Вселенные

1.

Помню старый коридор больницы, освещение было тусклым, очень болела голова. Я листала роман Вирджинии Вульф, страницу за страницей, не воспринимая смысла.  Мысль разлагалась в моей голове, я не могла сосредоточиться. Рядом со мной ожидали приема две пожилые женщины, разговаривали между собой. Я с удивлением поймала себя на том, что прислушиваюсь к их разговору. Они говорили, что где-то затонул корабль. Практически никто из пассажиров не спасся, всех засосало в воронку. Я подумала, как это, должно быть, страшно: когда тебя затягивает в пустоту, а ты даже не можешь сопротивляться. Их разговор стал давить на меня, я решила спуститься в туалет.
Потом смотрела на себя в зеркало. Глаза. Зрачки черные, очень широкие, вокруг них всё серое и мутное. Зеркало – нереальная вещь. Говорят, глаза – зеркало души, что всё о человеке можно понять по его глазам, нужно только внимательно смотреть. И вот, благодаря зеркалу, я смотрю в свои собственные глаза. Так что же есть во мне?  Вглядываюсь пристальнее в свои черные зрачки. Ничего нет. Пустота. Воронка. Голова кружится.
Потом ничего не помню. Пришла в себя, когда шла домой. Уже смеркалось, шел дождь, все вокруг было печальное и серое, в точности, как мои глаза. Я еще подумала, что все как-то нереально, все слишком спокойно, засомневалась, не сплю ли я, не снится ли  мне все это. В последнее время стало труднее различать реальность и сон. Вспомнилась Цветаева:


Оплетавшие - останутся.
Дальше - высь.
В час последнего беспамятства
Не очнись.

У лунатика и гения
Нет друзей.
В час последнего прозрения
Не прозрей.

Я - глаза твои. Совиное
Око крыш.
Буду звать тебя по имени -
Не расслышь.

Я - душа твоя: Урания:
В боги - дверь.
В час последнего слияния
Не проверь!

2.

Ночью снился сон. В нем я лизала луну, как леденец. Странно, но мне даже казалось, что я чувствовала ее вкус. Конечно, она была холодная, а на вкус как мятная конфетка, она меня, определенно, освежала. Мне показалось странным, почему люди никогда не задумываются, какого вкуса луна.  Наверное, у них просто нет на это времени. Ведь нужно ходить на работу, а потом в магазин за продуктами, нужно думать о том, как потратить меньше денег и не купить просроченное молоко, а еще дома много грязной посуды и белье постирать тоже нужно. Правильно, какая же тут луна…столько забот.
Нормальные люди не думают так много, как я. Они больше делают. Разных вещей. А я думаю о том, какого вкуса луна, какой глубины океан;  а больше всего раньше я думала о том, как же мне быть для Него самой лучшей, быть ярче, вкуснее, чем луна, и глубже, чем океан.
Потом в какой-то момент все сказали, что я сумасшедшая. Кто-то говорил мне об этом в лицо, быть может, пытаясь оскорбить этим словом, хотя я не видела в нем ничего оскорбительного. Ведь о том, сколько в мире сумасшедших, я тоже думала очень много. Вот, например, когда я садилась в маршрутку на остановке, я почувствовала, как люди остервенело толкают друг друга, чтобы успеть занять место. А одна дама, одетая в норковую шубу и очень ухоженная, стала матом кричать на другую женщину, чтобы она не толкалась и дала ей пройти, наконец. А затем, расталкивая всех остальных пуще прежних и запутываясь в подоле своей роскошной шубы, она плюхнулась в кресло, достала платок и стала вытирать пот со лба.  И тогда я подумала, что она, определенно, сумасшедшая. Ведь не будет «нормальный» человек прятать свою сущность за норковой шубой. А еще… скотское поведение, прикрытое лоском, вдвойне уродливо.
Потом я услышала о женщине, которая отравила своего мужа, чтобы получить его квартиру. Мне хотелось верить, что она любила своего мужа, но просто, так уж получилось, любовь к его квартире оказалась сильнее, а ведь это странно: любить неживое больше, чем живое, и мне стало жаль ее. Несомненно, она тоже сумасшедшая.
Однажды я решила припомнить, кто из моих знакомых «нормален», но никого не вспомнила, возможно, я не сильно старалась вспомнить, но в тот момент мне показалось логичным, что «нормальных» просто нет. Как могут люди быть нормальными? Как может мир, в котором живут люди, быть нормальным?

3.

