Исповедь. Трилогия. Книга первая Гидропарк

ТРИЛОГИЯ. КНИГА ПЕРВАЯ.
ГИДРОПАРК
РОМАН - ДНЕВНИК












ТАГАНРОГ
2008 г.









ББК 84 ( 2 РОС = РУС ) 6 - 7

ЧУПРЯКОВ ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ИСПОВЕДЬ. ТРИЛОГИЯ.
КНИГА ПЕРВАЯ  «ГИДРОПАРК».
РОМАН – ДНЕВНИК.2008 г.    стр.227







В трилогии показан отрезок жизни героя в период перестройки и после неё.
Автор проводит  в трилогии две сюжетные линии. Первая-изменение внутреннего содержания человека советской эпохи - от безбожного, бездумного, грешного состояния к познанию своего внутреннего «я», осознанию своей греховности, к стремлению очистить себя, к православной вере, к Богу. Изменение происходит не без напряженной работы ума и сердца в поиске истины, и под влиянием внешних обстоятельств: крушение существующего строя и связанные с этим лишения, духовное раскрепощение, потрясение от от потери любимой жены. Вторая линия-познание героем, по мере укрепления веры и проявления Божьей благодати, смысла и пути развития всего, созданного Богом. А отсюда смысла жизни отдельного человека. Герой «Исповеди» Геннадий Шестопалов узнаёт о тайнах глобализации, клеймения, масонства, экуменизма, западного «гуманизма». Трилогия в значительной степени автобиографична, многие события и действующие лица взяты автором из реальной жизни. Трилогия состоит из трех книг: «Гидропарк», «Время лишений» и «Любовь небесная».
Это произведение - и исповедь, и проповедь, и откровение.





©- ЧУПРЯКОВ Ю. А., 2008 г.



Сегодня пришла ко мне эта нерадостная весть, вызвавшая боль и грусть… Новость из такого далёкого теперь К., из того самого, название которого отзывается в душе моей воспоминанием о грешном любовном увлечении, в котором были и встречи, и сладковато-горькая грусть разлуки…Разлуки, обещающей новое свидание и новый виток грешной жизни… С ним же, этим замечательным, неповторимым городом связан и мой творческий инженерный взлёт. Тогда впервые в жизни почувствовал я радостную несвободу самостоятельности, когда ты в ответе за, пусть небольшой, но полностью замыкающийся на тебе комплекс проблем. А в этом комплексе переплетается познание новых технических идей с решением вопросов практических, организационных. Тут тебе и жадный поиск теоретической подоплеки физических процессов, и нескончаемая вереница экспериментов, направленных на получение нужных результатов. А потом защита их у заказчика на семинарах-отчётах и выколачивание средств на продолжение разработки. И всё замыкается на тебе, потому что ты руководитель разработки. В этот же период запланировано мне было судьбою,- или Всевышним?- работать в трёх братских славянских республиках, общаться и чувствовать себя комфортно и с белорусами, и с украинцами, и с русскими: да иначе и быть не могло,-ведь во мне течёт кровь и тех, и других, и третьих. В этом ёмком куске жизни сплелись дела мои личные с делами производственными, с великими потрясениями в стране. И в таком  клубке я жил, подталкиваемый обстоятельствами, волнениями и стремлением к созиданию и успеху.
Позвонить собирался давно. Не потому, что свежесть грешных чувств ещё сильна была во мне: скорее, хотелось загладить вину за то, что не оправдал Вериных ожиданий о совместной жизни, осознал глубину и надёжность любви к Ларисе. Последний телефонный звонок был два месяца назад, тогда Лидия Степановна, соседка Веры, доложила: Вера живёт в основном на хуторе под К., сейчас в городе её нет. Часто вспоминает меня и будет очень рада этому звонку. «Правда,-добавила,-болеет, приступы бывают…» Решил: надо написать ей туда, в село Антоново зашифрованное письмо - будто от подружки. Пообещаю возможный приезд, хотя, как сам понимал, вряд ли он состоится. Через месяц отправил письмо, на сердце стало легче. Ответа не было и месяц, и два… «Надо позвонить»,-решил бесповоротно. Но болезнь и смерть мамы отодвинули звонок на долгий срок…
Мамочка «упала», совсем не ходит, наступил момент отчаянной беспомощности,-лежит, уйдя взглядом куда-то далеко, не ест, только пить иногда попросит. Пришёл врач, осмотрел, ощупал. Я к нему: что можно сделать? Вижу,
лицо у него скорбное, беспомощное, и всё напоминает: сообщите, если парализует. И при этом, через слово: старость, девяносто лет… Нет, он, конечно, прописал кучу лекарств, я их купил и настойчиво просил маму их пить, прекрасно понимая, что вряд ли они помогут - наступил предел. В прошлый такой же приступ её бессилия я усердно молился Господу, и помощь пришла… Сейчас же, молясь, я не чувствую ответа на свои молитвы: значит, суждено…
После похорон долго приходил в себя, но и когда первая боль утихла, всё откладывал телефонный разговор с К.: ясно и безжалостно пришло осознание
греховности моего обманчивого «счастья»,- ведь нарушена заповедь «не прелюбодействуй!» Оно, как результат постоянной, не утихающей борьбы двух моих «я»: одно рвётся опять на дорогу греховной связи, ждёт, несмотря ни на что, встречи, ласки, влюблённого взгляда, прикосновения; другое понимает,- теперь, когда пройден путь от темноты, безверия к вере (чему в немалой степени способствовало горе от потери мамочки), трудно опять грешить по большому счёту… Да и встречу представляю по другому: моральная поддержка больного, не безразличного человека, обоюдный душевный разговор о про- житом, о мамах, детях, внуках…
Но, конечно, просто забыть Веру, зачеркнуть в памяти не мог. И, возвращаясь ошарашенным от потери мамы сознанием к реальностям жизни, всё чаще останавливался на мысли: как она там, Вера? Почему не пишет? Может, очень плохо ей? И сегодня (пенсию выдали) поспешил на междугородку, торопливо сунул кассиру деньги, вбежал в кабину. Почувствовал волнение - до слабости в ногах. Индекс набрал, номер; гудки прерывает старческий голос Лидии Степановны.
-Алло, слушаю!
-Здравствуйте, Лидия Степановна! Извините за беспокойство, из Приливска звонят. Скажите, как поживает Вера Антоновна? Не в городе она сейчас?
-Это вы о соседке моей?-чувствую, голос у неё изменился, осел как-то, убавилось бодрости в нём…
-Да, о Вере! Вам звонит Геннадий, помните?
-Да, по-о-мню,-тянетЛидия Степановна, и я замираю в предчувствии беды.-Но ведь она умерла три месяца назад… Вы разве не знали?
-Нет, не знал,-полушепчу я, не в состоянии расспросить, уточнить подробности, а только воспринимаю скупую информацию, которую выдаёт мне уже
совсем не бодрым голосом соседка.
-Она ведь болела сильно последнее время. Мучилась так, бедняжка…- Пытаясь оправдаться, несу какую-то околесицу о финансовых трудностях, которые мешали мне приехать. Она же, приняв мои слова за желание приехать, уточняет.
-Но её не в городе похоронили, а в Антонове. Дети теперь одни живут в квартире, а муж переехал в Антоново…
Потом начну упрекать себя: почему не расспросил, как дети, не вышла ли Людочка замуж, не сошёлся ли Андрей со своей женой, как дела у Василия; он теперь омоновец. Первое, что пришло мне в голову по старой беспутной привычке-напиться. Но тут же опомнился. Как же так? Ведь уже три года считаю себя верующим. Малого ещё достиг на этом пути, но ведь чего-то достиг? Не тот я, чтобы вином заливать грустную весть. Единственно правильно и уместно - поставить свечку за упокой её души, помолиться. Да это и долг мой наипервейший перед женщиной, открывшейся мне всею душой в надежде на лживо предлагаемое ей счастье…
Рассеянным взглядом проводил многочисленных встречных, бегущих по делам; здесь, в центре города - деловой уголок. Тут и налоговая инспекция, и два банка, и кинотеатр. Не обратил в этот раз внимания на красоту архитектуры    нашего приливского краеведческого музея, бывшего до революции клубом «Коммерческого собрания». Не помню, как добрался на трамвае до конечной остановки. Здесь студенческий городок, тут же и дорогая сердцу, знакомая с детства Никольская церковь, теперь - Свято-Никольский храм. Очнулся  перед дверьми храма, помолился, вошёл. Вечерняя служба ещё не началась, прихожан немного. Поспешил туда, где жёлтым, колеблющимся светом утоляют нашу печаль свечи, поставленные за упокой родных и близких, завершивших тернистую дорогу – земную жизнь… Вставлена в подсвечник зажжённая свеча,  молюсь: «Царствие Небесное усопшей рабе Божией Вере». Вставлена вторая свеча: «…матери моей Ксении», третья: «…усопшим родным и близким». Да простит меня Господь за то, что молитвою освящаю грешную любовь! Но ведь это и уважение к таинственно-величественному акту перехода души создания Божьего из тела в Божье  пространство…
Возвращаюсь домой из храма по знакомой с детства улочке под названием Школьная, вернее, её отрезку от храма до поворота к переулку Никольскому, где, упираясь в Школьную, высится институтский корпус, состоящий из двух зданий: недавно построенного пятиэтажного и трёхэтажного, более ранней постройки. Соединённые переходом, вместе с элегантной столовой и красочным сквером, они вызывают невольное почтение прохожих к учебно-научному   детищу нашего города. Сейчас всё окружающее воспринимается мною бессознательно, бездумно; я     во власти печали, немного облегчённой посещением храма. Во мне идёт работа по осмыслению вселенского события - смерти… 
Люди умирают, их тела истлевают, а главная составляющая их сущности, душа, становится бесконечно далёкой для нас, и не столько в смысле пространственном, сколько в энергетическом, связанном с переходом от грубой к более тонкой среде…
Это печальное событие невольно возвращает меня к тем, казавшимся счастливыми, временам: моей совместной работы с К. и обманчивой романтикой украденного у нас с Ларисой счастья… Воспоминания приходят бессонными ночами, их характер не имеет пространственно-временной земной закономерности. Я же попытаюсь,  выстроить нестройный всплеск этих воспоминаний в последовательный ряд событий…

НОЧЬ ПЕРВАЯ

Этой осенью, в канун своего дня рождения, я во второй раз в К., в командировке. Теперь один: в прошлый раз приезжали мы «на разведку» с моим тогдашним начальником, с которым «притирались» давно и в работе, и в командировках, внедряя наши выстраданные временем и потом разработки. Та поездка была попыткой без особой надежды на успех. А успех – это добыть оплачиваемую реальными деньгами разработку изделия нашего, микроэлектронного профиля.
Идёт четвёртый год перестройки, начатой генсеком Горбачёвым, пришедшим к власти в 1985 году после смерти недолго правившего и не показавшего себя Черненко. Партийная бюрократия, возглавляемая последние годы дряхлыми, или больными руководителями, не смогла использовать преимущества социалистического устройства общества для его развития, обновления, движения вперёд на основе планомерной ломки устаревших методов руководства страной, внешней и внутренней политики и приближения к демократическим основам: свобода слова, совести и вероисповедания. Это и отразилось на экономическом и политическом состоянии государства. Назревало народное недовольство, провоцируемое самой системой политического руководства, когда незначительное меньшинство партийных «боссов» (восемнадцать миллионов) управляло огромной страной, постепенно из слуг народа превратившись в своего рода элиту со спецпайками, льготами, дачами и использовавшее власть для личной выгоды. Разрыв с правдой религиозных заповедей, отсутствие «Бога в душе» вызывало у партийных  «боссов» жажду власти и наживы, пренебрежение к простым людям.
В этой ситуации партийной бюрократии ничего не оставалось, как утвердить партийным руководителем человека сравнительно молодого, умного, хорошего оратора и, главное, заряженного идеей изменения существующего устройства общества. Но изменения, не затрагивающего основ неограниченной власти партии. К 1985 году обстановка настолько накалилась, что нужно было выбирать: или социальный взрыв, или Горбачёв. Третьего варианта не было, потому что в этот момент, определённый Всевышним, не было человека, подобного Дэн Сяо Пину в Китае. Человека, который смог бы повернуть социализм лицом к религии, демократии (но не вседозволенной), к честному капиталистическому рынку. Горбачёв же всегда оставался приверженцем социализма, хотя и видел его искажения в нашей стране. Был ещё Ельцин, жаждавший немедленного сокрушения партийной власти и всего плохого, с нею связанного; но, видимо, роль разрушителя, определённая ему судьбой, ещё ждала своего часа…
За годы своего правления Горбачёв добился полноты власти. Отправив на пенсию Громыко и став Председателем Верховного Совета СССР, он смог провести ряд реформ в экономике (обновление старых промышленных предприятий, развитие машиностроения, антиалкогольная кампания), правда, не давших сколько-нибудь значительных результатов. Зато ставшая эффективным инструментом реформатора гласность («отцом» которой был Яковлев), сыграла главную роль в изменении состава руководителей средств информации, в переосмыслении прошлого. Благодаря ей  произошли  перемены в сфере искусства: появилось множество смелых статей, публикаций, постановок, эстрадных «новинок», даже беспредела. Процесс гласности начал «перехлёстывать» через край. Старое, даже ценное, хулилось, мера помощи Запада преувеличивалась, поощряемая властью чрезмерная открытость наносила ущерб стране. Стало ясно: издержки гласности уже перевешивают её завоевания. Такие достижения, как вывод войск из Афганистана, уменьшение противостояния со США омрачались серьёзными просчётами: односторонние уступки Западным странам, политические и экономические, криминализация экономики. При этом заметно сокращается сельхозпроизводство, нет прироста промышленного производства. Закон о государственных предприятиях и введении хозрасчёта и самофинансирования саботируется центральными министерствами и не даёт нужного результата, и даже осложняет финансовое положение многих предприятий и учреждений.
Естественно, осложнилось и положение таких организаций, как наше конструкторское бюро (КБ), развившееся из кафедральных лабораторий радиоинститута и работавшее по договорам, как правило, с «оборонкой». И конечно, финансирование наших разработок резко сократилось. Заказчики, исходя из отсутствия госзаказов на разработки, подкрепляемых деньгами, потихоньку начали сворачивать свои работы. Наше КБ «затрещало» из-за нехватки средств. Всем можно было теперь - не одному начальству - искать заказы, направлять свои усилия на разработку «мирных» изделий: средств измерения и контроля, средств управления в медицине, экологии, геологии, в быту. Достигнутые институтом успехи в разработке устройств для оборонной промышленности теперь не спасали нас, как и многих, от потери ранее считавшихся гарантированными заказов. В это время любой солдат мог стать генералом-только найди договор с «живыми» деньгами и возьмись за его разработку! Устремился на поиски договора и я, простой ведущий конструктор с большим опытом работы в своём деле, подтверждённым кандидатской учёной степенью. Сейчас, в пору новых веяний выпадал мне шанс стать маленьким «хозяином», руководителем разработки. И показать, во-первых, на что я способен, как инженер и личность. Ну, и, конечно, заработать много денег, о чём все мы, КБ-ная братия начали мечтать под напором массированной «капиталистической» пропаганды.
Тем более, реальные условия к этому уже появились: развили бурную деятельность так называемые научно-технические центры, работа которых сводилась, как правило, к посредничеству между работодателями и работниками на новых, рыночных условиях. Центр как бы нанимал работников для выполнения конкретной задачи на льготных условиях, выделяя на зарплату до 80% общей суммы работ, а за услуги (заключение договоров с работниками, выдача зарплаты, операции в банках) отчислял себе 15-20%. Работодатель мог быстро, без проволочек получить готовый результат, а работники, называемые «творческим коллективом», получали возможность иметь за выполненную работу в несколько раз большую зарплату, чем при обычном подсчёте (10-12% от суммы работ). Подавляющее большинство центров были созданы на базе комсомольских комитетов. Злые языки поговаривали, что  с помощью этой уловки зарабатываются «деньги партии» для борьбы с надвигающимся капитализмом.Но мы, бедная смирная инженерия, не вникали в политические тонкости этих явлений, а, опьянённые новыми возможностями обогащения, пытались, так или иначе, приобщиться к погоне за деньгами. А поскольку, приобщиться можно было, только получив «денежный» договор, в котором десять-двадцать процентов средств можно пустить на работы через такой центр, и часть их самим же выполнять за хорошие деньги, то поиск заказов явился не только делом сохранения экономической мощи нашей «конторы», но и, грубо говоря, «шкурным» делом каждого потенциального «хозяина» разработки.
Лично я ввязался в эту гонку ещё год назад, побывал во многих знакомых и незнакомых предприятиях, благо, денег на командировки не жалели. Но всё было тщетно, даже «космос» стал терять финансирование от государства. Везде мне сочувствовали, разводили руками и говорили больше о своих проблемах и своём незавидном будущем. И вдруг мелькнул лучиком надежды неоконченный разговор Сашеньки Попова с серьёзной женщиной из К., руководителем отдела интегральной оптики на одном из крупнейших в Союзе оптическом заводе и, по совместительству, одним из руководителей (даже «замом») всесоюзного Комитета по этой проблеме. Деньги у неё «крутились», по нынешним временам, немалые, выступала она в качестве заказчика для многих инженерных и учебно-исследовательских контор в разных концах страны, от Западной Украины до Дальнего Востока. Всё это я узнал потом, в момент же нашего случайного разговора с Сашенькой только и уяснил себе,  что был он у этой «тёти», и она предложила ему новую разработку с использованием интегральных оптических волноводов (тонкие слои, проводящие свет). Ими Саша занимался, будучи аспирантом в Зеленограде, всесоюзном центре микроэлектроники (область получения миниатюрных устройств-интегральных схем) под Москвой. Я туда частенько наезжал и даже ночевал раза два у Сашеньки в общежитии. Почему - Сашенька, вы спросите? Да потому, что иначе, глядя на его худощавую долговязую фигуру и слушая его размеренную, спокойную, построенную на сплошной логике речь, называть его иначе не хотелось. К тому же, и по возрасту он был значительно моложе нас. Короче, Саша-это воплощение аккуратности, педантичности, корректности и порядочности. Его облик ассоциировался у меня с обликами святых, пострадавших за веру. Все считали Сашу «не от мира сего», и даже, когда узнали, что он с рождения до четырнадцати лет провёл в инвалидной коляске из-за болезни позвоночника, как-то не связали странности его характера со страданиями, которые и наложили отпечаток святости на его натуру. Сашу я встретил в институте, где сам работал по совместительству и часто бывал на кафедре моего научного «рождения», на которой  подготовил и защитил кандидатскую диссертацию.
-Привет работникам науки!-гаркнул я, аккуратно пожимая сухую, узкокостную Сашину руку,- Как дела?
Саша, как всегда, отнесся серьёзно к поставленному вопросу и начал обстоятельно перечислять постигшие его беды: кафедру физики, где он работал ассистентом, сокращают, (впрочем, то же творилось и на других кафедрах), тему его докторской диссертации начинают потихоньку ужимать, и т.д., и т.п. Слушал я Сашу невнимательно, углубляясь в свои проблемы, но последние его слова встряхнули меня, заставили сосредоточиться.
-Вы знаете, Геннадий Алексеевич,-продолжал жаловаться Саша,-неудача постигла меня и в К., куда я ездил с надеждой получить заказ на разработку одной очень интересной штучки из области микрооптики.
-А в чём проблема? Наверное, с деньгами у них туго?
-Нет, как раз, нет! Загвоздка оказалась в невыполнимости разработки. Характеристики изделия, заданные заказчиком, слишком жёсткие, нам с нашей производственной базой не потянуть.
Под производственной базой Саша подразумевал лабораторную базу кафедры физики, где у него были развернуты работы для получения одного из элементов требуемого К. устройства. Конечно, скорее исследовательский, чем технологический характер этих работ вряд ли бы позволил получить устройство, сущность которого Саша мне коротко изложил. У меня большой опыт совместной работы с высокотехнологичными фирмами в Союзе, и я сразу понял, что нужно сложную часть работы выполнять в одной из них. Это убеждало в том, что, возьмись я за эту работу-потяну её. Итак, появляется возможность иметь заказ, а это что-нибудь да значит! Да, я понимал, что мои познания в оптике, не в пример Сашиным, достаточно скудны. Но вторая часть, интегральная, была не просто мне знакома,-это часть моей жизни, тянувшаяся уже более двух десятков лет. Причём, в этой области мне (так уж судьба распорядилась!) всё время приходилось решать «неразрешимые» задачи, а, значит, искать и находить решения. Микроэлектронные (интегральные) устройства были и темой моей не так давно защищённой диссертации. К тому же, во мне всегда проявлялось стремление к познанию нового, его осмыслению и, тем самым, совершенствованию себя, как технолога и учёного. А здесь представлялась возможность изучить новый раздел естественных наук-оптику.
Итак, новая идея овладела мною! Я встретился с Сашей ещё два раза, изучил исходные материалы, которые педантичный Саша сохранил на всякий случай. И предложил действовать сообща, даже сводил его к институтскому проректору по науке, который предоставил возможность нам самим решать: быть, или не быть? Но Саша категорически отказался от участия в заключении договора, великодушно предоставив мне возможность быть его преемником. Единственное, что он пообещал, в случае, если работа пойдёт,-участвовать в ней в качестве теоретика своих волноводных структур. И на том спасибо! Я «закипел» нечеловеческой энергией! Я жаждал больших дел! В таком состоянии подъёма духа и сил я мог увлечь своей идеей кого угодно! Поэтому Виталий Вокшин, мой начальник, о котором я упоминал, сдался на мои уговоры без сопротивления; тем более, что маячила надежда пополнить финансы нашей лаборатории, умирающей «на глазах».
Первая наша поездка с Виталием в К. и разговор с важной «тётей» оказались настолько обнадёживающими, что оставалось только подготовить все бумаги к заключению договора и повторить поездку, что я сейчас и делаю. Правда, первое впечатление от Лилии Ивановны Дальцевой можно было назвать одним словом-ошарашены. Теперь я понял причины нервозности и явно уловимого ужаса в глазах Сашеньки Попова, когда он пересказывал свою беседу с ней. Это была женщина далеко за сорок (как потом я узнал, около пятидесяти лет), крупная, подтянутая, энергичная. Поражало её красивое, несколько округлое лицо с большими пронзительными серо-зелёными глазами под нитками чёрных бровей. Оно вызывало двойственное чувство: с одной стороны, это лицо красивой женщины, ещё не увядшей, пробуждало желание любоваться им; с другой стороны, чрезмерная, наверное, обусловленная руководящей деятельностью строгость, даже суровость заставляла забыть о её женском «происхождении». К тому же, роль работодателя и спасителя усугубляло чувство почтения-уважения. Первые сказанные ею слова ещё больше «пригнули нас к земле», то бишь, к столу, разделявшему нас и Лилию Ивановну.
-Ну, что, приливчане? Поработали над техническим заданием? Почему нет с вами молодого человека, который месяц назад доказывал за этим столом, что заданные параметры устройства невыполнимы? И тут же обратилась громко в сторону работавших за перегородкой сотрудников отдела.-Ольга Ивановна! Подойди, пожалуйста, приехали твои любимые приливчане! Будешь защищать их от меня.
Из-за перегородки вышла энергичная-судя по походке-небольшого роста, несколько полноватая шатенка с приятным подвижным лицом, молча присела, присматриваясь к нам. Я ещё не знал, какую необычайную роль сыграет она во всём последующем периоде моей работы с К., точнее, с ЦКБ оптического завода, будучи и защитником нашим перед Лилией Ивановной, и советчиком в решении технических вопросов, и, самое главное, настоящим другом, Да, да, женщина-и другом! До этого времени я считал такое сочетание неестественным и невозможным. Лилия Ивановна тем временем перешла в атаку.
-И теперь ваш приезд означает, что требования технического задания вам по плечу? Хотелось бы услышать обоснование выполнимости вами работы.
-Мы приехали с доказательствами, Лилия Ивановна,- успел ввернуть наш жизнерадостный, неунывающий Виталий, воспитанный на традициях студенческой комсомолии, которой он неоднократно руководил в бытность свою преподавателем, выезжая летом на стройки со студенческими коллективами. Это накопило в нём огромный запас душевных сил, поэтому рядом с ним все чувствовали себя легко, весело и радостно. Виталий, видимо, не был полностью сражён суровостью Дальцевой, и это вселяло некоторую надежду на успех. Я попытался коротко и чётко пояснить возможности нашего института, в том числе недавно построенной производственной базы, но Лилия Ивановна, показывая недостаточную убедительность моих доводов, уточняла детали.
-Хорошо. А где вы собираетесь формировать качественные волноводные структуры в стекле? Ведь у вас, насколько я поняла, нет такого опыта, а процесс получения их в ниобате лития (материал для интегральной оптики),с которым вы работали, значительно отличаются от процессов формирования на стекле.
Вопрос сбил меня с толку. Я не успел изучить возможностей формирования стеклянных волноводов в специализированных «фирмах», а качество технологии кафедральной у меня самого вызывало сомнение. И тут на помощь в первый, но далеко не в последний раз, пришла Ольга Ивановна.
-Лилия Ивановна, а почему нельзя формировать волноводы у нас в спеццехе? Ведь их там делают, нужно только подкорректировать режимы.
Дальцева, сначала недовольно кольнувшая Ольгу Ивановну тяжелым взглядом (мол, секреты наши раскрываешь!), на минуту задумалась, потом живо повернулась ко мне.
-Вот, видите, я же говорила, что она на вашей стороне! А всё потому, что понравился ей этот ваш робкий сотрудник, как его… Александр…
-Павлович,-подсказал я.
Наступило короткое затишье. Лилия Ивановна опять стала изучать подготовленную мною схему выполнения работы. Мы с Виталием сидели, не шелохнувшись. Ольга Ивановна шепнула нам, прикрывшись ладонью: «Не падайте духом, приливчане, будем работать вместе!» Наконец Дальцева оторвалась от бумаг, уставилась на нас.
-Ну, что ж, Ольга, если ты ручаешься за ребят (ничего себе ребята, подумал я!),-заключила она, поигрывая дорогой шариковой ручкой,-пусть готовят договорные документы и подъезжают для заключения договора. Помощь в подготовке стеклянных подложек и формировании волноводов окажем. А сейчас уточняйте детали, и не забывайте, что в конечном счёте изделие будет внедряться у нас в заводе, и внедрять его будет ЦКБ, т. е., мы с вами.
И, смягчая своё суровое контральто, указала на Ольгу Ивановну.
-Ведущим инженером от заказчика по вашей работе назначается Кривенко Ольга Ивановна, прошу любить и жаловать! Имеет большой опыт работы в заводе, деловая, энергичная, к тому же, питает слабость к вашему городу и институту, вами представляемому. Прошу учесть, что разработка секретная, поэтому документы оформлять с соответствующим грифом, исполнители должны иметь допуск спецотдела. Остальные требования знаете сами. Вопросы есть?
Виталий, конечно, не выдержал. Да и как он мог сдержать себя, когда уже в следующем месяце ему нечем платить зарплату сотрудникам сектора?
-Аванс можно будет перечислить сразу? Потребуются деньги на материалы, на приборы…
Дальцева понимающе усмехнулась.
-Аванс перечислим сразу, как только договор будет утверждён нашим руководством. Быстрее оформляйте у себя и везите сюда, не тяните. Охотников получить заказ хватает. Но учтите, аванс надо отрабатывать. Этапы будем принимать жёстко, оплачивать только после успешной защиты.
Время было предобеденное. Дальцева ушла на совещание, и сотрудники, большинство из которых были женщины, пригласили нас на обед. Мы и не отказывались: это была возможность поближе познакомиться с коллективом отдела, ведь придётся со многими работать бок о бок при выполнении заказа. Благодаря предусмотрительности Виталия, мы прихватили с собой приливский «сувенир»-вяленую рыбу: судака, леща, тарань. Этот сувенир срабатывал в командировках безотказно, будь то в гостиницах, при добывании комплектующих, или при решении других вопросов. Да и просто рыба была незаменимой «закусью», если дело касалось душевного разговора с соседями по гостиничному номеру, или в поезде, за рюмкой прихваченного с собою спирта «высшей очистки»-основного материала для очистки изделий и оборудования.
За обедом,- а он состоял из взятых из дому завтраков и чая, приготовленного в большом отдельском самоваре,-мы пообщались с сотрудниками отдела: их было двенадцать, четверо-мужчины. Как выяснилось из разговора, иметь дело мне придётся с женщинами. Правой «рукой» Дальцевой была Нина Павловна Сычёва, сдержанная, суховатая, лет тридцати пяти. Её слово, по утверждению Ольги Ивановны, являлось решающим при оценке этапов работ, она визировала документы, кроме финансовых, и отчёты по этапам, перед подписью Дальцевой. В случае отсутствия Лилии Ивановны надолго она исполняла её обязанности. «С этой женщиной надо дружить!»-подумал я, протягивая ей кусок судака, наиболее ценимой у нас в Приливске рыбы.
-Хороша рыбка!-заключила Сычёва, прожёвывая бутерброд с очищенной от шкурки рыбой,-посмотрим, так ли хороша будет ваша работа по договору. Между прочим, эту задачу пытались решить наши коллеги из К-го университета, но споткнулись на плёночном пьезопреобразователе (элемент устройства).
Виталий молчал, да он и не мог вступить в полемику, поскольку техническая часть была «подвластна» только мне: у него был другой профиль работы. Готовясь к поездке, я постарался, насколько мог, ознакомиться с состоянием дел по получению пьезопреобразователей на стекле. У нас в стране этой проблемой занимались в Московском университете и получили неплохие результаты, что следовало из автореферата диссертации их сотрудника, реферат попался мне в институтской библиотеке… Нужно было только, сотрудничая с университетом, повторить их результаты в производстве с высоким уровнем технологии. Это я и попытался донести до Нины Павловны, но, по-моему, убедить её в возможности получения таких преобразователей не удалось. Зато я нашёл горячего сторонника в лице Елены Александровны Воронцовой, руководителя группы, в которую входила Ольга Ивановна. Лена, как её называли сотрудники, несмотря на молодость, пользовалась авторитетом у коллег и вела всю схемотехническую часть изделия.
-Меня убеждают доводы Геннадия Алексеевича,-вступилась она за меня,-могу авторитетно заявить, что известны конструктивные приёмы улучшения характеристик преобразователя.
-Да, да, Елена Александровна!-включился в разговор Виталий,-тем более, Геннадий Алексеевич, как говорится, «собаку съел» на решении подобных задач. Недаром же он у нас на досках почёта висит-и в институте, и в КБ!
Это был запрещённый приём! Я, и так чувствовавший себя «не в своей тарелке», поскольку по натуре человек замкнутый, стеснительный в общении, чуть не подавился булочкой, покраснел и больше о планах наших не распространялся. Да и разговор повернулся в сторону бытового, радостного. Тут уж Виталий «включил» свой талант рассказчика, красочно обрисовал приморские прелести Приливска. В отделе почувствовался запах азовской волны, перед глазами изумлённых слушателей пронеслись нарядные белопарусные яхты, завертелись быстрые цветные карусели в приливском парке (одном из старейших в стране, уточнил Виталий) у моря. Короче, расстались мы с сотрудниками отдела друзьями, и за это большое спасибо Виталию. Хотя ему больше не пришлось съездить в К., атмосфера дружелюбия, созданная им в тот приезд, помогала постоянно при моём общении с сотрудниками отдела: известно давно, что, когда в деловых отношениях присутствует простое человеческое тепло, дела идут без лишних трений и сложностей.
Впрочем, я отклонился от своего повествования на тот почти протокольный рассказ о первой моей поездке в К., который объясняет предысторию моего нынешнего приезда. Итак, я в К., на вокзале, вслушиваюсь в украинскую речь, одолеваемый вечной заботой командированного,-где устроиться на ночлег? В прошлый раз мы с Виталием нашли жильё через посредническую службу, работавшую в здании вокзала. В последнее время такие службы стали размножаться, как грибы. Они использовали предложения домовладельцев, имеющих лишнюю жилплощадь, заключали с ними договора, как посредники между жаждущими крыши над головой и домовладельцами. Это был свежий, живительный приток в гостиничном деле. Он упрощал проблемы приезжим и давал возможность квартиросъёмщикам и домовладельцам иметь такой нужный в нынешние времена приработок. Поездил я немало и  знаю, как трудно устроиться в гостиницах, особенно столичных городов, без специального направления, или брони.
Я бодро направился в глубины вокзального коридора, где в одном из кабинетов располагалась описанная мною служба. Приятный молодой человек за темным двухтумбовым столом, вероятно, перешедшим «по наследству» от сидевшего за ним раньше железнодорожного чиновника, вежливо поздоровался со мной и поинтересовался.
-Вы по поводу жилья?
Получив утвердительный ответ, он живо повернулся к женщине, сидевшей напротив меня, грузной, с округлыми щеками, полными губами и сердитым выражением лица. Как потом оказалось, внешний вид её, женщины доброй и душевной, был обманчив. Я почувствовал на себе её внимательно-изучающий взгляд, и в это время молодой человек с радостной ноткой в голосе сказал ей.
-Ну, вот вам, Раиса Фёдоровна, и недостающий жилец!
Она ещё раз внимательно посмотрела на меня и выпалила.
-Вы не азербайджанец?
Меня часто принимали то за татарина, то за узбека, но за азербайджанца- в первый раз. Причиной такого заблуждения была, вероятно, греческая кровь, которую унаследовала моя бабушка по маме, дочь украинки и грека, владельца рыбацких судов в одной из деревень под Приливском. Вопрос Раисы Фёдоровны удивил меня, я коротко описал ей свою родословную.
-Вижу, що русский, вижу. Я чего спросила: у меня поселились два армяна молодых, так сказали, коли третьим будет азрбайджанец-зарежем!
Я, конечно, знал о событиях в Нагорном Карабахе и, как многие, переживал за исход этой межнациональной распри, о причинах возникновения таких конфликтов, а их было сейчас немало (между русскими и коренными жителями Казахстана, грузинами и абхазцами, узбеками и таджиками) говорят и пишут много, истоки их сводятся, во-первых, к объявленной Горбачёвым гласности, уже плохо управляемой своим «крестным отцом». Она стала переходить черту, за которой её достоинства превращаются в опасные, разрушительные явления. Другая причина-экономическая, вызванная процессом ломки старого устройства общества и отсутствием нового. Конфликт в Нагорном Карабахе, где большую часть жителей составляют армяне, один из самых болезненных. В Карабахе, присоединённом в 1923 году к Азербайджану против воли его армянского населения, конфликт начался в позапрошлом году, в начале прошлого года он усилился, армяне Карабаха потребовали воссоединения с Арменией. Но союзные войска действовали нерешительно, обстановка обострилась, назревало вооружённое столкновение. Тем не менее, не воспринял слова Раисы Фёдоровны всерьёз, настолько невероятной представлялась кровавая развязка нам, не видевшим до настоящего времени такого рода межнациональных взрывов…
Бумаги нам оформили быстро. Раиса Фёдоровна вручила мне ключ, рассказала, как добраться до квартиры, и была такова. Нужное мне жильё оказалось в той же стороне, что и завод, только на три остановки метро дальше. Но какие три остановки! После остановки «Заводская» поезд выехал в открытое пространство, на берег величественной реки, два берега которой соединял мощный, построенный на века мост. Отсюда открывается захватывающий воображение вид на реку, омывающую удлиненные острова, дальше виднеются строения Левобережья-района, куда мне нужно попасть. Во время движения по мосту в окно можно было рассмотреть живописный правый берег с его памятниками и храмами, а выше, против течения реки,-спускающимся к реке лесом, в глубинах которого (как я узнал в предыдущую поездку) жил своей духовной жизнью крупнейший и древнейший в стране православный центр. Вот он, город-колыбель государства Российского и православия, великое будущее которому предсказывал апостол Андрей Первозванный, посетивший, по преданию, эти места ещё в первом веке нашей эры! Моё сердце славянина, в котором соединилась кровь великороссов, малороссов и белорусов, затрепетало от прилива гордости и счастья: суждено мне здесь бывать неоднократно, дышать воздухом древней Руси, чувствуя себя здесь не чужим, не пришельцем!
Мы въехали на искусственный, намытый остров с гидропарком, раскинувшимся по обе стороны метро на несколько километров, и остановились в середине парка. Я увидел главную аллею парка, заставленную киосками и маленькими кафе, украшенную огромными клумбами с поздними октябрьскими цветами. По ней прохаживались парами, группами многочисленные посетители. Богатая растительность парка почти полностью окрасилась в жёлтый, красный, оранжевый цвета и выглядела, как огромная крыша, нависшая над гидропарком. Не успел я толком рассмотреть открывшийся мне вид, как поезд промчался через водное пространство, огибавшее остров-парк с другой стороны, и застыл на левом берегу реки. «Левобережье!»-донеслось из динамика: моя остановка! Я спустился с эстакады и вышел к площади, с левой стороны которой шумел небольшой базарчик, а с правой высилась многоэтажная современная, из бетона и  стекла, гостиница. Следуя указаниям РФ (так я «окрестил» свою хозяйку), перешёл дорогу и двинулся вдоль магазинов, затем по живописной аллее из тополей и оказался перед девятиэтажкой, домом, где на шестом этаже (я даже угадал балкон нужной мне квартиры) ждал меня мой командировочный покой  и ночлег.
В квартире никого не было. Я открыл дверь и вошёл, стал осматривать своё временное жилище. Это была типичная однокомнатная малогабаритка, или, как их называют,- «хрущёвка» с тесной кухней, совмещённым санузлом и небольшим балконом. Телевизор на тумбочке, шкаф, заполненный посудой, шифоньер в углу, в середине солидный круглый стол со стульями,-такова была меблировка комнаты. Особое моё внимание привлекли, конечно, спальные ложа,-ведь львиная доля успеха в командировке зависит от самочувствия командированного, то-есть, от этого самого ложа! Мягкое ли оно и удобное, или жёсткое, с торчащими где-нибудь в районе лопатки или поясницы твёрдостями;достаточное по длине, или придётся отказаться от возможности вытянуть ноги во всю длину? А, бывает, и мягка кровать, но присутствует в этой мягкости предательская впадина, и не позволяет она выпрямить согнутое всю ночь тело. Впрочем, на эту тему можно писать трактат, или, связав эти соображения с медицинской подоплекой дела, защитить не одну диссертацию, кандидатскую и даже докторскую.
Мой намётанный глаз сразу определил, что две лучшие кровати заняты, особенно хороша была ближняя к окну: как говорят в обиходе, полуторка, высокая, старинная, с красивыми никелированными спинками-мечта, а не кровать! Вторая, у другой стены, тоже была неплоха. Зато третья, моя, у двери, выглядела определённо сиротой среди своих однокашниц. Небольшая, полудетская, к тому же с жёсткой сеткой и невзрачная с виду. И возможность смотреть лёжа телевизор отсутствует. Но недостаток комфорта не смущал меня. Во-первых, я привык к гостиничным условиям намного худшим, во-вторых, в любом, самом задрипанном уголке многоместной «ночлежки», то бишь, гостиницы для простого люда, у меня всегда было дело-сочинять стихи. Итак, я не очень огорчился, раскрыл дорожный портфель, вынул из него всё необходимое и отправился в кухню вскипятить чай к ужину. Кухня была полностью оснащена  необходимой утварью, на столе стояла даже солянка с солью и два коробка спичек. Я быстро приготовил чай и расположился со своей провизией за столом в комнате. В этот момент в двери вставили и повернули ключ, и в комнату вошли двое молодых армян, одетых дорого и модно. В руках у них были кожаные папки. Я сразу наткнулся на два колючих взгляда, выражавших недружелюбие и неприязнь. «Наверняка признали во мне азербайджанца», - подумал я и поспешил им представиться, встав из-за стола и делая шаг им навстречу.
-Здравствуйте! Меня зовут Геннадий Алексеевич, я из донского края.
Лица ребят посветлели.
-Русский, значит? - уточнил более высокий паренёк с правильными чертами лица, - будэм знакомы, мэня зовут Аванес, а моего друга - Гарик.
-Ну, что ж, вы попали как раз к ужину, присоединяйтесь ко мне.
Ребята не стали возражать, быстро разделись, принесли  из холодильника провизию, начатую бутылку армянского коньяка, и мы, изредка переговариваясь, выпили по рюмке, стали кушать. Ребята пояснили, что приехали сдавать экзамены в политехническом институте, в котором учились заочно на третьем курсе. Мы, как это часто бывает, при знакомстве, да ещё после рюмки-другой, обсудили несколько тем, переключаясь с одной на другую, но постоянно возвращаясь к самой больной - событиям в Нагорном Карабахе. Мои новые знакомцы кипели воинственным патриотизмом, смешанным с ненавистью к «врагу» - азербайджанцам. Я не был готов к такому повороту в разговоре. И задал наивный, глупый вопрос.
-Скажите, Гарик, Аванес, вы и вправду бы убили азербайджанца, если бы его поселили у вас?
Меня поразила происшедшая метаморфоза, Лица ребят, особенно Гаррика, окаменели, в глазах появился стальной блеск, губы искривились в недоброй усмешке.
-Пачему нэправда? – быстро, как выстрелив, спросил Гарик, - Мы бы его дэствительно убили, или пакалэчили и выбрасили вон! – Помолчав, добавил,-он бы суда и нэ пришёл жить, узнай, кто здэсь! Правильно я гаварю, Аванес?
Аванес молча кивнул, и они начали говорить быстро, яростно, перебивая друг друга, жестикулируя руками, иногда переходя на армянский. Были подняты все вопросы, начиная от пограничных и кончая различием в вере. Я молча слушал, не задавая больше взрывоопасных вопросов, растерянный, ошарашенный потоком злости и ненависти, исходившим от этих приятных, интеллигентных молодых людей. Только сейчас я осознал реальность и непоправимость издержек гласности, понял весь ужас происходящего и неразрешимость этой проблемы, по крайней мере, в ближайшем будущем… Буду не раз задумываться над истинными её причинами – философскими, историческими, если хотите, космическими, и каждый раз буду отступать в полном бессилии, не принимая на веру те, которые озвучены нашими историками и политическими деятелями… И только после того, как стану постигать Истины Христовы, когда в душе моей начнёт пробиваться свет добра и веры, появятся первые проблески понимания причин возникновения и способов «лечения» этой болезни…
Сейчас же я ждал удобного момента, чтобы «выйти» из разговора, и когда наступило минутное затишье, - к тому же бутылка была пуста и чай выпит,- поспешил опередить своих собеседников.
-Спасибо за компанию! Теперь не мешало бы освежиться и подышать свежим воздухом. Не желаете погулять со мной?
Ребята не желали, им нужно было готовиться к очередному экзамену.
-Тогда проеду до гидропарка, он меня очень заинтересовал.
Мне действительно хотелось побывать в гидропарке, вдохнуть свежего воздуха у реки. Вспомнив, что у меня скоро день рождения, я стал мысленно «набрасывать» строчки стихотворения об этом историческим для меня событии.

На память придёт то из детства игра,
То снега уральского свет серебристый…
Конец октября, конец октября,
Конец октября, водопад золотистый…

Я быстро пригладил брюки, почистил туфли, сменил рубашку и, сунув ключ в карман, вышел из комнаты, спустился в лифте и заспешил к остановке метро.
Вход в гидропарк был необычным - вниз по широкой лестнице под линией метро, мимо будки контролёра-кассира, под которой стояли два контрольных автомата для поднимающихся к остановке метро. Для спускающихся есть проход без автомата, в который я и прошёл. Передо мною блестели стеклом двустворчатые массивные двери, одна половина была открыта, наверное, для удобства входящих и выходящих через неё. За дверью мне представлялось две возможности: пройти налево или направо под сводами грохочущего от колёс электропоезда моста. Почему-то я выбрал выход налево: может быть, потому, что с этой стороны звучала музыка; или то была судьба, ведущую к новому повороту жизни, за которым ожидала меня тревожная, «сладкая» и горькая одновременно, грешная любовь…
При выходе из-под моста начиналась широкая, уложенная цементными плитами аллея с высокими многолетними тополями и клёнами по обеим её сторонам. Деревья отливали золотом, медью, и другими цветами погибающей листвы. Ещё не стемнело, но уже смотрелись строже и таинственнее кроны деревьев и постройки. И - поразительная, до невозможности яркая и многоцветная картина листопадная! Вся аллея, за редким исключением, покрыта этим осенним чудом, от которого цепенеет восторженная душа, и выступают слёзы умиления! Листопад… В этом сумасшедшем году, пропитанном тревогой о будущем, мыслями о хлебе насущном, я забыл о тебе, листопад! О твоей мягкой, шуршащей ворсе, о твоём многоцветном взгляде, подстерегающем меня со всех сторон, когда я иду по твоему ковру, умышленно не поднимая высоко ноги, вслушиваясь в твои таинственные шорохи, всматриваясь в тебя…И поэтому сейчас, в листопадной парковой прелести всё во мне встрепенулось, и волны возвышенные, романтические омыли меня. Стало радостно и в то же время тревожно. Такое состояние бывает перед неожиданным, значительным событием…
И тут в вечернюю тишину парка ворвался душевный, но уверенный мотив популярной песни Раймонда Паулса «Листья жёлтые»…Это была не запись, а «натуральный» аккордеон; только теперь я обратил внимание на довольно большое скопление людей в левой части аллеи, около двух скамеек, метрах в десяти от меня. На одной из них, освещаемой светильником с ближнего столба, разместились аккордеонисты. Один чернявый, симпатичный лет сорока мужчина играл, а другой, пожилой, пристроив рядом аккордеон, что-то ел, запивая из бутылки, и оживлённо разговаривал с невысокой женщиной, стоявшей рядом. Присмотревшись, я понял, что люди движутся, перемещаясь кто медленно, кто стремительно, держась парами. «Танцуют!» - осенило меня.
Подойдя ближе, стал рассматривать танцующих: преобладали здесь люди зрелого возраста, где-то за сорок, за пятьдесят. Была тут и молодёжь, но молодых намного меньше, чем пожилых. Женщины составляли большинство, хотя и не подавляющее. Наблюдая некоторое время за танцующими, я сделал вывод, что доля постоянных пар невелика, после окончания танца большинство пар разъединялись и сливались в мужскую и женскую компании, беседуя, смеясь и заигрывая с противоположным полом. То-есть, сюда приходили пообщаться, повеселиться, потанцевать, а, может, и найти пару. Мне доводилось бывать в разных городах страны на заорганизованных вечерах-танцах «Кому за…», но в первый раз я увидел, что люди собираются сами, в произвольно выбранный день, чтобы запросто пообщаться, «отвести» душу. Ещё больше я был заинтригован, когда под мелодию народной украинской песни все сгрудились у скамьи с аккордеонистами (игравшими уже вдвоём) и мощно, слаженно запели. Песня звучала свободно, плавно, без излишнего напряжения и крика. «Любому профессиональному хору нос утрут»,- подумал я. Танцевать мне не хотелось, да и неловко как-то: всё-таки, солидный человек. Посмотрев ещё немного на танцующих, решил пройтись по парку, ознакомиться с дальними его уголками. Двигаясь по аллее дальше, увидел по правой стороне красивый современный павильон, внутри его продавались пиво и закуски, по бокам павильона располагались столики для «стоячих» клиентов и несколько «кабин»-столиков с жёстко закреплёнными скамьями, огороженные палисадником и оборудованные крышей. Дальше, за чередой деревьев проглядывалась зацементированная круглая площадка для танцев под названием (это я узнал потом) «пятачок». Сразу оговорюсь: аналогичная площадка, только квадратная, была и слева от аллеи, за небольшой  шашлычной.
Дальше аллея продолжалась уже только в окружении зелёных насаждений, переходящих в заросли кустарника и высокой травы. И, хотя здесь также горели фонари, и дорожки, правда, более узкие, были асфальтированы, людей в этой части парка не было, исключая редкие пары, искавшие уединения. Поэтому, потратив на изучение парка уже около получаса, я повернул назад и медленно пошёл, обгоняемый парами и небольшими компаниями. Группа из трёх женщин лет по сорок - сорок пять проплыла мимо меня и разразилась хохотом.
-Смотри, Нина, одинокий мужчина! Видно, не нашёл себе пару! – подтрунивала одна.
-Может, вас проводить, уважаемый? – подхватила другая.
Я отделался ответной шуткой и отстал от них. Настроение поднялось, внутри заиграла озорная струна: «А что, старина, смог бы ты найти себе здесь пару?», задал я себе шутливый вопрос, подходя к танцующим. Толпа у аккордеонистов уже заметно поредела, пожилой аккордеонист ушёл. Большую часть оставшихся составляли женщины и, если можно так сказать, «устоявшиеся» пары. Аккордеон выводил танцевальные мелодии нашей молодости, они тревожили душу, вызывали воспоминания. За прошедшие годы сменилось не одно музыкальное направление, в моду вошли многие зарубежные мелодии, а сердца слушателей завоевали новые певцы и музыканты – Пугачёва, Антонов, Николаев, сильно ещё было влияние «мэтров» - Тухманова, Таривердиева, Пахмутовой. Но всё равно людям моего возраста дороже других те мелодии, которые звучали в дни нашей юности, и даже те, что пелись нашими родителями, они так близки сердцу. Например, «Утро прохладное, осень…». «Хризантемы», «Мой костёр», да разве все их перечтёшь! Они сплелись с нашей жизнью, нашими радостями и горестями. Эти дорогие сердцу мелодии, атмосфера дружеского взаимопонимания, неповторимая природная красота наполнили меня удалью, душевным подъёмом: захотелось петь и танцевать, Как будто я, опоздав на праздничную вечеринку, опрокинул «штрафной» бокал, всё вокруг казалось знакомым и родным, окружающие воспринимались близкими друзьями. Да так оно и было, - это я понял, как только сам оказался в числе танцующих и поющих.
Но – по порядку. Зазвучала танцевальная украинская мелодия, все разобрались по парам и ударились в танец. Я подошёл ближе к скамейкам и остановился, удивлённый необычной картиной: недалеко от аккордеониста, несколько в стороне от танцующего народа, как бы солируя на публику, «выписывала», причём, профессионально, танцевальные па невысокого роста, но достаточно стройная темноволосая женщина в цветастом, неярких цветов платье. По фигуре я узнал в ней ту, которая разговаривала с симпатичным аккордеонистом в первый момент моего появления у танцевальной площадки. Рассмотреть её лицо не позволяла падающая от столба тень. Усиливая эффект народного танца, она сдёрнула с шеи тонкий батистовый платок, продолжая притопывать туфельками на невысоком каблуке, плавно кружила его над головой, что-то напевая сама себе и, казалось, не замечая окружающих. Бесёнок игривости зашкодил во мне, захотелось сделать что-то необычное, выкинуть «фортель», влиться в эту беззаботную, отдающуюся танцам и веселью компанию. А присутствие одинокой танцовщицы, казалось, обязывало составить ей достойную пару.
И случилось то, что так и не нашло объяснения, сколько бы раз не приступал я к себе с вопросом: что меня толкнуло к Вере? Я вдруг подошёл к ней, и с полувопросом, полуупрёком «Разве можно одной танцевать в такой чудесный вечер?» - протянул к ней руки, как бы приглашая к танцу и особо не надеясь на её согласие. Но она совершенно естественно, без жеманства и видимых признаков недовольства протянула ответно руки со словами «Нi, нельзя!» и заговорила, вставляя иногда украинские слова, звучавшие довольно мило в её «исполнении». Она будет ещё не раз использовать их в разговоре со мной, особенно в минуты волнения или любовной близости…
Взяв её за руки и «оттанцевав» от исходной позиции, я смог рассмотреть лицо партнёрши, Тёмные, со следами завивки волосы свешивались чёлкой на невысокий, но и не низкий лоб, тёмные, возможно, подкрашенные , подбритые узкой полоской брови над большими, цвета морской волны глазами с длинными ресницами, украшали достаточно узкое лицо с несколько крупноватым, правильной формы, носом и небольшим подбородком, Особенно притягательны были губы, полноватые, нерезких очертаний. Нижняя губа, утолщённая в середине, принимала при разговоре изумительную форму, изгибаясь книзу, как бы выворачиваясь слегка, от чего лицо её приобретало выражение обиженного ребёнка. Сейчас же, после её слов, сказанных просто, даже обыденно, и принятого приглашения к танцу мне стало легко и свободно, я разговорился.
- Вы каждый вечер танцуете одна, или только сегодня?
-Я люблю танцевать одна, чоловiки мною не интересуются, стара вже.
Кстати, рассмотрев лицо, я оценил её возраст лет в сорок с небольшим, что было меньше от истины на четыре года. Возможно, причиной моложавости был румянец на её разгорячённом танцами лице, возможно, какой-то молодецкий, безунывный оптимизм, выражаемый в движениях, разговоре, в искреннем по детски смехе.
-А как зовут эту вечно одинокую старую женщину? – явно задираясь, спросил я.
- Вера Антоновна, прошу любити и поважати!
- Ваши слова надо понимать, как приказ?   
-Нi, нащо ви? – она засмеялась, смех, как и голос её, был низковат, было в нём (или мне так показалось?) что-то таинственное и в то же время притягательное, зовущее в неведомые, но и прекрасные дали… Я крепче сжал её правую руку, обнял за талию. Она не противилась, но моей попытке прижать её к себе не поддалась и, улыбаясь, погрозила пальцем.
-Ох, дядьку, не знаю, як вас зовут, но почуваю я, що ви побалуватися любитель! И вiткiля ви такий взялися?
(Всё время нашего дальнейшего общения Вера будет часто использовать украинские слова. Их я воспроизвожу на память, поэтому пусть украинский читатель не посетутет на меня, обнаружив неточности при использовании украинского языка)
В этот момент танец кончился, и аккордеонист, отложив инструмент, вынул из кармана сигареты.
-А теперь перекур, - пропела Вера (так я уже называл её про себя) и, потянув меня за руку, которой я обнимал её за талию, подвела меня к аккордеонисту.
- Знакомьтесь, це наш композитор и музыкант Саша, владеет всеми инструментами, и вообще первый парень в гидропарке! А це мий новый знакомый, правда, ще не представился, не знаю, як звать!
«Музыкант и композитор», колючим взглядом скользнув по Вере, уважительно (по-моему, ему это трудно давалось) протянул руку.
- Будем знакомы.
- Геннадий, Гена. Весело тут у вас, нигде не видел подобных сходок.
- А вы нетутошний?
- Нет, в командировке здесь.
Александр насмешливо прищурился и, обращаясь больше к Вере, чем ко мне, протянул.
- То-есть, в нашем городе на разок, другой, так?
- Почему же? Если задружим с одним вашим заводом, буду частым гостем. Тем более, мне здесь нравится всё больше и больше.
При последних словах я взглянул на Веру и почувствовал ответное душевное движение ко мне, но она быстро отвела взгляд, погладила Сашу по плечу.
-Вiдпочивай, хлопець, а я познайомлю Геннадия с гидропарком.
Александр нахмурился, сжал сигарету в зубах.
-А я думал, посидишь со мной, поскучаешь…
-Вдруге.
Вера взяла меня под руку.
-Ви ричку ще не бачили?
-Нет. А где к ней выход?
- По  iньшу сторону от моста.
Мы направились к остановке метро, прошли  железную дорогу под мостом и оказались в «правой» половине гидропарка. Это была та широкая аллея с клумбами, павильонами и ларьками по обе стороны, которую я увидел из окна электропоезда. В начале аллеи от неё ответвлялась вправо асфальтированная дорога, ведущая, как потом я узнал, на мост, но не тот, по которому ходили электропоезда метро, а перпендикулярный ему и соединявший эту часть гидропарка с другой, тоже намытым островом. Он отделялся от «нашей» части притоком реки, который образовался при создании островов и огибал гидропарк до слияния с основным руслом реки. К этому притоку по главной аллее и вела меня Вера. Навстречу нам, шумно переговариваясь и смеясь, спешила компания из трёх женщин и моложавого мужчины.
- Вера! Здорово! Почему не ходишь купаться? – забасил мужчина, энергично тряся свободную руку моей спутницы. Женщины тоже защебетали, затарахтели. Одна из них, на вид лет сорока, стройная, раскрасневшаяся, прервав мужчину и обнимая Веру, запричитала.
- Верочка, Веруня! Душенька моя, где ж ты пропадала? Мы без тебя истосковались и присохли без твоих шуток - прибауток!
Вера тоже обрадовалась. Взявшись за руки и не обращая внимания на мужчин, женщины заговорили-заворковали, время от времени взрываясь хохотом. Голос Веры чаще других покрывал остальные голоса весёлыми прибаутками, вопросами типа: «Как вы дошли до жизни такой?», или короткими анекдотами. Наконец, они угомонились и только тогда обратили внимание на меня.
- Твой ухажёр, Вера? – вопросила стройная женщина и протянула мне руку. – Полина. А это Катя и Таня.
- Гена, - отрекомендовался я, отвечая на энергичное, не женское пожатие Полины.
Она посмотрела на меня оценивающе, улыбнулась мягкой, понимающей улыбкой, душевно пожелала нам счастья, и их компания двинулась дальше. А мы подошли к реке, вернее, к дорожке, идущей вдоль неё, усаженной по сторонам кустарником. За дорожкой начинался пляжный массив, уставленный типичными для всех пляжей «грибками». С левой стороны пляж был огорожен сетчатым забором. Вера пояснила, что это пляж для инвалидов.
- Что, девчата действительно купались? – поинтересовался я, поёживаясь от прохладного ветерка с реки.
- Да, и будут купаться навiть зимой. Я теж займалась купанием, да вот зараз перестала, з мiсяць вже не ходжу. Знали бы ви, яка це полезная штука! Не только здоровеешь, но и душа молодеет! Вот угадайте, скiлько лет Полине?
- Ну, лет около сорока, - предположил я.
-А шистдесят один не хотите? Бачили, яка фигура у неё? Як у дiвчины семнадцяти лiт!
-А почему вы перестали закаляться?
Лицо Веры нахмурилось, погрустнело, как от воспоминания о чём-то неприятном.
-Да так, наслiдок колишней хвороби. Не хочу душу бередить, може вдруге якнебудь расповiдаю… А, дореч, буде инший раз, Геннадий, як по батюшке?
- Алексеевич, - ответил я, сам сжимая всё крепче её руки в своих. Волна влечения и тепла выплеснулась из души моей… Я ощутил, как они перетекают к ней через наши сомкнутые руки. Ещё не зная ничего об этой женщине, ещё не рассмотрев толком ни её лица, ни фигуры – этих внешних «показателей», понимаю, что ей я нужен и не смогу сопротивляться обоюдному нашему влечению. Почему-то я уверен, что она, скромно стоящая рядом и мерцающая в полусвете-полутьме большими, зовущими глазами, станет моей подругой в К. Как бы в подтверждение моей уверенности Вера положила голову мне на грудь: «Что-то похолодало». Я обнял её за талию, крепко прижал к себе. Так мы стояли минут пять, а может, больше. Время остановилось, мы не спешили вернуться к реальностям жизни, к которой у нас было немало претензий… Первой опомнилась Вера, освободилась из моих цепких объятий, взяла опять за руку.
- Ну як, подивилися на нашу рiчку?
- Вера, говори мне «ты», хорошо? Видишь, я уже сказал!
- Як я можу отак зразу,не зная людину, кто вiн, звiдки и тыр-пыр (одно из любимых Вериных выражений)?
Мне пришлось устроить короткий экскурс в свою жизнь лет на десять, и более назад и дойти до настоящего момента. Кажется, я сумел не только доказать свою непричастность к преступному миру, а ещё и принадлежность к интеллигентским инженерским слоям. Рассказал о защищённой недавно кандидатской диссертации, о нашей с Ларисой жизни, о моей старенькой маме живущей с нами. Вера расспрашивала обо всём подробно и с интересом, но неназойливо, с добрым чувством, без тени недоброжелательности. И мне хотелось говорить и говорить, наверное, потому, что слова мои падали не в холодную безразличность слушающей, а, как мне казалось, в доброе, сочувствующее поле её сердца. Особенно много мы говорили о наших мамах, об их трудных судьбах.
- А твоя мама живёт с вами?
-Нi, одна живёт, вона у мене гордая тож, як и ваша…твоя. А у мене семья велiкая… Я – мати троих детей, все вже большие, вот тiльки дочка, Людочка моя ще вiд мене не может вiдриватися.
Она неожиданно замолчала в лице её обозначилось какое-то мучительное выражение, в уголках глаз появились капельки слезинок. Вера вытерла их аккуратным, с вышивками платочком, махнула рукой, словно отгоняя навязчивую мысль, и уже бодрым голосом прервала себя.
- Досить про мене. Пiдем к народу, а то швидко танцы кончaтся.
Когда мы вернулись к танцующим, ряды их ещё больше поредели. Кто-то из мужчин крикнул: «Давайте спивать!» Саша-аккордеонист заиграл «Одинокую гармонь», все сгрудились у скамейки, запели, мы с Верой тоже. Не помню, когда я последний раз пел в компании, наверное, это было лишь во время наших семейных поездок на Урал – родину жены. Сейчас же я весь исходил песней, пел с упоением и даже самому себе нравился, как певец. Вера вторила мне своим контральто, и все поющие подтянулись к нам, пристраиваясь к нашему ритму. Трудно описать словами, что я чувствовал в эти минуты. Всё во мне пело и радовалось осеннему вечеру, этим дружеским лицам, этим большим зовущим глазам напротив… Потом спели «Листья жёлтые», «В городском саду играет…» и станцевали быстрый украинский танец.
- Хочешь, познакомлю с моими товарками? – предложила Вера, когда наступила пауза в танцах и пении.
Я не возражал, и мы подошли к компании женщин, в которой, как говорят,«марку держала» полная, с броским, выразительным лицом, похожая на Клавдию Шульженко, с пышной «блондинистой» причёской женщина. На ней был лёгкий плащ, скрывавший её и так трудно уловимую талию, на ногах простые осенние туфли без каблуков, шею обвивал лёгкий дорогой шарф. Я услышал завершающую часть анекдота: «…жена моя ангел. – Счастливец, а у меня ещё жива!», который она рассказывала товаркам. Раздался громкий смех, Вера переждала и шутливо представила меня.
- Будьте знайоми, новая людина на нашем званом вечiри! Командированный, инженер и так далее! А це мои подружки, бывшие мои товарищи по борьбе – працювали в одном цехе на заводе «Передовик!» Рая, - она указала на белокурую рассказчицу. - Та подала мне, с лёгким поклоном, тёплую пухлую руку.
- Будем знакомы, ручку можно не целовать! Вы, наверное, холостой? В командировках все мужчины холостые!
Я смутился, но Вера взяла меня под защиту.
- Не обращай внимания, Рая все тонкости житейские изучила, её не проведёшь.
Следующей пожала мне руку худенькая, небольшого роста женщина лет около пятидесяти, голосок её соответствовал внешним данным - тонкий, похожий на детский.
- Мария! – она жеманно присела, все засмеялись, а Вера не преминула уточнить.
- Прямо-таки, Мария! Манюня она у нас. Так её и зови!
- Не обидитесь, если буду так вас называть? – на всякий случай уточнил я.
- Зовите, раз Вера разрешает! Лишь бы не приревновала, вы мужчина видный.
Две женщины, стоявшие рядом с Раей и Манюней, просто пожали мне руку, не представляясь. Одна из них, задиристо посматривая на Веру, пожалела вслух.
- Везёт же людям! Только появился новый человек и уже попался в сети! А тут ходишь, ходишь и никак не наткнёшься на кавалера!
- Ничего! – пробасила Рая, - попадётся и тебе кавалер! А не попадётся, мы тебе подыщем, да такого, что будешь нас всю жизнь благодарить! Правильно я говорю, девчата?
Девчата шумно согласились. Но шутка шуткой, а было видно, что Рая действительно может устроить сватовство, столько опыта и уверенности вмещалось в её грузной, внушительной фигуре. В этой дружной компании я ещё больше раскрепостился, стал рассказывать анекдоты. Следующие танцы я, по настоянию Веры, перетанцевал со всеми её подружками. Вдруг музыка оборвалась. Я увидел, что Вера что-то говорит аккордеонисту Саше, жестикулируя и сердясь на собеседника. Его жесты ещё более подчёркивали не мирный характер разговора. Он попытался взять Веру за руку, но она резко повернулась и пошла к нам. Саша ожесточённо швырнул недокуренную сигарету и, рванув меха, начал выводить грустную мелодию вальса «Амурские волны». Я поспешно взял Веру под руку и пригласил на вальс. Она согласилась, но видно было, что настроение её испорчено.Мне пришлось отвлекать её рассказами о море, о рыбалке. Она танцевала легко, но вскоре попросила вести её медленнее, без вальсового кружения: «Тяжеловато мне»,-прошептала она, прикасаясь губами к моему уху. Сочувствие зашевелилось во мне: «Что это за болезнь у неё?» Была удивительна не только тяга к женщине, которую я встретил всего несколько часов назад, но и то, что её болезненное состояние, проистекавшее, наверное, от серьёзного недуга, не только не охладило моего интереса к ней, но, наоборот, повлекло ещё больше. К влечению добавлялось желание защитить, оградить её от чего-то, сам не знаю, от чего. Надо сказать, что наши отношения с женой, Ларисой, в том числе и интимные, в последнее время ухудшились. Нет, не было бурных сцен со скандалами и оскорблениями: Лариса по характеру сдержанна и не бранчлива. Но почему-то любое проявление с моей стороны ласки, как-то: объятия, поцелуй, даже просто прикосновение, - вызывали у неё раздражение; возможно, причиной было отсутствие нежности в моих ласках -следствие привычки и уверенности в том, что жена и без неё, нежности, принадлежит мне «по закону». Я стал меньше интересоваться её душевным состоянием, перестал видеть любовь Ларисы ко мне, проявляющуюся в её заботе и терпении, и сопровождающую меня все годы нашей совместной жизни. Я стал больше уходить в себя, замыкаться в своей, может быть, надуманной, душевной неустроенности; даже маме стал уделять меньше внимания, оставаясь при этом горячо любящим сыном. Пробовал несколько раз завести интрижки в командировках, но скоро понял, что не дадут они успокоения моей горячей, импульсивной натуре, стремящейся отдать и принять потоки нежности, -цельное, неживотное чувство (пусть только и с одной стороны), способное поднять меня над собственной темнотой, низостью и грубостью, было моим уделом! Возможно, инстинктивно я ждал какой-то романтической встречи, любовного приключения, - так уж устроен грешный человек… Просто так изменять Ларисе не хотел, - слишком многое связывало нас больше двух десятков лет. И даже не допускал мысли о разрушении семьи, считая нашу семейную «лодку» чем-то стойким, неутопляемым. Эту двойственность (найти утеху «на стороне» и сохранить семью) иначе как бездумностью и отсутствием основ морали не назовёшь, но об этом, увы, мы часто забываем…
И вот теперь этот душевный подъём, это влечение застало меня врасплох здесь, в осеннем  сказочном гидропарке… Я был настолько покорён романтической обстановкой встречи с Верой, что не замечал – да и не хотел замечать – ни её сомнений в долгосрочности наших отношений, ни существовавшей, наверное, связи её с Сашей-аккордеонистом. Я не задумывался в этот вечер и о том, что приходящие сюда люди искали пары, а значительная часть их ограничивалась мимолётной связью, которой наверняка многие уже были «обручены», и не раз. Не хотел думать, что возможная любовная связь Веры с Сашей была не первая для неё, и что она знала не самую высокую цену мужской нежности и верности. Да, я не хотел ничего замечать, а наивно полагал: это мой шанс!
После вальса наметилось свёртывание танцев, все стали расходиться. Вера подошла к Александру, я - тоже, взять со скамьи брошенный во время танцев пиджак и неизменную мою сумочку, и стал невольным свидетелем их резкого, отрывистого разговора.
- Так ты не идёшь со мной? – спрашивал он со злостью и какой-то мальчишеской обидой, безуспешно пытаясь застегнуть чехол аккордеона.
- Нет, я с девчатами домой.
- Я вижу, с какими девчатами! Я ведь могу и разобраться с вами, хочешь?! – он уже кричал.
К нему подошёл небольшого роста, разбойного вида парень, что-то стал шептать на ухо, кивком головы показывая на меня. Дело принимало дурной оборот, но в это время Рая с Манюней, взяв Веру под руку, заторопили её.
- Вера, пошли, пошли! Времени много! – И, обращаясь ко мне, - и вы с нами!
Рая  взяла меня под руку, и мы все быстрым шагом поднялись к остановке метро. Девчатам нужно было ехать в город, на Правобережье. Когда подошёл электропоезд, я попытался втиснуться в вагон вместе с ними, считая своим долгом проводить Веру, но она крикнула, останавливая жестом меня.
- Не надо, не провожай меня, нам с девчатами по дороге! Завтра приходи вечером сюда!
- Да, да, приду! – горячо откликнулся я.
Двери закрылись, я стоял, вглядываясь в окно вагона, пока поезд не тронулся. Успел увидеть Верину руку, махнувшую на прощание, стало неуютно, пустовато в сердце, захотелось закурить. Молодой парень, у которого я нервно попросил сигарету, удивлённо глянул на меня, но безропотно протянул мне пачку «Столичных»,-куда денешься, мужская солидарность обязывает. Я перешёл на противоположную платформу, торопливо затянулся несколько раз,-это было начало очередного «курительного» периода моей жизни,-и вскочил в открывшуюся дверь подошедшего поезда.
Ребята не спали, словно ожидая меня. Наверное, разбирало любопытство: где это припозднился немолодой соквартирник? Пришлось рассказать всё начистоту. Гарик понял важность момента.
- Лексэич, можэт, выпьешь на удачу?-то, что он обратился на «ты», не было фамильярностью, кавказцы не используют наше «вы»,-так человек ближе и понятней!
Я с удовольствием не отказался. Мы выпили из вновь открытой бутылки по паре стопок коньяка, выкурили по сигарете, оживлённо обсуждая случившееся со мною приключение,-так они представляли мою встречу с Верой. Ребята замолчали, засыпая, а я ещё долго перебирал подробности нынешнего вечера. Передо мной проплывали вечерние парковские пейзажи, лицо Веры обращено было ко мне… Наверное, в эти минуты зазвучали во мне первые строки стихотворения.

