попытка облегчить боль. рассказ

Ольга Журавлёва
                ПОПЫТКА  ОБЛЕГЧИТЬ  БОЛЬ               
                рассказ

- Имеете ли вы право мстить?
- Это касается только Бога и меня, - ответил красивый и немолодой граф Монте-Кристо, а, вернее, актёр Жан Море. И карета повезла его по французской дороге, вдоль которой росли французские деревья. Может быть, это даже были каштаны.
Фильм был старый, известный почти наизусть, да и Сапожникова не любила графа Монте-Кристо. И если бы она встретила его в реальной жизни, то пустилась бы от него наутёк со всех своих коротеньких толстых ножек. Сама она никогда никому не мстила в силу своего характера. И её любимыми литературными героями были люди великодушные. Мартин Иден, например. Он много терпел в своей английской жизни, его долго не печатали, но зато потом, когда слава и любовь свалились на его окрепшие плечи, Мартин, как добрый волшебник, пошёл раздавать подарки всем, кому был благодарен за помощь в трудную минуту. Впрочем, граф Монте-Кристо тоже совершил несколько благородных поступков, но они остались совершенно незамеченными. Всё затмила его месть. Интересно, сладко ему было от сознания, что отмщение состоялось? Или он мстил с холодным расчётом?
В углу комнаты рядом с телевизором стояла настоящая ёлка и наполняла  дом новогодним запахом детства. Сапожникова лежала на диване рядом со своим мужем по фамилии Кандидов. Рядом – это сильно сказано. Диван в сложенном виде узкий, вдвоём не уместиться, поэтому они находились в очень странной позе: Кандидов лежал обыкновенно – голова на подушке, ноги слегка раздвинуты. А Сапожникова лежала между его ног, использую, как подушку, живот Кандидова. Им было уютно и удобно. И каждый занимался своим делом, не мешая другому. Сапожникова не раз предлагала мужу запатентовать эту позу и получать деньги с тех, кто вздумает так же лежать на диване.
 Кандидов не любил старых фильмов, поэтому он читал газету, а Сапожникова размышляла о мести, глядя на плоский экран телевизора. Оказалось, ей тоже было кому мстить. И первым в списке значился Кандидов. Сапожникова перевернулась на живот, отвела газету от лица Кандидова и с интересом стала разглядывать знакомое до последней морщинки лицо. Кандидов выглядел очень забавно. Очки сдвинуты на самый кончик длинного носа, глаза слегка выпучены, седые волосы взъерошены:
- Чего?
- Как ты считаешь, человек имеет право мстить?
- Конечно! На свете есть даже несколько человек, которых бы я убил из мести.
- Много?
- Двоих точно.
- А меня?
- Тебя – в первую очередь.
Кандидов взял её за волосы на затылке и слегка их подёргал. Сапожниковой такая ласка нравилась. Она усматривала в ней что-то первобытное. И Кандидов при всей своей образованности и воспитанности представлялся ей первобытным человеком. Особенно в минуты близости. Она-то на первобытную женщину не тянула, потому что никогда не занималась сексом с открытыми глазами, была всегда нежна и слегка испугана требованиями и смелостью Кандидова.
