Шах дьяволу

Зло — реальность, оно идет по земле. Порой дьявол сбивает с истинного пути тех, кто послабее, а то и просто посылает в мир психопатов, у которых нет генов жалости и сострадания.
                Дин Кунц

Мы всегда должны помнить, что у дьявола есть свои чудеса.
                Жан Кальвин

Бог отвечает на священные молитвы и старания человека, каким бы способом тот ни отправлял религиозный ритуал, — лишь бы молитва шла от сердца.
                Элизабет Гилберт

1.
Низкий колокольный звон смешался в моем сонном мозгу со звуком кипящей овсяной каши в оловянной кастрюльке и вороньими криками за окном. Я медленно открыла глаза – в маленькой комнатушке размером три на четыре шага было полутемно и очень холодно. Сентябрь, однако, прохладным вышел. Я, не вылезая из-под одеяла, встала и, подойдя к окну, раздвинула тонкие шторы: за окном все было в каких-то непонятных серых оттенках. И черные, мокрые, узловатые стволы старых яблонь с сидящими на них воронами, и земля, покрытая жухлыми листьями и поддернутая инеем, и темно-серое небо – все это наводило какую-то непонятную, мутную тоску. Может пойти пройтись, проветриться?

Холод на улице пробирал до костей, в желудке жалобно урчало. Конечно, неплохо было бы позавтракать, но… А вдруг дождь начнется? Нет, лучше воспользоваться моментом и пойти сейчас.

На улице никого не было: многие уже уехали в город, дачный сезон невольно подходил к концу.

Я остановилась на перекрестке, думая, как мне пойти к небольшой церкви, находящейся за железной дорогой. Наконец, решила прогуляться вдоль нашего центрального шоссе, потому что если идти тропинками через участки, то и в грязи увязнуть недолго. Заодно в магазинчик зайду, куплю себе что-нибудь пожевать. Почему-то безумно захотелось шоколаду… с фундучком…

Редкие машины проезжали мимо меня, обдавая все вокруг темными брызгами. Где-то вдали квакали последние лягушки… Брр… Не знаю из-за чего, но я их с детства побаивалась. Хотя, чего тут стыдиться? У каждого свои страхи в жизни. Вон, многие мои подруги, например, бояться пауков и тараканов. И что? С ними же никто из-за этого не перестает общаться.

Над небольшим прудом, в котором дети когда-то ловили рыбу, а сейчас старики использовали воду из него для поения коз, грустно склонились березы и ивы. Тоска сжимала сердце… И страх. Нет, не из-за лягушек. Они – это просто жалкий пустяк, по сравнению с тем, что меня действительно ждало впереди.

Шум мимо проезжающей электрички, слабо доносился из-за густых темно-изумрудных елей. Еще пара шагов, и вот они, все человеческие страхи во плоти…


2.
Никто не знал, откуда они здесь появились, такие красивые, но в то же время пугающие: статуи четырех всадников. Скульптор был самым настоящим талантом, даже душу смог вселить в свои произведения, но… Душа их была темная, ни проблеска света, ничего… ничего там не было. Одна пустота и злость.

Мало кто ходит этой тропой, никто не пасет здесь скота, редкая птица пролетит над этим местом: оно источало какую-то непонятную пугающую мощь. Некоторые считают, что по ночам всадники оживают и несут смерть всем, кого встретят на своем пути… Есть еще много теорий, но ни одна из них была доказана. Пока еще…

3.
Весь народ уже успел уйти: двери церкви были закрыты. Что ж, тогда побегу в магазин. Я прошла по узкой тропинке, окруженной со всех сторон вековыми дубами, и вышла на платформу. Туман медленно клубился над разбитым бетоном, на мокрых скамейках вдали сидела пара людей. Становилось холоднее.

Обойдя платформы, я вышла к магазину. Ура, он еще не успел закрыться на обеденный перерыв!

Едва открыла дверь, как мне в нос ударил запах свежей докторской колбасы, мороженой рыбы и горячего хлеба. В животе заурчало сильнее. Хм, свежий хлеб… Отчего бы не купить тепленький батончик?

Выйдя на улицу, я сильно зажмурилась, по телу пробежали мурашки: из-за туч вышло солнышко, согревая все вокруг. Конечно, не как летом, но и сейчас этого вполне достаточно.

- Ничего так, красиво, - хрипло пробормотал кто-то сзади меня.

Я обернулась: передо мной стоял обычный мужчина лет тридцати пяти, курящий самокрутку.
- Давно солнышко не выглядывало. Но, что-то уж как-то сильно слепит оно, - курил он быстро, нервно глотая дым. – Как летом перед грозой. Да и ветра нет. Перед бурей затишье, точно говорю.

Он бросил окурок на землю и слегка примял его ногой.

- Перед какой бурей? – несколько уставшим голосом спросила я.

- Той самой. Девять всадников не дремлют, обязательно придут… И всех… Всех! – его глаза начали безумно крутиться в орбитах. – Всех порешат.

Он расхохотался дьявольским смехом и убежал. Я судорожно сглотнула: сумасшедший, хорошо, хоть не тронул.

Дорога домой мало чем отличалась от дороги к магазину, единственное, немного потеплело и желудок довольно урчал, переваривая кусочки свежего, душистого хлеба. Красота!

Дома было скучно, от нечего делать я взяла почитать первую попавшуюся книгу и так с ней и заснула.

4.
Низкий колокольный звон разбудил меня. Я открыла глаза. В комнате было темно, лишь луна четко очерчивала контуры деревьев за окном. Я чувствовала себя разбитой и вообще испытывала какое-то не комфортное состояние: да, лучше, конечно, не спать в верхней одежде.

Вдали завыли собаки. Мне вдруг резко захотелось размяться.

На улице было холодно, но в то же время красиво и волшебно: вокруг клубился туман, сверкая под луной, деревья отбрасывали таинственные тени… И предчувствие… Меня невольно охватило волнение… Этой ночью должно обязательно что-то произойти… Но что?

Мне невольно вспомнились слова того сумасшедшего о всадниках… Да, ночка для них сегодня самая что ни на есть подходящая. А что если…?

5.
Я быстро дошла до улицы Пушкина и остановилась: еще пятьдесят шагов, и я узнаю все… И, возможно, пара теорем этой ночью превратятся в аксиомы.

Вот пруд, вот ели…

- Решила прийти?

Боже, опять этот мужчина!

- Да… они оживут… скоро…, - он перекатывал в зубах сигарету. – Я должен им отомстить…. Должен… Это они меня довели… Они… Никогда не забуду тех темных коридоров, крови медленно стекающей по стенам… и тела… кругом тела… И крики… музыка… одна и та же, тихая, но… Боже, как, как она сводила меня с ума… Все время, каждый день, каждую ночь я слышал ее… А еще шепот, бормотание, бред, окружающий меня… Пойми, там нельзя выжить, нельзя…

Он закурил вторую сигарету.

- Не дай Бог тебе попасть туда… Но даже если и попадешь, помни: никогда не спускайся в подвал…, - тут он неожиданно рявкнул. – Слышишь?! Никогда! Они не ведают пощады… Они опаснее самого дикого зверя…

Это бормотание сумасшедшего меня сильно напугало: тут такая таинственная ночь, всадники того и гляди оживут – если оживут, конечно, - и еще этот…

Да, не ведать душеньке моей покоя!

Неожиданно на нос мне упала снежинка. Что за… Снег в конце сентября? Интересненько…

- Началось, - прорычал мужчина.

Я осторожно выглянула из-за елей и охнула от удивления: поле, на котором стояли статуи, было белоснежным, бушевала метель. В осенней куртке было очень холодно.

- Но почему…? – начала было я, но, обернувшись, никого не заметила. – И куда этот псих исчез?

Я осталась одна. Было страшно, хотела спрятаться от ветра, но негде. Я, преодолев свой страх, пошла к статуям и, сев на корточки, укрылась от стихии за одной из них. Меня невольно начало клонить в сон.

6.
Громкий грохот и скрежет вернул мое сознание из царства Морфея. Трясясь от холода, я поняла, что меня засыпало снегом. И что что-то явно произошло… Я слегка отряхнулась, встала и…

- О, Боже!

В серебристо-голубом, потустороннем, лунном сиянии стояли они: четверо всадников. Лошади, фыркая, оставляли серпы копыт на снегу, доспехи скрежетали и неприятно лязгали.

