Раскол на Днестре - для конкурса

  (Часть главы из повести "Все в прошлом")

 Каждому поколению своя  война, – говорила моя мама, вспоминая по вечерам ужасы пережитой войны 1941-1945 годов. И тут же добавляла: – Вам не придется  видеть войну, вы ее уже пережили.- Как она была не права!
 В тот далекий день я опаздывала на работу и, чтобы скрыть нарушение дисциплины, заскочила в кабинет к подружке Фариде снять верхнюю одежду.  За столом сидела и плакала Валентина, наша третья подруга.
 – О чем слезы льешь подружка? Муж не долюбил или дети в садик не хотят идти?
 – Оставь ее, – вмешалась Фарида. – Опять ее Христофор ваш сотрудник достал со своими лозунгами: Молдавия для молдаван. А если живешь тут, то обязан знать молдавский, и т.д.
 Горько всхлипывая, Валентина добавила: – Ну, что ему надо? Разве я виновата, что меня сюда распределили после окончания Киевской Академии, и муж здесь служит. Я что, против изучения молдавского? Организуйте изучение, введите экзамен, пожалуйста. Что вы нас доедаете?
 Я успокоила Валентину и предложила: – Давайте, девчонки, создадим кружок и  начнем изучать язык (насколько я его знаю),  хотя бы бытовой для общения.
 С этого дня начали заниматься. А вскоре и официально было объявлено о необходимости изучения  языка республики, в которой живешь, что, в общем-то, было правильно. Знать язык и культуру народа, с которым живешь – необходимо.
 Чем дальше в лес – тем больше дров. Каждый вдруг понял – настали другие времена. Теперь только «злые» выживут! И каждый начал выживать в меру своей порядочности. Кто был политически грамотнее,  полез в различные политические и народные организации управлять «народом», кто порядочнее,  затаился -  может пронесет над головой эту бурю. Нашлись и такие, что пустились во все тяжкие. Резко увеличилось количество грабежей и убийств. Но все ждали возврата  палок дешевой колбасы и сыра.
 К сожалению, старые времена не возвращались. Исчезла колбаса,  дешевый сыр, сахар и конфеты. Но самое главное, исчезли деньги, те самые рубли, на которые можно было все купить. Появились фантики, на которые мы наклеивали марки республики – мы их называли приднестрофиками-дистрофиками.
 Нас прикрепили к магазинам, где через день можно было купить хлеб, цена которого доходила до нескольких тысяч рублей и продолжала расти с каждым днем. Начался натуральный голод.  Даже собаки от голода научились просить подаяние.
 Как-то я возвращалась домой с работы голодная и злая. Уже второй день нигде не могла купить хлеба, а дома дочь и двое внучат, младшему два года. Впереди шла женщина и несла в руке булку хлеба. За ней бежала собака. Время от времени она забегала вперед и жалобно смотрела на руку женщины, в которой был зажат хлеб. Та шла, не замечая собаки -  видно не очень радостные мысли одолевали ее.
          Не выдержав, собака в очередной раз забежала вперед, села перед женщиной и начала гавкать. На своем языке она высказывала ей все, что она думает о некоторых с хлебом, которые не могут или не хотят поделиться с братьями меньшими.    Оторвавшись от мыслей, женщина с минуту оторопело смотрела и слушала этот не агрессивный, а укоряющий лай. Вздохнула, отломила малюсенький кусочек хлеба и кинула собаке. Та поймала его на лету и, поняв, что больше не дадут, побежала прочь, оглядываясь через каждые два-три метра, -  а вдруг передумают и кинут ей еще кусочек такого вкусного хлебушка. Не кинули.
 Мы стали миллионерами, горько шутили в своем кругу.  Зарплаты наши подскочили за миллион рублей.  Кажется, это была стоимость двухсотграммовой пачки масла,  - если удавалось его достать! В тот период все "доставали", купить ничего нельзя было. 
          Автоматные очереди из-за Днестра со стороны Бендер пугали, ужасали  новости местных СМИ. Первые раненые, первые убитые, первые гробы, полные червей, поедающих мертвую плоть. Крытые грузовики с мертвыми возле  морга и тени под брезентом кузовов, где матери и жены искали своих детей, отцов, братьев.  Палаты, забитые ранеными, крики боли из операционных, соленый мат из уст  безусых ребятишек  – безногих, безруких, с забинтованными головами, с белыми от боли глазами. Ах, война, что же ты  делаешь, подлая ...
           Правильно в народе говорят: чужую беду рукой отведу, а свою ... Настоящий ужас войны я познала когда над головой начали рваться ракеты, обстреливавшие в этой  безумной войне Кицканский плацдарм. Мне казалось, что ракеты разрывались над моим  дачным домиком. Это шло, по словам мужчин, отделение ступени ракеты. От ужаса я присела посередине улицы на корточки и начала кричать. Я ничего не соображала, пришла в себя только от толчка брата.
          – Не ори, иди во двор. Будь в огороде.
          – В каком огороде, надо в дом, надо в город, смотри - все уже уехали?!
         Подошел  сосед. Спокойный. Тихо сказал:
          – пошли ко мне, вместе пересидим. А в город дураки поехали. Ведь в случае чего, будут бомбить не фазенды, а  промышленные объекты города.
           Вытирая слезы, ощупывая себя -  не мокрая ли,  на подгибающихся дрожащих ногах вместе с братом пошли к соседу.  У ворот своей дачи стояла Валентина Леонтьевна, старенькая доктор наук, глуховатая от преклонного возраста и, приложив ладонь ко лбу,  удивленно смотрела на  чистое ярко-синее, без единого облачка, небо.
          – Это что, гром? Дождик будет? А на небе ни облачка, – обратилась  она к нам.
          – Нет! – кричим ей. – Это обстрел. Ракетные установки бьют.
          – А-а-а-а!  То-то я смотрю, на небе ни облачка! Все  ракетами разогнали, а  полива нет. Плохо. – Вздохнув, она ушла  к себе.
           Мы глянули друг на друга и  одновременно расхохотались. Смех был немного визгливым, отдавал начинающейся истерикой.
          Ракетный обстрел прекратился так же внезапно, как и начался.
           Военные действия продолжались. Гибла молодежь в окопах. Теряли матери кормильцев, малые дети отцов.  Начались переговоры, жесткие заявления  генерала Лебедя, под чьим началом российские войска встали на защиту Приднестровья.
          Те часы войны я буду помнить всю жизнь, как и тех мальчиков на костылях, в колясках, что  мелькали перед открытыми дверями  палаты, в которой я лежала в те дни после очередной операции, как и матерей с безумными глазами, которые в ворохе мертвых тел, свезенных к моргу на крытых грузовиках, искали своих мужей и сыновей.
          Ах, война, что же ты сделала, подлая!