Мы победим!

(через 20 лет после смерти Кимитаке)

Дочь вернулась из института и бросила на стол два билета.
-   Гастроли из Токио! – весело крикнула она, - Идет пьеса Юкио Мисимы «Маркиза де Сад».  Все говорят, что это дико модно.
-   Что дико это точно, - вставил Сиро, - но второй билет ведь для меня?
Такеши обернулся ко мне, словно желая получить инструкцию, как обращаться с бомбой.
-   Дорогие дети!  -начала я, - Вы уже сами можете решать, что вам смотреть, а что нет. Только не обязательно делиться своими впечатлениями со мной и отцом. Мы не приемлем такого рода искусство, вы же знаете.
Я не могла удержаться от гордой улыбки. «Такого рода искусство» – какое тонкое предательство! Киме, наверное…
Все! Иду и продолжаю работать. И больше ни одной мысли о нем!
 Но эта дурацкая пьеса никак не давала мне покоя. Если я не увижу ее сейчас, потом буду жалеть все оставшуюся жизнь! Или наоборот?
Так и не разрешив этого противоречия, на следующий день я купила билет.
-   И зачем это все, раз Киме там не будет? - убеждала я себя, продолжая краситься.
Хватит. В конце концов для своих 42 выгляжу неплохо. Теперь самое тяжелое – звонок Такеши.
Опять его радостный голос:
-  Есико!
Я чувствую, что не могу ему соврать. И все же – придется.
-  Сегодня я встречаюсь с Наоко и… вернусь поздно. Ужин готов, он… Что? Будешь ждать меня? Ну ладно. До вечера.
И обязательно вести себя так, будто мы только что поженились! Обычно меня умиляла преданность Такеши, но сейчас я была раздражена.
Ну вот. Теперь можно выходить.
Я сразу поняла, что сосредоточиться на спектакле не получится. Да и не зачем. С первой сцены в моей голове зазвучали отнюдь не реплики актеров . Киме. Стоит и курит у окна – сколько раз я видела это? Никто больше не мог курить с выражением такого абсолютного безразличия на лице.  Я всегда гадала, о чем он думал в эти моменты. Явно не обо мне.
…Его голос…
-   Когда мы впервые встретились, я захотел причинить тебе боль. Душевную, разумеется. Растоптать твои принципы, твои идеализированный мир. Я думал только об этом, когда заговорил с тобой тогда, в институте. О том, что когда-нибудь жестоко брошу эту девушку.
А потом я полюбил тебя и твои недостатки. И понял, что тебе единственной из всего мира я желаю счастья.
Шутил он или говорил серьезно? Впрочем это не знала даже Сидзуе Хираока, а ее проницательности можно было позавидовать В первую нашу встречу она доверительно обратилась ко мне:
-   Морита  и остальные, конечно, - хорошие ребята, а все-таки их фанатизм меня беспокоит.  Надеюсь, ты за ними присмотришь.
Я беззаботно рассмеялась:
-   В политике каждый сходит с ума по-своему. Это что-то вроде моего феминизма. Кстати, что вы думаете о трудах Клары Цеткин?
Сидзуе ничего о них не думала, чем очень поразила меня, считавшую, что каждая женщина должна такое прочесть.
Мне нравилась мать Киме, хотя ее жизнь была полной противоположностью моей. Сидзуе была женщиной в традиционном стиле: никогда не спорила, на любого смотрела с полуулыбкой, безропотно исполняла требования всех членов семьи. Своего мужа – скучного чиновника она не любила и  жила с ним исключительно ради детей. Разумеется, я пыталась открыть перед свекровью новый путь.
Но только после смерти Киме мне стал понятен образ Сидзуе. Что может чувствовать женщина, похоронившая сначала семнадцатилетнюю дочь, потом любимого сына?
Что может чувствовать мать, если ребенок отвергает жизнь, которую она ему дала?
А Сидзуе даже не плакала. Только чуть больше белила лицо.
