Орхидеи ещё не зацвели...

Промозглый резкий ветер срывал с головы шапку, развевал полы пальто, норовил унести сумку.
«Весна идет, весне – дорогу!» – усмехнулась Лина, получив, словно пощечину, порцию мокрого снега в лицо. «Вот спасибо!» – запотевшие очки искажали всё вокруг. Жаль, дворников для очков ещё не придумали. Странно, почему, если все время плюс два, идет то снег, то дождь. Нелогично. Лина наступила в вязкую кашу, поморщилась. Что ни говори, а самое начало весны представляет собой отнюдь не эстетическое зрелище. Сугробы, некогда величественные, белоснежные, сейчас выглядели не более чем кучей мусора - бумажки, окурки, собачьи экскременты, песок, который зимой не жалели разбрасывать дворники. Глаза бы не смотрели на эту картину. И, как это часто бывает, наперекор логике, Лина внимательно огляделась вокруг. Да уж… Дороги черные, дома серые, люди в большинстве своем закутаны в серо-черные одежды, грязные сугробы, лужи, ветер, дождь. И небо. Вот что давит больше всего. Небо, словно мокрая застиранная простыня, окутала грязную мокрую землю. Какой тут праздник, какие тут цветы…
Полдня на работе Лина слушала звучавшие отовсюду поздравления  «дорогих прекрасных женщин». На вторую половину сил не хватило. Выключила радио, чтобы не разозлиться всерьез. Нет, ну не подлость ли? Раз в год  мужчины вспоминают, что рядом с ними живет иная природа, иное существо по имени «женщина». И, словно сорвавшись с цепи, они скупают цветы, и дарят их всем подряд: бабушкам, мамам, женам, любовницам и дочерям, а также продавщицам, буфетчицам и кассирам, возможно, соседкам, и, конечно, коллегам. Вот так вдруг, бац, – седьмого не помнили, девятого забудут, а восьмого как солдаты – все с цветами. Все равно, что раньше девятого мая пионеры разносили ветеранам тюльпанчики. Все как один - видишь старичка – подари цветок, поздравь с великим днем победы, исполни свой долг. А что это за старичок – бог его знает. Может,  крыса тыловая, купивший липовую справку, может предатель, или вовсе войны не видевший добропорядочный дедок. Неважно, традиция. Рефлекс в мозгу. Стимул – реакция. Сегодня наглядный пример: женщина – цветы. Все, рефлекс отработан, можно снова забыть об иной природе и сесть на шею матери-пенсионерке, нахамить соседке, не уступить место старушке, не помочь жене притащить тяжелые сумки из магазина. А что? Цветы 8 марта подарил, что ещё вы от меня хотите?!
Лина жевала эти мысли и понимала, что мысли эти злые, нехорошие. Наверное, нехорошо что-то в ней самой. Зависть, что ли? Ведь тебе-то, дорогая, сегодня цветов не дарили! Нет, не то. Не зависть. Такие дежурные, фальшивые цветы ей ни к чему. Еще и радио это!

Когда в очередной раз радиоведущий сиропным голосом поздравлял «прекрасную половину человечества», ей захотелось крикнуть: «Не то! Все не то! Не так надо».

Сладкий голос нес пошлую чушь, звучали одинаково пошлые заезженные песни и однообразные пафосные поздравления. Перебор! Как если бы после голодухи дали сразу выпить стакан чаю с сахаром, малиной, медом и сгущенкой, да ещё в прикуску с эклером. Стошнило бы непременно. Сейчас Лина шла по сумеречным улицам с таким же ощущением душевной тошноты. Ничего! Дома есть лампа, любимые книжки и теплый плед… Дождь хлестал, не унимаясь, ветер раскачивал фонари, магазинные вывески, провода и деревья. Заканчивалось 8 марта.


