Русский

Иосиф Шерман, или просто Йоська, был рыж, веснушчат и голубоглаз. Собственно, только форма ушей и отсутствие крайней плоти (как известно фашисты использовали эти признаки в концлагерях для выявления неполноценной расы), всегда заметное в общественной бане, выдавали в нем не совсем русского пацана. Точнее, совсем нерусского.

Так вот, Йоська, семнадцати лет от роду, радостно шел по улице. Он был счастлив. В его кармане лежал заветный «белый билет». Это было время Афгана, страшного груза «двести» (хотя, кажется, что за последние двадцать пять лет он стал почти привычным), и надо признаться, что не очень многие тогда очень хотели в Советскую Армию.
Йоська остановился, аккуратно достал заветную книжицу, трепетно открыл ее, нашел нужную графу и прочитал: «диагноз: периодическая амнезия на фоне ярко выраженной невропатии».
Шерман даже зажмурился от удовольствия, потому что дальше было написано: «негоден к военной службе. Комиссован по состоянию здоровья».
«Сегодня бухнём с пацанами на радостях!» –   подумал Йоська и вдруг замер.
Он внимательно смотрел на страничку военного билета, который избавлял его от раскаленного бронетранспортера, удушливой жары, песка, скрипящего на зубах, постоянного животного страха и анаши,  прогоняющей этот страх.
Страничка была обычной, новой, пахла типографской краской и чернилами.
В графе «Ф.И.О» было написано: «Шерман Иосиф Давидович». Все правильно.
А вот в графе «национальность» значилось... «русский».
Йоська вспотел, задумался и пошел назад. В военкомат.
В окошке с надписью «Прием и выдача документов» дремал сытый прапорщик. По его сальному, послеобеденному лицу быстро передвигалась худенькая муха.
Йоска, вдохнув поглубже, шумно дунул на муху и сунул военный билет прямо в открывшиеся, но еще ничего не понимавшие глаза прапора.
– Чего надо? –  заученно произнес тот.
– Посмотрите –  вежливо сказал Йоська, перекатывая по нёбу букву «р» –  Ну какой я русский!
Прапор проснулся, внимательно посмотрел на рыжие вихры, веснушки, голубые глаза  и повторил
– Чего надо?
– Перепишите! – потребовал Йоська.

Тут надо сказать вот о чем. Йоська был парень горячий и авторитетный, не прощал оскорблений (особенно по национальному признаку), бился c теми, кто оскорблял, вне зависимости от их количества и метелил всем, что попадалось под руку.
А так как, ко всему прочему, он был еще и Овен по гороскопу, то его упертость превосходила инстинкт самосохранения.

Прапор растерялся.
Йоська давил.
Прапор плюнул и сказал:
– Иди к военкому, придурок! Диагноз-то, видать, тебе правильный поставили!
Военком, хмурый полковник с желтым лицом, щеточкой черных усов, шрамом на лбу и протезом вместо кисти левой руки, молча выслушал наглеца.
Он устал. Его место было там, с ребятами …
Он посмотрел в глаза рыжему выродку, снял трубку внутреннего телефона, набрал три цифры, что-то коротко, рублено рявкнул в нее.
Через минуту вошла пышная прапорщица без возраста, а еще через пятнадцать минут гордый собой Йоська шел домой с документом, в котором уже было все как надо.

Дома он похлебал окрошки, отрезал кусок арбуза и, откусив сочную сахарную мякоть, открыл военный билет, удовлетворенно хмыкнул, пролистал, и…
В билете был вкладыш. Во вкладыше в графе «Ф.И.О» было написано Шерман Иосиф Давидович, а в графе «национальность» значилось… «русский».
Бросив недоеденный арбуз и надевая на ходу рубаху, Йоська рванул в военкомат.
Ну, дальше вы знаете. Окно «приемки-выдачи», прапор, муха, невразумительный диалог, хмурый военком…
Глаза полковника стали свинцовыми, он вскочил, грохнув протезом по столу и гаркнул:
– Я тебя, падла, вылечу! Ты у меня, сука рыжая, в саперный батальон, под Кандагар пойдешь!
Йоська не помнил, как оказался на улице. По дороге домой он сжимал в дрожащих руках «белый» военный билет и думал, как же он ненавидит армию.

А потом Йоська поступил в медицинский институт. Он хотел, как и папа, быть хирургом.
А потом, на шестом курсе влюбился. На всю катушку. Ни спать, ни есть, ни вдохнуть, ни выдохнуть. И даже то, что она была комсомольской активисткой, не остановило его.
А потом, после института, она поехала в Афганистан. Йоська поехал за ней и провел там три года, оперируя в тяжелых полевых условиях.
А потом осколок. Йоська летел с ней сначала на вертушке, затем сопровождал цинковый гроб, сидя рядом с ним в брюхе грузового борта.
А потом он работал и пил. Пил по-взрослому. Год.
А потом молоденькая медсестра родила ему мальчика.
Когда Йоська полез в ящик, где хранился его паспорт, чтобы пойти и зарегистрироваться с ней, то наткнулся на военный билет.

А потом он плакал, глядя на вкладыш, и слезы возвращали его в то лето, к той радости, что не надо в армию и к военкому, который растворился в мирной жизни…









Я ехал по дороге детства
и улыбался.
Ушла тревога, запело сердце
и я попался…
На смех и слезы, на бодрость утром
и на варенье,
на звезды, вздохи, и ту, которой
стихотворенья.

Я помню эти дома большими,
а в том подъезде,
зимой мы грелись и целовались,
и пели песни.

Как много солнца! Прозрачен воздух,
и дышит небо,
знакомы лица у всех прохожих
и пахнет хлебом.

Все снова живы, опять мы вместе,
и, слава Богу,
что сны нас как-то приводят в детство,
на ту дорогу!