О медичках и болячках. О том, что такое хорошо

               

 За что  бог Асклепий  наказал Митю Будякина, я могу только догадываться, но как он это сделал, я услышал собственными ушами из уст самого Мити  -  рулевого-моториста транспортного рефрижератора «Белуха». На этом доблестном судне мы когда-то вместе ходили пару навигаций.

Митю я знал уже давненько, точнее - семь лет назад мы учились в «мореходке» на одном курсе, но его на втором году отчислили за неуспеваемость.

Потом, мне стало известно, что  он чуть ли не в первый день работы на зимовке  в караване угодил в пожарную майну, естественно жестоко простудился, долго болел,больше года провалялся в разных клиниках и, в конце концов, получил «белый билет» - освобождение от призыва в армию. Какую цену он заплатил за эту сомнительную привилегию я узнал случайно, и вот каким образом.
      
Однажды в ходовой рубке «Белухи», как это нередко бывает, в нарушение устава,кроме вахты собралось несколько свободных членов экипажа, покурить после сытного беда  и от скуки поболтать. Условия плавания были отличными, судно, миновав сложности бара, вышло в губу. Это в союзе с ясной тихой погодой располагало к благодушному настроению и откровенности.

Разговор, как обычно, в конце концов, начал вертеться  вокруг женщин, и на этот раз речь зашла конкретно: о медичках, болячках, больничках.  В общем, была затронута медицинская тема.
   
Второй штурман, по-морскому - «секонд», Володя Подлесов, в экипаже прозванный Вовой Подлым, категорично заявил:
 - Медички, самые наглые и развратные бабы. Это я вам точно говорю!
    
 Для иллюстрации своего утверждения он поведал, как его, еще на последнем курсе училища, чуть было не кастрировали две медсестрички, которых  он «в тихую» посещал в порядке очереди, так как они работали посменно, для удовлетворения естественных потребностей своего организма. Выражался он без обиняков просто:
    
- Че, мужики, между нами девочками, пожрать и палку кинуть где-то надо? Но я к ним  со всей душой, понял! А они, сучки бесхвостые, че отмочили! Прихожу как-то раз к одной. Все путем, пузырь на столе, закусь как положено. Выпил, похавал. Бац - она  еще один на стол!

Ну, думаю, что-то тут не чисто, с чагой-то она расщедрилась? Виду не показываю, значить, а сам себе на уме. С пойлом притормозил - в тихаря в герань выплеснул. Чую и без того башка кругом пошла. Когда в люлю мы завалились я сразу отрубаться начал. Засадить дажеть не смог. Одыбался, не поверите мужики -  они мне вдвоем уже «лобачевского» намылили, скальпель приготовили, руки к койке привязали, да хреновато видать...
       
Из его откровенного рассказа мы уяснили, что только его незаурядная физическая сила, ум и отчаянная храбрость спасли его «мужское достоинство».
      
В свою очередь, капитан Селим Ахмедович Ахмедулин, за глаза именуемый - Селим паша, рассказал про то, как одному пожилому, весьма уважаемому человеку после операции аппендицита, как он выразился - «для отвода выхлопных газов»,в задний проход вставили трубку, и молодые бесстыжие практикантки ходили мимо его кровати, хихикая и зажимая носы.
    
Почти в самом конце повествования Ахмедыча прервал бурным, хоть и коротким ржанием Вова Подлесов, а когда капитан, закончив рассказ, вышел на крыло мостика выбросить докуренную «беломорину»,  «секонд» громким ехидным шепотом предал «отца-командира»:
   
 - Это Ахмедыч про себя баил! Ему в задницу выхлопушку вставляли! Я к нему в больницу ходил...
      
 По возвращении капитана в рубку свою историю начал Митя Будякин:
 
 - Это еще что, Селим Ахмедович, вот мне когда я с затемнением в легких лежал поддувание» прописали. Температура, слабость, руки как свинцовые - от  койки фиг оторвешь, а тебя точно партизана в гестапо пытают-мучают, мало им из задницы без наркоза «дрюшлаг» делать - по семь уколов в день, еще и под ребра здоровенную иголку воткнут и воздухом накачивают.
 Ну, первых несколько раз все  нормально боле мене сделали, а потом новая медсеструха пришла  -  она мне сразу  не  понравилась - «фифа» размалеванная. Начала готовить все «причиндалы», копается, видать первый раз их видит, не знает с какай стороны  подойти.

