный Петух»), «Стойло Пегаса» и др. А в зале и на эстраде здесь «царили и творили» такие знаменитости, как Есенин и Блок, Брюсов и Маяковский, Хлебников и Каменский, Малевич и Мариенгоф, другие хорошо известные Москве и России поэты, писатели, художники. Споры и дискуссии, викторины и импровизации, декламации стихов людей искусства сменяли здесь друг друга из вечера в вечер... Примечательно, что именно в «Красном Петухе» произошла первая встреча Якулова с Есениным, переросшая впоследствии в большую дружбу. Трагическая судьба поэта, его смерть спустя годы, потрясла художника – в конце 1925 года Якулов писал: «Сережи Есенина больше нет. Это для меня самая большая потеря. Я его любил, и у нас было очень много общих интересов. Он был для меня настоящим другом».В водовороте московской кипучей жизни художник не забывал своих армянских корней. Еще в 1919 г. он сотрудничал с драматической студией, организованной в Москве и сплотившей армянскую интеллигенцию, в частности Евгения Вахтангова, Карена Микаеляна, позднее Рубена Симонова и Алексея Дживелегова. В 1924 г. студийцы показали «Высокочтимых попрошаек» А.Пароняна в постановке Р.Симонова. Спустя два года в Ереване ему предложили оформить «Венецианского купца» Шекспира, и он согласился с охотой. Якулову нравилось в Армении, ее природа, суровая и величественная, и он как-то признался актеру В.Качалову: «Ты не можешь представить себе поэзии Кавказа, если не видел Арарата и Севана». Гостеатр Армении поручает ему в 1927 году «Кума Моргана» А.Ширванзаде, поступают предложения и из театра Грузии. В этот период Якулов мечется между Ереваном и Тифлисом – и здесь, и там он работает над предложенными ему в обеих столицах постановками. К сожалению, премьеру спектакля по пьесе Ширванзаде в Армении ему не удалось увидеть – он был спешно вызван в Москву, откуда выехал в Париж, в связи с постановкой Сергеем Дягилевым здесь балета «Стальной скок», посвященного современной действительности советской страны. Работа эта имела большой успех в Париже, а затем в Лондоне и Риме, а отзывы в европейской прессе свидетельствовала о том, что героем постановки был и художник спектакля – Георгий Якулов! Нарком А.Луначарский, давая художественную и идеологическую оценку творчеству художника писал, что «аплодисменты тянулись в течение всего спектакля», а Якулов «несомненно придавший всей постановке наиболее оригинальный, по-нашему пахнущий характер, был вызван публикой 8 раз». Естественно, триумфу в Париже художник был «необъятно рад» и не мог сдержать творческой и чисто человеческой радости – общался здесь с друзьями, веселился, кутил... Кстати, в Париже Якулов встретился с Мартиросом Сарьяном, находившимся во Франции в эту пору в творческой командировке.
...Личная жизнь Жоржа была притчей во языцех в Москве. В начале двадцатых он женился на Наталье Юльевне Шиф, в силу своей экстравагантной натуры и вольности нравов, не создавшей художнику, по словам близких, ни семейного уюта, ни необходимых условий для творческой работы. Двери их квартиры-мастерской на Большой Садовой – этом пристанище старой богемы – не закрывались... У Якуловых можно было встретить «всю Москву» - от наркома до начинающего художника, от прославленного режиссера до поэта-футуриста. Здесь бывали Луначарский и Таиров, Качалов и Коонен, Ивнев и Мариенгоф, Кончаловский и Булгаков, Маяковский и французский сенатор де Монзи. Здесь встречались Есенин и Айседора Дункан... Один из завсегдатаев мастерской, художник, писал, что обедов в этом доме не бывало – «в лучшем случае были закуски, консервы, шоколад, белое и красное виноградное вино». Пирушками отмечали каждый успех, а так как успехов в этот период у Якулова было много, то пирушки превратились в постоянное раздолье с бессонными ночами, постепенно создавая зловещую, цепкую жизнь богемы... Жена Якулова стала прототипом героини пьесы Булгакова «Зойкина квартира», наделавшей много шума, поскольку всем в Москве было ясно, что в этом спектакле талантливое булгаковское перо представило Шиф и атмосферу дома Якуловых...
Художники-современники, общавшиеся с Якуловым, считали его «в хорошем смысле» богемой «парижского толка» по образцу жизни, по складу характера, отношению к искусству и людям. Веселый циник, чаровник, одевался «вольно», но со вкусом, в его внешности, движениях, фигуре была «непреодолимая привлекательность», он был, по признанию одной из знакомых художниц, «некрасивым красавцем» - его «интересно было рассматривать», и в те времена «только футуристы могли соперничать с ним в смысле балагурства, задора, шумихи, общительности и внезапности выдумок и их осуществления». Был он «самобытно талантливым», «честно преуспевающим профессионалом, умел «не по-торгашески и без унижений» устраивать свои дела, был «жизне- и женолюбом», но «всегда, всегда – художником».
