Чёрный бантик из линючего панбархата

Екатерина Мосина

Заметки на книжных полях

Очерки о воронежской литературе

 Мосина Е.И. Заметки на книжных полях: Очерки о воронежской литературе. – Воронеж:  Река Времени, 2008.


Автор книги Е.И. Мосина – литературный редактор, выпустившая в свет более сотни томов: от А.С. Пушкина до современных авторов. Книги воронежских поэтов и прозаиков,  изданные в Воронеже за последние два года, рассматривает как внимательный читатель; ей  есть что сказать и об авторах, и об их произведениях. Отдельные очерки были опубликованы в центральной и местной прессе.



                (О повести Юрия Гончарова «Княжна Джаваха»)

О юношеском максимализме сказано и написано немало. Он похвален, когда молодую душу волнуют вечные проблемы достижения и постижения своих положительных идеалов. При чём положительными эти идеалы должны быть в общепринятом, общечеловеческом понимании, а не только в понимании самого молодого существа. Молодость неопытна: для кого-то и Гитлер идеал.
 
Юношеский максимализм страшен и ужасен, когда это явная жестокость, чёрствость, цинизм и прочие – по общему мнению – порочные деяния. Тут можно привести, как яркий и очевидный пример, фильм Эльдара Рязанова «Дорогая Елена Сергеевна», о котором не так давно нам напомнило центральное телевидение.
 
Но фильм фильмом, а проблемы юношеского максимализма время от времени выплывают – и не только на экраны.
 
Есть хорошее и давнее высказывание, а чьё – пусть простится мне моя ненадёжная память, о важности этого юношеского максимализма. Когда в отрочестве мы все намечаем себе жизненные цели, то они у нас, благодаря этому максимализму, весьма высоки и слишком устремлены в даль, но вследствие отсутствия жизненного опыта никак не откорректированы.  И если представить достижение наших целей как переправу через бурную реку, то лодку нашу, сносимую этим бурлящим потоком, называемым жизнью, прибивает на другой берег значительно ниже по течению.

Тут суть такова:  чем выше этот юношеский максимализм, тем больше шансов пристать к берегу, вполне обитаемому, а в наших иносказаниях – это  означает, что человек, хотя и не получит полного свершения своих идеалов, но с пути истинного не собьётся.  Это высказывание у гения, его определившего, значительно короче, но для своих друзей я растолковывала его примерно так. Надо, чтобы они поняли, прочувствовали и прониклись. И намечали бы себе цели высокие: чтобы после бурного течения жизни не пришлось пристать где-нибудь на пустынном и необитаемом берегу.
 
Но появившийся теперь огромный жизненный опыт показывает, что, как правило, за очень редким исключением, мои  друзья юности, мои ровесники прибиваются к берегу – те, кто не сгинул в бурном потоке – значительно ниже по берегу, как раз в тех самых безлюдных и бездушных точках. От юношеского максимализма не остаётся даже определения, не то, что толики наполнения…

Так насколько высоки были идеалы?
 
Или это жизнь наша такая беспощадная?

Или слабаками оказались они?..

Или, малодушно обвинив своих воспитателей, следует сказать, что они нас ничему не научили?..

Писателя Юрия Гончарова я не могу причислять к моим друзьям юности – это человек значительно годами одарённый и временем обласканный. Но, наверное, как и всякий «юноша, обдумывающий житьё», в своё время и он намечал себе максимальные вехи для жизни.  И нельзя сказать, что бурный поток его одолел, захлестнул и выкинул на мёртвый и бесплодный берег. Всё, скорее, наоборот – писатель Юрий Гончаров пристаёт к берегам более высоким и крутым, чем мог позволить кипящий поток его жизни. Ведь то поколение юных максималистов, только что окончивших десятый класс, сейчас можно определить словесной формулой «а завтра была война». И это – особый статус каждого его участника теперь, в нашем времени, но рассуждать на этот предмет здесь не буду, чтобы не повторять очевидное и не надоедать излишками словес и фраз.
 
Волнует другое. Огромный жизненный опыт, полученный при переправе через бурлящий жизненный поток, писатель излагает в своих произведениях, и тем самым не только передаёт этот опыт всем, кто его не имеет, но ещё и при этом обогащает родную речь, делает свой вклад в родную литературу.
 
К столь пространным сентенциям побудила меня последняя изданная повесть воронежского писателя Юрия Гончарова «Княжна Джаваха»*.
 
