О хрустальных стихах Сергея Ратмирова

«Я пою свою песнь о Великой любви...»
С. Ратмиров

Приступать к исследованию творчества поэта-современника нелегко. Нет многотомных критических изданий, нет исчерпывающей биографии, однако нет и стереотипов, навязанных в школьные годы. Опираться приходится лишь на собственные впечатления и интуицию. Получается общение с поэтом тет-а-тет, без посредства толкователей, что, с одной стороны, затрудняет понимание его творчества, зато с другой,  – избавляет от ошибочных клише, ведь даже величайшие критики и литературоведы воспринимают изучаемые произведения субъективно.
Мы рассмотрим и попытаемся проанализировать некоторые стихотворения Сергея Ратмирова. В его сборнике «Сто бесед о вечности» можно найти стихи самых разнообразных форм, размеров и тем, однако роднит их идея стремления человека к богоподобию, отречения от мелочности и себялюбия, страстей и гордыни ; ради обожения и растворения в Божественной Любви. Лейтмотив творчества влияет на выбор средств изображения. Поэт не приемлет тщеславной игры формами, каждое слово в его стихах точно выверено и выстрадано. Мы не увидим ни словоновшества, ни пустого символизма, ни примеров развоплощения предметного образа. Здесь все строго, умеренно и целомудренно, как в молитве. Художественность и красота достигаются благодаря абсолютной искренности поэта, изящности слога и некоторым литературным приемам, о которых мы скажем ниже.
В стихотворениях Сергея Ратмирова можно найти немало литературных аллюзий. Рассмотрим их: «Но вот полет и бунинскую грусть никак мне не забыть»; «Когда дом разбивал нам сердца…» (Бернард Шоу «Дом, где разбиваются сердца»); «...Поняв, что всякое движенье / Есть бой Кихота и его коня, / Снесенных шумной мельницей дотла» (Мигель де Сервантес «Дон Кихот»); «Зачем-то учу «чему-нибудь и как-нибудь» / Своих и не-своих детей...» (А.С.Пушкин «Евгений Онегин»); «Напоминает умершего Пушкина, / Над которым застыл Жуковский, / Вопрошая мертвого поэта о видении...»; «Мифологический сон окутывает любовное предание, / Которое в тютчевском древнем хаосе ищет космос...» (на подсознательном или полусознательном уровне поэт ассоциирует стихийные проявления природы с древним хаосом, о котором так замечательно пишет  Ф.И.Тютчев); «Гамлетовский театр с собакой, / Сидящей на сцене; / Булгаковские тараканьи бега, / После которых хочется кальдероновски заснуть…» (Педро Кальдерон «Жизнь есть сон»); «Приходит сон при отсутствии снов…» (ср. Э.По: «Всё есть только сон во сне»; У.Шекспир «Гамлет, принц датский» (пер. М.Л. Лозинского): «Какие сны приснятся в смертном сне?»); «...И вновь читаем оду «Бог»...» (Г.Р.Державин  «Бог»).
Выше отмечалось, что стихотворения Ратмирова отражают пройденный поэтом путь духовного становления, они религиозны, полны богословских откровений, поэтому неудивительно, что часто в них можно найти библейские аллюзии. Мы не станем приводить их все, остановимся лишь на нескольких: «Однако школа с весело-жестокими драками, / Девочки с обнаженными выше колен ногами / Предлагали недокушенное яблоко...» (Библия, Ветхий Завет, книга Бытия); «...Как приглашенного на древний пир, / Не захотевшего ответ Творцу держать» (Евангелие от Матфея, глава 22: 2-14). Кроме того, есть в сборнике «Сто бесед о вечности» стихотворение в прозе: «Знаешь! Я стоял у большого, пребольшого дерева. Огромные ветви его шевелились. Верхушка касалась голубого, преголубого неба! Лились слезы. И я понял, что – умер». Дерево из стихотворения слишком напоминает Древо Жизни из библейской книги Бытия – особое дерево, посаженное Богом посреди Эдемского сада, а также посреди улицы Нового Иерусалима, в тексте Пятикнижия Древо Жизни находится в тесной связи с Древом познания Добра и Зла. Мы понимаем, что слезы здесь символизируют очищение души, а под смертью подразумевается не буквальное прекращение биологического существования, но умирание (исчезновение) ветхого человека и рождение нового, обновленного Светом и Любовью, обоженного человека.
В поэзии Сергея Ратмирова присутствуют народные, фольклорные мотивы, словно возвращающие читателя к истокам, к началу человеческой цивилизации во всей ее простоте и неиспорченности (подробнее о фольклоре см. монографию С. Ратмирова «Миф и Библия в творчестве Максимилиана Волошина»), например: «Когда умру, не ставьте идола, друзья!»; «Чу! У околицы вечность беседу вела…»; «Длинна вьюжная дорога, / Снегом лепит степь-простор, / Тучи стелются угрюмо / И не слышен разговор. // Путник я уже бывалый, / Не сомкнет метель мне взор, / Сохранит тулуп хожалый, / Заберусь на старый двор. // Скрипнет древняя калитка, / Размету полой сугроб, / И с усталою улыбкой / Помолюся на киот. // Одинокая судьбина, / Наша жизнь – святой поход, / Слезы льются на дровинку, /Позади родной порог. // Вечный путь, о, вечный странник, / На роду написан мне, / Может быть небес избранник / Или пленник суеты?»; «Зеленеет поле, колосится рожь, / Не спеша, хожу тропинкой / Между самых, самых ярких, ярких звезд, / Обнимаясь с снежной синью…»; стихотворение в прозе «На горе-горе высоко церковь белая стоит…».