С.Аладжалов в своей книге о художнике, говоря о его богемности, замечал, что Якулов в какой-то степени «бессонно представлял эту исчезающую категорию» и был «последним из могикан богемной жизни», но «так же бесспорно: не весь он был там», у него была «твердая воля и ясный ум при всех обстоятельствах».
Острая ирония и колкий язык нажили Якулову немало врагов, и на протяжении всей своей жизни как бы «рука об руку» шли его громкая слава и тут же рядом – непризнание ее... Где только возможно, враги его замалчивали очевидные успехи, поддевали его самолюбие, старались приуменьшить его достижения, притушить славу его побед. Так, Якулов, избранный на Всемирной выставке в Париже вице-президентом театрального отдела, членом архитектурного жюри, получивший две высшие награды выставки (почетные дипломы вне конкурса), тем не менее не находит ни своего имени, ни репродукций своих работ в роскошном каталоге на французском языке, изданном дирекцией советского отдела!
Александр Таиров, друг художника, знавший его и в искусстве, и в личной жизни, писал: «Якулов был окружен вражеским кольцом. Якулов был борцом-одиночкой. Как легендарному рыцарю, стоило ему преодолеть одно препятствие, как на его место, словно в сказке, вырастали сотни других. Якулов измучился, изверился, страдал. Но, страдая и изверившись, он все же не терял того, какого-то совершенно непостижимого оптимизма, который сопровождал его всюду, всегда».
По пути на родину предков Якулов навещает в Кисловодске Наталью Шиф (только испортившую ему вновь нервы), затем выезжает в Баку и Тифлис, где имеет несколько встреч с друзьями и единомышленниками. По приезде в Ереван он останавливается у архитектора Александра Таманяна, радуется с ним новостройкам растущего и мужающего города, волею судьбы долгие века остававшегося на грани миров, на задворках то одной, то другой империи и вынужденного замкнуться, притихнуть на отшибе... Но глазам художника предстает новоявленный армянский Феникс, наконец-то воспрявший из пепла и смело смотрящий в будущее – здесь и там вырисовываются контуры монументальных сооружений гениального зодчего Таманяна, и Якулов описывает перемены в письмах родным. В середине сентября художник выезжает в Дилижан и уже 21-го числа пишет матери: «Уже неделю, как я в Дилижане – отдыхаю и работаю. Живу в гостинице, кормлюсь в санатории – так что все обстоит благополучно... Рассчитываю сделать работ около 15. Дилижан вроде Манглиса, но более устроенный, благодаря санаторию и гостинице ...воздух хороший. Здоровье мое не хуже...».
Дилижанский период был недолгим, но и здесь художник создает, как и писал матери в письме, множество работ (“Пейзаж с мостом», “Окраина Дилижана”, “Пейзаж с красным бычком”, "Дилижанский пейзаж", “Улица в Дилижане”, “Пейзаж с телегой и лошадью” и др.), несмотря на то, что туберкулез медленно, но верно подтачивал организм… Природа успокаивала его душу – изумительный по ландшафту край и целебный воздух взбодрили Якулова, придали ему сил. Однако вскоре погода испортилась – был конец октября, - и художник возвращается в Ереван, где его, больного, окружают душевным теплом и заботой друзья – Таманян, Сарьян, Мариэтта Шагинян, Торос Тораманян, Ширванзаде и другие видные деятели культуры, жившие в этот период в столице Армении. Ближе всех к Якулову был архитектор Таманян: в одном из своих писем художник называл его “другом в настоящем смысле этого слова”, “благодарнейшим человеком и исключительно доброжелательным”.
В то же время в стране идет работа по чествованию 25-летия творческой деятельности Георгия Якулова. В юбилейный комитет вошли известные деятели не только русской, но и европейской и мировой культуры, многие официальные лица - А.Луначарский, К.Станиславский, Пабло Пикассо, Ф.Леже, Р.Делоне, И.Стравинский, С.Прокофьев, С.Дягилев, С.Тер-Габриелян, французский сенатор де Монзи и др. Такой широкий и представительный комитет сделал бы честь любому юбиляру, и, вне сомнения, Якулов был этим польщен, хотя и был тяжело и неизлечимо болен – обострение хронического туберкулеза…
В Ереване в клинической больнице его лечил известный профессор А.Мелик-Адамян. Художник не был одинок – рядом с ним были верные друзья, их семьи. Вероятно, он, как и многие обреченные больные, не догадывался о печальном и уж, во всяком случае, близком конце, так как все еще строил планы на будущее, писал Таирову в Москву: “Дела требуют моего приезда в Москву, думаю быть в Москве к середине декабря и прожить две недели. Поэтому подгони мои дела так, чтоб я мог скоро уехать, добившись в Главискусстве всего, что можно…”. Однако Якулову не суждено было вернуться к своим московским делам – за несколько дней до своего 45-летия, 28 декабря 1928 года художник простился с миром…
Армянское правительство, общественность Еревана сделали все, чтобы достойно проводить выдающегося своего сына в последний путь – а был он не близкий, в три тысячи километров, в Москву, где решено было похоронить Георгия Богдановича.