Я медленно попятилась, стараясь не шуметь, как вдруг под моей ногой с хрустом сломалась ветка. Всадники обернулись. Лошади злобно зафыркали, одна из них с громким ржанием встала на дыбы, и через секунду эти исчадия ада помчались на меня.

Да, давно мне не было так жарко. Я задыхалась от бега, в боку неприятно кололо, еще чуть-чуть и упаду.

«Нет, нет, не может этого быть, - мой мозг решил несколько напрячься. – Статуи, и живые… Кошмар какой. А если догонят, что тогда? И кстати…, - тут мне неожиданно вспомнились слова сумасшедшего, - почему это он сказал, что их девять, когда за мной гоняться только четверо?»

В думах я не заметила, как добежала до южного конца поселка. Передо мной расстилалась голая степь и пара пустых, с недостроенными домами участков… и двое всадников с грозно обнаженными мечами неслись ко мне.

Я не знала, куда мне спрятаться. Хотя, прятаться-то и негде…

- Что ж, если моя судьба – умереть сейчас, то ничего не остается делать кроме того, как ее принять, - вслух выдохнула я и закрыла глаза.

Моя фантазия уже в ярких красках представила себе, как меня протыкают мечи сиих созданий, как вдруг в глаза мне ударил свет, и где-то вдали закричали петухи. Я слегка приоткрыла один глаз: всадники остановились, испуганно, судя по всему, ведь их лиц я не видела, оглянулись и, пришпорив лошадей, умчались вдаль на юг.

Я, тяжело дыша и хватаясь за сердце, медленно села на землю. Солнце, выплывая из-за горизонта, окрасило весь мир в багрянец, снег ярко сверкал в его лучах.

- Девушка! – крикнул незнакомый женский голос. – Вам что, плохо?

- Да нет, спасибо…

Она подошла ко мне, и я увидела не очень симпатичную даму лет сорока, с диким, перекошенным лицом и черными волосами. В ее внешности было что-то такое… Не знаю. Но чем-то она мне напоминала американку. По крайней мере, небольшой акцент у нее был. Но одета солидно, по-русски: фирменное пальто, куча бижутерии на шее… И духи, от нее пахло невероятно слащавыми, сильными, но, видно, дорогими духами.

- Я недалеко живу, пройдемте ко мне, - ласково предложила она. – Чайку горяченького попьете.

Я встала и пошла за ней. Да, все-таки видно, что иностранка: как, ну как можно в дачном поселке, осенью ходить в дорогущих сапогах на пятнадцатисантиметровом каблуке? Где логика? Какой смысл? Хорошо, что земля замерзла… А если бы тепло было и кругом грязь и слякоть? Представляю себе эту картину: постоянно поскальзывается, спотыкается и чертыхается… Хотя, нет, зачем же так плохо думать о людях, которые отнеслись к тебе с понимаем?

Мы подошли к забору, представляющему собой железную сетку, натянутую на колья. На участке совершенно ничего не росло, да и домик был так себе: маленький, двухэтажный… Почему-то он мне напомнил дом Манилова из «Мертвых душ» Гоголя. Возможно по той причине, что он, несмотря на свою бедность, пытался выглядеть более презентабельным.

На скамейке у двери сидел мальчик в очках лет тринадцати и, не обращая никакого внимания на окружающий его мир, играл в РSP. Многие мои друзья наверняка назвали бы его задротом. Но это еще не значит, что он глуп. Игры, иногда, многому учат. Особенно стратегии. Надо только знать, во что играть.

Но он, судя по всему, играл далеко не в стратегию. Издалека на экране я заметила лица мультяшных персонажей и вскоре увидела, что это ни что иное, как игра «Марио»… Боже, я, конечно, все понимаю, сама в детстве играла, но чтобы с таким увлечением проходить эти уровни… Не понимаю я его.

- Не обращайте на него внимания, - равнодушно заметила женщина.

Я ужаснулась: и это мать так говорит о своем сыне? Как так можно?

- Садитесь здесь, я сейчас чего-нибудь поесть принесу.

Мальчик, не отрываясь от игры, крикнул:

- Мам, захвати печеньки заодно!

Женщина ушла, а я, садясь рядом и вспомнив одну веселую штуку, тихо сказала:

- Печеньки захвачены, мой генерал.

Мальчик изумленно посмотрел на меня, в его глазах блуждал туман мыслей, мне казалось, что я даже слышу, как крутятся шестеренки в его мозгу. Секунд через двадцать он рассмеялся.

- Как тебя зовут? - спросила я.

Мальчик поправил очки, чихнул и снова уткнулся в PSP. Да, видать, это безнадежный случай.

Из дома вышла его мать, неся в руках поднос с чайником, тарелкой печенья и двумя чашками. Одну из них она протянула мне.

- Пейте.

Содержимое странно пахло, как дешевые сигареты с ароматизаторами. Я отхлебнула и поперхнулась – гадость сущая. Женщина как-то нехорошо улыбнулась.

- Пейте, пейте еще.

Мне это совсем не понравилось. Я поставила чашку на поднос и встала.

-  Спасибо. Не хочется что-то…

- Хотя бы еще один глоток...

- Нет, извините, но мне пора, - я решительно направилась к калитке.

Женщина глубоко вздохнула и, достав мобильный телефон, кому-то позвонила. Но я уже не слышала ее разговора, направившись к себе домой.

7.
Я прошла уже порядка полутора километров, как вдруг кто-то схватил меня за руку и стащил в канаву. Отплевываясь от грязи и снимая с себя куски тины, я услышала вдалеке звук сирены и мельком заметила какую-то служебную машину.

- Тебе повезло, - прошептал кто-то хрипло.

Опять этот мужчина!

- Зачем вы это сделали? – вышла я из себя.

- Тише, - он с безумным видом огляделся по сторонам. – Они могут вернуться… и забрать тебя…

- Куда?

Мужчина лишь многозначительно покрутил пальцем у виска.

- Но… зачем?

- А зачем ты пила чай из марихуаны?

Я поперхнулась: теперь не удивлена странному вкусу и запаху этого «чая».

- Зачем меня пытались споить? Что я такого сделала? Я ведь совсем не знаю ту тетку! Почему все это происходит именно со мной? – у меня началась истерика, слезы ручьями текли по щекам.

- Кто их знает?.. Я также туда попал… А потом они заставили работать меня… Много работать… А потом отпустили, когда я уже не мог этого делать…

- Чего этого?

Он, с мертвецкой пустотой в глазах, потянулся и, не сказав ни слова больше, ушел.

8.
Дома было пусто и холодно. Я, немного шатаясь, доползла до своей кровати и, рухнув на нее, заснула. Сон мой был глубоким и тревожным: мне виделись яркие картины, запутанные коридоры и люди, более похожие на темные тени. И шепот, везде, вокруг себя я слышала беспокойный, сумасшедший шепот… Вдруг из тьмы ко мне потянулись руки, бледные, худые, сквозь тонкую кожу просвечивались синие, вздувшиеся вены. Я пыталась спрятаться от них, но они были все ближе и ближе… Длинные ногти уже царапали мое горло…

С громким криком я проснулась. В комнате было светло, часы монотонно тикали, нарушая воцарившуюся вновь тишину в доме. Боже, что делать, что же делать? Что со мной происходит?..

А главное, куда это пропали мои бабушка с дедушкой? Они же всегда дома сидят.

Я обошла весь дом и участок, но так нигде их и не нашла. Также не обнаружила я их вещей… и документов с деньгами.

Я села за кухонный стол и сокрушенно обхватила руками голову: что это за чертовщина такая?

«Вот именно… чертовщина! Похоже, я схожу с ума… Ожившие всадники, исчезнувшие родные… попытка меня опоить… И это ведь только начало!»

Тяжелые, тяжелые думы кружились вокруг меня, душа не находила себе покоя. Странная боль разлилась по всему телу, и слезы снова брызнули из глаз. Как же теперь я буду жить?

9.
Октябрь пролетел трудно, за ним наступил сложный ноябрь. Еда, которую я растянула, как могла, закончилась, от постоянного недоедания, а в последние три дня и голода, у меня сильно урчало в животе, и кружилась голова. Вначале думала поехать в Москву на квартиру «зайцем», но потом… А если там тоже никого нет? Жить на улице? Нет, это не по мне…

Но тут мне тоже не жить… Еще неделя, и просто умру голодной смертью… Если честно, то несколько обидно, особенно после того, как меня чуть не убили. Слишком уж просто как-то получается. Но…

Я откопала в темной комнате старую шинель и огромные дедушкины валенки. Осталось только вооружиться кастрюлей и можно пойти на поле, где месяца полтора назад должны были собрать урожай картофеля. Но кто знает, может там парочка картофелин осталась?