Нельзя обойти вниманием обращения писателя к истории, например, стихотворения «Десятый век, веселый век…» или «Поход Аскольда». Заинтересованность Сергея Ратмирова именно этим переломным периодом истории Руси выдает его приверженность русской национальной идее (имперской и православной); размышления о богоизбранности русского народа, об особом устройстве славянской души и о России как преемнице Византии. Действительно, в нескольких стихах из сборника «Сто бесед о вечности» мы можем найти подтверждение взглядов автора, близких к тому, что Достоевский называл почвенничеством, например, «В заклубившем морозном дыму...», «Памяти русского воина», «Музыкальный такт во сне...», «Была Святая Русь в весеннем перезвоне...», «Опять живу воспоминаньем о былом...», «Колокольный звон несется...», «Над Босфором стоят минареты...».
Прекрасное чувство такта и знание человеческой психологии, присущие поэту, доказывает и значительное количество музыкальных мотивов, словно программирующих нас пережить то, что задумал автор. К примеру: «Октябрь напевает дождливую мелодию...»; «Душа стремительно устала... / Мечтает о мелодиях Востока, / В которых слышима струна любви»; «На ресницах сыграю шопеновский вальс…»; «Ощутимо мелодия скрипки / Заиграет неведомый вальс»; «Музыкальный такт во сне, / Капли черного дождя / Не прощаются во мгле – / Время плачет вдалеке...»; «Мне стало больно. Мелодия тоски. Слеза...»; «А жить осталось так ведь мало... / Звенит мелодия, мелодия тоски...»; «Звучит мелодия дудуки. / Ведет в земную жизнь Христа...».
Миру звуков вообще уделяется особое внимание. Часто можно «услышать»  шепот или вой ветра, лепет ручья, шелест листвы, стук колес («...Стук колес, стук колес, стук колес... и Тишина!»). Кроме того, в некоторых стихах можно найти музыкальные аллюзии, не позволяющие читателю свернуть с намеченного автором эмоционального пути: «Становится грустно. / Из радио доносится голос малороса, / Обращенный к далекой Сьюзе...» (украинская группа «Океан Эльзы», песня «Сьюзи»); «Звучат «Слезы Армении» / В узком ущелье моей души...» («Слезы Армении» – армянская мелодия, исполняемая на дудуке). Подобная конкретика призвана помочь читателю до конца окунуться в грусть или радость поэта, не пассивно наблюдать чужие переживания, а самому прочувствовать их, погрузиться в изображенное состояние. Таким образом, у читателя создается эффект присутствия.
Понимание приведенных стихотворных строк невозможно без элементарных познаний в литературе и религии, истории и музыке, автор ожидает найти в читателе необходимый культурный уровень. Поэт говорит с читателем на равных, как со старым другом, поверяя ему свои тайны, скорби и радости, приглашая его в диалог, призывая к совместному поиску Истины. И действительно, если обратить внимание на обращения к читателю, мы найдем в стихотворениях только слово «друг», например: «...Когда, мой друг, твое признанье / Расстроит сладко сердце мне?..»; «...Только ты, мой милый друг, / Не покинешь, не забудешь... // Но надеюсь, милый друг, / Встретишь, а потом проводишь»; «...Неужель былой свободы / Чашу не испить, друг мой?..»; «...Простите, друзья, обернулся я вспять, / Молитва моя понеслась невпопад...»; «...Что осталось, милый друг? / Пишем письма в никуда?..». Есть у С. Ратмирова стихотворение-обращение к читателю: «Когда ты стал ничтожеством для ближних, / Не огорчайся – такая доля всех судеб. / Поговори с собой в уединенье, / И попроси прощения всех обид. // И не ищи поступкам оправданья, / Забудь вчерашний грустный бред, / И стань свободным от мечтаний, / Будь со-участником Бесед».
Поиск формы постепенно уводит поэта от силлабо-тонической системы и рифмованной размеренности. Поначалу это создает в переходных стихотворениях эффект обманутого ожидания, что помогает по-новому взглянуть на привычные образы, например: «...Этот Храм бесконечно люблю, / В Нем горят невечерние звёзды, / Моя Русь обернулась в ладью, / Закружив парусами дорогу».
С помощью размера и ритма Сергей Ратмиров создает потрясающее стихотворение, которое мы приводим полностью ниже: «Исчезает заря. Я по морю бегу. / Волны бьют по щеке, / А я плыть не могу. / Но тебя я не жду. Веселится волна – / Это чья-то душа полюбила меня. / Я смеяться хочу. И себя подарю... / Тихо шепчет волна: / «Я люблю... Я люблю...». Читатель словно чувствует возвратно-поступательное движение волн благодаря членению строк на две половины, равно как и шум прибоя явно слышится в строке «Тихо шепчет волна…». Вообще, в данном стихотворении преобладают свистящие и шипящие звуки: [с], [ч], [ш], [щ], [ж], [х]. Так что, его можно рассматривать в качестве примера использования аллитерации.
Отказываясь в дальнейшем от второстепенных рамок, С. Ратмиров отдает предпочтение свободному стиху, считая, «что в нем раскрывается сущность души. Свободным стихом создан фольклор и Библия. Пишешь, что уже известно» [из бесед с поэтом – А.К.].