В этом развесёлом гидропарке
Лет на двадцать я помолодел,
В ритмах танцев, в звуках песен жарких
Вечер, как минута, пролетел.
И, с далёкой юностью сливаясь,
Зааккордеонил старый вальс,
И, с мечтой не сбывшейся сливаясь,
Вдруг душа весельем взорвалась.
И запелось, в такт, не в такт, не знаю,
Только стало на душе светлей.
А листва, с деревьев отлетая,
укрывала землю всё теплей…


НОЧЬ ВТОРАЯ

Ещё одна бессонная ночь… Моё сознание трепещется где-то в бестелесном пространстве, между памятью о прошедшем и несвязными, порою устрашающими полётами за пределы реальности. Там, где недалеко от земли парила душа Веры во вторую ночь её отделения от тела. Понимаю, что тогда должен был помочь ей молитвами. Ведь знаю, как бы не пытался забыть, что я и никто другой, увлёк её за собой, считая, что даже не искренним своим увлечением увожу от тяжести и мерзости жизни, к взлёту её на вершины искреннего (с её стороны) чувства. И только недавно понял цену этому её взлёту на «вершины любви». Цена-грех, грех возвышенный, будто устремлённый к светлому, но грех! Мало того, что страдания и душевный дискомфорт нёс я своим и её родным двусмысленностью, проистекавшей из-за невозможности моего разрыва с семьёй. Подняв Веру от случайных гидропарковских встреч и расставаний к большому чувству, тем самым взял на себя ответственность небывалую за её будущее разочарование и боль…
Итак, после вечера в гидропарке сон мой был глубок и безмятежен, только лёгким, неназойливым фоном звучали все спетые там мелодии, да редкими импульсами прорастало в подсознании беспокойство, связанное с заключением договора с Дальцевой, весь комплект документов для которого лежал в моём видавшем виды портфеле. В половине восьмого я протёр глаза, сделал несколько упражнений, умылся и поставил чайник с водой на газовую плиту, отметив про себя преимущества проживания в «частном секторе»; в гостиницах, бывало, и стакана не найдёшь, не говоря о сковородах, чайниках, кастрюлях. Около девяти утра я подъезжал к остановке метро «Заводская», от которой рукой подать до завода. В прошлый приезд не успел толком рассмотреть район, прилегающий к заводу. Единственное, что тогда я усвоил,-близость остановки к Православному центру, где мы с Виталием побывали на экскурсии. Сейчас я рассмотрел на углу слева блистающий стёклами молочный магазин, за ним-хлебный. В них буду не раз «отовариваться», выходя с завода. Справа-с решётчатым забором небольшой аккуратный скверик с не действующим фонтаном.
Выйдя из метро, я прошёл подземным переходом, пересекавшим улицу, и вышел на правую сторону переулка, ведущего к заводу. Зная строгие режимные порядки таких предприятий, оставил в камере хранения сумку, вынув из неё договорные документы и свёрток с вяленой рыбой-подарок сотрудникам отдела. Оформив пропуск, прошёл «вертушку» и направился к серому трёхэтажному зданию налево от проходной, где на втором этаже располагался отдел Дальцевой. Её в отделе не было, сказали-на совещании у начальника ЦКБ. Зато Ольга Ивановна радостно и приветливо встретила меня и, крепко пожимая руку, зачастила своим звонким, энергичным голосом.
- О, Приливск! Ждём, ждём вас! Уже приготовили исходные чертежи преобразователя, договорились в цехе об изготовлении контрольной партии подложек. Так что, можете приступать к изготовлению фотошаблонов и начинать работы по отработке технологии изготовления преобразователей.
Я просмотрел чертежи. Начинать-то начинать, только где такие размеры, до тысячной доли миллиметра, можно реализовать? Что касается изготовления фотошаблонов, проблем не должно быть: в НИИ нашего института есть новейшее оборудование для их изготовления. Но, вот, сами преобразователи! Мало того, что ещё не выбран окончательно материал пьезослоя, я не знал, где мне их придётся делать. Да, подобные устройства, но на подложках из ниобата лития, изготавливали на «моей» кафедре, но это были лабораторные образцы невысокого качества, да и то, размеры элементов-в три раза больше заданных в чертежах ЦКБ. А нужно будет получить десятки годных высококачественных подложек с преобразователями. Конечно, я не стал говорить об этом Ольге Ивановне…
- Мы готовы начать работы хоть завтра, но ведь договор ещё не подписан. Поверила ли Лилия Ивановна в нас?
- Ой, что вы говорите!-Ольга Ивановна замахала руками.-Подпишет договор Лилия Ивановна, куда она денется! У неё выхода нет, ведь работа по системе уже давно пошла, а вашего (так и сказала: вашего) прибора ещё и в зачатке нет.
В разговор вмешалась Лена Воронцова.
- Давайте-ка ваши бумаги, посмотрим и отдадим нашему экономисту на проверку, пусть подправит, что не так. А вы пока можете пройти в цех с Ольгой Ивановной , уточнить требования на подложки. - Мы просмотрели договорные документы, Воронцова предложила увеличить сумму аванса с пяти до десяти процентов. «Это мы уладим в отделе договоров»-заверила она. Бумаги передали Алле Ефимовне, полной, средних лет женщине, говорливой и шумной, но знающей своё дело. В цехе нас дальше испытательного участка не пустили, но поговорить с технологом и уточнить детали мне удалось. Ольга Ивановна попросила у цеховых режимы формирования волноводов на случай, если мы будем делать их у себя. На всё это ушло часа полтора, время близилось к двенадцати-скоро обед. Кривенко предложила мне сходить в столовую, а к концу обеда подойти в отдел, всё равно Дальцева раньше не появится.
- А я побегу в профком на заседание, у меня же «тяжёлый» общественный «груз»,-пошутила она и, показав мне дорогу в столовую, зашагала к административному зданию завода, рядом с ЦКБ.
Столовая была метрах в ста от проходной, в другой стороне от ЦКБ. Шикарность и основательность столовского корпуса поражала уже при входе: богатые, массивные двери с расписными стёклами открывались сразу в большое, отделанное плиткой фойе, с высокими зеркалами в деревянных фигурных оправах, несколькими туалетными комнатами с прихожими. По винтовой лестнице, освещаемой дорогими светильниками на стенах, я поднялся на второй этаж, на котором сиял красотой отделки шикарный, с большим набором блюд и печёностей буфет, видимо, для работников администрации. Другой буфет, с полуфабрикатами, предлагал все виды дефицита-птицу, рыбу, фарш. Но более всего меня поразил столовый зал, где обедала основная масса заводчан. Посреди квадратного помещения со сторонами метров по двадцать-круглый раздаточный комплекс, по периферии которого сновали раздатчики блюд, а в центре кипела работа по приёму котлов с борщами, супами, гарнирами и всего остального, подаваемых снизу, из кухни. В нескольких кассах, установленных по периметру зала у стен, выбивали чеки на комплексные обеды разных «категорий», начиная от обедов ценою в пятьдесят копеек до полутора рублей (ассортимент блюд в последней из них напоминал ресторанное меню: суп с грибами, мясо с грибами и картошкой, какао с пирожными). Я бывал во многих оборонных заводах, во всех их столовых пища лучше и дешевле, чем на обычных предприятиях. Но с таким изобилием и размахом столкнулся впервые! А ведь, как я уже говорил, начался спад производства и стал проявляться серьёзный дефицит в продуктах питания.
Выбрав средний по цене обед, я быстро поел и присел покурить в небольшом скверике у столовского корпуса, с молодыми ивами и берёзками.После вчерашнего волнительного вечера я всерьёз решил курить и купил пачку «Столичных» К-го производства. Закурил, и мысли мои завертелись, перемешиваясь, в двух самых волнующих меня сейчас направлениях. Конечно, я вспомнил о неожиданном знакомстве, мне хотелось его непременно продолжить. Хотелось, чтобы наши отношения с Верой получили то направление, которого желает почти каждый, испорченный в меру своих наклонностей мужчина: направление романтического приключения, не обязывающего ни к чему серьёзному и ответственному. Но более всего меня волновало,-удастся ли мне сегодня заключить договор с Дальцевой, и уже в сердце звучал благодарственный гимн Ольге Ивановне, перевешивающей неустойчивые весы фортуны в пользу заключения договора. «Слушай, старик, надо напрячься всем своим хилым организмом и показать Лилии Ивановне, что силён и могуч, что за тобой стоит один из ведущих вузов страны со всеми его лабораториями, КБ, НИИ, опытным заводом и неоценимым богатством-замечательными специалистами, имеющими опыт работы с интегральной оптикой, в первых рядах которых, без сомнения, стоит Сашенька Попов!» - с этой мыслью я встал и направился к зданию ЦКБ.
И, вправду, благодаря мощному всплеску интеллектуальной энергии, удалось мне добиться благополучного финала в разговоре с Лилией Ивановной! Прождав ее часа полтора, я, наконец, с внутренним трепетом, уселся рядом с Ольгой Ивановной и Воронцовой за ее стол. Холодные зеленые глаза ощупывают меня, как мне кажется, с макушки до пяток, пытаясь понять, смогу ли я решить уйму дел, по которым градом сыплет она на меня вопросы, не давая докончить ответы, прижимая меня к стулу, утверждая мою несостоятельность… «Сможете ли вы реализовать размеры в несколько тысячных долей миллиметра? Есть ли у вас установки для совмещения микролазеров с волноводами? Удастся ли вам в срок организовать рабочие места для контроля преобразователей и готовых изделий?»
Мысли мои сжаты в единый кулак, стараюсь вложить в первые слова ответа основные убеждающие доводы (все равно не даст договорить!). С каменным упорством стараюсь донести до Дальцевой главную мысль-основные работы будут замыкаться в КБ и институте, хотя знаю-без солидных соисполнителей не обойтись. Да, можно упрекнуть меня в излишней самонадеянности, в необоснованном риске, причем, риске, связанном с престижем «конторы», которую я представляю. Мне, конечно, была понятна степень ответственности, которую я брал на себя обещанием выполнить условие договора. Груз этой ответственности утяжелялся еще и неблагополучными отношениями, которые определились у меня с руководством, а, точнее, с новоиспеченным заместителем начальника КБ Игорем Плетневым. Я не случайно назвал его просто по имени. Игорь-молодой, перспективный инженер, защитивший в одно время со мной (только я в сорок пять, а он – в двадцать восемь!) диссертацию по вычислительной технике, пришел к нам в отдел с учебного процесса на ту же должность, что и я-ведущего конструктора. Типичный «умный» мальчик, которых почему-то много развелось в последнее перестроечное время, не знающий жизни, но знающий себе цену и быстро ориентирующийся в нестандартной  ситуации.
Его микро-устройство для авиации было одной из «надежд» отдела на заключение выгодного договора: устройство проверено в составе оборонного изделия и представляло определенный интерес для военной, да и гражданской авиации. Он пытался его минимизировать, поэтому и пригласил меня, как «микро-электронщика», к сотрудничеству. Какое-то время мы работали с ним в паре и даже совершили несколько поездок в поисках фирмы-реализатора мини-устройства для двух потенциальных заказчиков. Но финансирование его разработки затягивалось и Игорь включается в борьбу за «теплое» место, которое можно было получить в ходе структурных и финансовых изменений КБ. Эти изменения были следствием принятых в ходе перестройки законов о госпредприятиях, хозрасчете и самофинансировании. Обстоятельства заставляли всех руководителей искать возможности для «выживания», думать об оптимизации управления, маркетинге и собственно процессов и объектов производства. Но это же несло и возможность ловить «рыбку в мутной воде»-сокращать штаты и повышать себе зарплаты, свободно распоряжаться финансами. В это «горячее» время стали синонимами выражения «иметь деньги» и «иметь власть». В КБ, как и везде в это время, началась ожесточенное борьба за «места у кормушки»: чтобы пробиться, нужно было иметь не только волю, жесткость, ум и добрую волю наглости, умение говорить и «заговаривать», но и поддержку тех сил, которые « режиссировали» этим процессом. Все это у Плетнева было, и в небольшой промежуток времени ему удалось завоевать лидерство в элитной верхушке КБ. Его голая логика, доходящая до абсурда «уволить всех пожилых людей!» вызывало у меня невольный протест, и мы часто спорили с Игорем. Протест жил во мне, как  у многих моих одногодок, заставших еще войну, разруху и проживших в условиях,- может быть искореженного,- но социализма, когда каждый- товарищ и брат. Теперь же нужно было принять новую реальность: выживают сильнейшие и умнейшие!
О, как трудно расставаться с привычным представлением о жизни! Ведь даже от вредной привычки не просто отказаться, а тут целое мировоззрение! Предметом наших споров был и сталинский социализм, и истоки сталинизма, почему появился «военный коммунизм» и представление об СССР, как об «осажденной крепости». Особенно болезненно воспринимал еврей Плетнев тезис в защиту тоталитаризма: мол, нужен он был для защиты от «всемирного еврейства». Тезис был не мой, но отношение к нему у нас, хотя и отрицательное, было различным. Много копий сломали мы на вопросе, что же мешало процветанию более прогрессивного уклада, и я становился в тупик. Тогда мне  не была понятной истина, что не хватало духовной основы, веры, «Бога в душе», искореняемой большевиками во главе с Лениным. Много спорили мы и о будущем устройстве страны. Я ратовал  за национальные ценности, сохранение российских традиций (взаимодействие крестьянских общин, основанных на христианской морали). Игорь, как и большинство евреев, горячо защищал «общечеловеческие ценности» (как-будто они не состоят из национальных!), опасаясь шовинизма и особенно антисемитизма.
Так или иначе, несовпадения наших жизненных позиций отдаляло нас, хотя я уже начал работать в его творческом коллективе и даже получил «живые» деньги. Кстати, сказать, это был мой первый опыт работы с теми самыми научно-техническими центрами, о которых я упоминал. К моменту моей поездки в К., когда завершалось оформление документов к поездке, Игоря неожиданно для многих сотрудников назначили  заместителем начальника КБ. Это был необычайно резкий скачок – от ведущего конструктора, минуя должности начальника сектора и отдела. Необычность эта усиливалась тем, что в последнее время сам Игорь и его сподвижники, в основном евреи, в том числе и начальник нашего отдела Кислицкий, находились в оппозиции по отношении к начальнику КБ Петренко и тогдашнему руководству. Но, видимо, в том и состоит логика переходных процессов в жизни государства и любого коллектива, что в это время при незримом руководстве определенных сил, занявших ключевые позиции, происходят непонятные  на первый взгляд скачки и сюрпризы. Ясно, что сейчас эти силы на стороне Плетнева, Кислицкого и их сподвижников…
На следующий день после назначения Плетнева на новую должность меня вызвали к Петренко. Вызов нарушал субординацию («через головы» начальника сектора и отдела), и я понял, что вызов связан с договорными документами для К., которые находились у Петренко на утверждении. Был в этих документах один нюанс – руководителем договора значился… ведущий конструктор Шестопалов, то есть я, что являлось нарушением производственного этикета: руководителем договора назначался, как правило, начальник отдела, или, в крайнем случае, сектора. Руководителем крупного, масштабного договора назначался начальник КБ или его заместитель. Претендуя на роль руководителя работы, я проявлял нахальство и непочтительность, но чутье и опыт подсказывали мне, что только совмещая в одном лице руководителя и ответственного исполнителя (его помощника) договора, я смогу решить те разноплановые задачи, которые виделись мне; только совмещая научное, техническое и финансовое руководство, смогу добиться успеха. Не стану скрывать от вас, читатель: зараженный уже, как и многие, желанием разбогатеть, имел я и меркантильный интерес, надеялся заработать хорошие деньги, управляя финансами договора.
Я знал, что на должность руководителя договора претендует не кто иной, как… наш новый замначальника КБ Плетнев! Он уже сидел в кабинете Петренко. Увидев меня, проворно поднялся и энергично, с дружеской улыбкой на лице потряс мне руку, оглядывая меня через очки умным, внимательно-настороженным взглядом. Начальник КБ, предложив мне сесть, без предисловий перешел к делу.
-Геннадий, Алексеевич, мы с Игорем Павловичем просмотрели документы по договору с К. и выражаем недоумение по следующему поводу…
-Какому? – машинально задаю вопрос, думая в это время о возможных вариантах защиты своего еще не приобретенного статуса руководителя работы.
-Ну, во-первых, договорные документы не завизированы Игорем Павловичем, а ведь он – мой заместитель по вашей микроэлектронной тематике. Во-вторых, вызывает удивление ваше желание совмещать обязанности и руководителя, и ответственного исполнителя договора. Почему бы вам не отдать право руководителя более опытному специалисту, например, Игорю Павловичу?
«Нашли более опытного, сосунка, на пятнадцать лет моложе,- подумал я, наливаясь злостью и чувствуя прилив мужества человека, которому приставили к горлу нож,- да еще и специалиста! А то, что договор конструкторско-технологический, а Плетнев схемщик, это как?» Я знал, что в глубине души Петренко «держит» мою сторону. Да иначе и не может вести себя человек, которому навязали в заместители оппонента, наступающего ему на пятки и использующего переломную ситуацию в КБ и в стране для борьбы с ним! Поэтому я решил стоять на своем, грубо и прямолинейно – только в этом случае можно получить поддержку Петренко в виде его нарочитого нейтралитета…
Я обернулся к Плетневу.
- Игорь Павлович, ты же знаешь, что в договоре нужно решать конструкторские и физико-технологические вопросы микрооптики. Кому же и решать их, как не мне? Поэтому ты никак не сможешь руководить мною, не разбираясь в технической стороне дела. А что касается общего руководства, то, слава Богу, опыта у меня хватает, несколько десятков работ прошли через мои «технологические» руки.
Такая прямолинейность в разговоре с начальником пришлась Плетневу не по душе. Щеки его порозовели, он нервно стал поправлять очки на переносице. Но хладнокровия не потерял и внешне спокойно, вежливо, как и всегда, попытался подточить мою уверенность.
- Геннадий Алексеевич, ведь для вас (он в силу своей относительной молодости, всегда обращался ко мне на «вы») лучше будет, если руководителем назначить человека, имеющего власть, он сможет оградить вас от излишних трудностей, неувязок. А ответственность? Сейчас потерять «денежный» договор – катастрофа! Согласитесь, что, имея такой надежный тыл, вы эффективней будете решать чисто технические проблемы. Впрочем, - Плетнев опять поправил очки изящным движением и посмотрел на Петренко, - мы могли бы решить это в приказном порядке, но я попросил Федора Николаевича обсудить этот вопрос с вами, рассчитывая на ваше понимание.
Во мне закипело бешенство. Нет, я знаю, что вел себя тогда глупо, грубо и некрасиво. Знаю, что это выходило из меня так безобразно и недостойно чувство обидной приниженности и покорности, жившее в нас все эти годы. Играло не последнюю роль и неприятие мною новых «хозяев жизни», соплеменников Плетнева, при всех заманчивых лозунгах, провозглашаемой ими демократии и свободы предпринимательства. Нет, я уже в душе порывал с прошлым, со старой системой понятий, но как бы предчувствовал, что она, эта свобода, в конечном счете, направлена на «мирное» покорение моей страны Плетневым, Кислицким и другими, им подобными. Наверное, в отношении Плетнева, живого воплощения передела власти в КБ, я руководствовался и желанием доказать, что и я заражен духом свободы и чувствую себя человеком, способным не хуже него ориентироваться в новой обстановке. Сейчас, возбужденное его настойчивостью и непревзойденной наглостью, во мне темным, злобным комом ворочалось полнейшее  противление его посягательству на мою независимость, а за одно и ко всей шайке молодых «космополитов-ниспровергателей», в которую первым номером входил Игорь. Петренко, делая вид, что занят просмотром бумаг, хранил мудрое молчание. «Ну прямо истинное воплощение нейтралитета и невмешательства,»-сострил я про себя, чувствуя, -он мой союзник. В голове прокручивались варианты беспроигрышного хода, и я выбрал ва-банк.
-Не имея возможности самостоятельно принимать решения в таком тяжелом, со сжатыми сроками, договоре не могу гарантировать его выполнение,- напористо, уверенно, сам себе удивляясь, начал я.- Поэтому быть только ответственным исполнителем отказываюсь и прошу меня освободить от участия в договоре.- Я знал, что подобрать на мое место «рабочую лошадку» они не смогут, просто некого поставить. Всех специалистов моего профиля прошлые и нынешние руководители умудрились выжить: мол, не соответствуют профилю работ  КБ- вычислительная техника. Да что-то желающих заключить договора по «основному профилю» нынче не наблюдается (мне-то удалось удержаться благодаря обязанностям ученого секретаря КБ)! К тому же работа требовала комплексного, инженерно-исследовательского подхода в сочетании со знанием микроэлектронной технологии.
У Плетнева желваки заходили на скулах, рука неотрывно поправляла очки, и так отлично сидевшие на его крупном носу. Он уже не обращался ко мне а скороговоркой, зло и отчетливо обстреливал Петренко словами, выдавая свое мнение за окончательное, обоюдное с начальником решение.
- Федор Николаевич, я думаю, в таком случае не стоит и браться за этот договор, а Геннадию Алексеевичу придется подыскивать себе работу вне КБ, ведь другой у нас для него нет…
Это был неумный и непродуманный шаг! Он, я думаю, явился результатом задетого самолюбия и, как следствие, запальчивости, совершенно излишней для руководителя такого ранга. Как ни крути, а упустить договор было делом проигрышным, и начальник КБ не мог, не имел права по долгу службы допустить этого. И я нисколько не удивился, когда, к удовольствию своему, услышал то, что и должен был ответить Петренко. А ответ был вершиной дипломатического искусства, и степень этого искусства я мог оценить как никто другой, как человек, давно знавший доктора наук, а теперь уже и профессора Петренко и не раз бывший свидетелем проявления его незаурядного интеллекта на заседаниях ученого совета КБ.
- Боюсь, Игорь Павлович, мое мнение не совпадает с вашим. В любом случае при любых комбинациях в руководстве договора мы не можем отказаться от него, когда половина наших сотрудников не обеспечена работой, подкрепленной деньгами. Думаю, вам, как научному руководителю микроэлектронных работ, нужно решать этот вопрос вдвоем с Геннадием Алексеевичем… И прийти к согласию, но непременное условие – договор должен быть заключен и выполнен!
Лучшего решения не мог придумать и Соломон! Петренко подтвердил свою позицию невмешательства и в то же время заставил Плетнева расплачиваться за свои амбиции. После этого мы с Игорем перешли в его кабинет, разговор наш был непродолжительный и более спокойный. Плетнев понимал, что поединок проигран, ему оставалось согласиться на мои условия, тем более он по должности считался моим научным руководителем. И главное, к чему он стремился – возможность распоряжаться деньгами, пришлось оставить за мной. Но я запомнил его последние слова: «Вы еще обратитесь ко мне, когда у вас будут трудности в работе!»
Все это я вспомнил, продолжая доказывать Дальцевой нашу готовность к выполнению работы. Не уверен, что мои доводы решили дело, скорее всего, Дальцева предварительно советовалась с Воронцовой и Кривенко, и они убедили ее, что с нами можно «играть». Во всяком случае, Лилия Ивановна неожиданно прервала меня и, похлопывая по договорным бумагам, заключила.
- Хорошо, будем работать вместе. Елена Александровна и Ольга Ивановна! Подписывайте бумаги сами и у экономиста, сегодня к пяти часом- мне на подпись. И передаем для утверждения начальнику ЦКБ.
Воронцовой и Кривенко не нужно было повторять два раза: дело завертелось. Указания Дальцевой выполнили на час раньше, несмотря на множество уточнений и изменений, выполненных попутно. Дальцева сама сходила к начальнику ЦКБ, и через полчаса один экземпляр договора, утвержденный и с печатями, лежал в моей папке. Договорились с Ольгой Ивановной завтра обсудить детали работы, и я, окрыленный и вдохновленный успехом, выскочил из проходной завода и, прикупив продуктов, заспешил «к себе» на Левобережье. Меня переполняло радостное чувство: еще бы, получаю договор с неплохими деньгами и это – в труднейшие для конторы время, когда даже у нашего шефа Петренко, несмотря на его прочные связи с денежной оборонкой, работы перестали финансировать. Договор нес спасение от увольнения и лично мне. Недальновидная политика руководства института и КБ рассеяла нас, микроэлектронщиков, и каждый спасался, как мог: одни освоили вычислительную технику, другие уходили в НИИ, где микроэлектроника еще «дышала». Сейчас же, при ограниченных финансах, заказчики требовали не схемных решений и громоздких макетов ЭВМ, а реальные, «живые» образцы изделий, реализованных на современной электронной базе, микроэлектронной. Прикрывая искусственно наши направления, руководство не учло, сколь мощным был наш, институтский прорыв в этой области. Об этом свидетельствовали и внедрения наших микроэлектронных изделий в промышленность. Каким обидным актом для нас было расформирование отделения микроэлектроники и ликвидация мощного микроэлектронного цеха КБ с отработанной технологией, а следом – расформировании наших отделов – разработчиков! Для меня это было вдвойне огорчительно: я уже наработал «процентов семьдесят докторской диссертации», благо ее тематика вписывалась в направление наших работ. Уж не говорю о потере своей должности начальника лаборатории в связи с этой «реорганизацией». Лишившись микроэлектроники, КБ потеряло шанс отлаженную технологию военного назначения перестроить без особых затрат на выпуск изделий мирного назначения, от играющих открыток до бытовой автоматики.
Поэтому можно понять мою радость и ликование, ведь помимо всего прочего, я возрождал микроэлектронику в КБ! Работу Плетнева можно не принимать в расчет, она носит временный, частный характер. Здесь же, в случае удачного завершения договора, мы выходим на организацию промышленного производства изделия на заводе заказчика! Все знают, что это – венец любой серьезной разработки. Хотя изделие было оборонным, его можно было применить в «мирных» целях, в устройствах информатики и вычислительной техники. Конечно же, и возможность поездок в К. и встреч с Верой прибавляло оптимизма. Во мне загорелся огонек грешно-любовной романтики, и я готов был ринуться не только в горнило трудной, ответственной работы, но и в круговерть не семейных любовных отношений…
На квартире долго не задержался: перекусил, побрился, погладил брюки. Ребята армяне еще не пришли, и я не стал их дожидаться: время близилось к семи, к началу танцев в гидропарке, где ждала меня (почему-то я был уверен в этом) моя новая знакомка. Одолевало радостно – романтическое чувство, как в дни молодости, когда мы, студенты, пригубив для храбрости вина, шли на танцы в ожидании необыкновенной, неповторимой встречи.
Еще не стемнело, когда я был у танцплощадки, где шевелящаяся в танце масса и знакомый наигрыш аккордеона. Стал выискивать уже знакомое мне платье, но Веры в толпе танцующих не было, напрасно я прошелся несколько раз сквозь толпу, обходя танцующие пары. Не нашел ее и после окончания танца, зато наткнулся на неразлучную пару – Раю и Манюню, весело болтавших с двумя мужчинами, очевидно, сегодняшними партнерами по танцам. Рая заметила меня и призывно замахала рукой.
- Гена, давай к нам!
- А где Вера? – спросил я, пожимая руки их знакомым.
- Где-то здесь была. Посмотри на той стороне площадки, у скамеек.
Рая продолжила разговор, а я поспешил к скамейкам. И, точно, Вера беседовала с темноволосой, темноглазой женщиной с правильными чертами лица, серьезного и спокойного. Старость еще не попортила красоты ее лица, но уже подбиралась, проникая в уголки глаз, намечая первые морщинки на лбу и у рта. Одета она была в строгий, кофейного цвета костюм, в котором появлялось и в последующие наши встречи. Рядом с ними, изредка участвуя в разговоре, стоял невысокого роста, сухопарый, спортивного вида мужчина, в спортивном же добротном костюме. Вера заметила меня, но, видимо, допуская, что  я могу «не узнать» ее и пройти мимо, сделала вид, что не увидела меня (ох, уж эта женская предусмотрительность!). Она ждала, когда я обращусь к ней, о чем красноречиво говорили косящие на меня засветлевшие глаза и явное потеря интереса к разговору. Это придало мне смелости, и я нахально «врезался» в их разговор.
- Здравствуйте! Разрешите присоединится к вашей компании?
Женщина в кофейном костюме удивленно посмотрела на меня, но Вера, предваряя не нужные вопросы, поспешила меня представить. Из дальнейшей беседы я узнал, что Юра и Галя – бывшие коллеги Веры по танцевальному ансамбле при заводском дворце культуры. Галя работала преподавателем в техникуме, Юра – инженер завода, где в свое время работала и Вера. С первых же слов Гали я убедился, что ее внешняя серьезность соответствовала и внутренней. Суждения ее были логичны, основательны, пронизаны особой жизненной мудростью. Она стала расспрашивать меня, как бы пытаясь оценить и взвесить, что за человек перед ней. Узнав, что с Верой мы познакомились вчера , она не преминула отметить между прочим, что Вера сегодня «как на свет народилась», так и светится радостью. И тут же добавила, будто бы шутя.
- Вы уж, Гена, не обижайте ее. Вера – светлый, солнечный человек, она пережила много плохого и заслуживает настоящего женского счастья.
Эти слова, с одной стороны, показывали, что Галя приняла меня, как человека. Но и был в них намек: а сможешь ли ты, дорогой, составить счастье Вере? А Веру – то она видела на сквозь и понимала, что у той заиграла в душе надежда на настоящее. После слов Гали  во мне впервые за эти два дня шевельнулся червь сомнения в порядочности моих устремлений по отношении к Вере. Но неосознанное стремление к новым ощущениям (грешен человек!) перебороло сомнения.
Юра почти не вмешивался в разговор и, как только зазвучала новая танцевальная мелодия, пригласил Веру на танец, и она пошла без колебаний. Я понял, что для нее важен мой разговор с Галей, она доверяет ей и полагается на ее здравомыслие и наблюдательность. Ведь самой-то Вере разве можно оценить реально и трезво перспективы нашего знакомства, когда надежда на «серьезное» заслонило от нее все темные и сомнительные стороны развития событий. В разговоре с Галей мы не ограничились обсуждением моих перспектив в К., говорили о положении в стране и о прелести таких вот неформальных собраний. От Гали я узнал и некоторые особенности и движущие мотивы этого танцующего и поющего братства. Танец кончился и аккордеонист Ваня (Саши не было) объявил закрытие танцев – ему нужно было пораньше уйти.
- Что будем делать? – спросил я.
- Будем сьогоднi гулять у речки, до самой ночи будем гулять. Не боiшся? – загадочно, призывно Вера посмотрела на меня.
- Гулять, так гулять!
Завтра мне можно рано не вставать, да если бы и предстояло такое нелегкое дело (не люблю ранние вставания!), я все равно не отказался бы от Вериного  предложения. Наметившийся душевный контакт привлекал меня все больше. Нет, никаких плотских поползновений не было даже в мыслях у меня, уважаемый читатель, но это неожиданное увлечение уже тянуло, манило меня в водоворот переживаний…Мы попрощались со всеми, но прежде Вера развеселила подруг двумя анекдотами и совратила их на песню. Было очевидно, что в своей гидропарковой компании она – заводила. Ее необыкновенная способность притягивать и объединять людей, на первый взгляд, была необъяснима. Позже, общаясь с ней, я, кажется, понял истоки этого ее дара. Во-первых, необычайная простота общения, даже некоторая грубоватость, несвойственная большинству женщин, но так идущая ей с ее низковатым голосом. С другой стороны- здравомыслие и глубокая внутренняя культура с тонким чувствованием музыки, поэзии, танца, т.е. всего духовного, возвышенного. Эти две особенности ее характера и решили дело в пользу моего небывалого увлечения. Мне часто доводилось наблюдать ее «превращения»: от серьезности к веселости, или романтической задумчивости, а то злободневной обыденности; и все было в меру, к месту, естественно, безо всякой театральности. Эти особенности характера Веры дополняла ее необыкновенная коммуникабельность, тяга к людям в разговору, к общению, независимо от пола, возраста, общественного статуса собеседника. Причем, при ее общении с мужчинами я никогда не замечал даже тени дешевого женского кокетства; наоборот, скорее проявлялось душевное понимание и глубокомыслие,  и при этом- добрая порция веселости, юмора и оптимизма. Как не парадоксально, многие из этих качеств были присуще и моей жене Ларисе, и непонятно, почему они вдруг стали привлекать меня в другой, не более красивой, чем Лариса, женщине? Может быть, авантюрная жажда приключений, приключений запретных и расходящихся со строгостью морали? А, может быть, какое-то неженское, поражавшее воображение мужество: чувствовала ли она приступы слабости, частенько находившие на нее, болело ли место ее ранения – мочевой пузырь (о чем я расскажу ниже), донимала ли нестерпимая зубная боль, находилась ли она на последней черте между жизнью и смертью (было и такое!), Вера никогда не показывала вида, не жаловалась окружающим и мне в том числе, а если говорила об этом, то обязательно с большой долей юмора и неунывности. Мужественной и терпеливой была и моя Лариса: остается предположить, что взяла Вера меня своим оптимизмом, юмором и любовью к песне, которая и во мне постоянно живет. Это, видимо, и было той приманкой, которую нечистый приготовил для меня…
Мы пошли к реке, к пляжу. Еще сумрак не покрыл водную гладь реки и видимую с этого места панораму. Слева можно было рассмотреть основное русло реки, из которой вытекал, изгибая гидропарк – остров, ее приток, или вернее часть того же русла, отгороженная искусственно намытыми островами. За могучей, дышащей размеренно и вольно грудью реки открывалась часть Правобережья, начиная от моста, пронизанного железнодорожной линией метро, панорама величественная и в то же время какая-то уютная, картинно-приглаженная и отшлифованная, захватила меня.
Город стоял на горе, видны были высотные здания, отливающиеся золотом в лучах заходящего солнца купола храмов, а ниже, почти до самой реки, исключая широкую набережную, радовал глаз и сердце густой, еще зеленой, но местами расцвеченный багряно-золотистыми островами лес (здесь и находился Православный центр), достаточно круто бегущий с высоты. Да, да, именно бегущим, таким он останется в памяти до конца жизни, таким бы я хотел видеть кусочек рая, если бы грехи мои были прощены Господом… Эту необыкновенную впечатляющую картину органично дополняло заходящее на фоне темновато-синего неба с редкими игрушечными облачками, солнечное чудо красновато яркой раскраски, снующие по реке радостных расцветок катера. Вера, понимая мое состояние восторга, молча сжала мне руку, потом, приглашая, пообещала.
- Це еще не все красоты нашего парка! Давай, пройдем по берегу, и ты увидишь, товарищ инженер, як здесь тихо, красиво и душе привiльно!
Мы не спеша пошли направо по асфальтированной дорожке, огибающей пляж и усаженной подстриженным кустарником. Впереди открывался еще один впечатляющий вид: узкую, метров пятидесяти, водную полосу, омывающую гидропарк с этой стороны, перекрывал массивный необычайной конструкции и внушительности арочный мост, широкий, с капитальными ограждениями, подпираемый двумя мощными железобетонными опорами, выступающими из воды коренастыми, несгибаемыми великанами. Второе «плечо» моста опускалось дугой, на менее ухоженный остров, засаженный деревьями и кустарником, значительную часть которого занимал не действующий в это время пляж. Мы еще не добрались до моста, а навстречу шагнула еще одна достопримечательность парка: как бы ступив одной ногой в воду, отрылся веселой розовой расцветки и оригинальной конструкции двухэтажный ресторан с подходящим для него названием «Поплавок». В открытом зале с колоннами, выходившем прямо к реке, столики были заняты многочисленными посетителями. Дорожка вела прямо к нему, а справа суетился народ у пивного ларька в форме полубочонка, за столиками с сидениями, вырубленными из пеньков, мужчины наслаждались, разливным пивом. Прикинув свои денежные резервы, я предложил.
- Вера, может быть, зайдем в ресторан, посидим?
- Нет, Гена, не стоит. Да и не люблю я рестораны…
Я не стал настаивать и выяснять причины нелюбви ее к ресторанам, к тому же Вера перевела разговор на наше сегодняшнее «мероприятие»
- Сегодня будем с природой на «ты», хорошо? Дышать свежим воздухом, любоваться рекой и парком; и никаких «финди-минди» (на языке Веры это означает – никакого баловства).
За рестораном дорожка была не асфальтирована и больше напоминала лесную тропинку, петляющую между высоких дебелых кленов и тополей. Стало темнеть, с реки потянуло вечерней октябрьской свежестью. Вера была в платье с короткими рукавами, я снял свой пиджак и накинул ей на плечи. Она одарила меня благодарным взглядом, и прильнула щекой к моему плечу.
- Что же получается, Геннадий Алексеевич? У вас семья, дiти, ненька ждет, а вы здесь стоите с незнакомой женщиной и укрываете ее своим пиджаком, - шелестели ее губы, а темнеющие в сумраке глаза говорили другое: я благодарна тебе за тепло пиджака твоего и душевное тепло… Хочу, чтобы не показное и не последнее было твое тепло…
Мы не заметили, как дошли до угла острова, где узкая протока между гидропарком и другим островом втекала в основное русло и неслась в общем потоке у Левобережья, с его бетонированной набережной, светящимися точками фонарей и множеством глаз – окон многоэтажного района. Я показал на дома.
- В одном из этих домов нашел приют бездомный приезжий инженер, посланник приморского Приливска и искренний поклонник вашего замечательного города.
Вера расхохоталась.
- Но цей iнженер быстро сориентировался в нашем замечательном мисти и не спешит под свою временную крышу!
Когда она смеялась, ее нижняя губа изящно и соблазнительно изгибалась и в середине появлялась поперечная ямка. Я не выдержал и начал целовать эти губы, а потом глаза и шею. Вера застонала, потянулась живо ко мне, пиджак упал. Я чувствовал, как напряглось и задрожало ее плотное, аккуратное тело. Но через минуту она отстранилась, гримаса искривила ее лицо. Я растерялся, решил, что мои ласки ей не приятны, отступил на шаг. Но она, захватив мои руки в свои и поглаживая их, шептала закрыв глаза.
- Не сердись, мiй гарний, не сердись… Менi дуже гарно с тобой, но такие ласки мне сейчас не по зубам… Я ведь недавно после операции, такое возбуждение вызывает боль там, - она указала на низ живота.
- Почему операция, Вера?
- Це довга история, но коли маешь терпiния выслушать, расповiдаю… Хочется выговориться, да и ты должен знать обо мне и моей жизни, iнакше, яка ж це близкiсть и дружба, правда?
Я кивнул, подвел Веру к толстому пеньку и опять набросил пиджак ей на плечи. Мы сели плотно друг к другу, я приобнял ее и Вера продолжала, вскидывая время от времени свои большие печальные глаза.
- Я же размолвляла, що замiжжю? Ах, да, про детей размолвляла… А де дiти, там и муж, верно?
- Не всегда, бывает уходят мужья, бросают детей,- ляпнул я.
- Да нi, цей не бросил… Но, можа, лучше бы бросил… Признаюсь тобi, Гена, прожили мы с ним двадцать восемь лiт, дiтий вырастили, да що там вырастили, сама их вырастила, вынянчила. А жизни, щастя не було. Я вначале тянулась к нему, старалась бути и женой, и подругой, и любовницей… Но нi, не це було ему треба. Сам вiн родом из деревни, близько от К., у них там хозяйство було, да и сейчас ему принадлежит пiсля смерти родителей. Я – то коренная местная, а вiн пiсля армии (во флоте служил), встретились на танцах, покорил своей морской выправкой, поженились… Свадьба була у них в селе, в Антонове, и зразу уразумiла я свою ошибку: чоловiк набрался спиртного и показал себе во всей красе, да и свекруха определила порядок в нашей семье – мол, Коля у нас привик к уходу. Я зразумила так, що ублажать его все життя – моя задача. Ну, добре, перший раз – не показ. Думаю: не с родителями мне жить, с ним, а вiн може, и не такий поганий, як показывал себе на свадьбе. А оказалось – нi, и вся життя мое пiшло так же кособоко и без радости. Я молода була энергичная, активная. На фабрике працювала, в самодеятельности участвовала, и все при том, що троих дiтив растила. Андрюше, старшенького, сумела ще музыке обучить, вiн пiсля на пианино играл на конкурсе, перше мiсце занял. Дiти у мене гарни… Це и щастя, и радость, и життя мое. Андрюша працюе в магазине, по вечерам в оркестре играет. Вiн такий внимательный, чуткий. Зараз немного отдалился, - сiм’я у него,- но все равно: «Ненька, що треба сделать? Ненька, давай помогу!». Вiн все по хозяйству умеет, и приготовить, и убрать.
- Приходит часто?
- Нi, живут с нами, в нашей трехкомнатной, дiтяй ще нема. Да що там: в тесноте – не в обиде. Справдi, коли бы не цей… Так вот, а средненький, Вася, тот – чоловiк! Слово скажет, як топором отрубит, размовляе-то редко. Хоч средний, а его слово – серйозное, даже батя его побаивается. Вiн и сам в себе гарний. Андрюша, тот тонкокостный, легкий, подвижный, а Василий – выше Андрюши в плечах пошире, богатырь! Ну, а Людочка, доча моя, ще дитина совсем. Представь, що це такое - семнадцать лiт!
- Женихи есть уже?
- Есть, Женя, гарний хлопчик, учится с ней в кулинарном училище. Родителей знаю, живут вони близько вiд нас, через два будинка. Бывает, поссорятся, несколько дней она с ним не размовляе. Так вiн, бедный, придет к нам, сядет на кухне и беседует со мной, а сам чекает, як она появится. Упорная до того, що николи не проявит к нему милость. Я вже и журила ее: Людочка, нельзя бути такой жестокой, оттолкнешь хлопца от себе! И що ты думаешь, она менi отвечает? «Подумаешь, инший найдется!» А адже бачу – тянется к нему, и никого ей не треба другого. Узнаю себе в молодости.
- Почему в молодости? А сейчас разве не так?
- Зараз? Важкий вопрос… Дело не в том, що теперь не так, просто життя все время убивает такое желание – иметь единственного и неповторимого… Дiти, справдi, у мене чудови! Як вони любят мене, защищают, як цей, батя их приступает пьяным обличчем своим. Особенно Людочка: та за неньку очи выцарапает. И помощники они гарнии, особенно як захварала я…
Вера грустно улыбнулась.
- Захварала…Що я так умалчиваю, тобi – то не стыдно рассказать…Короче, жили мы, я працювала, дiтий тянула, а Николай Васильевич, вiн больше гулял, да горькую пил. Одну годину навить з будинку вещи стал уносить, да на вино менять. Натерпелась всякого, не хочется вспоминать… Скажу тiльки, що дошел до ручки, от вина звереть стал. Як-то  пришел, а я вдома. Стал приставать не по-человечески, руки распустил, я теж ответила… Кончилось тем, що повалил мене и ногами топтать, ударил в низ живота, и потеряла я сознание… Очнулась вже в больнице, после операции врач говорит: пришлось зашивать трещину в мочевом пузыре. Пiсля этого ще полроки между життя и смертью находилась. Подруги и рiднии советовали в суд подать, а я як подумала, що значит для дiтий: ненька отца посадила – нi, решила, не буду. Василий , тот прямо умолял: «Не сажай отца, ненька! Позор буде всем нам!». Так я его, подлеца, и простила скрепя сердце. Осталось все по-прежнему, живем – в роде одна сiм’я , тiльки душа моя не смогла простить и принять его. Так числимся с ним мужем и женой, а спим порознь. Летом я совсем изолирую себе: устроила спальню на балконе, дверь из комнаты на ночь застегну на кручок и отдыхаю душой и тiлом. Со мною, справдi, напарница спить…
- Дочка?
- Нi, жинка у нас маленькая, Динка, Динюля. До того ласковая и понимающая, прямо, подруга и все! Люблю собачек. Говорят, злые они: ничего подобного, люди намного злее бывают…
Мне стало по настоящему жаль Веру, внутри зашевелилась жалость – сочуствие.
- И никак нельзя разрубить этот проклятый узел? Может, с детьми посоветоваться?
- Нi, ты понимаешь, дiти як раз не хотят развода, дележки, хотят спокойствия в будинке. Вiн зараз тож стал умнее, не лезет на рожон, но все равно каждый день пьяный; придет и буровит. Да ще и права на мене, як на женку, предъявляет. Коли б знал ты, як я его не воспринимаю! Наверно, с ума бы сошла, коли бы не гидропарк. Я осьтут вторую життя обрела, людиной себе почуваю. Вот вже два рiку, як сюда ходжу. Купаться начала, закаляться, отодвинула хворобу от себе подальше. Справдi, зараз чувствую ухудшения…
- А как ты попала в гидропарк?
- Перший раз мене дiвки затащили, Рая и Галя, да ще подружка моя любимая, Лидушка. Коли будешь ще в гидропарке, увидишь ее, она отут часто концерты дает. Душа – людина и самая близкая моя товарка. Вот тiльки слабину мае к вину. Життя у нее сложилась теж неудачно, одна осталась с маленьким сыном, на фабрике працювала, в самодеятельности участвовала. Вырастила сина – радуйся казалось бы, життя. Так нi: пристрастился сынуля к спиртному. Работу потерял, сiм’ю – теж, зараз прилепился к ней, приходится неньке и кормить его, и похмелять. А вiн, коли заработает где по случаю, домой не принесет, пропьет. Так вот, Лида давно наладилась в гидропарк ходить, потiм и Раю с Галей заманула, а они уже мене. Зараз у мене осьтут знакомых туча.
- И мужчин много?- съязвил я.
- И чоловiкив, и женщин,- Вера не придала значение моей колкости.- Тут даже як: один великий коллектив, в основном все друг друга знают, часто не только шапочно, а и за рюмкой посидят, а то и в интиме познакомятся. Конечно, кто-то новый появится, вот как ты, а кто-то уходит. Но всегда есть, как это…?
- Стержень, костяк, - подсказал я.
- Да, основной коллектив… Многие были знакомы ще раньше, по работе, самодеятельности, или рядом живут. Когда я пришла сюда, была на последней черте отчаяния. И вот день за днем, месяц за месяцем втягивалась в эту парковую жизнь, отходила осьтут душой, особенно пiсля скандалов пьяных, да и праця часто так замает, задурит, не знаешь, чем себе отогреть, расслабить… Главное, я осьтут людиною почуваю, як в молодости. Появилась свобода якая-то в себе, наче я от рабства освободилась, йняймеш?
- А вот ты про интим говорила, часто он тут случается?- осторожно поинтересовался я, скрывая истинную суть вопроса: как обстоят дела в этом плане у самой Веры?
- Ну, сам понимаешь, я не слежу за всеми, просто бачила: ходят парой, ходят, а потом разошлись. А то бывает, и при народе разругаются. Осьтут есть пара – Коля и Аня, я тебе покажу. Они вже десятки раз расставались со скандалом, а потiм знов сходились. Аня одинокая, а у Коли – жена ведьма, он не живет с ней, а мается. Вот у них и идет постоянный конфликт, як по телевизору говорят,- Вера рассмеялась, я вместе с ней.- Бывают осьтут и хулиганы, и любители приключений. Раз як-то один такий отозвал меня к кустам; трояк показывает и предлагает горячую любовь.
- А ты?
- Я?- Вера сердито сложила губы и энергично, но со злостью выговаривая слова ответила-рубанула.- Я ему размовляю; геть отсюда, пока ветка с дерева не походила по твоей дурной башке!
- А как насчет выпивки, сильно балуются?
- Нi, основная часть – я не имею в виду всех гуляющих в парке – мало пьют. Бывают, звычайно, застолья по поводу, а то и просто так, для души, щоб песню затянуть, согреться. Менi вот нельзя пить, да и не любитель: слаба Богу, набачилась на п’яницю, а все равно, бывает, принесу випить и закусить, сядем, по маленькой опрокинем – и души назустрiч друг другу открываются.
Забегая вперед, скажу, что сам убедился в правдивости Вериных слов, организовывая эдакие скромные «банкеты», когда выпивки мало, а закуски еще меньше. Но такую прелесть общения, как на этих неказистых застольях (застолья – сильно сказано, чаще это – незанятый «стоячий» столик в чайной, скамейка в глубине парка, пенек, или еще какой-нибудь импровизированный «зал») я встречал разве что на Урале, да в студенческие годы. Не спорю, может, особую прелесть всему придавали наши с Верой отношения. Но все равно, сами по себе эти дружеские сборища были неповторимы. Они никогда не кончались скандалами, и, как правило, сопровождались негромкими, идущими от полноты души песнями-воспоминаниями, песнями – переживаниями.
- Скiльки времени, Гена?- Вера теснее прижалась ко мне, видно, вечерняя свежесть давала себя знать и подбиралась под пиджак. Я тоже почувствовал легкий озноб – сказывалась близость реки, да и время, что ни говори, осеннее.- Пора вже и по домам, тебе жильцы твои не пустят.
Времени было около одиннадцати. Мы встали и медленно пошли вдоль реки к выходу, наслаждаясь последними минутами общения с парковой свежестью. Вдали, на той стороне реки уже мерцали многочисленные огни большого города, вечерний небосвод украсился далекими точками звезд, поверхность реки светилась слабым отраженным светом. Все это, в сочетании с причудливыми кронами деревьев и мохнатыми фигурами кустарника создавало обстановку сказочной таинственности и рождало чувство приподнятости и лирического подъема.
Вера рассказывала о своей молодости, учебе, работе. Мне было приятно слушать ее глуховатый голос, меня переполняла гордость мужчины, сумевшего заинтересовать эту пока еще мало знакомую мне женщину.  Должен сказать, что в своих отношениях с прекрасным полом я придавал наипервейшее значение духовной, романтической стороне, физические радости и элементы внешние, показные оттеснялись на второй план. Жаль, что эта духовная сторона отношений была сейчас утеряна мною и Ларисой, в большей степени по моей вине… И вот, в другом городе, с другой женщиной, сопротивляясь внутренне, я не мог не ощутить прилива романтики и ожидания,- может быть, недолгого и обманчивого счастья… Наверное, Вера тоже заразилась моим настроением, замолчала, лицо ее засветилось изнутри…
В этот раз Вера разрешила проводить ее. Мы доехали в полупустой – по причине позднего времени – электричке до остановки метро «Передовик», по названию крупного текстильного комбината, где в свое время трудилась Вера. Минут через пять мы были уже наверху, на выходе из метро.
- Менi ще троллейбусом добираться,- Вера поежилась и добавила,- так не хочется возвращаться сьогоднi домой… Но дiти будут чекати.
Остановка троллейбуса была на другой стороне, через дорогу. Мы пошли по дорожке, проложенной пешеходами в середине скверика с рядами стриженного густого кустарника. Неожиданно у поворота, где пустота между кустами создавала уютное местечко, Вера увлекла меня за куст и шепнула, обнимая за шею:- Здесь попрощаемся, дальше я одна пойду…- Ее жадные, теплые губы прильнули к моим, и она одарила меня долгим, глубоким, «с засосом», поцелуем. Нас охватил обоюдный плотский трепет, и я, как говорится, потерял голову и затерялся о времени и в пространстве… Вера застонала и с трудом, видно, преодолевая себя, отстранилась, уперев руки мне в грудь.
- Ладно, зараз доведи меня до остановки, тiльки не балуйся (одно из любимых Вериных словечек). Она не позволила взять себя под руку, мы вышли к небольшому базарчику, у которого был обозначен переход к остановке троллейбуса. Базар был практически пустым, но я сразу высмотрел женщину с непроданной охапкой гвоздик, выхватил пять штук и вручил их Вере. Тут же со стыдом вспомнил, что последнее время редко дарил Ларисе цветы, но этот мимолетный укор совести длился недолго. Вера, вначале растерявшись, осторожно прикоснулась губами к цветам, губы почти неслышно вынесли из себя ласковое, благодарное «спасибо». Было ясно, что она уже давно не принимала цветы от мужчин и мой галантный поступок стал для нее приятной неожиданностью. Светофор на другой стороне дороги горел красным светом, но Вера нажала кнопку на столбе, включила «зеленый» и потянула меня за руку, приговаривая: «Ножками, ножками перебирай, кавалер!». Ее двадцать второй троллейбус подошел быстро, Вера на секунду прикоснулась, оглянувшись предварительно, к моим губам и вошла в троллейбус , остановив движением руки мою попытку войти вслед за ней. Понятно, здесь, вблизи от дома она не желает, чтобы ее, замужнюю женщину, видели с незнакомым мужчиной соседи, а тем паче дети и муж. Мужчина  этот еще ни кавалер, ни жених, и новая встреча с ним, несмотря на жаркие поцелуи, еще находится под вопросом… Стоит ли продолжать знакомство – об этом действительно думал я, закурив сигарету и вышагивая к остановке метро. Столь быстрый переход к близким отношениям, меня, «домашнего» мужчину, смущал и вызывал сомнения в искренности Веры. Конечно, ей было приятно мое душевное и мужское внимание, конечно, она могла связывать со мной мечты о перемене своей жизни к лучшему… Но готов ли я, после двадцати с лишним лет совместной, далеко не мрачной жизни с Ларисой, бросаться в водоворот интимных отношений с замужней же женщиной? Да и опыт ее гидропарковской жизни вызывал у меня неуверенность в ее постоянстве и серьезности влечения ко мне. «Утро вечера мудренее»,- решил я, уже поднимаясь в лифте на свой этаж.
Ребята не спали, и у меня была возможность поделиться успехом на деловом фронте. А любовные похождения пожилого «дядьки», т.е. меня, вызвали у них бурный восторг и одобрение. С какой юношеской, южной горячностью они приветствовали проявление моего мужского блудливого начала! Узнав, что я завтра уезжаю, Гаррик сказал, что и он через три дня едет домой.
- А вы, Аванес?
- Я есчо пабуду, дела сэрдэчныи. Наверна, сныму квартиру сам, у мэнэ дэвочка, ест будэм с нэй отдыхат от икзамин,- он засмеялся, своей неуклюжей шутке.
На следующий день до обеда я уточнил все детали первых шагов по выполнению договора. Основным моим собеседником и советчиком была, конечно, неутомимая Ольга Ивановна. Она успела «вырвать», как она выразилась, у цеховиков стеклянные подложки с нанесенными волноводными слоями и сформированными оптическими элементами. «Аж десять штук!»- радостно сообщила она, чувствовалось, что ей, бывшей производственнице и человеку дела, по душе пришлась наша тема, где ожидалось внедрение изделия в производство ее родного завода. То, что разработка состоится, она, видимо, не сомневалась, и эта ее уверенность, горячее участие в деле и трогало меня до глубины души, и придавало сил и желания во чтобы то ни стало добиться успеха.
- А это копии чертежей преобразователя и частей устройства.- Ольга Ивановна передала мне аккуратно сложенные чертежи, - Только придется вам спрятать их при выходе с завода, иначе нужно долго и нудно оформлять разрешение на вынос.
В прошлый раз, при детальном изучении чертежей, Лена Воронцова и Ольга Ивановна настойчиво внушали мне: никаких корректировок чертежей, никаких отклонений от них. Мотивировка довольно проста: умные люди все посчитали, и не нужно прыгать «дальше своего носа». Кто эти умные люди, я не знал, но догадывался, что это были ведущие специалисты по микрооптике в Мосве, К., или Минске. Ведь недаром Дальцева была в руководстве союзного комитета по интегральной оптике одним из первых лиц. В то же время по договору нам поручалась разработка математической модели, программы и методики расчета на ЭВМ подобного вида устройств., так как, по словам Дальцевой ( да я и сам понял, просматривая литературу по этой тематике), цельной, гибкой и всеохватывающей методики в стране нет. Есть, конечно, фундаментальные работы по отдельным разделам, где выведены расчетные выражения для отдельных элементов устройств. Но вот единой модели, связывающей все эти элементы и привязывающие их параметры к получению конечных характеристик устройств, нет. Познания мои в вычислительной технике оставляли желать лучшего, и все же задача была интересной и злободневной, и я надеялся поработать над ней совместно со специалистами по вычислительной технике.
Поэтому и настаивал на том, чтобы меня не связывали одной единственной конструкцией, которая разработана кем-то и которую не могут обосновать мои оппоненты-заказчики. Кстати, жизнь подтвердила правоту моей позиции. Пока что Ольга Ивановна, ссылаясь на Дальцеву и привлекая на помощь Воронцову и Сычеву, в который раз убеждала меня ничего не менять в конструкции и реализовать изделия  по их чертежам, чтобы подтвердить жизнеспособность технологии.
- А потом можно будет вести речь о других вариантах и усовершенствованиях на основе проведенных вами расчетов.-И, наклоняясь ко мне переходя на шепот, добавила.-Ведь, по секрету, эту конструкцию уже реализовать наши заводские с института кибернетики. Но у них не получалось. Вот почему важно показать, что вы в принципе добились результата, понимаете?
Я не понимал. А если конструкция ошибочная или неприменима к поставленной задачи? Будет потеряна время, средства и все придется повторить еще раз; в одном я был согласен с Ольгой Ивановной и ее коллегами: она, эта конструкция, позволяет мне не теряя времени, проверить эффективность примененной технологии. Тем более я мог варьировать при этой конструкции материалами и толщинами слоев элементов преобразователя. А он, преобразователь, и был проблемой номер один, поскольку не ясно было, обеспечит ли он, сформированный на нетрадиционный стеклянной подложке, нужные параметры.
- Ольга Ивановна, я вынужден согласиться с вами, хотя бы потому, что желание заказчика для меня – закон. Но вы знаете, что времени на все – про все отведено год, и за этот год мы должны не только изготовить функционирующее устройство, но и обеспечить заданные вами параметры!
Ольга Ивановна представляла почти невыполнимость поставленной задачи в такие сроки. В то же время она была горячей моей сторонницей и уже переживала мои трудности и проблемы, и уже не хотела расставаться с этим сумасшедшим из Приливска, взявшим на себя непосильную ношу. Она понимала, что поиски нового исполнителя недопустимы, когда над их ЦКБ висит дамоклов меч министерского плана. Поэтому доверительно взяла на меня под локоть и, отведя в сторону, успокаивала – уговаривала, снизив свой хорошо поставленный голос до шепота.
- Геннадий Алексеевич, дорогой! Вы только начните работать, только сдвиньте с мертвой точки эту больную проблему! Я понимаю, что Дальцева ставит нам нереальную задачу. А ей поставили нереальную задачу другие начальники. Но жить-то и работать надо! Как только вы покажете первые результаты,- а я очень этого жду и надеюсь на вас,- можно будет продлить работу, сдвинуть сроки. Вы же знаете, что это у нас делается повсеместно. А будут результаты обсчета по вашей программе, мы обсудим и применим нужные решения. Лады?
Что я мог возразить? С чувством искренней признательности и уважения пожал протянутую Ольгой Ивановной руку, попрощался с сотрудниками отдела (Дальцева, как всегда, пропадала на одном из совещаний), и был таков. Оставалось отметить командировку и забрать, в обмен на заполненное предписание, «секретную» справку в спецотделе.
Впереди меня ждала дорога домой, где придется показать всю свою инженерскую и научную подготовку и выложить свои силы и способности для выполнения работы, да и для достижения своих корыстных целей. А цели просматривались две: заработать денег, чтобы выйти из нищенского положения (да, я был уже заражен этой навязчивой идеей, «вбиваемой» нам каждый день разгулявшейся «демократической» частью средств информации) и обеспечить себе возможность поездок в К. И не только потому, что он – колыбель славянская и, чего я в это время еще не понимал,- колыбель нашего православного христианства. Причиной могла стать и немолодая, обремененная семьей мать троих детей, замужняя и имеющая кучу друзей женщина, появление которой в моей жизни толкало меня на скользкий , но дьявольски заманчивый путь любовных отношений вне семьи, в тайне от Ларисы… Я еще не решил для себя, буду ли искать встречи с ней в следующий приезд, но уезжал в этот раз из К. уже не с обычным чувством полуравнодушного облегчения – дело сделано и – скорее домой! Где-то в глубине души затлела грусть расставания с К., и, подозреваю, была связана она в какой-то степени с Верой…
Поезд уходил из К. поздним вечером, как и большинство идущих через Приливск на Кавказ поездов. Они отправлялись без опозданий, но уже чувствовалось ослабление порядка и дисциплины на железной дороге, присущее любым переходным процессам. Эти послабления проявлялись в вольностях, допускаемых теперь пассажирами. То, что раньше считалось если не преступлением, то серьезным нарушением правил, как то: игра в карты, распитие спиртного, курение в неположенных местах,- теперь допускалось везде. Не преминули воспользоваться опьяняющей «свободой» и железнодорожные служащие: загрузка в вагоны за определенную мзду поездных «зайцев» стала обычным делом. Ранее четкая, по часам, выдача чая часто задерживалась или вообще отсутствовала. Даже обязательный кипяток в вагонах не всегда бывал в кипятильнике. Выдаваемые пассажирам простыни и наволочки уже не отличались белизной, были не проглажены, да и не просушены толком. Всему виною была, конечно, свобода и возможность зарабатывать деньги, не выполняя когда-то жестких дисциплинарных и финансовых правил. Это ощущение свободы с примесью вседозволенности, с уклоном к отрицанию вообще какого-либо порядка, затронуло и железную дорогу – колыбель производственной дисциплины и четкости в работе. К чести железнодорожников К. нужно отметить, что у них описанные мною нарушения и вольности проявлялись менее всего: постели были заправлены проводником по всем полагающимся нормам, чай подавался вовремя. В своих частых поездках в период перестройки я ни разу не увидел «зайцев», принятых в К. проводником вагона. Однажды летом, в пик желающих ехать пришлось мне самому оказаться в роли смиренного просителя. Никакие мои мольбы и посуды не подвигнули проводницу, женщину средних лет, нарушать поездные правила и сделать меня счастливым «зайцем». Между тем, мне часто доводилось уезжать из Приливска, договорившись с проводником ехать до К. за «наличные». Более того (уж и не знаю, какие приемы использовали проводники) нас «зайцев», еще и обеспечивали железнодорожным билетом на случай проверки поездной бригадой.
Как только поезд отошел, я, переодевшись прямо на своей верхней полке, приготовился ко сну, но сон не шел: больно много впечатлений «нахватал» я в этот приезд в К. Хотелось осмыслить, проанализировать, да и просто вспомнить. Вначале мысли мои вертелись вокруг договорных дел. Меня смущала вторая часть задания, связанная с изготовлением устройства с применением оптических волокон (тонких, меньше миллиметра нитей, хорошо проводящих свет), только-только начинающих применяться в оптических устройствах. Эта область микрооптики для меня была менее прозрачной, чем волноводная оптика, я даже не представлял еще, где смогу его изготовить. Из обрывочных сведений, почерпнутых мною из литературы, я понял что технология сборки устройств с оптоволокном – дело новое, плохо освоенное, требует специального оборудования и высоких профессиональных навыков. У нас в институте подобными работами никто не занимался. «Ладно, начну читать, ездить – появятся варианты решения проблемы,» - успокоил я себя и переключился на финансовую сторону стоящих передо мной задач. Ясно: нужно подыскать посреднический центр и заключить с ними договор под будущий творческий коллектив, который еще предстоит собрать по городам  и весям, и заинтересовать, рублем, конечно… Я стал прикидывать, как выцарапать на этот коллектив деньги из общей суммы договора: «Наверное, по статье «контрагенты». Но будет нелегко, ведь сейчас в КБ каждая копейка на счету. Ничего, докажу Петренко, что без этих денег невозможно выполнить работу». И мысли, оставляя дела в покое, перенеслись к моему знакомству с гидропарком, его завсегдатаями, с Верой. Снова зашевелился танцующими парами, золотеющей октябрьской листвою «пятачок», и темночистое осеннее небо над ним, и лечащий душу наигрыш аккордеона… «Сложится у нас что-нибудь с Верой? Да и нужно ли это мне, семейному, стареющему, донельзя занятому инженеру? А потом, у нее, наверное, кто-нибудь есть… Вспомни, как посмотрел на нее аккордеонист Саша, когда она ушла с тобой…» Последнее предположение меня задело, не хотелось, чтобы у нее кто-то был…