Последние часы на армянской земле проникновенно описаны С.Аладжаловым: “На станции под парами двух паровозов стоял скорый поезд, в конце которого был прицеплен красный товарный вагон, заботливо декорированный сосновыми и хвойными гирляндами... В парадных комнатах вокзала состоялась краткая панихида – прощальное слово сказали Асканаз Мравян, Мартирос Сарьян… Гроб, под траурную мелодию оркестра, внесли в вагон. Раздвижной створ двери, словно занавес, последний занавес Якулова, закрылся. В печальной тишине поезд отошел от перрона и взял курс на север…”.
Ирония или, вернее, – гримаса судьбы: юбилейный комитет по чествованию художника в Москве был преобразован в комитет по организации похорон… Столица прощалась с Якуловым достойно, здесь же были делегации из Армении и Грузии. Прощальное слово наркома А.Луначарского, содержащее высокую оценку личности и творчества художника, нельзя не привести: “Якулов был одним из самых ярких фигур советского искусства, создавшей целый ряд декорационных работ, которые не пройдут без следа для истории декоративной живописи. Георгий Богданович Якулов был человеком живого и кипучего остроумия, превосходным товарищем, человеком, вечно горевшим широчайшими проблемами искусства… В нем счастливо сочетались высшие свойства восточной и западной культуры. Ему присущи были яркость красок Востока и обладание всей техникой самых передовых западноевропейских художественных школ. Это сочетание Востока и Запада было для Якулова вдохновляющей силой и делало его неповторимым явлением в искусстве».
Выступая на вечере памяти Жоржа Якулова 8 января 1929 года, Мариэтта Шагинян говорила об особенности характера художника: «…всю жизнь, и вдобавок жизнь, полную противоречий, человек продумывает с необычайной пристальностью одну-единственную мысль. Между тем внешне он живет бурно и хаотично, полон непоследовательности, на каждом шагу изменяет не только своему вчерашнему, но и сегодняшнему дню…
То работает как чистый живописец, то бросает чистую живопись для театра; ставит спектакли с самыми противоположными друг другу режиссерами, меняя Мейерхольда на Таирова, Таирова на Дягилева. Пробует свои силы в архитектуре, в скульптуре и кино. И при всех этих внешних метаниях, при всей кажущейся уступчивости, податливости перед случайностями жизни и требованиями дня, - Жорж Якулов с фанатизмом сохраняет один и тот же интерес, одно и то же теоретическое умонастроение. Черта эта, то есть внутренняя последовательность и верность самому себе, в соединении с внешней легкостью, уступчивостью и переменчивостью, - очень характерно и всегда была характерно для Жоржа Якулова. Быть может, она объясняется его азиатской кровью и европейским воспитанием... Его уступчивость была защитным цветом непобедимого упорства. С таким же упорством он продумывал и ту единственную идею своей жизни - ...это была мысль «о происхождении стиля из особенности воспитания солнца”. Первая мысль этого тонкого художника, подытоживает писательница, пройдя через все превратности его жизни, осталась и последней его мыслью, с которой он ушел, “так и не успев ее упрямо додумать”…
Весьма меткую и лестную характеристику Якулова оставил выдающийся художник современности Мартирос Сарьян. Он называл Якулова «артистом и интеллигентом”, воспринимавшим могуществом своего таланта и интеллекта бурную историческую свою эпоху. Сарьян писал: “Он находил интерес во всем, общался с людьми самых различных кругов и был всеобщим любимцем. Он представлял собой парадоксальную индивидуальность: с одной стороны, поклонник богемы и одновременно аристократизма и эстетизма в жизни, с другой – один из самых активных сторонников и защитников революционных идей. Человеку прогрессивному, врагу всего консервативного, косного и рутины, ему были ненавистны пассивность, успокоенность, удовлетворенность. Он был поклонником свободы духа, свободы принципов, но не был анархистом. Бурная, движимая артистической стихийностью жизни его имела свою внутреннюю логичность, с которой удивительно гармонировала сложная и противоречивая натура его. Логика эта заключалась в утверждении нового, лучшим доказательством всему – его искусство, глубокое и самобытное. Оно оригинально и современно в истинном смысле этого слова. Оно является олицетворением эстетических и философских принципов интеллигентного и профессионального художника. Его искусство – результат творческой борьбы человека, воодушевленного высокими общечеловеческими идеалами…”.
Емкая оценка мудрого Варпета отметает какие бы то ни было комментарии...

*    *    *