Есть у стихотворений Ратмирова такая характерная черта – использование в начальной строфе неполных, коротких предложений, чаще всего содержащих только одно слово – существительное. Нельзя не признать эмфатичность приема парцелляции: выделяются наиболее значимые слова, им уделено особое внимание читателя; само же повествование или размышление приобретает некую «рубленность», указывающую на эмоциональное состояние литературного героя, например: «Ночь рядом. Тишина. Огней мерцанье»; «Вечер. Звездная пыль на висках»; «Ночь. Уходящая пора»; «Арена. Ревущие толпы. Сплошная стена»; «Булыжная мостовая. Арка»; «Свет дождя. Блаженная тишина!»; «Искра, огонек, костер. / Ночь, звезда, тишина. / Февраль, снегопад, тоска, / Творческий смысл Бытия». Последнее стихотворение почти полностью составлено из имен существительных. Здесь нельзя не вспомнить стих А. А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Если вдуматься в смысл каждого слова приведенного произведения, можно прийти к пониманию глубинной сути изображенных вещей: в каждом слове – поэтическая и философская бездна (см. статью С. Ратмирова «Духовная этимология русского слова»). Не нужно пространных объяснений, изысканных фраз. Все ясно на общечеловеческом, подсознательном уровне. Кстати, строка «Февраль, снегопад, тоска» отсылает нас к стихотворению Б. Л. Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать!», с которым несколько созвучно стихотворение Сергея Ратмирова: «Как хочется забиться в щель / И никого не видя плакать. / Ах, какая нежная капель / Сердце жутко жалит».
Выше говорилось об обилии фигур речи в поэзии С. Ратмирова, но самой распространенной все же следует признать антитезу. Можно привести огромное количество примеров: «Чтобы капли Бытия неслиянно слились...»; «Находясь в уединении – не один...»; «Ничего не читано, но как будто все прочитал...»; «Томление в абсолютном незнании кажущегося всезнания...»; «Таинственная непостижимость наполняет смыслом чуткое сердце...»; «Наступает абсолютное понимание в абсолютном непонимании...»; «Все таинственное ясно. / Размышлял я о Боголюбви, / Непостижимое ярко / Видим, когда не видать нам ни зги»; «Рожденная фраза – логический отблеск пути! / Вступаем в рождение теней, закутанных в образ любви. / Рожденная мысль – только в полнейшем бессмыслии. / Так значит, рождение Света есть Абсолютная Тьма!». И так далее. Но в чем же причина любви к «парадоксам антисмысла»? Ведь на первый взгляд, жизнь вполне определенна и однозначна. Однако когда человек начинает всерьез задумываться и искать, его раздирают сомнения и противоречия, выясняется, что мир антиномичен: «Пустота рождает творчество. Это антиномия. Но разве жизнь не такова?». Антиномии часто можно встретить в трудах богословов, творчество одного из них, Св. Дионисия Ареопагита, оказало некоторое влияние на поэзию Сергея Ратмирова.
В стихах Ратмирова можно найти пример антитетона, фигуры, противопоставляющей две мысли, но не образующей мнимое противоречие, в отличие от антитезы: «Белый голубь в лужу упал, / Крылья и лапы в себя подобрав, / Белый голубь сердце сорвал, / Вечности душу свою подарив. // Красные перья – черный провал. / Ранен навылет – уже не удал. / Очи прикрыты – пьяный дурман. / День завершился – другой не настал». Как видим, вся вторая строфа является ярким примером использования антитетона.
Считая стихи необходимой исповедью души («...Пишу неумелые, но вдохновенные стихи, / Исповедуясь Богу, друзьям и недругам...»), поэт не отвлекается на мимолетное и суетное, а размышляет о Бытии и Вечности. Вообще, в стихотворениях С. Ратмирова можно найти порицание суеты как отдаляющей нас от  конечной цели – обожения, например: «...Как прежде, правит балом суета...»; «...Размахнуться крылом не успевши, / Приземлила меня суета...»; «...Вечерние звуки – вокруг суета. / В душе переливы – сквозит пустота...»; «...Она [душа – А.К.] от этого страдает, / Что мир погружен жутко в суету...»; «...Мещанская суета и погибает душа...»; «Все суета», – сказал пророк, / Уже отправленный в изгнанье...»; «...Может быть, небес избранник / Или пленник суете?»; «...Господь ушел, осталась суета...».
Каждое стихотворение – это ступень лестницы, ведущей к Богу, это осмысление своего пути и предназначения. Чаще всего можно встретить яркие и емкие изображения состояния, от покаянно-смиренного до восторженно-возвышенного. Заметим, что автор избегает описания состояния покоя, противопоставляя такому эмоциональному вакууму гармонию, умиротворение, сопричастность.
Довольно распространенным и часто употребляемым структурным элементом, своеобразным введением в стихотворение, является обрисовка явлений природы (среди которых чаще всего повторяются закат, «золотая» осень, звезды, ночь) сильными, энергичными штрихами с использованием неожиданных сравнений и метафор. Такая обстановка сразу настраивает читателя на нужный лад, задает ритм всему произведению. Например: «Закатное солнце, подобно красной краюхе ржаного хлеба, / Плавно расположилось на небесном блюде, / Прикрывая свое совершенство расстрелянными тучами, / Нашептывая ветру свою всемирную тоску...». Как видим, приведенные строки изобилуют стилистическими приемами и фигурами, здесь можно отметить сравнение, метафору, эпитет и олицетворение. Образ косых закатных лучей очень распространен в творчестве Ф. М. Достоевского, он указывает на состояние предельного душевного напряжения героя и часто предшествует роковому исходу событий или принятию сложных судьбоносных решений. Данное же стихотворение заканчивается желанием «заснуть» после суеты, «И проснуться, / Озаряя лучами рассвет!»
