Семейное счастье

У Патьи было три дочери и ни одного зятя. Свою обделенность жизнью она чувствовала ежечасно. Внуки, зятья на иномарках, дочки с дорогими подарками – всё это было у других, не у неё.
– Умница какая у Халимат выросла, – сетовала она. – Не успела школу закончить – уже в чьём-то доме в углу стоит, замуж вышла!
Дочери Патьи, тонкостанные, светлоокие, ироничные, молча улыбались. Она украдкой вскидывала на них глаза, вздыхала. Слава Аллаху, не в неё пошли – в отца: немногословные, с таким же ясным взглядом, тонким станом и нетающей насмешливой грустью в глубине глаз.
– У людей как у людей, - жаловалась она мужу вечерами. – Зятья, внуки, полный дом. Чем наши дочки хуже этих колченогих дурынд Халимат?
Муж, молчаливый рвач Унух, нехотя отрывался от телевизора:
– На все воля Аллаха…
Патья сразу взрывалась:
– Да если бы я полагалась только на волю Аллаха, я бы сроду замуж не вышла! И эти в девках засидятся – не мои мозги у них, а твои, никчёмные!
Муж угрюмо сопел. Он до сих пор не мог понять, как его угораздило жениться на этой длиннорукой каракатице, бросив невесту – красавицу Лейлу. Ведь и не пьян был – пить он начал после свадьбы. Бес попутал: польстился на несуществующую у Патьи сберкнижку с многотысячной суммой.
– Хыйны* ему скормили, – шептались тогда по-за углам женщины, жалея его. – Такой образине за деньги показываться, а не в почётном углу приличного дома стоять.
Приходила на свадьбу мать той невесты – пересилив гордость. Увидев молодую, говорят, даже зашаталась:
– О, Аллах, на какую уродину польстился этот несчастный! Чтоб вам счастья не видать…
Говорят, Патья лихо крикнула из угла:
– Подохни от зависти со своей дочкой, даже если я помойное ведро! Не меня проклинай, а своей перезрелой у Аллаха мужа вымоли!
Говорят, уходя, прокляла ее Биба:
– Чтоб у тебя семь дочерей было и ни одного зятя!
Ну, семь не семь, а три дочки одна за другой родились у них. И чем дальше, тем чаще вспоминала Патья проклятье Бибы: «я убила бы ту, кто увел бы у моей дочери жениха».
Но женихи и сваты обходили дом Патьи как чумной. Непонятно, ох как непонятно. Дом – полная чаша, дочери – стройные ясноглазые красавицы. А главное, все у них есть – золото, бриллианты, норковые шубы, полные сундуки приданого. Муж Унух – кривой гвоздь найдёт на дороге – несёт в дом. Работал он завмагом, обмеривал, обвешивал, обсчитывал с такой безотрадностью, с такой неизбывной печалью в глазах, что получил прозвище «кроткий рвач».
Алчная Патья, дорвавшись до сытой жизни, грабастала всё, о чём и мечтать не могла в родительском доме. Но с некоторых пор начала приходить к выводу, что выражение «не в деньгах счастье» не следует опровергать так категорично.
Она перепробовала много способов привлечь сватов в свой дом. Рассказывала походя везде, какие хозяйки, рукодельницы и скромницы её ясноокие дочери. Потрошила перед каждой зашедшей к ней женщиной свои сундуки и дотошно объясняла, за какие деньги и где куплено приданое. На стол подавала в лучшей посуде вкусности – икру, копчёного угря, сыры с разноцветной плесенью, фрукты заморские. Небрежно трясла в горстях золотые украшения и самозабвенно грозилась обвесить ими всю родню жениха, а сваху – особливо.
– Сейчас без цельной шубы и трёх комплектов бриллиантов удачно замуж не выйдешь, – озабочено вещала она. – Вон, дочь Бали – кикимора, а какого парня отхватила! Черный джип, водочный цех, сам только в Эмиратах одевается. А к дочери Фатимы пришел какой-то лох свататься, а него туфли российские! А что она хочет – у дочки-то одна дубленка! Я ей прямо это сказала!
Случайные гостьи отводили глаза от зажравшейся дуры Патьи, слушали в пол-уха, ели в ползуба, и клятвенно обещали себе не переступать порог этого дома.
– Наше богатство глаза всем застит, – самодовольно, но с затаённой досадой говорила мужу Патья.
Поняв, что ни богатством, ни подкупами, ни красотой дочерей женихов заманить не удается, Патья решилась на крайнее средство: пойти к гадалке. Говорили, что в соседнем районе живёт необыкновенная ворожея. Что она не только предрекает будущее, но и приближает его – и все это лишь особыми молитвами и заклинаниями.
Неделю Патья раздумывала – говорят, грех по гадалкам бегать, а с другой стороны, безмужними жить – не грех?
Сомнения решила соседка, забежавшая как-то вечером за солью:
– Четвёртая дочь Азамата замуж вышла вчера, – отводя глаза, как бы невзначай сообщила она. – В хорошую семью, говорят. Жених, говорят, красивый, богатый, работает в лесничестве – деньги к нему стружкой сыпятся, хоть он и без высшего образования. Повезло дочери Азамата!