(И тут хочу сразу отметить, что её название логично было бы закавычить дважды: первая пара кавычек – это название произведения Гончарова, а вторая пара кавычек – это использование чужого названия. Но где это вы видели, чтобы сразу ставили столько кавычек? Например, так: повесть Юрия Гончарова ««Княжна Джаваха»». Вряд ли это красиво.
И тут вольно или невольно чужое название чужой повести как будто прилипло к имени писателя. Или – наоборот? Современный писатель «пристроился» к писательнице несовременной – Лидии Чарской – и использовал название её романа «Княжна Джаваха»?)

О, как же я люблю мемуарный – вспоминательный – жанр! То, чего ни в каком учебнике истории вы никогда не встретите в силу своей «не научности», «не типичности», не поддающейся обобщениям, а, следовательно, и «не характерности» сути тех эпизодов  для истории как науки в целом.  Но за эпизодами этими – люди, их жизни, их боли и страдания, радости и счастья, мечты и прожекты, взлёты и падения, слёзы и смех. Воспоминания о том, чего многие и не заметили, когда и как это случилось. Воспоминания правдивые и честные, без приукрашиваний и  подведения особых теорий под факт их существования. Воспоминания, чистые от версификаторства – да им поистине нет цены! Была бы моя воля –  рекомендовала всем, кто хочет правду жизни нашей постигать, больше увлекаться чтением мемуаров, воспоминаний, писем, дневников.

И вновь столь пространно рассуждаю только в поле притяжения этой, изданной в конце уходящего года, книжицы писателя Юрия Гончарова.
 
Так повинна ли юная княжна, оттого что столько возникает суждений о юношеском максимализме, о ценности правдивых воспоминаний?
   
Сразу скажу, что сама грузинская княжна, девочка Нина Джаваха, равно как и писательница Лидия Чарская, придумавшая её, абсолютно бы не имели к произведению Юрия Гончарова никакого касательства, если бы герою повести Лёше Воробьёву, от лица которого ведётся рассказ, не попала в руки книга, заглавие которой писатель использовал вместо своего или как своё.
 
Это не страшно. Для коммерческой привлекательности книги, какие теперь поступки не совершаются. (То, что повесть издана в рамках некоммерческого проекта Воронежского отделения Союза писателей России, здесь – чистая случайность). 

Главными в повести писателя остаются вопросы уже тут обозначенные, но преподнесённые автором по-своему, отделанные мастерством словотворца, огранённые своим инструментом жизненного опыта. Это – всё тот же юношеский максимализм, всё та же правдивость описания своего времени. Но подано это так, словно очередной камешек, брошенный на могилу уже истерзанного всеми сталинизма. Побивать камнями то, что давно побито и осуждено – занятие не сказать, чтобы пустое и бесполезное, но для многих уже набившее оскомину.
Юрия Даниловича Гончарова спасают его мастерское владение пером – раз, его умение правильно расставить акценты – два, его (хочется думать) жизненная правда – три.
 
Ну что тут скажешь?
 
Писатель!

Хотя претензии к повести всё же предъявить можно.
 
И первая – это надуманность проблемы, однобокая раздутость в её постановке и извращённое мировосприятие как следствие.
 
Читала эту всего-то в три авторских листа повестушку и не задумывалась особенно, отчего писатель так сожалеет о невозможности массового чтения романов Лидии Чарской и ей подобных, широко использующих в своём творчестве «такие фразы [которые] показались бы манерными, ненужно цветистыми, лишёнными естественности, отдающими дурным вкусом». Увлекала вспоминательная канва произведения, зримость, и если хотите, иллюстративность описываемых эпизодов из жизни самого писателя. А потом словно споткнулась, будто оступилась на скользкой от раскисшей грязи тропе.
 
Редкое явление: эпиграф едва ли не в самом конце книги. Значит, что-то настолько важное желает поведать писатель, что без этого эпиграфа никак нельзя обойтись, хотя, явно, он нарушает все книгоиздательские каноны. (Как правило, основополагающий эпиграф помещают в начале книги). А эпиграф-то каков! Приведу его дословно, поскольку это имеет значение, да ещё какое!
 
«– Нас не учат лучшим (по старым понятиям) человеческим качествам. Верной и бескорыстной дружбе. Чистой и беззаветной любви. Отзывчивости. Честности и правдивости. Уступчивости и доброте. Щедрости. Всё это подвергается осмеянию. Так чего же вы от нас ожидаете?!»  (Из разговора с юношей 16-ти лет нынешней России).