На улице было светло, но сейчас темнеет рано, поэтому все равно не мешало бы поторопиться. До заброшенной водонапорной башни, за которой начиналось поле, шагать целых два километра, да и на самом поле не один час проведу в поисках.

Снег скрипел под ногами. На улице прохожих не было, все, наверняка, по домам сидят, греются. Только один бродячий пес, смотрящий на меня с надеждой и мукой в глазах, и попался.

- Прости, брат, - ответила я ему, - но самой бы кто корочку подкинул.

Вот и башня. Ее темный неровный силуэт мерцал в лучах заходящего солнца, над полем сверкал снег, медленно подающий с небес. Красиво… Эх, умей я рисовать, такую картину сотворила бы! Но, увы, мне это не дано… Вернее, рисовать я умею, но не так красиво… как этого хотелось бы…

Разрывая руками мерзлую землю, я невольно начала понимать, каково же это – жить, не имея крыши над головой и куска еды. А еще люди на каторге жаловались… Но там их хоть как-то, но кормили. Все сейчас отдала бы за миску горячей баланды.

Картошку не нашла, зато руки себе хорошо отморозила и в земле испачкалась. А ведь и помыться нечем… Воды-то зимой у нас нет, только если снег топить. И спичек мало осталось, сейчас у меня каждая на счету, не могу я их тратить ради своих столь мелких прихотей.

Проведя час в земле, я, с ожесточением бросив кастрюлю в снег, встала и, громко вздохнув, зло выпалила:

- Все, придется-таки в город идти на заработки!

Правда, назвать Загорск городом сложно в том понимании, какое мы вкладываем в это столь многозначительное слово, но там выжить, несомненно, легче, чем здесь. Устроюсь куда-нибудь на черную работу, уборщицей, например…

Вернувшись домой, как была в шинели, так и легла, бормоча про себя идеи и планы на столь сложное и непредсказуемое будущее.

10.
На проспекте Красной Армии было шумно и многолюдно. Люди куда-то бежали, толкались, ругались… И посреди всего этого хаоса я – голодная и измученная девушка, одетая в шинель по щиколотку, как человек, неожиданно попавший сюда из военного прошлого…

Вдруг, мимо меня проехали танки… Рядом с ними шли люди, одетые в военную форму… Странную… старую… семидесятилетней давности… Лица многих были серьезны и печальны… Кто-то был ранен… Пот, смешавшийся с сажей и у кого-то кровью, блестел в лучах ноябрьского солнца… Я невольно протянула к ним руки.

- Вы в порядке? – толкнув меня, спросил кто-то.

Я проигнорировала его вопрос. Мой разум начал застилать туман, я практически ничего не видела и, прислонившись к стене одного из зданий, начала медленно сползать на землю.

- В больницу звоните…

- А может лучше в психушку?..

- Батюшки, да вы не видите что ли, что у нее истощение?!

- Кто знает, кто знает…

Этот шепот напомнил мне мой сон, и я, схватившись за горло, закричала:

- Руки, уберите от меня эти руки!

Толпа заволновалась, но что она бормотала, я не слышала, потому что окончательно потеряла сознание.

11.
Я открыла глаза, и увидела грязный и низкий потолок.

- Очнулись? – холодно спросил меня незнакомый мужчина.

Я утвердительно кивнула головой и, привстав, осмотрелась: я лежала в какой-то светлой комнатушке, где кроме кровати, тумбочки и стула ничего больше не было.

- Где я?

- В больнице.

- В какой?

Мужчина пожал плечами и равнодушно посмотрел на меня через маленькие темные очки.

- В обычной больнице, - вдруг он, растопырив пальцы, поднес свою руку к моему лицу. – Сколько пальцев вы видите?

- П-пять…, - запинаясь, ответила я.

- Хорошо, - доктор вздохнул и, сцепив пальцы, сел на стул. – А теперь расскажите, почему вы оказались одна, голодная, в старой шинели в городе? Почему кричали на толпу?

Голос его был тихим и вкрадчивым, и он казался совершенно безобидным, но что-то определенно заставляло его опасаться…

- Потому что бабушка с дедушкой неожиданно куда-то пропали, денег не оставили. Ну, я и решила пойти в город на заработки, но видать недоедание сказалось…

- Пропали? Куда же?

- А мне откуда знать? – я начинала злиться. – С тех пор, как встретилась с ожившими каменными всадниками, вся жизнь моя полетела кувырком!

- С ожившими каменными всадниками говорите? – доктор встал и пошел к двери, бросив на ходу. – Да, придется вам, видать, здесь остаться…

- Почему? – я резко вскочила с кровати, жалобно заскрипевшей своими ржавыми пружинами. – Вы что, принимаете меня за сумасшедшую?

Мужчина дипломатично промолчал и ушел. Я начала шагать по комнате из угла в угол не находя себе места от ярости. Тоже мне, больную нашли. Ни дня лишнего я тут не останусь, возьму, и прямо сейчас сбегу.

Я схватила шинель, висевшую на спинке стула, и, осторожно открыв дверь, выглянула в коридор.

Боже… Я не находила слов… Темный, грязный, по нему шли не люди, нет… тени, лишенные всякой доли рассудка, серые, бедные и никому не нужные, словно церковные мыши… Я в ужасе закрыла дверь и, глотая слезы, упала на пол.

- За что?.. Как?.. Почему?..

Теперь я такая же, как и они, правда, пока что еще более-менее вменяемая. А может быть через окно вылезти? Черт, не выйдет, на них решетки!

Да, я точно в западне… И что же мне делать? Чем заняться?

Так, без паники. Моя жизнь на этом же не заканчивается! Я еще наверняка смогу отсюда сбежать…

С этого дня начались мои нелегкие будни жизни рядом с людьми, мыслящими совершенно по-другому, так, как не мыслит никто за пределами подобных учреждений. Это совершенно иной мир, мир, частью которого я не хочу и не собираюсь становиться.

12.
За окном наступила весна. Но ни один из узников сего места не замечал этого, каждый погруженный в глубину собственного сознания. За все это время я так ни разу и не вышла за пределы своей палаты. Еду мне приносили сюда исправно медсестры, душ тоже был в соседнем маленьком помещенице, а о большем мечтать и не приходилось.

Заняться было нечем. В палате не было ничего: ни книг, ни бумаги, ни карандашей. Только на полу валялись подшивки старых газет. Я прочла их все от корки до корки где-то за неделю, хоть как-то пытаясь растянуть удовольствие.

Долго гадала, почему в палате так грязно: на полу огромный слоище пыли, бетонных крошек и мелких деревяшек, постельное белье несвежее, на окнах огромные, чуть ли не ржавые подтеки. Но вскоре поняла, что медсестры работой себя не очень-то и любят утруждать. Только врач изредка заходит, спрашивает о самочувствие, делает какие-то ненужные проверки и уходит.

Однажды я попросила его дать мне карандаш, чтобы хоть чем-то, но заняться.

- По правилам нашей больницы не положено.

Я быстро придумала альтернативу.

- Вы курите?

- Д-да…, - удивился такому вопросу мужчина. – Но зачем вам это знать?

- Не могли бы вы не выбрасывать окурки, а приносить их мне?

Доктор задумчиво почесал затылок и произнес:

- Что ж, ладно, думаю, что от этого вреда никакого не будет.

Я изобразила покорность на лице и тупо уставилась в потолок. Еще с самого начала, получив за ряд истерических припадков приличную дозу психотропных средств, я сообразила, что по крайней мере при врачах и ином персонале надо вести себя тише воды, ниже травы, и тогда многие беды тебя минуют.

Доктор сдержал свое обещание, и вместе со скудным обедом, на который чаще всего давали суп, представляющий собой воду с плавающими в ней кусочками сырых овощей, и сухое мясо, мне приносили окурки. Я радовалась этому, как малое дитя, и к весне от газетных подшивок практически ничего не осталось: я изрисовала все свободные клочки с помощью бычков, используя их как уголь. Рисовала я в основном то, что видела: палату, в которой я жила, и фигуры и портреты больных, которых могла видеть из окна, так как жила на первом этаже.

