17. Тюмень, столица деревень

          
      «Когда б вы знали, из какого сора
      Растут стихи, не ведая стыда…»
      А.А. Ахматова, «Мне ни к чему одические рати...»
      
      «Из круговерти встреч,
      Разлук и ожиданий,
      Из череды раздумий, страхов и надежд,
      Ночей бессонных
      И угарных дней,
      Из болей в сердце, голода и жажды,
      Страстей греховных (сла-а-а-достных таких),
      Да, их - грехов – и покаянья в них,
      Желаний тайных, тайных же скорбЕй
      И видимого «облико морале» -
      Из этого всего…
      Рождаются в душе
      И просятся наружу…
      Мои стихи…»
      «СЛАДКИЕ МУКИ». Моё стихотворение 2009 г.
      http://www.stihi.ru/2009/06/03/5691
      
      Это, наверное, последняя моя фотография, относящаяся к периоду моих «поисков и шатаний» по стране. Сделана она в каком-то фотоателье в Тюмени. Тогда, в советские времена, в каждом городе было очень много подобных ателье, входивших в систему бытового обслуживания населения. И советские граждане, желающие запечатлеть себя на память, часто приходили и фотографировались, нарядившись для этого в лучшие свои одеяния, а девушки еще и делали себе замысловатые прически.
      До Тюмени я, бывая в других городах, конечно, тоже фотографировался, но снимков у меня не сохранилось, вполне возможно, что у кого-нибудь из моих знакомых и бывших друзей они еще и есть…
      Я вот о чем сейчас, набивая на клавиатуре своего компьютера этот текст, подумал, вспоминая то, давно прошедшее время, - почему я тогда так долго шел к пониманию, казалось бы, очевидного?
      Бог дал мне при рождении немало, скажем так, предпосылок к развитию. Нет, это были не таланты, конечно. Талант, в моем понимании, это нечто другое. Например – талантлива была юная художница Надя Рушева, ставшая знаменитой в 16-17 лет. Талантливы были Моцарт, Есенин, Высоцкий…
      Но, дав мне определенные способности, Творец решил, видимо, ставить меня в такие условия жизни, еще с самого начала, чтобы эти способности не получали поддержки, так сказать, извне, росли не на возделанной грядке, а дико, как растет бурьян в ковыльной степи… Недаром же я не помню, например, имени своей первой учительницы. Почему? Я что, такой неблагодарный ученик? Или – здесь нечто другое?
      Думаю, во всем этом есть некий замысел, как есть определенные планы у Бога по поводу любого из живущих людей. Взрастая придорожным чертополохом, я всё же не погиб, а, благодаря своим природным дарованиям, шел по жизни, набираясь, как теперь я понимаю, знаний - о себе, о людях, о человеческой природе вообще, об устройстве мира наконец…
      Для чего человеку вообще его жизненный опыт, зачем он? Передать потомкам? Но дети, как правило, не живут опытом своих родителей. Они проживают свой путь, часто повторяя, конечно, по-своему интерпретируя, ошибки пап и мам. Значит, жизненный опыт нужен самому человеку? Значит – да. Но зачем, если люди умирают? А затем, говорю я себе сейчас, что душа твоя уже другая, она не та, что была в 15 – 20 – 25 – 35 лет. И Богу зачем-то нужна именно такая твоя душа, с осмысленным опытом твоей греховной земной жизни…
      Судьба, как принято говорить, меня хранила. Я часто шел по острию, но не был никогда ни серьезно ранен, ни покалечен, ни, как видите, убит. И в тюрьму я не попал. О том, что я как бы заговоренный, начал понимать где-то в середине моей монтажнической одиссеи. Однажды, под Иваново, мы ехали на нашей буровой установке, так называемом ямобуре, установленном на базе автомобиля ГАЗ-66, по трассе из села Михалево, кажется, в город. Водитель гнал машину во всю мощь, потому что мы куда-то спешили. А ямобур, надо вам сказать, на ходу очень хорошая машина. Тяжесть установки распределена очень удачно, чуть кзади, из-за чего ГАЗ-66 как бы приседает слегка на рессорах, жесткость подвески уменьшается, поэтому при гонке на дороге его не бросает, как телегу, а несется грузовик, как хорошая легковушка.
      Так вот, мчался наш «газон», я сидел в кузове, там специальные откидные сиденья есть, держался рукой за дугу буровой штанги. Мчался, и на одном из поворотов трассы водитель (под мухой был, балбес!) не справился с управлением… Я помню, что мы прямо-таки взмыли в воздух и полетели по высокой дуге в кювет… Хорошо, там, куда мы приземлились, не было ни строений, ни людей. Всё обошлось: тех, кто был в кабине, немного помяло, и они себе разбили лбы и лица при приземлении, а мне – хоть бы что, - ни царапинки.
      Второй раз авария была уже серьезнее. В Удмуртии, в Завьялове, мы работали на строительстве большого полувоенного аэродрома, которое курировал сам министр СССР Дмитрий Устинов. В один из выходных дней я (я тогда был звеньевым в бригаде), мастер-прораб и водитель отправились на автомобиле повышенной проходимости ЗИЛ-157 за съестными припасами в столовую. Дорога шла от нашей базы на аэродром, в предприятие общепита, где работали наши знакомые девушки.
      Девушки нас в столовой встретили хорошо: отпустили нужный нам для котлопункта на неделю товар, а еще накормили, напоили, утешили, да и еще дали с собой угощение – вывалили в глубокую миску целую сковородку нажаренной печенки (а тогда всё мясное было большим дефицитом, соответственно – деликатесом). Едем мы назад на базу, хорошо нам, сидим в кабине, песни поем, я в руках эту миску с печенкой держу. Ну и как всегда бывает, на одном из поворотов наш «водила», сукин сын, зазевался, выводя рулады песенные, и покатили мы под обрыв, в овраг. Овраг тот был глубокий, метров двадцать, а то и больше. Но до дна его мы не доехали. Где-то на середине склона валялся там блок бетонный, кто-то, может, из снабженцев потерял, такие блоки бывают на башенных кранах противовесами, весом в тонну, а то и больше. В общем, наш «Захар» врезался в этот блок, да так, что у него мост передний вырвало и развернуло на 90 градусов, из-за чего колеса катиться перестали, а начали, как лемеха плуга, зарываться в землю. Так машина и встала – не перевернувшись.
      Я, когда «Захар» покатился в пропасть, успел среагировать – ноги поднял и уперся ими в торпедо, поэтому снова не было на мне ни царапины. Только весь в печенке с соусом измазался…