Вам это ничего не напоминает? Правильно, декларативные заявления одного из героев фильма Эльдара Рязанова, о котором уже упоминалось. Чтобы оправдать те моральные пытки, которым ученики подвергли свою учительницу, рождается подобная тирада: «А что вы нам хорошего дали в этой жизни?» и т.п. Но тирада в фильме значительно мягче и, если так уместно тут сказать, – тактичнее, нежели эта чудовищная ложь, прилаженная к изящной и безукоризненной по стилю и лексике повести для того, чтобы высказать её основную идею.
 
Разве у вас при просмотре кинофильма – уже тогда, в 1988 году – не возникали некие ощущения по поводу сомнительного происхождения таких вопросов? Разве те отморозки могли бы извергнуть из своего недалёкого умишки столь программные и обличительные, столь философски звучащие слова? Так то в 1988 году, а здесь речь о «нынешней России», – глядя в конец повести, где обозначены даты написания повести, – то это «сентябрь 2006-март 2007 гг.».
 
Об этих своих сомнениях я сказала Юрию Даниловичу, поскольку довелось прочесть первый раз повесть в рукописи.

Эпиграф – враньё, и жуткое! Его бы вообще убрать из книги. Писатель задумался, а после сказал:

– Я ехал на дачу двадцать пять километров и всю дорогу думал о вашем предложении, возвращался с дачи – ещё двадцать пять километров, и опять думал. Всего пятьдесят километров я думал про этот эпиграф. Это слишком много. Я не согласен с вами.

Сполна оценив тонкость юмора известного писателя Юрия Гончарова, я так же осталась при своём мнении, и убеждена, что эти, якобы, слова, якобы, нашего юного современника – надуманность и неправда, да ещё такая чудовищная! На что Юрий Данилович опять сказал:

– Ну, хорошо, признаюсь вам. Я этот эпиграф взял у Александра Зиновьева…

– Отчего вы думаете, что и он его не придумал? Для подкрепления своих философских постулатов, например…
 
(А теперь, когда телевидение напомнило этот фильм про дорогую Елену Сергеевну, то и вообще думаю, что современный философ А. Зиновьев этот фильм тоже смотрел, и почти оправдательные слова юного негодяя переделал в столь лживый постулат, наверное, по необходимости).
   
Ещё раз и детально:
 
«– Нас не учат лучшим (по старым понятиям) человеческим качествам…» –

Почему понятия о лучших качествах – старые? Что изменилось в наших понятиях о лучших человеческих качествах? Если нам не дано было прочесть сентиментальные романы Лидии Чарской, то это разве могло повлиять на вечное и несомненное определение лучших душевных качеств?
 
«Верной и бескорыстной дружбе…» –

Разве сам Гончаров своей повестью не опровергает пустоту вопроса?

Его повесть – как раз и показывает примеры верной и бескорыстной дружбы, а так же: «Чистой и беззаветной любви. Отзывчивости. Честности и правдивости. Уступчивости и доброты. Щедрости»...

Обе его героини – Ляля Аверина и Лара Соболева – это яркая иллюстрация, опровергающая столь страшный эпиграф. Но одна из них читала Чарскую, другая о ней и слыхом не слыхала.  Правда, писатель предупреждает, чтобы примитивно не воспринимали его заявления: «Конечно, не надо думать, что  в своих записках о прошлом я хотел изобразить вот такой примитив: прочитала моя сверстница в детстве книгу Чарской о княжне Джавахе – и сама стала почти такой же».

Чтобы разбирать эту маленькую повесть по косточкам, надо быть в принципе не согласной с её автором. Здесь же мы имеем маленький изящный литературный подарок поклонникам творчества Юрия Гончарова. Прекрасный  образец современной вспоминательной прозы – для всех любителей этого жанра. Это и есть то нарядное и светлое платьице, в которое одеваются ученицы на свой бал, наверняка и у княжны такое было. Но эпиграф – как линючий бантик, он портит всё. В книге хочется взять да и заклеить то место, где  он  напечатан. Чтобы не  портил общего впечатления.

