клф нло н. бодров Двенадцать ярких чувств эссе-эпи

клф нло н. бодров эссе-эпистола 19 Двенадцать ярких чувств
Юрий Васильев
Эссе- эпистола №19 23.02.04 Н.Бодров НЛО-2004
 Двенадцать ярких чувств 4-мартовский «залп»
(Путешествие из Челябинска в Магнитогорск - путёвые заметки)

Начни с любви. Но от меня подсказок не жди. Любовь- утиль. Я стар. Я выстрел шестнадцатого века. Я пуля, так и не упавшая с тех пор. Я ядро, которое продолжает разрываться. Я обагренный кистень на втором замахе. Меня нет. Я буду. Я заспиртованный представитель прошлого, пронзенный в горло недолетевшей стрелой.
Я ВЛЮБЛЕН.
Алый цвет. У меня алый. Я буду двигаться своей дорогой. Ты - своей. Какое яркое чувство- аж до сытости. Чувство сытости. Аж до пресыщения. Чувство пресыщения. Пресыщения? Любовью?
Любовь к пресыщению? Она ярка? К пресыщению чем, позволь тебя спросить. Хоть чем.
Я ВЛЮБЛЕННЫЙ, ПРЕСЫЩЕННЫЙ.
Мы же договорились, идти каждый своей дорогой. Ты тоже не должен тащить меня по своим яркостям. Я не скажу, что у меня на пути. Потому что мне стыдно потом за эту яркость. Я не подниму щита. Не защищу трахею прежде, чтобы не было потом. Вдруг этой стреле не ведомо слово «пронзать»? А страх, который будет позже,уже наступил. Вдруг эта стрела предназначена для яблока на моей голове и не имеет ввиду убийства, а только доблесть и удивительную меткость. Возле моих ног была целая плетеная корзинка с красными яблоками.
Ярко-зеленая вспышка с салатовыми прожилками блекнет.
Алчность! Это мое. Куда ты? Почему ты свернул со своего пути? Почему ступил на мой? Мы же договорились. Это не беда. Сначала идут просто чувства. Скупые эмоции псовой охоты, тусклые воспоминания свечки на ветру, невнятный образ музы, предлагающий чаю, вместо футбола. Потом яркие. Чуть дальше от города. Да. На седьмом километре от поста ГАИ. Именно там и сошлись обе дороги. Алчность твоя тоже ярка? И каким же светом она светит? Желтым? И тебе за твою алчность не стыдно? Но это же алчность!!! Когда ты рвешь, хватаешь, глотаешь, задыхаешься. И снова хватаешь, как собака горячее мясо. Как пиранья разодранную ногу. Как психопат тряпичную куклу. Глаза твои в самом деле желты. Ярки. Болезненно блестят. Ты живешь по правилу сытой акулы- все равно искать! Алчность к любви? Но любовь одна. Отхватив свой кусок, ты не должен претендовать на большее. Но ты претендуешь. Потрясающая алчность. Твой путь пересек мою тропинку поперек. И я уже не вижу пылящий след в степи на отрезке Южноуральск- Магнитогорск. А я пресытился алчностью. Мне стало стыдно своей любви- такой огромной. Такой прекрасной. Такой изумрудной. Мне стыдно того, что эта прекрасная фурия принадлежит только мне.
Мне совестно, что такого счастья обладания нет у других. Но как его раздать всем? Никак. Даже если я отсеку часть от фисташковой глыбы- моей алчно осязаемой алой любви станет меньше. А у того, у кого она появится, будет лишь маленький кусочек. Маленькая зеленоватая любовь это совсем не то, что огромная изумрудная, которая внутри- малиновая. Ее нет смысла делить. Ее нужно иметь всю. И пресыщенно радоваться, что ни у кого нет такой. И отдать всю, встретившись с другим сильным чувством. Впрочем, справится ли другой с тем, что податливо мне?
Горячий асфальт, как поверхность заросшего болота, прогибается под кедами и я, буквально хватаюсь за мобильник, как за деревце. От страха провалиться по-пояс в трясинуотсутствия цвета, глаза невольно ищут за что бы ухватиться. Но до разметочного столбика на обочине не дотянуться, а порожний ЗИЛ промчался так стремительно, что даже, ухватись я за подножку- оторвет верхнюю половину туловища. Асфальтовая трясина тонкими пальцами уже развязала шнурки и нетерпеливо дергает- зовет вниз. Меня.
ВЛЮБЛЕННОГО АЛЧНОГО ПРЕСЫЩЕННОГО.
Один шанс спастись. Одна ниточка. Вдоль которой можно выкарабкаться. Нить твоего звонка.
- Але. Как ты оказался в Череповке? Это ведь в другой…. Ты встретил еще одно чувство? Чувство времени? Остов здания на вершине холма. Перевернутые пушки. Остывающая мелкими пузырьками смола в покосившейся медной емкости. Сорок девять рядов поваленных пеших. Без видимых внешних причин.
Оно яркое? Какого оно цвета?
Неважно, что все это войско погибло не сейчас. И не здесь. Битва прошла. Проиграна она была или выиграна. Для несуществующего настоящего это неважно. Важно, что шли они густыми рядами. Шли на штурм. На приступ. Волокли скрипучие лестницы. Цеплялись крючьями за металлические подножки платформы, по самые буксы увязшей в седых ковылях. Сейчас- в настоящем их нет. И только первый ряд- пятидесятый, если смотреть с тыла, в котором шел ты- первый пресытившийся однообразной жизнью, остался в живых. Ты прошел сквозь мелодичное пение нежных картечин. Ты взобрался по отсеченной веревочной лестнице. Ты отер с лица кипящее масло. Ты ворвался в цитадель, где все отступили, побросав оружие. Ты дошел до алтаря. Один. Как велико ж было разочарование удовлетворения неудовлетворимой алчности. Достижения недостижимой цели. Победы непобедимого врага. Ты завладел сокровищем и никто не претил тебе забрать его. Никто не помешал вырвать из рук похоронной команды свой флаг, скомканный, как трофей. Никто не вступился за магистра, когда сорвав шлем, ты врезал ему с правой. Кулаком- не кинжалом. В челюсть так, что он отлетел, попав чуркой головы в пылающий камин. Никто не схватил тебя за руку, когда ты волок принцессу в альков и плел о замужестве. Стража отводила лукавый взгляд. Фрейлины шептались, оценивая твои возможности. Месть оказалась надругательством над непреложным и все будущее мучила тебя сыпью совести при одной только возвышенной мысли. Ты нападал на защитников крепости и даже убивал некоторых, особо свирепого вида. Зеленоглазых и мускулистых. Они не сопротивлялись. Они знали.Тебе не победить всех. Битва закончилась. Штурм отражен. Нападавшие побиты. Трупы сложены в кучу.