Кандидов с ней делал всё, что хотел. Все его желания  и даже их последовательность  были ей известны. Но всё происходило, как в первый раз. В крайнем случае – во второй. Потому что во время соития с ним Сапожникова пребывала в полуобморочном состоянии. Кандидов хорошо знал «слабые места» жены, и каждый раз её реакции на его действия потрясали. Умом он понимал, что такие отношения, как у них – редкость. Когда чувствуешь другого, как самого себя – такое совпадение – одно на миллион. Но так как это совпадение выпало именно на его долю, он считал всё происходящее обыденностью. Иногда по пьяной лавочке он хвастался друзьям, какая у него необычайная женщина, но Сапожникову никогда никому не показывал. Да она к этому и не стремилась. Ей хватало общения с ним. Ей вообще никто не был нужен. Она хотела завладеть им навечно, и ни с кем не делиться. Но это было невозможно. Кандидов нужен всем – женщинам, мужчинам, детям и даже собакам и котам. Котам – в особенности. Их у него было два. Роскошные сибирские лохмачи лежали то поперёк кухни, то вдоль паласа в комнате и, казалось, занимали собой всё пространство небольшой квартиры. Всё в этой жизни принадлежало Кандидову. И коты были именно его. У Сапожниковой когда-то была собака, она умерла несколько лет назад. Поэтому Сапожникова пребывала сейчас под безраздельной властью мужа. Собака иногда всё же претендовала на хозяйку. В такие минуты Кандидов выпучивал на неё глаза и обещал утопить в унитазе. Собака боязливо заползала под кровать в комнате их дочери Валентины. Валентина обречённо брала поводок и шла с ней на прогулку. Потом она долго не возвращалась домой. Так долго, что собака уже начинала жалеть себя. Ей хотелось в тепло и свет, под мягкий бок хозяйки. А Валентина могла часами стоять во дворе с друзьями и подругами, или в подъезде пить пиво у подоконника.
Сапожникова удивлялась поведению дочери, сама она была домашней женщиной, Валентина по сути своей – разрушительницей. Чашки у неё бились, скатерти рвались, лампочки перегорали. Личная жизнь не устраивалась. Валентина время от времени притаскивала в свою комнату кого-нибудь из дворовых друзей. Ей было не важно – женат он или нет. Она была не просто эгоисткой, а эгоцентристкой, поэтому её волновали только собственные чувства и ощущения. Потом она так же запросто выпроваживала мужчину из дома. А мужчины, как ни странно, склонны были к продолжению отношений. Но слышали от неё в ответ: «Да кто ты такой? Вот мой отец – директор ледового дворца. Тут и статус, и деньги, и образование! А ты кто?» Мужчины старались убедить, что у них всё ещё впереди, но ей хотелось всё получить тут же. Таких состоятельных пока не находилось.
Тотемным животным Сапожниковой так и осталась собака. Поэтому её домашнее прозвище было – Каштанка. И характер у неё соответственный. Она весела, преданна, умна, хорошо обучаема и ласкова до умопомрачения. Кандидов стремился к её ласкам и одновременно бежал от них. Он боялся. Боялся потерять свою свободу, вернее то, что от неё осталось после тридцатилетней совместно жизни с Сапожниковой. Ещё он боялся признаться ей и себе в том, что она была самой желанной женщиной. Её запах, её прикосновения сводили с ума. Он ревновал её ко всем, кто хотя бы на секунду отвлекал её от мыслей о нём. Притом, что он старался быть нежным, ему страстно хотелось причинить Сапожниковой боль. Иногда он не мог себя сдержать и хватал жену за пухлую ногу или руку, оставляя фиолетовые синяки. Сапожникова взвизгивала, чем подогревала страсть мужа. Ему становилось стыдно за причинённую боль, но он ничего не мог с собой поделать. И ещё – он постоянно подозревал жену в неверности: если она у него в течение тридцати лет вызывает живой интерес, что говорить о других мужчинах, которые случайно или не случайно останавливали свой взгляд на её соблазнительных формах?
«Неверная!» - время от времени вскрикивал Кандидов и призывал жену покаяться в неизвестных ему грехах. Сапожникова пугалась. Потому что возглас этот слышался в квартире в самые неожиданные моменты. Например, когда она вдохновенно варила кофе в турке на двоих, или, когда зажигала свечу на кухонном столе, накрытом к ужину. «Мне не в чем каяться», - глядя глазами Каштанки в его душу, произносила жена. Его это злило, потому что он вспоминал свои последние похождения, и стыд заставлял опять причинить боль женщине, которую он любил по-настоящему. Но Сапожникова понимала, что лучшая защита – это нападение:
- Если я своими глазами увижу, как ты мне изменяешь…
- Ты меня убьёшь?
- Нет. Я поступлю ещё хуже с тобой, Кандидов. Я не буду любить тебя.