Гена стоял перед   захлопнувшейся  дверью, продолжая машинально держать перед собой чайные розы.  Он понимал и не понимал. Как? Почему? За что? Он считал Катю своей невестой, он хотел жениться на ней, да что там, - он в мыслях уже прожил с ней всю жизнь, родил детей и вышел на пенсию. Все было как у людей – в его мыслях – все так складно, постепенно,  красиво и достойно. А тут просто раз – бросили на рельсы под приближающийся товарняк. Товарняк он видел отчетливо – грязный, ржавый, маслянистый, несущийся на него на всех парах. Колеса стучали на стыках, цистерны покачивались, фонарь на паровозе светил прямо в мозг, как глаз циклопа.
Она открыла на его звонок, чужая, равнодушная, в домашнем халатике. Сказала, - «А-а, это ты… Извини, Гена, больше, пожалуйста, не приходи!...» Пока он искал слова, пока вникал в это «не приходи», в прихожую вышел здоровый широкогрудый парень, легким привычным жестом взял Катю за плечо, немного отодвинул её вглубь коридора, сам стал на порог и негромко, но веско сказал:
- Всё парень. Поезд ушел, и рельсы разобрали! – после чего дверь просто захлопнулась и наступила тишина. Гена, всю эту мизансцену простоявший как глухонемой паралитик, попытался оторвать ноги от пола, а проще говоря -  пойти, куда-нибудь, все равно, куда… от этой двери. Но он не мог. Ноги не отрывались, они онемели, как бывает в страшном сне.  Поезд не ушел, и рельсы не разобрали. Гена лежал на этих самых рельсах лицом вниз и чувствовал вибрацию земли, вибрацию воздуха и своих внутренних органов. Вот он – поезд – товарняк, он несется прямо на него, и через минуту размажет его по шпалам.  Спасло Гену привитое мамой эстетическое чувство. Всмятку, размазанный в кашу, по рельсам и шпалам – это отвратительно и уродливо. Он встал с рельс, отряхнул брюки, посмотрел в сторону опасности.  Но поезд исчез. Его больше не было. Наступила оглушительная тишина.  Перед мысленным взором Геннадия простиралась бесконечная серо-бурая степь. И он пошел по ней, по этой степи, в этой оглушительной тишине…
….Гена вышел из подъезда. Ветер тут же рванул у него из рук цветы. Но Гена стал уже другим. Цветы он удержал, а ветру сказал: «У-у-у!». Дождь летел в лицо, изощренно залезая в уши и в рот, и Гена подумал: «Какая замечательная погода!» Он хотел броситься под этот дождь без куртки, без обуви, носиться с ветром или пасть в лужу и принять на себя удары хлесткого дождя. Но руки были заняты цветами. Цветы сковывали его, но эстетическое чувство не позволяло ему просто выбросить их в урну. Цветы, чем они виноваты?
По проезжей части неслись машины, разбрызгивая грязную кашу из-под колес, из-за чего прилегавший к дому газон весь был покрыт какой-то черной пеной. «Мрачно, но живописно», - подумал Гена. И тут глаз его зацепил яркое пятно, которое  настолько не вписывалось в окружающую картину, что не заметить его было просто невозможно. Как алый флаг в черно-белом кино это пятно к чему-то взывало, чего-то требовало.
Обладательница алого шарфика стояла, прижавшись к мокрой ограде у дороги, и протирала очки, что при такой погоде совершенно бессмысленно. Протирала тем самым шарфиком, что отвлек Геннадия от его собственной беды. У него никогда не было проблем со зрением, но мама научила его сочувствовать всему живому. Он нащупал в кармане куртки пачку салфеток и пошел через газон по грязной пене к девушке в очках. Та щурилась, тщетно пытаясь просушить стекла мокрым шарфом, и потому не заметила приближающуюся фигуру. Гена возник перед ней внезапно, в разводах дождя.
- Возьмите! – сказал он, протягивая салфетки.
- Ой, спасибо! – ответила Лина, с радостью протирая стекла мягкой сухой салфеткой. Зрение вернулось, очки были водружены на место -на некоторое время сойдет - и тут Лина увидела Геннадия.  – Спасибо большое!  Вы меня спасли! – сказала она, протягивая пачку, но он помотал головой.
- Вам ещё пригодится. Берите все. И  это тоже вам!
Спасительной и гуманной была мысль отдать цветы женщине. И он отдал. Лина смотрела на розы. Они, как и её шарфик, не вписывались в окружающую серость и грязь.
- Мне? - Она внимательно посмотрела на Геннадия. Он был высок, худ, немного сутул, лицо носил порядочного человека. Ну, знаете, бывают такие лица, посмотришь, и сразу ясно – хороший человек. Носик уточной, губы мягкие, глаза добрые. Классическое «не то». Но все равно было приятно. Незнакомый хороший парень дарит цветы. Романтика! Но хороший парень оказался с придурью.  Не всегда стоит доверять первому впечатлению. Внезапно он подался к Лине всем корпусом и, вырывая у неё из рук цветы, произнес:
- Нет, неправильно, не так! Извините!
От неожиданности Лина некоторое время продолжала удерживать цветы,  и получилось, как будто они борются за букет, перетягивая его туда и обратно. Но потом она резко отвела руки, букет оказался у Геннадия, тот резко развернулся и бросился бежать через дорогу. Машины сигналили, им не нравился этот неправильный пешеход. И Лине он тоже не нравился. – Псих! – сказала она, глядя ему вслед.