Я сам ей  показал, что и как  Она с грехом пополам иглищу мне засадила, воздух врубила,  а сама - фьють - упорхнула куда-то. Я лежу, а мне не по себе что- то,  ну не так как- то, воздух не туда вроде идет, куда надо.

Я зову сеструху эту, а крика то нет! Голос как у мышонка дохлого. Эй, кто-нибудь!  - Никого. Эй, сестра! Мать твою так! Бесполезно!

Чувствую, что трусы малы становятся. Хвать, хвать! Точно! Яйца надуваются, как футбольный мячик! Страх взял - не дай Бог лопнут! Завопил благим матом на сколько сил хватало:

«Сестра, сука поганая! Где тебя носит, заразу!»  Все думаю  - кранты.Боль адская - щас лопнут!  Семейники стащил кое-как, держу мошонку обеими руками чтоб не лопнула, вою волком, ушибленным и молюсь про себя: «Господи, пощади!»

Благо, тут мимо процедурной врачиха одна шла, услыхала. Засуетилась, аппарат  выключила. Спасла, короче. По гроб жизни ей обязан.  А ту - клизьму медицинскую, я по полной программе, как боцман салагу обматерил. Отвел душеньку. Прям в лицо ей все высказал.  Еще чуть-чуть и не знаю, чтоб со мной, было...- закончил речь Митя.
         
«Белуха», как и подобает дельфину резво скакала из стороны в сторону от
курса. Это второй штурман Подлесов стоящий на руле, корчился в конвульсиях дикого
хохота.
               
                Конец.


                О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ «ХОРОШО».

    
Солнце уже упало за пыльные крыши, когда в накопителе милицейской части продрал свои  красные очи и пересохшие губы Федя Серегин. Башка трещала, жабры  горели, как всегда мучительно хотелось хлебнуть.
      
За решеткой, в профиль к Федюхе скрипел пером знакомый старшина Кабанюк. Он оформлял протокол на двух свежедоставленных бухариков за «распитие в общественном месте спиртных напитков». Напротив старшины на столе стояла «вещдок» - наполовину выкушенная в подъезде бутылка «Стрелецкой горькой».
       
Парней, допросив, запихнули в тот же накопитель, и не успела лязгнуть за ними дверь, как в воспаленном мозгу Серегина, вспыхнув, засияло: « Эврика! Ну, ребята, вы уж извините».
      
Он вскочил со «шконки» и с отчаянной мольбой в голосе завопил:
 - Старшина! Товарищ старшина! Гражданин начальник! В туалет надо, выпусти по малой нужде. Не могу больше, гражданин начальник! - и затряс решетчатую дверь обеими руками, производя грохот курьерского поезда по железнодорожному мосту.
       
Кабанюк поморщился, беззлобно выругался, снова достал связку ключей, выпустил Федю и опять стал закрывать дверь. На это и был безошибочный тактический расчет многоопытного Серегина: он стремительно ринулся к бутылке, зубами, как чеку из гранаты, выдернул газетную затычку, молниеносно, приняв позу пионерлагерного горниста, стал всасывать в себя вещественное доказательство.
      
Закончив брякать ключами, старшина Кабанюк повернулся к столу и от изумления остолбенел секунд на пять, потом, громко хрюкнув, вытянул вперед волосатые лапищи и кинулся к Серегину. Одной рукой он поймал дергающийся кадык Федюхи, а другой выхватил из его рта, увы, уже пустую бутылку.
 
- Ну, ты гад, Серегин, - старшина удивленно поднес к своему багровому лицу «пузырь». - Ну, ты гад, Що будэ, если я тоби щас врэжу?
   
- Убьешь. Сразу, - убежденно и покорно промолвил Серегин. Блаженное тепло уже поднималось из его пустого гастритного желудка и разливалось по впалой груди.

Хорошо-то как!...
               
                КОНЕЦ.