Патья позеленела.
– Я слышала, в роду у Азамата рождались дети с жабьими лапками, – небрежно сказала она, напрочь забыв свою с детства кличку «лягушка». – Как бы эта дочка тоже не родила лягушонка. Бедные люди, за что Аллах разгневался на них?
Соседка подпрыгнула от неожиданной ещё более интересной новости и заторопилась домой. А вдохновенная грозная  Патья двинулась в дом и сдернула мужа с дивана:
– За руль! – Потом ринулась к дочерям: – Опять книжки?
Дочери подняли на мать светлые ироничные глаза и молча улыбнулись.
– Жабье отродье Азамата до последней разобрали! – заголосила Патья, сама поверив в свой вымысел. – Голодранки, через день ели, в обносках чужих ходили! Школу еле закончили, на базарах выросли! Тьфу на ваше образование, если от него один вред! Пустоцветами останетесь, а азаматовские дочки будут лягушат плодить!
Дочери отвернулись, пряча в глазах насмешку.
– Меня тоже так на себе женила? – невесело спросил Унух, но машину из гаража выгнал: в неустроенности дочерей он видел личную вину – за предательство.
«Форд» мягко покачивался на поворотах, Унух молча сопел, и плавный руль в его огромных руках казался игрушечным. Патья теребила в руках концы платка, нервно сморкалась.
Была уже ночь, когда они въехали в село, где жила знаменитая ясновидящая и заклинательница.
– Теперь куда? – спросил молчавший всю дорогу Унух.
Патья подобралась, выпрямилась.
– Сюда, – командирским голосом приказала она. Муж послушно повернул. – Теперь вперед и опять налево. Стой.
Домишко, у которого остановился их чёрный «форд», никак не походил на жилище вещуньи. По стереотипу это должен был быть или изящный кружевной домик с резными ставнями и розовыми клумбами вокруг, или развалюха с раскуроченной трубой, из которой в полночь, обратившись в кошку, с жутким воем вылетала ведьма. Этот же дом был явно нежилой – с разбитыми окнами и обросший по пояс бурьяном.
– Значит, следующий, – властно сказала Патья. – Собака лает – поди, спроси.
– Где, мол, тут гадалка, мне дочек надо замуж выдать?
– Иди, не умничай! Был бы с мозгами, твои дочки давно имели бы законное семейное счастье!
Ночь дышала летними травами, стрекотала кузнечиками и цикадами, шелестела сонною листвой. Патья зорко смотрела в темноту.
Унух вернулся через полчаса:
– В этой округе гадалка не живет.
– А где же?
– А если не знаешь, куда пёрлась?
– Как же, – заторопилась Патья. – Мне люди объяснили – вторая улица от пилорамы, пятый дом налево.
– Ну, так ищи!
– И поищу! Босиком обойду весь район! – завелась Патья. – Это же только мои дети, ты здесь ни при чем!
– Ты, – скрипнул зубами Унух. – Ещё вякнешь – оставлю тебя здесь подмастерьем твоей ведьме. Как выехать отсюда?
Патья хорошо помнила дорогу, но слукавила:
– Поехали по той улице – так быстрее, – и опять прицелилась глазами в темноту.
Машина, дергаясь на каждой колдобине, выехала на окраину села. Впереди было ровное тёмное поле, антрацитом блестевшее под луной.
– Здесь вроде дороги нет…
– Езжай! – властно прикрикнула утомившаяся Патья. – Бесполезный ты человек! С таким отцом дочки весь век просидят!
Машина плавно въехала в тёмный сумрак и заелозила на месте.
– Буксует. Вроде нет луж, а болото, – примирительно сказала струсившая Патья.
– Ну, где ведьмы, там и болото, – спокойно ответил ей Унух. – Ну-ка выйди, подтолкни машину.
Патья покорно вылезла из машины – по опыту знала, когда можно свободно покрикивать на мужа, а когда лучше повиноваться – целее будешь. Она хорошо помнила, как сразу после своей необъяснимой женитьбы Унух собрал всё женино барахло и отправил к ней домой с родственником. Потом с другом заехал за Патьей на работу – он тогда ездил на «пирожке» – посадил в тёмный кузов и высадил перед её домом:
– Чтоб мои глаза тебя не видели, уродина.
Как умоляли Унуха родители Патьи сойтись – никакой гордости, как подсылали аксакалов-парламентеров, какие посылали родне Унуха богатые подарки!
Унух был непреклонен:
– Эта шестиножка мне жизнь сломала.
Полгода опозоренная Патья не выходила на улицу. И только когда Унух узнал, что она скоро родит, поехал за ней:
– Ребенок не виноват.
Но перестал её замечать. А когда брошенная им Лейла вышла замуж за красавца-летчика и уехала в Ригу, запил и стал ещё неразговорчивей, и такая тоска была в его серых глазах, что люди спускали ему обвесы и обсчёты.
– Ради дочерей живу, - как-то признался он другу. – И эту… терплю ради них. Аллах за предательство наказал меня этой адской каракатицей.