Гена не был психом, но  он и не был обычным человеком. Внезапно  увидев «цветы Кати» в руках незнакомой девушки, он понял, что совершил оплошность. Эти цветы были Катины, несмотря ни на что.  Поначалу они были полны энергией любви, затем впитали в себя энергию отвержения, предательства, беды.  Гена не думал такими категориями, он просто чувствовал, - эти цветы умерли, стали плохие, горькие, их нельзя дарить. Гена бежал домой, бежал, как никогда не бегал. Он боялся, что та девушка уйдет (конечно, уйдет, а ты чего ждал?), он боялся не успеть. Их с Катей дома разделяло старое заброшенное кладбище, на котором давным-давно никого не хоронили, а люди по нему гуляли как по парку, с колясками, с собаками. И тут Гену осенило, что именно здесь место этим злосчастным розам. Домой он влетел на третьей скорости, оставив в коридоре длинный грязный след экстренного торможения.
 – Ма! – крикнул он из прихожей – твои орхидеи распустились?
Мама, Елена Николаевна, обескураженная необычным поведением сына, отложила вязание и вышла в коридор.
- Что ты кричишь? Здравствуй, во-первых, - спокойно сказала она.
- Здравствуй! Орхидеи зацвели?
- Во-вторых, что ты кричишь?
- Мне надо подарить девушке цветы.
- Кате?
- Нет, не Кате.
- Как не Кате???
- Мама, скажи только одно, они уже готовы?
- Нет, Коля, они не зацвели.
- Какой я тебе Коля?
- А как ты можешь дарить цветы не Кате? – Елена Николаевна потерянно смотрела на сына. Что с ним? Нос уточкой, губы мягкие, глаза добрые, но что-то не то. Что-то не так сегодня.  Гена по-детски шмыгнул носом.
- Катю увез поезд. Навсегда…. – тембр голоса, вздох, взгляд, - все было ясно. Но потом Гена понес что-то непонятное про алый шарфик, про очки, про то, что надо непременно живые, свои, выращенные, а те уже на кладбище, где им и место,…Запутав мать окончательно, Гена вошел в свою комнату, снял с полки свой любимый кактус и понес его к выходу.
- Гена! – воскликнула мама. – Только не его! Ты растил его пять лет! Помнишь, как он болел, а ты его выходил, это же почти твой ребенок!
Гена, не замедляя шага, дошел до двери, обернулся и сказал с мягким упреком:
 - Дарить надо самое лучшее и самое любимое! Ты же сама меня учила, ма!? А  таких «детей»  я тебе ещё рожу, штук десять. Вон они на подоконнике вылупляются, - и он легко и радостно побежал по ступенькам.
Надо сделать некоторое отступление и сказать о том, что Гена с мамой постоянно что-то выращивали, и весь год их окна и балкон были расцвечены бесконечным изобилием цветущих растений. И тот самый  кактус пылал сейчас потрясающе яркими огромными алыми бутонами.
Гена бежал обратно, через кладбище к дому Кати, но думал он вовсе не о Кате, а о той девушке с алым шарфом, беспомощно протирающей мокрые очки. Он бежал быстро, но аккуратно, боясь уронить цветок. На что он надеялся? Зачем он спешил? Чтобы уйти, девушке достаточно было десяти секунд. Он же отсутствовал без малого десять минут. И, тем не менее, он бежал. Словно кто-то свыше вел его. Он опять пересек дорогу в неположенном месте, машины опять сигналили, водители бранились, но он благополучно достиг железной оградки, весело перемахнул через неё, и приземлился в грязную пену словно взбитого миксером снега. И он ничуть не удивился, увидев девушку на том же самом месте.
Она не ждала его, конечно же нет.  Она почти сразу и думать забыла про него. Просто в этом доме и в этом подъезде, из которого вышел псих с розами, жил её бывший парень. Она знала, что тот женился, что у него растет сын. Она не собиралась подниматься к нему, напоминать о себе, зачем? Нет. Просто встретившись взглядом с этим домом, она выпала из времени, застряла в своих воспоминаниях, попала в некое безвременье. И тут  на тебе, опять тот же псих, теперь уже с кактусом.
- Вы меня простите, - запыхавшись, проговорил Гена, - те розы было нельзя, они были плохие, я не подумал.
  Лина молча смотрела на него. Говорят, психам нельзя смотреть в глаза и нельзя делать резких движений. Она медленно и плавно стала подвигаться по бортику вправо.
 – Орхидеи ещё не зацвели, поэтому… - и он протянул ей потрясающей красоты горшок с цветком. – Я сам его вырастил. Вы не бойтесь. Это конечно не розы, но… орхидеи ещё не зацвели…
 - «Рано любоваться красотами болот»* – машинально продолжила Лина.
- Что?  - не понял Гена. Он наверно не любил классику российского кинематографа.
 - Ничего… сэр Генри, – сквозь смех сказала Лина.
- Гена – поправил её парень.
- Да?  - Лена прыснула, и,  глядя на его растерянное лицо, принялась хохотать уже во весь голос.
И смех её летел над серо-черным городом сквозь снег и дождь и был столь же неуместен, как и её алый шарфик. Гена стоял, глупо улыбаясь. Он сделал хороший поступок, и ему было хорошо. А от хорошего у него почему-то всегда получался глуповатый вид. А кактус сиял и излучал во все стороны энергию счастья, ведь он расцвел, он сделал все, что мог, он реализовался, а ведь это главное в жизни!

*цитата  из к/ф «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей» / 1981