      Приходилось мне и с высоты прыгать благополучно, и под током высокого напряжения побывал. Однажды, на какой-то автобазе, уже не помню где, работали мы на ремонте действующего освещения. Как и положено, прежде чем лезть на провода, я сам лично отключил все рубильники, выставил предупреждающие аншлаги. Начали работать. Ребята поднялись на вышки с прожекторами, а я – на высокую опору с распределителем. Поднялся, встал между проводами, работаю. Только закончил дело (а уже смеркалось) – тут по всей территории свет вспыхнул! Я так и обомлел. Кто включил?! Стою на когтях между проводами, ору во весь голос, привлекаю к себе внимание! Наконец-то свет погас, и к столбу, на котором я висел, люди подбежали, кричат – слазь, отключили всё. А я не верю, не могу пошевелиться, организм не дает… Только минут через пять смог индикатором проверить напряжение, а потом уж и рукой, тыльной стороной ладони, по проводу слегка стукнуть, проверяя… Слез со столба и бегом туда, где рубильники. Если бы поймал того, кто включил напряжение, не знаю, что было бы. Но та сволочь заблаговременно сбежала…
      Еще один случай, когда я был на волосок от гибели, оставил на мне свою метку. Это уже в Горьком было. Шел я себе по улице Ракетной (там наш ЭП-3 находился), а навстречу какой-то парень незнакомый и, видать, поддатый. Ну, у меня сразу рефлекс – быть настороже. И только мы поравнялись, парень тот выпад в мою сторону делает, выпустив из рукава куртки в свою ладонь отвертку. Целил он, судя по всему, мне в горло или под нижнюю челюсть. Хорошо, успел я назад отклониться, прогнулся так, что отвертка того парня мне только слегка по подбородку задела, может, только на сантиметр кожу распорола. Шрамик на подбородке до сих пор заметно…
      В Тюмени мы бывали только наездами, а так вся жизнь и работа проходили на трассе, вдоль железной дороги Тюмень – Тобольск – Сургут. Тюмень мне тогда не понравилась: какой-то серый приземистый городишко, без каких-либо достопримечательностей. Недаром тогда в ходу была поговорка – «Тюмень – столица деревень». И деревни все такие были – серые, унылые, в окружении тайги и болот. А болота – не болота, а болотища! В них «Ураганы» - мощные ракетные тягачи - и то тонули.
      Работа мне наша на трассе нравилась. Любил (и сейчас люблю) я простор, который все шире распахивается перед тобой, когда поднимаешься вверх по опоре или на какую-нибудь вышку. Любил звон проводов, которые натягивают ребята внизу, а ты висишь на траверсе и ждешь, когда будет достигнута нужная стрела провеса… Дождешься и прихватишь блестящий новенький алюминиевый жгут провода на шейке стеклянного или фарфорового изолятора, и зажмешь его особого образа скруткой, которой ты научился за месяцы напряженного труда… Самый, как говорится, кайф для меня был работать на повышенных опорах, более 18 метров высотой. Вот там уж был простор, вот уж где полет! Обычно такие опоры ставились на берегах рек, вблизи мостов, на ж/д и автомобильных переездах. Под Тюменью мне запомнился такой переход через Тавду, приток Тобола, рядом со станцией Усть-Тавда…
      В Тюмени у моего друга Валеры Нестеренко жила то ли тетя, то ли двоюродная сестра. Однажды Валера, когда мы приехали в Тюмень после месяца работы на трассе, позвал меня с собой в гости к этой своей родственнице. Когда мы пришли в её квартиру, она, взглянув на нашу одежду и лица, предложила нам принять ванну…
      Цыган купался первым. Я, сидя на кухне и перебрасываясь ничего не значащими словами с хозяйкой, готовившей нам угощение, слушал, как Валера ойкал и гоготал за тонкой стенкой, отделявшей кухню от ванной, как мурлыкал что-то, очевидно, от удовольствия.
      Вышел Цыган из ванной нескоро, сменив два раза воду (точно не помню, но, кажется, в квартире еще была не газовая колонка, а дровяной титан). Потом пошел мыться я. Нет, не буду описывать здесь свои ощущения. Скажу лишь, что извел я на себя, наверное, половину куска хозяйственного мыла (а другое меня бы и не взяло!). Накупался вволю, заодно и трусы с носками постирал. Трусы после стирки отжал хорошо и сразу надел на себя, а носки надевать не стал, вышел на кухню босиком…
      В общем, после того гостевания желание изменить свой образ жизни, до этого проявлявшееся в моей душе лишь изредка, в тяжелые моменты, с тех пор меня уже не покидало. Хотя и реализовал я его еще не скоро: после Тюмени я еще перевелся в ЭП-6, в Ростов-на-Дону, откуда ездил в командировки в Узбекистан и Туркмению…
      Работая в монтаже, я не писал ни стихов, ни рассказов, не до того было. Но впечатления копил, уже тогда думая, что напишу когда-нибудь книгу о своих скитаниях, повесть или даже роман. Только не представлял себе, смогу ли я издать тот роман, если даже и напишу его. Ведь у меня уже был некоторый опыт общения с нашими издательствами и с редакторами газет и журналов, и я представлял себе, чему там отдается предпочтение, а что не пройдет ни при каких условиях.
      Еще до армии я один раз отправил лучшие свои стихи в Москву, в несколько издательств и в популярный журнал для юношества. Из журнала мне хоть ответ дали, что стихи им не подходят по тематике (а там ничего особенного не было, обычные рифмованные строки про любовь), а из издательств – вообще ни гу-гу.
      После армии, в Донецке, я отдал несколько стихотворений и рассказов своей сестре Нине, чтоб она помогла мне напечататься в городской газете (Нина тогда работала в городской типографии, где печаталась газета, была членом КПСС и её на работе уважали как активистку и хорошего специалиста). Редактор, которому Нина отдала мои опусы, прочитав их, спросил мою сестру: «А это он сам написал?» Не мог поверить, что сочинитель – самоучка, что не плагиатор. Подумав, сказал, что попробует напечатать.
      И напечатал, правда, не всё. Первым вышло вот это стихотворение.
      «Спой мне, ветер, песню России!
      Спой про ласковый шепот берез,
      Спой про вечер, застенчивый, синий,
      Спой про свежесть предутренних рос…
      