Чувство времени было двух цветов. Кирпично-коричневого, если чувствуешь прошлое. И голубовато- белое. Легкое-легкое. Когда удается чувствовать будущее. Настоящего просто нет. Точнее, оно бесцветно. Оно мгновенно. В нем находишься и его не замечаешь, как не замечаешь воздуха, которым дышишь. Все происходящее или уже было или еще только будет. Дважды можно войти только в реку, обесчещенную плотиной. И не нужно удивляться, когда выходишь сухим. Вода или уже была, или еще только будет. Воды сейчас просто не существует. Вот почему так легко творить чудеса .
Летописец Нестор отложил коловорот, но не успел приложить зеницу к отверстию. Ты стучишь в стену, пугая девушку Машу тускнеющим нимбом:
- Вы уронили тетрадь, Нестор!
Сквозь стекло можно смотреть внутрь комнаты с кирпичными стенами и камином, в котором пылает огонь. Можно заметить кочергу. Можно войти туда и смотреть наружу. Немного поднимая вектор взгляда выше… выше…. Увидишь пронзительную голубизну радужки глаз людей-северян. Которых давно уже нет. Увидишь синеву. Белесую кромку облаков. Сквозь тонкую прозрачную грань можно смотреть в двух наравлениях. Саму грань увидеть невозможно. Внутрь стекла попасть нельзя.
Ты говоришь, что как ополоумевший, входил и выходил из дома. Спотыкался об наколотые дрова, скатившиеся со старого, алого сверху, чурбана. Как безумный подходил с нагретой черной кочергой к окну и смотрел на курчавую светлую полоску, оставшуюся от истребителя. Затем выбегал и заглядывал внутрь, прикрываясь ладонью от бликов. Один раз дунул ветер и сильно хлопнул незакрепленной ставней по затылку. Тебе показалось, что это будущее обидело тебя. Формально ты прав- деревяшка снаружи дома, но мне кажется- по сути, это прошлое… Оно хотело скрыться от тебя, добавив еще один, уже непрозрачный слой настоящего… Кирпично коричневое на секунду стало алым. Но ты отодвинул створку и защелкнул согнутый гвоздик, плотно прижав ставню к беленой стене.
И после этого ты снова бегал- бегал…. Из дома- в дом…. Глядел наружу… Глядел внутрь…. Все было ярким! Ты чувствовал время. Голубое, аж до белого! Кирпичное, аж до алого! Ты что- то понял и вдруг остановился. Замер, словно чье-то дыхание, еле уловимым мановением коснулось щеки.
ПРЕСЫЩЕННЫЙ ЧУВСТВОМ ВРЕМЕНИ, АЛЧНЫЙ ДО ЛЮБВИ.
Но это ты. Я же ухватился за соломинку твоего звонка и выкарабкался. Надо мной теперь ничто не властно. Даже яма в асфальте. Может быть она ярко-серой? Ты сказал «да» не задумываясь, просто потому, что ждешь от меня этого «да». Да, черт возьми! Да-да-да! Мне страшно! Мне страшно моей пресыщенности. Мне жутко от того, что сердце мое не замирает. Поцелуй не вводит в трепет. Движение ладони по изгибам женского тела запускает естественный рефлекс. Не более того. Есть желание. Нет жажды. Есть нежность. Нет трепета. Мне страшно. Я не хочу становиться бесчувственным чурбаном. Жуткая картина- изрубленный чурбан возле дырки в асфальте. И дрова-дрова-дрова, тянущиеся, сползающиеся друг к другу в неистовом желании воссоединиться. Снова стать деревом. Стволом. Единым целым. Защитного цвета Зилок рассыпал твердое топливо возле жидкого. Из отверстия скважины сочится нефть. И некому заткнуть.
Когда страшно, быстрее наступают сумерки. Велители снов еще только разминают тонкопалые руки. Русалки выбираются на плоские камни и аукают в сторону тропинки. Еще не ночь, но зеленые листья и трава уже стали серыми. Необратимо- бездушно серыми. Эти минуты между еще светом и уже тьмою кажутся вечностью. Страх утратить чувство времени делает тебя похожим на истребитель на линии горизонта. Ты его еще видишь. Но его уже нет.
Ты закрываешь выцветшие до серости блекло-синие ставни, входишь в дом. В стакане на столе-малиновый сироп из давно проданного сада на Белой горе. Он загустел на холоде и словно трясина затягивает крупного, с вороным отливом, жука-оленя.
- Интересно,- думаешь ты,- почему он делает свое дело, а ты за него боишься?
Какое- то время понаблюдав, ты все-же опускаешь в граненую форму соломинку. Выберется-его счастье.
Ты прикасаешься к пыльному телевизору и нюхаешь пурпурную розу в высоком графине. Он стоит на давно выкинутом «Рекорде» у которого каналы переключаются только плоскогубцами. Но плоскогубцев нет, они остались на кресле катка, который закатывал дорогу. Каток давно скатился под гору и сейчас, вероятно приближается к Пласту, а может даже к Степному. В ту сторону все дороги под горку. Впрочем, ты думаешь лишь о запахе цветка. Приближаешь свое лицо, но серый стебель пахнет лишь пылью. Время алчно- думаешь ты. Оно пожирает форму и цвет. Оно хватает, глотает, давясь звук. Как собака тряпичную куклу. Как пираньи горячее мясо. Как психопат разодранную ногу.
Любовь пугает тебя. Она страшна в своей откровенности. В своей наготе и бесстыжести. Ты сверлишь дрелью общественных приличий дырку в ее стене. Но альков пуст. На то она и любовь, чтобы оставаться внезапной. Неожиданной. Пугать тебя своими приходами. Своей доступностью. Открытостью. Недоступностью. Закрытостью. Ожидания и дежурства всякий раз бесполезны. Подглядывания вызывают только брезгливость. Видя сокровенное, ты в ужасе понимаешь- Не то! Не та! Жжет, а не греет! Изображаешь страсть, вспоминая, расшнурованы ли кеды в темном коридоре.