НОЧЬ ТРЕТЬЯ

Не спится мне этой апрельской ночью, и не потому, что буйные весенние ветры принесли с собой песню просыпающейся от зимних снов земли, будят в душе несбыточные, нереальные грезы. Но мое несущее в себе тяжесть греха сердце не откликается на призыв весны и только в глубинах моего существа теплится простая человеческая радость обновления мира. Познающая истину душа неспособна больше искать греховной утехи, какой бы заманчивой она не представлялась. На смену бездумному стремлению к острым, щекочущим сердце и нервы приключениям приходит желание осмыслить себя в прошлом, оценить, осудить и покаяться перед Господом, перед Ларисой, да и перед Вериной душой. В чем я виноват перед ними? В том, что, немало прожив на свете, после подъемов и падений, неудач и побед, игрою обстоятельств был заброшен в К., в Левобережье, в гидропарк, где опять же волей случая увидел Веру и сделал к ней первый шаг? В том, что проведенное с нею время видится мне радостным и счастливым, хотя и врезающимся как айсберг,в нашу семейную жизнь с Ларисой? Будь я в то время на той ступени познания, на которой нахожусь сейчас, наверное, не пустился бы в это рискованное плавание наслаждения и запретных, пусть и соблазнительных чувств… Не пошел бы на встречу Вериному любовному порыву, не проявил бы желания прикоснуться даже мысленно к другой женщине, жаждущей участия и любви, изломанной издерганной невеселым супружественным проявлением жизни. Но я не видел никаких оснований противиться и шел навстречу ему, нагромождая в своей судьбе и в судьбах дорогих мне людей сложности и переживания, оставляющие глубокий, болезненный след. Можно сейчас только представлять последствия моего полного разрыва с семьей, но думаю, что пострадали бы и наши с Верой дети, и внуки, и мы сами.
… По приезде в Приливск закрутили – завертели меня дела. Я затрудняюсь определить, какую долю составляет в них организация самого дела, а какую – техническая часть: и чтение по ночам теории и технологии микрооптики, и подготовка технологических чертежей для изготовления фотошаблонов преобразователей, и организация блока измерений. Первым делом я занялся оформлением договора с одним из посреднических центров и подготовкой документов на творческий коллектив, в который пока мог включить себя и ребят из НИИ с Лавровым во главе, асом в изготовлении фотошаблонов. Почему Лавров? Да потому что первый этап договора,- а конец его через два с половиной месяца,- предполагает изготовление и передачу заказчику комплекта фотошаблонов на преобразователь. Как говорила Ольга Ивановна, «для контроля и ответственного хранения», но я допускал, что комплект попробуют использовать в заводе для «параллельного» изготовления преобразователей.
По приезде моем, сразу все после начала рабочего дня новый начальник сектора Илья Воронков, пришедший на место Вокшина, тоже из «команды» Плетнева, потащил меня к Кислицкому, на ходу пытаясь выяснить основной результат поездки.
- В двух словах, Геннадий Алексеевич: есть договор, или нет?
Он не успел дождаться ответа на свой вопрос, как уже Кислицкий повторил его слово в слово.
- Да, договор подписан, аванс будет на нашем счету через неделю.
Кислицкий довольно потер руки.
- Это уже какой-то сдвиг в нашей тяжелой жизни,- он сам «пробивал» крупный договор в Москве, но конкурентных подвижек еще не было. А тут хоть и не большие, но реальные деньги!- А то ведь вчера Петренко поставил вопрос об увольнение четырех человек из отдела…
Он повернулся к Илье.
- И два человека – из твоего сектора, Илья Владимирович. Ты хотя бы определился: кого?
Илья, тридцатилетний холостяк с темными умными глазами и хмуроватым выражением лица, что, впрочем, не соответствовало его корректной до стеснительности манере поведения, парировал сразу же выпад начальника.
- Но… теперь, как я понимаю, такая опасность миновала? Геннадий Алексеевич загрузит двух человек… А, может, и больше.
Я подтвердил такую возможность: для разработки и внедрения компьютерной программы у заказчика нужен специалист по вычислительной технике. Как раз под угрозой увольнения и оказался такой специалист – Лидия Ивановна Чарушина, скромная, но принципиальная женщина, почему-то (а, может, в силу своей прямолинейности) не ладившая с Кислицким и с другими своими соплеменниками из «команды» Плетнева. И ей, хорошему специалисту не находили, или не хотели находить дела по плечу. Кроме того, для К. нужно было разрабатывать конструкции узлов изделия, приспособлений и фотошаблонов, а в секторе «скучали» без работы два конструктора, две Кати: Долинская и Ниткина. Обеспечить полностью работой я их не смогу, но половинную загрузку можно им гарантировать.
- Ну, что же, иду докладывать о частичном решении финансовой проблемы в отделе. Да, Геннадий Алексеевич, проследите за получением аванса, будут задерживать – теребите заказчика. И составьте, пожалуйста, план работ, задания всем отделам КБ для диспетчерской группы.- Торопливо захватив несколько бумаг, Кислицкий поспешил к выходу. Я тоже напросился на прием к Петренко. И в свою пользу решил вопрос об использовании контрагентских денег для договора с творческим центром.
Аванс не задержали; уверен, этим мы обязаны неутомимой Ольге Ивановне, обещавшей мне следить и торопить финансовый отдел с перечислением аванса. Приход денег воодушевил меня, я поверил в свою счастливую звезду, несмотря на несчастливый, тринадцатый номер договора, по поводу чего надо мной уже не раз подтрунивали сослуживцы. Вместе с тем, наличие денег требовало и конкретных действий, решения вопросов, которые ждали своего часа до их прихода на наш счет. Кадровые вопросы мне удалось утрясти за эту неделю, правда, не без усилий. Еще до заключения договора ко мне направили на преддипломную практику студента радиофака Антона Скворцова: это прямо-таки подарок к празднику, как раз такого специалиста мне и не хватало для подготовки измерений и испытаний. А вот с теоретиком-оптиком у меня вышла осечка при первой моей попытке! Я, с открытым сердцем и чувством глубокого уважения к себе, как к благодетелю, предложил Саше Попову стать моим «оптическим мозгом», оформившись на половину оклада. Кому, как не ему, одному из первых в институте, начавшему «обхаживать» волноводные структуры в Зеленоградской аспирантуре, это было бы по плечу! Да и с изделием он знакомился основательно, готовясь к битве за договор у Дальцевой. А работа на кафедре физики позволяла ему грамотно подойти к расчетам и анализу работы устройства. И что же? Я получаю от Саши полный и безоговорочный отказ!
- Нет, Геннадий Алексеевич, я не смогу.
У меня, как говорится, «крыша поехала»  от удивления и огорчения.
- Шутишь, Саша?
Но тут же понял, что он не шутит; он вообще не умеет шутить и всегда говорит серьезно. До меня доходят слухи о неприятностях, которые преследовали Сашу на кафедре: мало того, что тему по его докторской диссертации прикрыли, вопрос стоял о сокращении штатов, и Саша с его житейской неприспособленностью мог оказаться одним из первых кандидатов на увольнение… Все это я знал, потому и старался пристроить его к договору, ведь в моей не совсем испорченной душе тлело чувство глубокой благодарности к нему за передачу мне дел по договору с К.
- Да, я вижу, ты не шутишь. Так в чем же дело, Саша?
- Вы помните, в прошлый раз я говорил, что заложенные в задании требования к изделию невыполнимы? И я своего мнения не изменил.
- Но у меня уже есть предварительная договоренность с заказчиком о корректировке требований в ходе работы об изменении сроков выполнения. Ведь главное – начать штурм этой непреступной, на твой взгляд, «крепости». К тому же, ответственность за выполнение работы лежит на мне, с тебя – только решение теоретических и расчетных вопросов, понимаешь?
Нет, Саша не понимал. Для меня так и осталась загадкой истинная причина его отказа: то ли он действительно не верил в выполнимость работу, основываясь на возможностях только институтской микрооптики, то ли в нем говорило чувство оскорбленного самолюбия, мол, не верит Шестопалов в его, Сашину экспертную оценку, хочет выполнить не выполнимое. Ну, что ж, пусть попробует! А, может, и не то, и не другое, просто взяла Сашу за горло жизнь, и ему не было дело ни до чего…
Вскоре я узнал, что его действительно уволили, он устроился временно в одном «почтовом ящике». Потом следы его потерялись в бурном житейском море перестройки. Да и меня жизнь заставила все внимание и силы сосредоточить на выполнении заказа, а тут еще и омут любовный меня затянул не на шутку…
И все же в конце разговора Саша дал мне совет: он предложил взять в «теоретики» Нелю Лемишеву, доцента с их же кафедры. С Нелей я был знаком по совместной работе в КБ, потом она защитила диссертацию и с недавних пор работала на кафедре. Для меня было приятным откровением сообщение Саши, что Неля года три занималась разработкой аналогичного устройства, выполнявшейся на кафедре технологий. Это была удача! Я быстро связался с Нелей и альянс наш был заключен «к удовлетворению обеих сторон». Я был доволен, что укомплектовал группу классным специалистом, да к тому же серьезным и обязательным человеком: такой я знал Нелю в годы совместной работы с ней. Она тоже была рада получить возможность приработка к доцентской зарплате, да еще и занимаясь любимым делом – микроэлектроникой.
Группа получилась небольшая, но боеспособная, готовая решать любые задачи. А первостепенным было для нас получить фотошаблоны преобразователя и провести патентно-информационный поиск по теме; есть такая форма анализа в научных разработках, когда нужно оценить состояние дел в данной области технике. А чтобы оценить, нужно перелопатить горы периодической литературы, авторских свидетельств, патентов, вылавливая нужную информацию. Но прежде я должен приготовить направления поиска для БНТИ (бюро научно-технической информации), ведь вся творческая часть замыкается на мне. Выбрав нужные направления, я «озадачил» начальника БНТИ Наташу Пилецкую и сразу, по мере поступления от нее литературы, ксерокопий статей, начал работать над «образом» будущего изделия. Конечно, в немалой степени помогают мне в этом опыт непростой, насыщенной научными поисками и научным творчеством соискательской (соискатель – инженер, специалист, который подготавливает к защите диссертацию) жизни. Патентный поиск, кстати, выполнений досрочно, помог мне и определить пути реализации нынешней конструкции изделия, и наработать материал для ее совершенствования.
А вот первая попытка определить контрагентские расходы во посреднический центр окончилась неудачно. В центре, находившимся в двух минутах ходьбы от КБ, где я когда-то по поручению Плетнева оформлял такой же договор, директор, бывший райкомовский инструктор, уперся и отказался взять работу в центр. Не знаю, может ему показалась мала сумма, или я ему не понравился. Я стал лихорадочно искать (время работало не на меня!) другие центры. Поиски привели меня в областной Придонск.
Там мне дали «наводку» на так называемый штаб трудовых объединений молодежи, на базе одного из городских райкомов комсомола. Директор центра Радион Носов, или, как любовно его называли соратники по комсомолу, Радик, небольшого роста, подвижный, рыжеватый паренек лет двадцати трех, принял меня отменно.
- Хотите заключить с нами договор? Пожалуйста! Процент, отчисленный центру – десять, двадцать процентов налоги, остальные ваши. Правда, мы связаны больше с крупными, строительными работами, но разве можем обидеть институтскую науку!
Тут же, при мне, безо всяких формальностей, напечатали договор, подписали и поставили печать штаба. Радик попросил завезти экземпляр договора после утверждения нашим начальством, и я, окрыленный удачей, помчался к пригородному вокзалу. Задавленный и запуганный воинствующим бюрократизмом доперестроечных лет, я был ошарашен простотой и оперативностью в делах, продемонстрированными в штабе Радика.
Домой добрался поздним вечером, впрочем, это в последнее время стало для меня нормой: приходилось задерживаться, то набрасывая эскизы приспособлений, то прорабатывая литературу, то настраивая источник света. Лариса, искоса взглянув-стрельнув на меня, коротко бросила, не спрашивая и не утверждая.
- Опять дела, конечно.
После моего приезда из К., она стала болезненно относиться к моим поздним приходам, то ли ревнуя меня к делам (ведь раньше у меня был «норматированный» рабочий день), то ли предчувствуя надвигающуюся на нее опасность из К..Годы дружной, всегда вместе, жизни приучили нас доверять друг другу, и это новое отношение жены ко мне и удивляло, и льстило моему мужскому самолюбию. Мама, сидевшая тут же, в гостиной, опережая мой ответ Ларисе, поспешила сгладить «остроту момента».
- Не ругай его, Лара. Видишь, наработался, устал. Корми его скорей, а то упадет он нехватки сил.
- Все бы так падали. Все дни напролет пропадает где-то. Работа… Все порядочные мужья работают до пяти, а потом семьей занимаются!
Я промолчал. Не знал, что ответить. Сейчас, на новом этапе нашей совместной жизни, когда детей подняли (сын женат, дочь заканчивает школу), наши душевные связи с Ларисой устоялись, обросли «жиром» спокойствия, взаимная привязанность оказалась глубоко спрятанной, поэтому, наверное, ее можно было легко спутать с обычной привычкой двух приближающихся к старости людей. Но уж больно сильна была эта «привычка», проверенная годами общих дел, печалей, радостей, неудач и достижений. И даже размолвки, или приливы взаимной ревности не ослабляли прочность наших отношений, а, наоборот, закаляли, шлифовали взаимную приязнь, уходящую корнями в золотые, юные годы нашей совместной жизни. Не последнюю роль в сохранении хороших, добрых отношений играла и не затухающая еще половая зависимость друг от друга. Лариса, я был уверен, любит меня, хотя природная ее сексуальная сдержанность редко приводила нас к обоюдному восторгу в постели. В любом случае, Лариса была мне хорошей женой и другом, матерью моих детей и просто желанной, любимой женщиной.
Вот почему не хотелось спорить, ругаться, да и взял я себе за правило не устраивать перебранок при маме: она, несмотря на ухудшившийся слух, всегда улавливала суть споров и переживала, мучилась нашими семейными проблемами, обвиняла себя во всех неурядицах , приговаривая: «Гена! Лучше бы жила я одна, не мешала вам!». Поэтому я сделал попытку разрядить обстановку.
- Я в Придонске такой важный вопрос решил, а ты шумишь. Договор с центром заключил, теперь только надо вкалывать, и денежки потекут в карман!
Лариса, не верившая в мои коммерческие способности,- да и как можно верить, если вся наша инженерская жизнь прошла под флагом «хоть бы дожить до получки»,- фыркнула.
- Держи карман шире! Слышишь, дочка, у папы скоро денег будет – полные карманы! Купит тебе костюм, о котором ты мечтаешь, а, может, даже и машину!- симпатичное, округлое лицо жены тронула насмешливая улыбка.- Да ты знаешь, в конторе нашей (она тоже работает в КБ) денег нет, зарплату задержали в первый раз за сколько лет! Вчера выдали деньги только сотрудникам двух отделов, в которых есть договора.
Я приобнял Ларису за плечи.
- Да пойми ты, голова садовая, у меня теперь договор с деньгами! Мало того, что я зарплату буду получать регулярно, еще и приработаю в творческом коллективе через посреднический центр! Другие времена пришли, когда – имеешь мозги – получи по заслугам, только работай!
Дочь поддержала меня.
- Мам, почему ты не веришь папе? Смотри, какой он у нас умный, даже кандидат наук!
Лицо Ларисы разгладилось в улыбке, зеленоватые с искорками глаза подобрели.
- Да ладно, ты вечно за своего папочку заступаешься! Посмотрим еще, как он свою работу выполнит.
Она вырвалась из моих полуобъятий, прижала к себе Лерку, и все задышало теплом семейного благополучия. Вечер закончился мирно, мы дружно поужинали, и я еще нашел силы и время на беседу с мамой. Такие беседы были для нее не только средством общения через меня с внешним миром,- они, эти беседы заряжали ее, да и меня, энергией добра и любви, которая и поддерживает это удивительное чудо – жизнь на земле…
Рабочее утро застало меня на пути к новому корпусу НИИ, составной части нашего учебно-производственного комплекса – одного из первых в стране примеров комплексной организации учебы, науки и производства. Здание НИИ, как и здание опытного завода, было построено несколько лет назад в живописном месте, метров двести – триста от крутого спуска с возвышенности, откуда открывался потрясающий вид на бухту приливского порта и судоремонтного завода, окаймленную бетонной, местами разрушенной от времени стеной давней-предавней постройки. Бывая в НИИ, я обязательно выкраивал время, проходил к обрыву и любовался неповторимой красотой чудесного уголка моего родного Приливска: ведь места эти были исхожены и избеганы мною в детстве, когда мы жили недалеко от Никольского храма и нынешнего научного комплекса. Сегодня я не изменил своему правилу, правда, сократил время «душевного отдохновения» с обычных пятнадцати минут до пяти: так не терпелось мне поскорее выяснить, сделают мне фотошаблоны здесь, в своем родном институте, или придется рыскать по стране в поисках нужного исполнителя. Заведующего лабораторией фотошаблонов Василия Николаевича Лаврова я быстро отыскал по местному телефону с проходной – в НИИ пропускная система с «вертушкой». На мою просьбу выйти для разговора он откликнулся охотно.
- Пройдем к скамейкам, посидим, поговорим, Василий свет Николаевич! Я у вас тысячу лет не был, с тех пор, как отлучили нас от микроэлектроники. Хочу выяснить нынешние ваши возможности, узнать, на уровне вы мировых стандартов, или дальше шагнули,- пошутил я, с улыбкой поглядывая на Василия, которого знал еще с тех древних времен, когда НИИ ютилось в цокольном этаже здания КБ.
Вася усмехнулся в пшеничные обкуренные усы.
- Ну, насчет пойти дальше самых передовых фирм смело сказано, а вот на уровне мировых достижений мы находимся наверняка. За это могу ручаться.
Честно говоря, я с недоверием отнесся к Васиным словам. Оборудование в институт обычно поступало не самое новое, и получить рисунок с точностью до пяти тысячных миллиметра вряд ли будет Василию «по зубам». Но Лавров продолжал «убивать» меня своими возможностями.
- Если надо, сделаем с точностью и до двух тысячных. Мы же теперь работаем на современных автоматах с программным управлением и лучевой обработкой стекла для фотошаблонов, дорогой Гена!
- Но…
- Никаких но! При проектировании НИИ ректор добился разрешения получить кучу новейшего микроэлектронного оборудования. Правда, основная часть его сейчас стоит без дела, а вот по шаблонам мы отладились и можем соревноваться хоть с Москвой, хоть с Новосибирском!
Сомнения мои рассеялись. Мы за считанные минуты утрясли все вопросы по сотрудничеству: я включаю Лаврова и одного его сотрудника в творческий коллектив, по окончании работы они получают по ведомости кругленькую сумму. Уже не сомневаясь в успехе, я передал Васе чертежи фотошаблонов.
- Через неделю позвоню, придешь забирать шаблоны!- крикнул он вдогонку.
Не откладывая следующее свое дело в «долгий ящик», я поспешил на кафедру технологии микроэлектроники.
Здесь в течении пяти предыдущих лет велись работы по формированию пьезопреобразователей, правда не на стекле, а на ниобате лития. Во всяком случае, с получением малых размеров им наверняка пришлось столкнуться. Из работавших по этой теме мне нужен был Коля Горбачев, человек-легенда, на котором «держалась» кафедральная наука: все приспособления и хитроумные механизмы, вся технология нанесения пленок и формирования на них рисунка через шаблоны замыкались на нем.
Коля грамотно, со знанием дела, обрисовал мне суть выполнявшейся ими работы, даже показал действующий образец преобразователя.
- А насчет изготовить преобразователи с твоими требованиями у нас на кафедре… оно, конечно, можно попробовать… Но напыление пъезослоя окиси цинка на стекло нужно отрабатывать, потребуется переделка установки, приспособления… Опять же, размеры пять тысячных… мы делали минимальные размеры преобразователя десять тысячных. Пять можно попробовать, но давай лучше сходим к химикам.
В химлаборатории нас радушно встретили ее хозяйки: старший лаборант Люда Зайкина и молоденькая лаборантка Валя, Валюша. Их лаборантские должности ни о чем не говорили – это были асы микроэлектроники в части химической, потому как творили чудеса в таких непотребных для этого дела условиях, что сердце ныло, когда приходилось их просить выполнить работу, посильную только для работников высокоразвитых микроэлектронных заводов и фирм, со специальным оборудованием, приточно-вытяжной вентиляцией и другими «хитростями» современного производства. У них же в лаборатории единственный оплот высокой степени чистоты – самодельный, из органического стекла скафандр (короб с приточной вентиляцией и отверстиями для рук, в котором выполняют работы, требующие высокой чистоты окружающей среды). Самодельными же были и приспособления – вместо «умных» полуавтоматов – для совмещения рисунков с точностью до тысячных долей миллиметра. «Да, здесь получить хотя бы небольшой процент годных преобразователей нереально,»- такой вывод напрашивался сам собой. Без привлечения других предприятий, видно, не обойтись. И тут же, в разговоре Люда дает мне направление поиска. Вот-де работала она в Придонске, в университете, там занимаются пьезопреобразователями.
- Могу дать адрес. Съездите, посмотрите. У них лучше получается, чем здесь.
Коля возмутился.
- Что ты нашу фирму позоришь, Людмила? Вышибаешь у нас из-под ног табурет, то бишь работу!
Я успокаиваю Николая.
- Работа у вас будет, Коля! Все равно буду привлекать вас по ряду вопросов. У вас же – опыт. И преобразователи попробуем у вас изготовить.
Здесь я, конечно, приврал: надежды на положительный результат я не питал. Зато сколько полезной информации можно получить от Коли по изготовлению волноводов, вводу и выводу оптического сигнала (луча) из волноводного слоя, по измерению характеристик преобразователя! Он даже снабдил меня образцами, лазерными источниками света и еще многими нужными деталями. Я пообещал включить его и помощников в творческую группу и выделять им денег по ходу выполнения работы. Горбачев душевно благодарил меня: у них, у кафедральных сейчас тоже наступил штиль в выполнении договорных работ – источников дополнительного дохода при скромных институтских окладах.
- Ну, старик, ты просто спасаешь нас от голодной смерти,- Коля пошутил, полублагодарил. Это было кое-что при его сдержанности и малоразговорчивости! Мы потискали, хохоча, друг друга, и я с легким сердцем, растроганный, покинул лабораторию, заручившись Колиным обещанием помогать мне в делах оптических.
… Около месяца уже кручусь в колесе не убывающих дел. Они, маленькие и большие, определяют, что сделать завтра, послезавтра, через неделю. Еще нет образцов преобразователя, а мы с Антоном завалили стол эскизами приспособлений, многие из них начаты, некоторые готовы. Я стараюсь опережать сроки, зная по опыту, что всегда не хватает нужной минуты, часа в последний момент. Как ни планируй, а жизнь обязательно подсунет какую-нибудь закавыку. Поэтому нужно «наворачивать» запас на запас, упреждать могущие возникнуть нюансы! И сейчас, поглядывая в трамвайное окно на знакомый, приятный глазу городской пейзаж, намечаю еще один ход «на запас»: «Завтра же в Придонск, в университет!»
Зимний Придонск на удивление «зимний»: на улицах снежный ковер, а троллейбус с трудом мнет хрустящий морозный снег, как-никак около десяти градусов мороза показывал наш балконный термометр утром. «Приливское шоссе!»-выкрикивает кондуктор. Это моя остановка, здесь, в подвале одного из многоэтажек ютится университетская лаборатория Сергея Григорьевича Мичульского, так объяснила мне предобрейшая Людочка. Через несколько минут спускаюсь по неудобным ступеням в подвал, открываю и чувство восхищения необычайными способностями наших ученых-умельцев устроиться где угодно наполнет меня. Сколько пришлось за свою четвертьвековую инженерную карьеру повидать тесных, напичканных самодельным оборудованием вузовских лабораторий – этих непостижимых для приземленного ума уголков, где техническая и бытовая неустроенность побеждается человеческим энтузиазмом и зачастую бескорыстным желанием получить результат! Лаборатория Мичульского была из таких. Несколько позднее я побывал в учебном корпусе физико-математического факультета, где находится кафедра Мичульского, чудесном, из стекла и бетона, шестиэтажном красавце. И с грустью подумал: почему зачастую для нужных, перспективных направлений в науке и технике не находится ни помещений, ни средств? И приходится энтузиастам «пробивать» им дорогу ценою неимоверных усилий небольшого коллектива, как правило, на общественных началах, или при мизерных, не соответствующих их усилиям зарплатах…
Обстановка в подвале – типичная для многих вузовских лабораторий: в коридорчике, подальше от «чистых» комнатушек – обязательная минимастерская с верстаком, сверлильным и небольшим настольным токарным станочком. В мастерской «колдовал» пожилой, седоватый мужчина в синей рабочей форме.
- Скажите, Сергей Григорьевич здесь?- спросил я.
- Тебе повезло, сынок,- обрадовал меня старик,- он здесь редко бывает, но сейчас ты его застанешь в фотолаборатории.
В двух комнатках располагались установки изготовления фотошаблонов, современные, но послабее, чем в НИИ у Лаврова.
- Вы к кому, товарищ?- оторвался от пульта установки высокий красивый лет тридцати пяти мужчина.
- Я из Приливска, приехал к Мичульскому по вопросу сотрудничества.
- Я Мичульский. Кто же вам рекомендовал?
- У вас работала Людмила Васильевна лаборантом, сейчас она трудится в нашем институте на кафедре технологии.
Ответ мой как-то смутил Мичульского, он даже растерялся, и не сразу улыбка появилась на его лице, да и улыбка получилась какой-то вымученной.
- Как же, как же! Помню, конечно! – говорили его губы, а глаза будто вспоминали что-то прекрасное, но ушедшее в вечность и были обращены в те времена, когда у них работала Людочка Зайкина… Я вспомнил ходившие на кафедре разговоры о причинах Людочкиного переезда: что-то о большой любви между нею и женатым руководителем. «Да, сильна любовь его была, видно, к ней, коль не удалось Сергею Григорьевичу скрыть своих эмоций при упоминании о Людочке…»
А Мичульский, оправившись от неловкости, уже протягивал  мне белый халат (ох, уж это неистребимое желание микроэлектронщиков соблюдать чистоту даже в примитивных подвальных условиях!), приглашая пройти в небольшую клетушку-кабинет с письменным столом и парой стульев.
- Прошу, садитесь. Слушаю вас внимательно.
- Суть дела такова: нам приходится решать задачу, связанную с получением пьезопреобразователя высокой эффективности и малых габаритов. Насколько я понял, вы занимаетесь пьезопреобразователями и добились определенных успехов. Мы хотели бы сотрудничать с вами по изготовлению подложек с преобразователями, материал подложки – стекло.
- Фотошаблоны мы изготавливаем с точностью до трех тысячных миллиметра. А вот что касается самих преобразователей… Мы работаем не со стеклом – с ниобатом лития, и успехи у нас тут невелики… Получаем единичные годные подложки, этого достаточно для проверки расчетов.
- А как вы получаете для поставок годные образцы?
- Дело в том, что мы их не поставляем. Наша «ниша» - расчеты преобразователей и устройств, и изготовление фотошаблонов. А сами образцы делает высокоорганизованная промышленная фирма в Мн.
«Вот это то, что нужно,»-молнией промелькнуло в моем напрягшемся мозгу.
- Что это за фирма, если не секрет?- я затаил дыхание, боясь услышать что-нибудь вроде «к сожалению, секрет».
Мичульский улыбнулся.
- Конечно, не секрет. Попробуйте с ними договориться. Если надо будет, фотошаблоны мы вам сделаем. Кстати, мы должны переправить им только что сделанный комплект фотошаблонов. Может быть, вы согласитесь отвезти его в Мн.? Вот вам и повод для знакомства плюс наша рекомендация!
Не делая паузы даю обещание выехать в Мн. не мешкая. Ведь мне через четыре дня нужно быть в К. защищать первый этап. Что же, выеду раньше, с заездом в Москву и в Мн.! «Вот она, следующая моя удача!»-радуюсь, судорожно записывая в блокнот координаты фамилии, телефоны. На всякий случай оговариваю с Мичульским состав их творческой группы, если фотошаблоны будем делать у них, но это на всякий случай, вдруг что-то не сладится у Лаврова.
Я беру фотошаблоны для Мн.; и мы тепло прощаемся, оба довольные состоявшейся «сделкой». Благодарю судьбу за очередную удачу и, радостный, спешу на электричку: надо сегодня оформить командировку на завтра, послезавтра. За оставшиеся сутки – двое нужно перелопатить кучу дел, подписать у начальства оформленный отчет по этапу, забрать у Лаврова (вышибить любой ценой!) два комплекта фотошаблонов на преобразователь. Один – для передачи заказчику, т.е. Ольге Ивановне, второй для Мн.: если там договорюсь о формировании преобразователя,- сразу же и запустить в работу переданные Ольгой Ивановной стеклянные подложки. А готовиться к защите этапа придется поздним вечером дома и готовиться тщательно: по рассказам сослуживцев, Дальцева принимает этапы жестко и придирчиво, собирая всех сотрудников отдела и устраивая перекрестный «допрос» исполнителю. Не стесняясь, предлагает оценить и «обыграть» со всех сторон правильность принятых исполнителем решений, достоверность результатов и, конечно, полноту проделанной работы. Задача усложняется тем, что физика работы и методы расчета преобразователя – дело для меня новое, в короткий срок пришлось освоить целый раздел радиотехники. Но кто же, как ни руководитель договора, должен представить и защитить математический аппарат расчета преобразователя? Я прекрасно понимаю, что по уровню моего выступления и защиты этапа, искушенные в своем деле сотрудники Дальцевой (о ней самой я и не говорю!), будут судить о наших возможностях.
Полтора часа поездки пролетели незаметно. Я прикидывал очередность моих действий здесь, в Приливске, мысленно расписывал план поездки. Хотелось «провернуть» больше дел в командировке. Первым дело махну в Москву в университет; нужно познакомиться с ведущей в микрооптике кафедрой, проконсультироваться по конструкции преобразователя, методах контроля, посмотреть оборудование для оптических измерений. Не мешало бы сделать и у них волноводные слои и преобразователи,- а вдруг у них получится лучше, чем в Мн. и К.? К тому же, еще не известно, возьмутся ли в Мн. за изготовление. Короче, на университет я возлагал немалые надежды: ведь там, судя по их многочисленным публикациям, и диссертациям, мне могли помочь в договоре более, чем где либо еще. Следующий – НИИ материаловедения в Мн., где, по словам Мичульского, высочайшая технология изготовления преобразователей, в том числе и на стекле. В Мн. я поеду в первый раз, но почему он мне кажется родным и знакомым? Да ведь это Белоруссия, родила моего отца, посланного в тридцатых годах на военную службу в Приливск и оставшегося в нем на всю жизнь! А все кареглазая украинка с примесью русской и греческой крови, моя мама! В его родном городке я побывал с семьей лет пятнадцать назад, в гостях у его брата и двух сестер. Но в Мн. до сих пор съездить не получалось. А вот сейчас чувствую зов предков, не важно, что в паспорте я записан русским, а в жилах течет белорусская, украинская и русская кровь. Да я никогда не признавал различия между этими национальностями, ведь история возникновения Руси – это история всех трех братских славянских народов! И пусть мы отличаемся немного обычаями, языком, все мы – русичи, ветви, растущие от одного корня.
… Вот он Мн., наконец-то! Еще нет и шести утра, а я, оставив вещи в камере хранения, кроме легкой спортивной сумки, любуюсь Мн-м вокзалом, привокзальной площадью и стройными красавцами-домами напротив, переливающимися в нижних своих этажах, где магазины и кафе, разноцветными огнями рекламы. Я достаю сигарету, с наслаждением затягиваюсь, вслушиваюсь в разговор еще не многочисленных вокзальных гостей, впитываю, пытаясь понять, белорусскую речь (к стыду своему, белорусский язык почти не знаю) по знакомым словам. И ощущаю себя сыном земли славянской! Становится зябко, я возвращаюсь в зал и после пары часов полусна меня тянет на площадь, в город. Хочется обежать магазины, осмотреться, ознакомиться с ближними окрестностями вокзала – все равно до начала работы НИИ делать нечего. Да и перекусить не мешало бы! Я бреюсь, прихорашиваюсь в вокзальном туалете и, пробежав площадь по подземному переходу, «исследую» ближайшие магазины и кафе: все они работают с раннего утра. В магазинах – обилие сыров, мяса, колбас. Это изобилие тем более поражает, так как в других уголках страны, где я побывал, уже сказывается дефицит продуктов. Связано это не только с фактическим дефицитом, но и с ущербной системой распределения: «по блату», подпольно в обход существующих правил, бесчисленные «спецпайки» по всей стране. Вспоминаю вкусные и поражавшие разнообразием деликатесов ужины у Стаса, двоюродного брата, работавшего в райкоме, а потом в горкоме Москвы простым инструктором. В мои приезды он без труда устраивал меня в гостиницы, а потом приглашал на ужин к себе домой. И здесь для меня, простого «советского человека», открывался необычайный гастрономический ландшафт на кухонном столе у Стаса! Чего только не было на этом столе! Шик начинался уже с выпивки: вместо обычной «московской», в крайнем случае «столичной», на столе громоздились красивые угловатые бутылки с бренди, ромом, или водкой высшей марки. В красивых приземистых баночках привлекало ароматом маринованная, порезанная мелко, без позвонков селедка, на блюдцах призывно поблескивали жиром кружочки сервелатов, ветчины, белели разных сортов пластинки сыров и еще много чего, не лежавшего на прилавках магазинов. Десерт тоже не уступал остальным закускам,- лучшие сорта чая, кофе, ананасы в банках, нетрадиционное печенье, или конфеты.
Вот и в этот раз, перед Мн., приехав в Москву, я в первый же день побывал у Стаса и Нины и приобщился к шикарному ужину. Как и обычно, мы засиделись допоздна, и я спешил к метро, а потом полубежал по опустевшим улицам к гостинице. За несколько лет Горбачевской перестройки и демократизации криминальная обстановка в Москве, да, впрочем, и везде сильно ухудшилась, и народ после десяти вечера старался сидеть дома. По дороге в гостиницу я с опаской поглядывал по сторонам и назад, и мысленно перебирал подробности вечернего ужина у Стаса, с благодарностью и теплым чувством вспоминая хлебосольных хозяев и задушевную беседу; Стас умел такую беседу вести, все-таки опыт работы с людьми, а люди-то были не простые: директора заводов, гостиниц, других московских предприятий.
Как всегда, вспоминая родных, близких, Стас выспрашивал о маме: как здоровье, ходит ли сама. Поговорили о дяде Сереге, переехавшем после развода с женой в другой город, ближе к границе с Украиной. Помянули тетю Тину, мать Стасика, умершую недавно.
- Где похоронили?
- Здесь, в центре, недалеко от Рижского вокзала. У Нины отец там похоронен, удалось место рядом выпросить… Уже и памятник поставил, мраморную плиту, с фотографией, сам увидишь… Все деньги, что были, около пяти тысяч, отдал, это же святое дело…
Я понимающе кивнул. Слова Стаса о деньгах без сомнения были истинны. Он принадлежал к той части партийного аппарата, которая честно и бескорыстно,- не считая общепринятых льгот (пайков, дачных участков во временное пользование, бесплатного проезда и др.),- вели не простую, как я понял из рассказов Стаса, работу. Это была работа ежедневная, ежечасная и, главное, необходимая в том сложившемся государственном устройстве, когда партия коммунистов держала все нити управления страной в своих руках. Во всяком случае, Стас отдавался ей полностью. Инженер, комсомольский вожак одного из заводов, был он командирован в райком партии, окончил университет марксизма-ленинизма. Когда ему предложили, на выбор, в качестве повышения должность директора крупнейшей гостиницы, или инструктором горкома, он без колебаний выбрал последнее.
- В этой гостинице постоянно присутствует криминал; иностранцы, валюта, «путаны». Уже двоих директоров посадили, не хочу о грязь мараться,- объяснил он мне свое решение в пользу горкома.
Тетю Тину, из всех братьев и сестер отца, я знал наиболее близко, потому что останавливался у нее в командировках, когда она жила отдельно от Стаса, и потом, после их объединения в нынешней квартире. Отличала ее душевная доброта, спокойствие, уживавшиеся со строгостью и скромностью в быту. Да и не удивительно: она прожила честную трудовую жизнь (работала на том же заводе, где и Стас до ухода в райком), без мужа вырастила, воспитала сына, хотя в послевоенные годы это было ох как не просто!
Не могли мы с ним не обсудить и положения в стране, пытаясь понять смысл происходящего.
-Не пойму,- твердил Стас, отличавшийся трезвостью ума и суждения в мелочах и серьезных вопросах - и почему Горбачев ведет такую странную политику внутри страны и за ее пределами? Почему он то бросается в пучину неизвестного в экономике, то манипулирует политической жизнью страны, то ищет поддержки за рубежом?
- Мне кажется, он все-таки имеет определенную цель, и цель эта – сохранение равновесия в обществе, жаждущем прямо-таки мгновенных перемен в сторону демократии. Ему приходится лавировать между «правыми» и «левыми», идти на соглашения с теми и другими. Но при этом он продолжает распускать вожжи даже вопреки желаниям партийной бюрократии, которая его и выдвинула, чтобы не допустить непоправимого взрыва. А взрыв выгоден тем же «слоям общества», которые стремится к своей цели, провозглашая демократию, как пароль к достижению этой цели. Как это делается, я наблюдаю в нашем КБ, так сказать, в микроисполнении.
- Может, ты и прав… Но какова конечная цель? Преобразование социализма? Капитализм? Или хаос, который приведет к разрушению государства… И, вообще, он похож больше на агитатора, чем на руководителя страны. А политик и проповедник – понятия не совместимые!
В конце концов, мы сошлись на том, что хорошего в политике Горбачева пока больше, чем плохого. А дальше, когда демократия перевалит за черту дозволенного, кто-нибудь Горбачева остановит.
- Ладно, Стас, хватит о политике!- подвожу я черту- Завтра до обеда мне нужно решить дела в университете и отчалить в Мн. . Но я очень хочу побывать на могиле у тети Тины. Ты не смог бы завтра пожертвовать своим обедом и сходить со мной на кладбище?
Спас осмотрел в блокноте расписание дел на завтра, положил руку мне на плечо.
- Я рад, брат, что у тебя такое желание, и рад, что завтра имею возможность вырваться к тебе в обед! Встретимся у метро, оттуда минут пятнадцать ходьбы до кладбища.
…Кафедра радиофизики университета располагается в старом, удаленном от основного комплекса зданий на Шаболовке. Добираться до кафедры просто: на метро до остановки «Октябрьская» и десять минут пути-отдыха по уютной старой улице, пока не упрешься в угловое здание- это и есть нужная мне часть университета им. Патриса Лумумбы, о котором я так много слышал  по радио, читал в газетах, видел в телевизоре. До сего времени государство оказывало ему, как университету международному, существенную помощь. Теперь же, когда экономика начала «брать за горло» политику щедрости политической, университету приходится туго, нужно думать о платном обучении, чтобы сохранить помещения, преподавательский состав, исследовательские и учебные лаборатории.
Перед этой моей поездкой новые веяния только прошелестели над чуткими интеллигентными головами сотрудников высшей школы, однако, многие бюджетные (с государственной оплатой) и связанные с оборонкой темы были прикрыты, в том числе и на кафедре радиофизики, куда я и попал, поднявшись на третий этаж. В этой обстановке грусти и уныния в связи с закрытием договоров,- а заработки по договорам близки к окладам преподавателей ,-мой приезд вызвал у кафедральных надежду на получение работы.
Заведующий кафедрой, тот самый член-корреспондент Академик наук, основоположник интегральной оптики в стране, скончался три месяца назад. Об этом с грустью мне поведал исполняющий обязанности зав. кафедрой Алексей Алексеевич Пименов. Отнесся он со вниманием к моему предложению о сотрудничестве в части теоретических работ  и всего, связанного с изготовлением и измерениями устройства. Интерес его увеличился, когда я подтвердил наличие у нас средств, реальных средств. Он немедленно созвал всех сотрудников кафедры, имеющих отношение к обсуждаемой тематике, и после моей краткой информации предложил высказаться. Первым попросил слова Владимир Иванович, так его назвал Пименов,- молодой, лет тридцати, небольшого роста, приятный и, судя по выступлению, интеллигентный и знающий свое дело сотрудник. Мне приходилось много общаться с инженерской братией Москвы и Подмосковья: большинство из них были не только хорошими, увлеченными инженерами, но и отличались истинной интеллигентностью, несколько отличной от утонченной, аристократической интеллигентности ленинградцев, но тем не менее покоряющей любого провинциала. И все-таки, Владимир Иванович, с которым,- забегаю вперед,- мне довелось плотно работать в течение двух лет, являл пример истинного интеллигента. Это выражалось не только в манере разговаривать, но и в мягкости, скромности общения. Он никогда не отказывал в просьбах о помощи, никогда при этом не проявлял назойливости в вопросах оплаты своего труда.
- Предложение нашего гостя (он так и сказал, и прозвучало это как-то по домашнему, по свойски) очень кстати, так как у нас для решения поставленных им вопросов есть и теоретическая, и технологическая база. Мы можем формировать волноводы в стеклянных  подложках, причем волноводы разных составов и профилей. Нами разработана и реализована конструкция пленочного пьезопреобразователя на основе окиси цинка. В моей диссертации, которая вскоре будет представлена к защите, как раз рассматриваются вопросы совершенствования пьезопреобразователей и оптических отклоняющих систем на их основе. У нас на кафедре есть участки по формированию волноводов и элементов преобразователя. Руководители участков, наверное, скажут свое мнение,- Владимир Иванович указал на двух молодых людей, тихо обсуждающих технические детали озвученных мною требований.- Наконец, в нашей лаборатории аппаратура для проведения измерений характеристик подлежащего разработке устройства и его элементов. Поэтому считаю возможным и полезным сотрудничество с институтом, который представляет…
- Геннадий Алексеевич,- напомнил я.
- Да, да, с вузом, который представляет Геннадий Алексеевич.
После выступлений начальников участков Алексей Алексеевич подытожил это короткое совещание.
- Как видим, стремление приливского института грамотно и качественно разработать интересное и нужное стране изделие.- о нужности сужу по участию в качестве генерального заказчика Дальцевой Лилии Ивановны (перед совещанием Пименов поведал мне, что с Дальцевой давно знаком и сотрудничал с ней, но в это тяжелое время не успел «перехватить» заказ у нее), совпадает с нашим желанием употребить свои возможности на пользу конкретному делу. Технические нюансы, я думаю, будут уточнены позже, но в целом ясно, что поставленная задача нам по плечу,- Пименов сделал паузу, обращая внимание всех на важность момента.- Остается уточнить финансовые вопросы, от которых будет зависеть степень загруженности наших сотрудников и оборудования. Поэтому мы с почтением ждем уточнения Геннадия Алексеевича о величине возможного финансового вложения в договор с нашей кафедрой.
Заключительная фраза Пименова поставила меня в трудное положение. Во-первых, я еще не знал доли участия университета, пока не выяснится возможность работы с Мн. Конечно, я предпочел бы иметь дело с фирмой высокого технологического уровня, а не с лабораторной технологией кафедры. Да и вообще я не мог делать «жесткую» ставку на одного исполнителя . С другой стороны, без использования знаний сотрудников и оборудования кафедры мне не обойтись. Поэтому напрашивался выход из положения: включить в творческую группу двух-трех сотрудников и платить им за решение тех вопросов, которые буду возникать по мере выполнения договора. Но как решиться объяснить это университетским коллегам, ждущим от меня «манны небесной» - денежного договора, способного задействовать их кафедральный коллектив? Молчание мое затягивалось, выражение лица Пименова стало меняться от ожидающего на удивленно-вопросительное. Я принял решение быть нахально-честным.
- Мы безусловно, хотели бы развернуть эту работу более широко, чтобы и решить требования заказчика, и сделать хорошие наработки на будущее. Но к сожалению, сроки разработки, а, главное финансовые возможности договора ограничены.
При этих словах я набрался мужества и поднял глаза на сидевших передо мною коллег. Пименов что-то нервно вычеркивал на листке бумаги, остальные сидели, опустив головы, уставившись в стол. Как понимал я их, совсем недавно сам жадно следивший за новостями в КБ, ожидая, как и все, радостной вести о заключении нового договора, где найдется и для меня работа! И, вот, на обломках всех НИР и ОКРов (ОКР – опытно-конструкторская работа) получаю свой маленький НИР (научно-исследовательская работа), с великими трудностями отвоеванный у Пименова с сотрудниками, а они сейчас испытывают состояние, которое можно выразить двумя словами – разбитые мечты; это же переживали и мои коллеги в КБ в первые месяцы новой эпохи, обманчиво мягко называемой «перестройка». А на самом деле – ломка всего привычного, устоявшегося, ломка нас самих, чего-то внутри нас…
«Буду резать по живому,» - решил я, чувствуя, что еще минута и меня захватит и обезоружит безоглядная жалость и сострадание. И я начну плакать о том уходящем, что составляло стержень нашей прошлой жизни, жизни многомиллионной армии инженеров и ученых страны, которая баловала нас обилием задач и   пусть небольших денег на разработки.
-Даже для решения минимума задач денег на договор с вашей кафедрой не хватит. Мы с вами прекрасно знаем, что большая часть финансов пойдет в этом случае не исполнителям: накладные расходы, амортизация, налоги, и т.д. Деньги размажутся без реальной отдачи. Сейчас появился законный метод, позволяющий более эффективно эксплуатировать специалистов- работа в творческом коллективе, где до 80% финансов идет на оплату труда. И в данном случае я вижу возможным только такой алгоритм сотрудничества с вашей кафедрой. Хотелось бы развернуть работу по договору, но, увы, время диктует условия…
После моего безжалостного приговора Пименов, уже полубезразлично, но сохраняя вежливый, уважительный тон, заключил,
-В таком случае вам лучше договариваться с конкретными исполнителями. Вы с ними уже познакомились: ассистент кафедры, без пяти минут кандидат наук. Владимир Иванович Коротков и руководители участков. Если договоритесь, я не буду возражать против их сверхурочной работы по вашей теме.
Я-то понимал прекрасно, что возражать он не будет: должны же его сотрудники как-то прирабатывать при отсутствии договорных работ на кафедре. Когда мы остались одни, я предложил и его внести в состав творческого коллектива, но Алексей Алексеевич улыбнулся и, картинно выставив руки ладонями ко мне, скороговоркой зачастил.
-Что вы, что вы, Геннадий Алексеевич! Зачем я буду отнимать у ребят заработок! Работ по моему профилю у вас нет (Пименов курировал лабораторию голографии- объемной фотографии), поэтому не утруждайте себя лишними заботами! А будут неувязки, обращайтесь ко мне: буду рад помочь.
Оставалось поблагодарить этого сердечного человека и присоединиться к Короткову и его коллегам, ждавшим меня в коридоре. Технические детали и знакомство с лабораторией и участками заняли часа полтора. В лаборатории Коротков показал мне два мощных лазера (источников света), стойку для оптических и радиоизмерений.
-Это наше измерительное хозяйство. Здесь же ,-Коротков похлопал ладонью по импортному термошкафу,- мы формируем и волноводные слои в подложках. Кстати, у вас нет с собой стеклянных подложек- заготовок из К.?
Я достал пять заготовок, предусмотрительно захваченных при отъезде из Приливска, Коротков внимательно изучил их под микроскопом.
- Качество поверхности и формирования элементов высокое. У нас – хуже: больше дефектов, чистота поверхности не та.
- Что вы хотите! Это же заводская технология! А завод работает со стеклом уже десятки лет, делает оптику для серьезных приборов. Но мне бы хотелось сравнить качество их волноводных слоев и ваших, сравнить, так сказать, в деле, после формирования всех элементов устройства и проверки отклоняющих его свойств.
- Что же, эту работу мы сделаем в течении двух недель. Здесь же можно провести и измерения. Если не возражаете, в дальнейшем мы сформируем волноводы с разными структурными особенностями, у вас будет возможность выбрать лучший вариант.
Около часа было потрачено на детальное знакомство с техникой измерения преобразователей и оптических измерений. На участке формирования тонких пленок толщиной менее пяти тысячных миллиметра меня, конечно интересовали слои окиси цинка, которые мне нужны для пьезопреобразователя. Здесь, как и у нас в институте, работали чудо – умельцы на переделанных стареньких установках. Условия не соответствовали заводским требованиям, и, естественно, повторяемость  результатов низка. Формирование рисунков малых размеров было для кафедральных умельцев не менее мучительным «искусством», чем у нашего институтского «мастера на все руки» Коли Горбачева. На всякий случай я включил руководителей участков в состав творческого коллектива, считая своим долгом попробовать кафедральные пленки в изделии. А, может, это и будет единственной возможностью получить образцы работающих преобразователей: не налаживать же у себя нанесение окиси цинка, затрачивая большую часть отпущенного заказчиком времени!
… Кладбище хорошо видно с моста у Рижского вокзала. Небольшое, аккуратное, при входе – цветочный магазин. Богатый выбор цветов, живых и искусственных. Мы берем со Стасом две веточки бумажных гвоздик, проходим по аккуратным, посыпанным гравием дорожкам, мимо величественных памятников, дорогих гранитных плит. Да, народ здесь захоронен солидный… За низкой металлической оградой, рядом со скромным типовым памятником из металла, высится серо-бежевого цвета, мраморная, около двух метров плита. На ней современными методами литографии искусно сделан портрет тети Тины, не последних лет, а лет двадцати-тридцати назад. Ее добрые, спокойные глаза смотрят светло и радостно, на лице слегка обозначилась улыбка, наверное, затребованная снимавшим ее фотографом… Могильная плита – тоже из мрамора, только светло-серого. Все в оградке ухожено, свежевыкрашенно, место у могилки посыпано мелким ракушечником.
- Гена, давай помянем маму… Лучше бы дома, но ведь ты сегодня уезжаешь, - трогает меня за плечо Стас.
- Да, мчусь в Мн., на нашу с тобою родину, родину предков.
- Передавай привет Белорусской земле. Может, выберешь время, смотаешься к дяде в З.?
- Очень хочу, но не знаю, получится ли. В Мн. рассчитываю быть не больше суток, заказчик в К. ждет с отчетом.
Стас разлил в пластмассовые стаканчики коньяк, достал бутерброды с ветчиной. Выпили молча, молча повторили два раза, посидели с полчаса, изредка перебрасываясь короткими фразами-воспоминаниями. Я рассказал, как встретился с тетей Тиной в первый раз. Посланный в командировку под Москву, к вечеру, после безуспешных попыток устроиться на ночлег понял, что остаюсь на ночь без крыши над головой. Не помогли и сухие аппетитные приливские судаки: в Москве на них администраторы «не клюют» - слишком дешевая взятка, хотя и экзотическая для Москвы. Вспомнил, что у меня записан адрес тети Тины и поспешил к ней. Я ее ни разу не видел, мы вообще мало общались с родными отца, осевшими в Москве. Тетя Тина приняла меня тогда сердечно, много расспрашивала о наших приливских и пригласила всегда останавливаться у нее в командировках.
У метро Стас обнял меня и побежал к эскалатору, оглядываясь и посылая привет рукою. А я, добравшись до Белорусского вокзала, в ожидании поезда, вспоминал первый наш приезд с Ларисой и четырехлетним сыном на родину отца, в небольшой городок в Гомыльской области, знаменитый своей бумажной фабрикой, работавшей на голландском оборудовании с «золотых времен».
… И теперь, переспав ночь в вагоне, я любуюсь мясными и молочными изделиями, лежащими в изобилии в Мн-х магазинах. Долго не задерживаюсь в них, иду дальше в поисках дешевого кафе или столовой. Наконец-то она, привокзальная столовая! Как и все привокзальные заведения такого рода, она неказиста на вид, внутри все требует ремонта. Но меню! Меню! Оно меня поражает наповал: я уж не говорю о ценах на котлеты, бифштексы, гуляш из свиного и говяжьего мяса. Но котлеты куриные за тридцать копеек, да еще две штуки в порции – это выше уровня моего понимания! Смутило меня, правда замечание пожилого посетителя, что-де мясо из близких к Чернобылю районов, потому и дешевое; и все же я с удовольствием уничтожил порцию куриных котлет, стакан густой, жирной сметаны, завершил завтрак стаканом яблочного компота с пышной, пахучей булочкой. И, в чудесном расположении духа, поспешил в НИИ, последовав разъяснению прохожего. Мне предстояло ехать с пересадкой: на метро до института культуры, оттуда – на автобусе до окраины Мн., где расположены предприятия, изливающие химическую «грязь» - объединение «Интеграл», нужное мне НИИматериаловедения и другие подобные фирмы.
Мн-кое метро понравилось мне в первого взгляда. Еще молодое, с мало развитой сетью дорог, оно покорило меня, провинциала, каким-то, - в отличие от Московского,- спокойствием и сравнительной немноголюдностью. Станции неглубоко залегают под толщей земли, более простое их оформление создает эффект пространственного простора. Этому способствует и отсутствие перегородок между пассажирскими площадками противоположных направлений. Меня не покидает праздничное, приподнятое настроение: кажется я не в командировке в Мн., а вернулся к себе на родину, где давно, с самого рождения не бывал. Признаюсь, это состояние всегда сопровождало меня в Мн. в и последующие мои приезды.
НИИ материаловедения оказалось мощнейшим современным микроэлектронным комплексом из трех многоэтажных зданий из стекла, бетона и металла, гордо возвышавшихся посреди довольно пустынной местности на окраине Мн. Не нужно было даже входить внутрь, чтобы понять: уровень технологии здесь высочайший, оборудование наверняка самое современное. Слава Богу, повидал я немало предприятий такого класса в своих командировочных скитаниях!
«Да, - здесь можно реализовать наши планы!» - приговариваю про себя, входя в шикарный – стекло и алюминий – вестибюль нужного мне здания. А внутри все типично для таких фирм: проходная с «вертушками» и будками охранников, телефоны для внутренней связи в отдельных аккуратных кабинах. Я вызвал двух рекомендованных Мичульским специалистов по «внутреннему» телефону. Заведующий лабораторией Валера Ясинский оказался красивым молодым брюнетом, похожим на одного из солистов известного вокального ансамбля. Прямой нос, ямочка на подбородке, умные темные глаза, открыто и спокойно встречающие мой взгляд. И при этом непосредственная, несколько грубоватая, но естественная для «мужика» манера общения. Впрочем, и с ведущим инженером Федором Кравцовым, более сдержанным рыжеволосым парнем с проницательным, настороженным взглядом сине-зеленых глаз-лезвий, чувствовал, найду общий язык. Мы выкурили по паре, дорогих Придонских сигарет, которые я прихватил с собой (фабрика табачная Придонска – одна из лучших в Союзе!), я сжато и доходчиво объяснил суть проблемы, вернее, они меня поняли с полуслова. Через несколько минут общения мы уже были на «ты», и Валера, остановив мои «пояснения деталей», взял, как говорится, быка за рога.
- Ладно, Гена, ты нас не просвещай, мы сами тебя можем просветить! Напиши, какие рабочие частоты (количество колебаний в секунду) преобразователя тебе нужны, мы сами прикинем толщины слоев. Фотошаблоны из Придонска привез?
Я передал комплект Придонских фотошаблонов и вытащил свои, родные. Ребята тут же под лупой тщательно изучили их.
- Явно фотошаблоны не от Мичульского, - укладывая комплект в коробку полуспросил Федор, - качество намного выше. Где-нибудь в Москве или в Питере сработано?
- Нет, не угадал. У нас в институте, в Приливске. Современное здание, со всеми видами вентиляции, стенами и полом из плитки, все по последнему слову техники! Оборудование тоже свежайшее, крик моды! Фирма веников не вяжет!
- Кучеряво живете,- Валера похлопал меня по плечу,- как это вам, вдали от столиц, удалось подняться на такие высоты?
- Бывший ректор наш «высоко летал». Выдал идею о небывалых вычислительных машинах, которые институт создает. Идею серьезно восприняли в Академии наук (благо, там у ректора «рука») и в правительстве. В результате случилось небывалое – стоят на берегу Азовского моря, суперсовременные корпуса, напичканные люкс-оборудованием. Прошло время, обещание ректор не выполнил, «опытная база» захирела, но производство фотошаблонов удалось поднять на высокий уровень… И приходится мне искать удачи на стороне…
- Скоро планерка, - напомнил Валере Федор, упершись пальцем в циферблат своих часов. Тот торопливо написал состав творческого коллектива, уложил в тару мои фотошаблоны.
- Все, договорились! На фирму тебя не приглашаю, не будем будить зверя в нашем шефе. Пусть считает, что это часть работы с Придонском, с Мичульским у нас договор. Через пару, три недели сделаем твои подложки, звони, приезжай, гостем будешь!
- И «тети-мети» привози за первый этап нашей творческой работы,- улыбнулся Федор, пожимая мне руку.
- Удачи вам! До встречи! Да, а командировку отметить?
- Давай, сейчас тебе вынесут, а мы побежали,- Валера  торопливо выхватил у меня командировку и они с Федором нырнули в проход «вертушки».
Через полчаса я уже спешил к остановке метро: нужно взять билет на сегодняшний ночной поезд в К. Билет купил без проблем: время зимнее, нет длинных безрадостных очередей, в которых маются без твердой уверенности, что добудут билет.
После небольшой консультации у первого встречного выхожу на главный проспект города. Билет до К. у меня в кармане, радостное чувство встречи с родиной не покидает меня, и я начинаю осваивать проспект с самого начала, от библиотеки, которая в семи минутах ходьбы от ж.д. вокзала. Шагаю правой стороне, рассматриваю левую, там неожиданно распахивается навстречу мне центральная площадь; здесь, наверное, сооружаются трибуны в праздники, здесь же и по всему проспекту бурлит нескончаемый поток людей. Время послерабочее, горожане спешат домой, задерживаясь по пути в магазинах: купить продукты, поглазеть на новые поступления промтоваров, просто потолкаться в живой говорящей очереди, шумящей, беспорядочной толпе. Я тоже захожу в каждый магазин, подолгу брожу, рассматривая, прицениваясь, прикидывая, дороже или дешевле товары наших, Приливских. Надолго задерживаюсь в магазине сувениров: здесь и расшитые национальным белорусским рисунком полотенца, и скатерти, деревянные поделки с тем же красочным рисунком, искусно сплетенные корзины для грибов и ягод. Только удивляться можно, сколько верст способен исходить командированный, приехавший в незнакомый город! Я гуляю по проспекту уже около трех часов и не чувствую усталости. Вот, передо мною встают корпуса Мн.-го радиоинститута, в который нужно обязательно заскочить в следующие приезды – там в докторантуре учится наш бывший сотрудник Костя Малеев. Есть у меня и корыстные интересы в «радике»: выяснить, что из их разработок по интегральной оптике можно использовать в договоре.
Иду, иду, не чувствуя усталости… Проголодавшись, перекусил в кафе, на выходе из него бросается в глаза вход в метро «парк Победы», это пятая остановка от вокзала. «Силен мужик! В мои годы и – такие пробежки! А, впрочем, ведь движение – жизнь!» На противоположной стороне яркая гостиничная вывеска. «Нужно бы выяснить обстановку по устройству в гостиницу на будущее,» - по подземному переходу выхожу к гостинице и – прямо к администратору.
- Скажите, можно устроиться к вам на пару дней,- пытаю молодую с шикарной прической, накрашенную и испускающую аромат дорогих духов администраторшу, одетую в темно-бордовый дорогой костюм. Меня простреливает типичный «администраторский» взгляд, изучает, пытаясь понять, с кем имеет честь: сколько «стоит» человек, стоящий перед ней. «Цену» мою определяет с быстротой ЭВМ, - а цена невелика, обычный средней руки служащий, или инженер с небольшим достатком, - и взгляд ее презирает, взгляд низвергает, взгляд исключает всякую возможность дальнейшего общения.
- Мест нет, гостиница переполнена!
Я внутренне улыбаюсь, меня не гложет чувство обиды, унижения: я знаю эту заевшуюся гостиничную братию, она везде одинакова. К тому же мне сейчас и гостиница «до фени» - меня ждет комфортная верхняя полка купейного вагона! Спасибо нашему советскому правительству, что разрешает нам, червям инженерным, оплачивать проезд в купе, будучи в командировке! «Да, трудно будет здесь, в Мн. найти жилье при необходимости!» Но как живуча и справедлива пословица «мир не без добрых людей»! Пожилой швейцар, слышавший мой разговор с администраторшей и движимый сочувствием к приезжему, придерживает меня при выходе за рукав пальто, яростно шепчет, поглядывая искоса на занятую разговором с посетителем администраторшу.
- Слушай внимательно, парень… Пройдешь дальше квартал, по кирпичной дорожке угол срежешь, увидишь трехэтажку, общежитие стройтреста. Там на первом этаже вроде как гостиница, есть шанс устроиться.
Моя благодарность не знает границ и выражается в помятом трояке, который я сую ему в карман. Важность полученной информации не подлежит сомнению, и я записываю ее в свой блокнот. Продолжаю свой променаж, только путь держу назад, к вокзалу и по другой стороне проспекта. Через одну остановку метро – веселый яркоосвещенный оазис вечернего развлечения, - красивый современной конструкции кинотеатр с внушительным названием «Октябрь». У широких стеклянных входных дверей снует публика, преимущественно молодежь; оглушительно гремит веселая предсеансная музыка, уложенная красивыми фигурными плитами площадка перед фасадом кинотеатра залита ярким светом ртутных ламп, красочные афиши приглашают на уже появившиеся в прокате интригующие зарубежные фильмы эротического или криминального уклона. Времени до отъезда еще больше трех часов, как его «убить»? Я взял билет на ближайший сеанс; фильм соответствовал названию, со стрельбой, кровью, постельными сценами – типичный образец продукции американского кинорынка.
Как бы то ни было, время я скоротал и с удовольствием завалился на свою верхнюю полку в поезде; сказывались пройденные километры, да и целый день на ногах не способствовал приливу сил. К тому же и время отъезда позднее – первый час ночи. И все-таки еще ворочался, и впечатления от свидания с родиной отца обрели стихотворную форму.
Белоруссия! Белоруссия!
Там ряды снопов желто-русые!
Там, в глуби лесов завороженных –
Тайны елей, сосен стреноженных.
В городах-шатрах светлокаменных
Ты строчишь, куешь, точишь, варишь сталь
Устремясь мечтой в голубую даль.
Дай же Бог тебе – вместе с Русию –
Силы, добрых дел, Белоруссия!
Чем не хорош переезд из М. в К., так это временем прибытия поезда в К., а время это – полдень, когда все производственные дела замирают на время обеда. Поэтому и пережидаю это обеденное время, чтобы попробовать заказать место в заводской гостинице. Только закончился перерыв, - я уже в бюро пропусков, а через пятнадцать минут стремительно пересекаю «вертушку» и ловлю Ольгу Ивановку прямо в коридоре ЦКБ. Времени хватило только на представление ей и Лене Воронцовой отчетных документов, фотошаблонов и разреза подложки с пьезопреобразователями.
До конца рабочего дня оставалось с полчаса, когда я ворвался в приемную заводоуправления (административно ЦКБ подчиняется заводскому начальству) и неловко сунул упакованную в газету сушеную рыбу ответственной за быт, надеясь получить место в гостинице получше; Ольга Ивановна объяснила мне, что заводских гостиниц несколько, три из них, что называется, под боком. Причем, все они отличаются по уровню удобств. Но сегодня мне нашлось место лишь в четвертой, самой неказистой гостинице – общежитии, не помогла и моя маленькая взятка. Дорога, правда, живописна и увлекательна, трамвай катит вниз и вниз, в район Подола, который со времен основания К. был местом проживания бедноты и мелких кустарей. Сам по себе живописный, район тем не менее грешит запущенностью дорог, неприглядностью строений. Нынешний подол, вобрав в себя черты двадцатого века, сохранил свои вековые изъяны. По сторонам у трамвайного полотна бугрятся запорошенные снегом рытвины, кучи мусора, участки с высокими засохшими сорняками. И все-таки здесь, внизу, в Подоле зарождалась Русь! Здесь, рядом с широкой, глубоководной рекой селились древние славяне и возводили один из самых красивых городов страны.
Общежитие, в котором несколько комнат выделены под «гостиницу», являла собой жалкий вид, старое, с облупившимися стенами двухэтажное здание уныло смотрело темными окнами на трамвайную остановку. В небольшом, полуогороженном дворике – обширный деревянный туалет. Он оказался и единственным сооружением этого типа в общежитии. Внутренний строения тоже не вызывали восторга: комната высокая, неуютная, с плохо оштукатуренными стенами и потолком. Но, главное, аж восемь коек на каких-то тридцати квадратных метрах площади! Переодевшись в спортивный костюм и накрывшись одеялом с головой (шум в комнате несмолкаемый!), понесся в глубину и немоту сна. Спал недолго, но встал бодрый и энергичный. Хотел заняться эскизами, но легким да назойливым бесом заиграло во мне желание побывать в гидропарке… Нет, явного желания немедленной встречи с Верой не проявлялось, но, очевидно, подсознательно я был затянут на тропу запретной любовной связи. Боролся я сам с собой недолго, победил гидропарк.
… Знакомый лестничный спуск остановочной площадки метро в гидропарк выводит меня под мост и, сам не зная почему, я иду направо, к речке. И уже капитулирую перед желанием увидеть там Веру, говорить с ней, чувствовать ее влечение ко мне… У раздевалки, прилепившейся недалеко от пляжной территории, встречаю Полину, точнее, она своим певучим голосом – арфой окликает меня.
- Здравствуйте! Вы, наверное, ищите Веру?
- Да! Вы не знаете, где она?
- Здесь, здесь! Она с девчатами гуляет, - Полина показала рукой в сторону ресторана на воде.
Мне хватает учтивости поблагодарить Полину и я спешу по скрипучему морозному снегу, по дорожке, которая вела нас с Верой в тот мой приезд к интригующему уединению. За кустарниками видны три женские фигуры, сгрудившиеся в кружок и неистово хохочущие. «Наверное, Вера смешит девчат байками и прибаутками,» - и точно, слышу ее низковатый, сильный голос.
- А вiн, негодяй, хватает мене за ручку и тянет за собой в бiк вiд дорожке. Я его – по руке: «Ты що сдурел хлопець? Иди, поищи подругу себе в другом мiсце!»
На последнем слове голос ее осел, перешел на шепот – она увидела меня, но по инерции продолжала говорить. Лицо ее менялось от бесшабашно-веселого до удивленного и, наконец, до недоверчиво радостного. «Неужели приехал, неужели не забыл, неужели искал, а не случайно забрел в гидропарк подышать зимним речным воздухом?». И только когда я подошел и, удерживая ее руки в продолжительном пожатии – рассказал, как «вычислил» ее, Вера расслабилась, посветлела лицом. Не буду утверждать, что оно осветилось светом небывалого счастья, но радость и мягкая нежность сквозили несомненно.
- Гена!? Вот не сподивалася, що так быстро вернешься к нам в К.! – двух месяцев не прошло! Или по нам соскучился?
Вера обняла своих подруг и вызывающе смотрела на меня, а в ее отливающих темной синью глазах плясали искорки радости и благодарности. Конечно, она ждала меня, и, не скрою, мне было это приятно и побуждало к безрассудству любви, любви запретной, но притягательной. А Манюня и Рая уже выталкивают Веру ко мне, не без зависти приговаривая.
- Иди, иди, видишь человек приехал издалека и сразу к тебе!
- Гуляйте, наслаждайтесь природой и друг другом!
Вера оторвалась от подруг и, чинно взяв меня под руку, предложила.
- Погуляемо по парку, бач, красота какая! – и уже с подружками, - спасибо, что отпустили, пока!
В парке действительно чудесно. Недавно выпавший снег, толщиной с ширину ладони, покрывал все: и ветви деревьев, обступающих величественными рядами широкую парковую аллею от моста к реке, по которой мы медленно брели; и саму уложенную плитами аллею, и тянувшиеся вдоль нее клумбы с засохшими цветочными стеблями, и крыши блистающих стеклами павильонов и ларьков. Красоту этого зимнего вечера дополняло обильная освещение в помещениях и снаружи их: оно обливало различным по мощности и расцветке светом, лежащую на всем холстину серебрящегося снега. Снег искрился, загорался множеством маленьких, брызжущих зимним праздником звездочек.
Мы наперебой делились новостями за прошедшие после предыдущей встречи отрезок времени. Вера неожиданно остановилась среди аллеи, уже пустынной и стала целовать меня страстно, жадно, покрывая поцелуями мое лицо и шею. В голове мелькнула мысль «не надо этого!» и тут же погасла. Мы слились в длительном, затяжном поцелуе. Вера постанывала от охватившего ее возбуждения и я начал терять почву под ногами; еще мелькнуло укоризненное лицо Ларисы, и слабое дуновение моего выстраданного годами чувства к ней еще коснулось души. Но я уже летел в чудесную пропасть грешного счастья, не задумываясь ни о чем, а только наслаждаясь сладостью этих минут… Я купил Ларисе днем золотые сережки – подарок к новому году, все-таки теперь я был человеком состоятельным; первая зарплата по творческому коллективу составила три моих оклада! Шальная, нелепая на первый взгляд мысль пронзила меня: «Подарить сережки Вере! Ларисе куплю позже…»
- Закрой глаза – шепчу, прервав этот ураган ласки. Достаю коробочку, из нее одну из сережек. – открывай!
Вера взяла в руку сережку, стала рассматривать ее с удивлением а потом с восхищением.
- Це кому, Гена?
- Мой подарок. Тебе. В знак особого моего расположения.
- Но це ж дорогой подарунок! Тебе пришлось оторвать деньги от семьи. Я не можу приймате его!
- Можешь… А деньги? Закрутилась моя финансовая машина, начали поступать дивиденды! Помимо зарплаты! Так что ни у кого ничего я не отнимаю и ничего не требую взамен, только один поцелуй!
Я припал губами к ее губам, и мы парили над этой зимне-снежной красивостью. Я забыл, где я, и что со мной. Забыл, что каждый из нас связан своими семьями, обязанностью, привычкой, наконец. Со стороны мы являли собой необычную даже для гидропарка картину: двое зрелых, в летах людей занялись любовными ласками посреди пустующего паркового пространства, а на них иронически смотрят парковые фонари и освещенные окна ларьков. Это был первый шаг  в наших любовных отношениях, как говорят, самый приятный, потому что главное – впереди…
Наконец, устав от ласк, Вера устранилась от меня. Лицо ее горело, глаза сияли, губы продолжали шептать что-то ласковое и нежное. Взявшись за руки, мы еще долго бродили по заснеженным аллеям парка, то обнимаясь, то бросая друг в друга снежками.
- Надолго приехал?
- На три дня. Завтра у меня генеральное сражение за первый этап работы. Победа позвонит получить нашей конторе еще один денежный кусок и закрепит мое положение у заказчика, позволит продолжить мой объезд городов родины.
Вера остановилась и, сотворив сердитое лицо, устроила мне шуточный «экзамен».
- Наверное, у вас, Геннадий Алексеевич, в каждом городе такая любовь, як в К.?
- Конечно, в каждом! Но в К. – самая самая! – дурачусь, а сам думаю, что это моя первая измена Ларисе за много лет…
- Не верю! Це треба доводите!
И мы идем молча, задумавшись.
- Что ты скажешь своей жiнки, як вернешься в Приливск? Скажешь, що соскучился, притворишься влюбленным? Или скажешь, що нашел в К. подругу, у которой куча детей и муж злодей, и вскружил ей голову?
- Не знаю… Знаю только, что будет меня теперь тянуть в К. как магнитом…
И сразу же Вера меняет тему разговора.
- Ко мне? Или на завод, где заказчики твои? Но ты еще не знаешь всего обо мне, не знаешь даже, где я працюю и кем. А я работаю… Нет, не скажу, а то больше не захочешь встретиться со мной…
Таинственность, с которой она преподнесла мне сведения о своей работе, заинтриговала и я начал «выколачивать» из нее признание. Она долго упорствовала, но желание разрешить этот вопрос именно сегодня восторжествовало.
- Добре. Дай слово, що, як узнаешь тайну не потеряешь уважение ко мне!
- Честное пионерское!
- Гена, не балуйся! – Вера притворно-сердито поджала губы, стала похожа на обиженную девчонку.
Мне стало стыдно.
- Да, да, конечно! Даю слово, твердое слово!
Вера помолчала. Видно, трудно было преодолеть ей невидимую глазу преграду.
- Дело вот в чем… Работа моя низкая, по сравнению с твоей и не дуже почетная… Короче, працюю я в ресторане посудомойкой.
Я прервал ее.
- Это и есть твое важное сообщение? Я-то думал ты рэкетиром работаешь,- перешел я на шутливый тон.
- Нет, тi выслушай до конца. Я як с фабрики ушла, муж устроил меня в ресторан гостиничный. Гостиница «Родина» - самая самая в К. Там останавливаются такие тузы, що не дай Бог. Я ще молодая була, а Николай-то вже тогда ударился в пьянки да гулянки. Работала официанткой в престижном зале, на втором этаже. Ну, конечно, посетители были разные, начальство заставляло нас бывать на их вечеринках. А там и ухаживания, и чего похлеще… А у меня як раз разлад в семье. И, бывало, срывалась… Нi себе, николе не теряла, дети были главным, для них жила. Ну, вот…А постарела, захворала, мене и перевели вниз на почетную работу – стаканы и тарелки мыть. Вот яки пироги, вернее, такие тарелки…
Что я мог ей сказать?.. У меня с юности утвердилось мнение, что ресторанные официантки – женщины гулящие и избалованные. Способствовало этому одно обстоятельство: в многоквартирном «жактовском» дворе, где прошло мое детство, была такая официантка, отбывавшая до этого «срок» за серьезное правонарушение. Одевалась она шикарно, деньги водились, часто привозили ее на такси поздно вечером или утром пьяную домой. Нелестное мнение о ней во дворе утвердилось сразу и надолго. Клеймо «гулящей» стерлось с нее лишь через много лет, когда она постарела, сменила работу и дети ее стали взрослые. Вера не была похожа на эту женщину ни внешне, ни внутренне. В ней чувствовалось цельное, направленное на хорошее натура, и все же недоброе чувство шевельнулось во мне. Но тянуло меня к этой женщине и виделось в ней только то, что хотелось видеть и главное, что покоряло – неподдельность ее отношения ко мне, проявление искренней влюбленности. В искренности я был убежден, иначе не открывала бы она душу мне, не раскрывала подробностей своей семейной жизни. Не исключал я возможности Вериных интимных отношений с кем-нибудь из гидропарковских, с тем же Сашей – аккордеонистом. И все же тяга ее ко мне, душевность, притягательные черты характера перевешивали все неприятное, что я узнал и о чем мог догадываться. Виделся мне тот не убиваемый стержень, та глубинная чистота, которая способна сбросить с себя огромную кучу жизненной грязи и пойти навстречу серьезным любовным отношениям до конца. Такое чувство она раз пережила и рассказывала о нем в прошлую нашу встречу. Мои же чувства носили скорее характер романтического, интригующего и зажигающего кровь увлечения. Я настолько прирос сердцем и всей предыдущей жизнью к Ларисе, что мог эту «любовь на стороне» считать не заменой, а только дополнением к моей основной, фундаментальной части моей жизни. Именно это и ослабляло мое негативное отношение к прошлому (а может, и настоящему!) Веры.
- Послушай, Вера! Твоя работа и то, что было, не имеют никакого значения для наших с тобой отношений. Я вижу тебя такой, какая ты есть. Меня тянет к тебе, хотя и понимаю, что это нечестно по отношению к моей семье, да и к твоей тоже. Давай забудем обо всем этом и будем гулять, и радоваться чудесному вечеру!
Она ждала этих слов. Припала к моей груди, и, всхлипывая, твердила, как заклинание.
- Як гарно, що ты мене разумiишь такой, какая я есть… Як гарно… Як гарно…
Я успокаивал ее легкими поцелуями.
- Все будет хорошо, все будет хорошо…
Успокоившись и вытирая слезы Вера, уже в привычной для нее бодро-шутливой манере – стала решать наши завтрашние проблемы.
-  Коли вы, Геннадий Алексеевич, не считаете зазорным дружить с посудомойкой, тогда даю вам свой рабочий телефон, iнакше мы не сможем договориться завтра о встрече. А лучше подходи, як освободишься к гостинице, и позвони мне около шести вечера из автомата, понял?
Я записал номер телефона и запомнил дорогу к гостинице, она оказалась проста: по улице от заводского метро два маленьких квартальчика. А Вера уже поглядывает на часы.
- Пора, дружок и по домам! Мои дiти заждались неньку. Особенно Людочка будет переживать, защитница моя перед батькой. А Василий ще и выговор сделает. Он у меня строгий, скажет: «Где була, ненька? Почему поздно?»
Провожал я Веру до остановки троллейбуса. Обнял ее у открытых дверей и заспешил домой: завтра меня ждал нелегкий рабочий день…
… Еще раз проверяю, все ли взял с собой на защиту этапа: исправленные чертежи, акты сдачи – приемки, памятные записи для выступления. Скорее из этого унылого общежития к шуму троллейбусов, к жизнерадостной, бурлящей публике на улицах К.! Трамвай выбрасывает меня на остановке у самой проходной завода, где в производственной лихорадке крутится рабочий день моих заказчиков–благодетелей. Спешу позавтракать в ближнем кафе – пельменной: здесь всегда пельмени и полный набор остальных блюд, и все по низкой цене. Время набежало не в мою пользу. Поэтому пулей взлетаю на второй этаж, где у дверей отдела ждет меня – нервничает Ольга Ивановна.
- Где это вы, душечка запропастились? Давайте же скорее акты приемки – сдачи, пока то да се, экономисты проверят – время сэкономим. Да, фотошаблоны в цехе одобрили. Я надеюсь, вы скоро покажете нам образцы пьезопреобразователя своего изготовления. Надежда Павловна просмотрела отчет, есть несколько замечаний по оформлению и по сути, после защиты подправите.
Дальцева не опускается до прочтения отчетов исполнителей, доверяет это своему заместителю, а отчет просматривает и всю нужную информацию вытягивает у исполнителя в процессе защиты. В эту тайну посвятили меня коллеги - исполнители из других городов Союза.
- Товарищи! Прошу собраться у доски! Заслушаем Приливск по первому этапу работ, - возвещает Лилия Ивановна из-за начальнической перегородки и сердце мое проваливается в нижнюю часть тела, желудок. Еще бы, решается, можно сказать, судьба договора, ведь известно, что первое впечатление, как правило, бывает решающим при оценке исполнителя. Понравится мое выступление, убедительны будут результаты – наше КБ войдет в обойму постоянных исполнителей у Дальцевой. Не сумею показать наши первые успехи и знание «предмета» - шансов на развитие отношений с ЦКБ мало, да и договор может быть свернут. Результаты-то у нас неплохие, фотошаблоны «на высоте», работы идут по всем направлениям. Только моя теоретическая подготовка в интегральной оптике кажется мне недостаточно основательной, несмотря на усиленную работу с литературой, «копанием» основ физики пьезопреобразования и оптики, особенно волноводной. Выступать-то придется мне перед людьми, искушенными в этой области техники, я уж не говорю о Дальцевой, специалисте высочайшего уровня, к тому же разнопланового, одинаково грамотного в любом вопросе, касающемся будущего изделия.
Однако ж деваться некуда, нужно защищать свое право на работу и зарплату, да и приезды в К. становятся увлекательными благодаря знакомству с Верой… То есть надо защищать право на этот отрезок своей жизни, может быть самый насыщенный, интересный и заманчивый. «Соберись, старик!» - даю себе установку и выхожу на лобное место у доски, где уже развешаны плакаты с формулами и чертежами, и где уселись поудобней полтора десятка моих неподкупных судей. Главное место, конечно, занимает Дальцева, уже бегло просматривающая отчет по этапу и отмечающая на листке бумаги свои вопросы, сомнения, возражения.
Коротко освежив теорию пьезопреобразователя, взаимодействие звука и света, перехожу к сути этапа – конструкции преобразователя, путям реализации этой конструкции и, конечно, о выбранных для реализации материалах и способах нанесения их на подложку. И, только успеваю завершить доклад, еще последние слова висят в наступившей напряженной тишине – Дальцева не дает опомниться, атакует серией вопросов.
- Из каких соображений выбран материал пьезослоя? Зачем защитный слой на пьезослое? Какова расчетная эффективность преобразования?
Стараюсь четко, не распространяясь отвечать на каждый из поставленных вопросов. Материал выбран экспериментально, путем сравнения нескольких материалов (здесь я привираю, результаты не наши, а университетские и Мн.-го НИИ). Защитный слой повышает эффективность преобразования – это новейший прием, взятый из зарубежной статьи, и опробованный у нас. На третий вопрос ответом – распечатка расчета на ЭВМ в отчете, которую я показываю Дальцевой. Пока другие специалисты получают от меня ответы на вопросы, она внимательно изучает результаты расчета, удовлетворенно покачивает головой, довольная ответами. «Может, угомонится,»-желаю от всей души. Не тут то было!
- Была ли сделана оценка предполагаемого процента выхода годных преобразователей, и, если да, то каков он, этот процент? В какой стадии находится отладка процесса изготовления преобразователей, ведь в следующий этап вам отчитываться действующими образцами?
Как ответить на вопрос? Не говорить же Дальцевой, что получу я преобразователи «на стороне», скорее всего в Мн. . Называю процент выхода годных в Мн. со слов Валеры, но заниженные на треть. Дальцева недоверчиво смотрит на меня.
- Вы гарантируете такой выход в вашей институтской лаборатории?
Не очень внятно объясняю, что цифру даю с учетом содружества, с высокотехнологичными предприятиями, а качество наших фотошаблонов на уровне мировых стандартов. Вижу, Дальцева не очень довольна ответом, но и деваться ей некуда: первый этап показал нашу состоятельность, остается только доверить нам и выполнение всей работы.
В своей заключительной оценке Дальцева объективно, подчеркнув недочеты, отмечает достаточно высокий уровень результатов первого этапа. Особые претензии у нее к эскизам измерительного устройства. Дальцева дает понять, что без исправленных эскизов этап не будет закрыт. Придется в гостинице попотеть, не ехать же мне назад в Приливск, что бы наши конструктора исправили недоработки! «Выступление Лилия Ивановна заканчивает на оптимистической ноте, и я понимаю, что не смотря ни на что первый раунд, - то бишь первый этап – мною выигран! В течении долгих лет работы в качестве технолога с различными изделиями, мне не раз доводилось испытывать чувство удовлетворения и гордости за решенную научную, техническую или практическую задачу. Но ни одно из них не идет в сравнение с тем подъемом и радостью, которые заполняют меня сейчас: это момент победы в договоре, которым руковожу сам и сам несу ответственность за все нюансы работы!
Подправить незначительные ошибки и неправильности оформления в отчете (оформлению отчетов в «оборонке» предается немалое значение), которые выискала дотошная Надежда Павловна, мне не составило особого труда. Старший экономист «давал добро» на оплату этапа после подписания акта, правда, пошутила: а Приливск-де украинская территория или российская? Узнав, что российская, полушутливо припугнула: «Да вы ж не наши, що же вам платить!» Как говорят, в каждой шутке есть доля правды, экономические трудности в стране уже начинали сказываться на межнациональных и межреспубликанских отношениях. События апрельские в Тбилиси (разгон демонстрации у дома правительства, с жертвами), вооруженные столкновения в Абхазии в июле, наконец, августовские волнения в Прибалтийских республиках усугубили обстановку. Давление центра на республики вызывало ответную реакцию: республики стали формировать свои бюджеты и сокращать отчисления в союзный бюджет. И шутливое заявление экономиста имело под собой серьезную основу,- люди предугадывали грядущий раскол Союза и проявляли свое отношение к происходящему в бытовой или производственной сторонах жизни…
Я же, наивная душа и далекая сейчас от раздумий «о судьбах Родины», тоже шутя начал доказывать, что Приливск – почти Украина. Даже когда-то относился к Украине и недолгое время был местом приюта для украинского правительства. Да и население города и района в большей части – украинцы. У меня самого мама украинка, родом из тех казаков «Слободской Украины», что привлечены были для охраны подступов к Приливску со стороны Крыма. А я вот знаю только некоторые украинские слова: бачить, працювати, чекати! Сердце старшего экономиста размягчилось и мы почувствовали себя земляками.
Пока я беседовал с экономистом, рабочий день окончился, но мы с Ольгой Ивановной задержались, чтобы уточнить исправления в эскизах измерительного устройства. Когда все было ясно, я посмотрел на часы, время близилось к шести, Вера уже ждет звонка от меня.
- Ольга Ивановна, все ясно. Доделаю остальное дома. Лады? – взмолился я.
Она не возражала, у нее тоже заседание профкома в шесть часов. Ольга Ивановна дала мне инструменты для черчения, пожала руку и на прощание пролила мне елей на душу.
- Молодцом, Геннадий Алексеевич, держались! Я верю в вас! Дерзайте! Завтра, думаю, получите подписанные акты закрытия этапа!
Ориентируясь по объяснению Веры,  дошел до остановки метро, свернул налево и в середине второго квартала обнаружил гостиницу «Родина», шестиэтажное монументальное здание. Набираю номер в телефоне-автомате, слышу счастливый и нетерпеливый голос Веры: наверняка ждала моего звонка!
- Чекай мене на другий стороне, в сквере, я приду к тебе по пешеходной дорожке, видишь ее? Вот и иди по ней!
Сижу уже пять минут на удобной, сделанной по всем правилам плотницкого искусства скамье, откуда открывается вид на гостиницу и на дорожку, по которой будет идти Вера. Наконец, появляется небольшая, плотно сбитая фигура Веры.
- Привет командированным! Як успехи на производственном фронте?
Не отвечаю, пытаюсь обнять ее и поцеловать, но Вера мягко убирает мои руки с плеч.
- Не треба, Гена, здесь. Давай пройдем в сквер, посидим, - понятно, не хочет позволять вольности на глазах у коллег по работе: как ни крути, замужняя женщина. И, возможно, муж заходит сюда, на работу к ней…
А путь, пройденный ею со мной, еще так мал, и нить, связывающая нас так тонка…
Вера тянет меня в глубину сквера, и здесь, спустившись вниз по уходящей, между деревьями, лестнице, оказываемся на полукруглой бетонированной площадке. Сразу за ее оградою спускается к берегу реки густой лесной массив. Открывается захватывающий вид не только на берег реки, на русло ее со множеством зеленых островков, но и на гидропарк, - а дальше – великолепная панорама Левобережья!
- Вот цей лес мы с тобой видели из гидропарка. Это и есть Православный центр, понял?
Да, действительно видна бегущая вниз лесная прелесть. Окружающая нас обстановка насыщена тишиной, изолированностью, оторванностью от шумной городской суеты – со всеми ее атрибутами цивилизации. И воздух свежий, чистый, целительный. Кажется, мы одни во всем мире, и нам дана возможность начать историю человечества сначала – чистую, незапятнанную грехами и пороками, ведущими это самое человечество к самоуничтожению… «Эк куда махнул! Нарисовал иллюзию… Разве мы с Верой сейчас не грешим,»- останавливаю разыгравшуюся фантазию. И все-таки восторг от увиденного и впитанного в себя чуда природного остается в душе и, как эхо, отзовется потом стихами.
Не написал не строчки
в поющей тишине,
зеленой, мягкой, сочной,
дающей радость мне.
Нет слов и нет предела
восторженной тоске.
Зачем труба взревела
натужно на реке?
Зачем здесь шум житейский,
зачем круговорот?
Во мне – восторг библейский –
до Боговых высот…
А Вера, исправляя свою вынужденную сдержанность на людях, бросается ко мне на шею, жарко шепчет.
- Ну вiдкиля ты такий взялся, що я як на свiт народилась? Наче скинула лiт пятнадцать!
Устоять перед ее натиском я не в силах. Но и сомнения одолевают: ведь не могу ответить таким же безрассудным и всепоглощающим чувством, не могу идти до конца, если отношения наши зайдут далеко и потребуется решимость напополам с жесткостью, чтобы сменить семью, переломить жизнь и начать с нуля…
- Что будем делать сегодня? – я не решаюсь предлагать свой вариант, да и что я могу предложить: попить чаю в своей многолюдной безобразной гостинице-общежитии?
Вера-же не блеснула разнообразием и на этот раз.
- Сьогоднi, поважаний Геннадий Алексеевич, опять приглашаю туда, где мне посчастливилось зустрiчати вас! Будем наслаждаться свежим воздухом и любоваться гидропарком! Тем более сьогоднi танцевальная сходка.
- Согласен, поддерживаю предложение! Да и смею ли возражать? – в тон ей галантно кланяюсь я.
Мы бодро поспешили к остановке метро. В метро Вера молчит, сжимает мою руку и смотрит в глаза, будто спрашивая : «Ты действительно будешь со мною, пойдешь по большой, трудной дороге к большому чувству, к настоящей любви? А мне все еще не верится, что это настоящее, а не очередной заурядный флирт, которые бывали и раньше.» - «Ну, и хорошо, что не верится,» - мысленно отвечаю я, потому что не испытываю той ответной глубины чувства, которое зарождается, - я это знаю – у Веры…
Поспели мы уже к концу танцевальной вечеринки. На пятачке еще танцуют пар десять-двенадцать, не считая стоящих «одиночек» и несколько небольших групп. И, конечно, здесь неразлучные Рая с Манюней, но не одни, с ними прибившийся, в расчете на Раино расположение, пожилой, лет пятидесяти пяти, мужчина. Мы пообщались со знакомыми, успели станцевать два танца. Аккордеонист, не Саша, а веселый, подпевающий себе старичок завершил вечер, исполнив попурри из старых известных песен, которые охотно и с чувством подхватили все присутствующие и мы с Верой тоже, - у меня вдруг проявился интерес и даже некоторые способности к исполнению песен в большом незнакомом хоре. После спевки народ рассеялся быстро, но время еще было «детское», около девяти вечера; и мы решили прогуляться к речке. Увлеченные разговором, не сразу услышали радостный крик.
- Вера! Веруша! Давай-ка, знакомь меня со своим кавалером!
К нам подбегала, оставив своего спутника, небольшого роста, чернявая подвижная, в вязаном берете и искусственной шубке женщина. Пока они с Верой обнимались-целовались, не переставая щебетать, спутник женщины подошел ко мне, мы обменялись рукопожатием, и я узнал его имя – Павел. Наконец, женщины угомонились и обратили внимание на нас.
- Знакомьтесь! Женя, моя старая подруга, давно не виделись. А это, Женечка, мой знакомый, Геннадий!
- Так уж и знакомый! На знакомого не смотрят такими глазами, влюбленными, - тараторила Женя, крепко, по мужски пожимая мне руку. Я рассмотрел ее лицо: приятное, с правильными чертами, но с одним недостатком. Оба глаза косили в направлении к носу, и это придавало лицу необычное выражение, однако, оно скрадывалось, когда Женя говорила или улыбалась. Чувствовалась в ней натура мягкая, добросердечная, веяло от нее той неизъяснимой симпатией, которая завораживает вас, несмотря на внешний недостаток. Сразу оговорюсь, что в течении всего периода наших отношений с Верой мне «везло» на хороших, душевных, добрых людей. Может быть, моя оценка их каким-то образом приукрашивалась общей атмосферой парковской дружбы и предрасположения, не знаю.
- Мы сегодня познакомились с Павлом, и он имеет наглость пригласить меня в ресторан. Как вы смотрите на это предложение? Может, присоединитесь к нам? Мне же одной страшно идти с незнакомым человеком!
Мне идея понравилась. «Вот только нелюбовь Веры к ресторанам может сорвать это увеселительное мероприятие.» К моему удивлению, она поддержала «ценное предложение» Жени, и мы шумной компанией направились в известный уже мне ресторан на воде. В гардеробной девчата стушевались, они не были готовы к посещению такого заведения: ни праздничных платьев, ни соответствующих причесок. Но дежуривший в раздевалке мужчина успокоил их.
- Не смущайтесь, девоньки! Причешитесь, освежитесь, - он указал на большое, в рост, зеркало. – А что одеты не по форме, так заведение наше скромное, да и народу раз-два и обчелся!
Мы поднялись по широкой, с темными полированными перилами лестнице и заняли свободный столик в конце зала. Посетителей действительно было мало, человека три, четыре. При заказе блюд выяснилась одна непредвиденная деталь – в ресторане нет крепких напитков, только крепленое вино.
- А у нас с собой было! – с этими словами Павел выставил бутылку «Стрелецкой» из кармана. – К этому бутылка ресторанного вина, и – выше крыши!
Надо сказать, Павел уже был навеселе, поэтому я счел его слова о достаточности выпивки вполне справедливыми. Заказали салаты, шницель и минеральную воду. После двух рюмок Павел предложил спеть, и мы устроили небольшой концерт в полупустом ресторане. Официанты с удовольствием слушали украинские песни и даже поощряли нас редкими аплодисментами. Женя с Верой пели замечательно, и даже при нашем с Павлом «вмешательстве» песни звучали неплохо. С Павлом мы быстро нашли общий язык, стали рассказывать анекдоты – девчата смеялись до упаду. Вышли из ресторана хорошо хмельные, с полчаса погуляли по морозному, заснеженному парку. Вдруг Вера остановилась.
- Женя, давай нашу коронную!
И Женя завела приятным, сильным голосом песню, которую раньше мне не приходилось слышать. Припев подхватила Вера, и песня, как любая истинно народная, - а что это народная песня, не вызывало сомнения – захватила меня своей дергающей за душу мелодией, да и слова подстать мелодии.
Ромашки белые,
лепесточки нежные,
мне дороже всех цветов –
ведь они – моя любовь!
Павел примолк, призадумался, ожесточенно раскуривая тухнущую папиросу. Песня окончилась, а мы еще с минуту молчали, потом слушатели, то есть мы с Павлом, захлопали и расцеловали исполнительниц. Женя с Павлом засобирались домой, Женя, как успела объяснить мне Вера, жила одна в однокомнатной квартире. Пригласили и нас к себе, но Вера отговорилась.
- Мы с Геной погуляем на воздухе ще немного, а то мне дурновато стало…
Вид у нее и вправду неважнецкий. Мы попрощались с ребятами, я взял Веру под руку и усадил на ближайшую скамью, обнял. Мы посидели минут пятнадцать в морозно-белой тишине, прерываемой грохотом поездов в метро.
- Лучше стало, хорошая моя?
- Да, краще. Гена, ты не будешь вважати мене поганой, коли я тобi скажу чогось? Клянись…
- Клянусь!
- Я дуже хочу бути сьогоднi с тобою близькой, понимаешь?.. Але почуваю себе писля випивки лихо…
Меня самого неудержимо тянуло к Вере, я жаждал интимной близости. Эта чудесная зимняя ночь, хмель, душевная песня… Все настраивало на горячую , неудержимую страсть… Мне кажется, в эти минуты я любил Веру, как какую-то прекрасную, юную, чистую незнакомку, посланную мне судьбой, или дьяволом, - не разберешь…
А Вера обнимает меня, целует со страстной, пьяной горячностью и я понимаю, что больше не могу удерживать себя от настойчивого физического желания, которое неразличимо сливалось сейчас с восторженным состоянием души… Идти нам было некуда, уединиться мы могли только здесь, в гидропарке. Скамья, на которой мы сидели, была удачно защищена с одной стороны от посторонних глаз, нависавшими над нею пышными мохнатыми ветвями стоявшей рядом ели. С другой стороны дорогу к ней преграждали густо растущие сосны, клены и дубы.
Не в силах больше сдерживать себя, я стал расстегивать Верину куртку. Она поначалу сопротивлялась, но, покоренная моей ласковой настойчивостью, откинула голову на спинку скамьи, закрыла глаза и, в нетерпеливом ожидании нашего слияния лихорадочно гладила мое лицо, голову, шею… В последний момент перед нашим слиянием меня обуял страх: не проявлю ли мужской слабости? Но, увидев ее счастливое, помолодевшее, горящее лицо, почувствовал небывалую мужскую силу и сделал решительный шаг к нашему физическому единству… Осталось в памяти ее преображенное от наслаждения лицо, ее негромкие, полные страсти и нежности стоны, воркующие слова-признания: «Любимый мий… Каханий мий… Солнышко мое…» В этот момент, опьяненный мужской гордостью, ее любовью, я казался себе молодым, свободным юношей, у которого впереди жизнь-дорога, полная таких ярких моментов…
… Когда мы пришли в себя, Вера вспомнила о времени.
- Бач, никого в парке нема. Наверно, уже полночь. Страшно… Що я скажу детям? Що их старенькая мамка влюбилась и потеряла голову?
- Ну, во-первых, времени еще без двадцати двенадцать. А, во-вторых, сегодня будем гулять до утра!
Вера стало горячо отговариваться: мол, она бы с удовольствием, но нельзя дома не ночевать. Муж переживет, но детей не предупредила…
- Я пошутил, любушка моя! Знаю, что не так просто уйти семейной женщине на ночь. И не только из за детей: муж, хоть и нелюбимый, но существует. Да и людская молва бывает злой.
- Нi, не думай, що я боюся оторваться от семейных дел, но дети – моя жизнь, моя забота и моя гордость… Але и ты для мене стал любий, дуже любий… И у нас ще буде богато щастливых ночiв, - Вера лукаво улыбнулась, - коли, звичайно, не забудеш дорогу в гидропарк. И телефон мiй рабiтничий ты теперь знаешь. В доме у мене звичайно нам не зустрiчатися, але що-небудь придумую…
Время в метро, до Вериного троллейбуса, пролетело быстро. Когда я усаживал ее в двадцать второй номер у нее на глазах появились слезы. Может быть, она подумала: А вдруг это не повторится?.. Входя в троллейбус, Вера пренебрегла осторожностью, обняла меня и надолго застыла в поцелуе. Троллейбус отъехал, а я постоял на остановке, жадно потягивая сигарету. Противоречивые чувства одолевали меня. Да, любовь Веры была очевидна, и она на момент захватила меня тоже там, на скамье около ели. Да, я испытывал блаженство добившегося своего мужчины, самца, искателя приключений. Но с не меньшей ясностью я представлял и глубину своего нынешнего падения, и чувство неспокойности, даже какого-то внутреннего, запрятанного страха одолевало меня: как я посмотрю в ясно-зеленые Ларисины глаза, как буду говорить, спать с ней, исполнять свой супружеский долг…
Вернулся я к действительности только у входа в метро, было без четверти час ночи!  Возможности попасть в гостиницу – никакой: в двенадцать там запирают входную дверь и никого не впускают, хоть головой о дверь бейся. А в час ночи закрывается метро… Выход один – ехать на ж.д. вокзал и там провести оставшееся до рассвета время. И тут я вспомнил, что в сумке у меня не исправленные эскизы измерительного устройства, без которых мне не закрыть этап. Начал лихорадочно шарить в сумке и с облегчением нащупал эскизы и чертежный инструмент. Какая удача, что все это хозяйство при мне! Правда, я не представлял, каким образом смогу выполнить чертежную работу в вокзальных условиях.
Я уже описывал железнодорожный вокзал в К. в начале своего повествования, но остановлюсь еще раз на особенностях его устройства. Кроме большого зала ожидания для «простого народа», расположенного на первом этаже, два небольших «элитных» зала находились на втором, слева от лестницы. Один – для иностранцев, второй – для солидной публики. Возможно раньше сюда пускали только «ответственных» работников, сотрудников ж.д. В нынешнее время строгости стало меньше, и во второй зал попасть не стало проблемою; теперь здесь можно было увидеть самый разный народ. В этом зале я и решил скоротать ночь, тем более здесь было несколько полированных столиков, пустовавших в ночное время, когда расположенный в зале буфет, для которого столики и предназначались, не работал.
Мне повезло: сразу же у дверей оказалось свободное место. Я занял его и с полчаса подремал, собирая силы для предстоящей чертежной работы. Потом стал соображать – прикидывать, как к ней приступить. Выбрав момент, когда один из столиков освободил мужчина, сидевший на нем (людей много, и столики используют в качестве скамеек), я подтащил его к своему сидению и, догадываясь о возможной реакции своих соседей, - скорее всего они примут меня за сумасшедшего, - начал доставать эскизы и чертежные принадлежности. Сидевший справа от меня в приличном подпитии, пожилой крепкого сложения бомж спокойно отнесся к моим действиям и даже немного отодвинулся от меня, давая понять, что «входит в положение» и с сочувствием относится к моему героическому желанию поработать в таких необычных условиях. Сидевшая слева женщина  сначала с любопытством следила за моими чертежными манипуляциями, потом задремала и надолго.
Это была картина, я вам скажу! Зал ожидания одного из крупнейших в стране вокзалов со спящими и дремлющими, постоянно входящими и выходящими пассажирами, и среди этого полупокоя-полухаоса восседаю я за буфетным столиком и, вглядываясь в чертежи – освещение никудышнее – провожу под линеечку линии, вписываю буквы. Короче, тружусь, как истый конструктор, не обращая ни малейшего внимания на все и на всех!
Комизм этой ситуации завершает сценка, достойная подробного описания кем-нибудь из юмористов. В разгар работы к столику моему «подкатывается» пьяненький, небольшого росточка мужчина и заводит тонкий, глубокомысленный разговор: дескать, достойным уважения пассажирам (имеет, конечно, в виду себя!) не хватает места, чтобы отдохнуть перед дорогой, а некоторые кроме места занимают еще и буфетные столики. Не успел я ответить в свое оправдание, как получил мощную поддержку в лице своего соседа справа, переставшего дремать при первых же словах претендента на «мой» столик.
- Ты, прыщ на чистом теле нашего общества! Что пристаешь со своими несбыточными желаниями? Не видишь: человек работает! – мощным, с хрипотцой басом возопил он на сразу присмиревшего и даже устыдившегося своих скромных притязаний на столик мужчину. И тот, всем видом своим показывая потерю интереса к столику, уныло отходит в незанятый никем уголок зала. А мой мужественный сосед успокаивает меня.
- Работай, работай товарищ!  Никто тебе не помешает. – И опять закрывает глаза и, прихрапывая и постанывая, отходит ко сну.
После его выступления сидящие поблизости пассажиры стали уважительно посматривать на меня, и я уверенно довел свою ночную работу «до завершающего конца». Вокзальные часы показывали около шести утра. Последующие два часа полусна, конечно, не восстановили мне силы полностью, и наступивший рабочий день стал для меня испытанием воли и терпения. Не представляете, каких усилий стоило выдержать экзамен у Дальцевой, защищая правильность исправлений в чертежах! Да еще, в ожидании подписей руководства ЦКБ на актах сдачи этапа, решить текущие вопросы с Ольгой Ивановной и Леной Скворцовой. Ольга Ивановна, заметив, каково мое состояние, всячески – золотой человек! – облегчала мне продвижение к закрытию этапа. Она сама садится печатать исправления, решает вопросы с экономистами, ловит неуловимую Дальцеву и пользуясь их дружескими отношениями, заставляет заняться моими бумагами. Когда, около трех пополудни, акты были подписаны, она снабдила меня новой партией подложек и комплектующими и стала выпроваживать из отдела.
- Геннадий Алексеевич, на вас лица нет! Вам нужно срочно отдохнуть! Сейчас же езжайте в гостиницу и выспитесь! Да, я вам достала в заводе сливочного масла и сыра (яркие представители дефицита!), возьмете с собой!
Мне даже стало неловко: до того растрогало ее бескорыстное, доброе отношение ко мне. Я не посмел отказаться, расплатился за продукты, поблагодарил мою добрую фею за помощь и поддержку почти со слезами на глазах и пообещал приехать недели через две со «свежими» результатами по преобразователю. А сам почувствовал ползущую от головы к ногам липкую, клонящую ко сну усталось. Перестал ее ощущать, только когда спина коснулась гостиничной койки… И уже ни разговоры соседей по комнате, ни музыка из приемника не смогли остановить моего стремительного погружения в сон…
Поезд уходил в одиннадцать сорок вечера, и мы договорились с Верой еще увидеться перед моим отъездом. Я проснулся в половине шестого, за полчаса до ее ухода с работы. Я быстро сложил вещи в портфель, расплатился с администратором и пулей вылетел из гостиницы. На вокзале оставил вещи в камере хранения. Опоздал на десять минут. «Вера ушла пять минут назад,» - ответила сотрудница. Я поспешил к метро, рассчитывая «поймать» ее на остановке в тоннеле. «Значит, мы разминулись с ней на эскалаторе,» - я начал не на шутку волноваться: теперь, после случившегося, чувствовал перед ней определенные обязательства, и уехать не повидавшись было бы большим огорчением, если не сказать больше. На посадочной площадке Веры не было. «Уехала, не успел…» Все же решил еще раз подняться наверх, - а вдруг я ее опередил на пути к метро?
- Гена! – Неожиданно раздался по-молодому звонкий, взволнованный голос Веры.
Она спускалась на эскалаторе и поравнялась со мной. Не соображая, что творю, я бросился по движущимся ступенькам вниз, против движения эскалатора, расталкивая стоящих людей. Вслед мне неслись возмущенные окрики «Что вы делаете?», «Осторожно!», «С ума сошел!», «Хулиган!» Когда же, спустившись, принял в свои объятия раскрасневшуюся от всеобщего внимания и волнения Веру, все вокруг заулыбались тепло и понимающе. Вера, быть может, потому что была выпивши (это я определил по блестящим, играющим светом глазам), а, может быть, радуясь состоявшейся встрече, обнимала и целовала меня на глазах у всего честного народа. Признаюсь, я таял от блаженства: женщина выражала мне любовь публично – это ли не событие! В эти минуты я забыл, что женщина – не суженая мне, и что связь наша – всего-навсего украденное у моей Ларисы счастье…
Конечно же , мы поехали в гидропарк, где встретили тоскующих и несказанно обрадовавшихся на Раю и Манюню с кавалерами. Большинством голосов было решено сообразить «отходную» отъезжающему, то есть мне, благо Вера прихватила из ресторана несколько котлет с остатками картофельного пюре и уже нарезанными огурцами. Мы пристроились за столиком в павильоне, в пластмассовые стаканчики разлили «горючее».
- Ну, що, - Рая, как всегда невозмутимая, «держала речь», -  за отъезд-то мы, конечно, пьем, тут никуда не денешься. Но больше хочется выпить за следующий приезд!
И сердито посмотрела на меня, как будто мой отъезд доставлял лично ей неприятность. – Смотри, Геннадий, не обернешься через две-три недели, найду Верке жениха похлеще тебя, понял?
- Не слушай ее, Гена! Вера тебя ни на кого не променяет, - подсластила пилюлю Манюня.
Вера же, отпив глоток, забыв закусить, молча смотрела на меня, и не нужны были никакие слова опровержения Раиной угрозы. Водка расслабила меня, легкое опьянение ударило в голову, приятная теплота разлилась-расползлась по телу. Мир показался прекрасно-загадочным, меня накрыла волна бездумной радости, единения с этими людьми, с гидропарком, с прекрасными К-ми пейзажами и уголками. И тут Вера затянула тихо, с чувством «Дивлюсь я на небо…», к ней присоединились Рая с Манюней, за ними их кавалеры и я. Живая, не записная песня звучала душевно, свежо, вписываясь в реальную зимнюю гидропарковскую обстановку. К нашему «хору» присоединилась компания с соседнего столика, подошли гулявшие около посетители. Небывало ощутимой почувствовалась моя причастность к истокам славянской народности и культуры в этой колыбели зарождения славянского единства. А песни – народные, старинные, современные – звучали без перерыва, я потерял ощущение времени, о нем напомнила мне Вера.
- А времени вже около десяти! Ты сегодня проводишь мене до дому, любий мий? – зашептала она, прижимаясь и целуя меня взглядом.
Сегодня Вера ехала домой в двадцать шестом троллейбусе. Когда я подсаживал ее в троллейбус, вдруг потянула меня за руку со словами: «Проводи меня до конца, я тебе покажу свой дом…» Я, не раздумывая, нырнул в проем дверей.
- Почему другой троллейбус, Вера?
- Вiн тежтакови идет в мою сторону. Тiльки дальше идти до дома, зате ця дорога потайная.
- Что значит – потайная?
- Це значит, що по ней редко ходят к троллейбусу из нашего дома, чаще идут к двадцать второму троллейбусу. Когда-нибудь покажу тебе и ту дорогу, гарно?
- Да, да, - подтверждал я, а сам подумал: доведется ли еще когда-нибудь провожать ее… Жизнь переменчива, мало ли каким углом повернется к нам… А я уже разрывался душевно между семьей и Верой, правда, все перетягивало в большей степени к семье…
По пути к дому Вера показывала основные приметы дороги (чтобы не заблудился по пути назад!) и тут же разъяснила геометрический смысл двух путей от троллейбусов к ее дому. Из разъяснения я понял, что дом находится в одном из углов неравностороннего треугольника. К двум противоположно лежащим углам подходили троллейбусы. Сейчас мы шли из наиболее удаленного угла. Дорога представляла собой достаточно узкий – только по ширине асфальтированного автомобильного проезда – промежуток между двумя рядами трех- и пятиэтажных домов. Промежуток часто менял направление, со множеством неожиданных преград, требующих объезда – рощица из посаженных деревьев, выступающий дома. Вера показала на окна первого этажа трехэтажного дома.
- Ось тут живет моя сестра Надя, средненькая наша. Нас у мамы трое – Вера (це я!), Надежда, Любовь, все Господу угодные. Як-небудь зайдем к ней… А я уж буду чекати следующего раза… Слышишь мене?
Вера прижалась ко мне всем телом, насколько смогла, так мы и прошли оставшийся отрезок нашей прощальной дороги. Перед оградой из железных прутьев я в удивлении остановился.
- Так здесь же прохода нет!
- Думаешь, тупик? – Вера рассмеялась. – Видишь, справа прутья разогнуты? Вот зараз я туда пролезу, а ты останешься здесь. – Вид у меня был растерянный, и Вера опять рассмеялась.
- Видишь за площадью девятиэтажный дом?
- Вижу.
- Там я и живу на шестом этаже. Перейду школьный двор и буду дома. Тебе не треба довше идти… Давай прощатися, бажаний мiй… Времени у тебе вже мало осталось…
Это было жаркое прощание. Несколько раз мы расходились и сходились вновь, сливаясь в объятиях, Вера плакала, я поминутно вытирал ей слезы.
- Все… Не можу бiльше з тобой разставатиси… Чекаю! Дуже чекаю!
И она нырнула в лаз, а я закурил и в волнении наблюдал за ее невысокой, немного нескладной фигурой, пока она не дошла до маячившей над остальными постройками девятиэтажки.
К поезду я успел за пятнадцать минут до отправления. К-ий вокзал, как всегда, встретил меня шумом работающих в зале ожидания игровых автоматов, гулом очередей в билетные кассы, цветными огнями рекламы. Я поспешил занять свое купейное место, добытое в кассе предварительной продажи. Перед сном, закурив в тамбуре сигарету, попробовал осмыслить, оценить проведенные в К. дни. Производственная сторона вызывала удовлетворение: блестяще защищен этап, и я везу новые реальные деньги, точнее, бумаги на их получение, в Приливск. Отдельское начальство будет радо, Петренко доволен, Игорь Плетнев будет завидовать. А вот душевная сторона волновала и, можно сказать, пугала… Состояние мое можно было бы оценить словами «не в своей тарелке». С одной стороны, был нарушен мой душевный покой, меня затягивает омут Вериной любви, и романтическое, праздничное начало развивается во мне. И все же аморальность и «ненастоящесть» происходящего не могут не требовать ответа у моей размягченной совести. Я чувствую неуверенность и даже слабый ужас при мысли, что Лариса узнает о моем любовном приключении: я очень дорожу ею и детьми, связан с ними такими неразрывными нитями, что не представляю ситуации, в которой должен буду уйти из семьи. Но и отношения с Верой уже не пустой звук, лирические запретные нотки проносятся при упоминании имени «Вера»… «Ладно, что будет, то будет…» - с этим и засыпаю под стук колес.

НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Четвертая ночь… Продолжение моих воспоминаний, связанных с событиями прошедших лет, с Верой. Несмотря на печальный осадок в душе, память продолжает плести реально существовавшую нить событий, лиц, мест – всего того, что происходило со мной в годы совместной работы с К., да и после ее прекращения.
Не закрывая в темноте глаз, размышляю о смысле земной жизни: что же главное в ней? Наверное, то, к чему обращают внимание все религии, и наша, православная, и сам Господь Иисус Христос во время своего земного воплощения – душа человека, основа для его воссоздания (воскресения) Господом в нужное время… Значит, Создатель важнейшим из своих творений считает человека: его жизненный путь, чувства, эмоции, поступки; взлеты душевные и падения определяют «качество» души, предстающей в конечном счете перед Создателем… Будет ли только грешная нить наших отношений с Верой способствовать улучшению этого «качества»? Конечно, нет… Может быть, некоторым оправданием послужит мое доброе отношение, сочувствие к ней, как к больному, несчастному в семейной жизни человеку? И все же долг мой, коль случилось нам быть в таких близких отношениях, пусть и грешных, - отдать ей дань памяти и помолиться, хотя бы мысленно за ее душу…
…В лаборатории на фоне моей нервозной деловитости, идет, начиная с раннего утра,- благо работой загружены не все сотрудники,- дискуссия о судьбах Родины. Застрельщик в этих дебатах, как всегда, Петя Вольский,  молодой, холостой, талантливый  еврей, который всю свою энергию направляет на вычислительные машины и политику.
- И все-таки  у Ельцина блестящие шансы возглавить страну,- не отрываясь от чтения газеты, забрасывает он камешек в огород рвущейся к дискуссии аудитории. – Он действительно хочет настоящей свободы и демократии в стране. А Михаил Сергеевич, мечтает и рыбку съесть, и … Короче, желает он, видите ли, и демократии, и Союз сохранить, и коммунистическую партию, и КГБ.
Его горячо поддерживают Пивкина и Кругляк. Но наша «хохлушка» Клава Кисленко отчаянно бросается в бой, на защиту Горбачева.
- Правильно Горбачев делает. Нельзя развалить все сразу. Перестройка – дело тонкое и долгое. А потом, во что мы хотим перестроить свою страну? В капиталистическую третьесортную «державу»? Нет, пусть будет Союз и даже КГБ, только не власть богатых, которые ради денег не только Родину – мать родную предадут!
- Давайте оставим все как есть,- отбивается Вольский (как будто от нас зависит, какое сделать государство!), будем отставать от развитых стран, будем жить старомодными представлениями об устройстве общества. А Америка и другие страны пойдут вперед, развивая принципы демократии и рыночной экономики.
Я постоянный участник дебатов, но сейчас мне до споров, нужно отладить взятый взаймы на кафедре у Горбачева лазер видимого света, а потом разработать методики контроля преобразователей и оптических элементов устройства. Да и настроение не располагает к спорам. И все же, оторвавшись от настройки лазера, лениво возражаю.
- Ельцин призывает ускоренному разрушению существующих институтов, а это чревато хаосом, в котором растворится, расползется самое главное – государство Российское. А Западу и Америке только этого и надо.
Упоминание об Америке для Пети, как красная тряпка для быка, и он обрушивается на меня с убийственной критикой моих «отсталых взглядов». Наше с Кисленко и моим студентом Антоном сопротивление не в силах устоять не столько перед его логикой, сколько необычайным напором и агрессивностью, прямо борьба не на жизнь, а на смерть за Россию в масштабе отдельно взятой лаборатории! Спор затихает, и в комнате наступает та напряженная тишина, которая незримо делит нас, много лет проработавших в одном КБ, на группы, противодействие которых останется при любом исходе происходящих в стране событий… Она как бы является отражением той непростой политической  борьбы между Горбачевым и Ельциным. Ельцин опирается на межрегиональную депутатскую группу, в которой Собчак, Афанасьев, Попов, Сахаров. Фамилии эти на слуху, их завораживающие излияния в газетах и с экрана имеют много поклонников в стране. Особенно популярен Сахаров, его романтическая фигура ученого-атомщика, сосланного за непокорность в ссылку и освобожденного Горбачевым, дополняет жесткого и прагматичного Ельцина. Являясь инициатором создания межрегиональной группы, Сахаров сознательно уступает место Ельцину – своеобразному тарану в борьбе этих двух направлений.
Неловкую тишину нарушает вопрос Воронкова, обращенный ко мне.
- Геннадий Алексеевич, какие перспективы выполнения второго этапа? Если есть трудности, выносите на обсуждение, будем решать,  как их преодолеть.
Мне не хочется отвечать Воронкову: во-первых, я знаю, что вопрос задан формально, и все трудности преодолевать придется мне самому и моей небольшой команде; да и мое самолюбие  задето: молодой инженер, к тому же еще и другой специализации, пытается командовать договором. Нет, по натуре  я человек не честолюбивый, но последние перетряски в отделе вызывают поневоле реакцию противления. После назначения Плетнева  на должность замдиректора и начались эти «рокировки». Вокшина, с которым мы  «пробили» договор с К. и почти подготовили  еще два конструктарско - технологического направления, неожиданно переводят в другой отдел, а к нам - старшего инженера - схемщика Воронкова на должность  завлабораторией. Соответственно, передают ему и наши два почти заключенные договора. Прямо какая – то  «бархатная» революция! Посему отношения мои  с Воронковым сложились непростые и могут в любой момент перерасти в открытое противостояние. Илья к тому же ставленник Кислицкого, и в отделе, как и в КБ, у них сбивалась «компашка»  единомышленников. Это вызывало во мне немое чувство недовольства и внутренней мятежности. Тем не менее, нужно было отвечать на поставленный вопрос, и я отделываюсь «стандартной» фразой.
- Есть уверенность, что этап будет выполнен. Трудностей особых нет, все по плану.
Воронкову не остается ничего другого, как вернуться к своему письменному столу и заняться текущими делами. А мы с Антоном бьемся над лазером, пытаясь его запустить, и получить такой нужный нам световой луч. Без него мы не сможем проверить работу элементов будущего устройства. Кажется, все пункты инструкции выполнили, а нет, не запускается лазер!
-Чего ему еще надо, как ты думаешь?- обращаюсь не столько к Антону, сколько к самому себе. – Подключили правильно, режим запуска соблюдаем точно… Не пойму!
Антон предлагает увеличить ток лазера выше указанного в инструкции. Я соглашаюсь, скорее от безысходности, нежели рассчитывая на положительный результат. Как ни странно, это приводит к успеху. Антон в восторге: как – никак, первое его удачное инженерное решение. Теперь дело пойдет веселее! До позднего вечера мы занимаемся измерениями светового сигнала на подложках, взятых в К. . Антон записывает показания приборов, а я мысленно перебираю проведенное в К. время и первые дни после возращения домой.
Возвращение из К. в Приливск для меня, как переезд из одного мира в другой, из мира, отделенного от всего домашнего не только пространством в тысячу километров, но и разницею интересов и чувств. Как ни крути, а знакомство с Верой и неожиданная близость стали причиной возникшей независимо от меня внутренней двойственности. Её наличие само по себе отягощает душу, лишает покоя и уверенности. Душевная тяжесть при перемещении из одного «мира» в другой усугубляется и неумолимым чувством вины перед Ларисой и домашними, которое просыпается во мне уже при посадке в поезд, идущий до Приливска… И это чувство вины портит и загрязняет то радостное успокоение, которое присуще человеку, вернувшемуся из командировки домой.
Мама, конечно, радуется моему возвращению: я знаю, она скучает без меня, теряет душевное равновесие, проистекающее из нашей прочной дружбы-любви. Нет, это не от плохого отношения к ней Ларисы и дочери, они относятся к ней хорошо, проявляют не только положенное к пожилому человеку внимание в бытовых мелочах, но и сердечное тепло. И все-таки мама чувствует себя комфортно только со мной и с моим братом Виталей, живущем в Приливске и раза два-три в месяц приезжающим к нам. Как он говорит, - к детству, к маме это естественно, ведь нам она отдавала себя всегда, подтверждала свою любовь делом, а не на словах. Она видит меня «насквозь» и в этот приезд улавливает мое двойственное состояние; и пытается выяснить, в чем причина. Вот и вчера, выбрав момент, когда мы вдвоем, как бы между прочим полуспрашивает, полуутверждает.
- У тебя все нормально там, в К.? А на работе как?
Я пытаюсь скрыть душевное неспокойствие, хотя разве от нее, от мамочки, скроешь что-нибудь!
- Все хорошо, мамочка! И с делами тоже! А нервничаю, так это потому, что приходится отвечать за многое, взвалил на себя ношу, а теперь бросить нельзя.
Кажется, удалось её убедить хотя бы на время, что все хорошо. Не рассказывать же маме о своих К-х приключениях. Она ярый поборник сохранения семейного очага. Да и зачем маме лишние переживания?
Мы с полчаса беседуем на «интимные» темы (ее здоровье, воспоминания),и я спешу в свой рабочий угол, разобраться с итогами командировки и наметить ближайшие дела. Долго работать не пришлось: передо мною заинтересованное, внимательное лицо Ларисы, пытливый, изучающий взгляд ее серо-зеленых глаз.
- Что-то папочка наш после К. не поговорит с нами, не  пообщается, а бежит от нас в свой рабочий угол!
Мне неловко смотреть ей в глаза: кажется, в них так и светится мое раздвоение, моя неуверенность, моя вина. Особенно тяжело было общаться с ней вчера, сразу после приезда. Сделал упор на хозяйственные дела; вот мол, купил Лере туфли, а тебе кофту шерстяную. Я знаю, эта тема импонирует Ларисе – наседке, Ларисе – хозяйке, Ларисе – прагматику. Нет, она не «шмотница», скорее, наоборот, но проявление во мне хозяйственных позывов приветствует и поощряет. Постепенно неловкость сгладилась и ночью я уже старался, причем совершенно искренне (до чего мы, мужики, подлые!) показать свою мужскую мощь и, забывая о К., страстно шептал: «Ларочка! Ларушечка!» И чувство вины не мешает! Скорее, наоборот, желание загладить эту вину, показать непричастность к «баловству» и та многолетняя любовь – привычка, память тела, воспринимающая Ларису не как стареющую, располневшую жену, а как собирательный образ девушки, молодой жены, а потом женщины, с которой связано мое интимное становление и счастье, усиливают мою постельную ласку и еще крепче связывают нас неразрывными узами. Поэтому в ответ на Ларисыно заигрывание (а это, несомненно, заигрывание!) я бросаю дела, и мы обсуждаем, как провести приближающийся выходной.
- Геннадий Алексеевич, вы не одолжите рублей двадцать до стипендии, - у Антона сконфуженный вид,- с квартирным долгом рассчитались и не дотягиваем до денежных поступлений.
Под денежными поступлениями он понимает стипендию, помощь родителей и полставки инженера, которые платит ему КБ за участие в договоре. Трудно живется парню, молодая жена не работает, беременна, снимают комнату у домовладельца. Я даю ему двадцатку из оставшихся у меня «левых» денег – зарплаты в творческой группе. Кстати, напоминает о себе приятная необходимость – поездка к Радику в Придонск за очередной «творческой» зарплатой.
В списке творческой группы есть и фамилия Антона, но я ему пока ничего не говорю – пусть будет для него приятная неожиданность!
-Что – то последние значения эффективности пляшут. Давай-ка перепроверим.
Да, есть неточности в некоторых измерениях, и мы их устраняем минут за сорок. Со студентом мне определенно повезло. Антон  звезд с неба не хватает, но ответственно относится к порученному делу, прислушивается к советам,- а как же не прислушиваться, если я руководитель его дипломного проекта!
Дома Лариса встречает меня предостерегающим жестом.
-Тише, наши «дети» уже спят… - Потом смотрит интригующе и спрашивает,- ты ничего не замечаешь?
И только тогда я  обращаю внимание на стоящее чуть ли не передо мной трюмо.
-Не выдержала, купила в мебельном. Теперь еще бы сервант нам, и получится стенка.
Я смотрю на трюмо, на Ларису, целую её. «Родная моя женушка: всю жизнь мы прожили скромно, и никогда ты не напрягала меня на шикарную жизнь…» Теплое чувство перерастает в страстный порыв, я увлекаю Ларису в спальню. И вся прошедшая неделя, и К. , и Вера, и гидропарк  растворяются в страстных стонах Ларисы, её доверчивых, открытых мне глазах, её жарких объятиях…
В Придонске Радик встречает приветливо, и по деловому четко и быстро оформляет нужные бумаги, а бухгалтер, молоденькая девочка (комсомолка, наверное, не без юмора отмечаю про себя),выдает мне причитающуюся сумму на творческий коллектив. Название центра изменилось, он уже не комсомольский штаб, а штаб по трудовым резервам. Меня это мало трогает, мне важно, чтобы он, этот штаб, и дальше посредничал также четко, без  волокиты, как и сейчас. Нет, конечно, я слежу, насколько позволяет время и интерес, за событиями в стране, и общую обстановку представляю. Да и в КБ, как в капле воды, отражаются все нюансы происходящего. События последних месяцев (выступления прибалтов, забастовка шахтеров Кузбасса после I съезда народных депутатов и, как следствие гласности, закон о праве на забастовки, февральские демонстрации в Москве и других  городах в поддержку перестройки, показывают, что  движение в либерализации, к капитализму, как и развал СССР, набирает темпы. А в марте происходят еще более значительные события на этом пути: выходит закон, об институте частной собственности, парламент Литвы провозглашает суверенитет республики, дебатируются многозначащие поправки к Конституции страны о введении многопартийной системы, избирается на III съезде народных депутатов первый президент СССР Горбачев. Цель этих преобразований прозрачная: ослабление позиций КПСС и ее главенствующей роли, влияние на первое лицо в государстве. Время комсомольских штабов заканчивается, об этом и Радик мне сообщил сегодня «по секрету».
- Комсомольский бизнес, Геннадий Алексеевич, преобразуется в новые формы: различные общества, товарищества. Это не только модно, но и безопасно: неизвестно ведь, куда приведет наша перестройка. Впрочем, я догадываюсь куда – к капитализму.
Если комсомольский работник областного масштаба говорит об этом открыто,  думаю я, то это серьезно. Однако моя мысль – скорее констатация факта, а не сопереживание с Радиком. «Я, в конце концов, не комсомольский работник, чтобы посыпать голов пеплом по этому поводу». Но в глубине души шевелится червячок обеспокоенности, нарушающий внутреннюю комфортность. С раскрепощением экономики появилась и у меня возможность зарабатывать в творческом коллективе в несколько раз больше, чем дает мне мой оклад вместе с кандидатской добавкой. Но все же я – «дитя социализма», пусть искаженного, и смена экономической формации от более прогрессивной к менее (в этом я убежден!) вызывает у меня естественную настороженность. Впрочем, убедиться в губительном влиянии капитализма на души у меня будет возможность, и об этом я расскажу позднее. Тревогу вызывает  и то, кто делает этот поворот к капитализму; за примером ходить далеко не надо: Плетнев и «компания» у  меня перед глазами! Мой экспресс – анализ выливается в тривиальное утешение Радика.
- Не падай духом, Радик! Может быть, будем еще жить при социализме «с человеческим лицом».
Утешение звучит уныло и неубедительно. Но более всего меня поражает его ответ.
- А зачем падать духом? Станем предпринимателями, капиталистами, будем жить красиво!
Я ищу в его взгляде, лице хотя бы намек на шутку, несерьезность, но не нахожу. И вдруг приходит трезвая, холодная как айсберг, мысль. «А ведь они и будут капиталистами! Уже сейчас финансы, недвижимость, оборудование прибирают к рукам».Какие же моральные устои двигали и двигают ими, если так легко меняют мировоззрение? Выходит, никаких моральных устоев и не было? Вот они, будущие хозяева жизни будущей страны! Да еще новые, молодые энергичные вроде Плетнева, Кислицкого, Воронкова. Эти, пожалуй, позубастее будут. Смотри-ка, как они развернулись в КБ, только перья летят! В какие-то три месяца совершили тихую революцию, и все под новейшими лозунгами Пети Вольского и его соратников. Уже ходят слухи об оставшихся, на счету КБ миллионах, которые запущены в коммерческую сферу «купи, продай». В конце концов, те и другие сольются в одну очень милую компанию, ведь интересы у них будут близки – сохранить и умножить капитал.
И все-таки мысли мои не злы, нет осознания своей позиции и желания бороться с ними, новыми хозяевами жизни. Да и откуда ей взяться, решимости, если я и сам, как говорит Лариса – витающий в облаках, заразился духом наживы! И чувствую запах больших денег и небывалые, - по сравнению с прошлым небогатым инженерным житьем - бытьем, - возможности! Он, этот дух, толкает меня к мелким подлостям; например: а не уменьшить ли зарплату других членов творческого коллектива в свою польз? «В конце концов, я тяну всю эту телегу под названием НИР,»- стараюсь заглушить выступающую против несправедливости недремлющую свою совесть. Правда, сейчас, когда у меня в дипломате около десяти тысяч рублей, из которых три с половиной мои, самобичевание сдает позиции. Еще бы: двенадцать моих месячных окладов – не фунт изюма! Это впечатляет и давит на психику, поворачивая ее в сторону простейшей рыночной логики – для обогащения все средства хороши! «Ладно, Радик, дерзай! Плыви к манящим берегам богатства и могущества! – продолжаю я разговор с комсомольским вожаком в электричке. – А что достанется нам? Поживем – увидим…» В глубине души надеюсь на свои способности, на свое умение приспосабливаться к условиям жизни, все – таки - есть опыт тяжелых военных и послевоенных лет. Пусть это были детские и юношеские годы, но – выжили, выдюжили. Сейчас, когда настало время, на мой взгляд, благоприятное для людей грамотных, энергичных, пробивных (к таким отношу и себя), мне удастся вписаться в рамки этого нового времени. Даже получится отрывать кусок на хлеб с маслом у разбойников типа Плетнева и иже с ними.
… Время до окончания второго этапа работ по договору пронеслось, как один день. Пришлось перелопатить кучу разнообразных дел, не считая двух поездок в Мн. и в Москву. В НИИ материалов я отвез новые подложки и зарплату Валере и Федору и, конечно, забрал готовые подложки с преобразователя. Деньги получили они вроде бы и небольшие, однако в два – три раза больше зарплаты. Реакция Валеры и Федора была явно в пользу продолжения нашего сотрудничества. Они убедились в надежности моих обещаний, и Валера выразил это прямо, без обиняков.
- Гена, ты – мужик! У меня как раз полнейший ноль в домашней кассе, а до получки целая неделя! Честно сказать, мы не надеялись так быстро видеть, точнее, пощупать реальные плоды нашего труда!
- Не хочешь ли ты сказать, что и подложки – еще не готовы, маэстро? – разволновался я: надо же было нестись в Мн.без предварительного телефонного звонка!
Валера хитро щурится, Кравцов непроницаем, молчит, затягиваясь фирменной сигаретой производства Придонской табачной фабрики.
- Ты держишь нас за лодырей, которые и горазды только деньги получать? – Валера с удовольствием вдыхает аромат Придонского табака. – Нам твои десять подложек протащить по техпроцессу – раз плюнуть! Правда, пришлось немного повозиться с приспособлениями, размеры подложек нестандартные. Держи свои преобразователи! – Он достает из кармана пластмассовую коробочку с аккуратно уложенными подложками, разделенными салфетками. – Все путем, проверили толщины и сопротивление пленок, отсутствие перемычек между элементами преобразователей.
«С этими ребятами можно горы своротить! Когда дойдет очередь до серии, внедрять нужно только у них (серия – массовое производство),» - с такой уверенностью отдаю им новые подложки со сформированными в университете волноводами, хочется сравнить К-е и Мн-е волноводы. В Москве я плотно поработал с Володей Коротковым по методике измерения характеристик преобразователей и настройке оптического луча. У Короткова оказалось уникальное приспособление настройки. «В Союзе таких всего три штуки, - похвастал Володя. – Можно ловить десятые доли градуса». Попробовал я и сам настроить прибор, оказалось не так просто: кроме соблюдения инструкции нужен еще какой-то сверхопыт, что ли, чутье, чтобы «нащупать» нужное положение подложки по отношению к лучу. Провозившись полчаса, не мог добиться успеха, вытирая вспотевший лоб, думаю: «Не обойтись на этапе отладки измерений без Короткова». Здесь, в Москве, мне в полной мере представилась сложность решаемой нашим маленьким коллективом задачи. Сколько еще нужно перечитать, перепробовать вариантов и методик! Но отступать некуда, я должен всем овладеть, я должен выполнить разработку! Она дает возможность хорошо заработать, но нужно показать Дальцевой, что мы чего-то стоим. А показать можно только делом, «живым», работающим изделием. Ко всему прочему, азарт разработчика уже увлек  меня, моя ищущая сущность напала, если можно так сказать, на «золотую жилу» новых для меня оптических процессов, явлений. Я как бы перехожу с уровня электронных познаний о микромире к уровню фотонному (фотоны – частицы световые), имеющему более высокие частоты колебаний и возможности взаимодействия с другими земными объектами. Наверное, переход этот не случаен, я как бы двигаюсь по пути познания новых, более тонких форм материи, к неизведанным реальностям и истинам…
Итак, остается десять дней до сдачи второго этапа, а мы еще не приступили к измерениям подложек с преобразователями, потому что подложки лежат в опытном производстве в ожидании сборки их на измерительную тару. Участком сборки командует мой хороший друг Коля Глебов, но у них большой наплыв военных изделий, и он  не может отвлечься на мои подложки, хотя, кроме дружеского «спасибо» ему маячат деньги, обещанные мной по линии творческого коллектива.
С организацией стенда для измерений тоже не все гладко. Опыта в радио - измерениях у нас с Антоном маловато, приходится много консультироваться с нашими КБ-шными асами. А если учесть, что и оборудование потребовалось специальное, то понятными станут наши медленные темпы в подготовке рабочего места для измерений. Прекрасно понимаю, что основной наш «товар» - действующие образцы преобразователей. Конечно, важны и скорректированные чертежи устройства, и расчеты характеристик передающей части устройства – а ее нам изготовить и представить заказчику нужно в следующем этапе. Но эти вопросы решаются без особых проблем нашим конструкторам Катей Кисленко и «теоретиком» Нелей Лемешевой.
Пора приступать и к подготовке отчета, этого «пропуска» к защите этапа. Его план я как раз его заканчивал, когда сотрудники отдела стали уходить на перерыв. И я бегу в буфет. Он открыт недавно – в русле новых, рыночных отношений. Он небольшой, но уютный, с миниатюрной кухонькой, где готовят вкусные бифштексы с картофельным пюре, яичницу и еще несколько вторых блюд. Мой завтрак – бифштекс, полстакана сметаны и кофе с булочкой.
- Можно присесть?
К небольшому столику подсаживается Тимофей Гроднянский, красивый с небольшой ухоженой бородкой, еврей, или Тиша, так зовет его вся КБ-ская  братия. Он руководит спец- лабораторией  на правах отдела, которая  ведет договора начальника КБ, правда, сейчас работы у него тоже почти нет, как и денег. Я знаю Тишу только по выступлениям на собраниях, совещаниях и заседаниях ученого совета. Он, как ни странно, не поддерживает нападок Кислицкого и компании на начальника КБ, наоборот, оппонирует им, может быть, потому, что связан с Петренко работой, да к тому же раньше они работали в одном отделе. Уже одно это вызывает меня к нем приязнь, и сейчас я улыбкой киваю.
-Конечно, присаживайтесь! Тем более у нас в вами набор блюд одинаковый!
Тиша оценил шутку, рассмеялся.
-А что же брать у нас в буфете, как не фирменное блюдо- бифштекс?- И продолжал в перерыве между бифштексом и сметаной.- Мне сказали, у вас затруднения с  измерениями?
-Да, есть маленько. Мы же технологи, а Воронкову не до меня, он зашился в своих работах.
Тиша одарил меня мудрым, все понимающим взглядом.
-Есть предложение. У нас оказался не у дел хороший молодой инженер- схемщик; с деньгами у нас напряженка, не могу обеспечить ему даже половины ставки. И отпускать не хочется, ведь нужен будет, как только деньги появятся. Может быть, возьмете его временно на полставки к себе на договор? Он вам хорошо поможет с измерениями, ручаюсь.
Он знал, этот тихий Тиша, он был уверен, что я не откажусь! И действительно, отказываться мне не резон: за несчастные восемьдесят рублей я облегчу себе жизнь и ускорю проведение таких нужных мне измерений. Мы «ударили по рукам», и Сережа Новиков активно включился в работу: Коля Глебов нашел – таки окно, смонтировал наши подложки, и они лежат уже два дня в ожидании измерений. Сережа действительно оказался толковым инженером. Пожимая руку Гроднянскому, я не подозревал, как тесно свяжут нас дни грядущие.
…Опять я шагаю по главной улице К., выискивая изменения, происшедшие с прошлого моего приезда, впитывая гамму многоцветных нарядов у заполняющих ее людей. По преданию, первое крещение на Руси (не то, эпохальное, организованное князем Владимиром) состоялось на этой улице, и названной-то в честь этого предварительного крещения. Здесь зарождалось православие, фундамент, скрепивший братские славянские народы – русский, украинский и белорусский. Я люблю бывать на этой улице и могу пройти ее из конца в конец несколько раз, любуясь и старыми, исторически ценными постройками, и новыми, современными шедеврами архитектуры. Почему-то здесь особенно чувствуется близость духовная и историческая К., Москвы и Мн.. Может быть, судьба не случайно дает мне возможность многократно, часто в течение одной командировки посещать эти три города – побратима, три славянские столицы?... Как - будто дается шанс осознать единство славянских народов, чтобы подняться над нынешними событиями ломки и грядущего хаоса, наступающими на страну под названием Союз Советских Социалистических Республик?.. И даже грешная любовь украинки ко мне кажется символичной…
В этот раз я проявил предусмотрительность, позвонил из Приливска Раисе Федоровне, у которой квартировал с ребятами – армянами в позапрошлый приезд, и «зафрахтовал» ее квартиру полностью. По стоимости это немного больше, чем мои квартирные, но зато какой комфорт и свобода! И хотя даже от себя самого скрываю подленькую мысль, учитываю возможность пригласить Веру в гости и оказать ей достойный прием… Я уже позвонил ей на работу, предложил не посещать сегодня гидропарк и искать приют в отдельно взятой квартире, в шикарном районе Левобережья.
- Ты прямо – таки угадал! Сегодня я могу закончить работ пораньше.
- Так я подъеду к тебе на работу?
- Не надо, не хочу тебя утомлять? Тi мене нужен здоровый и веселий! Жди мене лучше у остановки метро на Левобережье. Буду пiсля работы спешить к тебе, лететь к тебе на крыльях! Если бы ты знал, як я рада, що мы будем вдвоем! И можем говорить спокойно, скiльки захотим. И можем молчать, и все можем…
Я по достоинству оценил замечательную Верину способность «говорить». Когда мы вдвоем, она может вести долгий, интересный разговор, рассказывая о детях, о своей молодости, выспрашивая и вовлекая в разговор меня. Диапазон ее рассуждений удивляет меня; он пляшет от самых обыденных вещей до философских истин и выводов, к которым Вера приходит просто и неожиданно. Например, вспоминая, как она взяла на воспитание племянника Диму, потерявшего мать и отца, Вера, - когда я отметил благородство ее поступка просто и буднично  ответила: «А разве ты поступил бы по другому, если бы твой племянник остался без родителей? Творить добро – це ж главное в жизни, тем более для своих близких.»
Я танцую внизу  у гостиницы, напротив остановки метро, чтобы согреться. Погода - типичная мартовская, прошедший недавно снег пасует перед подступившим мартовским теплом и начинает таять снизу. Ступая в такой снег ногой, не знаешь, куда угодишь: в снежное мокрое месиво, или невидимую сверху лужу. Кое- где проглядывает грязно- черные островки обнажившейся земли, отчего окружающий пейзаж вызывает ощущение неуютности. Хочется забиться в тихую, теплую комнату с мягким светом светильника и наслаждаться покоем и уютом.
Танцую уже с полчаса, а Веры нет. Наверное, задерживается не по своей вине, работа есть работа. Чтобы согреться, просматриваю витрины многочисленных ларьков у гостиницы, в одном из них покупаю печенья к чаю. Остальное все есть, я же съездил в гидропарк, взял там курицу- гриль с перчиком и соленых огурцов, несколько апельсинов и конфеты. Все это, включая бутылку вина и вареный картофель, ждет нас в квартире. Проходит еще пятнадцать минут. Решаю: «Надо ехать к ресторану»,- и мчусь к остановке метро. И вижу выходящую из вагона Веру. Но выходит она как - то неловко, медленно. Бледное лицо и лихорадочный блеск в ее глазах говорят о нездоровом состоянии. Она пытается улыбаться, тянется ко мне, чтобы не упасть, и полуговорит, полушепчет.
-Принимай мене, больную, Гена… Задержалась трошки. Спускаемся по ступенькам, я крепко держу Веру за руку.
-Что-нибудь на работе?
-Нет, просто нездоровилось немного…
-Вера, ты не договариваешь! Плохо было?
Ей не хочется показать себя слабой, беспомощной, не любит она жалеть себя. Но я настаиваю.
-Ладно, разповидаю тобi, що зi мною случилось… Помнишь, рассказывала тебе про рану мою зашитую? Так вот, сейчас она мне покоя не дает, бывают приступы слабости, теряю сознание… И сегодня опрокинулась прямо у мойки. Девчата отходили, «скорую» вызывали.
-Ну, зачем же ты поехала сюда? Нужно было домой, покой нужен, уход.
Вера улыбается вымученной улыбкой.
- Покойней, чем с тобой, мне ни с кем не будет… А уход… Ты же за мной поухаживаешь, коханий?
Это ее безграничное доверие вызывает у меня ответный порыв,  мне кажется, что с обостренной жалостью смешивается любовное чувство к ней. «Любить сразу двоих можно ли?» - осаживаю себя мысленно. Но сейчас главное – довести Веру до квартиры, дать ей отдохнуть, прийти в себя. Мы уже прошли магазин – универсам и, утопая в снежно – водяной хляби, медленно, небольшими шажками продвигаемся по тополиной аллеи. Постоянно соскальзываем с узковатой асфальтированной дорожки, проваливаемся в ямины у края дорожки. Вера повисла на моей руке, ей вдвойне тяжелее преодолевать в общем-то небольшое, метров триста, расстояние до дома – девятиэтажки, где наш приют. Я пытаюсь ее отвлекать разговором, настолько же неуместным в данной ситуации, насколько и необходимым для поднятия ее духа, да и своего тоже.
- Нельзя больше откладывать операцию, нужно немедленно лечь в больницу. А сейчас доберемся до места и вызовем «скорую»,- приговариваю я, пытаясь максимально помочь Вере и облегчить ей продвижение по коварной дорожке. Вдруг Верина нога попадает в яму, она оскальзывается и падает в снежную жижу, увлекая меня за собой. Я падаю на нее, понимаю, что моя тяжесть отнюдь не улучшает ее и без того тяжелое состояние. Выбраться на дорожку и встать на ноги удается не сразу. До «нашей» девятиэтажки – метров десять, вот она перед нами, двустворчатая входная дверь в подъезд. К счастью, начинается уложенная плиткой и очищенная от снега площадка перед домом с двумя скамьями. Последним отчаянным усилием усаживаю Веру на одну из них.
- Все, добрались практически. Как ты?
- Зараз, рiдний мiй, передохнем, и поднимемся в твои хоромы, -  Веры хватает еще силы воли шутить.
Минут пять отдыхаем на скамье, эти пять минут  на свежем воздухе взбадривают Веру, она прихорашивается и приказывает.
-Веди меня в свои апартаменты. Кажется, мене лучше. Эти приступы такие странные:  схватит, зразу все онемеет. А потiм неожиданно проходит.
Когда мы добрались до квартиры, разделись и отдохнули, Вера прибодрилась, прошлась по квартире. Ей стало лучше, это я понял, когда на мое предложение вызвать врача она махнула рукой и предложила садиться за стол.
-Есть хочу.
Настроение и у меня поднялось, а Вера, осмотрев кровати, многообещающе пошутила.
-Будем спати сiогоднi на всех кроватях по очереди!
А я, зараженный иллюзией короткого совместного уюта, наливаю в рюмки спиртное.
-Может тебе не нужно?
-Нi, наливай маленько.
После двух рюмок показалось, что я –свободный мужчина, и наша связь с Верой – законна, не греховна. Мы потягиваем вино из хрустальных рюмок, конфискованных на время из серванта Раисы Федоровны, влюбленно Вера смотрит на меня, а я зажигаюсь желанием, сильным и нестерпимым. С трудом сдерживаю себя, понимая, как некстати ей сейчас любовные игры…
-Ты отдохни, поспи. Нужно силы восстановить после ужина, укладываю Веру на самую удобную кровать у окна, а сам направляюсь на кухню, тщательно вымываю каждую тарелку, ложку, вилку. Да и куда мне спешить? Ведь ясно, что придется свои желания попридержать. Как видно, плохо я еще изучил Веру- самку, Веру- женщину; только успеваю управиться, а она уже зовет меня к себе, и в голосе ее звучит неприкрытый призыв, тот нежный, таинственный призыв самки, в который вкладывается не только истинно физическое вожделение, но и выработанный тысячелетиями инстинкт тяги более слабой половины человечества к более сильной, к повелителю своему.
-Гена, гарний мiй, иди до мене…
Свой призыв Вера сопровождает не менее призывным взглядом, щеки ее порозовели, глаза блестят, я физически ощущаю, как нетерпение овладевает ею. И забываю, что минуту назад хотел избавить Веру от домогательств. Нам хватает минуты, чтобы сбросить с себя одежду, и мы отдаемся друг другу со всем жаром нашей запретной страсти. Вера нетерпелива, горяча, накал любовного чувства у нее высок и недлителен, как взрыв, она мгновенно отдает себя и, не выпуская меня из объятий, откидывается на подушку для отдыха, такого же недолгого, как и взрыв близости. С Ларисой у нас это всегда бывает спокойнее и небыстро: она менее эмоциональна, зажигается с трудом и не любит повторений… Поэтому я ошарашен и опьянен Вериной жадностью и ненасытностью, вот уж поистине запретный плод… Я удивляюсь своими любовными возможностями: откликаюсь на каждый новый призыв Веры и не «ударяю в грязь лицом». Но мне хочется большего, я жажду разнообразия. Когда Вера обцеловывает меня и добирается до интимного места, прошу ее попробовать прием, который уже начал пропагандироваться носителями западной «культуры» в журналах, фотографиях, на экране. Интерес к этому необычному интимному приему проявлял и я, но Лариса не позволяла этих, как она говорит, «б…х штучек».
Я понял, насколько оказалась оскорбительной для Веры эта просьба, когда она, прекратив целовать меня, села молча на край кровати. Во мне еще кипела мальчишеская обида,- не дали мальчику игрушку! Но через минуту дошло: она поняла эту просьбу, как обращение к гулящей, развратной женщине и сильно обиделась.
- Гена, ты, мабуть, образился на мене… Но не можу це робити, разумiеш? Не можу и все! Хиба ж нам погано с тобой, хиба ж нам нужны какие-то выкрутасы?
Нет, обида еще не прошла, но я переламываю себя и почти искренне прошу прощения, правда, мысленно не соглашаясь с ней: «Ну что тут такого? Ведь любит же!».
А потом мы лежим рядом и говорим о многом. Вернее, говорит Вера, а я ей поддакиваю, отвечаю на вопросы и слушаю ее откровения. Думаю, что мы бы в супружестве с ней жили мирно и спокойно, настолько она кажется разумной, покладистой и ласковой. Но мысль такая обязательно предваряется словосочетанием «если бы», я знаю: как бы хорошо мне с Верой не было, я не смогу сменить жену… Рассказчик Вера интересный и способный затронуть в душе собеседника отклик. Беседы с ней мне напоминают мамины «уроки»: без крика, без шума, убедительно и доходчиво доносила нам она лучшие жизненные заповеди и истины.
В эту ночь Вера рассказала мне о несостоявшемся своем замужестве в восемнадцать лет.
- А дiло было так. Приехал в отпуск к соседке племянник, молодой ученый, по части животной, працювал в заповеднике на юге. Сам высокий, чернобровый, глаза голубые, ну, гарний хлопець. А головне – характер золотой: спокойный, отзывчивый. И насчет спиртного строгий. Было мне с ним хорошо и просто. Тiльки не подумай, ничего у нас с ним такого не было, сам знаешь, як в ту годину дiвки блюли себя. Пригласил вiн мене с мамой погостить у него в заповеднике, поехали. Видел бы ты, красота какая. Все ухожено, и в то же время природа не порченая. Пробыли мы пять дней, и я вже готова была замуж за него идти. Да мама восстала, я и пикнуть не посмела, уехали домой…
- Какую же причину мама выдвинула?
Вера устремила взгляд в полоток, - и, казалось,- смотрит в прошлое, в юность свою.
- Дуже просто: молода, мол, ще, посиди в дiвках. Зараз захожу к ней, вспомним то время – жалеет, що так распорядилась моей долей…
И переводит разговор в русло наших с ней отношений, прижимаясь всем телом и целуя меня, шепчет.
- Но Господь дал менi шматочек щастя на старости лiт, послал тебе з далекого Приливска… И молю я Його, щоб щасте це грiшно тривалося довже… Да, перебивая себя, озабоченно посмотрела на меня,- завтра у нас вiльний день, и мы повиннi сходити в церковь.Ти не против?
Вопрос застал меня врасплох. Честно говоря, со времени своего позднего, в тридцать три года крещения я считанное число раз бывал в храмах, и то, скорее из-за любознательности, или во время экскурсий. Бывая там, чувствовал невольную скованность и уважение к традициям наших предков, и не более. Вере я не мог отказать, к тому же подумал, что можно посещением храма как-то покаяться в нашем с Верой грехе.
- Конечно, сходим. Как только встанем, покушаем и – сразу в церковь, - заверил я Веру на сон грядущий.
Как хорошо, что сегодня не нужно бежать на работу! Наскоро соорудив завтрак из оставшихся припасов, щекочу спичкой у Веры за ушком, она испуганно вскакивает.
- Що, що такое?- увидев мое радостное лицо, улыбается, обнимает меня и бежит умываться. Завтрак проходит весело, Вера отдохнула, набралась сил, к ней вернулась природная жизнерадостность и энергия. Она засыпает меня новостями, шутками, анекдотами.
- Знаешь последнюю новость? Женя – помнишь ресторан? – нашла себе друга – Петю. У него жена больная лежачая, он за ней ухаживает уже пять лет. Женя с ним познакомилась в гидропарке. Видел бы ты их: такая классная пара, строят общие планы, собираются летом под Полтаву, город такой, у него там родня. Может, останутся жить…
-А жена как  же?
-Дочка уже взрослая, будет с нею.
Вера на минуту задумалась.
-Коли б нам з тобою теж залишитися туда… Там можна будиночек зняти… А можна остаться ухаживать за якой – небудь бабулею… Яки там сады, яка гарна земля!
Вера бросала мне вызов: готов ли я к решительной перемене своей жизни. Конечно, я не готов. Но могу ли обижать Веру отказом, когда она лепиться душой ко мне, да и мне хорошо с ней здесь, в К. (о Приливске сейчас лучше не думать!).
-А как же ты расстанешься с детьми? – это для нее больной вопрос, я знаю.- Да и я могу ли нарушать покой мамы, придется везти ее под Полтаву. А для старого человека переезд, сама знаешь. Хотя я хотел бы поехать,- решил в конце соврать я.
Я понял, что попал в «яблочко». Не так просто уехать ей, бросив мужа, на это надо решиться. А главное, как ей оставить детей, особенно Людочку, только – только выходящую на большак самостоятельной жизни.
Размякшую вчера снежную жижу прихватило морозцем, приветливо проглядывает солнышко, и Вера совсем ожила. Глаза ее заиграли задорными, смешливыми огоньками, она начала подтрунивать надо мной. Мы вспомнили, как вчера упали и не могли подняться. Сегодня это нас смешит, и тягостная неуютность вчерашней дороги к дому нашей встречи обернулась сегодня веселой прогулкой между рядами высоких тополей.
- В какую церковь идем?
- Конечно, во Владимирский, наш главный собору, куда ж ще! Це ж центральный храм, а сьогоднi воскресная служба, сам Владыко К-й будет ее вести.- И потянула меня за рукав,- давай-ка, дружок, веселее топай, служба уже идет.
Наконец, мы добираемся до храма. Владыко, облаченный в праздничную ризу в окружении священнослужителей ведет службу. Вера крестится вместе со всеми, приглашая и меня следовать ее примеру. Мне приходилось креститься только во время собственного крещения, сейчас же испытываю смущение, перемешанное с ложным стыдом. К тому же не знаю, как правильно креститься. Вера настойчиво шепчет: «Крестись! Крестись!». Перекрестился, и сразу стало легко и не стыдно. Смотрю на Веру. Глаза ее завлажнели и по щеке скатилась слеза. В эти минуты во мне зародились строки:

