Разговор

– А знаешь, я люблю лёжа молиться.
– Хм. Уж не знаю. По моему не удобна как-то. Того гляди, шею вывернешь. Да и срамно к образАм-то торцом ляжать и башкой крутить.
– А вот и нет. Никаких торцов-с и никаких кручений. Ни-ни! У меня всё чинно, всё по-старинному, уставно! Я не мармон какой. У меня стать Мелхисидекова и взор на Восток. Во!
– Не пойму...
– Я с благоговением тебе скажу и с радостию, по-другому никак нельзя выразить тут: подо мною перина, на утином пуху перо к перу, наследственная; надо мною иконостас блестающий и небеса отверстые; а на мне – одеянье пурпурное, чистый шёлк! Шёлк, он для царей. Он – о-го-го! Для тела живительно полезен, а мне Богом положено Отроду сто лет прожить, поэтому для отдохновения в шёлковую пижаму облачаюсь.
– Приторно ты говоришь, ох приторно и … Стой! А как же иконостас над тобой, если ты ляжишь? Получается на потолке что ли?
– Ей! На потолке. Фотообой. Моющийся. О! Подарили-с. Я недостойный всё думал, где установить. Ведь все стены у меня заняты уже, и тут луч солнечный на потолок – раз. Ах вот что, думаю: Проведение.
– Приведение?!
– Ты слушай, слушай, сень плачевная. Вот входишь ты в храм Господень, что зришь, подняв очи?
– …
– Ответствуй!
– Чё?  Ты, мил человек, проще мне говори. Я чего-то не понимаю.
– Чьи в куполах изображения то видишь?
– Угодников Божиих и из божественных писаний…
– То-то. Все потолки в нимбоносцах! Святость. “Не зря, знать, я молился чтобы и на меня окаянного пали крохи с Трапезы Господней” – это я намёк себе подал в храме-то, воззрев на потолок: клей Николай и молись, клей и спасайся.
– ЧуднО.
– Теперь от сна восстав сразу Небу отверстому предстою. И сразу восторг меня посещает неизреченнейший. Будто крылья за спиной моей вот такие, будто глас ангельский из уст трубный. Ух! Эдак так бы и воспарил.
– У меня вот коза третьего дня умерла… В сердце покоя нет. Какие там крылья.


01.84.2012