Кабину грузовика трясет. Привидение за рулем улыбается. И блестит в улыбке целый ряд желтых зубов. Ваш автомобиль не включает поворотки, легко огибая многоонный каток, который уныло утюжит плотную поверхность заросшего болота. Рыцарь спит в торфе и только чуть вздрагивает, когда стальной ролик касается наконечника копья. Ты становишься задумчивым и представляешь, как сейчас я стою на пунктире шоссе
ИСПУГАННЫЙ СОБСТВЕННОЙ АЛЧНОСТЬЮ ПРЕСЫЩЕННЫЙ ЛЮБОВЬЮ ЧУВСТВУЮЩИЙ УПУЩЕННОЕ ВРЕМЯ.
Город в дымке превращается в мираж. В миф детства. И я уже никого не стремлюсь перегнать. Я знаю свой путь. Знаю откуда вышел и куда приду. Я даже знаю, кого встречу на пути. Мне все объяснено. Кем? Разными людьми. Разными животными. Разными явлениями природы. Они все сообщали мне нечто свое, может быть сами того не ведая, что передают чье- то. Предназначенное только для меня. Я был моложе. Я прислушивался. Я соглашался или спорил. Я опровергал или подтверждал. Я удивлялся мудрости или неожиданности. Стремился подражать или противостоять каждому из них индивидуально. Но со временем индивидуальные сообщения сформировались всего в несколько слов. Они звучат по-разному. Они понимаются неоднозначно. Они повелевают и призывают к неопределенным действиям. Но по- сути, они- одно. Одно главное сообщение моей жизни. Мне грустно оттого, что оно прозвучало. Бог мой, ты подумал, что это смерть?! Что наконец- то в потоке мыслей возникнет черный цвет. Не вороной! Дурашка! Ты еще молод, хоть и старше меня. Это вовсе не смерть- это вектор жизни. Дай бог тебе его подольше не осознавать. Дай бог, направляться куда- то. А не туда. Я даже немного завидую тебе, сидящему в торфе на коне. Копье в руке. Щит приторочен к седлу. Бесконечно сползающее забрало дезориентирует. Но это даже лучше. Ты не видишь ничего. Не предвидишь ничего. Перед тобой ровная зеленая торфяная пелена с ало-розовой точкой вдали. Тебе ничего непонятно. И ты готов двигаться.
Я же знаю все. Я предвижу все. И этот фортель- наискосок через лес. Это от избыточного знания. Эх, дорого бы я дал, чтобы не знать куда выйду. Стрекочут последние кузнечики. Фр-р-р- один полетел. Затрепетали фиолетовые крылышки. Это мое чувство предвидения.
Я предвижу любовь. Я знаю, стоит зайти во второй дом с краю- я столкнусь с ней нос к носу. Распахну калитку. Она охнет и приложит руку к груди. Я удивлюсь- пятьсот лет назад она была ниже меня ростом. Она не носила прижав к себе, крынку с белым молоком. И лицо было другое. И голос. И профиль. Но ярко-красные дрова все так же аккуратно напилены все той же бензопилой. Бог мой, как же она называлась в шестнадцатом веке, незаводимая? «Урал»? «Дружба»? Полешки так же аккуратно сложены под навесом. Под серым скатом крыши. Под ярко-синими ставнями. Я уже знаю, что она скажет. Уже знаю за какую руку меня возьмет. Как именно будет плакать. Я знаю, что будет ночью. Трудно заниматься любовью, как говорят у них, одновременно затыкая дырочку, кем- то просверленную в фанерной стене. Хотя как это -заниматься? Заниматься- трудиться. По крайней мере, делать что- то осмысленное полезное. Русская любовь- это нечто другое. Бессмысленное и невероятное. Глупое. Отчаянное. Нечаянное. Голодное. Наивное. Трогательное. Это бедствие. Это яркость. Это дикость. Это грубость. Это преданность. Это наивность. Это пожар. Представляете, только оттенки алого в глазах. Весь день. Пол-ночи. Русский может жить этим. Дышать. Гореть. Может впасть в любовь, как в маразм. Заниматься он может сексом. Заниматься он может работой. Бытом. Воспитанием. Наукой. Иногда в соседней комнате слышно побрякивание рыцарских доспехов, да недовольное сопение. «Бам-м»!!!- упало копье с погнутым острием. Ха! Он хотел поднять пергамент. Твоему стражу почти ничего не видно и остается только гадать- бред у тебя и жар гриппозный, или посторонний мужчина. Чудак- он не додумался вызвать «скорую». Все бы прояснилось. Запах сирени темнеет, бухнет, становится плотным и фиолетовым. И вплывает в альков сквозь стекло, словно сквозь тюль. Я предвижу гул мотора на проселке. Я утыкаюсь в подушку, но вижу красные кресты на белых бортах. Пробуждение. Я встаю.
ПРЕДВИДЯЩИЙ СТРАХ, ПРЕСЫЩЕННЫЙ ЧУВСТВОМ ВРЕМЕНИ, ВЛЮБЛЕННЫЙ В СОБСТВЕННУЮ АЛЧНОСТЬ.
И тут что- то изменяется во Вселенной. Я не чувствую тока жизни. По моим венам не струится время. Я не понимаю произошедшего. Я не предвижу будущего. Она должна была снова плакать. А она- радуется. Что- то сместилось в этой точке пространства.
Снова звонит игрушечная «мобила». Но я не нажимаю накорябанной гвоздем кнопки на нарисованной панели. И тогда ты начинаешь разговор телепатически. Без стука ты входишь в мой мозг и словно неведомый наставник начинаешь учить жизни. Тебе плевать, что я не хочу слушать. Назидать- это образ мышления. И все эти излияния нужны скорее тебе. Ты словно ищешь подтверждения собственных мыслей. Не важно, спорю я или нет. Необходим лишь факт присутствия. Объект обращения. Эх, если бы ты мог беседовать с неодушевленным. Например с березовым чурбаном, который даже шевелится, едва сдерживая напор нефти в скважине.
- Ты где?
- Я здесь!
- Ты снова сбился с курса.
- Нет. Просто я иду другим путем. Не волнуйся. Я попаду в ту же точку. Неважно, какая траектория. Важно, куда она приводит.
Я смеюсь.
- Петропавловск.
- Я пройду мимо.