Иногда у меня возникало безумное желание посмотреть на себя хоть мельком, но зеркал нигде не было. Оно и понятно, вдруг больной буянить начнет и сделает себе что-нибудь? В палате не было ничего такого, с помощью чего можно было наложить на себя руки. Все предусмотрено…

К апрелю месяцу мне пришлось обменять свои валенки на бумагу и хлеб. От этого по полу я могла ходить только босиком, и вскоре заработала на стопах мозоли. Занозы глубоко впивались в пальцы, бетонная крошка царапала их. Через неделю на правой ноге заработала кровоточащее нагноение. Теперь куда бы я не пошла, за мной обязательно тянулся небольшой кровавый след. Я оборвала низ своей майки, чтобы замотать стопу, но сильно мне это не помогало, болела нога адски, а никаких медикаментов, даже обычной перекиси водорода, никто мне давать не собирался.

Так и проходили мои последние весенние дни в страданиях, меня мучила горячка, изредка преследовали бледные галлюцинации.

Но однажды…

13.
В палату неожиданно ворвался доктор, теряя свое привычное хладнокровие. Я никак на его приход не отреагировала.

- Сестра! – крикнул он. – Задерните шторы! Вы же знаете, как он не любит яркий солнечный свет.

Раздался ржавый скрип, хруст грязной ткани, и комната окунулась в полумрак. Врач вытянулся в струнку, как на параде, не козырнул чуть, и в комнату зашел незнакомец.

Увидев его, я сразу поняла: не из здешних. Высокий, молодой, стройный и подтянутый, он смотрел на все свысока.

- Ну-с, и что у нас здесь? – Господи, а я еще думала, что это у доктора вкрадчивый и абсолютно лишенный эмоций голос!

- Вот-с, как видите, - пытаясь подражать манере гостя, бросил врач. – Новая пациентка. Привезли ее месяцев…, - тут он начал загибать пальцы, - пять назад.

- Давно уже… Буянила?

- Ну, по началу истерики были… А потом нет. Тишина и спокойствие.

- Требования какие-нибудь предъявляла?

- Э…, - доктор поправил очки на переносице и потер свой голый подбородок. – Окурки требовала. А больше и ничего.

- Так, - резко бросил гость. – Оставьте нас.

Врач с медсестрой вышли, тихо прикрыв за собой дверь. Мужчина, сверкнув глазами, сел на скрипящую кровать рядом со мной и спросил:

- Зачем тебе понадобились окурки?

- Чтобы рисовать, - бесхитростно и просто ответила я.

- Покажи свои рисунки.

Я достала из-под кровати кипу газетных обрывков и протянула ему. Он с интересом начал их рассматривать, иногда отодвигая  от себя тот или иной лист на вытянутую руку и что-то бормоча.

- Хех, - как-то высоко, но живо рассмеялся он, - интересные у тебя образы получаются. Необычные, но словно дышащие… Того и гляди сойдут с листа.

Тут он посмотрел мне прямо в глаза, и я судорожно сглотнула: его радужка чуть ли не сливалась с белками, напоминая по цвету хороший разбел изумрудки. Неживые какие-то, словно у мертвеца, но в то же время очень глубокие, возможно оттого, что ближе к зрачку у него были какие-то темные крапинки, напоминающие случайные брызги. Странно, что при всем при этом из-под своих густых черных бровей, смотрели они довольно-таки дружелюбно.

- А меня сможешь нарисовать? – неожиданно спросил мужчина.

- Было бы чем и на чем.

- Держи, - он, порывшись во внутренних карманах пиджака, достал дорогую ручку и вырвал из маленького блокнота листочек. – Конечно, не ахти какой лист, но, надеюсь, подойдет?

- Это уж лучше, чем газета.

Он хмыкнул и замер. Я глубоко вздохнула и решительно начала проводить одну за другой линии. Минут через десять я бросила:

- Все.

- Что? Уже? Ну, ты быстро! – мужчина выхватил рисунок и рассмеялся. – Молодец. Не могу ни к чему придраться. Все передала.

Тут он встал.

- Позвольте спросить?

- Да-с.

- Как вас зовут?

- Ох, как же нехорошо получилось-то, ; он покачал головой. – Прошу прощения, я не представился. Мое имя Вельзевул.

- Ммм…, - промычала я, - а по отчеству?

- Оно тебе не понадобится.

Вельзевул встал и открыл дверь.

- Я договорюсь о твоем переводе на верхний этаж.

- Зачем?

Он лукаво улыбнулся.

- Потом узнаешь.

14.
Новая палата была несколько меньше, чем предыдущая, но чище. Да и стены не были столь угнетающего грязно-белого цвета. Золотисто-бежевые, они даже смогли заставить меня слегка улыбнуться, а ведь я уже и успела забыть, как это делается.

Вообще, этаж был более жизнерадостным, и люди тут были яркие, индивидуальности попадались на каждом шагу. Те, кто имели деньги, могли даже себя побаловать разными вкусными вещами: в коридоре стоял небольшой лоток, рядом с которым стены были оклеены различными этикетками с ценами. В основном продавался шоколад, причем не какой-нибудь дешевый, а нормальный, от «Красного Октября» и прочих не менее известных фабрик.

Первым делом, я, воспользовавшись своим новым положением, пошла принять душ, так как мне дали то, чего я так долго ждала и долго не могла поверить своим глазам: казенную одежду, сухую и чистую.

В душе было тепло (да и вообще в палате). Я встала под струю горячей воды и долго пыталась прийти в себя от счастья. Вдруг в правой ноге остро кольнуло. Я посмотрела вниз и увидела оранжеватый блеск крови на дне. Подняла ногу: кровоточащий нарост на ноге стал хуже, гноился и кровоточил. Ммм… Что-то с этим надо делать.

Я завернулась в чистенький халат и, выйдя из душа, позвала медсестру.

- Вам что-нибудь надо? – учтиво спросила она.

- Мне бы… вот, - я показала ей ногу.

- Одну минуточку.

Она вышла из палаты, но вскоре вернулась, неся в руках бинт и какие-то две склянки. Через секунду твердые руки начали обрабатывать мне рану.

- Ну, вот и все.

Женщина ушла, а я легла на кровать и впервые, с тех пор как попала сюда, почувствовала себя счастливой. А здесь не так уж и плохо оказывается.

Я начала рассматривать стены и висящие на них в большом количестве зарисовки и наброски. На всех были изображены рыцари в латах и лошади. На тринадцати самых больших листах формата А3 виднелись нарисованные, судя по всему твердым карандашом, очертания всадников. Причем они показались мне до боли знакомыми…

В уголке на каждом листе было изображение готического креста, вокруг которого обвились змея и непонятное растение, чем-то напоминающее дикую лилию. Сзади всей этой композиции распростер крылья ворон…

Ночь… луна… и герб на щите… Вспомнила! Этот греб я видела на щитах тех самых каменных всадников… Но что же это получается… Выходит, что их создатель обитал когда-то здесь, в этой палате? Интересно, что же с ним случилось? Или он все еще здесь, но в другой комнате?

Из раздумий меня вывел бестелесный голос.

- Смотрю, ты тут картинки разглядываешь. И как они тебе?

В палату зашел Вельзевул. Я нахмурилась: ведь где-то, где-то определенно я слышала это имя… Но где?

- Интересно. А кто их нарисовал?

- Художник один, ты его не знаешь. Умер он.

Я поджала губы.

- Так… Я же зачем пришел: бумагу принес с карандашами, чтобы рисовать могла.

Сейчас он, такой обаятельный, чем-то напоминал мне героя Оскара Уайльда Дориана Грея. Хоть Вельзевул был и добр ко мне, но какая-то непонятная опасность мощными лучами исходила от него. Когда улыбались его губы, глаза совершенно не менялись. Казалось, что они застыли и живут какой-то своей жизнью. Да и во всем лице чувствовалось необъяснимое напряжение, будто он в любую секунду из доброго молодого человека готов превратиться в злого и жестокого.

Вот и сейчас его правая бровь как-то нервически дергалась, будто он хочет что-то сделать, но не может.

- Что ж, удачи тебе в творческих поисках, - выдохнул Вельзевул, нехорошо скосив глаза на блестящую на моей шее тонкую золотую цепочку с крестиком, и ушел.

