ГУБЫ

Вы любите запах сцены?
Вам выпадало счастье смотреть в переполненный зал и чувствовать, как вибрации вашего голоса и нервов входят в резонанс с   существом, которое называется «Зритель»?

Когда в нашей школе объявили конкурс чтецов, я понял, что это – мой звездный час! Я учился в десятом классе и, мучаясь от неразделенной любви, начал писать. Стихи. Хорошие. Потому что идеи и рифмы позаимствовал у одного очень популярного тогда поэта.
Ну, какая вам разница у кого?!

Умные и красивые девочки и мальчики выходили на сцену и, почти не сбиваясь и не путаясь, тарабанили вызубренные тексты. Инесса Николаевна, завуч по воспитательной работе, кивала им с благосклонной полуулыбкой.
В зале позевывали, ковыряли в носу, шептались, передавали записки, в общем, откровенно скучали.

И вот настал момент моего взлета и славы! Я стоял на сцене, как Прометей. Мое сердце, под новой рубашкой и пиджаком из химчистки, то восторженно воспаряло, то низвергалось и замирало. Я вынул его из груди, поднял над головой и начал…

Как я читал! Мой голос обрел силу и упругость. Я то чеканил слова, то – замирал. Я вел за собой зал из тьмы к светлому и великому! И, клянусь, зал застыл. С открытым ртом, пальцем в носу, недосказанным словом и недочитанной запиской.
Когда я закончил, была та самая пауза тишины и легкого шока, в ожидании которой, актеры каждый день выходят на сцену. А потом – взрыв! Аплодисменты!
– Дима, ты не назвал автора, – сказала Инесса Николаевна, когда зал немного поутих.
– Я автор! – ответил я, купаясь в лучах славы, с гордо поднятой головой. 
– Очень нескромно, Дима, – скривила губы Инесса Николаевна. – И очень похоже на… (тут она назвала того самого модного поэта).
Я хотел возразить, но… услышал смех. То есть, сначала это было злое хихиканье Толика Онупко, моего заклятого «друга», потом прошелестела  первая волна смешков, а затем начался молодой и отвязный лошадиный хохот.

Я бросился прочь! Я был в аду! Душа рвалась на части, а сердце выпрыгивало из груди! Слезы душили меня…
Я не помню, как оказался в кладовке, где технички хранили ведра, швабры, а иногда и отдыхали, сидя на ободранном старом стуле. Я поклялся никогда не выходить оттуда! Я ненавидел весь мир!
Вдруг дверь, скрипнув, открылась, и я увидел женский силуэт на пороге. Глаза, уже привыкшие к темноте, не сразу узнали в лучах ворвавшегося в каморку света Наталью Витальевну, нашу практикантку.
Должен вам сказать, что эта девушка, с выразительными голубыми глазами, развитыми бедрами, длинными стройными ногами и крепкой маленькой (по поводу размера мы, конечно, спорили) грудью под свитером, была для нас вожделением, мечтой, сумасшествием. Но главное – губы! О, какие у нее были губы! Припухлые, чувственные, манящие…
Наталья Витальевна подошла ко мне, молча взяла в ладони мою голову и поцеловала. В губы. Сладко. Долго. До мерцающих мошек в глазах…

Продолжения не было. Никогда. Не было больше у нас поцелуев. Никогда.
Только недавно я встретил ее в универсаме. Она очень располнела. Лицо расплылось. На носу очки. В стоптанной обуви и бесформенном пальто она стояла, смотрела на ценники и качала головой.
Я испугался и отвернулся, чтобы она не заметила меня.
А знаете почему?
Губы! Губы не изменились!










Закончились, подписанные страстью,
листы истории Ромео и Джульетты.
Пришли напасти, расцвели наветы,
закрылись двери в сказочное лето,
и бритва ищет узкие запястья.

Улыбки, превратившиеся в маски,
гримасы разошедшегося сброда,
и без опаски шастают уроды
среди давно уснувшего народа,
который кровь не отличит от краски.

Обратно ветер почему-то дует,
девичьи косы быстро расплетая.
Нужда разует, правда – вновь нагая,
вон ложь в одеждах ярких убегает,
и путь вперед никто уже не знает,
лишь где-то бабка вещая колдует.

Звук поцелуя сделал сказку грешной,
кликуши в пене перестали биться,
и я, смешной, со злом решил сразиться,
пусть знаю, что победы не добиться,
хотя и очень хочется, конечно.

Но день, мне в помощь, облака разрушил,
и солнце из чужого стало нашим,
запрет нарушив, снова пьем и пляшем,
спасая замороженные души!