- Я забрался на водокачку. И все- равно тебя увижу.
- Но ведь скобы давно отржавели. Одно ядро, отрикошетив от алтаря, пролетело сквозь окно, потом через две бойницы, и, помнится, сшибло их почти все.
Он боится высоты. Но почему- то радуется этой боязни. Фиолетовость такая яркая! Такая новая для него, что он, вцепился в эти необычные импульсы нейронов, словно собака в разодранную ногу, словно пираньи в тряпичную куклу, словно психопат в горячее мясо.
Спустило колесо у «травяного» Зилка и водитель зло пинает сдувшийся скат, зная, что отдал насос приятелю. Лучше бы он этого не делал- металлические носки его дсопехов остры, словно когти дракона. Четыре новых дыры и отсутствие запаски и закопченное по случаю неполного солнечного затмения лобовое стекло, казалось бы делают путешествие невозможным. Однако находчивость целеустремленных поражает. Брошенный каток всего в каких- то трехстах метров. Ключи- то гаечные есть! Правда они серы, как жизнь бухгалтера. Но мысль- искра! И в сером сверкает желтая молния озарения.
Теперь мы радуемся оба! Я алчно вглядываюсь в окуляры бинколя, мечтая завладеть таким транспортом. Ты- предвидишь прокол одного из задних колес и чувствуешь, словно секундомер, сколько времени осталось до острой шпильки, воткнутой в резину.
Страшная любовь к истине говорит мне, что передний каток Зила просто сомнет опасность. И прокол заднего колеса логически невозможен. Я звоню тебе. Но почему- то веселый женский голос сообщает с издевкой, что надеется на мое взаимопонимание с абонентом без связи,или мое понимание тех кто объясняет почему нет связи, или рассчитывает просто на наше всеобщее понимание друг-друга без каких-нибудь причиндалов.Еле сдерживаясь от хохота, уверяет, что абонент временно недоступен для чего бы то ни было. Напарница автоответчицы откровенно ржет, распинаясь, что вне зоны радиосети находиться в нашем случае невозможно- мы оба на крыше водонапорной башни. Но зона такая маленькая, что по крайней мере один из нас вне ее. Директор же телефонной компании с Канар тоже вклинивается в разговор автоответчиц, слегка журит их за однообразность и прыскает, раскатываясь мелкими колесиками хохота, что абонент типа тебя вообще не может быть вызван. Что я не имею на это морального права. Особенно в настоящий. Момент. Он начинает доказывать мне, что в некоторые прошлые моменты и, вероятно в отдаленном будущем…, но вот в настоящий момент- нет. Ведь настоящего- не существует. Смех понемногу минует тональность истерики и он мне рассказывает, что вот, допустим, из его бунгало, если глядеть сквозь стекло от камина немного вверх, где заходит на посадку бомбардировщик….
Но мне это самому неинтересно. Радость обуревает меня. Я хлопаю тебя по плечу и первым спускаюсь вниз, цепляясь за холодные ржавые скобы. Железки приварены во времена Берона комсомольцами-первосторителями. Странно, на ладонях остается цвет кофе с молоком. Я поднимаю голову вверх и вижу что- то непонятное. Большое,голенастое, осторожное, похожее на Кинг-Конга- парашютиста. Но это всего лишь ты-
ИСПУГАННО-ВЕСЕЛЫЙ, ПРЕДВИДЯЩИЙ АЛЧНОСТЬ, ВЛЮБЛЕННЫЙ В ЧУВСТВО ВРЕМЕНИ,
ПРЕСЫЩЕННЫЙ нашими беседами по мобильнику.
Мне становится безразличным- смеешься ты или плачешь. Звонишь мне, или внимательно вслушиваешься в звучание фразы о «недоступности». Тебе кажется, что каждый раз автоответчицы приизносят ее чуточку по-другому. То загадочно. То празднично. То развязно. А то с издевкой. Я просто не хочу спорить не с тобой, не с ними. Мне лень. Моя лень синяя до черноты. Вороная с отливом. Тяжелая и глубокая в своем диковинном цвете.
- Арси.- говорит проводник в зеленом мундире и предлагает чаю. –Правда, вам выходить. Это ведь вы везете в Магнитку срочную депешу? Стоянка поезда две минуты.- Зачем- то добавляет- Метет-с-с…
- Но здесь не ходят поезда. Последний грузовик с катком вместо передних колес прошел по обледенелой кромке серого асфальта семнадцать лет назад.
- Ходят. –настаивает проводник. Точнее проводница. Она кокетливо поправляет спецназовскую маску на лице и поясняет- Разве вы не знаете- наш фирменный поезд «Магнитка» едет вовсе не там, где проложены рельсы, а там, где захочет. Впереди платформа. На ней кран-манипулятор. Сыплет щебенку. Укладывает полотно пути. Проезжает. Сзади на составе еще платформа- другой кран-манипулятор. Он поднимает рельсы и по транспортерной ленте передает их на переднюю платформу. Пылесос засасывает щебенку в особый лоток и тоже передает вперед. Паровозик из Ромашково. Одна беда- ленту транспортерную крутить надо. А некому. Может выпьете чайку- да к барабану? Телогреечка имеется. Фирменная. Распределите барабаны между собой и крути- не хочу. Тем более, что он один. И вы один. Договорились?
- Мне по- барабану…- шепчу я. – Работа от слова «раб». А лентяй рожден свободным. И мудрым.
Еле слышно повторяю:
- Мне по барабану…- Так не хочется напрягать голосовые связки. Если б вы знали, как утомляет их вибрация. Особенно когда влюблен и поешь серенады под балконом любимой телебашни.
- Вот и чудненько!- написано на запотевшем стекле. Надпись понимает мои ответы по-своему. И я превозмогая пассивность веду…волоку…тащу взгляд дальше,- Допьете чай и приходите к голове поезда. Обращайтесь ко второму заместителю начальника горячего титана Николай- Михалычу корневищеву- корягину- он покажет, где рукоять лебедки барабана. Просим не затягивать. Заканчивается третья секунда стоянки.
Но мне лень! Мне чудовищно лень!
- А может еще кому- нибудь по-барабану?- обращаюсь я к привидению- проводнику. Но привидение только отрицательно качает прозрачной зеленоватой дымкой головы.