Продолжая тему бытовых сравнений, приведем еще один пример начала: «Состояние души подобно яичной скорлупе, / Прижатой чьим-то сапогом, / Растресканной в тысячах кусочках...». Выше  указывалось отношение автора к свободному стиху... Язык Библии. Говоришь уже известное... Бытовые сравнения, а если точнее, притчи широко употребляются в Евангелии. Разумеется, там нет цели создать красочный художественный образ, притчи служат удобопониманию важных религиозных понятий. Внешне они просты и повествуют о повседневных делах человека, рисуют перед ним понятные каждому реалии. Тот же прием использует Сергей Ратмиров в двух процитированных стихотворениях. Талантливо изображая обыденные вещи, он точно передает состояние души литературного героя (или свое?), создает такое же настроение у читателя, что возможно благодаря прогнозируемой реакции человека на созданный образ. Нельзя не согласиться, поэт замечательно разбирается в психологии.
При чтении стихотворений Сергея Ратмирова читатель обращает внимание на часто используемые повторы. Можно выделить несколько видов: синтаксические (параллелизм), фразовые (рефрен), лексические (анадиплосис). Отметим также, что наряду с точным повтором, автор употребляет и неточный, в котором чаще всего имеет место хронологическое развитие и прогрессирующая градация. Остановимся подробнее на каждом из выделенных явлений, проиллюстрировав их яркими примерами.
В качестве примера лексического повтора в стихотворениях С. Ратмирова рассмотрим анадиплосис, или подхватывание, который можно определить как повторение одного или нескольких слов таким образом, что последнее слово первой части отрезка речи повторяется в начале следующей части. Тем самым они связываются в единое целое: «...Между самых, самых ярких, ярких звезд...». Более того, у читателя, кроме ощущения единства высказывания, возникает чувство усиления эмоционального образа. Заметим, что прилагательное «яркий» употреблено в строке дважды, т.е. качество усиливается в два раза. К тому же, использование аналитической формы сравнительной степени прилагательного «яркий» и ее двойное повторение способствует дальнейшему двукратному усилению впечатления. Таким образом, автор четырехкратно увеличивает у читателя ощущение яркости звезд.
Пример точного синтаксического повтора можно видеть в стихотворении «Снегопад, снегопад!». Это, пожалуй, один из немногих примеров использования данного приема. Причина редкости его употребления кроется, на наш взгляд, в статичности и перегруженности, которые он придает тексту. Однако автору удается создать совсем другое впечатление. Выбрав отглагольное существительное, изображающее настолько сильное природное явление, удвоив его в строке, подкрепив его энергетику восклицательным знаком и расположив анафорически в каждой строфе, поэт достигает не только динамики, но и создает образ «снежного потопа», яростные завихрения которого, видимо, символизируют душевные метания литературного героя: от боли, вызванной непониманием и злобой окружающих («Бьют в который уж раз, / А другого не жду…»), и «состояния капкана», находясь в котором, человек уже не может не любить («Мне б уйти наугад, / Но прибитый к Кресту…» и «Как любить я хочу, / И обнять всех подряд, / Не смахнувши слезу…»), до победы над тоской, до светлой радости («Я тебе очень рад, / Победил ты тоску…») и твердой веры  в правильность избранного пути: «Снегопад, снегопад! / Не потушишь свечу! / Мой огонь не погас, / Ибо к Богу иду!».
В качестве еще одного примера употребления точного повтора можно привести стихотворение «Звучит мелодия дудуки…». Как и в некоторых других стихах, в нем чувствуются восточные мотивы, навеянные творчеством Максимилиана Волошина (например, цикл «Киммерийские сумерки»), столь почитаемого автором (см. монографию Сергея Ратмирова «Миф и Библия в творчестве М. Волошина»). Дудук – музыкальный духовой инструмент, распространенный среди народов Ближнего Востока, – издает грустные звуки, похожие на завывание ветра в расщелинах гор или в кронах деревьев. Такие мелодии заставляют позабыть обо всем земном и задуматься о душе и вечности, воображение рисует слепящие пустыни и оазисы, небольшие восточные хижины, неспешные ручьи и теплый ветер, несущий запах моря. Эта музыка сладко томит душу печалью, словно человек скучает по кому-то или чему-то очень близкому и дорогому: «И я так чувствую разлуку, / Как будто было все вчера». Точный повтор строки «Звучит мелодия дудуки…» в этом стихотворении позволяет создать атмосферу тянуще-острой грусти и неземного томления души, ищущей Христа: «Звучит мелодия дудуки, / Ведет в земную жизнь Христа…».
Как видно из примеров, многократный точный повтор служит усилению производимого эффекта. Благодаря выбору динамичных элементов (снегопад и мелодия) и тонкому изображению изменяющихся и нарастающих чувств, автору удается избежать статичности, свойственной этому приему.