- Обойдусь! – с вызовом кричал он в ответ. Но в этом крике и он сам, и Сапожникова улавливали ноты страха.
В доме Сапожникова любили чистоту и порядок. Кандидов мог оценить уют, наведённый женой, но мог и обойтись. У них были принципиально разные понятия об устройстве дома. Перед сном он стаскивал с себя брюки, перешагивал через них и нырял в постель. А брюки оставались стоять перед диваном. В штанинах лежали носки, ключи валялись рядом. Но для надёжности ключи были прицеплены к поясу цепочкой. Сапожникова ни к чему даже не прикасалась. Не дай Бог, нарушить эту конструкцию! Что-нибудь обязательно пропадёт, и Кандидов утром будет метаться по комнате в поисках. Его голубые глаза разразятся молниями. Он будет зол и красив. Нет уж! Обойдёмся без этой яростной красоты, штиль в доме важнее. Хотя, красив, злодей! Сапожникова время от времени с обожанием смотрела в сторону  мужа, на что он каждый раз кричал: «Не смотри на меня так!» И вращал глазами, пытаясь вызвать страх.
Балкон и кладовка были заняты рыбацкими и охотничьими снастями. Это была территория Кандидова. Иногда он выражал недовольство её малыми размерами. Но Сапожникова была непреклонна и не позволяла расширяться.  Так как он в юности был страстным охотником, то сам следил за тем, чтобы снаряжение находилось в идеальном порядке, и ещё он любил запах костра и жареного мяса. И когда они возвращались с прогулки из леса, он просил Сапожникову не спешить в душ, хотел понюхать её волосы и одежду, надышаться хотел. Он говорил: «После душа ты пахнешь шампунем, то есть цивилизацией. А так ты пахнешь природой». Но самым его любимым запахом был запах  черёмухи. Каждую весну он забирался на цветущее дерево и вдыхал его ароматы. Точно так же он делал в детстве, эта ненасытность жила в нём и сейчас. Время от времени он спрашивал у жены: «Ты не знаешь, есть духи с запахом черёмухи?». «Нет, - с сожалением говорила Сапожникова, - С запахом сирени – точно имеются»  «Когда изобретут с запахом черёмухи, купи обязательно, сколько бы ни стоили». «Хорошо». Этот диалог повторялся каждую весну. Сапожникова понимала, что муж её любит и ценит, знает её запахи, терпит её бузотёрство, которое иногда на неё нападало, но почему его до сих пор интересуют другие женщины? Почему? Она ненавидела этих девчонок и тёток, девушек и бабушек, ****ей и леди. Спектр женщин в коллекции Кандидова был очень широк. Он не чурался никого. Это тоже удивляло и злило. От злости болело сердце. Оно болело и сейчас. Нестерпимо.
- Лиля,- позвал жену Кандидов. Он обожал её имя. Всегда поражался его открытости, а когда произносил, то ему казалось, что во рту у него прозрачная виноградина, которая, если надкусить, прольётся на язык сладким соком.
Ответа не было. Лиля, лёжа в его ногах, не подавала признаков жизни. Кандидов был, по-прежнему, отгорожен газетой и ожидал, что жена отведёт её и уставится в его глаза немигающим виноватым взглядом Каштанки. Но, кажется, Лиля даже и дышать перестала.
- Лилька! – молчание ему было ответом.
Кандидов осторожно спустился с дивана. Жена лежала на боку, закрыв глаза. Лицо побледнело, грудь не вздымалась. Кандидов протянул руку, положил ладонь на шею жены в области сонной артерии. Шея была тёплой, но пульса он не услышал. Позвал дочь:
- Валя!
Та вышла из своей комнаты и сразу всё поняла. Набрала 03. На другом конце провода её долго мучили вопросами, на которые она не знала ответа. Мать никогда не болела. Спустя час приехали врачи. Погрузили Сапожникову на носилки и забрали с собой. Если учесть, что завтра Новый год, всё складывалось ещё ужаснее, чем можно себе представить.