Мне нравится ехать. Мне нравится не ехать и просто смотреть в окно. Мне все нравится. И вкусный чай с запахом жасмина. И маленький ребенок- проводник, выстригающий громадными портновскими ножницами снежинку из моего паспорта. Я сторонник статики. Лень- способ наблюдения за процессами. Самыми разнообразными. Каким бы вы ни были заводным. Работящим, работоспособным, активным, вы останетесь примитивным, мне даже хочется сказать- тупым. Тупым-тупым-тупым!!! Поскольку никогда вы не постигните истинной сути вещей. Процессов. Осознать все до глубин, до корней, до коряг, до обрубков, пеньков и чурок может только лентяй.
Животное- проводник в зеленом кителе и вовсе без фуражки, скачет по моему купе. Это шимпанзе- самец. Он то ли веселый, то ли бешеный. Носится. Корчит рожи. Скалится. Рвет одеяло и терзает подушку. Пьет мой чай, перекусывая при этом зубами ложечку. Но мне и это нравится- мне лень пить. Я не хочу утруждать свою гортань, пищевод, протянутую руку. Боже- как выручает меня эта рыба- проводник с зеленой чешуей. Она плещется на дне стакана, вбирая в себя сладкий раствор, иссушая содержимое и пуская пузыри маленьких воздушных шаров.
Ты считаешь, что слишком оторвался от меня. И сообщаешь, что эта впадина с поворотом налево возле Остроленко окончательно сформировала и твою лень- как философию жизни. Отсутствие побуждения к чему-либо. Отрицание природы начал. Ты лежишь на обочине в полыни. И всего достаточно. И солнца. И ветра. И запахов. О, как ты понимаешь зеленые кактусы, которые когда- то были ежами, отряда вертебрата. Бегали на задних лапках за мышами. Признания. Откровения. Возня. Стоны.Писк. Но вдруг ежи осознали истину и теперь толпятся вокруг тебя молчаливой стайкой. Неподвижные. Углубленные.Цельные. Ты смотришь на кактусы- а видишь розы. Ты впадаешь в транс, игнорируя чувство времени, отрицая алчность и любовь. Пресыщенный страхом действия. Ты предвидишь радость от замирания жизненных процессов. Ты тренеруешься задержке дыхания. Растягивая и растягивая паузы. Вникая в суть наслаждения отсутствием. Осязая позвоночником почву, готовую принять неподвижное. Ты молчишь в пространство, но я читаю мысли. Ты снова соревнуешься, пытаясь обойти попутчика. Ты более ленив. Ты так вдохновенен, так патетичен в своей потрясающей лени. Ты молчишь мне. Ты источаешь в мою сторону абсолютное ничто и знаешь, что я его улавливаю.
Мой поезд движется дальше. Я подбиваю разодранную, словно собакой, словно сумасшедшим, словно пираньями, подушку. И лежу, блаженно улыбаясь с закрытыми глазами. Я отрицаю даже взгляд. Я усекаю чувства
ЛЕНИВО-ПРЕСЫЩЕННЫЙ, ВЛЮБЛЕННЫЙ В ИСТИННУЮ АПАТИЧНУЮ РАДОСТЬ, АЛЧНО-ИСПУГАННЫЙ ЧУВСТВОМ ВРЕМЕНИ, ПОСТЕПЕННО ТЕРЯЮЩИЙ ДАР ПРЕДВИДЕНИЯ.
Он пытается выговорить по французски. Или по хохляцки. Или по голландски. Изощряясь и тоже радуясь удивительным звукосочетаниям
- Верушампуас! Фершанпапуас! Шампиньонбунас! Шампуантрузас! Вершампентрансгаз!Фершуампузаст! Фермтруампруас! Вер-шампунь-у вас?! Хи! Фершампенуаз! О! Ты скоро?
- Прошла твоя лень?- невольно думаю я.
- Вовсе нет. Она скачет за нами по-пятам. В доспехах. С копьем наперевес. Представляешь, в Комсомольце есть кузня. Ему выпрямили жало копья. Он просто мечтает насадить на него наши головы. Чем не зрелище?
- Скверно,- говорю я,- особенно, если учесть, что на справке об освобождении четко написано, что поезд мой стоит и не хочет везти скитальца. Во всем нужно чувство меры. В праздности, кстати, тоже. Он же рыцарь. Он не может убивать обезоруженных, обесслоненных. Рыцарь!
- Мертвый! Мертвый рыцарь. Думаю, ему неведомы каноны. Наша склонность к путешествиям подвигла и его выбраться из трясины. Обколоть края проруби. Жижа яркая- перламутровая. С блестками пыли. Они серебрят все твои предыдущие переживания. На все смотришь несколько по-другому. Страх, казалось бы может быть безмерен. Но это не так- он переходит в радость, когда степень насыщенности болотного раствора у воды достигает предела. Любовь, как бы может быть необъятной. Однако, и она имеет границы и легко трансформируется в чувство предвидения, или в какие- то неяркие чувства- привязанность, уважение, зависимость. Не о них речь Бояна. Лень не может быть бесконечной, поскольку есть душа, а она всегда проявит себя. Слезами ли, мольбами, беззвучными стонами, елеем. Ты согласен умереть полностью, но на объявление «Отдам в добрые руки» звонит только обесчещенная принцесса. И то, только потому, что последняя цифра «сорок девять» ей что- то напоминает. Она вертит в руках ошейник любимой болонки, автономно потерявший чувство меры при сжатии горла ласково-пушистого животного.
Статика постижения глубин сути вырождается в пресыщение и далее ведет к пику- алчности. Побудительному мотиву всего происходящего. Чувство меры присуще всему. И вот уже нефтяная скважина перестает толкать чурку. Она впадает в депрессию и снижает дебет, поскольку знает, что больше десяти бареллей в час с нее не выжмут, а то и вообще, проедут катком, оставив только в памяти и железнодорожных преданиях машинистов на специальном ночном перегоне.