Я была натурщицей. Меня рисовал французский художник. В лесу. Было светлое утро, мы выбрали уединенную поляну, на ней росли цветы, очень красивые: васильки, ромашки, Иван-да-Марья… А рядом был пруд, на его глади, как много маленьких солнц, желтели кувшинки.  Художник сам полез в воду их собирать. Он сказал, что в моих волосах непременно должны быть кувшинки. Я позировала ему, и кувшинки - единственное, что было на мне в тот момент.  Я люблю кувшинки. Но гораздо больше мне нравятся любые цветы фиолетового цвета. Я люблю фиолетовый. Если у меня есть душа, она непременно фиолетовая.
А потом мы лежали на траве, и я вдыхала запах цветов, травы, вокруг нас пели деревья, травинки разговаривали друг с другом, а в вышине было большое мудрое небо. И я сказала художнику, что нас окружает совершенная красота, что иногда я чувствую, как сильно мне хочется быть ее частью, что она вливается в мою кровь, как сладкий наркотик.
А он взял меня за руку и подвел к полотну. На нем я увидела всю ту же природу, а в центре картины стояла стройная девушка с тонкой талией и полными бедрами, ее кожа была белоснежной, линии тела нежными  и изящными, синие волосы спадали на плечи и бедра изящными волнами, непослушные пряди попадали на лицо, на ней был венок из кувшинок, а глаза ее были серебряными. И я подумала, что она очень красивая. И я забыла, что это я и есть. А художник сказал мне: «Никакие цветы, никакие озера, леса и облака не сравнятся с твоей красотой и с твоими глазами, в которых кипят миллионы бескрайних морей. Я тону в твоих глазах, и я хочу в них утонуть…» Потом он целовал и ласкал меня, а я подумала, что зря он этого хочет, ведь в моих глазах неприятно тонуть. Я-то знаю. Ведь я сама в них уже утонула. И пока это мой маленький секрет.

4.

Любимый сказал, что не может так больше. Что устал от меня. Что со мной слишком трудно. Сказал, чтобы я уходила, оставила его в покое, что ему уже нравится другая женщина. Я просто смотрела на него и слушала. Всё прислушивалась… но не к его словам, а к его дыханию. И мне было все равно на то, что он влюблен в другую. Я просто спросила его, несколько раз спросила: «Почему ты больше не дышишь одновременно со мной? Почему ты больше не дышишь так, как я?»
А потом я ушла.
Долго, очень долго, несколько длинных жизней, (точно не одну), я заставляла себя поверить в то, что мне все равно. Пусть он тонет в других глазах, а не в моих. (Внутренний голос недоумевал, что это реально, ведь он мой любимый). А потом я подумала, что теперь он и её любимый тоже. Её – какой-то другой, чужой, не известной мне женщины. И у них теперь своя вселенная на двоих, в которой мне уже нет места. Боже-Боже, как же жаль.

5.

Кажется, я стала рыбой. Залезла в ванную, полную холодной воды, и ушла на дно с головой. Лежала. Долго. Не хотела выходить. Потолок уходил все выше и выше, как-то даже невыразимо далеко от меня, а я таяла, распадалась на сотню мелких рыбешек, и каждой их них было очень грустно. А потом чьи-то обжигающе горячие руки вытащили меня, и я снова стала ничтожеством. Обезьяной, наверное. Или, быть может, тряпкой, не знаю, кем. Но уже точно не женщиной. Ведь женщины любимы и красивы. А я хочу быть просто рыбешкой.
- Отпустите!!! – истошно кричала я. Но меня не отпустили. Не дали уплыть навсегда.
Потом я пришла в себя, хотела спросить, где нахожусь. Но невыносимо болело горло, голоса не было, было больно даже делать вдохи. Услышала рядом какое-то странное слово «пневмония». Снова подумала, что люди сумасшедшие, не могут понять, что я уже стала рыбой, поэтому и не могу  говорить. А легкие болят, потому что в жабры превращаются.

6.

Мой бедный ребенок. Которого нет. Мой красивый мальчик с черными непокорными кудрями и синими глазами. Мой родной, знал бы ты, как сильно я люблю тебя. Прости меня за то, что тебя нет. Прости за то, что мы с папой не водим тебя в школу, не встречаем с уроков, не дарим подарков на Дни рождения, не укладываем ночью спать, не поем колыбельных, не гордимся тобой.  Прости, что первым твоим словом будет не «мама» и не «папа», прости, что у тебя вообще никогда не будет первого слова, что ты никогда не будешь пить материнское молоко и не уснешь между своими родителями, полными тепла, счастья и любви. Прости, что нас не будет рядом в важные моменты твоей жизни, прости, что мы не будем поддерживать тебя, заботиться и охранять тебя от всех бед. Прости, мой мальчик, что твой папа полюбил другую женщину, а твоя мама стала рыбой. Прости, мой маленький сынок, что тебя никогда…никогда не будет.

7.

Белые стены. И мне в них спокойно. Может, совсем чуточку грустно. Главное, что я осталась одна. Теперь не нужно притворяться, пытаться быть похожей на других, не нужно верить лжецам, что они рядом с тобой, что они тебя любят. Одно только одиночество никогда не врет.
Потом меня кто-то куда-то ведет. Я мало что осознаю, мне кажется, что я плыву в замороженной реке, а сквозь лед плыть очень трудно. А потом я вижу очень знакомое лицо. Где-то я его видела. В реальности? Во сне? Но очень много раз видела. Пытаюсь вспомнить. Мысли ускользают, начинает тошнить. Я рыба, у меня морская вселенная, и я ничего… ни черта… не помню. Когда же я уже разучусь думать окончательно? Каждая мысль сверлит мой мозг дрелью, не хочу думать, устала. Хочу в воду, в невесомость. Хочу плыть между водорослей, между звезд, съесть солнце и стать луной.  Вдруг вижу, что этот человек плачет. Он сильно плачет, роняет маленькую голову на руки и исходит в рыданиях. Безумно жалко его. И я слышу:
- Доченька моя, как же так… Такая молодая… Такая талантливая… Ты могла бы столько всего сделать еще… Столько всего повидать….
Я вспоминаю и отвечаю:
- Не плачь и не жалей обо мне, мама. Ты ведь даже не знаешь, сколько вселенных я вижу в своей голове.