Лиля Сапожникова между тем ничего не чувствовала и не знала, что происходит. Она лежала в странном забытьи, но вдруг ясно увидела собственную высокую могилу, обложенную венками  и живыми цветами… «Только не надо ничего говорить Вале. Пусть она не знает, что я умерла. И на похороны ей не надо приходить. Но, если это моя могила,  кто же меня похоронил? Валя и Кандидов. Жаль, что они видели меня мёртвой. Мне бы этого не хотелось. Мне бы вообще не хотелось, чтобы кто-то видел меня мёртвой. Вот ведь я – дурочка с переулочка! Хотела же заранее написать все распоряжения по своим похоронам: кого звать, кого не звать. В чём хоронить, какого цвета гроб. Хотя нет! Это я точно говорила. Говорила, чтобы не тратились, чтобы всё было самое простое и дешёвое. Мне всё равно, что подумают соседи. Говорила, чтобы к дому и на работу не возили прощаться. Что ещё? Ах, да! Даже фотографию показывала Вале, которую за гробом нести и на стол во время поминок поставить. Я там молодая запечатлена. Мне тридцать пять лет на ней всего. А сейчас сколько? Сорок семь. Мало пожила. Рассчитывала до восьмидесяти жить. Ну что наши расчёты? Кандидов всегда повторял фразу: «Если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Вот я и насмешила. Ха-ха-ха! Да, Кандидов! Мой любимый Кандидов.… Как я люблю тебя. Любила. А ты не верил. Всё время требовал каких-то немыслимых доказательств. Доказательство любви – Валя. А Валю я любила мало. Можно сказать – совсем не любила. Я её растила, воспитывала, кормила, одевала, руководила. Переживала за неё. Но не любила. Я любила только Кандидова. Он – моё всё. Мне бы и хотелось его разлюбить, перестать о нём думать каждую минуту, но я не могла. С той секунды, как он вошёл в меня первый раз, меня как будто кто-то пригвоздил к нему. Я знаю, что он изменял мне довольно часто.  Думаю, что причина измен – это желание узнать, могут ли  другие женщины там же любить его. И будет ли он испытывать к ним то же, что и ко мне. Вряд ли он выяснил это до конца. Потому что для них он был случайным человеком, с которым можно весело провести время, получить от него какой-то подарок. Возможно, они в сексе не испытывали того же, что я. Ведь не может же один мужчина подходить ко всем женщинам, как не может один ключ подойти ко всем замкам. Он был сделан для мен. А я – для него. Я в этом не сомневаюсь ни на минуту. А он сомневался постоянно. Почему, Кандидов? Это же первобытная дикость с твоей стороны. Кандидов! Как я люблю твой запах пота, твою гладкую кожу, кудри на затылке. Твои маленькие уши. Их так приятно покусывать за мочку. Язык ощущает солоноватый твой вкус... Такой вкус только у тебя. Я, конечно, тоже изменяла тебе время от времени. Но,  ни один мужчина не принёс мне радости. Ни один. Это были измены по моей глупости или по их настоянию. Это была попытка облегчить боль в моём истерзанном ревностью сердце. Я вообще-то нравлюсь мужчинам. Ты это видел и ревновал. Однажды мы шли с тобой по улице, и я вся светилась счастьем от того, что ты рядом. Утром ты не хотел отпускать меня от себя. Ты был во мне и с большим сожалением осознал, что всё закончилось. Тебе было весело и грустно одновременно. Меня всегда удивляло твоё восприятие действительности: только что нас сотрясала страсть, и вот всё кончено! Твоё настроение моментально менялось. И в этот раз грусть сменила азарт. Ты равнодушно произнёс: «Ну, вот и всё…» Но потом весело улёгся на меня: «Эх, поваляюсь на своей мягкой Лильке!» Я не чувствовала твоей тяжести. После соития ты всегда целовал мою руку чуть выше локтя. Надеюсь, другим не целовал. И вот после всего мы шли по улице, вполне приличные люди, хорошо одетые, интеллигентные, но прохожие нас подозревали в чём-то, что было им недоступно. И один мужчина, шедший навстречу, буквально врезался в Кандидова, потому что смотрел во все глаза на меня – счастливую до неба! Кандидов отодвинул его от себя и закричал: «Он что, не видит меня? Он только тебя видит? Как будто меня нет! Что происходит, Лилька!» А происходило следующее – мужчина видел моё счастье и хотел к нему прикоснуться. И въехал в Кандидова, который на моём фоне стал человеком-невидимкой.  Хорошо быть живой и невредим…»               
Кандидов сидел один перед телевизором. Валя ушла к друзьям – Новый год всё-таки. Стрелка на часах безжалостно ползла к двенадцати. В дверь позвонили. Кандидов нехотя встал, открыл дверь. На пороге стояла соседка Ирка, подруга его дочери. В руках у неё была тарелка с закуской и бутылка водки.