И это она убеждала меня выйти за Такеши. Она утешала меня, когда я кричала, как ненавижу ее сына……………………
Теперь я вижу девочку – почти прозрачное лицо, обрамленное двумя тугими косами, маленький ротик, готовый в любую минуту растянуться в улыбку… Мицуко Хираока. Помню наш разговор, состоявшийся перед отъездом Мицуко в колледж. Я пыталась утешить подругу:
-    В конце концов мы обязательно победим! Пусть сейчас ты несчастна. Это пройдет. Если бороться, жизнь исполнит твое желание!
Мицуко восторженно кивала:
-    Я стану актрисой.
Моя мечта была ясна.
-     Я создам Декларацию прав японских женщин. А Киме получит Нобелевскую премию.
Мицуко покачала головой:
-     Братик, конечно, очень переживает из-за всяких премий, но это не то, не цель жизни. Он хотел бы… я думаю что-то связанное с «Татэ-но Кай».
-     Нет-нет-нет! – запротестовала я, - Со временем он образумится и выберет себе другую цель. Может, напишет роман своей жизни – что-нибудь гениальное?
-     Мне кажется, он свою жизнь превратит в роман. Я где-то об этом читала.
-      Знаешь ли, - я сделала очень умное лицо, - Жены знают своих мужей гораздо лучше, чем сестры братьев.
Гудок паровоза не дал нам продолжить спор.
Каждую неделю от Мицуко приходили длинные письма.
Вынув из ящика плотный конверт, Киме, не распечатывая, бросал его мне:
-   Два писателя на одну семью – это слишком. Ответишь?
Сам он не воспринимал сестру всерьез, и на ее настойчивые просьбы посвятить ей  хоть пару строчек отвечал:
- Ты не из тех девушек, о которых пишут романы.
Но однажды все изменилось.
-   Мицуко вернулась, - сказал муж, - у нее тиф.
Этого было достаточно. По его тону я поняла.
-   Стоит сегодня сходить к ней, - продолжал Киме, - В последний раз… Лучше бы не знать о том, что видишь кого-то в последний раз. Тогда останутся только приятные воспоминания и…
-    Может, замолчишь, а?!   
На этом ссора закончилась. Я отвернулась, а Киме ходил из угла в угол и смотрел на меня.
 Съемки и тренировка были отменены, через час мы стояли у постели Мицуко. Я присела на край кровати. Мицуко была страшно бледна, лицо будто бы стало меньше, запавшие глаза выглядели помутненными,  рука была сухой и горячей.
-   Мне ничего… ничего не хочется! – простонала больная, - Ни спать, ни есть…
-    И стать актрисой тоже?
-    Хочу, - едва слышно ответила Мицуко.
-   Совсем скоро ты поступишь в университет. Влюбишься там в кого-нибудь, он будет дарить тебе  розы (это же твои любимые цветы?), и вы поженитесь, как мы с Киме. Потом  ты начнешь сниматься. Будешь играть главных героинь. А я сыграю твою подружку. Потом тебя пригласят в Америку…
-   Есико! – не выдержал Киме, - Из нее актриса, как из тебя самурай!
Мицуко засмеялась:
-   Есико – настоящий самурай. Вот только катаны не хватает!
Подруга оглядела меня, поднялась на кровати и стала завязывать мне юбку на манер хакама. Но вскоре утомившись, опустилась обратно.
-   Поищу маму, - Киме быстро вышел. Наверное, он плакал. Не знаю.
Больная взяла меня за руку:
-  Надеюсь, мне разрешат еще недельку побыть дома. Тогда, можно к вам в гости?
-   Конечно! Будем редактировать Киме, послушаем пластинки, пару монологов разучим…
В комнату заглянула Сидзуе.
- Мам, я обязательно поправлюсь! Через несколько дней, клянусь! – выкрикивала Мицуко. Через пару дней она умерла. У меня той ночью была истерика. 
Я навсегда запомнила ее глаза, наполненные радостью жизни и одновременно тоской по ней.
Как же Киме ошибался, считая сестру лишенной таланта. У Мицуко был огромный талант. Талант жизни. 
И все таки –кто из нас победил? Точно не Мицуко. И не я – если положения японских женщин и улучшилось, то я тут совершенно не при чем. Даже наоборот: над моей жизнью посмеялась бы любая феминистка. Остается Киме – он исполнил свою мечту. Только… разве оно того стоило? Что ж, мы с Мицуко по крайней мере честно проиграли.