      Знаешь, ветер, я очень тоскую
      Вдалеке от родного села
      По пьянящему поцелую
      Той девчонки, что рядом жила.
      
      Сократи нам, ветер, разлуку!
      Сократи ожиданье и грусть.
      За меня ей пожми, ветер, руку
      И скажи, что я скоро вернусь!..»
      Под стихами поставили подпись – рабочий экскаваторного завода А. Петин. Ну, ясно, что после этого мой, как нынче бы сказали, рейтинг среди женской части трудового коллектива ДЭЗа значительно подрос. Потом вышел рассказ «Белый конверт» - о любви солдата к девушке, которая его предала. В общем – обычная история, я писал о том, что успел пережить сам, описывая или свои чувства, или их же, но парадоксальным образом приписывая не героям, а героиням.
      Немного погодя после первой своей публикации, я отдал в редакцию новый рассказ, «Снега Килиманджаро», в котором описал всю свою историю, конечно, изрядно исправив её, переделав под историю девушки, попавшей в жизненную передрягу. Рассказ отдал, а сам подался в поисках счастья в монтажники. Сестра потом мне рассказывала, что редактор, хоть и хвалил очень рассказ, но печатать его так и не решился. Объяснил туманно – пока не подходит… А все Нинины подруги в редакции и в типографии, которым сестра давала читать то мое произведение, во время чтения начинали лить слезы, всхлипывали и перечитывали «Снега» еще раз. Плакала над рассказом и Нина…
      ------------------
      На снимке я в шляпе не своей, а Цыгана (он на фото слева). У меня тоже была тогда шляпа – красивая, фетровая, с широкими полями и гладкой атласной лентой. В общем – джентльменская. Но в тот день, когда мы фотографировались, я почему-то свою шляпу забыл взять, вот и дал мне Цыган на время свою. Хотелось мне выглядеть тогда посолиднее. Сейчас смотрю на себя на этой фотографии – смеюсь до упаду…
      Фото из моего архива.