15.
Я рисовала чуть ли не каждый день, уходя в работу с головой. Наброски, нарисованные с людей дома скорби пополняли мою коллекцию. Вскоре я стала компоновать фигуры в единые композиции. Да, осталось только с текстом опубликовать, чтобы каждый знал, каково же это, находиться здесь.

Приближалось лето. Сквозь открытую форточку в палату влетал свежий теплый воздух, наполненный ароматом цветущей сирени. Очень хотелось на улицу, но, увы, никому туда нельзя, только если специальный пропуск получить… Но нам, живущим на последнем этаже, об даже можно было не мечтать. Не знаю почему, но здесь пропуска никому и никогда не выдавали. Да в них и не очень-то и нуждались, так как люди сидели с утра до ночи у себя в палатах и все время что-нибудь придумывали.

Как я вскоре поняла, сюда переселяли всех тех, кто обладал хоть какими-нибудь полезными талантами. Это была житница Вельзевула: тут он взращивал гениев. Но вот что странно: как я узнала, долго здесь никто не задерживался. Придумает человек великую вещь и вдруг раз… и исчезает. Вначале думала, что их убивают, но потом… А зачем? Ведь это нерационально. Хотя… Мы же все здесь немного не так мыслим…

Однажды в одно майское утро в мою палату вошел Вельзевул.

- Как поживаешь здесь?

- Неплохо…

- Что же так хмуро? – мужчина присел на кровать рядом со мной. – Веселей.

Сарказм исказил мое лицо.

- Будешь тут веселой… в заведении-то, которое называется домом скорби.

- Эх…, - вздохнул он. – Сегодня же такой замечательный день. Нельзя скорбеть. Вот, - тут он протянул мне сверток, - держи.

Я взяла его и взвесила на руках. Он был мягкий, но увесистый.

- Я зайду за тобой к восьми часам, - улыбнулся он и ушел.

Как только он закрыл за собой дверь, я развернула сверток и ахнула: в нем было потрясающее дорогое платье аметистового цвета. Подозреваю, что к восьми часам я должна уже быть одета в него. Что ж, ладно, одену, никуда не денусь…

Начало смеркаться. Я сидела на кровати, несколько сжавшись, так как отвыкла носить такую одежду. Платье было прекрасно: длинное, струящееся, с открытыми плечами… Такое не каждая могла позволить себе в том мире, не то, что здесь. Но зачем…? Зачем он подарил мне его?

Неожиданно в дверь постучались.

- Войдите.

- Что ж, вот и восемь часов пробило, - мягким баритоном начал Вельзевул. – Нам пора.

Тут он вдруг кивнул головой на мою шею.

- Ты меня, конечно, прости, но к данному платью эта цепочка не подходит. Может быть снимешь ее?

Я прижала крестик рукой и покачала головой.

- Ношу его, сколько себя помню и никогда не снимала, так что нет.

- Может быть хоть это оденешь? – с некой надеждой спросил он, протягивая мне платиновые серьги, инкрустированные изумрудами.

- У меня уши не проколоты, ; пожала плечами я и несколько попятилась.

Мне показалось, что Вельзевул глухо прорычал, но вскоре взял себя в руки и снова нацепил свою обаятельную улыбку.

- Тогда прошу, - шутливо поклонился он. – Дамы вперед.

Я вышла в коридор и огляделась: странно было видеть его столь поздно. Народу – никого, все освещено тусклыми лампами, лоток закрыт… Стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь нашими шагами.

Вельзевул провел меня вперед, и мы вышли к большому окну, за которым находился балкон. Эх, как же здесь было хорошо! Семь месяцев не видеть, хоть и заходящее, но солнце – это жуткое испытание. Я почувствовала, как ветер холодит мою бледную кожу, как последние лучи касаются меня. Я снова увидела зеленые деревья, я снова почувствовала аромат цветов… Я снова поняла, что же такое жизнь, но впервые смогла оценить, как же сильно мне не хватало всего этого.

- Садись.

Я села за богато сервированный стол. Свечи слабо горели на ветру, но я мало обращала на них внимания.

- Какое вино предпочитаешь: красное или белое?

- Я не пью, - хрипло ответила я.

- Ай-я-яй как нехорошо! – с сожалением воскликнул он. – Но глоток этого восхитительного игристого шампанского я тебе сделать все же советую.

Вельзевул протянул мне высокий бокал, в котором весело бегали пузырьки. Я немного поболтала содержимое и, выдохнув, сделала глоток.

- Кто же так пьет шампанское? Это ведь не водка, - мужчине, похоже, не очень понравилась моя неопытность в этих делах.

- Не могу иначе пить эту гадость, - содрогнулась я и поставила бокал подальше от себя.

Вельзевул лишь пожал печами и залпом опрокинул в себя сто грамм.

- Что ж, как ты понимаешь, я пригласил тебя сюда не просто так, - начал он, заедая свое дело красной икрой. – Дело в том, что ты талантлива, а я таких людей очень ценю. Хочешь, отправлю тебя учиться в какую-нибудь художественную академию?

Я отрицательно покачала головой.

- Нет?А что ты скажешь, если я предложу продать мне все твои работы вплоть до последнего наброска?

- Зачем вам рисунки, сделанные на обрывках от газет?

- Потому что мне нравятся твои работы. Пойми, ты нормальный человек, и гробить себя здесь глупо. Я мог бы тебя вытащить отсюда, но…

- Что «но»? – мне не понравились мелькнувшие в его голосе дьявольские нотки.

- Для этого ты должна стать моей…

Мне показалось, что я ослышалась.

- В каком смысле? Женой?

- Нет, просто моей.

Меня начал пробирать злой смех.

- Не для того я собираюсь выбраться отсюда, чтобы попасть в новый, возможно не менее худший плен.

Вельзевул стукнул кулаком по столу.

- Ты же иначе умрешь здесь!

- Откуда вы знаете? – криво усмехнулась я.

- Я? О, уж кто, кто, но я-то все знаю…, - угрожающе прошипел он.

- Все знает только Бог.

- Бог? А где Он, по-твоему, был, когда тебя сюда отправили? Где Он был, когда за тобой гнались всадники?

Я удивилась: откуда он знает про всадников?

- Если так произошло, значит такова Его воля. К тому же я не жалуюсь: такого жизненного опыта вряд ли где получишь.

- Мертвым опыт ни к чему.

- А кто вам дал право угрожать мне?

Вельзевул оскалился.

- Я сам себе его и дал. Я есть зло, я есть смерть… Я…

- Дьявол, - закончила я за него.

Да, интересненько, однако, получается: сижу тут с самим сатаною при свечах и ругаюсь. Интересно, во что мне это выльется?

- Ну, смерть только не припутывайте. Она – отдельный разговор. Да и подобрее вас будет – садовник жизни все-таки, забирает только то, что надо и уж точно никогда не станет угрожать.

Дьявол страшно взревел:

- Ты всего лишь смертная!

- И что?

- Ты могла бы извлечь для себя выгоду!

- Какая это выгода, если я за это душу свою бессмертную отдаю?

- То есть ты не собираешь заключать со мной договор?

- Договор с сатаною? – я три раза плюнула через левое плечо. – Да ни за что!

Вельзевул отдышался и хриплым голосом прошептал:

- Что ж, сама так захотела… Теперь тебе только на Бога и остается надеяться…

Свет начал меркнуть перед глазами, фигура дьявола таяла в белом тумане, и мое сознание провалилось в пустоту.

16.
Очнулась я от неприятного запаха нашатырного спирта.

- Пришли в себя?

Надо мной склонилась женщина с до боли знакомым лицом.

- Вы?! – моему изумлению не было предела: передо мной стояла моя старая «знакомая», пытавшаяся меня споить. – Зачем?

- Что зачем?

- Зачем вы тогда давали мне ту гадость? Что, вам здесь народу не хватает?

- Начальник приказал. Я всего лишь исполняла его поручение.

- Вельзевул?

Женщина испуганно вскрикнула:

- Не произносите этого имени!

- Почему?

- Потому, - тут она перешла на шепот, - что вы зовете самого дьявола…

- А что нам дьявол? – истерично-весело воскликнула я. – Что может быть страшнее ссоры с ним? Мы – люди натренированные, нас дьяволом не испугаешь!

- Вы думаете, он отправил вас сюда и все, на этом все закончилось?

- Бог со мной, а остальное не имеет значение.

Женщина зло усмехнулась, обнажив ряд белых, но неровных зубов.

- Вы уже там, где Бога нет и в помине – в аду.