Крылья за спиной. Ты взлетаешь с обочины, поскользнувшись на застывшем коровьем «блине». Тебе тоже изменяет чувство меры и ты непрерывно пикируешь, благо, что ствол пустой скважины идет аж до центра Земли. А массивная березовая пробка боится столкновения. Ты интенсивно машешь крылами и летишь, летишь…
ПРЕСЫЩЕННЫЙ ЧУВСТВОМ МЕРЫ, ИСПУГАННЫЙ СОБСТВЕННОЙ РАДОСТЬЮ ОТ ЛЕНИ, АЛЧНЫЙ ДО СУДЬБОНОСНЫХ ПРЕДВИДЕНИЙ, ПРОНИКШИЙСЯ ЧУВСТВОМ ВРЕМЕНИ В ЛЮБВИ
Представляешь, в степи стоит занесенная пургой телефонная будка. Еще из тех- тех времен. Аппарат конечно сломали, но по нему можно звонить и попасть можно в самые неожиданные места, правда почему- то туда, куда не хочется. Один раз трубку взял предводитель стайки пираний. Я как услышал первые «буль-буль», отпущенные по моему адресу сквозь эти вытянутые зубы, сразу вбил гвоздь и повесил трубку. Чувство здорового скепсиса отвратило меня от этой беседы. И баклажанный его цвет вовсе не фиолетовый, как считают крестоносцы. Вообще, упрощение сложного в их восприятии меня пугает. Один раз мне пришлось закрыться в этой будке от огромной, аж исполинской одичавшей собаки. Я совершенно скептически смотрел на возможность компромиссов с ее чувством голода и потому целые сутки звонил различным, доселе временно недоступным абонентам, каждый раз расстраиваясь поскольку ощущал себя жертвой их неприязни. Представляешь, начальник какой- то заметенной в 1964г станции дошел до нецензурщины, требуя прислать каток для утрамбовки снега. Представляешь, ему прислали бесколесый зил, груженый саперными лопатами. За рулем сидел сумасшедший с тряпичной куклой в зубах. Что ему эти лопаты? Дорожники обленились. Погрузившись в философию и созерцательность, они лишь изредка скептически выглядывали в свои окошки. А тот, который из окошка №5 вообще отказался слышать его вопли и звонки в дверь. Все эти звуки воспринимались лентяем с определенного момента, как шум моря, шелест степного ковыля, гомон птиц в лесу. Баклажановый цвет, правда встретился мне лишь однажды- когда на розовую промокашку пролили фиолетовые чернила. Это было давно. И девочка, которая сидела со мной за партой, с тех пор давно обиделась и ушла. Она написала в прописях «Мама мыла раму».Допустила ошибку, написав имя собственное с маленькой буквы. Чернила выцвели. А я все так и сижу, смотрю на этот удивительный цвет и не доверяю ничему. Ни двойке в ее тетради за диктант(не рассказывайте репетитору- неудачнику- я поставил ее сам!), ни самой парте, за шесть пятилеток вросшей в ковыль, ни страху вызова к серой доске.
Мой скепсис прогрессировал. Моя венценосная женщина говорила мне «Люблю», но я подозревал ее в том, что она сказала «Ты носишь дорогой костюм. И это в твою пользу». Они говорили мне «Пошли с нами. Машина скорой помощи сбилась с курса и теперь, включив сирену, колесит по Марсу. Через три минуты у них кончится кислород. Через пять- бензин. А мы принесем им воздушные шарики и пару канистр», а я ощущал всей кожей «Гад!Гад!Гад!Зачем ты туда отправил бедных крестоносцев»! Он сгибал кочергу, толщиной в палец, но я не верил и разгибал ее, чтобы швырнуть в гущу парашютистов, падающих с голубого неба. Все вокруг было больным очевидностью. Жить в абсолютной ясности, принятии на веру, мечущемуся интеллекту было невозможно. И в ту минуту, когда из стенки телефонной будки, прямо под просверленной дыркой выросло ухо какого- то существа- я замкнул цепь саму на себя, прижав трубку к этому уху. Трубка примерзла, но на случай я примотал еще скотчем. Разговор стал непрерывным. Источник и потребитель информации нашли друг-друга. Люди и существа зациклились на существа и люди. Я же, убрал чернильницу-непроливайку в ранец, сел на велосипед и поехал. Уворованная тетрадь Нестора тешила читательское самолюбие. Я дышал морозом. Крутил передачу. Ехал
СКЕПТИЧЕСКИЙ В искренности ЛЮБВИ, ЛЕНИВО- ПУГАЮЩИЙСЯ,ОБРАДОВАНЫЙ ПРЕДВИДЕНИЕМ ЧУВСТВА АЛЧНОСТИ СВЕРХ МЕРЫ В ОЩУЩЕНИИ ПРЕСЫЩЕНИЯ ВРЕМЕНЕМ
Над моим велосипедом с нежным свистом пролетают пули, стремясь к темному пятну на горизонте. Слон движется и игнорирует их стремление. Вообще, сам он вовсе неявен. Кто скажет, что он желт- будет циничен. Кто скажет, что он бел- будет наивен. Правда состоит в том, что это мечта- видеть его каким-нибудь цветом. Он почти прозрачен. Пленник желтой традиции он захотел быть белым и теперь оба цвета сочетаются на его священной шкурке- шкурке священного Дзурикелла. Правы сторонники канонов. Он, действительно бледный. Действительно, в снегу он катается почти белым. Действительно, в песке он роется слегка желтым. А когда глядишь на него в упор- видишь только контур. Мне кажется- это неизлечимая болезнь слонов-мечт. Но нежность к большой мечте вдруг захлестывает все мое существо и я, не понимая сути процессов вдруг начинаю плавнее и осторожнее крутить педали, бережнее касаться руля. Я догоняю колосса, но страх быть раздавленным превращает меня в танкиста. Я лелею свой страх. Я таю и млею в испуге. Я нежусь в волнах страха. Я осязаю жестокую силу с которой могу справиться лишь нежностью осколочно- фугасного снаряда. Точность попадания не зависит от яркости. Важен контур объекта. И глубоки в своем понимании те, кто сделают ставку на попадание в… телефонную будку. Будку обходчика с самим обходчиком, зацепившимся в ней ухом. Пусть хоботный удаляется по своим делам. Волна нежности поднимет на руки щепки, телефонный аппарат, который украден,трубку, продолжающую говорить и ухо, продолжающее слушать. Волна будет нянчить и нежить кувыркающиеся обломки двери, осколки стекла, форменную фуражку и изумрудный мундир, аккуратно прошитый сталью сразу в нескольких местах. Заботливо повернет тело обходчика в воздухе, вознесет до небес. Понянькает с ладони на ладонь и аккуратно подстраховав, приземлит на бруствер дымящейся воронки.