Легко душе в соборе старом-
Она парит у куполов
И ждет, в восторге небывалом,
Спасенья и надежды слов.
Наплывы музыки небесной
Покоят возбужденный дух,
И плоть легка, и чувствам тесно,
Все ловит обостренный слух…
После службы мы вкусно и дешево пообедали в столовой неподалеку от собора.
- А зараз веди мене по городу, щоб жирок порастрясти.
И мы пошли бродить, благо улицы в центре очищены от снега. Сегодня месяц март решил не на шутку доказать, что он – месяц весенний, и солнечные лучи весело пляшут на стволах каштанов, витринах многочисленных магазинов. В один из них, промтоварный, заманивает меня Вера и робко намекает о своем давнем желании – сменить порядком обносившуюся сумочку, которой, по ее словам «годков как бы не десять». Я выбираю среднюю по цене, довольно практичную, но без особого шика. Считаю свой выбор удачным, но Вера внимательно обсматривает «мою» сумочку, берет другую, пошикарнее, но и дороже в полтора раза. Ясно, ей пришлась по душе эта, подороже. Но скромность не позволяет высказать свое мнение, она ждет надеясь на мою сообразительность. Не дождавшись, делает веселое лицо, просит  меня заплатить за сумку, выбранную мной.
Гуляние наше продолжается вдали от центра, по тихим, аккуратным улочкам К., Вера рассказывает о детях, о своей жизни.
- Андрюша с Танечкой як голубки друг с другом, все время вместе. Но знаешь, Андрюша все равно находит время, щоб неньку приласкать, доброе слово шепнуть. И Таня такая ласковая. Тiльки беда: с ребенком у них не заладилось, беременела Танечка, да не доносила, мертвенький родился…
- Тесно вам?
- Та нi, у нас трехкомнатная все ж – таки.
- Но ведь и вас немало.
- Це так. Ну, Андрюша с Танечкой в одной комнате. Мы с Людочкой в другой. А в третьей – Вася с батькой своим, щоб ему пусто было!
Вера прерывает себя вопросом,
- В гидропарк зайдем?
- Конечно! И разговора нет.
Гидропарк становится для меня материализованной страной грез, страной радостной, непохожей на неуютную, порою злую жизнь за его пределами. Здесь нет повседневных забот и неурядиц, здесь человек человеку – друг и собеседник, и коллега в легкой выпивке, и компаньон в песне и танцах. Мне кажется, даже не будь Веры, я был бы одним из первейших ревнителей гидропарка и дружеских сходок в нем. Это сказочная страна, где каждый уголок мне знаком по совместным сборищам, или по нашим с Верой уединенным беседам и объятиям. Здесь же наиболее полно и по существу я знакомлюсь с этим великим городом. Не в туристических экскурсиях или осмотрах достопримечательностей, а живу частицей его повседневной жизни. В гидропарке общаюсь с городом, наблюдая разлившуюся широким полотном реку, лесные массивы, укрывающие тайны монастыря и городские приметы на правом берегу реки. Я общаюсь с этим городом через небесную высь, усеянную звездами вечером и блистающую голубой бесконечностью днем. Я общаюсь с ним через Веру, типичного представителя трудового К., знающую все уголки его и закоулки. Я даже не могу ответить на вопрос: пошел бы я на любовную связь, случись встреча с Верой не в этом блистательном городе моих предков по маме…
Обстановка в гидропарке сразу настроила нас на веселую волну. Собрались все знакомые: Галя с Юрой, Женя с Петей, Лида и, конечно, Рая с Манюней. У Жени с Петей обозначился праздник – окончание ремонта в квартире, и по этому случаю у них «было». За закуской дело не стало, кафе работали, да и мы с Верой прихватили немного снеди в столовой. Наша шумная компания заполнило уголок никогда не пустующего в эти часы столика под навесом, и завертелось колесо веселой импровизированной вечеринки на свежем воздухе! Наши предыдущие встречи не прошли даром: мы неплохо спелись и репертуар более или менее определился. Особое внимание уделяем украинским песням, я сам очень люблю их. Мама до сих пор еще нет – нет, да исполнит «Карие очи», «Стоит гора…», в молодости у нее был замечательный голос.
Новая песня, и тут обнаруживаю отсутствие Веры. Поискал глазами: она разговаривает с кем-то, собеседника скрывает ствол старого могучего каштана. По движениям Веры и выражению ее лица понял, что разговор не очень приятный. Неожиданно Вера быстро пошла к нам, собеседник за ней. Я узнал его – Саша аккордеонист! Он бросился к Вере и, схватив за руку, потянул назад, размахивая свободной рукой и громко выкрикивая что-то. Можно было уловить отдельные слова: «Забыла…?», «Лучше меня?». Песня оборвалось, все обернулись в их сторону. Никто не двинулся с места, ждали моей реакции. Наступил, как говорят, момент истины: нужно решить сейчас, немедленно,- кавалер я Вере, или случайный знакомый. Я метнулся к Александру, который обхватил Веру уже двумя руками и почти тащил к каштану. Когда подбежал к ним, он стоял ко мне спиной. Я обхватил его правой рукой за шею, слегка придавил, одновременно левой стараясь оторвать его от Веры. Он отпустил её и резко повернулся ко мне.
-А, женишок! Привет! Сколько зим, сколько лет!
-В чем дело? Да как ты можешь хватать и тащить женщину, если она не хочет с тобой разговаривать?
-Слушай, ты, приезжий! Раньше-то хотела!
Последние слова прозвучали как-то грустно, жалобно, Александр, пьяно покачиваясь, пытался остановить взгляд на мне.
-Короче, давай поговорим! Может, не будешь защищать ее, с… этакую!
-Давай, только отойдем подальше.
Мы подошли к каштану. Александр оперся спиной о ствол, и прерывая свою речь ругательствами, зачастил.
-Ты знаешь, что я на неё права имею?
Вера пыталась бежать к нам, выкрикивая. - Гена, не слушай его! Не хочу с ним иметь никаких дел, слышишь?!- Но ее удерживали, успокаивали подруги: «Пусть поговорят! Все равно им нужно когда-то выяснить отношения».
-Почему же ты имеешь права?- спросил я, стараясь сохранять спокойствие, хотя во мне уже просыпался не на шутку боевой зуд.
-Была она со мной не раз, понимаешь, как с мужиком! Хорошо она… любит, я тебе скажу! Пусть расскажет тебе, как ей со мной было хорошо!
Шальная волна неуправляемого гнева накатила на меня, и - больше ничего, кроме желания расквасить эту пьяную физиономию! Не помню , сколько ударов и куда нанес я Сашке, только каким-то чужим,  не своим зрением  зафиксировал его падение, и тут же услышал истошный крик Раи.- Милиция!
В следующий момент я уже пришел в себя и почувствовал лихорадочно- цепкие пальцы на своем локте и взволнованный шепот- крик Веры.
-Гена, бежим! Не хватало тебе еще попасть «на сутки».
Мы рысью припустили по боковой дорожке и, убежав подальше за кустарники, смогли отдышаться. Вера была бледна и, вероятно, не столько из-за происшедшей сцены и быстрого бега, сколько от неминуемо предстоящего объяснения со мной. В том, что оно состоится, сомнений  неё не оставалось. А я? Вначале вспыхнувшее пламя мужского самолюбия (так, значит, вот оно как? А сколько еще, кроме Сашки, их было?) слабело, уступая место рассуждению и трезвом анализу. Ведь сразу же Вера показала Сашке, что все кончено, в первую нашу встречу с ней. А ее искренность и святящиеся любовью и страстью глаза? А что имела она связь с ним до меня, так могу ли я предъявлять претензии? И, наконец, я- то, я могу сказать, что наша связь с ней - перелом судьбы, а не мое любовное увлечение, которое попытаюсь скрыть от Ларисы? А Верины глаза близко и взволнованно ждали, когда обрушится поток упреков, может быть, даже оскорблений. Или слова типа «Знать тебя больше не желаю!». Но изменившееся выражение ее лица показала, насколько неожиданным оказалось для нее дальнейшее развитие событий.
-Вера, тебе хорошо со мной?
-Да… Дуже…
-Значит, не надо пережевывать все это. Ничего не объясняй, и будем считать, что этой сцены не было. Да?
-Да…
Всхлипывая от нахлынувших сложных чувств, в которые вплеталась и обида за пережитое  недавно унижение, и благодарность за попытку защитить ее честь, и, главное, радость за счастливый исход этой неприятности,- Вера прильнула ко мне, как маленькая, обиженная сверстниками девочка, и целовала, и шептала нежности- признания. А мне стало не по себе: я понял, какое огромное место занимают в ее жизни отношения со мной, да и я сам, как таковой. Серьезность ее чувства была несоизмерима с моим влечением…
… Когда, удачно защитив этап, я уезжал из К., мне казалось, что наши отношения с Верой повзрослели. Она любит меня, а я … не хочу обрывать эту связь, хотя ежеминутно и ежечасно чувствую греховность и хрупкость ее. Отчего и внутренний стыд, и вина перед Ларисой- постоянны… Но и Вера, и гидропарк, и поездки в К. остаются интересными, захватывающими значительно часть моих мыслей и переживаний…























+++++++++










Часть вторая.

 
Ночь пятая

В эту ночь душа Веры продолжает свой полет по райским кущам и была далека от всего земного. Остается ей пожелать главного для нее сейчас словами молитвы к одному из святых… «Помоги прейти непреткновенного воздушные мытарства и молитвами твоими избави вечного осуждения». А мысли мои невольно обращаются к дальнейшим событиям, происшедшим после моей мартовской поездки в К.
…Весна этого года будоражит всех новыми поворотами в жизни страны. Политика Горбачева, основанная на послаблении державных «удил» и расслаблении власти государства, на мягких формах экономических отношений в обществе, вместе с положительным эффектом высвобождала и неучитываемые ранее силы, в том числе и криминального характера. Так называемая свобода, в том числе «предпринимательская», проявила уже и разрушительное свое действие, распеваемое и рекламируемое «свободными» средствами массовой информации. Теперь все можно, возвещают они. Можно менять порядки и способы в сторону полукриминальных методов, призывать к изменению социального устройства, разделению государства, дележу-грабительскому - заработанного всем народом добра. Силы внутренние и внешние, заинтересованные не столько в торжестве полной свободы (хотя и выставляемой ими, как основной цели), сколько в достижении своих корыстных интересов, тем не менее, совершают доброе дело: раскачивают получившую уже пробоины лодку советского бюрократического государства. Им помогает в этом и всеобщая настроенность людей на свободу, демократию. Горбачев, будучи сторонником сохранения Советского Союза и социализма, оказался в положении Алладина, открывшего бутыль с джинном. Приоткрыв заслонку для неудержимого потока «общечеловеческих ценностей», он и рад был бы остановить его, но сила потока так велика, что он становится разменной монетой в этой непростой, мирового масштаба, игре. Те, кто заинтересован в развале страны под эгидой демократических реформ, не могут больше удовлетвориться половинчатыми решениями генсека. Силы же, пытающиеся сохранить старый социалистический строй, приходят в ярость, понимая, как много успел сделать Горбачев в деле ослабления этих порядков. И у первых появляется лидер – Ельцин, поддерживаемый Сахаровым и межрегиональной депутатской группой. У Ельцина, обиженного коммунистами, цель - не только взять реванш, но и получить власть безраздельную. На его стороне молодость, воля, упорство и расположение многих россиян к «общечеловеческим ценностям».
Итак, страна в преддверии новых демократических подвижек, социальных изломов, а я настолько увлечен работой, что даже не задумываюсь о последствиях грядущих изменений лично для меня. Вот, и опять, не успел еще разгрести дела, а Ольга Ивановна «обрывает» телефон, настойчиво просит приехать в К.: в цехе хотят провести измерения образцов с преобразователями и, как выражается мой лучший друг в стане заказчика «набрался целый мешок вопросов, требующих решения и согласования». Уезжать мне сейчас не с руки -  через два месяца сдача очередного этапа, я должен выложить на стол заказчику и показать работу передающей части изделия. Но делать нечего, буду ехать. А работа по этапу? Придется вдохновить своих верных помощников на подвиг, что и делаю незамедлительно в перерыве между подготовкой к поездке и оформлением срочной, на завтра, командировки.
Сосредотачиваясь, оглядываю коллег. Неля, нервно потирая руки, ждет моих последних наставлений с видом человека, готового броситься с высоты моста в быструю реку. Антон, как всегда, внимателен, спокоен. Лера Ивановна, наш «компьютерный стержень», смотрит настороженно, немного с иронией. Для этого у нее есть основания: я давно обещаю подготовить расчетную модель устройства, которую ей надо переложить в реальную программу дл реальной вычислительной машины, установленной у заказчика. Мало того, ей еще предстоит и внедрить эту программу там, а также обучить сотрудников пользоваться ею. Я не математик, и у Леры Ивановны есть основания сомневаться, в том, что я смогу предоставить ей расчетную модель. Плохо вы меня знаете, Лера Ивановна!
В ящике  моего стола лежит готовая модель расчета, подготовленная вместе с Нелей. На немой вопрос Леры Ивановны, - а что же мне делать? – небрежно выбрасываю папку с моделью на стол.
- Лера Ивановна! Не имею больше морального права томить Вас в ожидании материала для работы. В мое отсутствие можете начать работу над программой. К концу этапа мы должны представить ее в отчете и перевести  на диск для стыковки с компьютером Дальцевой.
- Ясно. А если вопросы появятся…
- Нелли Николаевна в курсе, она участвовала в разработке модели. Теперь об эксперименте. Антон Николаевич (отчество добавляю для солидности, ведь он без меня важная фигура в договоре, так как «железки», то бишь, образцы – главное в сдаче этапа), на тебя с Сережей Новиковым ложится ответственность за подготовку образцов. Сейчас главное – добиться эффективного совмещения лазера с волноводным слоем. Для этого используйте приспособление для тонкой подачи, привезенное из университета.
Антон морщит лоб, трет его отчаянно рукой.
- Справимся ли? Задачка непростая, ловить нужно сотые доли миллиметра.
- Ничего, справитесь. В случае чего, консультируйся с Нелей Николаевной, у нее есть опыт работы со светом.
Антон молчит, переваривая предстоящие трудности, кивает. С Нелей у меня разговор короткий, мы понимаем друг друга с полуслова: у нее опыт практической работы по этой тематике, да и еще бесценный груз знаний доцента-физика. Ну, вот и успокоил душу, разбросал нагрузки на своих коллег! Можно ехать туда, где ждут моей помощи заказчики, и где нужно закладывать фундамент для успешного закрытия следующего, третьего этапа. Меня ждут дни нервотрепки, притирки с цеховиками и технологическими заковыками. Но будет у меня там и возможность расслабиться, отключиться от напряженной работы. Где? Конечно, в гидропарке, там друзья, танцы, свобода душевная и… Верно, о ней думаю стыдливо и неопределенно. Семейные отношения, близость Ларисы заглушают воспоминания о Вере и подталкивают к разрыву с ней. Но это в Приливске. Дней несколько назад получил письмо от Веры, до востребования. Я легкомысленно согласился на переписку, будучи совершенно уверенным, что это ни к чему: сам писать не люблю, и опасность попадания к Ларисе информации о моем любовном увлечении возрастает. Письмо толковое и сердечное, в нем она интересуется здоровьем и благополучием членов семьи, рассказывает о своих семейных делах. И только конец письма отводит для личного: «Дорогой Генушка, скучаю по тебе. Даже не верится, що мы ще побачим друг дружку. Мы с девчатами ходили на речку в гидропарке. Я стану посреди пляжа и кричу: «Гена!» Девчата смеются, а мне так грустно… Или читаю стихи твои:
Струны любви, вас настроить непросто,
К нежным напевам слова подобрать!
Стихи эти я как-то прочитал в нашей гидропарковской компании, и Вера взяла их на вооружение; как видно, оказались они близки ее душевному состоянию. Читала она их вдохновенно, восторженно, с выражением. Письмо я уничтожил – как огня боялся, что попадет к Ларисе. Отвечать не стал: зачем, если скоро буду в К.?
…Теплый апрельский вечер в К. Я Наслаждаюсь видом оживающей природы: в робкой зелени деревья гидропарка, веселый перепев птиц, поголубевшее небо. В парке, заполненном гуляющими шумно, весело, всплески песен, музыка. Вера сегодня выходная, и связаться с нею нет возможности; поэтому попытаюсь найти ее здесь, в гидропарке. Уверен, подруги выведут на нее. Но всякий раз приезжая в К., испытываю неуверенность в том, что Вера не изменила своего отношения ко мне. И готовлю во всякий приезд себя к неожиданному повороту событий: меня много дней нет в К., а Вера горячая, темпераментная, постоянно соблазняется искушением отвлечься на близость с кем-нибудь другим. И, несмотря на то, что наши отношения считаю неосновными в сравнении с семьей, эгоистическое мужское начало бунтует против возможности такого течения событий. В этот приезд неуверенность особенно одолевает меня. Да и понятно: приезд негласный, неожиданный, да и весна – пора, когда соблазны особенно велики: весенняя листва, ясное небо, чистый опьяняющий ветерок – все располагает к флирту и неудержимости желаний…
Похаживая по дрожкам парка, внимательно всматриваюсь в женщин, в группы оживленных компаний и…даже в многочисленные пары, гуляющие и отдыхающие на скамьях парка. И – вот удача – около развесистого дуба, уже покрытого мелкими листочками, в отдалении от дорожки, на молодой травке глаза мои выискивают пару, и в этой паре женщина – Вера! Она разговаривает с мужчиной лет около сорока, приземистым, почти одного с нею роста… Характер разговора, судя по жестам и выражениям лиц не похож на интимный, и все-таки сердечко мое неприятно стукнуло: мужчина протягивает руку к Вере, как бы приглашая подойти поближе, но не осмеливается взять ее за руку.
Первое моё побуждение – пройти мимо, сделав вид, что  не заметил их, но тут бесик беспокойства закрался в меня: а если призывы мужчины увенчаются успехом? Бесик заставил задержаться на минуту-другую. Увы, этого было достаточно, - по какому-то неуловимому признаку Вера почувствовала мое присутствие, обернулась и … стремглав бросилась ко мне, не выбирая дороги.
- Гена! Геночка! Гена!
Темное чувство ревности еще шевелилось во мне, ослабевая по мере того, как мужчина уныло удалялся от нас. А Вера молча обнимала меня, заглядывая в глаза, и не заметно было в глазах и лице ее ни тени вины, ни тени отчуждения, как будто мы расстались с нею не месяц, а час назад. Она не стала дожидаться вопроса, который я, может быть, и не задал бы ей.
- Колiшний знакомый мiй, Витя. Не виделись года два, в отъезде вiн был.
И тут же, безо всякого перехода.
- Коли б тi знал, як я тебе чекала! Коли б тi знал!
Слова ее казались настолько искренними и органичными со взглядом, улыбкой, нежностью рук, что сердце мое оттаяло, мужское самолюбие перестало «давить» на психику; ответные мои объятия вызвали новую бурю восторга, и Вера потащила меня на танцевальную площадку.
И покатились бездумные, беззаботные дни, а точнее вечера в гидропарковской компании, заводилой в которой за номером один числилась Вера. Дни, отмеченные выходящими из ряда обыденности событиями, дни, когда накал наших любовных отношений был как никогда высок, чему способствовала и весна, и большая – на полторы недели – длительность моей командировки.
Дальцева нацелила меня на две основные задачи. Первая – консультация цеховых технологов и измеренцев, участие в процессе контроля характеристик волноводов и преобразователей. Вторая – вместе с Леной Воронцовой выработать по согласованию с отделом-заказчиком идеологию всего изделия, куда должно войти наше устройство. Все это я успевал в течение рабочего дня, и время после пяти было моим, точнее, нашим с Верой. А проблемы, возникавшие в цехе, успешно помогала мне решать моя добрая фея – Ольга Ивановна. Помогая мне, она не переставала удивляться моей неиссякаемой энергии и дикой производительности, которые прямым образом сказывались на уровне нагрузки всех работавших со мной сотрудников отдела и цеха. Она, постоянно опекавшая меня, и на этот раз не удержалась.
- Геннадий Алексеевич, я просто опасаюсь за ваше здоровье, вы даже с лица спали за эти дни! – как-то за обеденным чаем заметила она, когда я досрочно хотел прервать чаепитие и бежать в цех. – Мы опережаем уже на несколько дней сроки, определенные Дальцевой.
Я успокоил ее, заверив, что не чувствую особой перегрузки. Объяснять истинные причины гонки мне не хотелось. А они заключались в следующем. С одной стороны, мне нужно было побыстрее кончить дела здесь, чтобы подстраховать выполнение этапа в Приливске. Но и хотелось выкраивать время вечернее, не разрываться между гидропарком и заводом. Ольгу Ивановну не удовлетворил мой ответ.
- До окончания этапа время есть. Почему бы вам не продлить командировку дней на пять!
Я прикинул: если продлить командировку, то доживу здесь до майских праздников и еще успею заехать в Мн. Я согласился, и мы дали телеграмму в КБ о продлении командировки.
В этот раз комната у Раисы Федоровны была занята, и меня заселили в ближней, самой фешенебельной в заводе гостинице. Поэтому прошедшие дни мы с Верой провели в основном в путешествиях по городу и гидропарку. У нас не было условий для физической близости и отношения наши имели больше духовный, дружеский характер. Повторять интимную близость в гидропарке нам не хотелось, а наша дружба «без постели» избавляла меня от душевных терзаний и чувства вины перед Ларисой.
Вот и пролетела рабочая неделя, все спешат домой, а я в гостиницу. Сегодня мы с Верой пойдем на открытие танцевального сезона в гидропарке. Событие значительное: еще бы, кроме стихийных танцев под аккордеон, на главное площадке, недалеко от «народной» будут танцевать гидропарковские «сливки» под звуки мощных динамиков. Публика здесь изысканная, как правило, почтенные, хорошего достатка пары, больше семейных, и молодежь, не самая зеленая. Вере, как и всякой женщине, конечно, хочется, хотя бы один вечер провести тут, среди представительной публики – себя показать и других посмотреть. Поэтому выбираю одну из лучших своих рубашек, тщательно выглаживаю брюки, долго чищу гостиничным «дармовым» кремом видавшие виды ботинки, одним словом «навожу марафет».
Сегодня и завтра Вера выходная, и мы договорились встретиться на ступеньках у выхода из парка к посадочной площадке метро. Это наше контрольное место; если потеряли друг друга – ищи здесь! На танцах народу много, танцевальный пятачок, круглый, диаметром метров двенадцать, не больше, наполнен до отказа. Пары топчутся на месте, не пытаясь даже делать поступательные движения. Из нашей компании пришли сюда Петя с Женей и Юра с Галей; первые, как представители молодой благополучной семьи, вторые – как интеллигентная, устойчивая пара.
- А Лидусю не видели? – Вера оглядывает стоящих и танцующих любителей танцев. Лида -  ее самая близкая и надежная, несмотря на увлечение в последнее время спиртным, подруга.  Она горячая, темпераментная и искренняя. Наши отношения  Верой вызывают у нее истинный восторг, Лида считает нас лучшей парой в гидропарке и завидует нескрываемой белой-белой завистью. Время от времени она повторяет: «Какие вы счастливые! Берегите друг друга!» Мне ясно, что она переоценивает меня, но я не собираюсь разубеждать ее в этом романтическом заблуждении. Лида – вечный оппонент Раи, старающейся в мое отсутствие пристроить Веру в «местному» мужику, который не будет пропадать из К. на недели и месяцы. Здесь сходятся две позиции – романтическая и житейская. Мне нравится позиция Лиды, да и выгодна она мне, хотя я понимаю, что Рая права по большому счету.
- Нет, не видели, - певуче, со смаком отвечает Галя, не объясняя причину отсутствия Лиды. Но мы знаем, что Лиде здесь  неинтересно: перед этой чинной, нарядной публикой ей не хочется выступать, все равно не поймут ее страстных, идущих от сердца танцев.
Вера оделась сегодня соответственно случаю: скромное кофейного цвета платье с красивым кремовым бантом, легкое темно-синее пальто, голубая косынка на шее. Даже обувь по весеннему легкая и радостная – туфли с невысокими каблуками соответствуют  погоде. Апрельские дожди прервали свою яростную атаку на несколько дней, и в парке сухо даже на дорожках без покрытия. Голова Веры коротко острижена, синеречные  глаза смотрят загадочно, чувствительный рот с крупными губами – в улыбке… Красивая женщина, - думаю я, - и многие мужчины захотели бы с ней завязать отношения. Но вот выбрала меня, заезженного работой, появляющегося раз в месяц – два, да к тому же верного своей семье, - мужчину. Но Вера не дает мне задумываться, не пропускает ни одного танца и ни разу не меняет кавалера, т.е. меня. Танцуем чинно, не спеша, правда невольная близость тел будет во мне самца-мужчину. Я даже предлагаю Вере где-нибудь уединиться, но она категорична: «Ты що, Гена, люди кругом. Да и одета я во все выходное».
Потом было провожание. Район Вериного проживания, я уже изучил достаточно хорошо, но все-таки до последних поездок в К. он оставался для меня загадочным и таинственным. Возвращаясь к остановкам троллейбуса, я часто путался в многочисленных изгибах или поворотах. В этот раз мы шли коротким путем, не через площадь. Наши объятия-поцелуи при расставании были прерваны Вериными всхлипываниями.
- Верушка, что с тобой?
Я едва разобрал ответ из-за усилившихся рыданий.
- Чому ми не можем бути вместе… вместе до самого?.. Чому повиннi блукати бiля будинка моего?.. Так хочу бути рядом с тобой, щоб были чоловiк и жiнка.
- Но ты же знаешь, что мы оплетены обязанностями. И с мамой мне не решить вопрос… - выкручиваюсь я, понимая, что и под страхом смерти не скажу ей правду, ведь она почувствовала во мне безосновательно – поддержку и опору. – И потом, нам и так хорошо, ведь правда?
Вера не отвечает, долго всхлипывает, потом поднимает голову, смотрит на меня по-детски, очаровательно-капризно кривит губки, жалобно тянет, как ребенок, выпрашивающий конфетку.
- Гена, давай поженимся! Нi, не по-настоящему, а просто уедем куди-небудь. Ну, хоч в Белоруссию (я как-то говорил ей о своих родственниках в Белоруссии). И тут же на минуту задумавшись ответила сама себе.
- Нi, наверно не можу, я вiдiрватися вiд дiтив, нi сможу и не маю права сторвать и тебе вiд всего привычного. А, головне, неньку тi не повинен оставить.
Я облегченно вдохнул: не надо врать и доказывать свое якобы желание перевернуть жизнь. Ведь желания такого и нет.  Конечно, не последнее место занимает мелкое, подленькое нежелание лишиться своей устроенной жизни. Как только я допускал даже предположительно возможность соединения с Верой, в голове сразу теснились многочисленные «страшилки» - трудности с переменой места жительства, работы, условий бытовых. Будь я охвачен по-настоящему глубоким чувством к Вере, все эти препятствия не имели бы значения. Но такого чувства я не испытывал, и все же не хотел терять Веру до тех пор, пока обстоятельства нас не разлучат. Это добавляло к моей вине перед Ларисой, семьей не меньшую по значению и мерзости вину перед Верой… И даже перед ее мужем…
Нельзя не учитывать и то, что я, для сохранения романтического ореола, идеализировал наши отношения, переступая через такие «мелочи», как Саша-аккордеонист, старый друг, отсутствовавший два года, свобода отношений интимных в гидропарковской среде. Это откладывалось внутри, накапливалось по мере увеличения числа мелочей. Но, бесспорно, Вера покоряла меня как женщина и как человек многими замечательными свойствами своего характера. Она проявляла небывалую терпимость к моим недостаткам: неловкость, неопытность в житейских делах; эгоизм, проглядывавший в мелочах; некоторую неряшливость. Мне  нравилось ее спокойное отношение к материальным ценностям, она не проявляла свойственного большинству женщин любви к украшениям, косметике, хотя и любила приодеться, привести прическу в порядок, подкраситься в допустимых пределах и в пределах своих материальных возможностей. Больше всего меня покоряла ее рассудительность, о которой я уже говорил, умение разобраться в причинах спора, прояснить наши отношения в моменты сомнений, нащупать главное, открыть свою и мою душу. И уж, конечно, покоряло меня, как мужчину, одно обстоятельство: она всегда хотела, даже в моменты резкого ухудшения здоровья, близости со мной! Это явно выходило за рамки упорядоченных семейных отношений, и большинство мужчин «клюют» на эту соблазнительную «удочку». Возможно, у Веры это было связано с желанием успеть насладиться этой земной радостью, ведь болезнь наступает и оставляет так мало шансов на долгую старость…
В выходной я встал с радостным настроением – сегодня предстоит веселая, с элементами интимного, прогулка на катере. Катера отплывают из гидропарка вверх по течению, делают остановки у нескольких островов. Рейсы довольно частые, так что можно высадиться на одном из островов и через несколько часов вернуться в гидропарк. Заскочив в магазин за продуктами и подкрепившись пирожками, спешу к метро – оно рядом с гостиницей. Веру, как договаривались, встречаю при входе в гидропарк. Светло-коричневый жакет и такая же юбка молодят ее. Да и Вера сама наполнена солнечной энергией и радостным нетерпением. Еще бы! Погода отличная: на небе ни облачка, апрельский легкий ветерок еле шевелит ветви деревьев. Все вокруг одето в нежный зеленый наряд, весеннее солнце ощутимо прогревает соскучившееся по теплу тело. Вера торопит, ласково ворчит.
- Ну же, Гена, быстрей, ты плетешься, как старая баржа, которая плывет по реке! Во-о-н, видишь? – И тут же одаривает меня весенней призывной улыбкой. В такие моменты ее мягкого недовольства мне не менее комфортно, чем в минуты согласия и мира. Потому что нет в ее поучениях и ворчаниях ни зла, ни грубости, а только постоянное ласковое и нежное отношение, которое стоит за всеми переменами в Верином настроении. А меняться ее настроение может многократно. Она и сама не отрицает этого.
- Дети меня, знаешь,  как называют? Матушка погода! – И я токо посмеиваюсь, придерживаю свободной рукой Веру за талию (в другой сумка с продуктами и «снаряжением»), чем вызываю новый взрыв недовольства.
- Да, да, можешь смеяться! А мi вже опаздываем на этот рейс.
- А какой этот рейс?
- Самый дальний! Сорок п’ять хвилин в один кинець. Согласен?    Покажу тебе усi гарни мисця. Когды ты ще увидишь их! А часу осталось три хвилины!
Конечно, я был согласен. Мне, как и ей, хотелось уплыть подальше, уединиться: сколько можно терпеть отсутствие интимной близости! Мои попытки найти одноместный номер, хотя бы на ночь, в городских гостиницах не увенчались успехом. И поездка была для нас не только развлечением, отдыхом на природе, но и давала шанс на уединение: плавающей публики было еще не так много, а островки, как правило, с деревьями и кустарниками.
Наконец, мы вступили на борт речного лайнера, а Вера не преминула обшутить это событие.
- Теперь мi сможем покататися на лодке, справдi, на большой. Та це ще лучше, правда?
Шутку я оценил. Еще в первые встречи осенью прошлого года пообещал покатать Веру в лодке, их в гидропарке давали на прокат. Но ее неумение плавать и физическое недомогание вынуждали меня откладывать прогулку под разными предлогами. Действительно, получалось, что наша нынешняя прогулка была своего рода компенсацией за невыполненную просьбу.
Мы бодро вошли на катер по деревянному трапу, весело переругиваясь. Вера выглядит счастливой, помолодевшей, как девочка, получившая долгожданную игрушку. Мест свободных много, и мы устроились в переднем  ряду салона; отсюда можно наблюдать и панораму перед плывущем катером, и любоваться красотами берега реки в боковое окно. В салоне шумно и весело, много иностранцев, судя по разговору, немцев и англичан. Вера, возбужденная радостно-праздничной атмосферой в салоне, вдруг запела подобающую случаю, популярную в свое время песню, припев которой покорял всех словами «Снова цветут каштаны…» Ничего не оставалось, как поддержать подругу: моя природная стеснительность была уже значительно поколеблена гидропарковскими спевками. Получалось у нас неплохо, нас поддержали русские и украинцы, а за ними, коверкая слова и не в такт – иностранцы.
Ко времени нашей высадки катер опустел и мы вышли вдвоем. Песчаный берег усажен кустарником, искривленными, как щупальца осьминога, ветвями. Кустарник редкий, деревьев мало. Вера вздохнула.
- Поспешили… Безрадостная картина.
Действительно, изобилие песка и недостаток растений создавало не весеннее настроение. Даже уютного места для пикника не находилось… какое уж тут уединение! Зато на другом берегу бушевал весенний зеленый бархат деревьев, кустарников, травы. Настроение испортилось. Мы присели на толстый иссохший толи корень, то ли ствол кустарника, не чувствуя желания накрывать стол. Солнце пригревало, но не настолько, чтобы раздеться можно было до трусов. Я постелил свой пиджак, мы присели на него, облокотившись о ветку. Вера оголила ноги для загара, я привалился к ней, и так мы просидели почти все время до возвращения катера, то разговаривая, то молча наслаждаясь весенними лучами, то напевая песни. Мою робкую попытку интимной близости Вера прервала в зародыше, хотя, чувствовалось, и сама горела желанием. Действительно, этот голый неуютный участок не располагал к любовным играм, да и мимо время от времени проплывали то катера, то моторки. И все-таки, отдых в виде поездки на катере и «сидения» на острове – получился.
…Добрая половина работы по изготовлению и контролю подложек в цехе была выполнена, приближались выходные. Все прошедшие дни мы встречались с Верой в гидропарке, танцевали, бродили по городу. Сегодня четверг, я встретил Веру у ресторана, и мы сидим на скамье в глубине сквера, Вера берет меня за руки, приказывает.
- Дивися мне в глаза, я скажу тобi тайну. И обещай, що ничего не будешь предпринимать после того, як я тебе ее скажу.
- Даю честное инженерское!
- Ну не балуйся, я серйозно!
- Клянусь…
- Ладно, поверю тебе на слово! У меня послезавтра день рождения.Да не простой – юбилейный! Вот я и говорю, що никаких торжеств не надо робити! Просто возьмем бутылочку и в гидропарке разопьем с друзьями. Згоден?
- Согласен - но про себя думаю, как организовать приличный банкет для замечательных Вериных – и моих – друзей. «Да, и надо приобщить к этому делу моего товарища по номеру». Два дня назад к нам подселили мужчину лет под сорок, черноволосого, высокого, с приятными, интеллигентными манерами. Вчера мы, оставшись в номере вдвоем, разговорились и сразу понравились друг другу. Саша приехал из Ташкента, сам украинец, работает в электронной фирме технологом. Я бывал в Ташкенте по технологическим же делам, поэтому мы нашли точки соприкосновения и уже были хорошими знакомыми, несмотря на разницу в возрасте. Он рассказал об особенностях быта узбеков, красочно описал тонкости узбекской кухни, с непередаваемым юмором показывал, как нужно торговать на узбекском рынке. При этом он, славянин, родившийся в Ташкенте, просто излучал любовь к местам и людям, где определила ему судьба жить и работать.
Чувствуя необъяснимое доверие, я рассказал ему о наших «неформальных» отношениях с Верой. Он отнесся к моей неожиданной исповеди с пониманием, философски оценив ситуацию словами «в жизни все бывает». Его-то, Сашу, и хотел я вовлечь в нашу компанию, используя как повод день рождения Веры. Вечером состоялся разговор на эту тему.
- Саша, намечается мероприятие в гидропарке. Повод – круглая дата у той, о которой я тебе рассказывал.
- Вы же знаете, что я поддержу любое ваше начинание! Скажите только: где и когда?
- Не буду скрывать, месье, мероприятие состоится на свежем воздухе, в кругу Вериных, а теперь и моих друзей. Тебя я заранее посвящаю в почетные члены нашей компании.
Суббота. Сегодня Вера работает до обеда, мы встречаем ее с Сашей и идем в магазин. В растерянности ходим у витрин. Но Саша быстро сориентировался и начинает командовать продавцам.
- Две бутылки шампанского, водки, напитков! – Затем перечисляет закуски: колбасу, сыр, копченую рыбу. Я лихорадочно прикидываю, во что это обойдется: из-за продления командировки мои денежные запасы оскудели и, как говорится, поют романсы. А Саша не унимается и завершает перечень эффектным жестом.
- И вот этот самый красивый торт с розочками!
Продавцы покорены его галантным, вежливо-интеллигентным обращением, сочетаемым с широтой натуры. Они улыбаются, быстро подсчитывают наши убытки. Я судорожно достаю кошелек, но Саша держит в руке деньги и, отстраняя мою руку, повторяет.
- Расчеты потом! Расчеты потом!
Вера, выпросившая холодной закуски на работе, безуспешно пыталась остановить Сашу и теперь, растерянно повторяет.
- Да куда це все? Нам же за два дня не съесть!
Но вижу, что она рада, даже счастлива. И не обилию продуктов и выпивки, а вниманию и теплу, которое, видно, редко получала от мужа. С Сашей у нее сразу устанавливаются дружеские отношения (как будто тысячу лет знакомы), и уже при выходе из метро она с присущей ей прямотой хвалит Сашу.
- Гарний, душевный у тебя товарищ! -Я пользуюсь случаем, чтобы похвалить себя. - А как же! У хороших людей разве могут быть плохие товарищи? Вера не остается в долгу. - Когда бы ты себя похвалил! А Саша дополняет. - Ну вот, все в выигрыше!
В гидропарке Веру ждет еще одна приятная неожиданность: друзья решили подготовить плацдарм для проведения мероприятия – захватили один из лучших навесов в ближайшей закусочной. Навес открытый, но с капитальной крышей, невысоким в полроста заборчиком, в середине – стол с врытыми скамейками человек на четырнадцать. Количество поздравляющих и приближается к этой цифре. Здесь и Рая с мужем Игорем, и Галя с Юрой, Лида, Манюня, Женя с Петей, еще две пары парковских друзей Веры.
Саша разливает шампанское – экзотическое питье для парковских компаний, дает мне слово.
- Вы давние друзья Веры и знаете, какой она хороший, душевный, компанейский человек! Я тоже убедился в этом тоже. И, вообще, я понял одну истину: если хочешь найти хороших людей, иди в гидропарк!
Меня понесло, но Вера останавливает неудержимый поток слов.
- Хватит, хватит! А то захвалишь!
Приходится закругляться. Я желаю ей здоровья, здоровья и счастья, и пытаюсь ее поцеловать. Но Вера отводит мои руки и шепчет ласково, но настойчиво.
- Не треба, Гена. Игорь – приятель мужа, не хочу, щоб грязь разводили.
Тосты следуют один за другим. Вера счастливая, смущенная вниманием, благодарит каждого оратора, слегка отпивая спиртное из своей рюмки – у нее обострение болезни. Игорь первый затягивает общеизвестную «Что стоишь, качаясь…», голос у него сильный, звонкий, и я удивляюсь несоответствию этого голоса испитому, изношенному его лицу. По рассказам Веры, неумеренное потребление алкоголя и разгульная жизнь довели его до расстройства нервной системы, и Рая ухаживает за ним, как за инвалидом. «Он уже и как мужчина никуда не годится, - этот секрет Вера выдала мне  с полным ужаса и возмущения выражением лица. – Вот Рая и ищет постоянно себе кавалеров». Игорь изучающее рассматривает меня – наверняка Рая ему что-нибудь нашептала, - но когда я подхватываю начатую им песню, и мы дружно выводим ее до конца, он размягчается, пожимает мне руку, и я понимаю, что приобрел если не друга, то и не врага.
Веселье в разгаре, песни, одна звончей другой, несутся в полушумной суете гидропарка, соседние навесы и столики подпевают нам, на обочине главной аллеи скапливается растущая толпа слушателей. После небольшой передышки Саша просит у присутствующих разрешения исполнить сольный номер. Неожиданным контрастом с предыдущим «репертуаром» звучит ария герцога из оперы Верди «Риголетто». У Саши оказывается замечательный, мягкий, охватывающий высокие ноты тенор, да и поет он со знанием дела, соблюдая музыкальную грамоту – дикцию, артикуляцию, дыхание. Толпа слушателей увеличивается, за столом – внимание и восторг. Исполнение принимается на бис. Не передыхая, он запевает неаполитанскую песню,  ему помогает влюблено посматривающая на него Лида, которую мы не без умысла посадили рядом с ним.
Наше торжество продолжается с неослабевающим размахом. Лишь к пяти вечера ослабевает накал веселья, выпивка на исходе. В парке разворачивается танцевальный бум. Наигрыши аккордеона уже заглушают наше пение. Да и танцующие недовольно посматривают на нашу поющую компанию. А компания распадается: уходят Женя с Петей, Рая с Игорем, Манюня, Юра (ему сегодня на работу), обе приглашенные Верой пары. Мы остаемся впятером. Женщины собирают оставшуюся закуску, Саша ставит в сумку две бутылки крепленого вина, и мы идем бродить по парку.
- Махнем на большую танцплощадку? – предлагает Лида, и мы направляемся к танцплощадке налево от главной аллеи. Там установлены мощные динамики и собирается «выходная» публика, т.е. вырвавшиеся на природу в выходной день жители Левобережья, да и других районов К. Площадка уложена цементными плитами, танцевать неудобно из-за углублений в промежутках между плитами, но нас это не смущает, мы вливаемся в толпу танцующих. Саша танцует с Лидой, я – с Верой, а Галю приглашает долговязый в полувоенной форме молодец. Он выделывает перед нею неописуемые коленца, мы незаметно пересмеиваемся. Галя невозмутима, она подыгрывает партнеру, повторяя в замедленном темпе некоторые его приемы. Мы с Верой медленно – ей тяжело двигаться – танцуем не в такт с музыкой. Наши пары не отдаляются одна от другой, и мы оживленно переговариваемся, шутим. Саша с Лидой выделывают то ли шейк, то ли степ. Через два-три танца мы собираемся у сумки и прикладываемся, за исключением именинницы, к бутылке. Тут же и знакомимся с Галиным кавалером, Славой. Он работает в пункте дегазации недалеко от Чернобыля, вырвался на выходные в К. Юморист, оптимист и весельчак, он представляет нам свою работу в зоне заражения, как обычную, «без всяких ужасов». Но мы-то знаем, насколько опасно там, где опустели деревни, поселки. Где, несмотря ни на что, остались старики, привыкающие жить «рука об руку» с радиацией и не желающие уезжать из родных мест. Но Слава старается не говорить о том тяжелом и грустном, что открывается ему ежедневно в зоне заражения. И когда Лида пытается расспросить об опасностях работ, о местности заражения, он отшучивается.
- Да какая там опасность, Лидок! Каждый день «наркомовская» норма, и вся радиация исчезает, как дым!
Не перечислить сколько раз мы танцевали, сколько сходились к сумке. Несмотря на усталость и болезненное состояние, Вера мужественно несет танцевальную нагрузку. Несколько раз я пытаюсь усадить на скамью, но она только гладит мои щеки ладонями и повторяет: «Как хорошо! Как хорошо быть с тобой и ни о чем не думать!» Меня ее нежность покоряет, я млею от блаженства, забываю и о долге, и о ненадежности нашей связи.
А в это время несколько завсегдатаев парка, приметив среди танцующих Лиду, стали выкрикивать в такт: «Лиду! Лиду!». Раздались авансные аплодисменты. Саша, уловов в призывах публики знакомое имя, поинтересовался.
- Какую Лиду вызывают? Не тебя ли, Лидок?
- Меня, - ответствовала наша танцорка, приняв нарочито безразличный вид. – Хотят, чтоб я показала класс.
Саша вопросительно уставился на меня. Не оставалось ничего другого, как объяснить истоки Лидиной популярности. Он стал просить Лиду выполнить «просьбу трудящихся», но она упорно твердила.
- Нет и нет! Чтобы ты подумал обо мне, как о легкомысленной, несерьезной женщине?!
Я понимал ее. То удачное впечатление, которое она произвела на Сашу, ей не хотелось испортить, выполнив просьбу поклонников. Но Саша был так настойчив в своей просьбе, что она уступила, и когда зазвучала шумная ритмичная музыка, приняла позу летящей птицы и… понеслась на крыльях своего воображения, перелагаемого в танцевальные приемы. Ее изящное упругое тело мелькало перед нашими глазами с грациозностью лани, с очаровательной, - несмотря на резкость движений, - женственностью. Публика была в восторге, требовала повторения, но Лида, опираясь на Сашину руку и восстанавливая дыхание, категорически отрезала: «Хорошего понемногу!» Не знаю, что возобладало в Саше: неприятие этого почти уличного выступления, или восхищение техникой, талантом,  духовной и физической красотой танцорки. Во всяком случае, он при всех несколько раз поцеловал ее в губы, несмотря на слабое сопротивление.
- Кажется, наша пара взяла пешее препятствие, и стала ближе к дружбе и любви, - шепнула Вера, обнимая меня.
Изрядно устав, когда уже вечерний сумрак стал подбираться к гидропарку, мы пошли от площадки в сторону моста, прошли под линией метро и нашли изумительной красоты местечко с клумбами и большими красиво подобранными камнями – прямо экибана! У одного такого камня мы и устроили наш последний привал. Откупорили последнюю бутылку вина и провели здесь остаток вечера, дурачась, вспоминая анекдоты, забытые песни. Давно я не испытывал такого душевного комфорта в коллективе, как будто подобранном «умной» ЭВМ. Ни в какое сравнение не шли наши производственные пирушки, хранящие подводные камни производственных недоговорок, интриг и приправленные почтением к начальникам. Настрой заключительного «сидения» нашего был таким душевным и веселым во многом благодаря Саше и Славе с их неистощаемым набором шуток, поговорок, выдумок. Однако время было уже к двенадцати и пришлось закругляться. В поезде метро мы, парами, распрощались на разных остановках.
Но этот вечер готовил мне еще один приятный сюрприз. Когда мы уже стояли на остановке троллейбуса, Вера прошептала:
- Сегоднi идем разом, я приготовила тебе подарунок.
- Ты меня заинтриговала! Какой еще подарок после такого замечательного праздника?
- А помнишь сусiдку мою, Надежду Николаевну, которую встретили с тобой на этой остановке? Вiна живет в нашем доме, в другом подъезде, и разрешила встретиться у нее. Сын ее в армии – друг Андрюши, и она одна в трехкомнатной квартире. И сегоднi ми будем ночевати у нее!
Сообщение Веры вызвало у меня двойственной чувство. Конечно, интимная близость была бы хорошим завершением праздника, да еще в комфортных условиях. Но проводить ночь с Верой в ее доме, вблизи от детей и мужа – рискованно и вроде бы несовместимо с мужским достоинством. И все же желание быть сегодня вместе пересилило мои сомнения, я обнял Веру: забыв о всегдашней конспирации, она тоже не возражала – а, будь что будет!
Троллейбус двадцать второй не пошел дальше по проспекту, как двадцать шестой, а сделал поворот влево, через два квартала – еще раз вправо, и сразу – остановка.
В этот раз я не запомнил дорогу к Вериному дому от остановки, потом, правда, выучил ее настолько, что она даже снилась мне как-то. Мы поднялись вверх от остановки, потом вправо, потом опять вверх, и вышли прямо к углу Вериного дома, обращенного к нам длинной «задней» стороной. Не переходя дороги, Вера жестом остановила меня.
- Почекай хвилин пять после моего ухода. Потiм пройдешь с угла к чiльниму бiку будинку и сразу – в первый подъезд! На лифте доедешь до девятого этажа, выйдешь из лифта – дверi направо, квартира 36. Запомнишь?
- Прямо, как Штирлиц!
-Тсс… Не болтай… - Вера перешла дорогу и исчезла за углом дома.
Я, как солдат на учениях, выполнил все указания Веры. Выждав ровно пять минут, внутренне собравшись, поспешил в Вериному дому. Завернул за угол, чуть не влетел в поперечную, метров четырех канаву, вырытую, видно, сантехниками. Через канаву переброшены две доски. Перехожу через доски к первому подъезду и внимательно осматриваюсь: вот, балконы на шестом этаже третьего подъезда, какой из них Верин? Напротив дома – разноликие, одни из кирпича, другие металлические, гаражи… Какой-то из них укрывает машину Николая Васильевича – мужа Веры...
Дверь на девятом этаже открыли сразу после звонка. Вера обняла меня горячо и радостно – как будто не виделись месяц. И, смутившись, обратилась к стоявшей рядом женщине.
- Надюша, прости, не познакомила вас.
- Надежда Николаевна, - крепкое рукопожатие сопроводило эти слова, и я рассмотрел невысокого роста (не больше Веры), плотную, с сильными руками и, как говорят, «мужской» фигурой женщину. Серые, спокойные глаза, занимавшие не последнее место на широкоскулом с небольшим, с курносинкой, носом смотрели на меня пытливо, изучающее и в то же время приветливо, доброжелательно: « А каков ты, ухажер Веркин? Чем дышишь – что любишь, как живешь?» Чувствуя себя несколько скованно, я все же постарался как можно развязнее отрекомендоваться – серьезно и с достоинством. Но скоро понял, что это было ни к чему: с этим человеком можно вести себя просто и естественно.
- Что же ты, Веруся, прячешь от меня своего кавалера? – И сразу же приглашает к чаю.
- Хотя и время позднее, но давайте по рюмашечке выпьем и чайку попьем.
В небольшой сковородке пыхтела яичница с салом, в салатнице – нарезанная колбаса, в хрустальной масленке сливочное масло, в тарелке – редкое в это время года соление – помидоры, огурчики, перец. Надо всем этим возвышается непочатая бутылочка дефицитной «Горилки».
- Где же вещи постояльца моего? – спросила Надежда Николаевна, когда мы с ней осушили по второй, Вера только пригубила водку. – Или вы придерживаетесь принципа: «Все свое ношу в сумке?»
- Нет, основное у меня в гостинице, да и там всего лишь смена белья, да бритвенные принадлежности.
Женщины рассмеялись, и беседа наша приняла характер дружеский и непринужденный.
- Надежда у нас великий трудiвник! Всю осiнь вона бродит по заброшенным городам, носит овощи сумка за сумкой, вот у нее и получается запас на три року вперед, шоб Мише, сыну, хватило солений, як з армии придет.
- Скоро ему демобилизоваться?
- Осенью следующей жду не дождусь, не хватит силенок дожить до встречи. Бывает, всю скрутит ревматизм, кажется уже не выкарабкаться! Но сдаваться не в нашем характере, правда, Вера?
Теперь я понял почему на руках у Надежды Николаевны шерстяные, с обрезанными пальцами перчатки. Чай затянулся до часу ночи, я почувствовал себя тепло и уютно в гостях у этой мужественной, внешне грубоватой женщины. Было видно, что и Вера здесь в «своей тарелке»: время от времени она обнимала меня с поцелуями, не стесняясь хозяйки. Наконец, потянула за рукав и шепнула: «Я хочу с тобой в постельку». Надежда Николаевна принесла набор чистого, пахнущего свежестью белья.
- Самая большая комната и самый большой диван в вашем распоряжении. Стелитесь, ложитесь и любитесь, а я пошла спать.
Мы остались одни, и приготовив постель, искупавшись, упали в нее. Вера стала раздевать меня, постанывая от желания и мы несколько раз сливались с ней и, передохнув снова набрасывались друг на друга в страстном порыве. Это была ночь моего дальнейшего падения, насколько сладкого, настолько же и неприглядного…
Последующая неделя прошла в напряженной работе в заводе до пяти часов вечера и в вечерних прогулках наших по самым неожиданным метам, куда заманивала меня вездесущая Вера. Конечно, мы не обходили своим вниманием и гидропарк. Там нас встречала музыка, не планированные спевки, друзья, с которыми нас связывал неповторимая, безтревожная, лишенная налета корысти парковая жизнь. Здесь принесенная выпивка, закуска делились между всеми поровну, и единственными интригами  были здесь интриги чувственно-любовные. Но даже они решались без тяжелых последствий, которые характерны для той, непарковой жизни.  Будь я свободным, не связанным крепкими узами мужчиной, я бы назвал свою жизнь в гидропарке (и не только свою) райской. О земных ее атрибутах напоминали только грохочущие электрички метро. Огорчал нас предстоящий отъезд Саши домой. Со дня рождения Веры наша четверка – Лида, Саша, Вера  и я – проводили парковые вечера вместе. У Лиды с Сашей завязался нешуточный роман. Он регулярно провожал ее домой и даже, как я понял из намеков Веры, побывал у нее дома в отсутствие ее непутевого сына. Подробности Вера не освещала, да я и не интересовался – больно интимные стороны жизни они затрагивали. Саша во время наших гостиничных бесед тему эту не затрагивал, а я не лез ему в душу. Правда, в последние перед отъездом дни, он помрачнел, меньше шутил и с неохотой вспоминал о доме и о своей Ташкентской фирме. Видно, зацепила его душу Лида своей независимой, открытой натурой, красотою тела и души. Но видел я, точит его червь сомнений и раздвоенности: может быть разница в возрасте, не в пользу Лиды, была тому причиной, или жаль было свести эту пьянящую близостью душ встречу к случайным, необязательным отношениям. Лида же наоборот, расцвела, как получившая подкормку роза и, кажется, не задумывалась о разлуке; она жила эти счастливые дни, как что-то данное ей в подарок за годы одиночества и невеселой жизни. Выпивать она, даже в компании, практически перестала, глотнет спиртного и смотрит, смотрит на Сашка (так она его ласково прозвала).
Сашу провожали в преддверии первомайских праздников. Он настоял, чтобы мы приняли от него прощальное угощение в вокзальном буфете, которое состояло из бутылки шампанского и пирожных.
- Какой же будет ваш прощальный тост, Александр Васильевич? – Лида перешла на «вы», как бы констатируя появление невидимой стены, возникающей между ними с отъездом Саши… А сама, задержав стакан с вином в поднятой руке, смотрела на него, прощаясь, и все-таки надеясь на чудо, чудо продолжения счастливой поры…
Саша на минуту задумался, встретился с Лидой глазами и, с трудом подбирая слова, выразил основную свою мысль.
- Знаете, дорогие друзья, эти десять дней были тяжелыми на производстве, не оправдались надежды на продолжение работ с ЦКБ, и не знаю, когда еще придется приехать сюда (так вот в чем причина Сашиного уныния!). Но зато дни, начиная с Вериного дня рождения, были прожиты мною как бы в другом, параллельном нашей основной, сложной, нерадостной жизни, - мире. И не только потому, что я познакомился с Лидой – быстрый, горячий, наполненный слезою взгляд – и не только потому, что я приобрел здесь новых замечательных, душевных друзей… Просто я дышал здесь другим воздухом – парковым, чистым, я бы сказал воздухом доброты, бескорыстия, душевного блаженства и отвлеченности от всей грязи, черноты и духоты земной нашей жизни! И я желаю, - как бы не сложились наши дальнейшие судьбы, какими бы дорогами не повела нас жизнь, - пусть сохранится этот неповторимый гидропарковский мир!
Он хотел продолжить еще, но женщины уткнули лица в носовые платки, да и он сам, мне кажется, с усилием сдерживался от излишнего выражения чувств. И все-таки Саша пересилил себя – мужик! – и окончил свой тост коротко.
- За вас…
В этот вечер мы держались на танцах втроем. К Лиде пристраивались кавалеры, но она больше одного танца не позволяла им быть около себя. А на праздники совсем пропала.
- Загуляла, мабуть… - Вера, как-будтоо сердясь на кого-то, рубанула ладонью. – Ну чему життя такое непутевое, Гена? Вот адже дiвка що надо, а судьба нiяк не складывается: чоловiка – пьяницу выгнала, тепер син пьет, да и сама зачастила к рюмке прикладываться…
Этот разговор мы ведем на «большой» танцплощадке, на которой не так давно танцевали с Сашей и Лидой… Сегодня, во второй день праздника, мы снова здесь с сумкой, только компания наша видоизменилась: Галя с Юрой и Женя с Петей присоединились к нам. Мы шутим, хохмим, но, конечно, не хватает Сашиного заразительного юмора и шумного резкого веселья, которое всегда привносит Лида…
Вера любит вечера, когда можно в кругу друзей почудить, поделиться анекдотами, попеть песни. Но в эти дни она перенесла все внимание на меня. Шутки, песни и все компанейские штучки выполняет будто по обязанности, и, только прижавшись ко мне во время нашего, как всегда, медленного танца, она выглядит спокойной и счастливой. Куда-то уходит ее шутливая грубоватость, ослабевает поток оптимизма, и она, женственная, расслабленная какая-то, целует меня нежно, томно и так доверчиво смотрит своими озерами-реками на меня, что вызывает и у меня нешуточное ответное чувство, правда, без того взлета, самоотдачи, которое я читаю в ее глазах. Наши бытовые неурядицы в этот приезд приказали долго жить: Надежда Николаевна (мы с Верой зовем ее НН) отвела нам свою спальню на все оставшееся до отъезда время. Я не съехал из гостиницы, ночую там  через день; Вера не решается каждую ночь оставаться со мной. Зато в «контрольные» ночи мы полные хозяева комнаты и используем время по своему усмотрению: говорим, сливаемся вместе, смотрим телевизор. Сегодня телевизор на несколько минут возвращает в реальность, где политика, тревога и неустойчивость. На экране – Горбачев в окружении Политбюро и своих новых соратников, - Лукьянова, Яковлева. Неожиданный скандал: демонстранты кричат: «Политбюро в отставку!» «Горбачев не пройдет!» Горбачев и члены Политбюро покидают трибуну. «Видишь, - говорит Вера, - конец коммунякам (так она называет партийных боссов), выключай телевизор, я тебя любить буду…» И любит отчаянно, не жалея сил, как будто спешит запастись любовью на будущее. И я теряюсь в этом потоке любви, забываю обо всем на свете и думаю, что настоящая жизнь здесь, а не в Приливске. Длительное общение и ночные бдения привязывают нас друг к другу, и греховность нашей связи слабеет в моем сознании…
Работы в цеху завершены, Лилия Ивановна довольна результатами. Единственное, что вызывает у нее неудовольствие – ниже ожидаемого качество изготовления преобразователей в цехе: несмотря на высокий уровень изготовления наших фотошаблонов, цеховым химикам не удается воспроизвести размеры в пять тысячных миллиметра. Я пообещал прислать инструкции по формированию рисунка, взятые в Мн. у ребят из НИИ. Ольга Ивановна чувствует себя героем дня и орлицей носится по ЦКБ и заводу, помогая решать всплывающие проблемы: еще бы, ведь никто иной, как она отстояла Приливск и он, в моем лице, не подводит, выполняет обязательства, прописанные в договоре! Оформляя мне отъездные документы, она не тратит много слов, а только, полуобняв меня за плечо, с характерным для нее энергично-доброжелательным акцентом желает мне дальнейших успехов.
- И, конечно, надеюсь, Геннадий Алексеевич, что работы по этапу будут сделаны «на высоте». Вообщем, ждем в конце июня с образцами, - подняла указательный палец, подчеркивая важность момента, - с работающими образцами!
Мы проводим с Верой последние два дня, это два выходных, отнятые мною у Мн.; нужно было выезжать в субботу, но хочется продолжить этот бездумный, весенний хоровод встреч и расставаний, имя которому – запретная страсть… Не буду описывать подробностей этих дней, утомлять читателя сценами совместных бдений и ночных, у НН, радостей. Свое отношение к проведенным со мною дням выразила Вера коротко и емко, прощаясь со мною на «моей», заводской, станции метро; я решил, что, во избежание излишних нервных перегрузок, Вере не стоит меня провожать с вокзала.
- Пiсля того, що отих полторы нижня було – и умерети не страшно!
А я впервые, выводя Веру из вагона, почувствовал, что, прощаясь с нею, теряю что-то органически впитавшееся в меня, и без этого чего-то трудно будет вернуться к нормальной семейной жизни в Приливске…
…Освоившись на своем купейном месте, перекурив в тамбуре, начинаю возвращаться – как это непросто! – к действительности. А действительность предлагает обдумать мои действия там, куда я сейчас еду – в Мн. Там нужно забрать следующую партию образцов с пьезопреобразователями, на них у меня основная надежда, они – гарантия выполнения этапа по сдаче приемной части – он последует после июньского. Есть у меня с пяток действующих образцов с преобразователями, но я привык работать «с запасом». Беспокоит и не вписывающийся в общее русло кусок работы, связанный с оптоволоконным (оптоволокно – тонкая нить, в сотые доли миллиметра, проводящая свет) устройством, которое «навесила» мне Дальцева в дополнение к основному изделию. Это новое направление и, возможно, в Мн., в Академии наук, найду исполнителей этой «штучки».
Снова в Мн., спешу к зданию республиканской Академии наук, расположенному на центральном проспекте, через остановку метро от моего нового пристанища. Его я получил в общежитии – гостинице стройтреста, о котором мне поведал в прошлый приезд добрый дядя швейцар. Женщина-администратор сначала строго выспрашивает меня: кто, откуда, зачем? Когда же узнает, что отец мой белорус, сразу смягчается и предлагает место в трехместном номере за баснословно низкую цену.
- Но коли будешь еще у нас останавливаться, звякни по этому телефону, - подала она мне листок с номером. – Тебе забронируют место. А сегодня жильцов мало, значит, тебе повезло.
Это было замечательно! Иметь гарантированное жилье в республиканской столице, причем, не заводское – такого мне еще не доводилось пережить в своей командировочной практике! Да еще и номера приличные: модерная деревянная кровать на «полторы» персоны, полированная тумбочка и легкое с мягким сидением кресло. И такой набор для каждого жильца. Ко всему – не самый дешевый ковер, красивые моющиеся обои и даже санузел в номере!
Отдохнувший, уверенный в себе (жилье для командированного все равно, что тылы в армии), вхожу в величественный вестибюль Академии и оцениваю обстановку. У меня нет никаких «смягчающих» моментов – ни одной фамилии, ни одной рекомендации. Единственно, что мне известно – здесь есть лаборатория разработки микролазеров, о которых мне тоже нужно многое узнать: свои пока у Дальцевой слабоваты по мощности света, а нужные еще не сделали ее исполнители. Короче, придется вести разведку боем: попасть в здание и искать нужных мне людей. Но передо мною – серьезное препятствие.: у входной лестницы – дежурный в форменной одежде, восседающий за темным массивным столом. Я принимаю важный, внушительный вид и прохожу мимо ошарашенного дежурного. Он то ли не успевает, то ли не решается спросить – кто, куда, зачем? Мне хватает трех минут, чтобы разыскать лабораторию источников света. Заведующий, молодой представительный доктор наук, посматривая на часы, коротко, вежливо разъясняет ситуацию: лаборатория занимается только разработкой обычных, лабораторных лазеров, микролазеры – в Москве, Подмосковье, вот адреса. Он и в курсе разработок в области оптоволоконной оптики, но в Академии этим не занимаются.
- Впрочем, не совсем так. В Мг. есть  НИИ материаловедения от Академии, там хорошо продвинулись в этой части. Занимается микрооптикой, в том числе и оптоволокном мой хороший знакомый кандидат наук Игорь Буренко. У него небольшая лаборатория, но творит он в ней чудеса!
Положительно, мне сопутствует удача! Завтра же в Мг.! Он не отмечен в командировке, но это не проблема – допишу. А сейчас к Валере Ясинскому за подложками. Ребята меня не подвели: двадцать подложек подготовлены и ждут меня. Мы выкуриваем по традиционной придонской сигарете, я вручаю им объемистый сверток с приливской вяленой рыбой – заслужили! Обещание мое привезти в следующий раз зарплату приводит ребят в восторг, и они ласково-нежно прощаются со мной. Непостижимо везет мне на хороших людей!
Завтра в полдень еду в Мг., а сегодня хочется отвести душу, пообщаться с милым моему сердцу земляком Толей Ляшко. Он здесь в аспирантуре, готовит докторскую диссертацию. В прошлом мы с ним работали в одной лаборатории в КБ, но он вскоре пошел в науку. Кандидатскую готовил в Зеленограде вместе с Сашей Поповым. Я уже упоминал, что бывал там по делам, заходил к ним в гости даже ночевал несколько ночей у них в комнате. После защиты кандидатской Толя поступил в докторантуру Мн-го радиоинститута, под крыло нашего бывшего сослуживца, а теперь академика, осевшего в Мн. К этому времени Толя уже был женат, имел двоих детей. С большим трудом ему удалось получить семейную комнату в общежитии института. Сюда-то я и направлялся вечерком, передохнув в своем шикарном гостиничном номере. Общежитие – в полуквартале от кинотеатра «Октябрь», к большому четырехэтажному зданию общежития прилепилась шашлычная. Я взял две порции недорогих сочных шашлыков – закуска к болтавшейся у меня в сумке бутылке «Плиски».
Проверка моей незнакомой дежурному личности, запись в журнале посетителей заняли три минуты. В ответ на мой нерешительный стук (может, дети спят) – энергичный звонкий баритон Толи: «Входите!»
- Ба! Старик (обычное обращение Ляшко ко мне)! Какими судьбами?
- Да, вот, решил проверить, каких успехов, каких научных высот ты достиг, обитая вдали от «алма матер» и от всех нас!
- Проходи, располагайся, гость мой дорогой! Я тут один хозяйничаю, жена с детьми уехала к родителям под Приливск, отдохнуть от «научной жизни», - тут только я заметил, что в комнате, перегороженной шифоньером, никого нет. – Тяжело тут им маяться, спим друг на друге, детям поиграть негде.
В комнате, действительно, как говорится, шагу некуда ступить. Диван и небольшая кровать занимают почти половину площади, все углы забиты ящиками, книгами, игрушками.
- В минуту организуем вечерний прием, - Толя засуетился, выставляя на небольшой столик хлеб, соленья, колбасу, - у меня есть настоящий индийский чай, сейчас заварю.
Я выставил на стол «Плиски», выложил шашлыки, еще теплые, на тарелку. И, периодически подливая коньяк в рюмки, мы устроили пир на весь мир. Главным, конечно, были не выпивка и не закуска, а наш оживленный разговор – двух земляков и двух технически родственных душ. Толя хорошо ориентируется в интегральной оптике, потому что занимается исследованием химически осажденных пленок, в том числе в качестве волноводов.
- Почему ты не хочешь попробовать нанесение пленки в качестве волноводов? – пытает он меня, возвращаясь к этому вопросу раз третий за вечер.
- Пойми, Толик, работа мне дана на выживание. Нужно в короткий срок получить «железо» (т.е. действующее устройство), и получить я его могу, используя отработанные промышленностью технологии. Волноводы внедрением ионов калия из растворов формируются уже десятки лет и хорошо освоена эта технология в К., в Университете; даже у нас в КБ пробуем. А пленочные волноводы только-только осваиваются; даже у Короткова в Университете в этом направлении делают первые шаги.
- Но я получил неплохие результаты несколько лет назад. Потери света небольшие, луч хорошо вводится через призму (стеклянный элемент, преломляющий свет)…
- Вот-вот! Вы вводили видимый свет и через призму. А у меня задача – ввести инфракрасный, невидимый. И не забывай: этот свет должен отклоняться ультразвуком преобразователя. А какие есть положительные результаты по взаимодействию ультразвука и пленочными волноводами? Их нет!
- Но это можно организовать у нас здесь, в радиоинституте.
- Да пойми ты, голова садовая, - я сам ученый и знаю, как хочется внедрить результаты своей разработки в реальное изделие: чтобы получить годные образцы, нужно время на отработку всех операций. А этого можно добиться в короткий срок в условиях кафедральной лаборатории? Нет и нет! Другое дело, когда я получу действующие образцы изделия, и Дальцева посчитает нужным дать денег, хороших денег, на развитие работы, вот тогда я смогу выделить энную сумму на пленочные волноводы! И, - даю слово, - я не забуду этого своего обещания!
Мы проговорили часа три. Перебрали все известные достижения в микрооптике, вспомнили теорию света и ультразвука. И, скажу откровенно, пользу от этого разговора я извлек немалую, впрочем, как и всегда, общаясь с такими истыми учеными-энтузиастами, как Саша Попов и Толя Ляшко. В спорах с такими людьми вдруг нащупаешь неожиданные решения, или услышишь необычные, малоизвестные данные. Я помню наши споры-разговоры в Зеленограде, в общежитии МИЭТа (Московский институт электронной техники) после распития двух-трех бутылок вина по случаю; золотые времена, золотые люди! После такого общения не только извлекаешь несомненную пользу для себя, как ученого, инженера, но и заряжаешься духовной энергией, желанием сделать что-то значительное в науке и технике, да и в жизни вообще. Сейчас времена пришли другие, задышало нам, идеалистам, в затылок новое веяние , наполненное другими ценностями: шуршанием рубля, то бишь доллара, стремлением «сделать состояние», в том числе и на науке… Вот и я гоняюсь за большими деньгами, правда, еще сочетая меркантильный интерес с решением захватывающей научно-технической задачи…
Вот, - как раз Толя рассказывает о создании у них на кафедре товарищества, представляющего собой первые ростки частного, точнее, коллективного владения средствами производства и эксплуатирующего людей не в интересах государства, а в интересах частных собственников-учредителей… Но сейчас мы еще полны энтузиазма и желания творить; мы не знаем, что через несколько лет мне придется искать себя в предпринимательстве, а Толику, без пяти минут доктору наук, кочевать с кафедры на кафедру, потому что будут сокращены наборы студентов и, соответственно, штаты преподавателей…
Время перевалило за одиннадцать вечера. Толик пытается оставить меня ночевать, но мне оставаться не с руки, завтра ехать в Мг. Прощаемся мы у шашлычной, где выпиваем по кружке пива  с шашлыком. Обнимаемся с чувством – ведь земляки!
- Будешь в М., заходи обязательно! Домой или в институт, аудитория 203! – кричит Толя, когда я уже  метрах в пятидесяти от него. В этот момент я как никогда понимаю, что такое малая родина, землячество и другие святые, вышибающие слезу понятия…
В Мг. попадаю к вечеру, когда предприятия уже не работают. Придется подумать о ночлеге самому. Я сдал вещи в камеру хранения (хвала этим камерам, дающим возможность почувствовать себя в другом городе свободным от груза вещей!), оставил в пакете самое необходимое: бритвенные принадлежности, подложки с преобразователями (может, удастся проверить их в НИИ у Буренко), документы. Не хочется ходить по гостиницам, выпрашивать жилье. Светлая мысль приходит в голову: может, в вокзале есть комнаты отдыха? И точно, в справочном бюро подтвердили мое предположение! Комната отдыха напомнила студенческие годы, когда, приезжая в колхоз работать, мы жили в школах, клубах большими компаниями. Ну и весело было там! Постоянный шум и гам, одни поют, другие весело смеются удачной шутке, третьи умудряются спать. Комната отдыха – коек на двенадцать, зато народ взрослый, сдержанный, уставший. Разговоров почти не слышно, большинство клиентов укладываются спать, или уже спят. Я тоже вешаю одежду на спинку стула, деньги и документы прячу под подушку – мало ли что! – и засыпаю крепким «командировочным» сном.
До НИИ материаловедения проще всего добираться троллейбусом, до самой последней остановки. НИИ, как и положено конторе, работающей на «военку», затерялся среди деревьев и кустарников, не сразу и найдешь. Все, как и в других учреждениях этого рода: стеклянно-алюминиевый вестибюль, длинный с большими окнами трехэтажный корпус, и, конечно, проходная с «вертушкой». Звоню Буренко и называю фамилию моего рекомендателя. Игорь рад привету от друга, просит подождать и минут через семь выходит, крепко сбитый, жизнерадостный, улыбающийся и пожимает мне руку своей мощной, не инженерской.
- Говорите, Михаил передал привет? Я его месяца два не видел. Обычно езжу в Мн. раз в две недели, а тут вот застрял дома, заканчиваю этап для московского заказчика.
Мы присаживаемся на ажурную скамью из алюминиевых трубок, с сиденьями из искусственной кожи, и я коротко излагаю суть дела. Мол, есть работа, есть деньги на творческий коллектив, сроки такие, требования такие-то. Показываю выписку из технического задания. Буренко не кокетничает, не напускает на себя важность и не пытается «набить цену» на предлагаемую работу. Опять хороший человек попадается мне на пути! Уточнив, сколько могу заплатить, он спокойно, не суетясь изрекает.
- Ну, что? Работа по нашему профилю, материал найдем. Время: сможем начать недели через две, после сдачи этапа. А сейчас – переходит он на «ты» - я тебе покажу свое хозяйство.
- С удовольствием посмотрю, у меня есть несколько вопросов по основной теме.
Он оформляет мне пропуск и, пропутешествовав минуты три по коридорам и переходам, мы попадаем в полуподвальное помещение (поистине все великие научные дела творятся в полуподвалах!), разгороженное на четыре небольших комнаты с выходами  в узкий коридорчик.
- Начнем по порядку. Здесь у нас фотолитография (формирование рисунка в пленках) и голография (формирование объемных рисунков).
Оборудование новое, современное, но площадь, конечно, мала.
- Здесь мы формируем рисунок размером до пятитысячных миллиметра. – Я про себя вздыхаю: опять эта неистребимая способность «подвальных» умельцев творить чудеса!
После фотолитографии – химия и нанесение пленок. И, наконец, мы в святая святых – лаборатории монтажа и измерений. Она, как и другие лаборатории, очень тесна, забита приборами, оборудованием, но даже здесь отвоеван кусочек площади для вешалки и небольшого обеденного столика.
- Это наше монтажно-измерительное хозяйство, - Буренко показывает приборы для исследования пьезопреобразователей, два лазера видимого света, установку для фиксации отклонения луча, рабочее место для монтажа оптоволоконных устройств. – Как видишь, весь основной набор измерений для микрооптики.
- И сколько у вас в лаборатории сотрудников? Буренко улыбается, поглядывая на своего помощника.
- Да, вот, мы с Володей, и еще двое женщин – лаборантов.
И как же вы управляетесь, чтобы замкнуть технологический цикл от начала и до конца?
- А так и идем последовательно от химии, напыления, фотолитографий и до сборки. Одну операцию сделали сотрудники, переходят ко второй. У нас каждый владеет навыками выполнения всех операций, кроме, разве, настройки, тут мы с Володей колдуем.
Я ошарашен, такого еще не видел. Вот где таятся резервы производительности в научно-опытных производствах! Ведь везде, где я не бывал, подобные учреждения не рискуют разрешать сотрудникам кочевать от операции к операции. А ведь загрузка полная бывает далеко не всегда, и сидят, маются работники без дела.
- Если не секрет, какие суммы вы зарабатываете за год?
Ответ меня убил наповал. Он назвал треть нашего КБ-го бюджета! Но когда я увидел Буренко и его помощника в деле, мне открылась тайна их производственных успехов. Во-первых, Игорь взялся сформировать волноводы на моих подложках и через два часа он мне их отдал с волноводами. Во-вторых, истратил всего полчаса, чтобы проверить отклонение луча на подложках с преобразователями. Все делается четко, быстро и квалифицированно. Отклонения обнаружить не удалось, видимо, волноводы, сформированные у нас в КБ, не работали.
Я отдал чертеж оптоволоконного устройства Буренко, и мы договорились встретиться через месяц.
- Лучше, конечно, позвонить предварительно, вдруг я буду в отъезде.
Мы дружески расстались, и я вновь ощутил крепкое пожатие такой некандидатской, неинженерской, но такой умелой для микродел, руки. «Господи, сколько у нас умельцев, талантов! Сколько лабораторий, хранящих неистощимый потенциал для открытий, изобретений, перспективных разработок! Нужно только правильно организовать, обеспечить их работой и финансами, исключить паразитирование 60-70% сотрудников таких контор за счет творческой, делающей дело части!
А теперь – домой, в Приливск. Там – срочная серьезная работа: подготовить для показа заказчику в действии образцы передающей части изделия, включающей лазерный источник света, волноводы, оптические элементы в стекле и приемник света – фотодиод (прибор, в котором под действием света появляется электрическая энергия).В Приливске меня ждет приятная новость: Антону удалось ввести от лазера луч в волновод и получить прохождение луча до приемника света на другом торце подложки. Правда, потери луча при вводе в волновод и в самом волноводе значительные. Нужно уменьшить потери хотя бы в два раза. Я уже пришел к определенным выводам, но хотелось разбудить в ребятах творческую, инженерную жилку.
- Ну, что скажет прогрессивная, думающая молодежь. Начнем с волноводов. Хорошо, подсказка вам дается! Сколько у нас исполнений волноводов?
- Сейчас… К-е – раз, московские – два, наши – три…
- Правильно. А теперь еще и Мг-е – четыре. А на каких волноводах вы готовите передающую часть?
- На московских…
- И какой отсюда вывод?
- Как же мы не додумались» Нужно со всеми видами волноводов поработать.
- Ответ мудрый. Теперь относительно потерь при стыковке микролазера с подложкой. От чего они зависят?
- Ну… прежде всего от качества поверхности, в которую вводится свет. От угла ввода лазерного луча…
- Так-так. Теперь я надеюсь, вы сделаете правильные выводы?
Антон с Сережей виновато улыбаются.
-Поняли! Идем пробовать разные волноводы, а перед этим заполируем торцы подложек, к которым крепится лазер.
Информацию я получаю уже к концу рабочего дня: самые качественные волноводы – К.-е потом Мг-е, Московские и уже совсем никудышные – наши.
К началу июня появляется уверенность в выполнении третьего этапа. Эффективность передачи луча по волноводу удалось повысить в полтора раза, и уже готовы несколько образцов передающей части. Неля и Лера Ивановна, притершись друг к другу, явили собой мощную интеллектуальную силу в     разработке программы для компьютера. Программа в принципе готова, правда, применительно к действующей у нас ЭВМ заказчика. Но это меня не очень беспокоит – время еще есть и Лера Ивановна без особых проблем переведет эту программу в программу для ЭВМ. Сейчас же осталось только распечатать ее и расчет для включения в отчет по этапу. Вообще, в этот период «сидения» в Приливске жизнь балует меня успехами и приятностями. Удалось выделить значительную сумму на контрагентские расходы и получить у Вадика хорошую зарплату для творческого коллектива. Она позволяет оплатить работы по сборке образцов у Бори Минина и героические дела Игоря Буренко, и очередную «пачку» подложек с преобразователями от Ясинского, и помощь в делах измерительных от Володи Короткова и Коли Горбачева. Прикидка показала, что и мне лично достанется неплохой куш. И тут, друзья мои, я почувствовал, как меня затягивает паутина одного из самых отвратительных пороков – жажды наживы! Наживы за счет других… Моя доселе неиспорченная на сей счет душа, захватила, простите за тавтологию, наживку наживы, как проголодавшаяся рыба- свежего, обмазанного анисовыми каплями червя… Понимая, что исполнители, не видевшие раньше таких приработков, будут довольны и половиной от запланированного, и решился я на черное дело, которого и до сих пор стыжусь… Урезав по трети зарплаты, добавил себе, хотя в глубине души, моя недремлющая совесть протестует отчаянно. Особенно стыдно перед Борей Минининым, с которым мы работали долго, дружили семьями, часто отмечали праздники вместе… Вспоминаю, как я принес ему домой ведомость и «ущемленную» зарплату. Зарплату в НИИ, где он работал, денег не платили второй месяц, и для него мой визит оказался манной небесной – как-никак, полтора оклада получил он, расписавшись в ведомости. Боря открыл, может быть, последнюю бутылку водки и усадил меня, несмотря на протесты, за легкий ужин, выставив все немногое, что было у него в холодильнике. А я, чокаясь с ним чувствовал себя недостойным, той дружеской, теплой атмосферой, которой окружил меня Боря и его жена Лиля… Кое-как пересидев ужин, я спешно попрощался, оставив их в состоянии благодарной радости и неведения о моем душевном падении… Как бы то ни было, у меня собралась приличная по нынешним временам сумма, и нужно было решить – куда ее вложить, на что истратить. По темноте своей политической я не догадывался о том, о чем знали уже отцы и основные исполнители перестройки – нужно вкладывать рубли в доллары! Я вспомнил, как мы с Ларисой мечтали – чисто абстрактно – о хорошей даче недалеко от Приливска. Это и подтолкнуло меня к решению вложить деньги в сельскую недвижимость; еще продолжался психоз, выражавшийся в стремлении всех способных на это горожан купить дом, усадьбу в деревне. В нынешнее время сельское население устремилось в город, и сельское жилье подешевело до крайности. Да и закон теперь разрешал иметь помимо квартиры, еще недвижимость.
Продажа-купля сельского жилья уже затухала, но мне по счастливой случайности удалось приобрести небольшую, в четыре сотых Га заброшенную усадьбу со старой с камышовой крышей хатой. Село в пятнадцати минутах езды на электричке, участок недалеко от остановки, на центральной улице, минуты три ходьбы-то всего; минусом в этом приобретении было отсутствие на участке воды, но сосед, молодой рыбак, Геня, безо всяких оговорок и условий позволял брать воду из его колодца и даже заготавливать впрок в баке на полтора кубометра, который мы приобрели позже для полива огорода. Покупка произошла, когда Лариса была в отъезде, хоронила своего младшего брата Никиту на Урале; участок года два как заброшен, зарос высокой, с мой рост травой; я посвятил выходные приобретенному сокровищу, оставляя дочку с мамой в городе. Это были непередаваемо печальные дни, боль утраты перебивала меркантильную радость от приобретения моего сельского убежища и от общения с природой. Я старался заглушить тоску работой. Днем косил траву, делал ремонт в хате, мастерил туалет – предмет первой необходимости, собирал и сушил падавшие абрикосы. А поздно вечером выносил раскладушку во двор и лежал, наблюдая за неповторимой прелестью ночного звездного неба. Здесь, в селе, небо кажется близким и обозримым, не заслоненным домами, как в городе. Но радость общения с природой смешивалась с печалью, печалью о смерти брата Ларисы, умершего во время сердечного приступа – в тридцать шесть лет… Печаль моя сильна потому, что был он мне, как сын. Когда мы познакомились с Ларисой в ее родном уральском поселке, куда направили меня на работу после института, он был еще мальчишкой и я всячески опекал его, в какой-то степени заменяя умершего отца… Сейчас у него осталось две дочки и жена. Он несколько раз, еще до женитьбы, приезжал в Приливск, в последний раз с женой и дочками-подростками, добирались они до Приливска на своей машине: Никита был классный шофер, и в последнее время у него была рисковая работа дальнобойщика.
Мы ездили каждый год к теще, Тамаре Ивановне, и там общались с ним, исключая годы его службы в армии и недолгого отъезда из поселка в город. Печаль моя была сильна и потому, что был Никита замечательным, широкой души человеком, бесхитростным, но не глупым, добрым. Это я ощущал и на себе,  видел в отношениях его к родным, друзьям и знакомым. Был Никита, как многие хорошие люди, молчалив, но, выпив две-три рюмки, разговаривался и мог завязать разговор интересный, содержательный. Он много и постоянно читал, больше русских и западных классиков.
Итак, я готовился к сдаче этапа, возился на своем участке, переживал смерть Никиты, а меня ждало еще одно испытание личного характера, связанное с Верой… Событие, явившиееся причиной этого испытания, случилось раньше, Лариса была в отъезде. И, вот, через три дня после ее возвращения, когда мы, отправив старых и малых спать, перебирали подробности ее поездки и похорон, слезы неожиданно хлынули у нее из глаз, и слова – упреки потекли, как горькие слезы ее.
- Одно несчастье за другим… Там брата потеряла, а здесь муж подарочек приготовил…
 Она опять ударилась в слезы, не вытирая их, продолжая тянуть из меня душу тяжестью своего переживания, двойного горя. Наконец, когда поток слез иссяк, мне удалось выпытать суть произошедшего. Было Верино письмо, попавшее в руки дочки. Любопытная как все подростки, Лера не удержалась от искушения и прочитала его. У нее хватило здравого смысла порвать письмо, но некоторые слова застряли в памяти. Да и сам факт появления письма произвел на нее сильное, неизгладимое впечатление. Это было естественно: ведь в письме чужая тетя называла папу ласковыми именами и в конце крепко-крепко целовала… Носить в себе эту боль Лере было не по плечу, силен был неожиданный удар – измена, полученный от одного из самых дорогих людей. Не вынесла дочь тяжкого бремени срамной тайны и рассказала о письме маме…
И сейчас Лариса с горечью и надеждой – может, неправда?.. – швыряет мне в лицо выдержки из письма.
- Кто эта Веруша, кто она тебе? Говори, не молчи! И почему она так тоскует по тебе, почему?! И почему она целует тебя крепко-крепко?! Там блудишь, а сюда приезжаешь чистенький и невинный!
Она говорит еще и еще, а я пытаюсь разобраться в произошедшем, в себе самом. Появление письма было для меня неожиданностью. А готов ли я сейчас, так сказать, пользуясь случаем, выложить все честно Ларисе и просить ее отпустить меня на все четыре стороны? Конечно, нет! Я физически не смогу сказать правду жене, тем более противопоставить свои отношения с Верой нашим органическим, нерушимым семейным связям! Я смотрю на лицо Ларисы, плачущее, искривленное не столько злостью, сколько жалкой гримасой обиды и страха. Да, страха перед разрушением семьи, которой она отдала много лет, силы физические и душевные, подчинившись моему решению и приехала в незнакомый город. В этом городе она родила мне двоих детей, вскормила – вырастила их. Вместе мы пережили и плохое и хорошее, карабкаясь по неустойчивым, ускользающим ступеням жизни, утверждаясь в ней, при взаимопомощи друг другу.
Я смотрю на покрасневшее, как при сердечном приступе, мокрое лицо Ларисы и вспоминаю наше первое свидание-провожание… Я- молодой инженер, присланный в небольшой поселок управлением «сельэлектрострой», чтобы произвести революцию в снабжении трех районов электроэнергией. Впрочем, революция началась до меня, но дел и сейчас тут хватает. Начальник участка, мой земляк, загружает меня четырьмя бригадами монтажников, работающих в разных местах. Технические тонкости, работа с людьми, бумажные дела с нарядами, – все это напрягает меня полностью. Вся осень до нового года – сплошная работа: поездки в бригады, сдача объектов, согласование расположения линий электропередач и электроподстанций. Неожиданно подступает новогодний вечер в поселковом клубе, и я вспоминаю, что я – молодой, полный сил мужчина «на выданьи». Душа требует праздника; одеваю лучшее, что у меня есть, - выходное «стильное» пальто и шляпу. И, вот, уже я приютился на скамье в клубе, наблюдая за танцующими парами и выискивая возможную напарницу мою в этот новогодний вечер. Танец кончился, и… «Белый вальс!» - объявляет ведущий.
Не сразу понял, что меня приглашают. И только нежный, серебристый (другого слова не подберу!) голос подтверждает этот факт.
- Разрешите вас пригласить?
Поднимаю глаза: передо мною персонаж из сказок о принцессах и золотых туфельках. Точно, принцесса: платье светло-голубое, кудрявая прическа, серо-зеленые глаза в искорках таинственного света, курносый в меру нос, ямочка на подбородке и милое-милое выражение лица!
- А это мой партнер по танцам Миша Мосин, - показывает Лариса, - имя ее я уже узнал во время танца, - я с ним в основном танцую. – Партнер ниже ее ростом, но в элегантном костюме и танцует профессионально.
- Сегодня ему придется танцевать с другими девушками, нахальничаю я,  Лариса не возражает и оставшийся вечер наш. Я узнаю, что она учится в Невинске в пединституте, на химика-биолога, очень любит лес и никогда не видела море.
О чем, о чем, но о море могу рассказать немало. И я рассказываю о нем Ларисе уже у ее небольшого, с двумя кошками на улицу, домика с палисадником у окон и удобной скамеечкой у палисадника. Но мы на скамеечке не сидим, а прохаживаемся у ворот; иногда останавливаемся, и я вижу перед собой искрящиеся неведомой, призывной тайной глаза, выглядывающие из-под меховой шапки. Лариса в шубке с беличьим воротником, в валенках (девчата берут туфли с собой в клуб и там переобуваются: на дворе около тридцати градусов мороза). Я же в своем осеннем пальто, в туфлях и шляпе чувствую себя не очень уютно, но огонь, зажегший меня сразу после встречи с Ларисой, не дает мне замерзнуть. Первое наше свидание, а я уже знаю наверняка, что эта стройная, симпатичная, с милым лицом и нежным певучим голосом девушка – моя судьба, моя половина, мое предназначение во всей последующей жизни…
- Вы, наверное, замерзли? – спрашивает Лариса после получасового нашего хождения-стояния. - Я действительно замерз, но признаваться в этом не хочется, и, главное, никакого желания расставаться – уж пусть лучше я в сосульку превращусь!
- Нет, ничего, нормально! Только, разрешите, я побегаю минуты три, согреюсь?
Конечно, она разрешает, и мы опять стоим и рассказываем друг другу о себе, о своих родных, о своей жизни. И чувство огромной взаимной приязни охватывает нас, и уже мы держимся за руки, и прикасаемся щеками…
 И, когда я чувствую, что морозостойкость моя истрачена полностью, Лариса, как бы угадывая мое состояние, принимает решение.
- Пора расставаться… Видите, мама свет зажгла, волнуется.
Понимая, что расставание неизбежно, решаюсь на отчаянный шаг: обнимаю Ларису крепко и припадаю к ее губам долгим, жадным поцелуем. С удивлением и восторгом отмечаю, что она отвечает мне с не меньшим чувством…
- Все, я пошла… - прощается Лариса пьяным, счастливым шепотом, и уже когда она запирает калитку изнутри, я кричу, забыв, что времени около часа ночи.
- Когда мы увидимся?
- Приходите к нам послезавтра в шесть вечера, - нежным, негромким эхом доносится из-за ворот…
А сейчас я вижу горе и растерянность ее и переживаю так, как будто не она мне, а я ей бросаю справедливые и вместе с тем жалкие упреки… Сердце мое разрывается от ужаса и страха перед ее горем, и мне хочется одного: оставить ее в неведении, успокоить враньем, или любым другим доступным и недоступным способом. Только бы не видеть укоряющих и умоляющих глаз, обрюзгшего от волнения и слез лица…  И никуда не деться от того, что Лариса своим повседневным, будничным трудом, выполняя основную заповедь русской женщины – «жалеть» мужа, тащила на себе всю тяжесть житейских забот, отдавала все лучшее, и себя тоже, детям и мне. Я же мужскую часть работ по дому делал неумело, неохотно, «из-под палки», считая своим основным делом освоение техники, повышение профессионального, научного уровня. Одним из таких важных дел была подготовка моей диссертации, и шесть лет все в семье вращалось вокруг этого «священного» дела. Лариса, на словах не одобряя эту «ненужную трату времени», во всем помогала мне, даже ездила по моей просьбе за получением отзыва на диссертацию.
Все это побуждало меня не открывать истину Ларисе, которая, я был уверен, и не хотела бы ее подтверждения из моих уст. Поэтому обман представляется мне благим делом.
- Не знаю, что это за письмо! Мало ли какие странности могут происходить! Может, кто-то решил подшутить, или гадость сделать!
То ли убедили Ларису мои жалкие доводы, или просто она ждала их от меня. Во всяком случае, она постепенно успокоилась и больше разговор на эту тему не заводила. И даже на третью ночь приняла мой мужской порыв так же горячо, как и раньше… А я? Я чувствовал себя последним подлецом, негодяем, предающим доверие двух женщин и свой семейный очаг… и в эту ночь принял твердое решение порвать свои отношения с Верой.
Горячка работ по этапу, подготовка и оформление документов к его закрытию помогли забыть о пережитом душевном потрясении, и только в свободное время перед сном сознание замедленно перемалывало происшедшее, а решение покончить с любовным увлечением не казалось трудновыполнимым.
При подготовке этого этапа много хлопот доставило оформление отчета. Рая Пинкина, которая занималась подготовкой отчетов в прошлые этапы, была переведена Воронковым на работы по его договору. Пришлось мне за дополнительную оплату просить Наташу Пилецкую и ее героический коллектив об оказании помощи в оформлении отчета. Мы же с Антоном лихорадочно «обмеряли» образцы передающей части, чтобы подготовить восемь штук – по количеству переданных Ольгой Ивановной микролазеров – для передачи заказчику; удалось подготовить три образца. Антон, проявляя инициативу, с энтузиазмом завершил оставшуюся часть работы.
Судя по всему, основные проблемы по этапу были решены, и я стал раньше приходить домой, больше времени бывать с семьей и с мамой. Пятницу и выходные мы с Ларисой, Лерой и внуком Димой проводили в Прибрежном, на своем земельном участке. Посаженные помидоры, огурцы и другие овощи весело зеленели, а потом радовали нас наливающимися плодами. Многочисленные хозяйственные дела и «сельские» работы мы выполняли весело, с подъемом, прерывая работу походом к морю, до которого, как говорится, рукой подать. А вечером у нас – полный курорт! Легкий переносной стол ставился во дворе, включали приемник, освещение и мы медленно ужинали, пили чай, наблюдая, как темнеет небосвод и появляются первые звезды, слушая многоголосый звон цикад. Это было замечательное время единения с семьей, душевной близости с Ларисой.
Случился, правда, здесь несостоявшийся, к счастью, ужас потери моего внука… Дело в том, что стал я готовить хату к реконструкции – заливать новый фундамент, не убирая старых глинобитных стен. Для чего и прорыл рядом со стенами (какая строительная неграмотность!) траншеи для фундамента. Эти траншеи и были предметом постоянных игр «в войну» для Димы. То и дело забирался он в «окопы», ползал по ним, стреляя из автомата, купленного мною в Детском мире в Москве.
В тот день, поработав в огороде, мы собирались обедать, Лара и Лера готовили еду в хате. Я же решил их насмешить, оделся в Ларисино платье и в танце, вихляя бедрами, предстал перед ними, чем вызвал необычайный взрыв веселья. В этот момент раздался глухой резкий звук, похожий на удар грома, содрогнулись стены хаты… Не сразу дошло до меня: стены уже и раньше чуть «разъехавшиеся» (во время войны неразорвавшийся снаряд попал в перекрытие и нарушил его) «поехали» в траншеи! Тогда-то и узнал я цену выражения «волосы дыбом»… «Дима… Он минуту назад был в траншее…» - с этой леденящей душу мыслью выскакиваю из хаты, а навстречу мне – испачканный землей Дима: «Дедушка, обед готов?» И я, неверующий, встаю на колени, обнимаю внука и шепчу несколько раз: «Слава тебе, Господи!» Девчата переживают со мной неслучившийся ужас через несколько минут, когда выясняют суть дела…
В будние дни много времени уделяю общению с мамой. Она рассказывает истории из своей жизни, начиная с детских лет. Истории эти я слышал не первый раз, но всегда с удовольствием, смешанным с грустью и уважением, как бы заново воспринимал эти рассказы, живо представляя маму маленькой девочкой, девушкой, невестой, молодой женой, матерью двоих детей в тяжелые годы войны… Ее плавные, неторопливые слова, ложились мне на сердце, как бальзам. Да и рассказчица мама превосходная.
- Время, сынок, было неспокойное, голодное. Шла гражданская война. Мы жили в небольшом флигельке с колодцем во дворе. В город вошли белые; еще шли бои, и мы, дети, боялись выходить на улицу. И, вот, стою я раз у колодца, воду набираю. И вдруг забегает во двор человек в черной куртке (наверное, красный комиссар) с револьвером в руке и кричит мне: «Где можно спрятаться?» Я растерялась, молчу, а тут во двор вбегают солдаты. Дядька этот схватил меня за руку и – бегом за хату, солдаты за ним. А стрелять боятся – можно в меня попасть. Комиссар добежал до ограды, бросил меня, а сам – через забор и был таков!
- Мама, а ты за кого переживала: за этого дядьку, или за солдат?
- За дядьку! Мы же бедные были, отец, дед твой, был рабочий-революционер. А мне на богатых приходилось с самого детства спину гнуть.
И мама «развивает тему», вспоминая, как она девчонкой десяти лет стирала богатым родственником белье, как они высоко ценили ее трудолюбие и чистоплотность и переманивали друг у друга… Я слушаю и задумываюсь о смысле жизни ее, нашего и всех будущих и прошедших поколений, пытаясь понять истину и не достигая ее. Во время этих разговоров и зарождается желание написать эпопею о мамином и последующих наших поколениях, разобраться в главном: ради чего были и будут перенесены неимоверные испытания – революции, войны, голод и холод? Но чтобы понять это, нужно подобраться к истине, а я еще не знаю, как… Счастливые моменты моего общения – близости с мамой описал я строками стихотворения.
Брошу я к бесу дела и делишки,
сядем с тобою рядком…
Вспомним былое, как будто по книжке
повесть о жизни прочтем.
И потеплеет в душе и проснется
Вера, Надежда, Любовь…
Пусть мир в безумстве куда-то несется,
мы посидим, подождем…