- Здравствуйте, дядя Игорь! – Ирка была уже пьяна и возбуждена.
- Здравствуй, Ира. А Валентины нет.
- Я знаю, дядя Игорь. Она у нас. А я – к вам.
Кандидов с интересом оглядел Иркину фигуру: высокая грудь, широкие бёдра… Он уложил Ирку на диванчик. Она не сопротивлялась. Ни страха, ни интереса он не заметил в её глазах.
Хорошо ему было? Плохо? Никак? Не понятно. Он старался. Выкладывался по полной, как для жены. Наступил оргазм, который он пережил, стиснув зубы, чтобы не показать собственное удовольствие чужой женщине. Ирка, напротив, хотела показать себя и пыталась продемонстрировать сладостную агонию, но опоздала на минуту. Разве меня обманешь, детка. Ты вся в свою маму.  А вообще, что можно понять за одну близость? Ничего? Хотя, с Сапожниковой ему всё стало ясно именно с первого раза. Странно, больше таких женщин в его жизни не было. Он думал, что может быть сейчас, когда он с молоденькой подругой своей дочери, произойдёт что-то необычное. Не произошло. Он решил всё перевести в шутку. Хлопнул Ирку по толстой попе, развернул её на 180 градусов и запихал в ванную комнату.
- Ирка, зачем тебе это надо? – спросил из-за двери.
- Да просто так! Скучно стало. А тётя Лиля где? Вы её убили, что ли?
- В больнице. А вот тебя можно и убить.
- За что?
- За дикость твою несусветную. Иди-ка ты домой.
- С Новым годом, дядя Игорь!
- С новым годом, дурочка.
- Тёте Лиле ничего не говорите. Ладно?
- Ладно.
- И Валентине.
Он закрыл дверь, постоял в прихожей, прислушиваясь к новогодним шумам дома. В дверь постучали. На пороге стояла та же Ирка.
- А я всё тёте Лиле расскажу.
- Зачем?
 - Затем, что вы – старый дурак.
- Старый – значит надёжный, - только и нашёлся сказать Кандидов.
- Старый безнадёжный дурак! – Ирка с силой захлопнула дверь.
Кандидов стоял, как оплёванный. Несколько минут назад он чувствовал себя настоящим мужиком, который, как ему казалось, до конца удовлетворил молодую женщину. И нате вам – старый дурак. Как же ему самому понять этот новогодний случай? Скорее всего – это его месть Сапожниковой за все неизвестные измены. Всё равно она мне изменяла.
На улице послышались выстрелы салютов. Наступил Новый год. Кандидов сел перед телевизором и стал вспоминать первую близость с Лилей. Он делал это в первый раз и даже не надеялся, что помнит подробности. Подробности всплыли в голове, как айсберг. При этом он даже вспомнил, какого цвета на ней было платье и количество веснушек на курносом носу.