- И где же бесы, варящие людей в больших котлах? Или они еще не успели разжечь тут огонь? Если так, тогда я понимаю, почему здесь так холодно.

- Смотрите, дозубоскалитесь ведь! – сурово погрозила мне она пальцем и ушла.

Да, с ее уходом смелость мою как рукой сняло. Комната была грязная, с какими-то непонятными пятнами и подтеками на стенах, рваном постельном белье и небольшом оконце. Страшно воняло паленой шерстью и тухлым мясом.

Судя по расположению окна, а именно под самым потолком, Вельзевул перенес меня туда, куда я не хотела попасть: на подвальные этажи. Но интересно, почему тот мужчина умолял меня остерегаться этого места?

Как я понимаю, здесь будет еще хуже, чем в моей самой первой палате. Да и беспокойные крики заставили насторожиться. Что-то было во всем этом знакомое… Только вот… Для ада маловато как-то, думала, будет хуже. Хотя, кто его знает? Я же здесь еще ничего, толком, не видела. А фантазия у сатаны большая, доказательством чему прекрасно служит огромное количество соблазнов. Интересно, а точное число этому есть?

Только фантазия фантазией, оно, конечно, никогда не помешает… Но разве в его-то положении можно быть таким трусом? Зачем было уклоняться от нормально разговора и сразу начинать истерить и бить стол кулаками?

Едва эти мысли пронеслись вихрем в моей голове, я почувствовала какой-то далекий приступ дьявольской злобы, отчего у меня разболелась голова.

- Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав! – вспомнился мне один афоризм.

- Я тебе спокойно жить не дам… и умереть тоже…, - ветром пронесся ледяной голос Вельзевула.

Тоже мне напугал! А ведь…

Постойте, я перестала бояться дьявола, но все еще со страхом смотрю на мир, который находится за дверью? Что за ерунда? Да, я хочу выбраться отсюда, но кто знает, когда это произойдет? Не сидеть же мне до той поры взаперти и сходить с ума от собственных страхов? Пора перестать бояться этот мир, а еще лучше – вникнуть в его психологию. И может даже начать мыслить, как все здешние обитатели. Ведь думать, как сумасшедший – это еще не значит быть им. Да и… Вот мы их боимся, недолюбливаем, смеемся над ними, ломаем их жизнь еще больше… А ведь они такие же люди, как и мы! И большинство из них ведь можно только жалеть, так как у них нет самого простого – разума, отличающего нас, людей, от других живых существ. И хорошо ведь, если это юродивый какой или просто тихий безумец. Но ведь большинство – дикие и необузданные, не чувствующие боли… И дьяволу грех этим не воспользоваться. Правда, таковых я еще не встречала, но чувствую, что успею столкнуться с ними.

Все, пора освободиться из оков собственных мнительности и страха и посмотреть на этот мир новыми глазами!

17.
В темном коридоре никого не было. Я осторожно, свернув налево, пошла по нему, тихо шурша подолом по полу. Странно, что платье оставил на мне, думала, заберет.

Синий потусторонний свет газовых рожков тускло освещал потрескавшийся потолок, стены, когда-то оклеенные обоями из свиной кожи, деревянный пол, усеянный мелким мусором и кусками битого кирпича, повсюду свисала гроздьями паутина. Было немного жутко идти здесь, то и дело мне хотелось вернуться назад, в палату. Вдруг я услышала впереди шум, чем-то напоминающий крики болельщиков на стадионе «Лужники». Интересно, что там происходит?

- Дочь! Верните дочь! Она жива!

Я, схватившись руками за сердце, отшатнулась от бронированной двери. В проделанном в ней маленьком решетчатом окошке мелькали огромные безумные глаза, налитые кровью, крючковатый исцарапанный нос и тонкие бледно-фиолетоватые губы, на которых выступила пена. Они судорожно двигались, словно их обладательница на время потеряла голос. Но в следующую  минуту она снова зашлась в страшно высоком, истеричном крике:

- Живую закопали! О, я-то знаю… Живую! Голубушку мою родимую! Вы все поплатитесь за ее слезы! Все!

В соседней палате зашаталась дверь, словно кто-то всем телом бросался на нее, и раздался громкий сухой лай. Что же это за собаки такие, от которых двери ходуном ходят?

Да, ад – он и есть ад.

- Душу забрал, душу…, - беспокойно бормотал кто-то за еще одной дверью. – В преисподней горит… В геенне огненной… Но где то тепло? Где? Мне холодно… холодно… холодно…

Этот монотонный голос вывел меня из равновесия: вот оно, настоящее сумасшествие. Теперь я понимаю, почему сюда спускаться нельзя… Недолго и самому разума лишиться среди этого кошмара. И как здесь только врачи умудряются работать?

Вдруг я вышла в помещение, наполненное народом. Каждый из них был одет в какое-то грязное, непонятное подобие одежды, на всех лицах - безумные, блуждающие глаза и жестокие, кривые улыбки. Марионетки, лишенные всего: души, разума. Они двигались в такт какому-то ритму, сбивчивому, но страшному. Я осторожно протолкнулась вперед и увидела картину, которую никогда еще не показывали ни в одном фильме ужасов: гора окровавленных тел, которые уже и телами-то назвать язык не поворачивается, скорее куча сбитого мяса… А над ними стоял человек, одетый в холстину. Лица его за тряпичной маской видно не было, но я не сомневалась в том, что было оно также безумно и жестоко. В руках он держал толстую железную цепь и топор.

- За Вельзевула! – громко крикнул он и захохотал.

Толпа поддержала его крики. Я, боком прислонившись к стене, медленно сползла по ней на пол и тихо заплакала, глотая слезы, но при этом стараясь не издать ни звука. Я много что уже испытала, много знаю, но видеть кровавую дань дьяволу… Вот она истинная его сущность. Лишать людей разума и заставлять их подчиняться себе… Черта с два! Не дамся я тебе, так и знай! Тебе обязательно придет когда-нибудь конец! И со всем этим безобразием будет покончено.

Незаметно для себя меня начал морить сон, и я заснула под дикий и однообразный крик толпы.

18.
Проснулась я засветло. В маленькие оконца врывались снопы яркого солнечного света, отчего я могла видеть мерцающую пыль в воздухе. Первым делом я посмотрела туда, где лежали тела: кроме размазанной крови по полу там ничего не было. Что же это за помещение такое?

Я, шатаясь, встала и огляделась: интересненько, заброшенный общественный туалет. Вдоль одной стены под окнами стояли полуразрушенные и накрененные на бок деревянные, когда выкрашенные в бирюзовый цвет, кабинки. На перпендикулярной стене висела пара покрытых трещинами зеркал, под ними – старые желтые раковины.

Только сейчас заметила, что здесь стоял отвратительный запах, который даже описать трудно. Здесь не проветривалось, и вонь была несколько застоявшаяся, отчего меня начало немного мутить.

- От вида крови плохо не было, а тут нате вам, - зажимая нос, усмехнулась я.

Однако, в палату пора. Страшно тут одной находиться. Страшно быть в аду, неся в сердце частичку мира живых и тех, кто тебя там любил. На глаза снова навернулись слезы. Нет, надо, надо держать себя в руках!

В палату я пробиралась содрогаясь. Мимо меня прошла пара безумцев, так же, как и во время бойни, улыбающаяся блуждающими улыбками, но плохого мне они ничего не сделали.

Зайдя в палату, я укуталась в старое одеяло и снова заснула.

19.
В моем сонном мозгу слились воедино тихие звуки клавиш фортепьяно и плач скрипки. Я открыла глаза и обнаружила, что в комнате звучит довольно-таки приятная музыка. Она мне даже понравилась, и вскоре я начала ее напевать. Знакомый мотив, правда, не могу вспомнить, где же я его слышала. Но это не главное. Хоть что-то дьявол сделал приятное.

Но вскоре, а именно через три дня, я поняла, что ничего приятного в этом нет, наоборот – музыка сводила с ума. Она играла двадцать четыре часа в сутки, с той громкостью, чтобы и думать, и спать не мешать, но при этом ее все время было слышно. Особо давила она в тот момент, когда я засыпала или просыпалась, так звуки ее почему-то становились выше, пронзительней, чтобы их не слышать, приходилось постоянно затыкать уши руками, а для большей надежности начинала еще и бормотать что-нибудь про себя или напевать другую мелодию. Конечно, я могла выйти в коридор, где была тишина, но страх меня сковал, я боялась шевельнуться по направлению к двери.