Ночь шестая

Верина душа носилась в Божественных просторах, рассматривая чудеса и прелести небесного мира, куда она сможет попасть, если в сороковой день Господь определит ей прощение… А много ли грехов набралось у тебя, раба Божия Вера? И есть ли среди них великие, за которые не может быть прощения у Всевышнего? И, может, один из них – грешная любовь к немолодому командированному. Он, этот невзрачный – при первой встрече – «старичок», зажигает в тебе факел глубокой и сильной любви, увлекает за собой, отрывая от обыденной жизни. Но он женат и не горит такой же любовью и самоотдачей, как ты. А грех общий, и ты грешна; но, как сказал Господь, сможет ли кто-нибудь бросить в тебя камень? И Он прощал блудниц, и становились некоторые из них святыми…
Наступила летняя пора и проблема приобретения билетов на поезда становится почти неразрешимой. Разбалованные свободой поездные работники начали большей частью трудиться «под себя», оставляя свободные места для посадки «зайцев» – источника «живых»» денег. Их поведение – отражение того беспредела в стране, который нарастает лавиной, приближается к своему апогею. Каждый на своем месте стремится «делать бизнес», свобода и распущенность становятся синонимами. Строгость и дисциплина наказуемы, как проявление командно-бюрократической системы. Отмена цензуры дает еще один толчок гласности и беспределу в словах, да и в делах тоже. Решение I-го съезда РСФСР о государственном суверенитете добавляет масла в огонь национальной напряженности. Начинается сведение счетов у республик с Россией. Меня, горячего сторонника единства славян, это ранит в самое сердце. Да и признаки национального недоверия я уже ощущаю сам в К. хорошо, в Белоруссии, правда, нет еще того настроения противостояния России, которое потом приведет к расколу славян.
В этот раз, после долгих выстаиваний у касс, с несколькими пересадками, мне удалось добраться до К. в пятницу вечером, когда шансы устроиться в заводскую гостиницу равны нулю. Я решил отложить такую попытку до утра, сдал вещи в камеру хранения и пошел бродить по городу. Всю дорогу и сейчас меня мучит грусть-тоска по Никите, смерть его- удар небывалый и незабываемый. Как будто часть души моей отлетела с уходом его из земной жизни. Даже неприятность с письмом от Веры отступила на задний план перед этой болью. Она, эта боль и укрепляла мое решение покончить с любовной историей под названием «Гена – Вера». «Но все-таки встретиться с ней надо, последний разговор – неотъемлемое ее право». Я даже приготовил Вере прощальный подарок – недорогое серебряное кольцо. Побродив с полчаса, решил, что встретиться лучше сегодня, чтобы расстаться с ней до защиты этапа: и так мало душевных сил осталось у меня перед этим важным испытанием.
Веру я ждал со смешанным чувством нетерпения и настороженности. Независимо ни от чего, мне хотелось прежде выслушать ее объяснение. Мы встретились у Вериного ресторана, и я повел ее в сквер, к нашей любимой площадке с чудесным видом на реку и монастырский лес. Вера, предчувствуя недоброе, шла молча, держала мою руку в своей и только иногда поглядывала на меня вопросительно-виновато. На площадке я достал колечко и одел ей на левую руку – не венчальное же!
- Это приятная часть нашей сегодняшней встречи. А теперь, уважаемая Вера, объясните, что за письмо вы написали в одну очень порядочную семью, которое возмутило ее покой? – я стараюсь говорить шутливо, но выражение моего лица, видно, не соответствует шутливому тону. Вера, обжигая меня своими темно-голубыми глазами и капризно поджав нижнюю губку, как нашалившая школьница, полуулыбается, полуусмехается улыбкой вины, извинительной и… милой.
- Так ты получил мое письмо?
- Нет, к сожалению, мне не удалось прочесть его. Зато дочь моя прочла и передала его содержимое жене… Сама можешь представить, чем это все обернулось!
Выражение Вериного лица изменилось от виновато-лукавого до испуганно-жалкого. Дергая непроизвольно меня за руку, она твердила, как заклинание.
- Але я не хотiла, щоб письмо попало к домашним твоим! Ти знаешь що николи я не собиралась подiяти тебе неприятность! Ти йняймеш, що я не хотiла! Ты йняймеш?
В ходе бестолкового, горячечного разговора, прерываемого Вериными поцелуями, сердитыми выкриками, Вериными слезами, выяснилось, что к такому необдуманному шагу подтолкнула ее НН, уверяя, что «если он любит по настоящему, то не обидится и ругаться не будет…»
- А мiни отак було тужно без тебе! И весна на мозоль давит, и женихи заграют… я и помiркувала: кои ще ти пiдеш на пошту, коли пошлю письмо до востребования…
Меня больше всего возмутило вмешательство НН. Понятно, что она считая нас счастливой парой, хотела Вере добра. Мол, разрубится этот гордиев узел сразу, нужно только подтолкнуть нерешительного мужика к решительному шагу. Может быть, и Вера втайне рассчитывала, томимая долгой разлукой, на такой скандальный исход, как самое правильное решение проблемы? Думаю, другая, менее разборчивая в вопросах морали женщина, даже не задумывалась бы в необходимости подобного шага. И в то же время я возмущен, оскорблен «ударом в спину». И, распаляя себя, выкрикиваю слова, которые приготовил еще дома, в Приливске.
- Вера, нам, наверное, лучше расстаться! Видишь, как все складывается паршиво? Ты лучше всех представляешь, - непросто мне решиться на разрыв, опять же мама (ох, лукавил я, затушевывая главную причину – мое нежелание терять Ларису и семью!)…
Слова прозвучали казенно и неубедительно, поэтому, наверное, и реакция Веры на мои слова было неожиданной. Я думал, она расплачется, или ответит в запале мне тем же, поддаваясь минутной озлобленности. Но она взяла мои руки в свои и спокойно, открыто, необидчиво глядя на меня, произнесла фразу, которая решила исход дела в ее пользу.
- Гена! Не треба нам з тобою розставатися, ведь я люблю тебя, и тебе хорошо со мной… А писем писати таких я бiльше не буду, клянусь!
Она обняла меня, стала целовать. Я же не проявлял ответной нежности, испытывая чувство обиды – не знаю, на кого и за что. Но было ясно, что искренность, мягкая ее беззащитность и беззаветная тяга ко мне сделали свое грешное дело. «Ладно! Будь что будет! Не хватает у меня сил оттолкнуть от себя эти умоляющие глаза, эти ласкающие руки, это стремление души, разбуженной мною для любви…»
И мы поехали в гидропарк, прихватив бутылку вина по случаю примирения. Все наши были на танцах, а около Раи и Манюни крутился красивый, лет тридцати, с бородкой, парень восточного вида. Он угощал их пивом из бутылок, лежащих прямо на скамейке, рассказывал анекдоты и вообще веселил их до упаду. Его приятное лицо и изящный разговор с акцентом располагали к себе. Было, правда, что-то в нем неуверенное, скользковатое – то ли в некоторой навязчивости, то ли в немного бегающем, излишне маслянистом взгляде. И, тем не менее, он понравился мне сразу.
- Пей, дарагой, пей пиво! Будем еще пить вино, каньяк, дэньги есть!
Мы откупорили бутылки с вином и пивом, и наша компания отметила мой приезд и появление нового члена паркового сообщества Алика – так назвался наш знакомец. Я больше налегал на выпивку, чем на танцы, мысленно и вслух поминая Никиту и чувствуя неизъяснимую тоску по ушедшему от нас родному человеку. Алик сочувствовал и поддерживал меня, - видно было, что он испытывает ответную симпатию.
- Я тоже приехал сэгодня, и нэ знаю, где начевать. А ты устроился, дарагой Гена?
Тут только я вспомнил о своем бездомном положении. Просить Веру о жилье у НН я не стал, услуги НН мне сегодня особенно не хотелось принимать. А Алик продолжал развивать свою мысль.
- Можна, канечна, устроиться на ночь в поезде-гастинице. Но есть праблема: у меня паспорт в вещах в камере хранения. Да и дэньги тоже. Ну, ничего, завтра возьму вещи, загуляем! Без паспорта, канечна, можна поасть в гастиницу, но апять же траяк нужен!
«Действительно, ведь есть же спальные вагоны», - вспомнил я. В них ночевал не раз и в Москве, и в Мн. Эта новая форма услуг появилась недавно и, при всех своих недостатках, завоевала популярность у езжущих, бесквартирных. Конечно, ночевка в купейном вагоне, отогнанном на запасной путь, чревата кучей неудобств: приходится проводить ночь со случайными «сожителями», срок ночевки ограничен до шести утра, да к тому же и туалета нет, вернее они не работают – вагоны-то стоят! Но как кстати бывает приезжему перебиться ночь, а то и несколько, в таких вагонах, если негде переночевать!
Предложение Алика оказалось тем спасительным выходом, который мне сегодня и был нужен. Обычно я очень осторожно вхожу в контакт с незнакомыми людьми, особенно в командировках. И правильность такого поведения подтверждалась не раз. Помню, в Мн-ке, в ожидании поезда познакомился с очень приятным стариком. Предложил он допить початую бутылку вина, и мы закрепили наше землячество – отец мой белорус! – звоном стаканов. А потом приятный старичок стал кричать, что он весь вечер поил меня, и начал требовать деньги при всем честном народе. Мне еле удалось тогда отвязаться от «земляка».
А тут я, не задумываясь, согласился на предложение Алика и пообещал оплатить ему место и отсутствие паспорта. Меня не смутило даже его странное нежелание взять из своего багажа документ и деньги – ведь камеры работают круглосуточно. Конечно, моя неразборчивость явилась следствием угнетенного состояния из-за смерти Никиты, домашнего скандала, да и скрытого нежелания быть этой ночью с Верой – душа была заполнена другим… И еще хотелось поделиться горечью утраты, а Алик, проявляя симпатию ко мне, как никто другой подходил для этого. Я объяснил Вере ситуацию, она не стала отговаривать, хотя Алика сразу невзлюбила. И, ясное дело, ей была обидна моя сегодняшняя холодность, как и душевная близость Алика ко мне, которая мешала ей общаться со мною, как всегда.
Тут подошла Рая и предложила завтра устроить прогулку на катере. Оказалось, у нее, точнее у ее восемнадцатилетней дочери Светы знакомый капитан, который бесплатно может покатать нас по реке, с высадкой на одной из остановок.
- Только, единственно, нужно взять выпивки и закуски, Леня, капитан – любитель выпить!
Алик горячо поддержал Раю, и я согласился. Вера отказалась – у нее завтра рабочий день. Видно было: она не одобряет мою поездку с разгульной Раей и Аликом. Была в этом предложении одна некрасивость – желание погулять «на халяву» за счет Вериного кавалера, зарабатывающего хорошие деньги в К. Может быть, в другой раз я бы и отказался от поездки, но только не сегодня: на душе было муторно, и хотелось отвлечься, заглушить душевную тоску и последствия личных неприятностей…
Мы славно переночевали с Аликом, побрились моей бритвой в вокзальном туалете. Алик что-то не спешил в камеру хранения, начал безуспешно искать номерок; я понял, - у него ничего в камере и нет. Но мне было так нужно сейчас общение с Аликом, его расположение и душевный разговор, что решил взять все последующие расходы на себя. До двенадцати, когда начнется наш прогулочный рейс, еще четыре часа, и я уже знал, как мне их пережить, как мне их перенести.
- Да хрен с ним, с номерком! Я предлагаю устроить скромные поминки по Никите. Я уже говорил тебе, что умер дорогой для меня человек, и хочется затормозить душу от тоски и горя. Где нам можно организовать мероприятие?
Алик радостно вскинулся, его краивые глаза широко раскрылись.
- Дарагой Гена! Ты чудэсник-кудэсник! Все это мы арганизуем в адын момент! И устроим мы эта дело нэдалеко здэсь. Ест уютный, замэчатэльный сквер, там можно сидэть хорошо.
Алик мигом смотался в близлежащий магазин и на полученную от меня полусотню купил три бутылки водки и простой, дешевой закуски. Мы устроились на широкой капитальной скамье в глубине сквера, и, поднимая пластмассовый стаканчик, я предложил Алику.
- Пьем за упокой души раба Божьего Никиты, пусть земля ему будет пухом…
Сам факт ранней, утренней выпивки, да еще в центре города (от вокзала – одна трамвайная остановка) на виду у прохожих, да еще в командировке – был, применительно ко мне, - актом чрезвычайным и почти невероятным. Но, повторяю, настолько я был убит горем потери и ошарашен скандальным поворотом в любовном своем увлечении, что находился в состоянии полубезразличия и желания поделиться с кем-нибудь, выплеснуть горечь и боль, - просто не хватает сил держать ее в себе! Видно, сама судьба послала мне Алика, неунывающего, жизнерадостного и неутомимого в своем стремлении урвать что-нибудь и благодарного за это «что-то». Он искренне переживал со мною горе, принимая на себя поток моих рассказов-переживаний. Это, наверное, и спасло меня от завихрения, которое могло бы кончиться непредсказуемо и печально. Я уже понял, что он аферист, но тянуло его ко мне не только стремление «обуть» меня на угощение, но и «погреться» душой, может быть, такой же одинокой и неприкаянной, какой была и моя душа сейчас. В этом меня убеждало и то, что после совместной ночевки в вагоне-гостинице кошелек мой остался нетронутым, в чем я убедился сразу же утром: сработал инстинкт самосохранения.
Мы сидели с Аликом, как два очень близких человека, и оплакивали Никиту, периодически наливая в стаканы граммов по сорок-пятьдесят. Я опьянел, язык мой «развязался», я говорил и говорил. А со словами вытекала из меня великая печаль. Кризис проходил, и та дань внимания дорогому человеку, которую я отдавал на этой скамье, постепенно приносила успокоение и примирение с неизбежным горем.
Вскоре компания наша увеличилась: неожиданно из-за кустов высунулась форменная фуражка и рубашка с погонами, и показался молодой сержант милиции со спутником, пожилым, одетым в рабочее мужчиной. Несмотря на «пьяному море по колено», я слегка струхнул – распитие спиртного в общественном месте не фунт изюма! Но времена изменились, «мент» добродушно справился.
- По какому случаю гуляем, ребята?
- Очэнь сэрезная прычина, начальник! – сразу зачастил Алик. – У чэловэка горэ – умэр близкий чэловэк, панимаешь! – и, не давая опомниться стражу порядка, широким жестом пригласил, - садись, помянем. Дэло святоя!
Сержант непроизвольно оглянулся по сторонам, на лице его отразилось, как желание выпить «на халяву» борется с опасением «влететь» в неприятность по мелочи.
- Ладно, давайте по быстрому!
Мы в темпе налили всем по три раза, сержант крякнул и, дожевывая колбасу, оправился и, уходя, дал наказ.
- Смотрите, мужики, без шума, это мой участок и отвечать – мне. Дядя Костя, а ты посиди с ребятами, раздели горе.
Дядя Костя оказался сантехником в ближних домах, а сержант его племянником. Но, главное, он был душевным, понимающим человеком.
- Я вот шел поменять краны одному «крутому», но подождет «крутой», никуда не денется! Наливай, ребята! Гена, скажи пару слов об умершем.
- Скажу я, ребята, скажу… Жил пацан в одном уральском поселке… остался без отца – умер тот от ран в сорок седьмом, когда Никита еще и на свет не появился. Жил с мамкой и сестрой старшей, жили тяжело, скудно. Мать работала в столовой, кое-как перебивалась. Сначала скитались по углам, потом повезло – приобрели недорого хатку с огородом. Там и рос, учился жизни, самостоятельности. Познакомился я с ним, когда стукнуло ему аж тринадцать лет. Я в это время с сестрой его, нынешней женой моей женихался, в домишке у них дневал и ночевал… Провернули мы с Никитой тогда несколько работ: поменяли электропроводку, сделали и установили антенну для приемника, и еще кое-что по мелочи. Понравились друг другу сразу… Тянулся он ко мне, как к мужику, - сирота ведь. И я его всю жизнь за сына считал. Когда приезжали в гости на Урал, он уже женился, дети появились, машиной обзавелся, - со всей душой принимал нас, да и вообще был человек широкий, русский. На Урале таких много.
Последний раз были мы у него, когда уже теща умерла, а он жил в квартире с удобствами. Попали в августе, а год оказался грибной. Завезет он нас на «Москвиче» (шофер был первоклассный) в самые грибные места, наберем по пять-шесть ведер груздей – и домой, солить. Заготовили тогда около двадцати трехлитровых баллонов, часть увезли с собой в Приливск. Потом стал он «дальнобойщиком», к нам приезжал несколько раз за оборудованием. И, вот, недавно получаем телеграмму: «Никита заболел, приезжайте». Я был в большой загрузке, поехала жена. Оказалось – почки у него отказывают. Кстати, в их местности многие, особенно мужчины, почками болеют. Говорят, из-за радиации, там недалеко понатыкано секретных зон… ну, вот, приехала жена к нему, перевезла в город, в больницу. Стали лечить, говорят врачи: жить будет, если побережется. А через два дня неожиданно умер, оказалось, тромб сорвался и… все… А всего парню – тридцать шесть, жить бы, да жить…
- Ну, что ж, помянем его, и пусть будет ему Царствие Небесное, - дядя Костя опрокинул рюмку, похлопал меня по плечу, - тяжело тебе, понимаю… Но время придет, и затянется рана, боль утихнет. Крепись…
Эти слова были той каплей последней, которая вызвала у меня скупую мужскую слезу. И стало легче на душе – не один я остался, люди кругом и много хороших…
Когда прикончили выпивку и закуску, оставалось два часа до поездки на катере. Мы с Аликом закупили водки, пива, провизии и отправились в гидропарк. Там, в ожидании Раи с дочкой, выпили пива в пивной бочке, покурили. На катере кроме капитана, боевого крепкого молодца в тельняшке, был еще помощник, молодой парень лет двадцати. Они вели катер по очереди, свободной от руля рукой принимая налитую рюмку. «Это у них в порядке вещей, все время под хмельком», - пояснила Рая. Компания подобралась веселая, кроме меня, конечно. Пели, рассказывали анекдоты, дурили; Раина дочка, Света, все время льнула к капитану, видно было, что знают друг друга не первый день. Вся эта суета отвлекала меня от грустных мыслей, хотя сам не участвовал в веселье, оставаясь почетным – выпивка и закуска за мой счет! – гостем на «корабле». К концу рейса я заскучал, захотелось увидеть Веру, услышать ее ласковые, мягкие речи. Рая развертывала картину следующих поездок: «С остановкой на острове, музыкой и танцами!» А я думал о Никите, о семье, о Вере, о смерти и жизни…
Совершенно неожиданно на обратном пути разрешился вопрос о «крыше над головой». Когда мы подплывали ко второй от гидропарка остановке, мое внимание привлекла радостная, с зеленью деревьев и посыпанными песком дорожками картина приближающейся земли. Вдали от причала, в глубине, высилось двухэтажная зелено-голубая постройка. Я спросил Раю, что это за райский уголок.
- Тимофеев остров. Здесь база спортивная, со всех концов страны съезжаются. Слушай, там и гостиница есть! Можно запросто устроиться и недорого!
Решение пришло мгновенно. Вот шанс переменить обстановку! Не киснуть в заводской гостинице, а пожить здесь, на природе, в этом «затерянном мире»! Может здесь есть одноместные, или двухместные номера: можно было бы на пару с Верой устроить маленький отпуск без отрыва от работы. Смущала только необходимость добираться на катере, подчиняясь расписанию. Но Рая, будто подслушав мои мысли, добавила.
- Сюда можно и без катера дойти, видишь мост через реку? Как раз сюда ведет. Далековато, правда, идти, но зато не будешь зависеть от рейса катеров.
На остановке я распрощался со всеми и сошел на берег, нужно ковать железо, пока горячо! Документы и бритвенные принадлежности при мне – попробую сразу устроиться, и все дела!
- Кагда увидимся, дарагой? -  взывает Алик к покидающему его другу. Я увидел его растерянное и огорченное, - как мне показалось, не только из-за потери материальной выгоды, - лицо. В сердце шевельнулась жалость к этому неустроенному, шальному парню, но одновременно и нежелание подпускать его слишком близко к себе: кто его знает, какие мысли бродят в его восточной голове, чужая душа – потемки.
- Увидимся в гидропарке! – крикнул я, хотя не представлял, как смогу продолжать с ним дружбу в пику Вере, которой не понравился такой странный «треугольник».
Путь к гостинице принес успокоение и добавил бдрости, извилистая песчаная дорожка тянулась мимо радостных сосен и березок-невест в белом свадебном наряде. Воздух был чист, лишен обычной спутницы городской атмосферы – пыли. Гостиница высилась посреди площади, покрытой асфальтом и вольготно растущими соснами и туей. Места свободные были, но администратор сразу огорчил – только в шести- и восьмиместных номерах. Пришлось оформиться в шестиместный. Решил вещи сюда не перевозить, может, переберусь куда-нибудь еще. Уже пора и в гидропарк – только побреюсь и искупаюсь в душе: июльское солнце разогрело землю, и летний жар накаляет еще воздух, несмотря на близость воды.
Народу на танцевальной площадке у дороги как никогда много. Сплошная движущаяся масса не позволяет пройти сквозь нее, поэтому пытаюсь высмотреть Веру, обходя танцующих по кругу. Не вижу ее, а Галя утверждает, что она здесь. При этом как-то виновато смотрит на меня, точнее, в сторону. «Что-то здесь не так!» - говорю себе. Танец закончился, и есть возможность протиснуться между стоящими танцорами. Наконец, вижу Веру, красивую, с завивкой, в коричневом костюмчике – жилет с юбкой. Но с кем это она, мило улыбаясь, беседует? Да этот невысокий мужичок стоял с нею у дерева в прошлый мой приезд! Сердце мое екнуло. Что это? Конец нашим отношениям, или вызов – подумаешь, и без тебя найдутся ухажеры? Новый танец, и только с большим трудом удается выбраться из толпы. Веры с партнером не видно – то ли танцуют внутри толпы, то ли ушли…
Противоречивые чувства одолевают меня, два моих «я» борются друг с другом. Одно даже как будто радо: но мужское самолюбие мое унижено и оскорблено! Да и зацепила меня эта больная, но мужественная женщина, подобралась-таки к моей душе, заронила в нее крупицы грешного, обманчивого счастья! «Да пошло все это к такой-то маме!» - и я направляюсь к выходу из парка. И тут, как живительный глоток кислорода.
- Стой, дарагой! Падажди мэня!
Ах, Алик, ах отдушина моя в этот тяжелый мой приезд в К.! Я сую ему деньги и прошу поскорее найти выпивки и закуски. Его стремительность не знает границ, и через пять минут мы уже сидим на скамеечке у реки и тянем прямо «из горла» большой «противотанковой» бутыли крепленое вино.
- Што такой хмурый, дарагой? Алик всигда с табой в трудную минуту! Женщины толька нэприятнасти приносят!
Он только успевает закончить свою мысль, а сзади слышны быстрые шаги и знакомый донельзя голос.
- Гена, рiдненький! Сказали, ти ось тут, а я обыскалась тебе! Спасибi, Манюня видела, куда ты пошел, - и она кивает в сторону стоящей с нею рядом Мани, тихой и сосредоточенной. – Пiдем, пiдем. – Вера берет меня за руку, тянется поцеловать, но я увертываюсь от поцелуев, а Алик пытается оградить меня от ненужных посягательств на наше с ним уединение.
- Слюшай, женщина! Остав мужчину в пакое! Видишь, мы думаим! – и трясет ополовиненной бутылкой перед Верой.
Она смотрит на него с полминуты молча, а потом начинается светопреставление – иначе невозможно назвать водопад резких слов и выражений, которые Вера обрушивает на бедного Алика. Такой я ее никогда не видел; становится ясно, что борьба за меня - для нее вопрос жизни и смерти.
- Що?! Да ты, бомжатская твоя пика, чурка неотесанная, предлагаешь менi уйти от моего любимого чоловiка тiльки потому, що это говоришь ти?! Що, понравилось задарма выпивать и закусывать? Да ты знаешь, небритая твоя морда (Алик-то побрит!), що це – кровиночка моя, щастя единственное?! А ти собираешься отнять його у мене? А ну, геть отсюда! Щоб больше не видела я твоей поганой морды рядом с Геннадием! – Ошарашенный этой стремительной атакой, понимаю: пришел момент выбирать – или наши надтреснутые отношения с Верой, или дружба с Аликом. Не меньше моего ошарашен и Алик, но все-таки пытается возражать, и временами в его словах звучит угроза,  довольно реальная в устах горячего среднеазиата. Пора вмешаться. Я отзываю Алика в сторону.
- Пойми, Алик, тут у нас дело личное, ни до кого не касаемое. Ты прости, но нам сегодня придется попрощаться. Нужно с ней выяснить отношения, сам понимаешь…
Алик уныло опускает свою раскудрявую темную голову: ему не хочется расставаться со мной и как с человеком, и как с меценатом.
- Што ж, дарагой Гена, пращай… Будь здаров и удачи тэбэ, дарагой!
Я сую ему бутылку с недопитым вином и двадцать рублей, но он берет только бутылку и уходит в боковую аллею, не оглядываясь. Тут-то Манюню и прорвало.
- Слава Богу, решился вопрос! Ишь, бездельник негодный, присосался к хорошему человеку! Его тут каждая собака знает. Он в киосках на берегу грузчиком нанимается временами. А так, болтается без дела, а то пристанет к кому-нибудь, пользуется добротой людей.
Манюня тараторит без остановки, варьируя все опасности, которые несут обществу в целом и каждому в отдельности такие люди, как Алик… Мне же немножко грустно и даже тоскливо… И жаль расставаться с этим несуразным, в общем-то незлым человеком. Сдается мне, что искал он в общении со мной не столько благотворительных щедрот, сколько душевного человеческого тепла… Очнулся я от тепла Вериных губ на своей щеке.
- Любий мiй, чого ти не нашел мене, а связался с этим Аликом?
Мне не хочется говорить, я отвечаю ей поцелуем. Манюня заспешила.
- Побегу я, а то Рая меня там заждалась.
Вера предложила было идти к танцплощадке, но я уперся: танцевать не хотелось. Не хотелось быть там, где, наверное, еще ищет Веру сегодняшний партнер по танцам. Мы уже поднимались по лестнице к остановке метро, когда снизу послышался сочный баритонный окрик: «Вера, уже уходишь?» Это был он, мой невольный соперник! Да не один, с ним еще двое парней с хмурыми, напряженными лицами. Казалось, они ждали команды, но не от товарища, а от Веры. И она ответила всего несколькими словами, которые заставили «соперника» и его друзей круто развернуться и уйти.
- Да, ухожу с моим коханим другом Геной!
А «любий друг Гена» был мрачен и неразговорчив. Ему хотелось задать несколько вопросов Вере по поводу ее танцевального партнера. И я их задал, когда мы вышли из метро на остановке «Передовик». Она, как нашкодившая девочка, слушала, опустив голову и руки – по швам. А потом подняла голову, и ее влюбленно-умоляющие глаза смотрели на меня в течение всего ее оправдательного ответа.
- Гена, послушай мене хвилиночку. Отих ребят я познакомила с Раей и Манюней, а Мишу я знаю давно. Настроение после твоего внушения – поганое, да и тебе не видно. Думаю: вже бросил мене за мое смелое письмо… Станцевала пару раз с Михаилом… А тут телефон парковый донес, що ты ищешь мене. А ти теж гарний! Связался с этим Аликом и забыл про мене… Адже забув, скажи честно, забув?
Тут уже мне пришлось держать оборону.
- Нет, конечно, не забыл…Просто горе меня сразило, да еще и с письмом… Одно к одному… Но скажи правду, что у вас с Михаилом. Если серьезное что, то меня не увидишь в гидропарке…
Больше Вера не могла терпеть. Она бросилась мне на шею и зацеловала, повторяя в восторге: «Ревнуешь – значит любишь!» И я не устоял, грешный, под натиском этого несомненного проявления любви… Мы проехали на двадцать шестом две остановки, и Вера вытащила меня из троллейбуса.
- Куда ты меня вывела? – возмущался я. – Что мы будем делать здесь?
- Потiм расскажу. Иди за мной и слушайся, не балуйся! Ми с тобою стiльки не виделись, а ти залисть жаркой зустрiчi устраиваешь менi холодный скандал! Вот и знов ми без уютного уголка с тобою. Але ми зараз найдем такий куточек на природе!
Мы вышли к углу небольшого, но густо засаженного кустарником сквера. Погода стояла изумительная. Чистое, без облачка, небо по-летнему ярко мерцало мириадами  звезд. Полная луна освещала листья деревьев и кустарников мягким матовым светом, создавая сказочную, неземную обстановку. Мы присели на ближайшую скамью, бездумно и страстно отдались взаимным объятиям и поцелуям. Вера, задыхаясь от страсти, потянула меня за руку.
- Пошли, коханий мий, пошли…
Ничего не понимая, я покорно пошел за ней. Вера вела меня вглубь сквера и остановилась у большого темного массива кустарников.
- Вот наш нинiшний притулок, Геночка, заходи!
И она раздвинула ветви кустарника, за которыми оказалась небольшая, метра три квадратных, пустота, защищенная со всех сторон густой листвой.
- Ось тут ти будешь мене любити. Иди к мене…
Вера постелила свой жилет и легла, призывно протягивая руки. Я, не чувствуя в себе сильного желания, подчинился ее воле, но в этот момент приступ радикулита сковал нижнюю часть спины, и я с грехом пополам справился со своей мужской обязанностью. Вера, понимая мое угнетенное состояние, всячески утешала и успокаивала. Потом мы молча лежали рядом на спинах и рассматривали лоскуты ночного неба сквозь сетку нависавших над нами кустарниковых ветвей.
Понедельник оказался для меня, вопреки пословице, не самым тяжелым днем недели. Дальцеву завертели-закрутили неотложные дела, и она поручила Воронцовой и Кривенко принимать у меня этап. К тому же, добрая половина сотрудников отдела была в отпуске, и защита этапа свелась к моему краткому сообщению о результатах измерения образцов передающей части и демонстрации их работы в подвальной лаборатории отдела в узком кругу.  Сычева, Воронцова и Ольга Ивановна признали образцы работоспособными, впрочем, требующими доработки в части повышения эффективности передачи сета по волноводу. Более детальные замеры решили провести в ближайшие три дня. Все понимали, что этот этап – один из легких и будет принят без особых проблем.  Более конкретно эту мысль выразила Ольга Ивановна.
- Этот этап, наверное, не стоил героический трудов (откуда ей было знать о трудностях сборки, выискивания и настройки оборудования, о недочетах кустарной нашей работы!). А вот следующий этап, приемная часть потребует серьезных усилий, – ведь образец должен обеспечить отклонение луча на заданный угол.
Я и сам представлял, насколько тяжелым будет следующий этап. Но сейчас, удовлетворенный успехом, не хотел загружать себя преждевременными переживаниями. Меня больше волновал «жилищный» вопрос. Нашей с Верой кровной идиллии не получалось, и я готов был перелиться в любую из заводских гостиниц, кроме того непотребного общежития на Подоле, из которого так позорно бежал прошедшей зимой. Свою просьбу я не замедлил изложить Ольге Ивановне  и получил от нее суровый выговор.
- Что же вы, душечка, Геннадий Алексеевич, не подумали об этом раньше, не позвонили из Приливска? Сейчас в гостиницах горячая пора, едут не только командированные, но и гости,  отдыхающие.
И все-таки Ольгушка Ивановна, как я ее про себя тайно называл, сделала невозможное, использовав свой «профсоюзный» авторитет. Вернувшись из заводоуправления, небрежно сообщила.
- Вам, повезло, негодник вы этакий! Место не самое лучшее, но близко к заводу.
Место оказалось в общежитии с гостиницей на первом этаже, где двухкомнатные квартиры были переделаны в номера: маленькая комната на два жильца, большая – на три. Я попал в большую комнату, на угловую койку, что меня донельзя устраивало – место уютное и тихое. Ой, да Ольгушка Ивановна, что за человек такой чудесный, неравнодушный! Может, я повторюсь, но, пожалуй, эта женщина была в моей жизни одним из немногих настоящих друзей, и благодарность к ней сохранится во мне на всю оставшуюся жизнь…
Оставалось забрать свои бритвенные принадлежности и полотенца с острова. Эту «операцию» я провел быстро, оплатил за проживание и был таков. Из гидропарка мы с Верой отправились в заводскую гостиницу, Вера не захотела расставаться со мной ни на минуту. Но войти в гостиницу отказалась, поэтому я задержался там недолго. Когда мы, перекусив в пельменной у завода, подошли к метро, жара начала спадать, задышалось легче. И мое предложение погулять по набережной было встречено Верой с энтузиазмом. Мы вышли из метро у моста через реку и, наслаждаясь свежим речным ветром-дыханием, побрели по гранитной, уложенной плитами набережной. Вера прижалась ко мне, мы обхватили друг друга за талию и шли молча. Долгое, нетягостное молчание нарушила Вера.
- Давно мы не пели с тобой. Давай вспомним старые песни.
Первой пришедшей на ум песней была старая «зарубежная», со студенческих лет, о прекрасном Риме. Вера тоже знала ее, и мы исполнили песню самим себе, реке и редким прохожим.
В шумном городе мы встретились с тобой
До утра не уходили мы домой…
Потом спели еще несколько лирических песен, зажигаясь постепенно огнем взаимного физического влечения. И вдруг налетел ветер, появились темные дождевые тучи. Хлынул буйный летний дождь. Я достал из сумки полиэтиленовую пленку, укрывшись ею, мы стали подниматься по мокрому, скользкому склону с растущими на нем каштанами. За склоном просматривалась плоская поверхность, после которой опять был подъем. Туда тянуло нас не только желание укрыться под ветвями деревьев – мы инстинктивно искали укромный уголок, где можно было бы удовлетворить наше внезапное влечение, налетевшее на нас, как этот дождливый ветер. С трудом взобравшись по склону, пошли по дорожке, протоптанной на плоской поверхности, надеясь найти сухое укромное местечко. Меня охватило почти животное желание, без размышления и возможности сдержаться.  Казалось, во мне заговорил темный, исходящий из глубины веков, инстинкт далеких предков к продолжению жизни. И идущая впереди Вера – не просто любящая женщина, нет, это самка, несущая в себе зерно жизни, и привлекающая, заманивающая самца в неуютное лесное ложе. Наверное, что-то подобное испытывала Вера, это выразилось в ее нетерпеливом, радостном вскрике.
- Наконец-то! Хоть что-то мы нашли! Иди ко мне скорей!
Перед нами появилась небольшая поляна, на ней удачно прикрываемая от дождя ветвями стойка с врытыми в землю деревянными ножками и перекладиной из трубы. Назначение ее не вызывало сомнения: под перекладиной темнела куча пепла от костра.
- Кто-то здесь готовил варево, - только и успел я сказать. А Верины руки уже обвивали мою шею, горячие поцелуи и горячие слова разжигали  без того нестерпимое желание.
- Вот це и есть наше любовное ложе, любимый!
С этими словами Вера подняла юбку и, опустив трусики, стала ко мне спиной, упершись руками в перекладину. Я знал, что Вера не любила такой прием любовных игр, называя его собачьим. То, что она пошла на это здесь, в заброшенном месте, лишь подтверждало высокую степень ее нетерпения и стремления к близости. И нас уже ничто не могло остановить от неудержимого, сумасшедшего слияния, провоцируемого половым инстинктом и обстановкой таинственности и затерянности. Это был момент самого низкого моего падения, наверное, во весь период моего любовного увлечения. Оно подсказало, что низшая, животная часть преобладала во мне в отношении Веры… Когда мы очнулись, дождь уже кончился, только капли падали с мокрых посвежевших листьев. Удовлетворенные, притихшее, мы молча спускались вниз, к набережной. Вера взяла мою руку обеими своими, прижалась щекой к моему плечу и полумурлыкала-полунапевала слова известной лирической песни. Мне же было хорошо и стыдно за это «хорошо» перед Никитой, Ларисой и перед самим собой.
Нынешний приезд мой в К. оказался донельзя насыщенным в плане личном. Если на производстве все шло планомерно, предсказуемо, без особого напряжения сил, то наши встречи с Верой, прогулки, совместный отдых составили настоящий рекорд по сравнению с предыдущими приездами. Отсутствие совместной крыши, как ни странно, более способствовало укреплению наших грешных отношений. И, конечно, мы игнорировали важные, как теперь говорят, знаковые события, происходившие в стране: Ельцин упорно и настойчиво подбирался к власти, рассчитывая на должность председателя Верховного Совета Российской Федерации. Горбачев безуспешно пытался остановить инициированный им беспредел, и уже раздавался призыв Прибалтийских республик к самоопределению. Еще правдами и неправдами руководству страны удавалось сдерживать натиск рынка на рубль, и мы, простые люди, пока не ощутили оглушающих ударов инфляции. Еще не ощутили… Может, поэтому события в стране так мало нас занимали в это время? Впрочем, и в гидропарке, в нашем танцующем и поющем товариществе не любили разговоров о политике и обсуждения текущих событий, предпочитали шутки, смех, песни, танцы и, конечно, любовь и дружбу.
Сегодня, в замечательный июльский выходной, мы спешим «наглотаться солнца» и окунуться в прохладную речную воду. Уже три дня, как Веру отпустила болезнь, мы лежим на нашем пляжном месте. Сегодня этот кусочек пляжного берега, как и вся приречная полоса в гидропарке, плотно заполнена лежащими, сидящими и прогуливающимися людьми. Мы лежим в тени дерева (Вера не переносит долгого пребывания на солнце), но через каждые полчаса делаем вылазки в воду, хотя, по словам старожилов, уровень радиации в воде намного больше нормы.
- Гена, расскажи мени о своем море. Там пляжи лучше, чем у нас? Тоже есть лежаки-грибки? А солнце печет так же сильно?
Вера держит мое лицо  в ладонях и требовательно смотрит глазами цвета речной волны, приблизив их близко-близко, капризно изогнув губы. Размягченный солнцем, безделием, целую эти губы: Вера блаженствует, это чувствуется по напрягшемуся телу и закрывшимся глазам.
- Ну, ты нехороший, ты вредный, ты непослушный – Вера не спешит оторваться от «нехорошего». – Ответишь мне на вопрос, чи нет? А то зараз принесу прохладной воды в банке и оболью, як мокрую курицу- и смеется своему несуразному сравнению.
- Нет, нет, только не холодная вода! Только не это! Сейчас отвечу без задержки! Конечно, здесь пляж лучше, чем у нас. И знаешь, почему?
- Почему?
-  Да потому, что на том пляже есть маленькая, сердитая женщина, которая меня любит и очень нравится мне, - «кидаю» я ей «леща».
Вера возмущается несерьезностью ответа и дергает меня за руку, безуспешно пытаясь поднять меня на ноги.
- Вставай, зараз я тебе всего искупаю в рiчке за твой несерьезный ответ!- И мы плескаемся в прохладной, бодрящей воде, обмываем друг друга,  имитируя яростную схватку. Точнее, имитирую я, поддаваясь Вере, она, опьяненная успехом, пыхтит и приговаривает: «Вот тобi!» Наконец, отпускает меня на середину реки, где глубоко, и где с удовольствием проплываю по течению до моста и обратно. Но, кажется. Вера заскучала, и я плыву к ней.
- Заплавался ты, Геннадий Алексеевич! Зразу видно, что на море живешь. Будешь мене учить плавать, мореход!
Я с энтузиазмом начинаю занятия по плаванию. Верино тело в воде легкое, воздушное, кожа – пупырышками, оно вызывает у меня  желание и отвлекает от существа дела. И каждая Верина попытка проплыть три-четыре метра закачивается наши объятьями и поцелуями.
Наш безмятежный отдых вдруг нарушен: прихожу с газированной водой к завтраку, а у изголовья лежащей Веры сидит эдакий нахальный, под хмельком мужик лет сорока пяти и пытается заинтересовать ее своей непривлекательно особой. Вера предлагает мне перейти в другое место, и мы оставляем озадаченного мужика у дерева. Но настроение подпорчено, и через небольшое время покидаем пляж.
- Завтра пiдем к моей сестре в гости, добре? – шепчет и целует Вера, когда мы прощаемся на углу напротив ее дома (до чего мы обнаглели!). – Ты вже знаешь , - у нас полный надор евангельских имен. У Нади чоловiк интересный, Иваныч.
- Почему Иваныч?
- Так его все привыкли кликати, а вiн отзывается. Може, там и переночуем, согласен?
Назавтра мы встречаемся на остановке метро «Передовик». Вера умирает от голода – не успела поесть. Она жадно кусает бутерброд и запивает кофе в маленьком кафе у остановки.
- Вчера Николай Васильевич знову пришел хмельной. Любви захотелось ему – еле отбилась. Добре, Василий мой пришел, мужик мiй. Васильич сразу притих, заполз в свою комнату и – молчок, а через пять хвилин – только храп по всей квартире.
«Видишь, Геннадий Алексеевич, Вера мужа отшивает от любви, а ты с двумя женщинами ладишь в постели» - хлестанула меня стыдобинушка. А Вера продолжает.
- Василий пошел служить в ОМОН, буде тепер преступников ловить. Як я переживаю за него!
- Сам пошел, по своему желанию?
- Да, да! Ему нравится такая служба, вiн ще мальчишкой мечтал быть милиционером.
- А у Людочки как дела?
- Ой, Гена, ти б знал, яка вона у мене гордая, строптивая. Вчера знов выгнала своего мальчика, не знаю за що.
Успокаиваю Веру, как могу.
- Всех добротой своей одариваешь, всем хочешь хорошего.
- А як же, Гена! Адже свои, родные! Хочется, чтоб ладилось у них… Вот и у Андрюшеньки зараз с Танюшей не лады, часто стала к неньке ходить…
Слезы у Веры на глазах, рот кривится, мне с трудом удается упредить рыдания. Грусть ее улетучивается минут через пять – в этом вся Вера – уже веселые искорки пляшут в глазах, уже полна она энергии и задора.
На этот раз прихватив бутылку вина и закуску, мы перешли через мост и, свернув налево, метров через двадцать выбрали уютненькое местечко у большого, наклоненного в сторону реки дерева, с помощью найденной тут же фанеры от ящика, устроили небольшой, но удобный столик. На узкой полоске песка Вера расстелила прихваченное для такого случая покрывальце и мы отдались ненавязчивой ласке утреннего солнца.
- Як гарно! Мы вдвоем. И никого нет рядом… - Вера провела круг рукой, приглашая меня убедиться  в справедливости ее слов.
- Не узнаю тебя. Вера, которая не может без друзей и коллектива, наслаждается тишиной со старым, никудышным мужчиной. Нет, не узнаю вас, Вера Антоновна, не узнаю!
Вера хохотнула.
- А ти догадайся, ты же умный у мене, iнженер! Наверное, покорил ты, Алексеевич, меня совсем-совсем, раз не скучаю с тобой по друзьям-товарищам. Да и вообще забыла обо всем поганом, що було со мной, да що будет со мною в життя…
Ее душевные слова вызвали прилив взаимной ласки, и не знаю, чем бы это закончилось, но послышался шум голосов, и из-за дерева с хохотом вывалила ватага парней и девушек. Увидев нас, они смутились, потом затеяли игру в мяч, уже не обращая на нас внимания. Пришлось довольствоваться объятиями и поцелуями украдкой. Долгий наш отдых, с купанием, вперемешку с солнечными ванными, завершился то ли обедом то ли полдником.
К Надежде, Вериной сестре, мы попали к вечеру, когда сумерки таинственным крылом начали укрывать дома, деревья, кустарники. Район мне был знаком – не раз провожал Веру мимо Надиного дома.
- Пришли, узнаешь?
На звонок открыли быстро. В дверях радостной улыбкой ширится полное лицо Вериной сестры. Улавливается необыкновенное сходство сестер.
- Сеструха! Наконец-то посетила! Проходите, знакомьтесь!  - и без малейшей паузы, - Иваныч, гости!
Мы прошли в единственную жилую комнату их двухкомнатной квартиры. Вторая занята, по словам Нади, под заготовки на зиму – купорят огурцы и помидоры. В комнате никого нет,  телевизор не работает, и, когда раздается хрипловатый и глуховатый голос, я удивленно оглядываю комнату.
- Яша хочет есть! Яша хочет есть! – и тут же, без всякой смысловой связи, - на речку пойдем?
Вера с Надей смеются и показывают на стену, где в двух клетках – по попугаю. Теперь мы смеемся втроем.
- Что за хохот в поздний час? – голос сзади зычный, как говорят, «мужской». Это Иваныч оторвался от баллонов с овощами. Мы здороваемся, знакомимся, и я понимаю почему – Иваныч. Да иначе его никак не назовешь! Крепкие, жилистые руки, короткостриженная голова и типичное лицо мастерового человека. Он, по рассказам, действительно мастер на все руки и пользуется уважением всех родственников. Похвалы сестер он слушает смущенный и в то же время довольный, пытается протестовать.
- Да какой я умелец! Вот телевизор не могу отремонтировать. Во всем разбираюсь понемногу, а по телевизорам – ни бум-бум!
- А что с ним? – подписываю себе «смертный приговор», показывая как бы свою готовность взяться за починку. Но, услышав, что не светится экран (такой вид неисправности мне приходилось устранять), не очень уверенно говорю.
- Можно посмотреть, что там. У меня, правда, опыта по ремонту не очень…
Не успеваю договорить, а Вера уже спешит вдохновить меня «на подвиг»! Ей так хочется, чтобы ее кавалер показал родственникам «класс». Пришлось браться за работу. Поломка оказалась явной, замкнуло (по поверхности потек ток) высоковольтный конденсатор. Я прочистил дорожку, по которой шел ток, и экран появился. Вера засияла счастливой улыбкой, а хозяева спешно накрывают на стол: как-никак повод для угощения, хотя время позднее. За едой Иваныч рассказывает о попугаях.
- Яшу мы купили год назад, ничего не говорил, только свое имя. А потом научился еду требовать, наверное, по моему примеру.
Как бы подтверждая его слова, Яша кричит: «Есть  хочу ! На речку пойдем? Яша дурак!» Иваныч достает его из клетки, усаживает мне на плечо. Яша не упирается, начинает ощупывать меня носом и легонько пощипывать за шею.
- Видишь, какой он общительный! Но месяцев через пять затосковал, стал об клетку биться. Думали, думали: что с ним? Подсказали нам – самка ему нужна. Купили, посадили к Яше в клетку. Помиловались они два дня, а потом как задрались! Так и живут: два дня любятся, три дня в разных клетках. Как раз сегодня у них – развод.
Ночевать мы остались у Нади с Иванычем, спали на разных диванах. А утром я довел Веру до ограды школы, и она пошла к своему дому, невысокая, слабая, нетвердо ступая по покрытой галькой дорожке. Завтра мне вечером уезжать, и место прощания все то же – остановка метро «Заводская»…
Нынешнее возвращение мое в КБ – триумфальное. И не только потому что я «привез деньги» (их перечислило ЦКБ перед моим отъездом из К): из пяти командированных для закрытия этапов по другим договорам КБ никто не привез реальных денег. Были принятые, но не оплаченные этапы, были оставленные, или прекращенные договора. На фоне катастрофического безденежья и мои деньги – просто подарок Кислицкому. Конечно он пустит значительную часть денег – в долг – на зарплату исполнителям других договоров. Но от премии участникам нашего договора ему не отвертеться! Он и сам поспешил подтвердить это моё требование – желание, когда я показал ему акт сдачи этапа.
- Согласен, нужно выделить вашим исполнителям премию тысячи на две – три. Можете готовить проект приказа на премию. Оформление приезда из командировки – это и есть мой недолгий отдых от напирающих дел. Впереди – тяжелый этап, таящий в себе невероятные технические трудности; этап изготовления и испытаний приемной, наиболее сложной части изделия.

