Планета Николая Рубцова

Первый раз с именем Рубцова я столкнулся вот как. Когда мне было лет одиннадцать - двенадцать, неожиданно все — радио, телевидение, газеты — вдруг одновременно начали говорить о Рубцове, как будто соревнуясь в изобилии превосходных степеней, относимых к его имени. Из всей этой шумной кампании запомнилась мне и поразила тогда одна фраза из документального фильма о Рубцове: «Россия ждала нового Блока...»
Не знаю, что создатели фильма имели в виду: может быть, размер поэтического гения, или силу пророческих свойств. Но поразило само сопоставление имен — Александр Александрович Блок, имя которого само собой возникает при перечислении великих русских литераторов, и Рубцов, который, по моим тогдашним представлениям, был горьким пьяницей и вообще крайне непутевым человеком. Да и умер-то он только недавно. А какие могут быть в наше время великие поэты?
К несчастью, стихов я тогда не читал совсем, и поэтому вот такое отношение к Рубцову держалось у меня еще лет десять. Но даже когда начал читать его стихи, не сразу понял, что он в действительности означает для всякого пишущего и читающего на русском языке. Причина тут, видимо, в том, что для понимания любого творчества вообще надо, что называется, духовно созреть. И, мне кажется, здесь есть интересная зависимость: чем более гениальными являются стихи, тем большему числу людей они понятны и дороги, то есть тем меньший уровень духовной зрелости требуется от читателя для зарождения любви к ним. Для зарождения любви, а не для глубинного понимания.
Например, именно поэтому почти все мы с раннего детства начинаем любить Пушкина. Гениальный поэт тем и отличается, что способен примирить огромное количество разнообразных вкусов. И на любви к стихам Николая Рубцова сходились уже настолько разные по художественному восприятию люди, что просто диву даешься... Впрочем, иногда оказывается: Николай Рубцов — лидер «тихой» поэзии. Вы, наверное, тоже частенько встречали такое определение в критических обзорах, во вступительных статьях к выходящим посмертным сборникам Рубцова. На мой взгляд, это редкие по своей отвратительности слова. Мало того, что они подменяют единственно возможное деление поэтов на хороших и плохих делением на «тихих», «громких», «эстрадных», «деревенских», «городских» и тому подобные бессмысленные градации, так этим еще и искусственно, насильственно снижается значение Рубцова как русского поэта. Лучше уж ничего не говорить, чем вот так по-приятельски и свысока похлопывать по плечу человека, который стоит неизмеримо выше тебя и в личностном, и в художественном плане.
История делает свое дело. Чем дальше движется время, давая нам возможность уйти от сиюминутных оценок и пристрастий, позволяя нам сравнивать и сопоставлять, тем выше поднимается планета Николая Рубцова. И нам, вологжанам, остается лишь радоваться и удивляться тому, что наша достаточно холодная и болотистая местность дала миру такого человека. Я могу только гадать, с какой силой и мощью развернулся бы его поэтический дар, родись Рубцов в эпоху бурных гражданских потрясений. Быть может, мы бы увидели второго «Бориса Годунова»? Бог весть…  Но даже не пережив революцию, задев Великую войну только краем детских лет, Рубцов оставил нам стихи, свидетельствующие, что нашим современником был гений.
Потому что
«...где-то в зверином поле
сойти и пойти пешком…»
— жизненно необходимо и для русской нации, как исторической общности, и для человечества в целом. Я бы хотел особо остановиться на этих двух строчках, совершенно парадоксально встающих в контексте стихотворения «На Родину!» То есть, уже сейчас можно говорить об опережении Рубцовым своего медленного времени на двадцать пять лет. К каким «новым» старым истинам мы придем еще через некоторое время? Быть может, стихи Рубцова приобретут совершенно удивительное звучание благодаря своему провидческому характеру.
Настоящую поэзию можно условно разделить на два могучих потока, которые текут, главным образом, независимо друг от друга, иногда краями сливаясь. Один их них — это стихия поэтического безумия, поэтического сумасшествия, когда мысль и выражающий ее язык совершенно забывают о своих земных человеческих корнях и основах, и воспаряют в бесконечность, и дух захватывает, глаза слепит от яркости, необычности, смелости бурлящего словесного волшебства. Другой поток — это стихи, написанные так называемым  «простым» языком. Писать их, наверное, еще трудней — такие стихи должны быть невероятно глубоки по мысли, чтобы получить право называться стихами. И Николай Рубцов делает совершенно непостижимую вещь: мало того, что он пишет стихи неисчерпаемой глубины, стихи бесконечного перечитывания, он еще умудряется найти единственное расположение достаточно простых слов, которое оказывает безошибочно опьяняющее, очаровывающее действие. Невозможно проанализировать, как он этого добивается. Если б этому можно было научиться!
Теперь я хочу остановиться на очень популярном заблуждении, которое бытует среди многих, очень многих читателей Рубцова. И я чуть выше отдал дань этому заблуждению. Речь идет о мнимой «простоте» рубцовских стихов, об их некой «безыскусности». Часто это ставится в заслугу Рубцову, определяется как характерная черта его поэзии. Здесь нужно привести принципиальное возражение: простота и естественность у Рубцова возникают не от свойств выбранного им языка, не от ограниченности словарного запаса или уровня знаний, а от глубины постижения жизни. Язык определяется тем, что здесь «дышат почва и судьба», дышат ровно и могуче, и такой же могучей силой и глубинным знанием дышат многие и многие рубцовские строки.
А для любителей «простоты» у Рубцова приведу здесь совершенно сюрреалистическое, потустороннее его стихотворение, которое, к тому же, оказалось до жути пророческим:

Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском, и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое...
Я не верю вечности покоя!

Читая стихи крупного поэта, всегда хочется определить — хотя бы для себя — его главную черту, главную особенность его творчества. Когда я читаю стихи Рубцова, у меня само собой возникает единственное слово — «гармония». Можно назвать Рубцова поэтом гармоничного мироощущения. Всем нам известны его многочисленные жизненные и бытовые неурядицы, но это лишний раз доказывает, как высоко во внеземном пространстве он находился уже во время своей земной жизни. На мой взгляд, из стихов Рубцова, взятых в совокупности, прямо встает понимание мира как единого и неделимого, и понимание себя как частицы этого единого мира, несущей все его свойства.
Именно с этой точки зрения я хотел бы ответить на очень важный и часто возникающий вопрос о взаимоотношении творчества Николая Рубцова и творчества Сергея Есенина. Рубцова называют продолжателем есенинских традиций в поэзии и даже его учеником. Конечно, многие люди при ответе на вопрос «Кто ваши любимые поэты?» ставят их рядом и называют подряд: Есенин, Рубцов...
Я считаю, что согласиться с этим значило бы согласиться с поверхностным взглядом на поэзию вообще и на двух великих поэтов — в частности. Ведь главная суть Есенина — это свобода, свобода, не знающая сколько-нибудь видимых границ, вольный, но гибельный полет души в бесконечность. Если мы выйдем на уровень обобщающих определений, мы легко увидим то, как соотносятся между собой поэтические миры Есенина и Рубцова. Свобода и гармония — вот вам прекрасная иллюстрация к твердо зазубренному нами диалектическому закону единства и борьбы противоположностей. Свобода ведет к разрушению гармонии, гармония требует ограничения свободы, но только вместе, в единстве, могут они дать более полную картину мира. Вот так и Есенин с Рубцовым — они как бы с разных сторон освещают кипящее вокруг нас погруженное во мрак пространство, и мы видим жизнь во всем горячем биении ее пульсов...
Ф. М. Достоевский писал о Пушкине: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем». Унес ли с собою в гроб тайну Рубцов? Я без колебаний отвечаю: «Да!» И очень жаль, что разгадыванием этой тайны никто из серьезных литераторов не занимается. Но представим себе на миг, что Рубцов не умер 19 января 1971 года. Вот он живет, живет, доживает до 1975 года, до 1977, до 1980, до... Не знаю, как вам, а мне при этой мысли становится страшно. Он бы все равно умер, он не смог бы жить в такой России.
Но все кончилось еще восемнадцать лет назад. Остались лишь стихи. Стихи, которые не умрут никогда.


С. НЕПРЯХИН,
инженер-конструктор 358 отдела.