Так начались самые страшные для меня дни. Вскоре я стала пассивна, меня ничто не интересовало, и я, уже не боясь ни жестоких  сумасшедших, ни просто мира за дверью, стала часто прогуливаться по коридорам.

Мир дома скорби невольно стал моим миром, и я даже начала его понимать. Многие на самом деле лишь жертвы обстоятельств, которые дьявол послал и сам же ими воспользовался. Больше всего я общалась со старым Амброзием, мужчиной семидесяти лет, тихо сидящем на стуле и, улыбаясь, смотрящим в маленькое окошко. Он чуть ли не единственный из здешних больных, который с радостью принимал солнечные ванны и тянулся к свету и воле. Сквозь его беспокойный шепот я с трудом смогла узнать историю его жизни, грустную, сводящую судорогой скулы.

В молодости он, как и все, женился, был счастлив, имел двоих детей. Но неожиданно жена умерла – повесилась. Он горевал, но через два года после ее смерти взял себя в руки и снова женился. Его брак не продержался и месяца – вторая жена отравилась, приняла стрихнин. Если бы не дети, Амброзий свихнулся б еще тогда, но они заставляли его ум быть светлым и ясным. Больше он не женился,  все свободное время уделял детям. Но выросли они, почему-то, грубыми, ленивыми, до дрожи в коленях жадными. А был Амброзий, надо сказать, не бедным человеком. Однажды умерла его тетя, оставившая после себя огромное состояние. Дети понимали, что надеяться на него они смогут только после смерти своего отца, поэтому не придумали ничего лучше, чем отправить его в психиатрическую лечебницу.

И сейчас он, несчастный, с маленькими, серыми и добрыми слезящимися глазами, сидел перед мной, как сидел перед многими людьми здесь вот уже двадцать лет.

- Я на детей не сержусь, - часто говаривал он своим несколько дребезжащим голосом. – За все рано или поздно приходится платить. Сожалею только об одном.

- О чем же?

- Что умру, так и не увидав зеленой природы и моих любимых ромашек. Боже, как же их Настенька любила… Помню, бывало сидит у окошка и любуется ими…

Эх, добрая душа! Как же можно в этом месте оставаться таким тихим и незлопамятным?

- Да-с, только об этом и жалею… Люблю природу… Солнышко…

Он перекрестился.

- Природа ведь – отражение Божье на земле. Он есть везде: в каждой травинке, листике, веточке…

Во время разговоров с ним я всегда удивлялась, как же это дьявол его тут оставил, крестящегося и молящегося? Но, похоже, его, как и меня, защищала вера и крест. Боялся отец лжи этого, сильно боялся, вдали я могла слышать его недовольное рычание, что меня несколько радовало. Не сломаешь наш дух, так и знай, не продадим тебе души! Может их и можно представить в виде монеты, но слишком уж она бесценна, чтобы отдать ее в твои когтистые, загребущие лапы!

Помимо Амброзия, в подвале привлекала меня еще одна личность, которую все звали Сиреной. Бывшая оперная певица, она без памяти влюбилась в одного обаятельного молодого человека. А он взял и продал ее в публичный дом. Спас Сирену только талант и голос: она исполняла для посетителей песни, за что они ей и платили. Хозяин был доволен и большего от нее не требовал. Вскоре от вечных переживаний она сошла с ума, и ее привезли сюда.

Бледная, но не потерявшая своей красоты, Сирена часто, также, как и Амброзий, смотря в окошко, тихо напевала красивые арии, и я часами могла просидеть у двери ее палаты и слушать это восхитительное пение. Она никогда не выходила за пределы своей комнатушки, но при этом была известна на весь этаж. Не видя ужасов, творящихся в коридоре, песни ее были спокойны. И многие больные, слыша их, становились как-то добрее. В коридоре около ее палаты никогда не было драк, криков и шума. Лично для меня это место было раем.

Благодаря этим двоим, я не чувствовала себя здесь так одиноко, и, лежа по ночам в кровати, часто с ужасом думала о том, а что было бы, если бы их здесь не было? Для меня они были словно ангелы, посланные мне Богом в поддержку. И тогда, на балконе, Вельзевул был неправ – Бог всегда со мной был, есть и будет.

20.
Снова знакомые крики болельщиков… Чистильщик опять устраивает бойню для приношения кровавой дани. Ходить туда не обязательно, по сути говоря, но безопаснее. Толпу не трогают, она ценна в массе своей, а вот одиночек иногда забивают. Конечно, видеть кровь неприятно, но ведь можно закрыть на все это глаза. Да и что-то, что-то тянет меня туда… Что-то подсказывает, что сегодня там надо быть.

- Чистильщик! Чистильщик!

И снова опьяняющий запах крови, хруст сломанных костей. Я закрыла лицо руками и старалась уйти как можно глубже в себя, чтобы не слышать этих страшных звуков и неприятных звериных криков.

- Слава Вельзевулу!

- Чистильщик! Чистильщик!

Вдруг кто-то легонько коснулся моего плеча рукой и прошептал:

- Пойдем отсюда.

Я убрала руки от лица и ахнула: передо мной стоял тот, со встречи с которым и началась вся эта кутерьма.

- Как вы… сюда попали? – задыхаясь, спросила я.

- Слушай, давай сразу на «ты», - махнул он рукой, крепко схватив меня за руку. – Попал я сюда через старые катакомбы, логово Чистильщика. Отсюда только и можно выбраться во время этого неприятного мероприятия.

Говорил он тихо и спокойно. От него пахло сигаретами и еще чем-то приятным, напоминающем запах сена и свежескошенной травы. Мы оставили бойню позади и свернули в коридор, где за бронированными дверями находились самые опасные душевнобольные.

- Я боюсь…

Мужчина горько усмехнулся, но ничего не ответил.

Вдруг…

21.
- Дочь! Верните мне  мою родненькую! Убийцы!

Этот жуткий крик издавала худая женщина, лицо которой я один раз видела и надеялась на то, что больше никогда не увижу его. Но, увы…

Она, словно бешеная пантера, подскочила ко мне и схватила за горло своими длинными пальцами с острыми грязными ногтями. Я начала задыхаться, пыталась что-то крикнуть, но из моего горла выходили лишь хрип и непонятное клокотание.

- За все поплатитесь! За все!

Туман начал застилать глаза, как вдруг женщина меня выпустила. Я упала на пол, жадно глотая ртом воздух, и увидела, что мой спаситель держал в руках отломанную ножку от стула. Сумасшедшая распростерлась на полу, ее белые волосы начали краснеть.

- Бежим скорее, похоже, что шум услышали там, - он махнул рукой туда, откуда мы только что сбежали.

Мы побежали, как вдруг я споткнулась о подол платья и чуть не упала.

- Э нет, так не пойдет, - хмуро заметил мужчина, взялся за ткань где-то чуть ниже колена и резко оторвал ее. – Так-то, пойди, удобнее будет.

Действительно. Только ногам холодновато.

Вскоре мы оказались перед темным коридором. Мне показалось, что тьма здесь какая-то материальная и шевелится. Мужчина прищурился, вздохнул, как вдруг за нами раздались крики, лай и из-за поворота на полной скорости вылетел Чистильщик, держащий в руках поводки, сдерживающие двух псов-доберманов. За ним, напоминая зомби из банальных фильмов ужасов, медленно шла толпа безумцев.

- Слава Вельзевулу! – крикнул он и спустил псов с поводков.

- Беги! – крикнул мой спаситель, толкнув меня во тьму туннеля.

Я побежала, но остановилась, услышав неприятный хриплый лай, хруст сломанной челюсти, скулеж.

- Я же сказал тебе, беги, - рыкнул он, подбежав ко мне минуты через две.

Я не могла ему ответить, так как пыталась отдышаться.

- Ладно, - мужчина неожиданно подхватил меня на руки.

Не помню, сколько мы так бежали, но вскоре я начала засыпать на его руках от мерного покачивания. Вдруг яркий солнечный свет упал мне прямо на веки, я слегка приоткрыла их, но сразу же закрыла, настолько он был ярким. Носом почувствовала приятный запах трав, дуновение свежего ветра.

- Ну, вот, свобода, - улыбнулся мужчина и опустил меня на землю.