Примеров неточного повтора в стихах С. Ратмирова существует немало. Пользуясь этим приемом, автор заостряет внимание читателя на каком-либо значительном событии или переживании. Внося изменения в повторяющиеся структуры, он либо изображает дальнейшее развитие событий, либо дает описываемому субъективную оценку, например: «Десятый век, веселый век... // Десятый век, печальный век... // Десятый век, угрюмый век... // Десятый век, смертельный век... // Десятый век, ответный век... // Десятый век, походный век... // Десятый век, тяжелый век... // Десятый век, развратный век... // Десятый век, Блаженный век... // Десятый век, последний век... // Десятый век, наш чудный век...». Время Крещения Руси – действительно важная дата в истории страны. Принятие Христианства и связь с Византией до неузнаваемости изменили обычаи и нравы жителей когда-то языческой страны. Русь постепенно перерождалась, изменения эти происходили на фоне борьбы за власть и народных возмущений. Человек не мог в один миг отказаться от своего прошлого и традиций предков, отстать от прежних грехов и принять Истину. Нельзя сказать, что волнения, начавшиеся в конце X века, вскоре утихли. Языческие рецидивы имели место и в последующих веках, однако не носили уже столь ярко выраженный характер. Нет ничего странного, что автор останавливает наше внимание лишь на Х веке, ведь главным событием все же остается Крещение. В «Исповеди русского путника» Сергей Ратмиров пишет: «Крещение Руси означало вхождение в Бытие».
Повторение одного или нескольких слов служит для усиления производимого ими впечатления. Неточный повтор позволяет расширить значение и эмоциональную наполненность использованной единицы: «Вой ветра, несущего стоны и плач... // Вой ветра, несущего горести вскачь...». Как видим, благодаря амплификации и без того тяжелый образ усугубляется, вырисовывается еще мрачней. «Вой ветра» сам по себе - уже довольно печален и зловещ, а дистантный повтор «несущего стоны и плач <...> несущего горести вскачь...» создает нарастающее ощущение горя и безысходности.
В поэзии Сергея Ратмирова зачастую невозможно отделить неточные повторы с описанием хронологической последовательности событий от повторов с нарастающим изменением эмоций, поскольку первое неразрывно связано со вторым. Пожалуй, такую связь  даже можно назвать взаимообратной. Понять это нам помогут примеры, один из них: «Все начинается с рожденья... // Все начинается с Крещенья... // Все начинается с сомненья... // Все начинается с крушенья... // Все начинается с прозренья... // Все начинается с ... начала...». Перед нами цикл жизни, в данном описании каждый читатель узнает свой жизненный путь. И если рождение и Крещение можно однозначно назвать хронологическими вехами в жизни, то сомнение и прозрение принадлежат скорее к области эмоций. Однако этими же словами можно метонимически назвать целые этапы в человеческой жизни, перенося, таким образом, их значения из эмоциональной сферы в область временн;го порядка. Отметим также философскую глубину и бесконечность изображенного в стихотворении цикла, где рождение и Крещение не следует рассматривать только буквально. Сомнения, крушения и прозрения могут всю жизнь сопровождать человека, вновь и вновь приводя его к неизбежному осознанию истины, вслед за которым наступает перерождение, затем новые сомнения и т.д. Знания нам даются поступенчато, для каждого возраста (и биологического, и духовного) свой уровень, поэтому нет ничего удивительного в том, что мы приходим к Истине не прямо, а по восходящей спирали.
В последующих стихотворениях мы не увидим бесконечных циклов, хронология и духовный рост линейны и необратимы. Приведем один из немногих примеров регрессивной градации, или ретардации, когда каждая последующая часть высказывания оказывается менее насыщенной эмоционально: «Костер души моей пылает... // Костер души моей играет... // Костер души моей сгорает... // Костер души моей стихает...». Образ огня или раскаленного металла (см., например, в монографии поэта: «…Мифологема огня, воплощающая в себе начало и финал жизни, а значит всю картину бытия») довольно распространен в богословии, например, в трудах Св. Дионисия Ареопагита, чье творчество, как уже указывалось, несомненно оказало влияние на поэзию Сергея Ратмирова. Слово «костер» имеет сильную эмоциональную окраску, несет ощущение неконтролируемой и всепожирающей страсти, что подкрепляется словом «пылает» из первой строфы. Такое состояние губительно и, если дойдет до точки невозврата, пламя костра сожжет душу дотла. В стихотворении же видим другое развитие событий: костер постепенно стихает. Обратим внимание на выбор слова «стихает» – от «тихо», «тишина». Не угасает костер, не превращает душу в угли, но стихает, дарит умиротворение и тишину, в которой наступает прозрение: «…Листва последний миг скрывает, / Но я молюсь сквозь слезы на ветру».
Образы пути, дороги, путника весьма распространены в поэзии Ратмирова. Они имеют философский или религиозный смысл, символизируя жизнь в целом и духовное становление в частности. Рассмотрим следующий пример: «Я шел средь ночных тополей... // Я шел, не печаля бровей... // Я шел все быстрей и быстрей...». Изложение открывается образом человека, идущего в ночи, блуждающего во тьме. В неверных и скудных лучах ночных светил путь лишь угадывается, а конечная цель не видна. Мы понимаем, что автор проводит аналогию с жизнью, цель и смысл которой человеку зачастую неясны. Он идет наугад, встречая на своем пути преграды и разочарования, и нужно иметь сильную душу и крепкую веру в то, что путь не напрасен, чтобы не впасть в бессильное уныние из-за испытаний, чтобы продолжать идти «не печаля бровей». Чем старше становится человек, тем сильнее ускоряется ход его жизни, тем непреодолимей становится желание вникнуть в смысл пути и узнать конечную цель, что выражено словами: «Я шел все быстрей и быстрей...».
