Художник Гниль. Образ

Художник Гниль. Живет в лесу и очень любит осень. Ее костры, терракот, кадмиевые  и краплаковые деревья, запах сырости и мха для него, что опиумный дым для человека, пристрастившегося к нему. О, этот запах утреннего осеннего неба, уже холодного настолько, что в мутном мареве октябрьского тумана можно различить лишь печальные очертания старых стволов трухлявых деревьев, их ветки, покрывшиеся закаменелыми грибами да мхом.

Художник Гниль аристократичен и обладает изысканными манерами. Выражение его болезненно серого лица хранит застывшее удивление, легкий налет страдания и тонкую самоиронию. Эти эмоции так виртуозно смешаны, словно податливые краски под кистью мастера. Впалые щеки, высокие, выдающиеся вперед скулы, тонкие губы, сложенные в невеселую усмешку, высокий лоб, подернутый несколькими едва заметными морщинками, полуприкрытые глаза, отрешенно созерцающие пространство. Одет он в вычурный, превосходно скроенный фрак, края которого уже изрядно потерлись, да и сам фрак потускнел и потерял свой глубокий черный цвет, сменив его темно-серым, что далекая асфальтированная дорога в дождь. Рубашка, некогда кипельно-белая, теперь выглядит так, будто ее облили кофе. Но чахлую шею Художника облегает галстук-бабочка огромных размеров. Гниль не забывает поправлять его время от времени. Ботинки его обладают избитыми и потертыми носами, а каблук лишился крышки и теперь в него забивается сырая земля с болотной растительностью.

Своими неестественно длинными пальцами с длинными же серыми ногтями он осторожно прикасается к огромным шершавым бревнам, чтобы поближе спуститься к манящим гнилым запахом болотам, срывает ядовитые грибы, надломив хлипкую ножку и вдыхая этот восхитительный, ни с чем не сравнимый запах увядания.

Мудрость – в молчании. Не даром – «мысль изреченная – есть ложь», как писал Ф. Тютчев. Художник Гниль кроток и тих. За него говорят его жесты, манеры, взгляд. Подобно мраморной Мадонне (Пьета Микеланджело), плачь, страдание и скорбь которой можно прочесть через складки на одежде, душу Художника – увидеть, будучи глухонемым. Стоит лишь взглянуть на его очертания в свете тусклого солнца: угловатый, с опущенными в расслабленной позе плечами… и… те самые складки. Вот только они не похожи на водопад слез, как у изваяния Микеланджело. Складки ползучие, хитро извивающиеся, напоминающие струи черной крови… Что это? О, если вы вздумали поставить на него клеймо подлеца и жестокого губителя душ, а не то и самого настоящего убийцы, то не спешите. Это меланхолическое существо со слабыми руками и измученным взглядом не способно причинить вред. Складки эти – лишь свидетельство о некогда истекающей кровью, а теперь застывшей души.
 
Вот он снова робко показывается из-за густых зарослей камыша, рогоза и осоки. Боится… И знаете, что есть причина его недоверия? Наверняка, это покажется забавным. Дело в том, что Гниль – человек-дерево. На его голове, медленно покачиваясь, растут две ветки клена, с которого сейчас падают пожухлые сухие листья с дырочками и прожилками. Весной на этих ветках появятся скудные больные листочки, кое-как распустятся и зазеленеют. А Художник Гниль снова расстроится, возможно, с губ испарится ироничная усмешка, а по лицу больного охристого цвета покатится прозрачная капля. И на скулах заблуждает  конфузливый румянец, выдающий его с головой. Боже, эти зеленые листики – предмет его позора.  Летом Гниль забирается в свой уютный подземный замок, принимает снотворное из редких диких трав, капель утреннего тумана над болотом,  дыма костра и хвойного воздуха дремучего леса. А дальше – сладкое забвение, временами прерывающееся самыми приятными воспоминаниями и любимыми строчками поэтов. Художник Гниль бормочет строки Бальмонта сквозь сети сна:
«Я - изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
         
          Я - внезапный излом,
          Я - играющий гром,
          Я - прозрачный ручей,
          Я - для всех и ничей».

И, очнувшись, он уже слышал сорвавшийся и прикоснувшийся к еще зеленой траве лист. Значит осень пришла. Пора покидать мир, пахнущий медом и отварами, прелым сеном и отсыревшими старинными книгами. В такое время у него прекрасное расположение духа, и Художник подолгу и с удовольствием сидит на небольшом холмике, слушая ветер, шевелящий листья, рассматривая расстилающиеся вдали леса, с торчащими соснами и елями. Ему особенно нравилось, когда пожелтевшая сухая трава щекотала его кожу, Гниль лежал в траве так тихо, что изредка по его телу пробегала мышь-полевка. Они настолько умиляли его, что Художник мог пробормотать, что-то вроде: «Чудесные создания…». Ничто из мира природы и животных у него не вызывало отвращения. Но вот мир людей определенно ему претил и внушал страх. При виде человека, он тут же принимался мысленно строить вокруг себя просторный, но не слишком большой стеклянный купол. Настолько прочный, что человеку едва ли будет под силу разбить его.  Гниль сам уничтожает его, если опасность отступила, и никому еще не удавалось обманом заставить его сделать это. «Осторожность!» - Восклицал он, самодовольно складывая руки на груди…