Чёрный линючий бантик можно удалить с платьица – взять и спороть его аккуратно. Но в повести проделать подобную манипуляцию невозможно. Остаётся горькое ощущение от настроения писателя, с которым он создавал своё произведение. Потому, что истребить присутствие у писателя разочарования от жизни невозможно, пока он согласен со столь нелепым эпиграфом, который относится к каждому из читателей старшего поколения – никто ничему хорошему не учит своих детей и внуков:   «– лучшим человеческим качествам. Верной и бескорыстной дружбе. Чистой и беззаветной любви. Отзывчивости. Честности и правдивости. Уступчивости и доброте. Щедрости…»

А уж лживость последующей фразы – «Всё это подвергается осмеянию» –  настолько очевидна, что и говорить о ней не приходится.
 
Кто-то скажет, за что же так линчую я здесь столь именитого, и не только в Воронеже, писателя. Бог с ним, с этим эпиграфом.
 
В повести чётко обозначено, что для того, чтобы воспитать юных коммунистов, людей с советской идеологией при Сталине намеренно уничтожали множество книг, чтобы искоренить все добрые чувства в «строителях коммунизма». В числе уничтоженных книг были и романы писательницы Лидии Чарской, которые, как отмечает и сам Гончаров, имели невысокие литературные качества.
 
Да вот же, дословно текст автора:

«Главным пороком всех книг Лидии Чарской, на взгляд «чистильщиков», было именно это: проповеди добра и милосердия, они делали Чарскую неприемлемой для читателей советской России, в которой только что жестоко и беспощадно были истреблены миллионы людей, сторонников старого режима, и усиленно готовилась новая грандиозная бойня – уже в масштабах всей планеты, так называемая Мировая революция. Предстояло расправиться со всеми, кто проявит сопротивление, несогласие с ней – как сделали это русские революционеры-большевики в своей стране, начисто уничтожив дворян, духовенство, купечество, помещиков, золотопогонное царское офицерство, зажиточных крестьян-кулаков.

Работа жестокая, безжалостная. Крови было пролито – моря. А прольётся ещё больше. Во много раз больше. Но таковы законы классовой борьбы, борьбы бедных с богатыми: или они нас, или мы их!.. Для такой работы нужны крепкие, не впадающие даже в минутную слабину нервы и сердца, не дающие промаха глаза и руки. Какие тут к чёрту милосердие, доброта?! В советских людях, людях нового, «нашего» мира, надо воспитывать совсем другие качества, совсем к другому их призывать. «На бой кровавый, святой и правый, марш-марш вперёд!..» Пока не сгинет последняя контра, последний враг! А всякое интеллигентское слюнтяйство, любой надклассовый, надпартийный, общечеловеческий гуманизм – к чертям собачьим! В огонь, в огонь такие книги, да чтоб даже пепла от них не осталось!

Стоит, пожалуй, удивляться не тому, что жгли книги и сожгли их горы, а – это будет верней, ближе к правде – тому, что мало сожгли. Могли бы сжечь гораздо больше. Например, всего Достоевского. От первой и до последней строчки. Как крепко не любил его Ленин! …
Даже Пушкин мог бы запросто запылать в огне… Он был ярым, убеждённым противником революций, под какими бы лозунгами и знамёнами они ни происходили, не видел в них толка, пользы. Решительно и твёрдо стоял за медленный, постепенный, но благодетельный прогресс в сознании людей, их нравственных свойствах и качествах».

Ни Достоевский, ни Толстой, ни Пушкин, ни даже «Бедная Лиза» Карамзина, что  – совсем уж «слюнтяйская» литература, – однако же, не были сожжены на инквизиторском костре «чистильщицы» Н.К. Крупской. (Так надо ли теперь, зная, что это останется без отрицательных последствий, – кидать эти камни? К лицу ли писателю того высокого уровня, к которому он стремится, это столь неприглядное занятие? И сам он, лауреат премии РСФСР имени Горького, разве никогда не был тем советским человеком?).

А теперь скажите же, что хорошего в том, что сейчас столько всего печатается: и запретного и не очень, и изысканного и грубых поделок (и насилие, ужасы, порнография, наркотики – в том числе), а наше юношество без разбору и ограничений, и чаще всего бездумно, всё это может беспрепятственно «схавать»?
 
Разве не обязаны мы прививать любовь к чтению, и если хотите – при этом контролировать, что там наше юношество смакует. Разве не наша святая обязанность, как пишущего поколения и написавшего много-много всего помнить о том юношеском максимализме, который в наших детях и формируется именно в пору созревания ума? Ведь сказано: наставляй юношу в ранней молодости и тогда он в старости не сойдёт с пути своего.