Еще один пример использования неточного синтаксического повтора, в котором снова встречаем образ идущего человека: «Я шел по дороге, ключами звеня... // Я шел по Земле, только тайну любя... // Я шел по тропе, никуда не глядя... // Я стал у дороги. Немеет душа...». Как видим, в первых трех строфах повторяются слова «я шел», что указывает на непрерывность познания мира и себя. Путнику изначально было задано правильное направление и даже были даны ключи к пониманию чего-то важного, но со временем он сбился с дороги и стал блуждать по всей Земле, ища потерянную истину во всем таинственном. Осознав смысл евангельского стиха: «Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Матф.7:13), путник ступает на тропу, не глядит более по сторонам в поисках развлечений и чьего-то одобрения; он сосредоточенно работает над собой и вдруг подходит к той самой дороге, с которой когда-то бездумно свернул. Заканчивается стихотворение словами: «И Вечность свою на заре повстречал».
Не менее часто мы можем встретить образ песни в поэзии С. Ратмирова. Очевидно, у автора песня служит символом творческой деятельности и духовной жизни, например: «Я пою свою песню о Вечной любви... // Я запел свою песнь средь лесной тишины... // Я запел свою песнь, но изменчивы дни... // Я запел свою песнь. Говорят: «Замолчи!»... // Но... Пою свою песнь о Великой любви...». В приведенном примере наблюдаем сочетание прошедшего и настоящего времен в повторяющихся строках: «запел – пою», причем  начинается и заканчивается стих именно глаголом настоящего времени, таким образом, непрерывная песнь  о Великой и Вечной любви словно окольцовывает произведение, давая понять читателю, что, несмотря на различные препоны и неприятие со стороны даже самых близких людей, человеческая жизнь есть гимн любви, которая никогда не перестает (1 Кор. 13:8). Герой стихотворения осознает это средь лесной тишины, наедине с природой; однако вслед за этим начинаются испытания и непонимание, призыв быть как все, не выделяться из толпы. Но, раз запев эту песню, приняв в свою душу любовь, человек уже не может остановиться, ибо отречение от нее вернет в состояние хаоса и несвободы. Мы не замечаем рабства страстей, пока не увидим свет Истинной Любви, и добровольно вернуться во тьму после этого стократ тяжелее, чем было жить в греховной не-свободе.
Следующее стихотворение как нельзя лучше показывает, что для духовного перерождения человек порой должен потерять все, что имел и к чему стремился, пройти через отчаяние и страх смерти: «Осталась жгучая тоска... // Осталось песнь допеть свою... // Осталось вновь найти Тебя... // Осталось... Вечность. Красота...». Только смирившись и отдав себя в волю Творца, человек способен обрести гораздо больше, чем когда-либо имел, найти сокровище, с которым уже навек пребудет сердце его (Мф. 6:21). Повторение слова «осталось» говорит о том, что жизнь человеческая конечна и суетна, однако далее автор пишет о непреходящей Красоте, о Вечности, которой может причаститься человек, нашедший Бога.
Близко по теме стихотворение «В дни великих потрясений». Повтор данной строки в строфах рисует перед читателем ужасную картину личных трагедий и потерь, катастроф и горя, когда беда уже не сближает никого («В дни великих потрясений... / Ухожу в уединенье...»), каждый человек оказывается перед выбором: пойти по легкому или по правильному пути («В дни великих потрясений... / Я стою на перепутье...»). Человек, пошедший по узкому правильному пути, очистившись жгучим раскаянием, становится нищ духом, понимает, что каждый за всех виноват, ибо все согрешили перед Богом, грешней же всех почитает себя самого («В дни великих потрясений / Знаю, что настал и мой черед / Отвечать за смуту мнений...»). Смирение и покорность воле Божьей становятся натурой обновленного человека, который, отметя все ветхое, возвращается к своему первозданному облику («Лишь молитву тихо прошепчу… / И покойно молча отойду»).
Стихотворение «Никогда, никогда не забуду…» по задумке поэта показывает все великолепие и разнообразие вселенной: дни и ночи, север и юг (приведем, кстати, цитату из монографии Сергея Ратмирова «Миф и Библия в творчестве М. Волошина»: «…В фольклорной и литературной традиции четыре стороны света означают земное бытие, которое является иконой небесного»), ветер, звезда, луна… Словно первый человек в день своего сотворения, мы осматриваемся и восхищаемся красотой увиденного и величием Творца. Но, как и первые люди, по гордыне своей отпадаем от Бога. А потом стремимся уверовать, невзирая на неодобрение окружающих. Хотим надеяться на прощение, хотим прийти к любви. Три христианские добродетели: Вера, Надежда и Любовь (1 Кор. 13:13) упоминаются в этом стихотворении, именно их ждет от  нас Бог, именно в них чудо, спасение и Красота. И при помощи повторяющихся в каждой строфе слов «Никогда, никогда не забуду…»  С. Ратмиров подчеркивает важность этих добродетелей, главная из которых, конечно же, Любовь: «…И в раздолье душа распевала / Бесконечное вечно Люблю». 