Ночь седьмая

Лежу долго, не думая, не размышляя. Постепенно, не быстро, перехожу в состояние полузабытья. Вижу Веру, размахивающую руками и декларирующую мои стихи, вот она разгневанная, решительная, уничтожающая словами Алика. И сразу сияющая, красивая и немного чужая на танцах, а за ней по пятам следует бывший ухажер. А потом какое-то неземное пространство, в котором моя духовная сущность несется вслед за искрящимся, разноцветным клубком. Я знаю – это Верина душа, и мне нужно помочь ей упокоиться. Не догнав Верину душу, проваливаюсь в объятия глубокого без сновидений сна.
Покатилось – полетело стремительно напряженное время очередного этапа. Если удастся «заставить» работать полноценно приемное устройство, считай, восемьдесят процентов работы сделаны. А если нет – продолжение договора ставится под угрозу. Нервы мои напряжены, мысли мечутся в поисках кратчайшего пути решения проблемы – ведь не последнюю роль играет для нас фактор времени. Пришлось два раза съездить в Мн. и обеспечить договор качественными подложками с преобразователями. А нужно еще упросить Колю Глебова побыстрее смонтировать двадцать подложек на тару и отобрать для изделия.
Ценою невероятных усилий моих и маленького нашего коллектива все это удалось осуществить. И теперь передо мною лежат на столе первые восемь отобранных подложек. Но впереди – окончательная проверка: получение на выходе устройства световой фигуры – световое изображение на экране, показывающее степень отклонения луча под воздействием преобразователя. Звоню Антону в лабораторию испытаний, где он отбирает подложки.
- Антон, подойди, хочу поручить тебе судьбоносное для нашего договора дело.
- Бегу, спешу, - и Антон минут через пять сидит передо мной и внимательно слушает, прикусив нижнюю губу. Глаза за стеклами очков выражают интерес и вместе с тем настороженность: что преподнесет мне руководитель? Но он и не представляет, насколько сложна задача, которую ему надо решить.
- Сейчас вопрос вопросов – отобрать подложки окончательно, по результату анализа световых фигур. У нас такой оснастки нет, есть у заказчика в К. но прежде, чем их испытывать там, нужно провести аналогичную работу в другом месте. А где есть такое место, как ты думаешь?
- Ну, наверное, в университете, у Короткова.
- Антон, ты попал в точку! Конечно, у Короткова отлажена методика и сверхточное приспособление для установки направления луча. Можно было бы еще попробовать в Мг., у Буренко, но у него приспособление попроще, да и времени он не сможет уделить столько, сколько Коротков. Так что, Антон Николаевич, лежит тебе дорога в Москву!
- Понятно… Когда ехать?
- Подожди, это еще не все, точнее, не самое главное. А главное в том, что после приезда из Москвы тебе придется ехать в К. и хотя бы показать Дальцевой работу приемной части во всей красе. А она однозначно дала понять, что, не увидев положительных результатов своими глазами, этап не закроет. Улавливаешь?
- Чего ж не уловить.
- Тогда улавливай до конца. Во-первых, нужно обязательно добиться световых фигур и измерить отклонения луча. А, во-вторых,- освоить методику этих измерений, чтобы повторить это в  К. И, скорее всего, тебе придется ехать туда перед сдачей этапа, потому что мне нужно тут крутиться, подготовить всё к защите этапа. Чувствуешь, какую я на тебя ответственность навалил?
- Чувствую…- Антон пытается улыбнуться, но улыбка получается напряженной, ненатуральной.
 Пытаюсь его приободрить, похлопывая по плечу и выдавая избитые высказывания типа «трудности закаляют», «в трудностях быстрее приходит опыт» и др. Я прекрасно понимаю, что для Антона, «зеленого» еще инженера, задание труднейшее, на грани возможного. Но это мой принцип: учиться «в деле». Конечно, есть определенный риск, ведь на карту поставлено многое. Но коли не справится Антон, в дело придется вступить мне, к тому же, в глубине душе, я надеюсь на милость Дальцевой. Уж больно мало времени отпустили нам на разработку, и она должна, обязана, - да и Ольга Ивановна так думает, - продлить сроки окончания работы!
- Так что, оформляй командировку в Москву и – желаю удачи! Твоя удача – наша удача!
  С отъездом Антона мой рабочий день уплотнился до предела. Ко всему прочему, теперь приходится много времени проводить в лаборатории испытаний с Сережей Новиковым: отбраковка образцов не должна прерываться , иначе не набрать нужного количества для испытаний в К.
   Теперь я не только не участвую в постоянных политических спорах, но и слышать их приходится редко. И все же улавливаю их основную канву. Ясно, что на политической арене страны происходят события важные и необратимые. Образована компартия РФСФР, проходит ее учредительный съезд, в Москве – манифестация под лозунгом: «Долой КПСС!» Будоражат умы результаты последнего Съезда КПСС, где Горбачев еще переизбирается генсеком, но новый Устав лишает политбюро многих полномочий. Здесь же, на съезде, Ельцин, Попов и Собчак (политики-демократы) демонстративно выходят из КПСС. По этому поводу Вольский восторженно кричит, входя в лабораторию.
- Компартии хана! Ельцин вышел, теперь она развалится!
- Но КПСС управляла хозяйством страны, - возражают ему, - а кто теперь будет управлять? Развал экономики начнется и экономический коллапс.
Вольский с удовольствием бросается в атаку.
- Найдутся новые, демократические силы! А потом, при рыночной экономике, будет саморегулирование.
- Ну, да! Саморегулирование не для нас! Народ разбалуется, займется воровством и грабежом – парируют доводы Вольского.
В следующий раз споры вращаются вокруг вопроса о распаде СССР, вероятность которого просматривается все определеннее. Идут дальше: лучше будет России одной после распада? Вольский гнет свое.
- Конечно, будет лучше! Сейчас Россия имеет из «общего котла» меньше всех республик, а станет самостоятельной – будем жить лучше!
- А как же с могуществом? – включается Клава Кисленко, - Россия одна не сможет устоять под натиском рвущихся к нашей нефти и газу американцев и западных «друзей».  Да еще неизвестно, как поведут себя по отношению к России новые государства-республики!
К спору подключается уважаемый наш начальник отдела, вошедший минуту назад в лабораторию.
- Но Россия не будет одна. На помощь придут Запад и Америка, ведь Россия перестанет быть «империей зла», как СССР.
- Вы рассуждаете, как истинный американец, Александр Анатольевич, - вмешивается еще кто-то,- у нас ведь с американцами отношения не ахти какие, разведки наши в постоянной борьбе – кто кого!
- Ну, знаете! – Кислицкий не находит слов и разговор обрывается.
На таких словесных баталиях мне приходится бывать очень редко – я не сижу на месте, и даже мало бываю в Приливске. За небольшое время – пять недлительных командировок в Мг., Мн., в Москву. И, конечно, в Придонск к Радику за «живыми» деньгами, которые помогают решать мне вопросы быстро, без проволочек.
Дома опять бываю только к вечеру, на дачный участок в выходные тоже не всегда попадаю. Но Лариса не ворчит, она видит реальные результаты моей кипучей деятельности в виде дачного участка и прибавления к окладу. Мне очень неловко перед нею за то, что вместо разрыва с Верой еще больше завяз в любовном омуте, и я стараюсь искупить вину усердной работой на участке, ночными ласками, такими же искренними и горячими, какими были они до встречи с Верой. Я всячески поддерживаю в ней уверенность в стабильности наших отношений и в окончании моих любовных приключений «на стороне». Да и как иначе должен я относиться к близкому, очень близкому человеку, с которым связано мое по-настоящему первое мужское увлечение, моя дальнейшая – уже семейная – жизнь, дети… Наверное эта невидимая, нематериальная преграда не позволит никогда отдаться душою Вере, нанести удары по семейным незыблемым отношениям. И Лариса, как будто шестым чувством понимая мою позицию, действительно поверив в пришедший в семью покой, - старается быть мягкой, ласковой и ни словом не обмолвиться о своих подозрениях, о перехваченном письме…
Можно было бы говорить, что время перед закрытием этапа проходит относительно спокойно, если бы не довольно большой процент брака приемной части. Нам с Сережей удалось отобрать еще лишь пять подложек, используя грубый метод оценки отклонения луча на светодиоде. У остальных или слишком мал угол отклонения светового луча, или вообще нет отклонения – не работает преобразователь. Этот брак, связанный с устаревшим методом приварки у Глебова, устраним и не вызывает у меня особого беспокойства. А вот недостаточная эффективность отклонения луча – это серьезно. Нужно совершенствовать технологию формирования волноводов, конструкцию преобразователя и все это воплощать в новые образцы. Пути совершенствования мною уже намечены. Для этого пришлось ох как много поработать и с переводной литературой, и в библиотеках, и во многих конторах, связанных с микрооптикой! Но беда в том, что времени на это совершенствование заказчиком не отпущено… Да, собственно, что времени не хватит, ясно было еще при заключении договора, и мы об этом не раз говорили с Ольгой Ивановной. И она уверяла меня: кончится все продлением договора, как только будут получены первые существенные результаты… Вот и получается, что нужно показать Дальцевой хотя бы несколько действующих образцов. А она уже посмотрит, защищать честь своего и нашего «мундиров» у начальства; будем надеяться, что будет… И только бодрый вид приехавшего Антона возвращает мне оптимизм.
- Ох, Геннадий Алексеевич, какой инструментарий у Короткова! Уже на третий день я запросто находил световое пятно и определял угол отклонения луча! Жаль только, что не на всех образцах отклонение хорошее. В чем тут дело? Вроде бы делались в одних условиях…
- Вот этим, помимо всего прочего, я и занимался последнее время. Тут много работы научной, конструкторской, поисковой. Многое мне удалось понять. Сейчас готовим эскизы новой конструкции преобразователя. А в совершенствовании технологии волноводов обещает нам помочь Коротков. Мне кажется, в них основная «заковырка»! А сейчас нужно показать Дальцевой работу годных образцов. Кстати, звонила Ольга Ивановна, просит приехать послезавтра, сейчас у них освободилась лаборатория испытаний.
Антон, приехавший вчера из Москвы, сразу потускнел.
- Так что, мне опять уезжать? Я еще толком и дома не погостил, а у меня жена беременна…
Мне от души жаль Антона и стыдно перед ним за свою напористость, но он – единственная моя надежда и опора. Нелли Николаевна, может быть, и разобралась бы в методике измерений, но у нее учебный процесс, на неделю не оторвешь от кафедры. А мне нужно завершить подготовку отчетной документации и через две недели ехать на сдачу этапа.
- Антон, дорогой ты мой! Знаю, что я в неоплатном долгу перед тобой! Но войди в мое положение! Без меня здесь никто не подготовится к сдаче этапа. А всего мужиков-то: ты, да я! И, потом, я тебя не гоню послезавтра, неделя в твоем распоряжении, к следующему понедельнику появишься в К.
Антон облегченно вздыхает.
- За эту неделю подготовь образцы и упаковку приличную для образцов, весь необходимый инструмент и комплектующие.
Антон уже два дня в К., но никаких «признаков жизни» не подает. Зато сегодня, как гром среди ясного неба, его звонок, и лоб мой покрывается испариной.
- Геннадий Алексеевич, у меня беда! Ногу вывихнул, не могу ходить! Работал с образцами только вчера, ничего не удалось получить: устройство подачи образца здесь грубее, чем у Короткова, не могу поймать световую фигуру. Звоню из гостиницы, смогу ходить дня через два.
У меня от волнения и злости пропал голос. А, собственно, почему и на кого злость? Злость моя сосредоточилась на Антоне. Понимаю – не виновен он, а все равно стучит глухим, надоедливым молотом мысль: «Подвел, подвел пацан! Так надеялся на него!»
Делать нечего, придется ехать почти с пустыми руками. Почти, потому что есть косвенное подтверждение отклоняющих свойств преобразователя, есть даже значение угла отклонения луча по результатам измерения у Короткова. Может быть, это убедит Дальцеву в положительном результате этапа? Больше того, беру эскизы улучшенных преобразователей и образцы с усовершенствованными волноводами «от Короткова».
Но надеждам моим не суждено сбыться… Отправив хромающего Антона в Приливск, на утро спешу на защиту этапа. Дальцева, как никогда, неприступна и сосредоточенна. Ольга Ивановна «по секрету» поведала: был у Людмилы Ивановны неприятный разговор с «главным» по поводу изделия.
- Отдел, разрабатывающий систему, требует наш прибор для опробования по месту применения. Правда, у них еще и с системой не все ясно. Ну, а главный «хвоста накрутил» Ивановне: «Где, мол, прибор?» Так что будет упираться Дальцева с закрытием этапа, нужно перед начальством показать принципиальность… В конечном счете, все равно придется идти на сдвиг сроков, - кроме вас не на кого делать ставку, - но нервы нам потреплют наверняка…
И Дальцева полностью оправдала прогнозы Ольги Ивановны! Не дослушав мой доклад, просит, точнее, требует результатов измерений угла отклонения луча, сделанных в заводе. Мои объяснения о несовершенстве заводского устройства подачи и результаты измерений, полученные у Короткова, не смягчают ее.
- Будем считать, что Приливск не справился с четвертым этапом работ. Не получен основной результат – не показана работоспособность приемной части здесь, у нас!
Попытка поговорить с ней после неудавшейся защиты этапа приносит мне только новую головную боль.
- Понимаете, ваши уверения в том, что образцы работоспособны, меня не убеждают! Работа заходит в тупик, и мне хотелось бы получить гарантии в исправлении ситуации от вашего руководства, а не только от вас. Поэтому просите свое начальство приехать к нам и вместе найти выход из создавшегося непростого положения. Ну, а все остальные материалы по этому этапу сдавайте Сычевой и Кривенко.
Озадачила Дальцева… На проходной меня возвращает к действительности окрик охранника: «Ваш пропуск!» Пока еду в метро на Левобережье, стараюсь отодвинуть «в сторону», хотя бы на время, повисшие на мне проблемы, думать о хорошем. А хорошее то, что Раиса Федоровна на этот раз уступила мне комнату.
- Только на три дня! Комнату снял на месяц один бизнесмен, он сейчас в командировке, так что располагайтесь, только не трогайте его товар и вещи.
- За кого вы нас принимаете? – укоряю я ее, имея на то определенные основания. Раиса Федоровна в прошлый раз, заскочив «на минутку», познакомилась с Верой и та ее, конечно, покорила совершенно. У них даже завязалась настоящая дружба, основанная на понимании с полуслова всех проблем, близких каждой женщине.
Так что, хотя бы жить буду с комфортом. Да, Вера в телефонном разговоре напросилась ночевать у меня: «Отпросилась у детей!» Мне только нужно встретить ее у ресторана, что я и делаю, предварительно загрузив холодильник закуской и выпивкой.
- Як я скучала по тебе! – только и произносит она, обнимая меня, и мокрые разводы на щеках подтверждают это особенно убедительно. Признаться, я тоже рад, что она здесь, что мы будем вместе ночь и день и я забуду о суровой прозе жизни…
- Не надо плакать, - прошу, поцелуями осушая слезные потеки. – Ведь мы вместе, все хорошо. Каждый раз встречаешь меня слезами, нельзя так… - Но и меня охватывает тревожное неспокойствие, как перед разлукой, разлукой навсегда; и точно знаю, что такую разлуку мне будет перенести непросто…
Сегодня у нас все «по-семейному»: варим картошку, жарим яичницу с колбасой, пьем кофе с молоком. Стакан сухого молока Вера реквизирует у квартиранта-бизнесмена из полиэтиленового мешка килограммов на пятьдесят, стоявшего в кухне.
- Не обеднеет вiн, буржуй недорезанный! Ишь, нахапал, на все три тыщи потянет!
Мне приходится отступить и смириться с актом мелкого воровства – у Веры этот акт носит характер романтичный, не уголовный. Чуть ли не исполнение библейской заповеди: «Поделись с ближним!» Что Вера истосковалась по мне, я окончательно убеждаюсь в постели. Кажется, каждый раз она входит в меня и растворяется на вершине блаженства, я тоже загораюсь страстью, и мы несколько раз за ночь одновременно входим в экстаз. А потом – долгий ночной разговор, до пяти часов утра. Вера, не выпуская меня из объятий – крепких, страстных – шепчет.
- А я, Геночка, решилась на операцию. Довше сил нема терпеть, на работе в ме два обморока було. Бывает, целые дни головокружения и боль внизу живота… Кажется, вот-вот умру, а ты появляешься, и силы во мне утраиваются. И хочется любити, и хочется жить…
- Наконец-то ты вняла моим уговорам. Операция должна избавить тебя от жутких твоих страданий. И сохранить тебя для жизни, для счастья, пусть и грешного…
Вера встрепенулась, оживилась, в глазах заиграли такие знакомые искорки полуюмора, полувеселья.
- А коли мы по-честному поговорим со своими супругами и соединимся совсем… Вот ты говоришь, что у тебе дядя в Белоруссии живет… Или где-нибудь у моря под Приливском устроимся… В же своему Васильевичу отказ дала. На развод подала заявление. А який смысл связанными быть, коли нема у нас с ним ничегошеньки общего? Так що, тепер я буду, Геннадий Алексеевич, «жена вольная»!
- Почему «вольная»?
- А помнишь, у тебя есть стихотворение «Я жена чужая»? а я переделала на «жену вольную». Тепер и тебе стоит задуматься, кавалер ты мiй окольцованный!
Да, задуматься стоило мне не на шутку… По сути, это было предложение руки и сердца, но исходило оно не от меня (что было бы логично), а от нее, любящей меня женщины… Но лучшее, что я мог ей предложить – это расстаться. А расставаться не хочется, мешает  чувство мужской, животной привязанности и сочувствия-жалости к этой больной и мужественной женщине, у которой только я (не считая, конечно, детей) – свет в оконце…
Вера же, возвращаясь к своему решению об операции, продолжала.
- Ты, наверное, удивился, що я согоднi такая жадная к ласкам? Хоч и самучувствие мое никудышнее, но все боли заглушаю, щоб бути с тобой на высоте… А почему. Да адже неизвестно як обернется дело: операция есть операция, риску в ней полно… Вот и хочется щастя наглотаться досыта: может, последний раз мы с тобой вместе.
Пришлось набраться мужества и терпения, чтобы успокоить ее и взбодрить, в то время, как у меня на сердце кошки скребли… Наконец, мы уснули, не разнимая объятий.
Ехать мне нужно было бы сегодня, чтобы уже в понедельник упрашивать начальников съездить в К. для разрешения судьбы этапа и всей работы, но разве мог я уехать так быстро, в момент, когда Вера решилась испытать судьбу на операционном столе?.. А а потом, кто знает, чем закончится вся эта катавасия с этапом? И уже не смогу совмещать свои служебные поездки с любовными утехами, а ездить специально я не решусь, да и финансовые проблемы встанут во всей своей остроте. Сегодня Вера собралась, наконец, выполнить свое давнее обещание – сводить меня в ботанический сад. «Ты там просто обалдеешь от изобилия всяких цветов!» - разжигает она мое любопытство, набирая номер телефона своей соседки – предупредить детей, что сегодня придет домой поздно. Мне кажется, ей больше, чем мне, хочется побывать в ботаническом саду: ведь она относится к той замечательной половине человечества, для которой цветы – источник восторга и утешения! Но, как оказалось, но и мужчины не лишены чувства прекрасного: от этого посещения я тоже получил небывалое удовольствие. Сад, известный как один из лучших в стране, был действительно прекрасен! Погода стояла чудесная, на синем сентябрьском небе улыбается Земле еще достаточно теплое и радостное светило. Редкие красочные облачка не портят величия небесно синевы, а, наоборот, дополняют прелесть безразличного небесного мира. День безветренный, тепло перевешивает   сентябрьскую свежесть. Вера сняла кофту, я пиджак, и мы шагаем, обнявшись, по асфальтированным дорожкам сада, в этих красочных, наполненных ароматом цветов лабиринтах садовых дорожек. Я испытывал душевный «штиль» сравнимый с порывами любовной страсти: забылись производственные неприятности,  двойственность личной моей нынешней жизни. И все это на фоне пестреющих разнообразием цветников: здесь разных цветов и расцветок благородные, с нежными лепестками розы, дальше пышные и стойкие к капризам погоды пионы и хризантемы. А вот несколько сортов сирени с небывало крупными цветками и опьяняющим запахом. Да разве можно описать калейдоскоп цветов, многих их которых мне раньше не доводилось видеть!
После прогулки по саду Веры вывела меня какими-то окольными путями к Софийскому Собору где мы поставили свечи и помолились. У Веры начались боли: раны в мочевом пузыре спазно напоминали о себе. Мы поспешили «домой», на Левобережье. Однако здесь нас ожидала неприятность, изрядно испортившая настроение. Уставшая и измученная болями Вера с нетерпением ожидала, когда я открою дверь квартиры РФ (Раисы Федоровны). Но, увы, замок закапризничал и не хотел открываться. Он и раньше барахлил, но сегодня решил отыграться на нас за невнимание к его «болезни» хозяев квартиры.
- Придется обратиться к РФ за разрешением на «взлом» - рассуждаю  вслух.
- А як мы ее найдем?
- Она дала номер телефона своей «основной» квартиры.
Но в трубке слышны только длинные гудки. Значит, нет дома. «Вот не везет!» А Вере нужно полежать, прийти в себя. Но она – мужественная женщина – поле пятиминутного отдыха на скамье у дома, зовет меня на прогулку вдоль набережной, находящейся всего метрах в пятидесяти от «нашего» дома.
- Мы ни разу там не бывали. Идемо, посмотрим на гидропарк с цвого, левого берега рiки, воздухом подышим. А потим ще позвоним. – И предупреждая мои возражения, - Мне вже лучше. И не бач на мене так жалостливо. Я вже ого-го!
Около двух часов, мы перемещаясь по набережной с остановками у скамеек, провели у реки. Свежий, прогретый сентябрьским солнцем воздух взбодрил нас и возбудил небывалый аппетит. Вера взмолилась первая.
- Геночка, я так кушать хочу! Накорми мене, пожалуйста, а iнакше я умру с голоду.
Я повел Веру в кафе, нотам перерыв.
 - Переходим на сухой паек! -  предложение было поддержано моей, умирающей от голода, спутницей с энтузиазмом. В магазине меню определили быстро, без особых раздумий. Выбор пал на колбасу, рыбные консервы, булку «подольского» хлеба и бутылку пепси-колы.
-Ну, вот, отоварились! А де ж ми устроим банкет? – Вера осмотрела окрестности и указала в сторону пустыря перед последней, у метро, линией домов. Судя по всему, место это было отведено под строительство дома, но начало стройки затянулось и оно заросло невысокой травой. Ближе к дороге пышно зеленели несколько непонятно, зачем оставленных, деревьев.
- Под деревом и покушаем! – решительно уточнила Вера, и не принимая моих возражений (как же мы будем перед всем честным народом, у домов «разбивать привал?») взяла меня за локоть и решительно повела к облюбованному дереву. В качестве скатерти мы положили найденный тут же кусок картонной упаковочной коробки. А чтобы удобнее было справляться с пищей, избрали применявшийся в древнем Риме способ возлежания, правда, не на специальном ложе, а прямо на траве. Я порезал колбасу и хлеб, открыл консервы (благо складной нож всегда при мне!), пепси-колу, и мы с жадностью набросились на еду.
- Смотри, нами вже народ заинтересовался, - Вера ткнула куском колбасы в направлении дома напротив. Действительно, многие из жильцов, отдыхающих на балконах, узрели нас и стали с интересом рассматривать и даже показывать пальцами: что это за неандертальцы устроились на виду у всех?  Да и прохожие не обходят нас вниманием, выкрикивая советы и выражения одобрения: «Вот молодцы, используйте свежий воздух!» Но нам, бездомной на данный момент паре, пригревшейся на солнышке после трапезы, было все равно: упершись спинами, мы полулежа - полусидя наслаждались сытостью и природой.
Прошел час, и я повторил попытку дозвониться до Федоровны: и снова безуспешно. И тогда Вера впервые за все время нашего знакомства решительно, не допускающим неповиновения тоном приказала.
- Все, Гена, нечего бiльше ждать! Треба идти и пробовать открыть эти бисовы дверi.
Я безропотно подчинился, понимая, что «на карту» поставлено мое мужское достоинство, которое нельзя не оправдать. Новые попытки открыть дверь не принесли успеха, как я не изощрялся.
- Вот если бы чем-нибудь ковырнуть, - заикнулся я; Вера среагировала мгновенно. Обойдя соседние квартиры, выпросила кучу инструментов. И – о, счастье! Необъяснимым движением отвертки мне удалось вернуть замок на один оборот назад! Радости нашей не было предела! И мы оставшееся до нашего ухода время провели в постели… Расстаемся на остановке метро «Заводская». Вера успевает крикнуть: «Буду ждать тебе хоть сто лет!»
…Как не хочется идти сегодня на работу! Только представлю печальные глаза Воронкова, испытующе-укоризненный взгляд Кислицкого и торжествующе-Требовательную физиономию Плетнева, и хочется не выходить из дома ни сегодня, ни завтра. Особенно нет желания видеть Игоря Плетнева. Уже на его лице будет написана основная мысль: вот видишь, без меня ты ничего не стоишь, даже если и руководитель договора! Но идти надо… В лаборатории – сочувственные взгляды сотрудников (неведомыми путями новость уже дошла да КБ), виноватого с головы до пят Антона ,и, конечно, спешащего с вопросом Воронкова. С Кислицким и Плетневым еще предстоит встретиться, и я встречаюсь, и подтверждаются «на всю катушку» мои прогнозы. Уже по пути к Плетневу, после мучительного разговора с Кислицким, «нарываюсь» на главного инженера Шевченко. Останавливаюсь «на минуту» по его требованию и выслушиваю тираду упреков-призывов: «Что же ты нас подводишь? Есть шанс получить деньги за этап? Езжай назади без денег не приезжай!» Он еще не знает, что спасать контору и договор должны они – начальники. Хорошо, Шевченко спешит на диспетчерское совещание и это спасает меня от пустой, бессмысленной нервотрепки. А что Плетнев? Не угадал я, что он только торжествует, хотя и это выражает его лицо. Но и видно: переживает за срыв этапа, как-никак, под его началом мои микроэлектронные дела. Да и деньги, которые нужны донельзя! Ему не терпится оценить глубину трагедии и шансы на «счастливый» исход.
- Очень прошу, Геннадий Алексеевич, подробно изложите, в чем причины не закрытия этапа.
И я подробно излагаю, напираю на нереальность выполнения этапа в установленные сроки и необходимость изменения этих сроков.
- И, насколько я понял, такое решение у Дальцевой созревает. Но ей нужны серьезные аргументы для урегулирования этого вопроса с начальством. Для этого она требует встречи с моими руководителями и, в первую очередь с тобой, Кислицким, Воронковым. А будет требовать она от вас гарантий выполнения работы в скорректированные сроки, и эту гарантию я могу хоть сейчас обосновать.
- И сколь большой сдвиг срока нужен?
- Полгода, не меньше, если уже речь пошла об установке нашего прибора в изделие.
Плетнев задумывается на минуту, не больше.
- Что ж, хорошо совпало: нам нужно быть с Ильей Владимировичем (то бишь с Воронквым) в К., по вопросам разработки микроустройства для авиации.
В К. действительно «теплится» договор для Воронкова, правда, денег заказчики не платят.
Через три дня встречаю «дорогих» моих начальников у проходной завода в К. Я приехал на день раньше, а у них задержка вышла. Так даже лучше: с помощью Ольги Ивановны устроила в гостиницу и «готовлю» Дальцеву к встрече с моим начальством. Она уже остыла, не такая неприступная и туманно обещает, что «после встречи с вашим руководством вопрос об этапе сдвинется с мертвой точки». Что ж, это лучшее, чем ничего! Есть и хорошая сторона моего «сидения» - запас времени для личных дел. А они такие, что Веруни на работе не оказалось. «Легла на операцию», - коротко, без комментариев, ответила по телефону ее напарница. Это, конечно, для меня удар. Знал что будут оперировать, но все равное вышло неожиданно и грустно. Сразу, в день приезда я встретился с НН. Вечером, когда уже стемнело, проскакиваю в ее подъезд и – в лифт. Знакомая, обитая дерматином дверь, и знакомый низковатый голос Надежды Николаевны.
- Гена! – НН искренне рада, - входите, входите скорей! Мы так ждали вас! Вера только о вас и говорит! Мне кажется, ваш приезд ей лучше всякого лекарства!
- Но где она, как дела у нее? Как операция?
- Все нормально, успокойтесь! – она видит мое волнение, сама занервничала и спешит сказать главное, - все хорошо! Сделали ей операцию, вчера утром выписали, дома уже ходит потихоньку.  Я была у нее вчера и сегодня. Вы, знаете, Гена, она просто сумасшедшая: «Гену, - говорит, - видела во сне, обещал приехать завтра. Надя, жди его, он к тебе придет!» Говорит, а сама плачет. И вот, смотри ты, нагадала все-таки, ваш приезд! Раздевайтесь, устраивайтесь. Я схожу к ней, придумаю дело какое-нибудь…
НН накинула куртку и вышла, не переставая приговаривать: «бывают же чудеса!»; а я выложил гостинцы – вино, закуску и начал готовить ужин: «Может, готовить на троих? Но как она сможет придти, еще слаба… Уже хорошо, что жива…» Накрыл стол и хожу по коридорчику у входных дверей, волнуюсь… Прош минут пятнадцать. Дверь открывается неожиданно, и первое, что успеваю сообразить – хозяйка не одна. И тихий, как шелест опавших листьев, дрожащий, но все равно узнаваемый шепот-стон: «Гена…» И похудевшее, осунувшееся лицо Веры уткнулось мне в грудь, а руки ощупывают, обласкивают лицо, волосы, шею… Надежда Николаевна тактично уходит в спальню вроде бы по делам, а мы стоим долго, обнявшись.
- Давай сядем, тебе нельзя стоять долго.
Снимаю с нее плащ, бережно веду на кухню, усаживаю на стул. И НН появляется, дополняет закуски своими солениями, заваривает чай. Я рассматриваю Веру: может быть, первое впечатление оказалось ошибочным. Нонет, вид действительно измученный, под глазами темнота, губы потрескавшиеся. И только глаза, бледновато-синие, глубокие, сияют восторгом. От чего? Наверное, от радости возвращения в жизни, от желанной встречи с любимым мужчиной, т.е. со мной… А мне и стыдно, что играю таким большим чувством Веры неискренне, нечисто; и радостно видеть ее живой; и жалость-нежность гложет мое запутавшееся в двух соснах – Лариса и Вера – сердце…
Чаепитие проходит оживленно, даже со смехом.: Вера, вопреки своему неокрепшему состоянию, шутит, сияет радостью.
- Тiльки успела заснуть и… являешься ты менi в полной парадной командировочной форме, навiть портфель с собой, як тiльки що с поезда. И говоришь менi…
- Сразу так и говорит, не обнявши, не приласкавши? – смеется НН.
Но вiн не приближался до мене: це ж видение! Чи приведение. Як правильно, Гена?
Мы  с НН хохочем, Вера слегка посмеивается, боясь нарушить операционный шов. Полной неожиданностью становится решительное – и не думайте возражать! – заявление Веры о том, что она остается ночевать у НН.
- Надюша не возражает. Справдi, подружка?
Еще бы подружка возражала! Ей радостно за Веру и немножко завидно; и хочется чем-то помочь этой тайной любовной связи. НН оперативно выдает нам постельное белье для вместительного дивана в «большой» комнате. В постели я чувствую себя сегодня неуверенно, боюсь обнять, приласкать Веру, не говоря уже о чем-то большем. Мы мирно беседуем о делах, детях минут двадцать.
- Сегодня не будем полуночничать: тебе нужно восстанавливать силы, ведь сколько крови потеряла, - целую ее в щеки, боясь перейти границу допустимой ласки. И как гром среди ясного неба – ее призывной шепот вместе с недвусмысленной лаской моих чувствительных мест.
- Гена, я дуже хочу близости… Зараз, немедленно… Раздень меня…
Моя попытка отговорить ее от этого желания тщетна.
- Не бойся, любимый мий, я вже пришла в себя и зараз у мене одно-преодно желание – бути с тобою, чувствовать тебе… Коли б ты знал, як я мечтала про це до операции и после… - Так в полузабытьи твердила Вера, пока я снимал с нее белье; она не переставая ласкать меня, прикасаясь ладонями, сжимая в страстном порыве мои руки, ноги и все остальное. Я больше не мог сдерживать ответного порыва и осторожно вошел в нее, ни на минуту не забывая о своей ответственности в случае излишне резких движений и объятий. Невероятных усилий стоило сдерживать свои эмоции, такие естественные в моем положении, Вера же в первую минуту нашего слияния задрожала в экстазе. И затихла, засыпая… Но мы еще успели поле двух часов крепкого, беспробудного сна «поговорить», излить свои переживания друг другу, порадоваться благополучному исходу операции. А потом спали долго, вместе позавтракали и, расставаясь, договорились – на этом настояла Вера – посетить церковь.
Я допустил очередную нетактичность – не успел вовремя придти к проходной завода, где ждут Плетнев и Воронков. На мои извинения они благосклонно не реагируют, а просят звонить Дальцевой.
- Попросите ее выйти сюда переговорить, чтобы время сэкономить, - просит-приказывает Плетнев. Я не перечу, знаю что им нужно побывать в авиационной фирме и сегодня же уехать домой: начальство не любит длительных командировок.
Дальцева появляется, как всегда стремительная, сдержанная, неприступная. Отпирает комнату «свиданий» (переговоров) и становится простой, любезной и даже, я бы сказал, душевной.
- Этап под угрозой срыва. Да и не только этап: завершение работы через два месяца, а я не вижу действующего устройства. Сразу хочу оговориться: работой вашего подчиненного Геннадия Алексеевича на всех предыдущих этапах я удовлетворена. Человек действительно делает все возможное…
- Тогда почему не подписываете этап? – бесцеремонно прерывает ее Плетнев.
Людмила Ивановна враз теряется: видно, сказывается воспитанное годами службы почтение к начальству – как никак Игорь замдиректора фирмы-исполнителя, то есть по рангу выше Дальцевой.
- Понимаете, это разные вещи. Я согласна – за год решить поставленную перед вами задачу почти невозможно. Но есть план, есть договор, и нужно оценить возможности продолжения работы. Собственно, об этом мы и говорили вчера с начальником ЦКБ…
Воронков не дает ей опомниться.
- Стало быть, есть возможность сместить сроки?
- Не совсем так. Мое руководство увязывает корректировку сроков с одним условием: дополнительные этапы должны завершиться внедрением изделия в заводе. А этапов может быть два, месяца по три…
Плетнев пытается докончить ее мысль.
- … И требуется…
- Совершенно верно, дополнительное соглашение.
Тогда рассматриваемый сейчас этап будет облегчен и может считаться выполненным.
- Понятно… Геннадий Алексеевич, вам слово.
«Ну, сильны молодые начальники! – восхищение смешивается с удивлением и обидой: как быстро обработали женщину, а я около нее как уже вертелся и ничего не мог добиться». Ответ на обращение Плетнева у меня готов давно: конечно, беремся за допсоглашение, отступать некуда. Но и выгоду нужно поиметь.
- В принципе мы готовы к такому обороту событий. Только времени маловато, нужен еще этап, хотя бы месяца на два.
Дальцева спорит, но как-то вяло, и мы сходимся на восьми месяцах. Плетнев добивается обещания от Дальцевой, что одновременно с утверждением допсоглашения в ЦКБ, принимается злосчастный этап. Воронцов удовлетворенно улыбается.
- Выходит, дело за допсоглашением. Здесь мы полагаемся, Геннадий Алексеевич, на вас; у нас на вечер билеты в Приливск.
В этот момент я ему с Плетневым на момент прощаю нахальство и ловкость всей их дружной компании в КБ, хотя понимаю, будь я начальником, у меня также красиво получилось, как и у них. Как бы то ни было, сегодня устрою банкет у НН по поводу удачного поворота событий! А впереди – несколько дней в К., в течение которых нужно подготовить допсоглашение и подписать акт о приемке этапа. И, конечно, уделить время и внимание выздоравливающей Вере.
Выходные, включая и ночь с субботы на воскресенье, мы провели с ней у НН, занимаясь хозяйственными делами, коротая время в разговорах и ласках. Исключением было воскресное посещение церкви, куда Вера, неимоверными усилиями заставляя себя, все-таки повела меня. Впрочем, и вчера в последующие рабочие дни мы были вместе. А днем я всецело занят оформлением и согласованием допсоглашения, по которому удлинялись сроки окончания договора и увеличивалась на тридцать процентов стоимость выполнения работ. Все нюансы оформления и утверждение соглашения в ЦКБ прошли без осложнений и проволочек. Все было готово к середине вторника. Не меньше, чем утверждение допсоглашения грел мне душу подписанный заказчиком акт о приемке этапа. Даже деньги были перечислены в Приливск утром во вторник: ЦКБ нужно было разбросать финансы до конца года, и бухгалтерия не мешкала. Иначе говоря, все складывалось – лучше некуда. Придется спешить домой: впереди огромная работа по совершенствованию изделия. Когда Дальцева увидит работающие образцы приемной части, ее, конечно, не удовлетворит эффективность отклонения, а причины кроются в несовершенстве конструкции, которая, кстати, была предложена нам заказчиком, как догма. Причину же она будет искать в недоработке нашей технологии, и переубедить ее смогут только усовершенствованные образцы с соответствующими техническому заданию характеристиками.
 Но не хотелось уезжать от тихих и в то же время страстных вечеров, длившихся заполночь. Для Веры это было время возрождения не только к жизни, но и к счастью общения с любимым; для меня – опьяняющее, ошарашивающее проявление ее нежности и страсти, более обостренных после операции…
В этот раз мы были до самого моего отъезда у НН: из-за слабости Веры пришлось нарушить традицию – прощание на остановке метро, и расставание здесь, в квартире. При прощании не обошлось без слез, всплакнула и Николаевна. И, все-таки, разлука не представлялась безысходной, впереди еще один приезд в К.
В КБ возвращаюсь победителем. В отделе уже знают «о развитии работы, руководимой Шестопаловым», в начальственных кругах – с подачи Плетнева – отмечен «высокий уровень проведения работы». Конечно, Плетнев и Воронков не преминули приписать половину успеха на свой счет; а что до меня, то я подумал: «Бог с ними, уже за то им плюс, что соизволили встретиться  с заказчиком в К.» В результате удачи ускорился процесс оформления премии по договору, и мы все получили по «кругленькой» сумме.
Дома по этому поводу праздник. Лариса с удовольствием тратит «дополнительные» деньги на хозяйственные нужды, мамочке я накупил сладкого, сыра и ее любимой копченой колбасы. Ларисе и дочке подарил золотые сережки, внуку – дорогие и красивые игрушки. На фоне внешнего благополучия в семье контрастом является внутренняя моя, душевная борьба с самим собой. Вера, я понимаю, становится значительной составляющей моей жизни. У меня появляется ложная уверенность, что Вера для меня не менее дорога, чем Лариса. О, читатель! В какую непростительную ошибку я впадаю, какой грех на душу беру с этой поры!
Основной (помимо измерения параметров приемной части) и трудоемкой работой в завершающий по первоначальному договору этап стала для нас подготовка заключительно отчета по работе. Этот труд – иначе его и не назовешь – должен быть научным, и объемным, и позволяющим увидеть перспективу. Ответственную часть работы выполнила Лилия Ивановна, дважды съездившая в К. и внедрившая разработанную нами модель и программу расчета оптических устройств у Дальцевой, применительно к их ЭВМ. Мне тоже пришлось побегать по кафедрам и в НИИ, чтобы получить результаты исследования элементов изделия, которые должны войти в отчет. Материал отчета был собран в начале декабря, предстояло его напечатать, оформить с рисунками, чертежами, фотографиями, провести нормоконтроль (контроль соблюдения правил оформления). Кислицкий, чувствуя важность момента, привлек к подготовке отчета других сотрудников лаборатории, и к двадцатому декабря вся документация была готова к сдаче заказчику.
Но в К. я отправился не прямо, а с заездом в Москву. Нужно было еще раз «отрепетировать» процесс настройки приемного устройства на установке Короткова. Здесь же, в университете меня ожидала неприятная новость.
- Кажется, микрооптике в нашем университете приходит конец, - печально констатировал Владимир Иванович, когда мы зашли к нему в лабораторию. – Начальством решено считать наше направление неперспективным в условиях рыночной экономики. Назначен новый заведующий кафедрой, радиофизик. Говорит, будем делать упор на разработку бытовых радиоприборов. Вам повезло, что оборудование по микрооптике еще не размонтировано. А указание на этот счет я уже имею…
Грустный настрой Короткова был немного скрашен привезенной мною ведомостью, по которой ему причиталось около двух месячных окладов. Утешил я его и новостью, связанной с заключением допсоглашения.
- Мы продолжаем договор с увеличением объема работы, появляется возможность заключить с вашей кафедрой появляется возможность заключить с вашей кафедрой договор – помимо вашего участия в творческом коллективе. Готовится заключение нового договора по компьютерной модели поиска информации (об этом мне в знак особого расположения к Приливску сообщила Людмила Ивановна), из которого можно добавить еще немного денег. Может, ваш завкафедрой подобреет и оставит микрооптику?
- А как быстро может появиться договор с нашей кафедрой?
- В следующий приезд мой к вам, недели через две, привезу документы.
- Геннадий Алексеевич, дорогой! Неплохо было бы сейчас уже оговорить такую возможность с Ильей Петровичем! Вы же понимаете…
Конечно, я понимал, тем более, это было и в наших интересах. Встреча с завкафедрой состоялась, он был не против заключения договора и обещал сохранить необходимую аппаратуру для работы Короткова.
- Только сроки не терпят. Если договора не будет через три недели, мне придется принимать соответствующее решение…
Коротков обрадовался, наполнился оптимизмом. Еще бы, работать добрый десяток лет по микрооптике, добиться хороших результатов, защитить кандидатскую диссертацию, готовить докторскую по этой тематике, и вдруг – переквалифицироваться и все начинать сначала, с нуля. На меня он смотрел, как на спасителя. Мало того, что я привез ему материальное подкрепление в момент отсутствия другого приработка, еще и спасал дорогое ему направление исследований.
- Хорошо, я согласен трудиться на ниве радиотермометров, радиодатчиков и всего такого прочего. Но при этом знать, что дело моей жизни не погибло, что я смогу уделить и ему внимание и время! – горячо радовался он вслух.
Полный энтузиазма и  благодарности ко мне, Владимир Иванович еще раз продемонстрировал тонкости настройки, используя образцы приемного устройства, которые я вез в К. в дополнение к привезенным Антоном. Потом заставил меня несколько раз добиться отклонения луча, и только после этого, уже в седьмом часу вечера, отпустил с напутствием.
- Успеха вам в К.! Если, паче чаяния, что-то не заладится, приезжайте, я вам дам наше отклоняющее устройство.
Снова испытываю двойственное чувство, озирая знакомый пейзаж вокзальной площади в К. С одной стороны, отягощен предстоящими трудностями и проблемами, которые нужно решать у заказчика.  Другой стороны, меня ждет встреча с гидропарком, днями романтики и отдыха от всех жизненных передряг, с Верой… Это особенно ценно сейчас, в период неустойчивости и тревожного ожидания новых перемен в стране. Прошло не более месяца с лишним со времени моего предыдущего приезда в К., но мозаика происшедших за это время политических перемен впечатляюща и значительна. В стране идет нарастание политических преобразований. Горбачев ведет планомерную, настойчивую политику на постепенную смену «старых» кадров Политбюро новыми (Рыжов, Зайков, Слюнков, Шеварднадзе, Яковлев) способными продвигать начатые им реформы. Отработаны и приняты законы о свободе совести и вероисповедания, об общественных организациях. На поле политической арены выходят неформальные объединения: движение «Демократическая Россия», «Память», и другие. Все зачитываются романами писателей-перестройщиков Залыгина, Бакланова, Рыбакова, Дудинцева, Гроссмана, в которых приводятся факты и высказываются мысли, недопустимые ранее. Они распаляют воображение читателей перспективами свободы и нового устройства общества.
А на фоне этих эйфорических настроений идет отчаянная политическая война между старым и новым, между новым (Горбачев) и «очень новым» (Ельцин) «мышлением». Борьба идет на фоне национальных потрясений: «парад» суверенитетов в Литве, Эстонии, Латвии, РСФСР, Украине, Белоруссии, Туркмении, Армении, Таджикистане, Казахстане. В октябре разгорается первый открытый конфликт между Горбачевым и Ельциным, когда первый поддерживает на пленуме ЦК КПСС вариант экономической программы Рыжкова, а Ельцин – программу «500 дней». Продолжение конфликта переходит на страницы прессы: демократы «от Ельцина» сетуют, что «страна устала падать», министр обороны Язов и руководитель КГБ Крючков предлагают силовые методы борьбы против сторонников Ельцина, «идеологически и материально поддерживаемых иностранными спецслужбами». В ходе этой борьбы Горбачев меняет министра внутренних дел, назначив вместо Бакатина героя афганской войны генерала Громова. В стране растут предпосылки для новых глубоких потрясений..
… В прошлый раз мы договаривались с Верой, что попробуем достать путевку в один из домов отдыха в курортном местечке недалеко от К., с поэтическим названием Лесная Водица. Это почти пригород К., куда даже ходят троллейбус и трамвай, но тем он и славен, что многочисленные круглогодичные дома отдыха окружены сохраненным при строительстве многолетним сосновым лесом. Воздух там, по словам Веры, «ядреный и прозрачный, без дыма и гари». Перед отъездом в К. я звонил ей. И она объяснила, в каком доме отдыха она договорилась об устройстве. Нужно только мне попасть днем к нужному человеку, платить путевку на одного человека на три недели (а жить будем вдвоем в номере десять дней), и, как выразилась Вера, - «все дела». «А я подъеду на другой день, только позвонить мне, то есть соседке. Встретишь, и уже вместе будем ужинать в доме отдыха!»
По приезде звоню Ольге Ивановне: «Сегодня в завод не попаду, занимаюсь своим квартироустройством». И прямо с вокзала – на остановку, откуда идет троллейбус в замечательное место, Лесную Водину, где ждет меня свежий лесной воздух и полторы почти курортной недели. «Почти потому, что курорт будет только по вечерам и в выходные, в рабочие дни будут «давить» меня кошмаром ненастраиваемого устройства. Но зато курортом я буду наслаждаться не один, а вместе с любящей меня Верой, да мне кажется, что и я дорожу ею. Это будет самое длительное уединение за все время знакомства. Спешу в административное здание, точнее домик, расположенный поодаль от основных корпусов. Пять минут назад троллейбус примчал меня прямо к нужному курортному комплексу. Анна Ивановна, к которой «направила» меня Вера, оказалась пожилой, юркой, с плутоватым лицом и нервными руками. Презент – шампанское и коробку конфет, она получила от Веры, поэтому предупредительна и ласкова. Правда, паспорт потребовала категорически – на хранение.
- Понимаете, у меня в К. дела, нужно на завод оформлять пропуск…
- Хорошо, - сразу уступает Анна Ивановна, - пусть будет у вас, только по первому требованию предъявите, хорошо?
Я не против, и потому она вручает мне путевку, в которой указан корпус и комната нашего с Верой жилья. Комнатенка на третьем этаже, небольшая, метров на двенадцать квадратных, с небольшим балкончиком, выходящим на безлюдную, с высокими елями сторону комплекса. В комнате две полуторные кровати, тумбочка, два стула, радио и небольшой тамбурок с раковиной; туалет общий, к счастью, рядом с нашей комнатой. С каким упоением я проспал  в этом уютном до невозможности гнездышке до самого ужина! А ужин! Тут и сосиски, и кофе, и пышная сдобная булочка. Поев, решил обследовать прилагающую к корпусу местность, то есть двор. Обследование показало, что в комплексе три жилых здания и развлекательно-пищевой блок, к котором уживаются столовая с ее специфическими запахами, и на втором этаже – большой зал фойе, он же – превращается (это я узнал от бывалых курортников) то в концертный, то в танцевальный, то в кинозал. Да, чуть не забыл: еще прачечно-банный одноэтажный корпус с ванными комнатами и душевыми кабинами. Двор не очень велик, много асфальтированных дорожек, пустующих сейчас клумб, оставленные при строительстве сосны и ели. Я вышел из ворот и изучил окружающий пейзаж. Напротив, через дорогу и трамвайный путь темнеет-зеленеет сосново-еловый барьер незатронутого постройками леса. Длина его вдоль дороги метров около пятисот… «Ну, а в глубину мы его прошагаем напару с Верой» - и я направился в сторону от ворот, к остановке троллейбуса. Далеко, на сколько хватало увидеть, тянулись здания многочисленных курортных комплексов. «Скоро, скоро мы обойдем все здесь с Верой!» На душе светло и таинственно, по-новогоднему празднично. Стало темнеть, на столбах зажглись светильники, засветились окна корпусов. Подморозило, снег поскрипывал под подошвами, и я забыл о предстоящих тяжелых днях работы в заводе, об этом мне пришлось вспомнить на другое утро, когда Ольга Ивановна, протягивая мне ключ от знакомого подвала-лаборатории, пожелала успеха.
- Я за вас Геннадий Алексеевич, болею не только как за исполнителя наших работ, но и как за человека, который пытается сделать (и делает!) почти невозможное. Знайте, что работать с вами легко и комфортно. Пусть это вас вдохновляет на подвиг!
Ох, эта Ольга Ивановна! Принимая во мне душевное участие, она научилась за год с небольшим нашего общения угадывать мое настроение. И сейчас почуяла десятым чувством, как истинный друг, мое сомнение в удачном исходе измерений. Действительно, не имея опята работы, даже многомесячного, с устройствами настройки, я чувствовал себя недостаточно уверенно, несмотря на проявленное усердие при «тренировке» у Короткова. И как же был благодарен Ольге Ивановне за дружескую, чисто человеческую поддержку. Нет, уважаемый читатель, здесь вы не найдете и тени тяготения одного пола к другому, а только благоговейное, светлое чувство, без налета плотского, любовного.
Сегодня я, конечно, до самой настройки не доберусь: предстоит много подготовительной работы: подключить и задействовать источники света. Этим я и занимаюсь до четырех часов пополудни: в пять мне нужно встретить Веру с вещами у ее дома, чтобы вместе добираться до Лесной Водицы.
- Ну хiба ж це не чудо, що ми ось тут?! – кричит Вера, захватывая меня руками-крыльями, опьяняя поцелуями и лаской. – Який ты молодец, що сумел выбаться сюда, що нашел финансы: путевка-то недешевая!
- Да нет, это ты молодчина, - отбиваюсь я, - придумала и договорилась здесь, нашла мужество и оставила на десять дней детей своих! Да и мужа тоже…
- А я ему прямо размовляю: еду отдыхать! Вiн навiть вещи помог собрать мене и сало копченое, и колбаса, и масло. А ще взяла пирожков с картошкой!
- Хватит! Ты во мне разжигаешь зверский аппетит. Давай будем «ужинать дома», не пойдем в столовую. – Я достаю бутылку коньячного напитка, пепси-колу, сыр, сладости и мы накрываем «стол», т.е. тумбочку. Но Вера не дает довершить сервировку, валит меня на кровать. Я не сопротивляюсь, готов потерпеть с ужином. Часовой сокрушительный ураган страсти проносится в номере 324 (это наша комната). Вера отдается страстно, разнообразно и прерывает короткие передышки, начиная тормошить меня и мое мужское достоинство. Не помню сколько раз это повторялось, но наверняка я превзошел себя, даже молодого и полного желаний. Наконец, равновесие нарушилось в пользу голода. Мы оделись и принялись за еду. Я нашел понемногу коньячного напитка, Вера взяла стаканчик.
- Давай, любий мий, выпьем за нас з тобою, и пусть эти дни дадут нам щастя, и пусть буде потiм ще богато таких дней.
Вера любовно оглядывает меня, гладит по щеке.
- Що це устал ты, мiй человiк? Скулы обтянуты, осунулся… як дошел до життя такого?
Отделываюсь шуткой. Не буду же я загружать Веру новыми своими проблемами, да еще в первые часы нашей встречи!
- Давай ще по одной, - просит Вера, протягивая стаканчик.
- Да ты, я смотрю, стала неумеренно потреблять спиртное, - а сам всматриваюсь в ее лицо, отмечая в нем какие-то неуловимые перемены. Как будто пополнела… И цвет лица стал лучше румянцем… и глаза, живые Верины глаза, стали еще загадочнее и притягательнее… не успеваю сделать выводы из своих наблюдений, а Вера уже не выдержала моего «разглядывания».
- Що це ты мене изучаешь, мiй любимый? Насмотреться не можешь?
- Да нет… То есть, да. И вижу, ожила ты после операции. Но если бы только это… Наблюдаю в тебе какой-то жизненный всплеск, а в чем дело, не пойму… Подожди-ка…
- Стоп! Молчок! – Вера закрывает мне рот ладонью. – Помнишь ночь у НН, як я з больницы вернулась?
- Помню…
- Помнишь, як звала тебе, терпеть не могла – так хотiла твоей близости, аж в глазах помутилось…
- Помню…
- Вот и случилось тогда то, от чего я зараз вже на шестой неделе под старость лет… потому и жизнь в менi заиграла; вот, даже животик пополнел.
Вера прижимает мою ладонь к своему животу. Чувствую, что плотный и немного выпуклый. Вера смеется.
- Пробыл со мною полдня и не заметил! – И после небольшой паузы, - так що робиты будем, чоловiк мiй? Рожать менi, або як?
Вот это номер… Вот это событие… первое, что я испытал – извечную мужскую гордость: смотри-ка, еще могу! И тут же внутреннее оцепенение, до ужаса: как далеко-то я зашел в грехе своем… А Вера продолжает шутить-издеваться.
- Да що там! Вынянчим, выкормим. Як подрастет, мы вже и состаримся. А давай уедем и начнем новое життя, с новой детиной.
Вера шутит, но в ее голосе проскальзывает настоящая, неподдельная мечта-тоска. Я понимаю нереальность этой мечты, и знаю, что не готов к ее исполнению. Но в это же время должен ответить на это, хоть и шутливое, предложение. Честно говоря, не знаю, что ответить. Вера выручает меня.
- Не размовляй, Гена, милый, не размовляй! Я знаю, для тебе це непросто. Бачу, що ошарашен и не можешь прийти в себе. А я вже все решила: буду робити аборт, як вернусь отсюда домой. Навить договорились с врачом, кои делать… мы ж не потянем детину, особенно я. И ще одно: менi перенести роды – значит, лишиться жизни, не выдержу я их… Аборт, звичайно, теж не подарунок, но все ж легче…
Мы обнялись и с мокрыми от слез глазами начали утешать друг друга словами, в которых покорность судьбе перемешивалась с болью, с одной стороны, и с надеждой на лучшее – с другой. Выпили еще по полстаканчика и сидели до позднего вечера, не зажигая света…
Вера предложила прогулку по морозному воздуху. Еще не выйдя из корпуса, услышали украинскую песню «Запрягайте, хлопцы, коней…»  Оказалось, у выхода небольшая группа отдыхающих, состоящая из трех женщин и мужчин, стихийно организовалась в хор, причем, довольно профессиональный. Вера – да разве может она пройти мимо поющих! – сразу же потянула меня к ним, и мы аккуратненько, в паузе присоединились к компании поющих. У мужчины – звали его Федор – был сочный, мощный баритон, у женщин – сильные контральто. Песня звучала ровно, напевно, и по-удалому. Мы старались усилить хор, не испортив качество исполнения. Нас оценили, и после окончания это песни, Федор пригласил нас к следующей.
- А теперь споем «Нiчь яка мисячна!»
Петь стоя на месте было неуютно – мороз к вечеру крепчал, - поэтому пели медленно шагая к воротам комплекса. Вышли за ворота, здесь к нам присоединились еще три человека. И стихийно организованный хор завоевал вечернюю тишину, привлекая внимание проходящих по улице и гуляющих в соседних комплексах людей. О, если бы вы слышали, как звучала эта песня! В унисон с нею пели наши души, и все вокруг казалось замечательным, прекрасным и достойным любви Моя «украинская» часть души особенно полно наслаждалась звучанием украинской мелодии, любовь к которым с детства была привита мамой-украинкой, и песнями исполняемыми ею душевно, хорошо поставленным голосом.
Надо сказать, что жизнь наша в Лесной Водице, в основном наполнена была светлыми, бестревожными моментами, все они сливались в какое-то бездумное, беззаботное и радостное существование в изолированном от забот и тревог мире. Размолвки и ревность, которых и нам не удалось избежать, и о которых я расскажу позднее были настолько незначимы по сравнению с поглотившим нас облаком беспечной жизни, что остались в памяти, как досадные недоразумения, и только. К стыду моему, укоры здесь, в Лесной Водице, посещали меня редко и не надолго.
Между тем попытки получить световую фигуру и определить угол отклонения луча уже четвертый день не приносят успеха. Зато Дальцева приняла документы к заключению нового договора, обещанного в предыдущий мой приезд. Замечаний особых не нашлось, и договор был подписан заказчиком без проволочек. Это было достижение и материальное, и моральное: значит Приливску доверяют, и расширяют наши деловые отношения! Отчет по НИР Дальцева приняла, как входящий в отчетность по этапу.
- Пусть он будет у нас храниться неподписанным с нашей стороны, как ценная справочная литература, а по окончании допсоглашения оформим его, как заключительный отчет по работе, дополнив актом внедрения изделия в заводе. – И, как бы мимоходом, обронила, - кстати, результатов по световой фигуре еще нет? – И довольно спокойно выслушала мой отрицательный ответ, даже не тала выяснять причины неудачи. Не скрою, уже тогда я обратил внимание на появившиеся в поведении Людмилы Ивановны странности: ее категоричность и неприступность в отношении к исполнителям незаметно трансформировалась в этакую материнскую мягкость, даже дружеское расположение. Вместе с тем, уменьшилась строгость в приемке этапов; казалось, ее занимают какие-то другие мысли и переживания. Потом узнаю, что так оно и было, и даже станут известны мучившие ее проблемы: вращаясь в московских высших технических кругах, она уже представила грядущие нерадостные события – ослабление между центром и республиками связей, в том числе и финансовых, нарушение той системы распределения денег, при которой ей удавалось отхватывать для К. хорошую долю объемов работ, а значит, и сумм на их проведение. Наверное, она предполагала – не без основания – и более трагический сценарий событий в стране еще за год до их реального развития. Потому-то к неудачам в настройке она отнеслась так терпимо и даже успокоила меня…
- Ничего страшного, если сейчас вам и не удается добиться результата, можно в следующем этапе решить этот вопрос.
Если бы я знал подлинные причины ее терпимости… Но даже тогда ее «легкомысленное» поведение показалось не обычным, и закралось подозрение: а не обрубила ли Москва денежный поток на эту разработку? И я был близок к истине в своих подозрениях.
… Световая фигура не хочет появляться, как я не изощряюсь. До окончания командировки меньше недели, а у меня на выходе – ноль. По мере приближения дня отъезда, я все больше убеждаюсь в правоте вывода, деланного Олегом: заводское устройство не может обеспечить нужной точности регулировки. И я решаю больше не «упираться», а истратить последние дни командировки на наш совместный с Верой отдых среди соснового леса и курортных удобств. Правильность решения подтверждает разговор с Дальцевой.
- Как дела с испытанием устройства? – спрашивает она, пригласив меня к своему «начальственному» столу. – Есть что-нибудь утешительное?
Что ей ответить? Врать и выворачиваться не вижу смысла.
- Боюсь, что и не будет в этот раз, Людмила Ивановна. Прихожу к выводу, что необходимо более точное приспособление регулировки, такого класса, как у ребят в Москве, в университете.
- Как сложно заполучить его сюда на время испытаний? Мы в заводе сделаем для себя копию, благо специалистов у нас достаточно.
- Думаю, проблем не будет. У них сейчас тематика нашего профиля в загоне. Надеюсь оживить  ее с помощью допсоглашения и нового договора с вами. Думаю, наш интерес в продолжении сотрудничеств с ними – прямой.
- Что ж, разумно. Кстати, о новом договоре: приедете домой – сразу приступите к первому этапу работ. А первый этап – это структурная схема построения системы сбора и обработки информации и методов оптимизации микрооптических устройств. Всех исполнителей, а их у нас, вместе с вами – пять, думаю заслушать по этому вопросу в феврале-марте. Результаты докладов и станут основанием для закрытия первого этапа.
Дальцева делает длительную выдержку. Красивое волевое лицо ее морщится, как от зубной боли.
- Что же касается приемной части… Если не получите световую фигуру – не смертельно. Приезжайте в феврале с приспособлением московским, тогда и «добьете» это дело до конца. Тем более, сейчас заминка в распределении средств по этой тематике… Москва что-то тянет с решением о распределении финансов. Надеюсь, через месяц-два этот вопрос решится… - И. преодолев какие-то внутренние сомнения, украшает лицо скупой улыбкой. – Так что время разобраться с регулировкой у вас есть.
Ее  слова, с одной стороны, успокаивают меня, дают передышку в работе  с приемной частью. Но заминка с продолжением работ наводит на грустное. «Ну, ничего, - успокаиваю себя, - будем пока работать по новому договору. Зато сейчас можно «оторваться» и остальные дни не терзать себя неудачей. А, значит, да здравствует наш с Верой блаженный отдых в Лесной Водице! Правда, отдыхом наши бурные вечера и ночи назвать трудно, силы свои мы отдаем в минуты и часы нашей близости непрестанно. Наши предыдущие – в одну, две ночи – встречи несравнимы с этим водопадом любви и страсти. Откуда только силы берутся! Наверное, виновник выносливости – свежий сосновый воздух, которым мы дышали во врем я наших частых прогулок. А маршруты исследованы  определены еще в первые дни отдыха. И самое примечательное место – родник, или, как здесь говорят «колода» с родниковой водой. Родник, оказывается, совсем недалеко от нашего комплекса: выходишь из ворот, переходишь дорогу, углубляешься в сосновый лесок метров на пятьсот, и – вот она, лечебная родниковая вода, за которой с бутылками и другой посудой приходят отдыхающие из всего курортного городка. В  первый наш поход мы пили из бутыли холодную чистую воду, прыгали около родника, как дети, целовались на морозном воздухе. Потом пели песни и снова целовались. К роднику ходим каждый день, долго бродим по многочисленным дорожкам, протоптанным по снегу отдыхающими.
Другим местом нашего ежедневного паломничества стал магазин с небольшим кафе, всего в четыре столика, здесь «подают» горячий кофе и всегда в продаже  мороженое, пломбир. Вера проявила себя большой лакомкой и любителем кофе-глиссе; уверен, в своей повседневной жизни ей врятли доводилось часто баловать себя мороженым и кофе. Здесь же и обстановка, и мое постоянное желание сделать приятное располагают к немыслимому в той, вдали от Лесной Водицы жизни, «баловству». Мы заходим в магазин, Вера чинно усаживается за пустующий столик (почему-то посетителей всегда мало), а я заказываю кофе и мороженое. Потом Вера делает кофе-глиссе и наступает время наслаждения десертом, покоем и неспешным разговором. Бывает, заказ повторяется, и «сидение» наше затягивается; мы можем просидеть не двадцать минут, а сорок и больше. Отопление в магазине работает «на всю катушку», и в этом оазисе тепла посреди двадцатиградусного мороз, и тела и сердца млеют в комфорте и появляется небывалая жажда жизни.
Кофейня находится минутах в десяти хоть бы от нашего комплекса, и поход в нее таит еще и прелести зимней прогулки, изобиловавшей только нам известными играми, шалостями, приключениями. Однажды, когда по пути в кофейню Вера отлучилась в чей-то комплекс по нужде, я слепил маленького, с полметра снеговика с метелкой. Глазами, ртом и носом послужили куски упавших веток, для шапки я использовал обертку от шоколада, валявшуюся на обочине. Восторгу Веры не было предела, когда она увидела маленькое снежное чудо, как будто пришедшее из сказочного детства. Мы устроили около снеговика веселый, с песнями и танцами, хоровод. И явили собою предмет пристального внимания – с долей удивления – у проходивших мимо людей. Этот снеговик, как символ нашего курортного отдыха, долго еще стоял, никем не тронутый, и мы по пути в кофейню подправляли, обхаживали его, как младенца.
Подошли выходные дни. Успеха в испытаниях приемной части я так и не обился, но прощался с Ольгой Ивановной, Дальцевой и сотрудниками отдела с легким сердцем: в папке лежали документы к новому договору, впереди у меня был тайм-аут для получения световой фигуры в заводе. А в е получении я был уверен, потому что решил вместе с приспособлением привезти в К.  Короткова: уж у него-то световая фигура появится обязательно. И я еще поучусь у него регулировке в «полевых условиях». Лишь бы только договор не оборвался, не уплыли у Дальцевой из-под носа московские денежки… А то уж больно невеселые лица у сотрудников отдела. Особенно Ольга Ивановна невесела, может быть она, как член профкома завода, знает больше других… Но ее доброе, теплое расположение ко мне не изменилось ни на йоту. Она крепко пожимает мне руку.
- Ждем вас! И знайте, что Приливск всегда будет одним из первых на получение работы в нашей конторе! А, вообще, очень хотелось бы побывать в вашем Приливске, посмотреть город, искупаться в море, понежиться на солнышке, полакомиться рыбой, наконец!
Ее просьба-предложение вызывает у меня живой отклик: вот возможность отблагодарить эту замечательную женщину за все, что она сделала для меня и нашей КБ-шной канторы!
- Ольга Ивановна! Ваше желание побывать в Приливске – для меня сигнал к действию! Мы ждем вас в любое время! Если нужно, вышлем вызов. Посмотрите наше производство, институтские лаборатории. Ну а море, солнце и рыбу с приливским пивом я вам точно гарантирую!
Ольга Ивановна улыбается, подталкивает стоящую рядом Лену Воронцову.
- А что, Елена, махнем в Приливск на недельку? Проверим состояние дел по выполнению следующего этапа, привезем рыбы и подсолнечного масла! (в К. масло - дефицит). – Лена согласна.
- Только придется немного подождать, - добавляет Кривенко, - как только продолжится финансирование по допсоглашению, так и поедем.
Упоминанием по финансированию она как бы подтверждает тревожную неуверенность Дальцевой в продолжении работ..., и это неприятным осадком ложится на душу: а как же поездки в К.?
Слава Богу, хоть эти деньги получим, нужно платить участникам творческой группы, да и на задел оставить, «записываю» в памяти. «До свидания» сотрудникам, привет отсутствующей Дальцевой, и я уже еду в троллейбусе, идущем в Лесную Водицу: там Вера ждет к ужину.
По субботам в доме отдыха бывают танцы. В зале на втором этаже бывают стулья и оркестр будоражит пришедших на танцы барабанным ритмом, переливами аккордеона и мелодиями других инструментов, сливающиеся в зажигательные заглушающие танцевательные фейерверки. Честно говоря, этот вечер я провел бы в интимном уединении, но Вера решительно настроена по посещение танцев.
- Що ж, выходит, я зря платье гарно взяла и туфли модные. Нi, любий Геннадий Алексеевич, веди свою даму на вечер!
И мне приходится подготовить себя нужным образом к «мероприятию»: бегу к дежурной за утюгом  и глажу брюки чищу щеткой пиджак и надраиваю свои «командировочные» сапоги. И, конечно же, - тщательное бритье с обильным увлажнением одеколоном. Занятый собой, не обращаю внимания на разительные перемены, происходящие с Верой. А когда, наконец, бросаю на нее взгляд – «выпадаю в осадок». Передо мною – элегантная миниатюрная дама лет тридцати, темный волос кудряшками (и плойка пригодилась!) спадает на лоб, брови дугой, губы в меру подкрашены, лицо светится румянцем радостного волнения в ожидании «выхода в свет». Я уже говорил, что в Верином характере доминирует тяга к людям, к коллективу, желание «себя показать и других посмотреть». Это естественное желание красивой, общительной женщины меня постоянно «напрягает», но за время общения с Верой пришлось свыкнуться с этим. Однако, я отвлекся, а хочется докончить описание Вериного обворожительного вида. Светло-розовое платье в сочетании с неяркими красными туфельками довершает облик представшего передо мной очаровательного, вечно соблазняющего существа под названием «женщина». Платье скрывает раннюю беременность, и даже опытный глаз с трудом выявил бы этот самой природой предусмотренный дефект. Примененные средства косметики придали лицу ее моложавость, усиленную неповторимым обаянием будущего материнства: глаза блестят живым, заманчивым огнем, желанием жить и радоваться жизни. Глядя на нее, трудно поверить, что ее мучают внутренние боли, донимает отдышка(???) – операция полностью не убрала патологию в нижней части живота. А теперь еще и необходимость аборта, причиной которого я стал…
Сейчас же забыв о Вериных болячках и связанных с этим проблемах, любуюсь ею с определенной долей гордости: ведь эта женщина любит меня, а, значит, принадлежит мне душой и телом. Мы поспеваем к началу танцев. Оркестр играет вступительный марш и публика стоит в ожидании первой танцевальной мелодии. Людей много, и когда я удивился такому наплыву желающих танцевать, Вера пояснила.
- Так юда ездят танцювати и из миста. Мы с подругами теж, бывало, ездили. Здесь больше людей в возрасте, - Вера обняла меня улыбкой, - как мы с тобой.
- Ну нет, я себя «в возрасте» не считаю, я еще «до возраста», - в подтверждение своих слов целую Веру в щеку, - видишь, сколько во мне любовной энергии!
- Гена, не балуйся! Бачиш, менi вже идут приглашать. – И, действительно, перед Верой в поклоне замер высокий, еще не старый мужчина с седоватыми висками. Лицо приятное правильные черты. «Вот какие мужчины привлекают мою даму», - с гордостью думаю, а в глубине души поднимается смесь ревности и беспокойства: а как уведет Веру этот высокий и красивый? Но меня тоже приглашают!
- Не потанцуете со мной?
- А разве это белый танец?
- А вы меня не узнали?
Тут только я рассмотрел женщину: да это же хорошо знакомая, гидропарковский «старожил» Майя, наш постоянный компаньон по танцам и песням. Невысокого роста, юркая, смахивающая на цыганку, она увлекает меня за собой и начинает тараторить, не давая вставить ни слова.
- Надо же встретиться здесь, в Водице! Что-то вас давно в гидропарке не видно. А там-то куча новостей! Ваня с Милой (вечно ссорящаяся пара) опять поругались. Вчера он с новой женщиной пришел, а Мила к5ак дала той жару! К концу танцев они с Ваней опять, как голубки, миловались.
Майя бомбардирует меня потоком слов, я полностью отупел и с облегчением отдаю ее Вере, когда танец заканчивается. К счастью, на Майю «глаз положил» худой рыжеватый парень и не отстает от нее ни на шаг.  Наконец, мы можем станцевать вдвоем, нам достается вальс. Скользим по паркетному полу, иногда делая по одному обороту: для Веры больше оборотов – нежелательная нагрузка. А она наслаждается музыкой, светом, обилием публики, рассматривает наряды женщин, постоянно обращая мое внимание: «Смотри, а у этой платье! Смотри, каблуки больше ноги!» я чувствую, что сейчас она принадлежит мне только на половину, другая половина – здесь, со всеми танцующими. Ей хочется, чтобы мы были в центре внимания, и я стараюсь красиво вести Веру в танце; и на нас действительно посматривают с одобрением. О, это непостижимая женская сущность! – быть счастливой в любви, но не довольствоваться этим, стремиться к завоеванию внимания окружающих, наслаждаться каждым восхищенным взглядом незнакомых мужчин и каждой порцией зависти женщин к твоему сиюминутному успеху! При этом не допуская и мысли изменить любимому мужчине.
Сегодняшняя, предпоследняя ночь – как никогда бурная и наполненная Вериной страстью и нежностью, зажигающими и меня на любовные подвиги. Удовлетворенное женское тщеславие зарядило Веру энергией любви, к тому же близкая разлука возбуждала еще большую, до болезненного, чувственность. Ночь мы практически не пали, отдавая себя другому щедро, без остатка. В эту ночь я позабыл о греховности этой страсти, о Ларисе, о Приливске…
Забывшись к утру недолгим, часа на четыре, сном, мы не вставали долго и говорили, говорили: спешить некуда – суббота! Вера мечтает вслух, а я, пугаясь ее мечтаний, вспомнил дом, семью и еще раз уверился в том, что самые незабываемые наши встречи и любовные лобзания не «потянут» больше, чем семья…
- Вот коли мы были молодые, а я – здоровая… Родила бы я тебе синочка, да, синочка, на тебе похожего. Уехали бы куди-нибудь, де нас никто не знает… И был бы у нас участок земли, и выращивали бы там овощи-фрукты; и жили бы мы тихо-мирно, и синочка растили, и друг друга любили… - Голос Веры прерывается, краем простыни она трет глаза и, стряхнув набежавшую грусть-печаль, резко меняет тему. – Ты говоришь, що через мисяц приедешь? За цей месяц стану стройной и горной, буду чекати тебе, моего коханого, каждый день и каждый час… Тiльки бы разлука не наступила рано: пусть подольше буде наша весна… - И, загораясь от своих же слов любовным жаром, тянет меня к себе. – Возьми мене, возьми, любий мий, ще раз! О, как хорошо, как сладко! – она затихает, удовлетворенная. И снова мечтает.
- Як-небудь приду к тебе в Приливск. Нi, краще в будинок отдыха бiля города, о котором ты мне рассказывал. Ты будешь приезжать ко мне, и у нас знову буде Лесная Водица… Выберешь годину вiльную и познайомивши мене з Прливском. А ще накупаешь мене в море…
- Н ты же плавать не умеешь!
-А ты научишь мене, да? Або съедемся с тобой в Одессе. Я там была и знаю Одессу. Поселимся недалеко от моря, и як же гарно проведем время!
Вера получает от меня обещание на отдых в Одессе и продолжает.
- Николай Васильевич заставляет мене ехать в село, где у него усадьба от родителей осталась. А менi не хочется… Вот коли б з тобою…
- И не езжай, он тебе там не даст спокойно жить. Я вот с делами разберусь, и купим тебе домик с участком где-нибудь недалеко от К., хотя бы здесь в Водице. А я буду ездить к тебе.
Я обещаю это ей совершенно искренне, не сомневаясь в выполнимости этой «операции»: деньжата у меня есть, лежат в сберкассе; а участки в деревне опять подешевели. Мне кажется, что спокойная, размеренная жизнь в деревне послужит Вере источником укрепления ее здоровья. А, вот, насчет поездок – вопрос. Вера или семья? И я выберу семью…
(?)Два выходных пролетели быстро: мы любили друг друга утром и в обед, и вечером, и ночью. И все равно Вера не может насытиться близостью. Вижу, она устает неимоверно, но даже обессилевшая, чувствуя приступы боли, просит меня входить в нее еще и еще…  в промежутках между постелью мы побывали не раз в наших ритуальных местах: пили воду из родника, сшибали снег с сосновых веток и «купались» в его хлопьях, приплясывая и обнимаясь; выпили немало чашек кофе с мороженым, исколесили весь поселок, стараясь отогнать тревожное ожидание скорого расставания.
 Но время бежит неумолим… его не может остановить ни восторг, ни тяжести беды, ни бесполезные мольбы – продлить минуты и часы плотского наслаждения… Поэтому мы стоим с Верой на остановке автобуса, идущего в К. она решила еще побыть неделю и шутит: «Отдохну от тебя!»
- В портфеле, в карманчике завтрак. Може, все-таки я поеду з тобою на вокзал?
Нет, я категорически против: поздно уже, да и прощание на вокзале расстроит ее.
- Нет, хорошая моя, не нужно, попрощаемся здесь, - быстро целую ее, потому что автобус уже подъезжает, - а ты пиши мне до востребования. Я позвоню!
Вера тянется со мной в открытую дверь автобуса, но, опомнившись, отпускает руку, и слезы катятся по щекам, являя полный контраст с ее улыбающимся лицом. Вот, и еще одна страница перевернута в книге нашей греховной любви…
А поезде продолжаю читать книгу, случайно (а случайно ли?) купленную в Москве, «Загадочность человеческого существа» Дюпреля, последователя Канта. В книге развивается мысль о первичности духа и бессмертии человеческой души. Я еще ничего не знаю о Господе, Силах Небесных, не представляю описанного в Библии создания всего сущего Всевышним, даже не читал Нового Завета. Но загадка человека, его души завораживает меня, и я с увлечением дочитываю книгу, когда подъезжаем к Приливску. Еще не догадываясь, что это первый мог шаг к Господу…