И чтобы не страдать им, нашей смене, от неверно выбранных ориентиров, чтобы помочь им после преодоления бурного жизненного потока добраться к намеченной пристани, разве не мы должны помочь им установить эти правильные ориентиры? Чтобы, когда нас не станет, не проклинало нас нынешнее юношество за ложь в указании берега, а с благодарностью вспоминало, как вспоминают истинные любители Пушкина его ориентиры? И надо ли при этом распускать нюни и стенать: ах, как же мы без Чарской сможем жить, и как это без неё выжили?

Я против подконтрольности литературы какой-либо политической группе. И уж никак не цензор. И я – за свободу выбора чтения, но тогда, когда я осознанно делаю этот выбор. Но чтобы осознать свой выбор, сколько же я должна перечитать разных книжек!
 
И  это хорошо, что среди них попадётся мне крошечная повесть «Княжна Джаваха».  Не писательницы Лидии Чарской, а его – современного прозаика Гончарова, только если без паскудного эпиграфа ко всей повести (но который он разместил по странной логике почти в последней главе).
 
Так виновата ли княжна Нина Джаваха, что когда-то в сталинские времена Надежда Константиновна Крупская вычеркнула роман о ней из списка рекомендуемых юному поколению книг для чтения?
 
А военные медсёстры и врачи – и те, о которых идёт речь в повести, и все, кто спасал из-под огня наших солдатиков, – стали ли менее милосердными, чем Ляля Аверина, только потому, что они, в отличие от неё, таких запрещённых книг не читали?
 
Герой повести Лёша Воробьёв, когда, едва не убив Ларку Соболеву снежком, кинулся привести её в чувства, но при этом фокусирует своё внимание совсем на другом:  ему «бросился в глаза блеск её новых чёрных галош, которыми ей так хотелось погордиться». Не потому ли он так дебилен в этом своём любовании галошами, что не дочитал роман Чарской?
 
И не потому ли у самого автора столь  явно проникает безнадежность и неисправляемый пессимизм в его произведение, оттого, что слишком поздно дочитал (таки!) роман о грузинской княжне? (И как тут не вспомнить фрейдовскую «подкорку»,  ведь повинуясь ей, в данной книге неподконтрольно воле автора, появляются «чёрные бантики» в его письменах?) 
Для примера – очень характерный тон суждения писателя, и не только в книге:

«Дальнейшая моя жизнь… не отличалась ни ладом, ни большим достатком, ни даже нормальной бытовой устроенностью. Не было у меня и душевного благополучия, простого житейского покоя. Я был дважды женат, и оба раза весьма скоро понимал, что не стоило этого делать. Живя семейной жизнью, я оставался фактически одинок, без всякой поддержки в трудных для себя обстоятельствах, в трудные для себя минуты.

И, вспоминая Ларин яблочный морс далёкого сорок четвёртого года, как она бегала за ним, волнуясь, что морса всё ещё нет в ларьке, достанется ли он ей, когда его привезут, я иногда думал: какой совершил я промах. Почему не пришло мне тогда в голову, не озарило: вот же моя жена! Надо только подождать несколько быстро бегущих лет… Лара вырастет, возродится из руин, отстроится заново город, наладится в нём жизнь… Вот бы кто был мне верным спутником и другом, никогда и ни в чём мне не изменившим, не оставившим меня в одиночку ни в какой беде…»

(Может, вся загвоздка в той сакраментальной фразе, которую обычно говорим мы маленьким детям, воспитывая в них добрые качества: «Относись, дорогой, к людям так, как и ты бы хотел, чтобы к тебе относились!»? «…Ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам».)
А ведь Лара не читала романа Лидии Чарской «Княжна Джаваха»!

Юрий Данилович, простите меня, но я не улавливаю тонкости. Давайте в переиздании – а оно уже просится, ведь тираж так невелик –  Вашей дивной повести уберём столь бесчеловечный сгусток чёрной энергетики, сконцентрированный в этом злополучном эпиграфе, к счастью, абсолютно не соответствующем истинному положению вещей!

____________________

* Гончаров Ю.Д. Княжна Джаваха: Повесть. – Воронеж: Река Времени, 2007. – 68 с. – («Воронежские писатели: XXI век»).
 

23 декабря 2007 г.            «Пушкинский КЛЮЧ», № 1, 2008 г.