22.
Мы находились на холме. Закатное солнце освещало все вокруг мягким золотистым светом. Я стояла по пояс в высокой траве, повсюду цвели красивые цветы: ромашки, полевые колокольчики, васильки, душистый горошек, куриная слепота. Жесткие колоски приятно кололи мне ноги, я с удовольствием перебирала пальцами холодную, мокрую землю. По небу плыли облака различных форм и размеров. Природа была прекрасна как никогда!

Я рыдала и одновременно смеялась, радуясь, как малое дитя. Ветер приятно холодил лицо. Никогда… никогда в жизни я не была так счастлива!

И никто, ни один человек не мог бы меня сейчас понять, если бы он не пережил такие же, как я события. Только после таких испытаний начинаешь ценить жизнь, любить каждую травинку, каждый лепесток. Я целовала цветы, неслась навстречу ветру…

- Боже, спасибо тебе за этот мир! – громко крикнула я, задрав голову к небу.

- Смотри! – прищурившись и улыбаясь, показал рукой вдаль мужчина.

Я посмотрела туда и увидела пролетающего над нами белого голубя. И тут вспомнила кое-что очень важное.

- А далеко ли мы сейчас находимся от больницы?

Мужчина нахмурился.

- Не очень… А что?

- Нам надо туда вернуться.

23.
Солнце практически зашло за горизонт. Мы стояли у бетонных стен, окрашенных в неприятный бежевый цвет, и осматривали каждое маленькое окошко, находящееся на уровне земли.

- Не его ли ты искала? – тихо спросил меня мой спутник.

Я подошла к окну и радостно воскликнула: там, внизу, как всегда, на стуле сидел, покачивая головой, старый Амброзий.

- Амброзий! – позвала его я, открывая старую раму.

Старик посмотрел наверх и радостно улыбнулся.

- Ты пришла… На свободе? Я рад, очень рад.

- Я пришла, чтобы исполнить твою мечту.

Амброзий подошел к окну и протянул мне свои старые, испещренные синими венами руки.

- Что же это?

- Держи, - тихо ответила я, протягивая ему небольшой букет из ромашек. В следующую секунду сердце мое сжалось от боли и счастья: старик улыбнулся счастливой улыбкой и заплакал.

- Спасибо тебе… Спасибо… Теперь я со спокойной душой могу тихо отправиться к Богу… И встретиться с Настенькой…

В этот момент за моей спиной сверкнуло солнце, и осветило голову старика так, что вокруг нее образовался нимб. Эх, всем бы такое святое смирение, как ему! Тогда этот мир был бы намного лучше.

Сирену мы нашли быстро. Я ее позвала так же, как и Амброзия, и так же она, увидав ромашки, заплакала тихими, счастливыми слезами.

- Душенька, никогда этого не забуду… Никогда!

Эти, по сути говоря ничего не стоящие, поступки как-то облегчили мою душу, я испытывала такую невероятную легкость, что, казалось, еще чуть-чуть, и ветер подхватит и унесет меня.

- Что ж, пора тебе и мне помочь, - печально улыбаясь, заметил мужчина. – Я ведь, - тут он посмотрел на небо, - тоже хочу обрести покой.

24.
По дороге до поселка, которая заняла у нас сутки, я узнала всю историю этого странного, но глубоко несчастного человека.

- Так же, как и ты, я когда-то попал туда… Вскоре Вельзевул отправил меня на верхние этажи, где я смог заниматься своим самым любимым делом… Я ведь скульптором был.

- Так эти…

- Да, этих всадников создал я…

Так вот в чьей комнате я жила. Но, странно, почему же Вельзевул сказал, что мастер умер?

- Отец лжи хотел создать для себя сильную, непобедимую армию тьмы. По плану, скульптур должно было быть тринадцать… Но он торопился, поэтому успел сделать я только девять. Я был дураком… Заключил контракт с дьяволом. И помимо своих творений продал ему душу. Я же… неживой… Так, пустая, выеденная оболочка. Меня нельзя убить, и, если честно, я устал жить… вернее даже, существовать.

- И чем же я могу помочь тебе?

- Понимаешь… Я хочу сделать хоть одно полезное дело, а именно – уничтожить свои творения, чтобы они больше не служили дьяволу. Ведь именно в них он заточил мою душу. Но…

- Что «но»?

- Я не могу поднять руку на собственные творения. Сколько раз пытался… но не мог… Чтобы облегчить работу, согнал всех всадников в одно место… Поэтому, пожалуйста, помоги мне пересилить себя!

25.
И снова закат, и снова эти пугающие, адские создания. Скульптор, взяв стоящий около постамента одного из них лом, судорожно сглотнул и вздохнул.

- Нет, не могу… Жалко…

Я неожиданно вышла из себя.

- Чего ты жалеешь? Слуг дьявола? Нашел, что жалеть! Они же уничтожить этот мир могут!

Мужчина хмуро посмотрел на меня, и я увидела в его глазах мелькнувший красный отблеск: значит Вельзевул уже здесь. Я перекрестилась и стала шептать молитву.

- Черт! – воскликнул бестелесный голос.

Я услышала лошадиное фырканье, хрип, странные возгласы и подняла глаза: всадники ожили, слегка шевелись, но сойти с места не могли.

- Либо сейчас, либо никогда! – крикнула я скульптору.

Ваятель меня не слышал, так как сейчас у него происходила внутренняя борьба, решающая все.

***
Вельзевул стоял на балконе и смотрел вдаль. В его бесцветных глазах полыхала ярость, но он пытался себя сдержать. Одетый в черную мантию, он темной тенью наворачивал круги вокруг скульптора. Мужчина обессилено сидел на полу на корточках.

- Решил бороться против меня? – дьявол усмехнулся. – Не выйдет.

- Как та девушка смогла одолеть тебя, так и я смогу сделать это, - тихо парировал он.

- Та девушка? – Вельзевул содрогнулся. – Не напоминай мне о моей неудаче. Она слишком сильно верит, - тут он прорычал, - в Бога.

- А что, если я тоже… тоже в него верю?

- Ты? – сатана расхохотался. – Ты уже давно продал мне свою душу, которая давным-давно сгорела в аду!

- Опять лжешь ведь… Именно поэтому тебя преследуют неудачи… Потому, что ты не умеешь говорить правду! А ведь тайное рано или поздно становится явным. И ты не можешь праведников из рая заставить прийти к тебе, но грешники из ада могут уйти от тебя. Ты слаб, Вельзевул, слаб до невозможности.

Дьявол разозлился. В следующую секунду он держал в руках маленькую монетку.

- Это – твоя душа. И она принадлежит мне! Я ведь могу ее уничтожить...

Он со всей силой сжал монетку в руках, и мужчина начал корчиться от нешуточной боли.

- Отче наш…

- Что ты там бормочешь?

- Отче наш, иже еси на небесе…

Сатана издал страшный вопль, от которого деревья чуть ли не к земле прижались, и исчез.

***
- Все, здесь игра для тебя закончена, - звонко крикнул мужчина, встал с колен и, схватив лом, начал ломать статуи. Каменные обломки летели во все стороны, и, чтобы они не задели меня, мне пришлось посторониться. Вскоре, последний всадник был уничтожен.

Мужчина был потен и бледен. Да, все-таки поднять руку на собственные творения может далеко не всякий мастер.

- Спасибо тебе огромное, - он улыбнулся и крепко обнял меня.

- За что?

- Я слышал, как ты молилась за меня. Без твоей поддержки я не смог бы выиграть борьбу с дьяволом, - тут он посмотрел на небо. – Теперь я свободен и, наконец, смогу обрести покой… Но прежде чем уйду, хочу сказать тебе кое-что.

- Что же?

- Оставайся всегда такой же.

- Какой же?

- Доброй, несколько творческой и сумбурной личностью. Ты многое видишь, даже то, чего не видит обычный смертный, замечаешь мелкие детали… Меня ведь другие не видят… Потому я и спас тебя тогда, верил, что именно такой человек, как ты, сможет помочь мне. И рад, что не ошибся в своем выборе. Ты помогла сделать этот мир чуточку лучше. А теперь иди… Тебя ждут твои бабушка с дедушкой…

- Они всегда были рядом, - тут мужчина подмигнул мне с таинственным видом. – Пусть это останется для тебя загадкой. Потом когда-нибудь все поймешь.

Он вздохнул, улыбнулся и исчез в ярких лучах солнечного света. Я долго смотрела на чистое, ясное небо и неожиданно схватилась за сердце, поняв, что именно там и находились, находятся и будут находиться самые дорогие для меня люди.