Нежная моя, зачем ты выбрала это чувство? Любовь ярче! Любовь сильнее! Любовь зверинее! Нежность- скороспелка любви. Она желто- бело-безликая. Она бело-желто никакая. Я тоже готов отдавать ее тебе всю, но тонкие материи улавливать труднее. Я не могу обладать в полной мере неуловимым. Ну не дано….Мой канатоходец то и дело качается. Трудно ступать на ребро стопы. Футбололюбивый пальчик трепетно сломан. Гипс аккуратно сняли еще при накладывании. Качнется влево- в розовое сюсюкаье и тошнотворную неискренность закрепленной скотчиком улыбочки. Качнется вправо- в нормированную уложенную ровными пластиночками обязательность. Он движется. Он уважает того, кто его выбрал. Он придет в пункт назначения. И никакие нагайбакчики с узкими ладошечками не собьют перстами его с верного направленьица. Их нежность вульгарненька. Пираний, которых они подбрасывают над канатиком прямо с аквариумами очень легко обходить, нежно ступая пяточкой на плотные подушечки воздушка вдоль асфальтовой струночки. Кроме того можно заговаривать им зубики, разболевшиеся от пребывания в сухом воздушке.
Из «скорой» с Марса выпрыгивает дантист в скафандре и пролетая возле каната, говорит им, приятно- по голубиному, воркуя:
- Скажите А-а-а… Откройте ротик…. Да-ас- кариесик… Сейчас поле-ечим. Будет совсем не больно-о.
- Вж-ж- звучит его бор-машина. Щадя объект ихтиологии он выбирает пинцетом самое тонкое сверло.
Нежность- это исцеление от любви. Пломба. Анальгетик. Наркоз. Нашатырь, приводящий в себя. Тугая повязка. Лед. Эх, видела бы ты, как бережно манипулятор укладывает рельсики, как трепетно сыплется щебенка, тщательно обернутая каждым своим камешком в тончайшую папиросную бумажечку с изображением утомленного мастодонта в яме-ловушке. Какими плавными движениями втискиваются костылики в пазы шпалок.
- Прошу прощения, моя дорогая. Тысячу извинений. Ничего, что меня так плотно вам засандалили?
Ты звонишь уже из Буранного. Ты ищешь, куда потратить свою нежность в убойном цехе птицефабрики. Куда попадаешь сразу после инкубатора. Заверни ее вместе с одной тушкой и брикет в общем котейнере отправь в морозильную камеру. Или оставь ее при себе. Алчность приучила тебя только копить. Страх остаться без нежности не дает ее источать даже обреченным. Исключение- жук-плавунец. Пресыщение нежностью не вызывает рвотного рефлекса.
- Цып-цып-цып…- говорит она птенцам марабу, вкладывая что- то розовое в их жадные клювики. Но поденщица все спутала. Возможно, розовое, с остатками желтого пуха- это и есть цыплята.
Она не хочет маленького розового «бэби». Нежность, проверенную электроникой она предпочитает нежности ничем не проверенной. И в самом деле, силикатное менее хлопотно. И идентично натуральному. Архаичная нежность способна только плакать, только алчно требовать, только шуметь и обязывать. Ей непременно нужны теплые материнские губы, ладони, грудь, полная молока.
Вот только душа, словно зрительный зал от плохой премьеры, пустеет, вызывая трогательную растерянность у тех, кто на сцене. Их чувства идентичны натуральным. Почему ж….?
А ты обожаешь куриный бульон из походного туристского котелка. Действительно, с таким теплом в глазах, как у тебя, да еще на скаку, его, горячий хлебать не может никто. А что мешает копье- не беда. Вставь его в стремя. Прижми коленом.
В нашем рыцарском поединке не будет побежденных. Жаль будет лишь канатоходца, если мы увлечемся сближением и не успеем подставить копья под его падение. Его сознание исчезнет не сразу в бездонной вороненой черноте Вселенной.Но, выбор сделан. Прекрасная дама бросила на песок букет сухого укропа . Герольды трубят. Инфанты предвосхищают ласковый хруст ломаемых костей, нежный хрип проткнутой трахеи, тонкое ржание агонизирующего жеребца.
Я мчусь на велосипеде. Без лат и щита. Ты- весь в броне. Твой рысак сбивается на иноходь. Твоя возлюбленная скрипит зубами от нежности. Сквозь белесое марево перьев на шлеме, ты замечаешь мелькание спиц.
Но передо мной- слон.
НЕЖНО-ПРЕСЫЩЕННЫЙ отсутствием ЛЮБВИ АЛЧНО-ЛЕНИВЫЙ, В РАДОСТИ ПРЕДВИДЕНИЯ БЕЗМЕРНО СТРАШНЫЙ, СКЕПТИЧЕСКИ относящийся к бесконечному ПОТОКУ ВРЕМЕНИ.
Наш путь заканчивается за неделю до падения эквилибриста. Дрессированных животных загоняют в клетки. На левом дымы. Дракон, к которому еженочно ходят на жертвоприношение огнепоклонники, мучим угрызениями совести. Он терзается и пышет.
Мы въезжаем по гладкому желобу трассы в прошлое. В дом с кирпичными небелеными стенами внутри. Со ставнями, захлопнутыми много веков назад. Сосульки, свисающие с кромки рубероида вечны и истекают талой водой даже летом. Начиная с шестнадцатого века. Ключ, образовавшийся под любимым балконом, неиссякаем.
Мы врезаемся моей велосипедной «восьмеркой» в угол камина. Я оказываюсь в той самой комнате. С белым красногубым привидением, садящимся к ночи за колченогий стол. С кочергой, уже дважды согнутой в дугу и выпрямленной в валках прокатного стана, установленного в сарайке. Современный вид из окна теперь не радует.
Казачья переправа давно перестала быть и казачьей и переправой. Отягощенные совестью недовесов грузины переходят ее слева направо и справа налево. Они несут коробки-коробки- коробки. Откроешь одну- а там минувшее- оранжево-охряная крапчатая пустота. Был Южный переход и все. Коробка была чем- то наполнена. Некрасивым. Самодельным. Сломаным. Кустарным. Неважным. Но она была «под завязку». Глаза блестели, как у тифозного пленного немца(Врага? Теперь?), очнувшегося в третьем штабеле братской могилы на Белой Горе.
- Имей совесть,- обращаемся мы к прохожему без коробки- Улавливай ход времени. Ведь это так важно, улавливать именно ход времени, а не часового механизма.