Снова – воспоминания. Наш  старый дом. Киме что-то пишет за столом, я, свернувшись на футоне, учу роль. Иногда мы оборачиваемся друг к другу:
-   Много вызубрила?
-   Что там Хонда поделывает?
Короткие ответы, и вновь каждый увлечен своим занятием.
В один из таких вечеров Киме протянул мне рукопись:
-   Рассказ о тебе.   
Я с жадностью принялась читать. Это был «Патриотизм». До сих пор это слово ассоциируется у меня только с рассказом Киме.
Интересно, что бы он сказал обо мне сейчас: «Оттого, что эта женщина когда-то была красива, особенно заметна ее худоба, морщины и впалая грудь. Сейчас она живет только воспоминаниями…»
  Нет, хватит самоуничижения! Так о чем я? Ах да, о «Патриотизме»…
Пока я читала, Киме внимательно наблюдал за мной. После бурных благодарностей ко мне начало возвращаться критическое мышление:
-   И все таки Рэйко – это не совсем я. Во-первых, самое очевидное: «она никогда и ни в чем не перечила мужу» - а я только этим и занимаюсь.
-  Не только, - попробовал возразить Киме.
-  «Он стал солнцем, которое освещало всю ее вселенную» – это ужасная глупость и ее надо убрать! Женщина должна быть самостоятельной и…
-   Да-да, что дальше? 
-   Конец обязательно переделай! За одну ночь герои вполне могут сбежать! Пусть это предложит она, ладно?
Киме вздохнул.
-   Но я хотела помочь, чтобы рассказ действительно вышел обо мне!
-    Нет, Есико, иди-ка к своему Себуро. Он будет благодарен твоим ценным указаниям, куда направлять свет.
Я не осталась в долгу:
-    А тебя ждет Хацуе! Смотри как бы она не умерла от восторга, если ты ей что-нибудь посвятишь!
Уже спокойно я прибавила:
-  Завидую выдержке Рэйко. Я бы на ее месте бесславно погибла в истерике.
Хотя на самом деле я не плакала, хотя вряд ли это можно списать на выдержку. Просто сидела … тихо. И сейчас, когда я вижу кровь при мне говорят о силах самообороны (что благодаря Такеши бывает редко) мой взгляд останавливается, ноги и руки безжизненно повисают, словно скованные неведомой силой. О чем я думаю? В этот момент – ни о чем. Что-то во мне обрывается и со страшной скоростью летит вниз, как  20 лет назад.
Когда становится полегче, я встречаюсь взглядом с Такеши и пытаюсь улыбнуться: «Все хорошо». А про себя думаю: «Какая ложь…»
Кстати, как там пьеса? Я поднимаю глаза на сцену, но не вижу ничего. Кажется, раздаются хлопки. Начинаю хлопать со всеми. Что? Руки почему-то мокрые. Я плакала? Лихорадочно вытираю лицо.   
Вокруг меня суетятся люди. Антракт.
-   Мам? Что случилось?
Сихо тревожно смотрит на меня. Только не это…
-   Все замечательно. Погуляй со своими друзьями, ладно?.. И, пожалуйста, - я понизила голос, - не говори отцу, что я была здесь.
Дочь собиралась что-то возразить, но тут произошло такое, что мы обе вздрогнули от изумления.
-    Есико! Угадай, кто!
Даже в таком состояние я узнала знакомый голос:
-   Себуро! Что ты тут делаешь?
Сихо в замешательстве попятилась.
-   А тебе очень идут слезы, - друг сел рядом со мной.
Между тем дочь объясняла своему бойфренду:
-   В молодости мама была актрисой. Все ее знакомые сходили по ней с ума. А она встретила папу и оставила карьеру, чтобы жить с ним здесь. Но иногда она жалеет о том, что перестала сниматься.
Себуро рассмеялся:
-    У тебя очень милые дети. Что ж ты им правды не рассказываешь? Ладно, молчу. Ну скажи: как жизнь?