Тему осмысления своего предназначения и жизненного пути продолжает стихотворение «Что осталось мне от детства?». Заметим, что у поэта особое отношение к детству, сформировавшееся, судя по всему, под влиянием евангельского стиха: «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18: 2-3). Состояние детской чистоты и простоты не раз упоминается Сергеем Ратмировым как однажды утерянное и уже недосягаемое, но тем не менее вожделенное (см., например, стихотворения «Где найти на земле невозможное средство, / Чтоб вернуться опять в безмятежное детство?..», «Давно хотелось убежать мне в несказанный миф, / Вернуться в детство и понять свой страннический стих…» или «В детстве мне вручили Камень сознания…» и ностальгические строки «...Не угонюсь за детства чистым кораблем...», «Я ухожу в прошедшее начало, / В котором есть хоть капелька любви…»). Таким образом, детство в понимании поэта не просто отрывок в самом начале жизни и даже не фундамент для дальнейшего становления личности, но неиспорченная первозданность души, время чистых и светлых стремлений и воспоминаний. Такое восприятие детства роднит поэта с Ф. М. Достоевским, написавшим в романе «Братья Карамазовы» следующее: «Без святого и драгоценного, унесённого в жизнь впечатления не может жить человек <...> Именно оно создаёт капитал для дальнейшей жизни <...> Прекрасное, святое воспоминание, сохранившееся с детства, – может быть, лучшее воспитание и есть, если много таких воспоминаний набрать с собою в жизнь, то и спасён человек». В «Исповеди русского путника» находим такие слова С. Ратмирова: «Итак, человек есть Образ Божий, но в чем его подобие? Святые Отцы говорят, что Образ присущ человеку, подобие же необходимо стяжать. И это стяжание должно происходить в добре и любви, в направлении всей своей силы воли на пути к Царствию Божию. Естественно, что не всякий способен уподобиться Богу, исполнять заповеди, но кто понимает смысл Образа, по которому создан человек. Во имя этого и необходимо возвращение к Началу, к детству человекобытия, к Крещению, когда происходит восстановление Образа и прерванной связи с Абсолютной Любовью».
В стихотворении «Что осталось мне от детства?» все строфы содержат вопросы, найти ответы на которые пытается каждый человек, осознавший конечность земного бытия и вечность своей души: «Что осталось мне от детства?.. // Что осталось мне в наследство?.. // Что осталось мне на время?.. // Что осталось мне навечно?..». Видим, что в двух последних вопросах противопоставляется временное и вечное, материальное и духовное, причем к непреходящему автор причисляет «…Слово, сказанное вскользь, / И шептание молитвы, / Превратившееся в стих!». Молитва для поэта есть стих, равно как и стих – личная молитва, творящаяся ради Всевышнего, прославляющая Его. Ранее говорилось об отношении С. Ратмирова к стихам – «исповедь души» – так он определяет свое творчество.
Нередки в поэзии Сергея Ратмирова параллельные конструкции, являющиеся разновидностью неточного повтора. Данный прием, на наш взгляд, придает стихотворениям некоторую структурную упорядоченность и, тем самым, вызывает в читателе чувство завершенности и систематичности вселенной, рассмотренной в призме поэзии. Например: «Звездное небо. Одинокий луч... // Лунная ночь. Одинокий путь... // Душная тюрьма. Заглушенный вздох...». Звездной, лунной ночью герой стихотворения размышляет о своем пути, чувствует себя совершенно одиноким, уставшим и слишком земным, неспособным воспарить. Тело и привычная обстановка становятся для него душной тюрьмой, из которой, кажется, уже не найти выхода. Слова С. Ратмирова: «…Одинокий путь / С детства мне был напророчен…» вызывают в памяти строки стихотворения Б. Л. Пастернака «Гамлет»: «…Но продуман распорядок действий, / И неотвратим конец пути. / Я один, все тонет в фарисействе…». Однако в стихотворении Сергея Ратмирова читатель чувствует, что надежда еще теплится в душе человека, согретой единственным значимым воспоминанием о «милом друге», способном освободить его из капкана смертельной тоски.
В следующем стихотворении нет столь угнетающей атмосферы. Здесь снова встречаем любимый автором образ дороги: «Люблю осеннею порою / Ходить печальною дорогою в ночи... // Люблю шуршащею листвою / Пропеть свои рожденные стихи... // Люблю, обнявшись со звездою, / Стать частью этой красоты...». «Дорога в ночи»… Выше нам уже встречался данный образ, в нем прекрасно обрисована суть человеческой жизни – постоянное движение, но куда? Мы можем лишь предполагать, что увидим в конце пути. Дорога таит в себе соблазны и разочарования, может, потому автор и называет ее «печальной». Еще один распространенный образ, образ осени, напоминает читателю о пушкинских мотивах. Унылость осени, возможно, объясняется увяданием природы, а в символическом плане, пожалуй, намеком на конечность земного бытия. Но мы помним, что, по Пушкину, осень еще и «очей очарованье», буйная яркость красок воспринимается острее от осознания того, что красота эта скоромимоходяща. Человек, живя последним мгновением, стремится оставить след в вечности, он вдохновенно творит и поет «свои рожденные стихи», он чувствует себя причастным ко всему, понимает, что он – часть целого, часть непреходящей Красоты.
В другом произведении находим еще один пример употребления параллельных конструкций: «Утро. Дорога. Прочитана исповедь... // Песня. Молитва. Небесная проповедь...». В отличие от образа осенней ночной дороги, номинативные предложения из первой строки стихотворения наполняют душу надеждой и предчувствием чего-то светлого и великого. Прочитанная исповедь указывает направление пути, вторая строка стихотворения изображает состояние, к которому автор хочет привести и читателя: «Солнце восходит и радость в душе». Далее находим цепочку слов: стих – песня – молитва, словно ступени лестницы, они ведут человека вверх. Подходя к Абсолютному, он замолкает в благоговении, и «Небесная проповедь / В сердце заходит и стынет в слезе». Исповедь очищает душу, творчество и молитва возвышают ее, небесная проповедь полностью перерождает. Человеку открывается истина и глубинный смысл бытия.
Те же этапы познания видим в следующем стихотворении: «Свет дождя. Блаженная тишина!.. // Свет Любви. Непостижима она!.. // Синева. Радостный смысл Бытия!». Тишина и благоговение, непостижимость Божественной Любви, и именно в этой непостижимости понимаем смысл Бытия. Это тот самый Божественный Мрак, в котором Св. Дионисий Ареопагит видит Свет (см. «О мистическом богословии», глава 1).