Иногда Унух ненамеренно устраивал Патье унизительные встряски. Мог оставить на базаре с тяжёлыми сумками и уехать – просто забыв. Обозленная Патья, страдая, брала такси, тут же расплачивалась крупными банкнотами на виду всего базара.
– Моего срочно вызвали, – небрежно говорила она соседке, бредущей на автобусную остановку.
И надменная, самодовольная, уезжала – одна. Соседка, мечтавшая прокатиться в такси, провожала её оскорбленным взглядом и лезла в пыльный автобус:
– Министр, можно подумать. «Вызвали…»
Частенько Унух уходил в загулы с нездешними блондинками. Мужнего адюльтера Патья опасалась чрезвычайно: как бы не переметнулся ненаглядный к заезжей красотке. На всякие меры шла Патья, лишь бы не быть брошенной второй раз. Однажды в момент передачи личного опыта поведала она соседке такую историю:
– Как-то мою посуду – сестра звонит: мол, твой в ресторане с крашеной девкой. У меня стакан из рук выпал. А-ах, думаю, так? Я тебе навек дорогу в ресторан закрою! Беру дочек, беру такси, еду. Заходим. Унух сидит ко мне спиной с полуголой девкой: пьют-чокаются. Сели мы недалеко. Дочки по сторонам глазеют, я – на мужа, он – на эту мочалку, а та жрёт за троих и хохочет. Официант к нам подошел, чего, мол, желаете покушать? «Мы-то всего желаем, – отвечаю со слезами, – да денег нет, вот этот жёлтый крокодил изо рта своих детей последний кусок вырывает!» И рыдаю в голос. Дочки перепугались, кинулись ко мне, криком кричат. Унух смотрит на нас, и глаза у него белые.  «Что, кричу, смотришь? Твои дети от голода плачут, дома есть нечего, а ты по ресторанам с потаскухами шатаешься?» С тех пор, тьфу-тьфу, не помню случая.
Но под страхом смерти Патья никому не рассказала бы, как дома муж пинком сбросил ее в погреб:
– Не выйдешь оттуда, пока всё не съешь!
И как она, прекрасно знавшая непреклонный характер мужа, рыдала уже по-настоящему, глядя на бочки с сыром, на ведра с тузлуком и айраном, на свисавшие с железного крюка вяленые говяжьи колбасы и жирные бараньи бока, на трехведёрные кастрюли со сметаной и топлёным маслом, на полки с соленьями и маринадами.
Он выпустил её через час: дочки больно плакали, и тогда поняла Патья, какая великая сила – дети. И стала всеми силами привязывать Унуха к дочкам.
– Жить без отца не могут, – жаловалась она, чтобы и Унух слышал. – И внешностью и нравом в него, одна порода.
Слушал это Унух, слушал, а однажды невесело усмехнулся – кривая вышла ухмылка, как оскал:
– Э, несчастная твоя душа, – сказал он. – Захотел бы я уйти – и три сына не удержали бы. Не имею я права быть счастливым, однажды став предателем.
Мнение же людей было таким:
– И на том свете они нашли бы друг друга, хапуга и дура.
… Все это вспоминала теперь Патья, изо всех сил подталкивая натужно урчащую машину. Пот заливал ей глаза, платок сбился на лицо, одежда была забрызгана липкой грязью. Несколько раз Унух уходил в темноту, приносил доски, камни, совал под колеса – машину как приклеили. Унух злобно курил и сквозь зубы материл Патью – жалко было новенький «форд».
Наконец машина с всхлипом вылезла из жижи, обляпав Патью с головы до ног. Вытирая с лица грязь и пот, только она открыла дверь машины, как Унух рванул с места.
– На ступе со своей чернокнижницей полетай!
Патья вцепилась в ручку, и машина поволокла её по земле.
– Ой-о-ой, – завопила она. – О, мусульмане, на помощь! Убивают!
Унух притормозил, довольный:
– Что, алмасты**, испугалась? Меня тоже так женила на себе? К этой колдунье бегала?
Патья всхлипывала. Её трясло, и она никак не могла вытереть нос платком, елозила рукавом по лицу.
– Это единственный раз мы ездили к твоей сестре ведьме, – оскалившись, сказал Унух. - Пусть мои дочери век сидят, чем как ты…
– Человек так с собакой не поступает… Уйду я от тебя, Унух, – выговорила Патья, уже не сдерживая рыданий.
- Э, откуда такая радость!.. Уйдет она… Куда, к кому? Такого дурака, как я, больше нет. Мы друг другу – расплата за грехи. Семейное счастье!..
По извилистой дороге над страшными горными обрывами под сверкающими звездами в безмолвной фиолетовой ночи, как призрак, ехала траурная машина.
Два чужих человека смотрели в пустоту, и от антрацитовой притягивающей бездны их отделяли три девичьих силуэта…

Впрочем, у любой истории есть закономерный конец. Все три дочери Унуха вышли замуж. А что здесь особенного?


*хыйны (карач.) – приворотное зелье.
**алмасты (тюрк.-монг.) – ведьма, нечистая сила.