Это было летом, в августе. Они были знакомы, но ещё не любили друг друга. Кандидову Лиля была очень интересна. Ему хотелось её потрогать, погладить, поцеловать… Она имела фигуру, которая вызывала в нём неясные волнения. Её нежная полнота манила не его одного. Уже давно он заметил взгляды друзей, обращённые в  сторону Сапожниковой.  Он не знал её имени, только фамилию. В тот день они случайно встретились  в доме культуры на концерте какого-то заезжего артиста. Сели рядом. И вдруг Кандидов понял, что ему нужна эта девушка. Он осторожно взял её за руку. Электрический ток пронзил насквозь. Сапожникова широко раскрыла глаза, подалась вперёд. Он поднял её с кресла и подтолкнул к выходу. Она пошла покорная и молчаливая. У выхода сидел друг Кандидова – Серёга. Кандидов протянул к нему руку, и тот вложил в раскрытую ладонь ключ от своей квартиры. Он это проделывал довольно часто и совершенно не обращал внимания на  спутниц друга, потому  что про Кандидова говорили: «Имеет всех, кто шевелится», но тут взгляд задержался на Лилиной фигуре. Он показал Кандидову большой палец.
В маленькой квартире друга у них подкосились ноги, и они сразу упали на кровать. Лиле показалось, что от медвежьих объятий у неё трещат кости. Кандидов слегка притормозил, понял, что торопится, а это ему было не свойственно. Но какая-то неведомая до этого момента сила притянула его к девушке. И она интуитивно поняла, как себя вести, хотя это было впервые в её жизни. А Кандидов как будто бы оглох, ослеп и потерял голос, чувство места и времени. Он парил между небом и землёй. Войдя в Лилю, испытал невиданную до селе радость, ему хотелось быть в ней всегда. Он испугался этой радости, хотел спрятать её за маской равнодушия, но Лиля лежала, прикрыв глаза. Она не могла видеть его ошалевшее от счастья и страсти лицо. Он слегка приподнялся, ему хотелось обозреть  её всю. «Миленький мой, Игорёша…», - прошептали её губы. Игорёшей его звала только мама в детстве.
Во время первого потрясшего их оргазма Лиля пребывала в полуобмороке, да и Игорь был едва жив, потому что такая сладость впервые накрыла его.
- Что это было? – спросила Лиля.
- Это любовь, - неуверенно осветил Кандидов.
- Это любовь?
- Да, Сапожникова, это любовь и я женюсь на тебе. Завтра.
- С ума сошёл?
- Ага.
- Мне семнадцать лет.
- А когда восемнадцать?
- Ровно через год. Сегодня мой день рождения.
- Ну вот, свяжись с несовершеннолетней, - загрустил Кандидов, - Значит, женюсь через год.
- А тебе сколько лет?
- Двадцать семь.
- Ни чего себе! Так ты старый уже! – Лиля засмеялась, обняла за шею и прикоснулась губами к его щеке. Электрический ток прошёл по телу Кандидова, и вышел через пятку. Пятка дымилась.
- Я – старый? – Кандидов отвёл её руки.
- Это ничего, - утешила девушка. Старый – значит надёжный!
Он женился на ней через два года. Без всякого принуждения с её стороны. Она даже мало обращала внимания на него за это время. Кандидова это задевало, и получалось, что он бегает за Сапожниковой, добиваясь лишнего взгляда или прикосновения. Хотя всё остальное женское население их дома и двора от шестнадцати до тридцати пяти лет бегало за Кандидовым. Вскоре после свадьбы родилась Валентина, но Сапожникова не превратилась в связи с этим в толстую тётку в застиранном халате, как это случилось со многими её подругами. Это удивляло и радовало Кандидова. А самое главное, Лиля не потеряла способность радоваться его приходам домой и грустить в разлуке. Но иногда это раздражало, и он отправлялся к верному другу Серёге, тот всегда уступал жилплощадь. Кандидов притаскивал какую-нибудь свою знакомую или малознакомую женщину. Поил её вином, валил её на ту же кровать, но не всегда выходил победителем. Связи его длились не долго. Хотя нет, была одна пластичная девушка – студентка медицинского института, которая завораживала мягкостью движений. Но в один момент Кандидов понял – Лиля пластичнее и мягче. Встал, застегнул штаны и устремился домой, даже не попрощавшись с девушкой. Как её звали? Друг Серёга с удивлением обнаружил её в своей постели. Она плакала и проклинала Кандидова. Серёга подивился этому обстоятельству, предложил помощь. Но девушка была не в состоянии подняться с кровати, так придавило её предательство Кандидова. Через неделю она пришла в себя. Рядом лежал Серёга. Она сделала приборку в холостяцкой квартире, приготовила обед. Тогда он женился на ней и был счастлив ровно десять лет изо дня в день. Через десять лет,  в день их свадьбы, она сбежала от него с игроком конкурирующей футбольной команды. И это было особенно обидно – Серёга был страстным футбольным болельщиком.