В стихотворениях Сергея Ратмирова есть несколько примеров рефрена, в начале и в конце произведения повторяется либо одна строка, либо вся строфа. Уже упоминалось уподобление автором своих стихов песням, в песнях же зачастую присутствует припев, повторяющий главную, наиболее эмоционально окрашенную мысль. Например: «Свобода ходит вслед за нами, / Меняя такт привычных волн. / И звезды плещут в океане, / Терзая мыслью о былом». Здесь рефреном является вся строфа, тогда как в следующем примере повторяются такие строки: «В море бездны вышел я…», «Буду плыть я для Тебя» и «Но плывет моя ладья». В них улавливается краткий смысл всего стихотворения: в бурном житейском море человек полагает себе ориентир и цель - он «плывет» ради Бога, видя в том Его волю. Ладью бьют шторма, но она продолжает плыть, потопить ее невозможно, ибо она находится под Божьим водительством. В своем монументальном произведении «Исповедь русского путника» Сергей Ратмиров пишет: «Невзирая на ветры и штормы, на гибель некоторых гребцов, на бунт отдельной части матросов, капитан – Христос вел человечество к спасению, давая надежду и обетование, укрепляя тех, кто даже пострадал до смерти. Ибо у Бога нет смерти…».
Еще одной характерной чертой в стихах С. Ратмирова является образ душевного напряжения (что сходно с кинематографическим термином «саспенс» (англ. suspense – неопределённость, беспокойство, тревога ожидания, приостановка; от лат. suspendere – подвешивать) – состояние тревожного ожидания, беспокойства. В русском языке этот термин употребляется только применительно к кинематографу и изредка к литературе: словом «саспенс» обозначают художественный эффект, особое продолжительное тревожное состояние зрителя при просмотре кинофильма; а также набор художественных приёмов, используемых для погружения зрителя в это состояние). Читатель чувствует, словно перед ним вот-вот откроется что-то неведомое, но давно ожидаемое, назовем это предвкушением Откровения. Отсюда и такие строки: «Сентябрь. Вечер. Тоска. / Путь, совершаемый на волоске. / Он бесконечен, душа в лепестке, / Звезды в ладонях. Мольба?! / … и Тишина!».
В конце таких напряженных стихотворений мы, вслед за поэтом, переживаем катарсис от того, что получили долгожданный ответ: «...После которых хочется кальдероновски заснуть… / И проснуться, / Озаряя лучами рассвет!».
В подобных стихах автор ведет нас за собой туда, где уже побывал; он хочет, чтобы читатель, доверившись ему, тоже увидел ту красоту и простоту, которая так потрясла поэта. Мы проходим весь путь, от разочарований и сомнений – до осознания сопричастности и соборного единения. Мы вникаем в смысл творения, познаем Истину, ищем в себе Любовь. К примеру: «Огоньки... Слепота!.. Суета!.. Бог и я!»; «Я шел и вовеки буду идти. Видимо, в этом – смысл Бытия! С Тобою и для Тебя!»
Поэзия С. Ратмирова – уникальное явление, она не только влияет на мысли и чувства читателей, но и направляет наши души к Свету. Поэт не довольствуется лишь изящным описанием своих чувств и открытий, он стремится  подтолкнуть нас к духовному перерождению.
Понятно, что в такой поэзии не может быть фальши и бессмысленной игры пустыми формами. Каждый стих – жизнь, каждая фраза эмпирически проверена, каждое слово правдиво.
Как написал о поэте Юрий Заяц: «Поэтический мир, поэтическая индивидуальность Сергея Ратмирова – это разговор со временем, с Вечным о себе, о постижении ценностей, без которых немыслим человек. Его слова наполнены не только самоценностью реального смысла, они по сути своей всегда многозначны и воспринимаются в различных ипостасях, но одно остается неизменным – они одухотворены. В основном ориентируясь на малые жанры лирики, С. Ратмиров предельно лаконично и вместе с тем философично дает представление о системе ценностей, в которой пребывает сам, соприкасаясь с Божественным провидением. В этом смысле его стихи можно назвать духовными; это стихи человека, желающего постигнуть Бога, но до конца еще не слившегося с Ним» (литературный альманах «Взаимность. 25 лет»).
Стихи Сергея Ратмирова невесомы и хрупки благодаря изысканным образам («Жемчужной россыпью рассвета / Мне озарился Свет Любви...»), чисты и искренни, как молитва. Они требуют внимательного прочтения и не сразу откроют читателю все многообразие и глубину восхитительно искрящихся, трепетных граней, в которых отражается Путь и тонкая душа поэта.
В заключение, пожелаем Сергею Ратмирову долгих лет, вдохновения и творческих успехов. Как сказал о себе поэт: «...Итак, по-прежнему в пути. / Невероятное случится».


Рецензии
Думаю, что это самое тонокое исследование моего творчества на сегодняшний день. К сожалению, глаза читателей настроены несколько однобоко, и не видят очевидного. Ты увидела. Спасибо!

Сергей Ратмиров   20.01.2013 16:49     Заявить о нарушении
Вам спасибо! В том числе и за то, что объяснили некоторые моменты.

Анна Козырина   23.01.2013 15:15   Заявить о нарушении
Себя, кстати, объяснять сложно

Сергей Ратмиров   12.05.2014 00:22   Заявить о нарушении