- Имей совесть,- кидаемся мы к другому,- Не ленись! Копи свою алчность! Алчность ко всему! Жадность к деньгам, к жареной парагвайской рыбе- Зеленухе, к красивой женщине, одиноко плачущей на забытых носилках в карете скорой помощи там на Марсе. Вдохновляйся собственническим инстинктом к страху за будущее. Забирай себе чужую жажду нежности, если уж не выбираешь любовь. Давись, как слабоумный воротом рубашки, чувством меры. Жажди жизни! Прошлой и будущей! Имей совесть- не бойся!
Слон превращается в бегемота-доменщика с противогазом. Танк превращается в отцепленную платформу со стрелой-манипулятором. Рыцарь превращается в привидение. Его губы алы. И они все шевелятся-шевелятся, картавя одно и то же:
- Начхать, что временно недоступен! До фонаря мне, на что вы надеетесь! Как это, вне зоны обслуживания!? Але-але-але! Барышня, левый! Дайте левый! Тюрьма? Троцкий? вы здесь? Имейте совесть!
Город превращается в другой город. Без троллейбусов. Сумасшедший ловит сачком исполинскую собаку. Сова что- то путает и вцепляется в парик на голове. Телефонная будка превращается в постамент без памятника Маяковскому. Позеленевший от времени медный конь пасется без стыда и совести на соседских огородах. Глашатай предъявляет «молоткастый и серпастый» случайному патрулю на забытой левобережной толкучке. Хотел токнуть латы, да щит по- дешевке. Нарвался на КПЗ в НКВД, ГПУ и ОКОД на ВДНХ..
- Здравствуйте, господин шпион,- притрагивается к вороненому козырьку старший сержант,- Откуда к нам?
Хотя, кто станет сажать призрака? Отпустят. Вон их сколько-фарцовщиков. Кто джинсы-варенки продает. Кто виниловые диски «Юрая-Хип». Кто армянские кооперативные туфли на высоченном, словно ножка фужера, каблуке. Куда их всех пересажать? Только в машину времени. А это тоже несуществующее сейчас понятие. Оно было. Или будет. История одного открытия , не сделанного до сих пор уже написана. Стыдно одно несуществующее утилизировать в другом.
Охряный металлик превращается в серую пыль под ногами. Мир меняется каждую секунду. До умопомрачения вхожу бессчетное количество раз в один и тот же заводской пруд. С косы на левом. До пляжа на правом. Моя совесть чиста.
Я струюсь над миром потоком космической пыли. Утекаю блеклой желтоватой волной солнечного ветра от родной планеты. Вливаясь в глобальные неведомые всемирные потоки, растворяясь в них, к стыду своему, теряя собственное «я». Он исчезает…
СТЫДЯЩИЙСЯ СВОЕЙ ЛЮБВИ. ПРЕСЫЩЕННЫЙ АЛЧНОСТЬЮ. СКЕПТИЧЕСКИ ОТНОСЯЩИЙСЯ К ПРЕДВИДЕНИЯМ. РАДОСТНО ОЩУЩАЮЩИЙ ИСТЕЧЕНИЕ ВРЕМЕНИ меж пальцев. ЛЕНИВО-НЕЖНЫЙ. БОЯЩИЙСЯ УТРАТИТЬ ЧУВСТВО МЕРЫ. Звучащий речитативом в разреженной атмосфере временно темной стороны Марса.




Не радуйся так сильно.
Все это просто сказка,
И с каждым днем все ближе холода.
Выводит из запоев родительская ласка,
И не дает повеситься в тяжелые года.
А то, что так прекрасно,
А то, что так красиво,
А то, что ты почти что приняла -
Всего лишь буквы в книжке.
Ведь ты сама просила.
Ведь ты сама надеялась.
Ведь ты сама ждала.
А в жизни - только бури.
А в жизни - только битвы.
В малиновом сиропе тонет жук.
И твой канатоходец
К перилам без молитвы
Проходит по восьмому этажу.
А вдруг подует ветер?…
А вдруг поддастся дрожи?…
Уроки равновесий усвоены едва.
Но по стеклянным стенкам
Карабкается все-же
Твой жук, хотя остались
Лишь грудь, да голова…
29.02.04 Н.Бодров
Условности :
1. Чувство: Любовь- Цвет: алый (оттенки) Сезон: Весна
2. Чувство: Пресыщение- Цвет: ярко-зеленый. Салатовые
прожилки. (оттенки) Сезон: Весна(май)
3. Чувство: Алчность- Цвет: желтый Сезон: Лето
4. Чувство: Времени- Цвет: кирпично-коричневый(прошлое).
Голубовато-белое(будущее). Сезон: Осень
5. Чувство: Страх- Цвет: серый- ярко серый. Сезон: Осень(ноябрь)
6. Чувство: Предвидение- Цвет: фиолетовый Сезон: Осень
7. Чувство: Радость- Цвет: кофе с молоком Сезон: Осень
8. Чувство: Лень- Цвет: синий до черноты- вороной. Сезон: Зима
9. Чувство: Меры- Цвет: перламутр Сезон: Зима
10.Чувство: Скепсиса- Цвет: баклажановый Сезон: Зима(февраль)
(не путать с фиолетовым)
11.Чувство: Нежность- Цвет: желто- белый (блеклый) Сезон: Весна
12.Чувство: Совесть- Цвет: оранжево-охряный (металлик) Сезон: Весна(космическая)
В тексте использованы названия произведений автора(соавторство) разных лет:
Розы-кактусы, Велители снов, История одного открытия, Отдам в добрые руки, Вы уронили тетрадь, Шимпанзе-самец, Дорогой костюм, Гад!Гад!Гад!,Емкость, Жертва, здравствуйте, господин шпион, Пробуждение, Инкубатор, Люди и существа, Существа и люди,Мечта, мама мыла раму,Муза, Неизлечимая болезнь,Неудачник, Окошко№5,О замужестве, остов здания на вершине холма, Памятник Маяковскому, Пленник,Представитель, Плетеная корзинка с красными яблоками, Работа от слова «Раб», Рыба-Зеленуха,Свечки на ветру, Скороспелка,Скверно, Скитальца, Скупые эмоции псовой охоты, Справка, Сорок девять рядов, темное пятно, У воды, Утиль, Шкурка священной Дзурикеллы. Вертебрата. Стихотворение «Канатоходец».