Исповедоваться не хотелось, и я отделалась неопределенным: «Не на что жаловаться».
-   А ты все еще не ответил на мой первый вопрос, - напомнила я.
-    Вы недогадливы, леди! По-прежнему работаю осветителем, между прочим на пользу твоего мужа, поэтому надеюсь на благодарность от тебя.
-    Спасибо.
Мы помолчали.
-   Знаешь, ты мне мешала. На каждой репетиции я слышал тебя. Помнишь, ты пришла на съемки и прямо с порога начала пересказывать новую пьесу Киме? Твой звонкий голос… У меня все время повторяется последняя фраза. Сверкающие глаза, гордая улыбка и: "Вам никогда больше не увидеться с госпожой маркизой"!
Вообще-то я специально стал здесь работать, чтобы вспоминать о тебе.
Я встала:
-   Пойдем, прогуляемся по вечернему Хакодате.
Вместе с толпой мы вышли из театра. На улице было прохладно, казалось, серый полумрак проникал в кожу.
-    Женат?
-    Есть две подруги.
-    Две! Как тебе не стыдно!
Себуро с жаром схватил меня за руку:
-    Ну наконец-то! Узнаю тебя прежнюю!   
-    А ты не хочешь начать все сначала? – друг заглянул мне в глаза, - Поехать со мной? Токио, Есико! Ты же мечтала покорить этот город! И могла бы это сделать сейчас!...
Я перебила его:
-    Нет, спасибо. Есико Цуруока играет без дублей!
-    Но что тебя останавливает? Дети уже выросли. Неужели ты любишь мужа?
-    Очень люблю.
-     Не смеши меня!   
Я не заметила, как мы вышли к морю. Горизонта не видно. Серо-синее море сливается с такого же цвета небом.
-    Даже смотреть не на что, - пожаловался Себуро.
-     Почему же? «В какой-то точке на секунду взметнулось и тут же пропало белое крыло волны. Может быть, в это был заложен какой-то смысл? Возвышенный каприз или очень важный знак. А возможно, ни то ни другое…»
-     Что это?
-      Роман Киме.
Друг взглянул на меня не то укоризненно, не то снисходительно.
-    А ведь он вполне мог прожить лет 70, время от времени публиковать романы, давать интервью, продвигать в массы идеи «Татэ-но Кай». Многие позавидовали бы такой жизни. Но ему было нужно гораздо большее…
-   Опасно пытаться понять самоубийцу, - вздохнул Себуро.
-  В моей жизни было двое мужчин, - продолжала я, не слушая, - И каждому из них я изменяю. Первому тем, что сплю с другим. А Такеши – хотя бы тем, что нахожусь сейчас здесь…
-   Конечно! – засмеялся Себуро, - Жена сходила в театр – браку конец! И вообще, Есико, замолчи наконец и поцелуй меня. На прощание.   
Я отстранилась и взглянула на него с тревогой:
-   Разве мы больше не увидимся? Гастроли кончаются? Ты мог бы остановиться у нас, Такеши и дети были бы только рады, я уверена!
Себуро невесело рассмеялся:
-   И ничего ты не понимаешь… 
Никто не хотел прощаться первым. Начался мелкий дождь, а мы не двигались с места.
На горизонте виднелась лодка, и мне казалось: люди в ней думают и чувствуют тоже, что и я. Тоска…
Первым молчание нарушил Себуро:
-   Кажется,  я могу сказать, в чем ты изменилась. Сейчас ты просишь мужа вместо научных трудов написать о бедствующем положение женщин Ирана?
Это было слишком жестоко.
-   Иранские женщины обойдутся и без твоего участия, - добавил друг, увидев мои слезы, - А вот ты…Ты хоть понимаешь, что он убил тебя?
-   Я пойду.
 Даже не махнув ему, я быстро зашагала к дому. Начался ливень и пришлось бежать. Неистовые потоки обрушивались мне на лицо. Уже не было видно, что я плакала.
Дома я стояла в прихожей и не могла отдышаться.  Сиро и Мицуко спрашивали о чем-то, но их слова сливались в неясный гул.
Я улыбнулась мужу:
-   Такеши… В конце концов мы победим!