Иногда Кандидов случайно встречал на улице своих бывших женщин и не узнавал их. Они узнавали его всегда, здоровались, заигрывали. Он спрашивал у рядом идущей жены:
- Кто это?
- Откуда мне знать? – удивлялась Сапожникова. Казалось, они её не интересовали, и ревности не было места в её сердце. Это только казалось. Её сердце предательски болело.
Она любила и ненавидела Серёгу Квасова – друга Кандидова. Любила за то, что он, в сущности, подарил ей мужа, а ненавидела за все их совместные проделки, слухи о которых время от времени до неё доходили. Ей страстно хотелось войти в Серёгину квартиру в тот момент, когда её муж кувыркается там с другой женщиной и надавать ему по щекам. Но, поразмыслив, она приходила к выводу, что шпионить некрасиво. Не для этого её растила мама.
Субстанция, называемая душой, отделилась от тела и полетела из палаты реанимации домой, а не в квартиру Серёги Квасова. Валентины дома нет, зато Кандидов сопит над кем-то на их диване! А! Соседка Ирка! Надо же! Зачем это Кандидову?
- Миленький мой  Игорёша, зачем это тебе? – но муж не слышит её. Он сам задаёт вопросы.
- Ирка, зачем тебе это надо?
- Да просто так, дядя Игорь. Скучно стало. А тётя Лиля где? Вы её убили, что ли?
- В больнице. А вот тебя можно и убить.
- За что?
- За дикость твою несусветную. Иди-ка ты домой.
- С Новым годом, дядя Игорь!
- С Новым годом, дурочка!
- Да, Ирка, он меня убил. Лучше бы я полетела к Серёге Квасову… - но и Ирке не дано расслышать этих слов.
Ирка ушла, громко хлопнув дверью. Лиля прислушалась к новогодним шумам дома.
- Ой!
«Что было до этого? Ах да, хорошо быть живой и невредим… Вот откуда это «Ой». А я жива и здорова?»
Лиля обнаружила себя лежащей на серых казённых простынях в двухместной палате. За окном шёл снег.
- Скажите, как вас зовут? – спросила женщина в белой шапочке, присев на стул возле кровати.
- Лилия Николаевна Сапожникова.
- Какое сейчас время года?
- Зима? Новый год?
- Новый год уже наступил. Вчера. С праздником вас, Лилия Николаевна.
- Спасибо. А что это со мной было?
- Остановка сердца.
- А причина?
- Не могу пока сказать точно. У вас были когда-нибудь проблемы с сердцем?
- Были, - серьёзно сказала Сапожникова, - Я очень любила мужа, и моё сердце было истерзано ревностью.
- А сейчас вы любите его по-прежнему? – женщина-врач снисходительно улыбнулась. Ведь с больными надо быть снисходительной. «Разве можно так любить, милая женщина? Разве ещё так любят сейчас? Вот у меня когда-то был мужчина по фамилии Кандидов. Вот его я любила по-настоящему. Вам и не снилось, милая женщина. Он бросил меня в квартире друга, даже не объяснив причины расставания. Но всё вылечило время. Время – самый знаменитый и замечательный доктор…»
- Нет, я совсем не люблю его. Кажется, я лишилась сердца.
- Ваше сердце работает в обычном режиме. Лучше подумайте, чем займётесь в новом году.
- Я заведу собаку. И буду любить её. Это будет моя месть Кандидову.

Об авторе: Журавлёва Ольга Владиславовна, поэт, прозаик, член Союза писателей России.