Ночь девятая

Сегодня душа Веры снова предстанет перед Господом и послана будет в места мучений и ужасов для грешных душ. Хочется пожелать ей не поддаваться унынию и панике. А я буду молиться Создателю о прощении ее греха, связанного с нашей любовью, чувствуя себя основным его виновником. Верю, что зачтется Вере и материнская любовь к детям, и доброта, и трудолюбие, и мужество в жизни…
…Вернувшись домой, занялся первым этапом нового договора. Тематика, правда, не совсем по профилю, но с помощью Лилии Ивановны, а если надо, других «корифеев» вычислительной техники, надеюсь одолеть разработку поручений автоматизированной системы. Не без помощи компьютерщиков, удалось разобраться и набросать черновик ее структуры. Собственно, такая схема, сопровождаемая моими пояснениями, и будет отчетом по этапу. Опять суета, опять нехватка времени, а тут еще заботы о проведении испытаний приемной части: срочно составляю договор с кафедрой университета и посылаю его с Антоном в Москву, на согласование. Договор подписан с нашей стороны, и Антон должен привезти его, утвержденный и университетским начальством.
До отъезда Антоне делает нам с Ларисой большую любезность
- Понимаете, товарищ мой заказал кухонную стенку, а деньги истратил. Нужно вывозить со склада, поэтому предлагает взять о магазинной цене, да рублей сто «отступного» ему.
Лариса давно мечтала о таком приобретении, и я с удовольствием делаю ей приятное, понимаю – провинился перед нею не на шутку… Стенку привезли, и несколько часов работы делают нашу кухню «модерной». Лариса активно помогает мне, она в любом деле – настоящий помощник. Тем неудобнее чувствую себя в атмосфере ее любовно-дружеского отношения… Говорят, бывает грех бездумный, не знаю. Только я свою вину, когда нахожусь дома, чувствую постоянно; на сродни душевной боли, разрывающей сердце на две части. Одна тянется к утехам «на стороне», другая мучается постоянным укором, грозит пальцем и твердит: «Не будет тебе покоя ни днем, ни ночью!» И покоя действительно нет. Если в К. я забывал обо всем, кроме дел в заводе и наших с Верой отношений, то в семье постоянная раздвоенность и боязнь разоблачения мешают жить полноценно. В народе такое состояние определяют - «душа не на месте». Утешительное действие оказывают только поездки на дачный участок, где мы с Ларисой и внуком вместе не только телом, но и душой. Да и польза от участка немалая – овощи, фрукты, ягода. Мама чувствует мое состояние, но никогда не заводит разговора об этом, понимая ненужность для нее моих душевных секретов, и инстинктивно сохраняя мирное течение жизни в семье.
С мамой мы немного говорим о нашем материальном положении, которое теперь зависит от хода событий. Нестабильность в стране пугает ее, привыкшую к устойчивой денежной системе и ненарушаемому механизму социальных, производственных и других отношений. Я ей, конечно, не открываю всей полноты грозных событий в стране и грядущих перемен. А события продолжают развиваться по своему нерадостному сценарию. Горбачев, пытаясь остановить экономическое и политическое разобщение республик, назначает Павлова председателем Совета Министров СССР вместо Рыжкова. Павлов, более жестокий и решительный политик, проводит денежную реформу по обмену крупных купюр. Мне тоже достается мороки с этими деньгами. Уезжая в Москву, чтобы «украсть» Короткова с приспособлением в К., не успеваю обменять деньги дома: огромные очереди в сберкассах, народ в панике. В результате оказываюсь в Москве со своими полусотенными в положении бомжа – эти деньги уже не являются национальной валютой! Где-то в центре, куда меня направили знающие люди, у сберкассы шумит, бушует огромная очередь – толпа человек по пять в ширину. Это – страждущие, в основном, приезжие, страдают на двадцатиградусном морозе. «Нет, я не выдержу этого холодняка, да и до кассиров дойти – шансы нулевые!» Приходится идти на убытки, завязав «деловые» отношения с подпольными меняльщиками, в большом количестве шныряющими в очереди. Среди них много кавказцев – вот предприимчивый народ! «Ставка» обмена вызывает у меня головокружение: семьдесят рублей на две мои пятидесятки. Но надо же как-то жить и работать в дорогой сердцу столице, да и в К. без денег не обойтись! Меняю две пятидесятки на семьдесят рублей, теперь можно жить. И, как в насмешку над моими стараниями, недалеко от университета в небольшой тихой сберкассе мне удается уговорить парнишку-студента с одной купюрой в руках, поменять остальные мои пятидесятки за небольшую мзду! Добравшись до университета. Даю Короткову опомниться.
- Я вам говорил, что понадобится ваше приспособление в К. Иначе и новый договор не заработает.
- Нет проблем! Приспособление я вообще могу вам подарить. У нас на складе есть еще экземпляр. Остался со времен расцвета микрооптики на кафедре.
- Это хорошо. Но в измерениях в этот раз не должно быть осечки, вы меня понимаете?
Короткову неясно, к чему я клоню.
- Гарантией успеха была бы ваша поездка со мною в К… Вдруг у меня не сладится…
Минутное молчание Короткова свидетельствует о том, что второе мое требование не на шутку озадачило Владимира Ивановича.
- Вы знаете, я лично готов всегда помочь и помчаться в К. на испытания… Но я теперь сам себе не волен, да и договор ваш еще не финансируется. А ведь нужны деньги на командировку… Значит, вопрос надо решать с Ильей Петровичем…
И – разговор с завкафедрой.
- Должен сказать, подписанный нами договор очень кстати. Прикинем… Это примерно две полставки для кафедры на год… Такой расклад позволяет держать у Кроткова микрооптику, в сокращенном, правда, виде.
- Илья Петрович, еще один деликатный вопрос, требующий решения, и это в интересах наших и ваших…
- Слушаю.
- Нужно показать работу части изготовленного нами оптического устройства в К., на заводе. У нас опыта в таких измерениях маловато. И если бы Владимир Иванович смог проехать со мною в К. дня на три… От успеха этих измерений будет зависеть и финансирование нашей с вами работы.
Илья Петрович сосредоточенно смотрит на свои руки, поигрывает ручкой. Он понимает, что командировку Короткову придется оплачивать из средств кафедры.
- Командировочные запланированы в нашем с вами договоре, и сейчас мы просто возьмем в долг у кафедры. Да и деньги-то не ахти какие!
- Хорошо, - не очень охотно соглашается завкафедрой, - вы мне руки выкручивайте, но, как говорится, долг платежом красен.
Я понимаю, что Илья Петрович не в восторге от своего решения, но это не уменьшает моей искренней радости: успех измерений обеспечен, и мы еще поработаем с Дальцевой. Если, конечно, не прервется финансирование ее работ…
… Еще двух суток не прошло после моей беседы с завкафедрой университета, а мы уже с Коротковым оформляем пропуска в завод. Вторая половина дня, но Коротков спешит начать измерения, ему хочется побыстрее вернуться домой. Да и направления в гостиницу нам нужны: в этот раз у меня никаких вариантов с жильем не подготовлено.
Коротков настраивает аппаратуру, и я, успокоенный его присутствием здесь, в подвальчике, отключаюсь от производственных дел: меня гложет мыль о Вере, о ее состоянии после аборта. За прошедший месяц я не получал от нее письма и не позвонил ей, а сейчас пугающее предположение вдруг посещает меня: не случилось ли непоправимое? Нужно немедленно позвонить ей на работу!
- Владимир Иванович! Вы тут поработайте один, а я отлучусь минут на десять, - и бегом спешу к телефону-автомату на проходной.
- Веры Ефимовны нет. Она три дня как на больничном. – ответ еще больше усиливает мою тревогу. Зато звонок к Лидии Степановне приносит удачу.
- Дома она, сейчас приглашу.
В трубке Верин, с характерной хрипотцой голос, нет только в нем свойственных ей напористости, оптимизма, обычного шутливо-задористого тона. Отвечает на мои вопросы односложно, нерадостно. И только когда поняла, что я в К., сегодня приехал, голос задрожал, и телефон вздрагивает приглушенным рыданием-радостью, и только два слова, повторенные несколько раз, различаю: «Любий мий… Любий мий… Любий мий…» Мы договариваемся встретиться у остановки метро «Передовик», ближе к ее дому.
-Я вчера тiльки з больницы… сам знаешь, чому… Потомувстреть мене поближе. Во скiльки ты сможешь?
- Мы здесь измерения налаживаем с товарищем из Москвы, часов до шести провозимся. Давай в шесть, хорошо?
Вера отвечает невпопад.
- Добре-то, добре як, що ты отут!
Февральский пейзаж в К. предстает во всей своей неприглядной «красе»: потемневший мокрый снег жалкими клочьями старается удержаться посреди проглядывающей темнотой земли. Идет редкий, какой-то не зимний снег, он не в состоянии изменить унылую картину – просто тает, долетая до земли. На душе тоже как-то уныло и неуютно… Я, конечно, понял, о чем говорила Вера по телефону и это больно бьет по моей совести, по каким-то струнам чувствующей свою несомненную вину натуры… я с болезненным вниманием рассматриваю подходящих к метро женщин, пытаясь заранее увидеть Веру и оценить ее состояние, моральное и физическое, по внешнему виду. Как будто трудно догадаться, в каком… Конечно, она убита морально и пострадала физически: вторая подряд операция для неокрепшего организма. Ее даже не сравнишь с удаление какого-либо жизненно важного органа. Кровинушку вынули из Веры, кусок ее жизни… И еще, дорогого ей до боли – любимого ее… жизнь убрали, разорвали кусками, жизнь, которая родилась в страстной, грешной близости со мной, подлецом этаким!
- О чем задумался, людина? – Тихий, бесцветный голос Веры выводит меня из нерадостной задумчивости, - Али життя важна, али жена зла?
Она держит меня за рукав, смотрит мне в глаза, а я изучаю черты ее лица. Похудела, щеки ввалились, нос заострился… Губы неподкрашенные и бледные, и самое мучительное для меня – глаза напротив… цвет морской волны потускнел, а в глубине зрачков не видно таинственно-призывного, искрящегося энергией жизни и задора блеска.
- Веруша, Веруша… - только и могу произнести шепотом, перебирая пальцы ее рук и не решаясь поцеловать. Не только от стеснения, - место и впрямь людное, - сколько от навязчивой мысли: «Приятен ей будет сейчас мой поцелуй? Не убило ли в ней происшедшее не только любви, но даже простой приязни?»
Наверное, не убило случившееся потрясение ни того, ни другого… потому что Вера целует меня в губы и глаза, быстро, но жарко, крепко. И, оторвавшись губами, спрашивает, как обычно.
- Куди пiдемо свогоднi, Геннадий вiт Алексеевич?
- Ну куда же еще, конечно, в гидропарк. А без шуток – нам просто некуда деться, я ведь через Москву и со спутником. Но завтра обязательно что-нибудь придумаю.
- Ничего страшного. Пiдемо, повидаем гидропарк и рiчку, я там тако-ж давно не была.
В дороге не решаюсь расспрашивать Веру о больничных подробностях, а завожу речь о таких пустяках, что самому противно. Вера поддерживает эту игру. И до самого гидропарка мы не говорим о главном, что нас больше всего волнует и что поставило перед нами преграду: перепрыгнете – будет продолжение любовной связи?
Мы идем к скамейке «нашей первой близости». В парке все занесено снегом, здесь он не тает, и поэтому прохладно зябко. Хорошо, что у меня бутылочка с «горючим», а к ней бутерброды и сладкая вода. Вера начинает говорить после второй «рюмки» - моего раскладного стаканчика, - заедая машинально выпитые пятьдесят граммов хлебом с колбасой.
- Знаешь, адже малшьчик булл, менi його показали… На тебе дуже похож: черненький, волосатенький… И губастый, к ты… Был бы, мабуть, великий чоловiчек… Коли б ты знал, як сердце у менi заныло, як побачила його… Разумiю, що не уц године рожать, що не по плечу це нам, а все равно грудь сдавило болью-тоской, выть хотелось на вес белый свiт… Внутри як наче що-то оборвалось и упало… И поднять вже нету сил… Зараз полегче, главное, не маркувати больше, не представлять себе, що мы с тобою живем в деревне, и детина с нами… Мы бы його назвали знаешь як? Андрей. Андрей Геннадьевич, - справдi, здорово?
На какую-то минуту глаза Веры засияли прежним светом, но она опомнилась, сжалась как-то вся, и две струйки медленно потекли у носа. Признаюсь, внутри у меня все заныло болью и горечью, нежность-жалость подступила; я целовал Веру и утирал ее обильные слезы. Прижавшись ко мне, она продолжала.
- Тiльки ты себе не укоряй и не вини… Нi твоей вины в том, що зустричалися мы поздно. И знай: у мене на тебя нi обиды и упрека… Не было навiть в те страшные хвилины, як синочка нашего побачила мертвенького… Просто силы душевные мене оставили на годину… Це пройдет со временем. Головне, що е ты и е я…
Печальные, мы погуляли по зимнему парку. Ко всем неприятностям добавилось еще дна – у Веры заболели зубы. Она мужественно переносила боль, но я уговорил ее ехать домой и обратиться к врачу. Проводил до самого дома и приехал в гостиницу около девяти часов вечера. Коротков не спал, мы обсудили результаты первого дня работы и наметили план действий на завтра. В этот раз мы попали в ближнюю к заводу гостиницу с номерами в виде трехкомнатных квартир. На досталась маленькая комната на двоих, имы насладились тносительным комфртом, почти «изолированнго» жилья.
- Сегодня удалось все подготовить к измерениям, - первым заговорил Коротков, - если не всплывут какие-нибудь неожиданности, завтра мы должны добиться результата. Тогда уже вечером я мог бы уехать домой. Илья Петрович строго наказал мне не задерживаться. «Дай Бог, чтобы так все и случилось, - поддержал я его мысленно, - тогда я смог бы заняться устройством нашего с Верой жилья».
И чудо свершилось. Буквально часа хватило Владимиру Ивановичу, чтобы поймать световую фигуру и оценить параметры отклонения луча. Еще час понадобился, чтобы мы по очереди проверили остальные образцы. Я не стал медлить и позвонил Дальцевой – хотелось быстрее сообщить ей радостную весть. Она появилась не сразу, минут через сорок, и привела с собой представительную свиту – Ольгу Ивановну, Лену Воронцову, Сычеву и разработчика системы из головного отдела ЦКБ.
- Да, Приливск подтвердил свою боеспособность, - заключила Дальцева после демонстрации отклонения и тщательного изучения параметров отклонения, - правда, угол отклонения меньше заданного, и эффективность передачи чуть-чуть не дотягивает до нормы. Но это уже кое-что…
Меня поразило отсутствие энтузиазма в голосе Людмилы Ивановны. Она сделала свои выводы спокойно, даже безразлично, я бы сказал… Это был плохой признак, и я решил выпытать причину ее неадекватной реакции на результат измерений, которого она так настойчиво требовала от нас и из-за которого даже устроила «сыр-бор» с вызовом моего начальства.
- Людмила Ивановна! Полученный результат будет способствовать решению вопроса о продолжении финансирования этой работы?
Дальцевой явно не хотелось отвечать, но и сотрудники присоединились к моему зову: их не меньше меня волновало прекратившееся финансирование.
- Людмила Ивановна, открывай тайны свои, а то бить будем» - поддала «жару» Ольга Ивановна.
- Ну, если честно сказать… - Дальцева обвела всех внимательным, сочувственным взглядом, - сейчас вопрос не столько в соответствии требованиям наших возможностей, сколько в ситуации политической, которая складывается в стране… Советский Союз испытывает большие потрясения, финансовая централизация пошатнулась. Поэтому, будем надеяться на стабилизацию обстановки. А мы должны работать и работать. Правильно я говорю? – ищет она поддержки у сотрудника головного отдела. Не дождавшись ответа, заключает. – А теперь по рабочим местам!
Отправив Кроткова дневным поездом в Москву, я занялся поиском квартиры. У РФ комнаты занимал тот самый бизнесмен. Но через швейцара одной из гостиниц я получил за трояк телефоны квартирных хозяек, сдающих квартиры «подпольно», и обзвонил их. Четвертый звонок принес удачу. Некая Мария Ивановна обещала «место» завтра с обеда.
- Ничего, переживем цей день! Будем гулять на воздухе и вспоминать, як мы гарно жили в Лесной Водице. Помнишь? – Вера сегодня выглядит свежее и искринки веселости проскакивают в ее глазах. Наверное, мой приезд помог ей справиться с душевной травмой. Еще нет передо мной прежней Веры (да и я уже не прежний ловелас), но жизнь возвращается к ней. Чувствую это и в словах, и в потоке тихой, нежной ласки, который она обрушивает на меня в этот холодный февральский вечер. И, как будто чтобы отвлечь ее от тяжелых воспоминаний, случай приходит нам на помощь в образе Жени и Пети, тоже гуляющих по малолюдному парку. Мы бы и не увидели наших друзей, но Женя кричит.
- Петя! Смотри, кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! Это я, конечно, преувеличиваю, но больше месяца мы точно не виделись!
Вера, настраивая себя на веселый лад, отшучивается.
- Да я все в разъездах, то в Америке, то во Франции. Да нi, болела я, Женечка, тiльки з больницы. А ви как?
Женя прижалась к Пете, влюблено поглядывая на него, затараторила.
- Ой, Верочка, мы закрутились, заработались! В квартире все переделываем, балкон застеклили. Ы все с Петенькой, он у меня такой хозяйственный, мастерище на все руки! Да еще и помогает мне в работе: сегодня идем дежурить в школу на ночь: я сторожихой устроилась, два дня на третий. – И вдруг остановилась на полуслове. – Слушай, подруга, как у вас с крышей над головой? – Понимая молчание Веры, как отсутствие крыши, уговаривает нас идти с ними «дежурить».
- У нас там такие хоромы! Вас уложим в отдельной комнате, есть матрацы, подушки. Будете спать, как короли! Часов до двенадцати посидим, поговорим, выпьем. У нас поллитровка есть и еды взяли. Согласны?
Нас такой вариант вполне устраивает. К тому же, у нас тоже есть выпить и закусить.
- Вот здесь мы устроим заседание! – объявляет Женя, зажигая свет, - это гардеробная. Займем наш «дежурный» стол, стульев навалом.
Мы приставили стулья к столу, быстро приготовили закуску. В помещении строительный беспорядок: ведра для раствора, в углу неубранная куча мусора, на полу – свежеоструганные доски пакеты пластмассовых плиток для обшивки стен. Но нас это не смущает: в нашем углу пол подметен и даже протерт мокрой тряпкой.
- Первый тост - за встречу! – торжественно начинает застолье Женя и, не выдерживая больше «официального протокола», обнимает и целует Веру, расплескивая вино из поднятого стакана. – Ой, Верочка, подружка, как я ада видеть тебя! Как хочу пожелать вам с Геной счастья! – Не договорив, Женя поняла – затронула «больное место», поэтому, выпив вино, предлагает. – Давно мы с тобой не виделись! С чего начнем?
- Ромашки белые! – мой заказ.
И полилась, околдовала грустно-задумчивая мелодия народной пени, несущая в себе истоки любви, душевной свежести и неувядающего чувства.
Наш хор звучит слаженно и красиво – во всяком случае, мне так кажется. Я не столько пою, сколько наслаждаюсь «моментом». Вижу, как преобразилось подпорченное косоглазием лицо Жени; оно прекрасно, притягивает взгляд своей вдохновенностью. Какой-т внутренней восторженностью. Петя влюблено посматривает на нее, смущаясь проявления чувства, и это было прекрасно. Радует сердце их тихая, устойчивая любовь, и сознание того, что жизнь свела меня к этим, и еще многим замечательным людям в К., проявлявшие ко мне теплое, доброжелательное отношение.
На ночь нам отвели небольшую комнату – лабораторию. Постелью служили фанерные щиты с матрацами. Ласки Веры в эту ночь сопровождались слезами, мне тоже было грустно и… стыдно: перед Верой, Ларисой и нашими детьми, перед кем-то великим, стоящим над всеми нами…
Я-таки сумел «добыть» крышу над головой в однокомнатной квартире Марии Ивановны, на окраине К., на восьмом этаже девятиэтажки. Хозяйка, с уставшим, озабоченным лицом, - то ли от нездоровья, то ли от жизненных забот, - вручила ключ, предварительно записав мои паспортные данные и взяв деньги вперед.
- Через два дня буду здесь в двенадцать дня: так сказать, сдача-приемка! Приятного отдыха! Тут, правда, холодно, но не пропадете! Правоту ее слов я почувствовал уже через полчаса, пока разбирал вещи, брился-мылся: холодище в квартире неимоверный. Встреча с Верой через три часа, и я, чтобы согреться, сделал генеральную уборку; потом сходил в ближний магазин за вином и продуктами. В ожидании встречи включил телевизор. На экране Ельцин в резких выражениях критикует нерешительность Горбачева в реформах и требует его отставки. Рейтинг Горбачева действительно упал, около половины опрошенных вменяют ему в вину слабость и нерешительность, двуличное лицемерие. Шевельнулось сочувствие к человеку, нашедшему мужество «расшевелить» огромную страну под неусыпным оком партийной верхушки, а теперь попираемого своим, еще недавно поверженным политическим противником. Своим жаром проповедника и агитатора Горбачев сумел раскачать и подготовить к распаду мощную партийно-командную машину, но когда волна разрушения коснулась и государства, он оказался бессилен перед нею. И, все-таки, главное, ради чего он все затеял, - свободные выборы, свобода слова и печати, появление рыночных отношений, свобода совести и вероисповедания, - им было или сделано, или находилось в невозвратном движении вперед. А издержки? Они велики, и перечислять их нет нужды. Для меня лично они в возможном прекращении договора с К. и связанных с этим последствиях…
После еды в новом «гнездышке» мы забрались в постель, и практически не вылезали из-под одеяла, отдаваясь друг другу, согревались ненадолго. Наша близость в этот день и ночь напоминала больше объединение двух убитых печалью и ожиданием нерадостных событий душ, нежели страстное свидание на ложе любви… На следующее утро мы сделали вылазку в магазин, а вечером, как вы уже догадались, посетили наш любимый гидропарк. Здесь распили с Лидой, Раей и Манюней оставшуюся у нас от ужина половину бутылки «крепкого» и потанцевали на расчищенной от снега площадке. На сегодняшних танцах мы не разлучались ни на минуту, Вера была грустна и неразговорчива. Подруги, угадавшие нерадостное состояние, держались вдалеке и только во время танца улыбались и помахивали руками. Домой мы ушли пораньше: нужно ночью проводить Веру домой.
И опять неприятность, связанная с ключами от квартиры! Выясняется, что кошелька с мелочью и ключами в кармане нет! Лихорадочно шарю по карманам нервничаю.
- Ну що ты переживаешь, любий мий? – успокаивет Вера. – вспомни, що ты робил с кошельком, як ойго выронил. Ну, коли не найдем, все равно трагедии нет: телефон хозяйки у тебе е , позвоним и позовем. Справдi адже.
Ее слова и поцелуи успокаивают, и я хладнокровно перебираю последовательность моих манипуляций  кошельком. Вспомнил! Когда уходил в гидропарк не положил сразу его в карман; выйдя из подъезда поправлял Вере воротник пальто. Здесь, видно, и выронил… и мы с Верой ворошим снег – пять метров в длину, пять в ширину – у подъезда. Я готов бросить уже «бессмысленное занятие». Но Вера сантиметр за сантиметром «прочесывает местность». Кошелек оказался у самого порога. Эта история подняла нам настроение, и любовные ласки были не такими грустными, как ночью.
На следующий день при встрече Вера неожиданно приглашает меня к родственникам по случаю дня рождения сестры Любы, старшей.
- А удобно ли?
- Удобно! Люба пригласила, вiна хочет познакомиться с тобою.
Мне очень не хочется появляться у ее родных… В качестве кого я представлюсь? Ухажер при живом муже, сам женатый? И никакого намека на мое желание соединить наши судьбы законно, через развод и развал наших семей… Но Вера настойчива и преодолевает мое неуверенное сопротивление. «Может, последний раз вместе, не буду портить ей настроение».
- Тогда нужен приличный подарок. И недорогой, и нужный.
- У Любы недавно сервиз чайный разбился. Досить силенок денежных?
Мы находим недорогой, симпатичный сервиз долго едем на трамвае в новый район К. Стол уже накрыт, гости успели выпить по чарке. Нас встречают радостно, шумно, как своих. Словно я давно принят в эту дружную семью. К Вере бросается невысокого роста, похожая на нее молодая женщина лет двадцати пяти, нежно обнимает, долго теребит со смехом, любовно.
- Здравствуй, тетечка Вера «большая»! почему долго не приходила?
Видно, что они обожают друг друга, а в манере поведения много общего. Наконец, Вера обращается ко мне.
- Прошу любить и жаловать, моя племянница Вера «маленькая»!
Знакомлюсь с остальной родней: Люба, черноволосая красивая женщина и, как оказалось, рассудительная и добрая. Ее муж, усатый, полноватый, но не «дряблый» мужчина, крепко жмет руку: «Михаил!»; приглашает столу. Уже за столом меня представляют остальным: молодому , серьезному, светловолосому мужу Веры «маленькой» Сергею, сослуживцам Любы. С Надей и Иванычем мы уже знакомы, а с трехлетней внучкой
Любы мы находим общий язык позже, когда я даю ей шоколадку. «Ася!» - знакомится она и, пощебетав, возвращается к игрушкам. За столом я стараюсь поменьше говорить, за меня «отдувается» Вера.
- Вот, Гена очень полюбил К., ездит сюда часто стал уже чуть ли не местным жителем! У него дела с оптическим заводом.
- Знаю, знаю завод этот. Серьезное предприятие! – поглаживая усы, откликается Михаил.- И обращается ко мне. – А сюда переехать нет желания? Не нужно было бы мотаться туда-сюда.
Да, основательный мужик… Вопрос непростой, но поставлен открыто, серьезно, без всяких отговорок… Что я могу ответить? Повторять отговорки о маме, детях, не упоминая о главном, которое я и сам ощущаю интуитивно – не смогу расстаться с Ларисой, семьей, как дорога ни была бы мне Вера и ее любовь… И я, чувствуя отвращение к самому себе, вру бессовестно и нахально.
- Насчет переезда не знаю, но думаю организовать в К. совместное предприятие. Тогда много времени буду бывать в К.
Потом мы еще много будем говорить с Михаилом, и мнение мое о нем, как основательном и толковом мужике, укрепится окончательно. Ну, а Вера «маленькая», наблюдая за Верой, которая влюбленно смотрит на меня, сразу причисляет меня к «своим», рассказывает мне обо всех и приглашает чаще бывать у них. О муже Веры никто не упоминает, но мне кажется, что здесь он не в почете. При расставании Вера «маленькая» записывает мне на бумажку их домашний телефон. Вечер оставляет двойственное впечатление. Я рад знакомству с ее родными, людьми хорошими и доброжелательными. Но недовольство собою, доходящее до презрения, наполняет меня: ведь я не мог, да и не хотел сказать родным Веры, что порву с семьей и свяжу с ней свою жизнь в К. А они этого, как видно, ждали…
… Каким томительным и бесконечно долгим был этот месяц в Приливске! Мои еженедельные звонки в К. не приносят радостных новостей: все клонится к тому, что единая, объединяющая все республики Союза система, в том числе и научных разработок, начинает безвозвратно расползаться… Теплится еще маленькая надежда на пробивные способности Дальцевой: она неотлучно «сидит» в Москве и пытается сделать невозможное. Все нюансы ее переговоров, все оттенки надежды, переплетенной  разочарованиями, Ольга Ивановна доносит мне по телефону. Слава Богу, что не отменяется сдача этапа по новому договору, а аванс по нему позволяет еще держаться «на плаву». Наконец, определилась дата проведения семинара-отчета, и меня вызывают в К.
Погода в К. соответствует моему настроению: по небу ползут не спеша серые, неприветливые тучи, временами накрывает нудный редкий дождик. Тротуары мокрые, но луж еще нет и я не рискую замочить свою начищенную до блеска обувь. Коль скоро я ехал прямиком в К., то договорился с РФ насчет «крыши» на Левобережье. Поэтому сразу звоню ей и через час раскладываю вещи в так хорошо знакомой квартире. Подключаю телефон (только в крайнем случае, сказала РФ!) и звоню в отдел Дальцевой. Леня Воронцова отвечает мне радостным вскриком.
- Как хорошо, что вы в К.! конференция будет в Ужгороде, билеты на самолет взяты на пятнадцать часов (а это значит, что у меня в запасе два часа). Не забудьте отчетные документы по этапу!
Вот это номер! Я думал, конференция-отчет пройдет в К., а Дальцева решила развеяться и организовать ее на выезде! Нужно срочно позвонить Вере на работу! И здесь не радостная новость: Вера в больнице, в тяжелом состоянии. «В какой?» - спрашиваю. – «По месту жительства». Я знаю эту больницу, но беда в том, что не успею добраться до Веры, нужно уже ехать в аэропорт… Как же так? Ей плохо, может, умирает, а я должен уезжать, чтобы не сорвать этап, то есть возможность заработать денег для КБ и для себя…
В подавленном состоянии собираю вещи и, скорее всего, машинально прихватываю вяленую приливскую рыбу. В аэропорту беру закуски на компанию: воды, колбасы, булочек. А компания, вот она, в сборе, ждут меня: Лена Воронцова, Сычева, Света Омельянюк, Ира Семенова. Я единственный мужчина и исполнитель среди группы «заказчиц», включая Дальцеву. Все настроены весело, празднично: не всякий  раз удается вырваться из дома, из круга забот и дел. И поездка носит отдыхательный, семинарский характер – в конце концов, Дальцева основной приемщик докладов. Кроме того, Людмила Ивановна пообещала по окончании конференции (так официально обозначено мероприятие) праздничный вечер в ресторане. Сейчас мне отведена роль развлекателя и женского угодника – какая насмешка судьбы! Нужно найти в себе силы быть веселым и находчивым, для начала предлагаю закусить, и все с удовольствием набрасываются на еду и питье. Пока женщины кушают, можно покурить… Две сигареты, выкуренные подряд, не придают мне успокоения, сердце в тревоге. Сейчас понимаю, что, несмотря ни на что, Вера мне дорога и мысль о ее возможной смерти нестерпима. Приняв веселый вид, возвращаюсь к моим милым дамам, рассказываю несколько анекдотов, смешные истории. Дальцева с удовольствием поддерживает непринужденную беседу и веселит подчиненных. Я не узнаю ее: куда девалась ее суровость и неулыбчивость, ее пригибающая всех «к земле» воля? Перед нами совершенно другой человек, открытый, жизнерадостный и даже (страшно сказать такое о Дальцевой!) беззаботный. За час ожидания посадки я выкурил полпачки сигарет, деликатно отпрашиваюсь у девчат.
Наконец, объявляют посадку. Процедура контроля посадки в самолет немного отвлекает от мрачного раздумья, зато полет проходит в тревожной полудреме, то опускающей в забытье, то возвращающей к действительности. Ужгород встречает мелким дождем. Потом мы маемся около часа в автобусе, идущем из аэропорта в горд но все хлопоты преезда-перелета вознаграждаются по прибытии на место жительства: нас принимает шикарная, отстроенная по современному проекту гостиница, расположенная на возвышенности в живописном, с лесной растительностью, районе Ужгорода, точнее, на его окраине. Внутренняя отделка и шикарна обстановка приводят нас в состояние благоговения: дорогие ковры- дорожки, шикарные люстры, мягкие кресла со столиками, зеркала в солидной, под дуб, оправе.
- Вот это да! Куда мы попали? – удивляется Лена Воронцова.
- Дело в том, - поясняет Людмила Ивановна, - что один из наших бывших исполнителей дослужился до высокого партийного чина, и любезно похлопотал, чтобы получить места в горкомовской гостинице. В номерах еще похлеще, вот увидите, в каких условиях обитают наши партийные избранники. – И мы убеждаемся в правоте ее слов, попав в свои номера – двухместные шикарные «однокомнатки» с туалетами и ванными. Раскладывающиеся диваны, высокие, с модным изгибом спинки кресла, телевизор, шикарные тумбочки, вращающийся столик, вместительный шкаф для одежды – все темной, «благородной» полировки.
Мой сосед по номеру Коля – из Черновецкого университета. В Черновцах я бывал не раз, в университете тоже, и нам есть о чем поговорить. Мы вспомнили и мощные черновецкие трамваи, лихо преодолевающие подъем, и червовецкий «Бродвей», где вечерами гуляет честной народ. И район с заводской гостиницей, где я останавливался не раз. Гостиничное здание, как  другие дома этой улицы, были построены богатыми панами для своих любовниц, так говорят. Правда это, или нет, не знаю, но дома эти действительно экзотичны, с вычурной архитектурой, с многочисленными «куполами» и сложным расположением жилых помещений. Коле я был бесконечно благодарен: в постоянных разговорах, технических спорах с ним я отвлекался от своих переживаний за Веру. Кроме того, он оказался заядлым курильщиком, и мы с ним без стеснения «смолили» в номере «Столичнi» К-го производства.
Два подготовительных дня прошли, и сегодня состоится открытие нашей конференции-отчета. Я, «натасканный» Лилией Ивановной, готов к защите своей структурной схемы и системы информационного описка, анализа и расчета. Заседание проводится в конференц-зале местного университета. Программа заседаний включает доклад Дальцевой о важности и целях выполняемой работы, содоклады экспертов-специалистов по компьютерным системам. И, наконец, наши доклады-отчеты (а нас пять представителей от исполнителей темы из разных мест Союза). Мой доклад предпоследний и попадает на второй день конференции. Я отличаю достоинства нашей структуры, механически отвечаю на вопросы Дальцевой и экспертов, не всегда удачно; тем не менее доклад мой выглядит ничем не хуже других, и смысл короткого резюме Дальцевой – заказчик дает добро.
Первое мое желание после заседания – немедленно в аэропорт, улететь первым же рейсом в К. И я спешу, несмотря на настойчивую просьбу Дальцевой остаться до послезавтра.
- Завтра у нас праздничный ужин в ресторане по случаю завтрашнего этапа. Впрочем, это и счастливая возможность ближе познакомиться исполнителям с заказчиками, так сказать, в неофициальной обстановке. А сотрудники отдела горят желанием наладить человеческие контакты с исполнителями…
Дальцева многозначительно посмотрела на меня. Смысл ее странного взгляда стал мне понятен в тот же день, вечером…
- Людмила Ивановна, я понимаю, что моя спешка выглядит не очень уважительным актом, но мне поручили решить некоторые дела в авиафирме (я не врал, Воронков действительно просил забрать деловые бумаги у его заказчика), и хорошо бы до вашего возвращения их уладить.
Дело в том, что Дальцева обещала всем исполнителям подписать акты о сдаче этапа по возвращении в К. Мой преждевременный отъезд мог осердить ее и вызвать проблемы с подписанием акта. И все-таки, несмотря на ни на что, я решил улететь и поле разговора с Дальцевой поспешил в аэропорт. Увы, билетов не оказалось ни на сегодня, ни на завтра: были два дня нелетной погоды и скопление пассажиров усложняло отлет. Пришлось взять билет на послезавтра, на утро. Печали моей не было предела, но появилась хорошая мысль: «Позвонить соседке Вериной, Лидии Степановне»! есть все-таки в техническом прогрессе и положительные стороны, - например, междугородние телефонные автоматы. С помощью одного из них за считанные минуты дозваниваюсь до Лидии Степановны. Как рад я сейчас голосу Вериной соседки! Да и как иначе? Она связывает меня с городом, где, может быть, борется со смертью мужественная, любящая меня и по неволе любовных наших отношения вошедшая в мою жизнь женщина. Женщина, которая ждет моей поддержки, теплых слов…
- Лидия Степановна! Дорогая! Очень прошу, кажите, что с Верой? Как ее самочувствие? – кричу в трубку, забыв представиться. Лидия Степановна не сразу отвечает, соображая, кто звонит, и о ком спрашивают.
- Это… Геннадий? Узнала вас! Вера в больнице, здесь, недалеко. Был кризис, стояла между жизнью и смертью. Сейчас ей лучше. Вы откуда звоните?
- Из Ужгорода.
- Приезжайте скорее! Ваш приезд ей здорово поможет.
Как будто камень огромный давивший эти дни, спал  души моей после этих слов. Все вокруг изменилось в лучшую сторону. И Ужгород, и воздух, и небо. По-другому воспринимались теперь и дела производственные: удачно завершен этап нового договора, я вписался в «обойму» постоянных исполнителей у Дальцевой. Замечательные люди встретились мне у заказчика, а сегодня и завтра представляется случай поближе сойтись с ними, отметить наши общие успехи. Только бы не прервали эти прочные деловые связи грозные события разобщения, происходящие в стране… Я с полчаса бродил в лесистых окрестностях гостиницы. Дышал свежим весенним воздухом и радовался жизни. Зашел в буфет и в номер ворвался с полудюжиной бутылок пива.
- Коля, гуляем сегодня!
Николай удивленно смотрит на меня: за три дня нашего совместного проживания он привык видеть соседа сосредоточенным и удрученным.
- Гена. Не узнаю тебя! Ты выиграл в спортлато, или получил дополнительный заказ от Дальцевой?
Нет, друг мой! Я просто почувствовал сегодня, что жизнь продолжается, а значит, есть надежда на то, что еще будут счастливые дни и минуты.
- Ну, дела! Тогда давай обмоем твое оптимистичное понимание жизни. Открывай!
Мы не успели осилить двух бутылок пива и «оприходовать» вяленого лещика, когда в дверь настойчиво постучали. Оказалось, Света, жившая в одном номере с Воронцовой, пришла пригласить нас в гости.
- Скучаем мы! Решили вас пригласить, как самых симпатичных ребят – вы все одни, да одни!
- Сей минут, Света! Ждите, будем-с!
Гостями мы оказались шикарными; с четырьмя бутылками пива и лещем. У Светы и Лены и выпивка покрепче – вино, и закуска посолидней: сыр, колбаса, масло сливочное. Мы с Колей вовсю стараемся сделать посиделки веселыми и запоминающимися; как-никак заказчики, а не просто симпатичные молодые женщины! У Коли, а тем более у меня, нет намерения углублять наши отношения дальше дружеских. Но, как оказалось, мы недооценили ситуацию… Коля вспомнил, что у него завалялся кофе в пакетах, и Света с удовольствием увязалась за ним. Лена неожиданно предложила.
- Выпьем, Геннадий Алексеевич, за любовь! Ведь все-таки она есть, правда? Выпьем на брудершафт!
По рассказам сотрудников, я знал, что Лена несчастлива в браке. Поговаривали о ее романе с одним из больших заводских начальников, который окончился по ее инициативе. Почему она решила выпить за любовь со мною? Я вспомнил многозначительные слова Дальцевой о желании ее сотрудников сойтись с исполнителями поближе, и это приглашение, да и уход Светы с Колей, уже не казались мне случайными… Выполняя ритуал брудершафта, я смог рассмотреть Лену внимательно и беспристрастно… Темные, слегка вьющиеся волосы, красивые карие глаза под темными изгибающимися бровями… Нос не совсем правильный, но в норме, губы полноватые, красиво очерченные, чуть тронутые неяркой помадой. Кожа лица нежная, смугловатая. И вся, «с головы до пят», полна стремления ко мне. Стремление это оканчивается ее объятием и долгим, обжигающим поцелуем. «Вот это номер! - только и хватает мне слов, чтобы выразить свое удивление и растерянность про себя, - Ей же лет на пятнадцать меньше, чем мне!  Не думал, не гадал попасть в такую глупую ситуацию!» Как же из нее выйти? Случись это лет десять назад, когда во мне еще бурлила глупая мужская сила, не уверен – устоял бы перед таким проявлением желания красивой молодой женщины. К счастью, не успел я открыть рот или как-то ответить на порыв Лены. В комнату ворвались Коля и Света, раскрасневшиеся, радостные. Они могли бы ничего не говорить, но Коля, пытаясь оправдать их долгое отсутствие, не выдержал.
- А я показывал Свете меблировку нашего номера, да пока кофе искали…
Лена как-то сникла, и уже наш квартет не смог восстановить дух непосредственности и веселья. Но вскоре нас пригласили в номер к Дальцевой, где собрались участники мероприятия; мы прихватили рыбу и пиво, и провели остаток времени там.
Банкет в ресторане запомнился мне и необычностью интерьера зала, оформленного в национальном украинском стиле, и изысканностью спиртного и закуски, и полной раскованностью нашей компании, уместившейся за двумя рядом стоящими столами. Раскованность эта и вдохновила меня пригласить на медленное танго саму Дальцеву. Было ужасно интересно вот так, запросто поговорить с «железной» начальницей отдела-заказчика, перед которой не раз испытывал и робость, связанную с ее властью над нами, исполнителями, истинное восхищение ее грамотностью и деловыми качествами, и оторопь перед ее жестокостью с подчиненными и исполнителями. Частично под влиянием «винных паров», но скорее из наплыва искреннего чувства благодарности за подарок мне, не без ее помощи, полтора года деловых и финансовых успехов, возможности бывать во всех трех славянских республиках, особенно в К., где удостоился, пусть и безответной, но жгучей, страстной украинки, я озадачил Дальцеву во время танца следующей тирадой.
- Дорогая Людмила Ивановна! В этот замечательный вечер нашего совместного торжества хочу признаться вам в любви: по выражению лица Дальцевой чувствую, что, воспринимая мое признание буквально, она растерялась и в следующий момент попытается охладить мой пыл. Поэтому я не даю ей времени на ответ. – Нет, не в любви интимной, хотя я должен признать – вы яркая, красивая, привлекательная женщина! Я выражаю вам свою любовь-уважение, любовь-восхищение, как замечательному руководителю всех ваших работ, делающему огромной важности государственное дело и дающему возможность нам, исполнителям, проявить свои возможности, приложить с пользой свои знания, да при этом поддержать свои фирмы, материально и организационно, в это трудное время! И, чтобы ни случилось в дальнейшем, эти полтора года останутся для меня одними из ярких в моей инженерской и творческой жизни!
Дорогой читатель, я был искренен, как никогда! Действительно, вы период работы с К. я почувствовал себя полноценным инженером, имеющим возможность раскрыть мой дремлющий под грудой условностей потенциал. И почувствовал, что могу добиться многого, принести пользу государству и получить реальное вознаграждение за свой труд.
Дальцева была растрогана необычайно. Приобняв меня, скромно поцеловала в щеку и ответила на мой сердечный порыв не менее горячо.
- Спасибо, дорогой Гена! Ничего, что я так называю вас? Ведь вы для меня, как и все исполнители, своего рода сыновья, который я взращиваю и воспитываю, усложняя задачи и наращивая объемы. Конечно, я не бескорыстна, и, в первую очередь, работаю на свою фирму и на свой авторитет. Но ведь без вас чтобы мог сделать наш отдел и наш всесоюзный Совет по интегральной оптике! Вы говорите: чтобы ни случилось… Да, случиться может многое, нежелательное для нашего дела… И я пытаюсь сделать все, чтобы потери были наименьшими… Будем надеяться на лучшее и да здравствует наш деловой и человеческий союз! – Когда танец окончила, Дальцева предлагает тост, давайте выпьем все разом за нас с вами!
До окончания вечера я успел пригласить Лену Воронцову, но разговорить ее не удалось. Она односложно и нехотя отвечает на мои вопросы: видно, что расстроена, и причиной, наверное являюсь я… Но что я могу поделать, если и так завяз в другом любовном болоте и не вижу выхода из него. Остается надеяться, что мы останемся с нею коллегами и друзьями. Из ресторана до гостиницы мы все идем пешком. Ночное звездное небо дополняет прелесть безветренной весенней ночи, душевное наше сближение. Мы на время забываем начисто о деловых отношениях, связывающих нас, и чувствуем себя добрыми друзьями. Людмила Ивановна, - да, Дальцева! затянула «Гляжу я на небо, тай думку гадаю»… Мы дружно подхватываем ее и поем еще много песен, всяких и разных. В беседе с Дальцевой я проговорился, что пишу стихи.  И сейчас, привлекая внимание всех, она просит прочитать несколько стихотворений.
- И больше про любовь, Геннадий Алексеевич!
… Утро моего отлета в К. хмурое, серые и неприветливые тучи покрывалом закрывают голубизну неба, и я переживаю: не отменят ли полет? Но посадку объявляют, и через час самолет приземляется в К. Я не на долго забежал в квартиру РФ (бросить портфель и переодеться с дороги), и вот двадцать второй троллейбус везет меня к заветной остановке, от которой рукой подать до районной больницы, где борется за жизнь Вера. Полчаса на покупки, и вскоре вхожу в Верину палату. В дальнем углу на кровати вижу Веру: она не одна, рядом с ней молоденькая светловолосая девчушка. Спешу к этому заветному углу, она пытается встать, броситься ко мне на встречу, но девушка удерживает ее. Подойдя, задерживаю взгляд на ее бескровном, с темнотой под глазами лице. Вижу печальные глаза и рот со слабой улыбкой, который полушепчет: «Гена… Ты?» Хочется обнять ее, сказать, как я рад видеть ее живой, но Вера, пожимая руку, опережает меня.
- Знакомься, Геннадий Алексеевич: це доча моя, единственная, Людочка, я тебе о ней рассказывала.
Рассматриваю Людочку, которую хорошо знаю по рассказам Веры: такая же полная, как у мамы, нижняя губа, голубые глаза. Но нос не мамин – курносый, и волосы светлые, и вся она какая-то светлая, воздушная, худенькая. «Такой Вера была в 17 лет», - мелькает не кстати мысль. И пока мы все участвуем в общем, ничего не значащем разговоре, я убеждаюсь: мы с Людочкой друг другу понравились, и, наверное, не последнюю роль в этом сыграла Верина характеристика, данная мне в «секретных» разговорах с дочерью: хороший, порядочный, добрый, и т.д. и т.п. Минут через пятнадцать Людочка оставляет нас, мы расстаемся с нею друзьями; вот и еще одного человека вовлек я в бурное течение своей запретной любовной реки, не задумываясь я над тем, имею ли на это право…
- Тепер можна и поразмовляти в коридоре, - шепчет Вера, - доча менi не разрешала, а ты разрешишь, да?
И смотрит, пытаясь проникнуть в душу ясным, обезоруживающим взглядом. Я осторожно вывожу ее из палаты, мы садимся на скамью в уголке. Теперь можно взять друг друга за руки и поговорить tet-a-tet.
- Верушка! Как я переживал за тебя, когда был в Ужгороде, так неожиданно пришлось туда улететь! Теперь все будет хорошо, и скоро мы опять будем бродить по улицам К.! – У Веры на ресницах капельки слез.
- Спасибо, рiдненький, мiй! Ты справдi сказал, будем ще бродить и ще поборемся с цей поганой болезнью, котра бродит бiля мене.
В глазах Веры засветился огонек оптимизма и мужества, который никогда не оставлял ее даже в самые тяжелые минуты жизни.
- Послезавтра мене выписывают, дома ще отлежусь, и буду як огурчик!
- Как жаль, что не могу дождаться твоего выздоровления, завтра вечером нужно уезжать… Но ты мне сразу же напиши, как только начнешь выходить из дома. Обязательно напиши, а то у меня душа будет не на месте…
Вера улыбнулась и посоветовала.
- Як тiльки душа сойдет з места, зразу приезжай в К. и я поставлю ее назад.
- Так и сделаю! – обещаю, а сам прикидываю шансы на скорый приезд в К. О продолжении старого договора я могу узнать  и по телефону (денег на командировки теперь не густо!), а второй этап по новому договору окончится не скоро… Знаю только, что буду искать любую возможность, чтобы вырваться в К. недели через три…

Время неудач

Но три недели растянулись на месяцы… Периодические звонки в К. только подтверждают худшие предположения; надежды на продолжение обоих договоров тают, как мартовский снег… Деньги на первый этап нового договора не переводят и уже не обещают, как раньше. Теперь видно: в процессе разрушения коммунистической сверхдержавы наступает новый, серьезный этап. Резкий, неуправляемый скачок цен в несколько раз в апреле ускорил механизм развала. Компенсация зарплат не успевает за ростом цен, предприятия легально «проедают» свои производственные фонды на зарплату. Естественно, в таких условиях, никому не хочется делиться деньгами. Мои сбережения в банке практически потеряли ценность, тоже случилось и с последней выплатой по творческому коллективу. Единственным капиталом оставался участок в деревне, да мелкие, большей частью серебряные, украшения. А на фоне политического и экономического развала, в стране продолжается волна демократических преобразований. Выходит закон о реабилитации репрессированных народов, начинаются регулярные передачи российской государственной радиокомпании, аннулирован Варшавский договор, Россия и девять республик декларируют принципы нового союза республик, созданного в замен Союза федеративного государства. Казалось, Горбачев достиг определенных успехов в этом направлении, но становится очевидным: Союз ему не удержать. В таких условиях ожидать распределения денег на разработки между республикам не приходится.
И, все-таки, я сделал еще одну отчаянную попытку и, выкроив из остатков аванса денег на командировку, лишь в августе выехал в К. За время нашей разлуки я получил два письма от Веры, ответил только на первое, рассчитывая на скорую встречу. В письмах она рассказывала о своей нынешней жизни без меня; о тоске уже не говорила и не спрашивала, когда приеду – тоже понимала, что наступает темная полоса в наших любовных отношениях. На мой отъезд в К. для постоянного жительства она не питала никаких иллюзий, понимала, что семья, Лариса и мама останутся для меня важнее нашей с ней связи. Тем тяжелее была для нее, отдавшей полностью сердце свое мне во власть, разлука на совсем, навсегда… «А за раз я сельская жительница, обитаюсь в селе Антонове, де усадьба Николая Васильевича. Працюю на земле, выращиваю урожай. А по выходным разом с НН продаем в К. овощи-фрукты». И не удержалась: «Так що можеш застать мене в К. в выходные. Чи приезжай в Антонов, поможешь менi працювати, а  я тебе кормить и любити буду…»
Лезвием незаточенного ножа резали по сердцу эти строки. Да и все письмо наводило тоску, и бродили в голове моей невеселые мысли. Ведь виноват я, и только я, в том, что вовлек ее в водоворот любви, не давая никаких гарантий и, может, помешав найти ей надежного, постоянного друга… В теперь Вера одна, точнее, с мужем-извергом, да еще пользуется его собственностью; пенсия, которую ей стали давать по инвалидности, позволяла только не умереть с голоду. Моя скромная помощь, которую я ей еще не мог посылать в письмах в виде денег, тое не могла покрыть расходы. В ответном письме я, насколько мог, пытался успокоит Веру, вдохнуть в нее надежду на мой приезд в К., или в Антонов. Тем временем обстановка в отделе складывалась ля меня нерадостная: Кислицкий и Воронков еще терпели «генерала без войска», т.е. договора, наверное, потому, что остатки аванса пока позволяли платить зарплату не только мне, но и нескольким сотрудникам отдела. Илья воронков, упоминая о безнадежном положении с К., несколько раз заикнулся о необходимости моей переквалификации.
Тем не менее, они отпустили меня в К. – как говорится, надежда умирает последней. Командировку я подгадал к выходным, чтобы застать Веру – встретиться хотелось ужасно… связаться с нею пришлось через НН, та оставить нас на ночь не могла: со дня на день ждала приезда сына из армии. РФ пообещала нам приют в своей трехкомнатной на окраине К. Предстоящая встреча с Верой не только радовала, но и беспокоила: что я ей скажу  будущем, какие «златые горы» пообещаю? Как перенесу немо укор ее глаз? Но сама встреча унесла все сомнения и страхи: мы просто были рады ей, не думая о будущем. Куда-то далеко уплыли неприятности, заботы, возможность, - реальная уже, - расставания на всегда. Встреча снова состоялась у РФ.
- Сегодня мы должны быть вместе! РФ на примет, только не на Левобережье. Сможешь сегодня уйти?
- Да коли б я булла прикована к постели, и то зараз с нею пошла бы з тобою не тiльки в РФ, а ще довше, - юмор и сейчас не покидает Веру.
- Вещи мои уже там. Так что нам осталось собраться – только за руки взяться!
РФ сказала, что выделит нам одну комнату (дверь запирается!), они с Виктором, ее сожителем, в другой, а третью держат для внучки, которую иногда подбрасывает ей дочь. С Виктором я познакомился, когда относил вещи. Он внушал полнейшее доверие. Небольшого роста, малоразговорчивый, серьезный, он дал понять, что в курсе наших дел и не стал лезть в душу. В порыве благодарности я достал бутылочку спирта на двести пятьдесят граммов, мы осушили, закусив вяленой рыбой, и почувствовали полнейшее расположение друг к другу. Говорили обо всем: о продуктах, положении в стране. Пришла РФ, и мы «разбежались».
Когда мы поднялись с Верой на шестой этаж (пять шестой!), то долго не могли открыть дверь – то ли ключ был с брачком, то ли замок барахлил. Ворвавшись «в свою» комнату, бросились в объятия, увлекаемые желанием, накопленным за эти несколько месяцев. Я, пришибленный неблагоприятным ходом событий в делах, не мог сосредоточиться на любовных играх, но Вера, горячая и нетерпеливая, сумела-таки расшевелить, разжечь меня, и три часа до прихода хозяев, пролетели в жарком чувственном угаре. Первым явился домой Виктор. К этому времени мы, удовлетворенные, расслабленные, вел наш традиционный душевный разговор, приправленный грустью в предчувствии прекращения моих поездок в К.
- Ты сегодня останешься на ночь? – шепчу я. После прихода Виктора мы перешли на шепот.
- Нет, любий мiй, не сможу. Мене зараз все стерегут, и дети, и муж. Почуяли, що крылышки мои опустились, и требуют щоб покорилась семейной жизни…
Новую, едва заметную струночку в Верином настроении я почувствовал сразу, после первых слов во время встречи. Нет, она не изменилась по отношению ко мне ни на йоту, скорее, чувство ее стало более обостренным до болезненного, с привкусом панического страха перед потерей любимого мужчины. Просто оказавшись одинокой в силу обстоятельств, она поняла необходимость, - жесткую необходимость! – вернуться к прежнему образу жизни, каким бы ненавистным и беспросветным он ей ни виделся. Ведь я ничего не предлагал взамен, кроме обещания приложить все силы и найти дело, которое позволит регулярно бывать в К.
- Верушка, дела мои в заводе, похоже идут к нулю, чувствуешь, страна разваливается? Но я готовлю запасные варианты, оформляю свое малое предприятие. Если в конторе моей не будет работы с поездками в К.. уйду и сделаю все возможное, чтобы бывать у тебя. А повезет в делах, разбогатею, так куплю здесь тебе усадьбу красивую, и буду месяцами торчать в К.. купаться с тобой в бассейне и пить шампанское. Мои мечты развеселили Веру.
- Значит мене треба готовиться стать барыней. Владелицей усадьбы? Тогда я благославляю тебе на трудовые подвиги ради нашей любви! – отсмеявшись, нахмурила брови – Цо ты говоришь для утешения, или справдi можешь организовать свое дело?
Вера не представляла, на сколько серьезны были мои слова о своем деле. Готовиться к оформлению малого предприятия я начал сразу после Ужгорода. Опыт организации малых предприятий (МП) был накоплен большой. Только у нас в КБ Плетневым и Кислицким было организовано два. Для этих МП, присосавшихся к КБ, его ресурсы использовались взявшими власть ребятами по максимуму: помещения, оборудование, энерго- и теплоснабжение, включая телефон. Даже работники КБ наполовину трудились для нужд этих МП за небольшую добавку к основной зарплате. Мало того, шустрые ребята при возможности перекачивали средства со счета КБ на свои счета за якобы выполненную работу, отчего казна конторы скудела еще больше.  Компания Плетнева потихоньку набирала капитал!
Научно-технические центры сходили на нет, а в МП была та же вольготная жизнь – фонд зарплаты высокий, освоены тысячи способов, как вытащить со счетов так называемый «нал» (наличные деньг) на всякие нужды и себе в карман. Мне же, далекому от верхушки КБ и от этих орлов-ребят, приходилось все организовывать в отрыве от КБ. Поднять предприятие я надеялся с помощью технических проектов, нацеленных на товары народного потребления; эта заманчивая и широко рекламируемая идея привлекала многих начинающих «бизнесменов». Всего этого я не стал рассказывать Вере, хотелось только, чтобы она поверила в мое «светлее рыночное» будущее. Я и сам очень хотел верить в него…
Разговор наш был прерван мощным голосом РФ, ворвавшейся в квартиру, как вихрь.
- Где мои гости дорогие? Где подружка моя разлюбезная? Мы вышли в коридор со свертком вяленой рыбы…
- Раиса Федоровна! Это – привет с Азовского моря! – я протянул сверток, но она положила его, не разворачивая, и бросилась обнимать Веру.
- Подождите с презентом! Дайте обнять подружку! Как ты, родная, болезная, чувствуешь себя?
И зажурчал, потек, как весенний ручеек, их оживленный разговор, который прервался с появлением Виктора: он, видимо, призаснул после прихода. Мы с ним, не мешая женщинам, сбегали в магазин, взяли пива и закусить, без шума накрыли стол в нашей комнате. Минут через пять пригласили женщин к столу. РФ достала из холодильника начатую бутылку «Столичной» и наша маленькая компания «загудела» часа на три. Как хорошо, что есть такие люди как РФ – открытые, понимающие, добрые! В принципе, зачем ей стеснять себя, пускать нас сюда, в свою квартиру? Плату она брала чисто символическую, а беспокойства в пять раз больше. Но вот, оказывается, было ей дело до нас, до наших проблем: она сжилась с нами, как с родными, и мы чувствовали себя здесь, - без преувеличения, - как дома. Гулянку прервал приход дочери РФ с внучкой Олей лет шести, белобрысой и востроглазой. РФ с Виктором переместились из нашей комнаты в свою. И мы с Верой провели еще несколько горячих, может быть, последних часов нашего нестойкого «счастья»…
На следующий день с утра мы с Верой побывали у мемориала воссоединения Украины с Россией. На возвышении – величественное сооружение, напоминающее о великом событии – объединении двух славянских народов, кровь которых течет и в моих жилах. Вокруг – великолепная панорама, чуть ниже мемориала, окруженный деревьями, хорошо виден памятник равноапостольскому князю Владимиру, объединителю Руси; а в основе объединения – православное крещение. Не случайно расположены рядом два этих символа единства славян – русских и украинцев! Больно видеть эти памятники величайших дел и событий в истории славян сейчас, когда наметилась трещина в этом единстве… Трещина и в наших любовных делах с Верой: трагедия историческая влекла за собой в пучину событий и наше маленькое, личное, запретное… Вера понимает меня, наверное, сама переживая тоже самое, шепчет.
- Что бы ни случилось, мы с тобою – братья навек! Правда?
Я молча целую ее, говорить трудно – спазм в горле и скупая мужская слеза у переносицы. О Вере и говорить нечего  - два ручейка сбегают на губы…
…У Дальцевой ничего нового, в смысле – хорошего… Понимая, что усилия ее в получении финансов бесплодны, Людмила Ивановна ударилась в политику, пыталась пробиться в депутаты городского совета. Девчата их отдела сидят грустные, потерянные.  Их начали потихоньку привлекать к повседневным заводским делам, к авралам в цехах, требующим нудной неквалифицированной работы. Мой друг, мой ясный свет Ольга Ивановна на больничном: скрутил сильный радикулит. Я позвонил ей домой выразить соболезнование и сказать пару очень теплых слов. Но она эти слова выслушала и, как всегда, тоном ласково-решительным пригласила в гости: «И не медлите ни минуты! Жду Вас!» Она подробно объяснила, как к ней попасть, и я минут через сорок уже сидел у нее в столовой и угощал вяленой рыбой и купленными в магазине пирожными. Она же, с трудом, неуклюже передвигаясь с помощью палочки, заставила меня  уничтожить штуки три вкусных-вкусных украинских котлет и выпить большую чашку кофе с молоком и моими пирожными. Чувствовалось, что каждое движение тела достается Ольге Ивановне с трудом, но такова уж натура этой неповторимой женщины – преодолевать личные трудности молча и делать добро другим! «Вот у кого нужно учиться вдержке и доброте!» - а Ольга Ивановна своим приятным контральто продолжает начатый разговор.
- Геннадий Алексеевич, время наступило тяжелое и непредсказуемое, но замечательные эти полтора года совместной работы, не изотрутся в новых наших заботах. Верно, ведь?
- Да, да, конечно! Все-таки за это время многое нам с вами удалось сделать. И жаль, что работа остановлена в момент, когда самая трудная часть ее позади, ведь изделие все равно будет востребовано… А работать с Вами, Ольга Ивановна, было легко и комфортно! Какие планы у Вас в связи с прекращением финансирования работ в отделе?
- Во-первых, я должны выразить свое ответное чувство благодарности за Ваше ответственное отношение к выполнению работы. Знаете, были моменты, когда начинала сомневаться в успехе разработки, чувствовала Вашу минутную растерянность. Но никогда не подавала вида, наоборот убеждала Конопальневу в успехе и Вас подбадривала. По настоящему поверила, когда Вы показали работу отклоняющего устройства приемной части. Людмила, конечно, сильно переживает: как-никак, она в микрооптике была одной из  важных союзных фигур… Вообще она – сторонник единства Украины и России, а сейчас такая позиция не очень выигрышная… Думаю, ей не удастся пробиться в политики, но она не пропадет. Сейчас копает, как использовать микрооптике в медицине, в ширпотребе. А я? Тоже не пропаду, в заводе работу найдут, по профсоюзной части, или в цех пойду – не привыкать…
Нам было очень грустно. Я расставался с дорогим человеком, с которым сроднился и к которому прирос душой… Но у меня хватает мужества подбодрить Ольгу Ивановну.
- Ничего, будет у нас еще толковое дело. Вот организую малое предприятие и будем сотрудничать с Вами по бытовым приборам с микрооптикой. И еще приедете в Приливск, как обещали.
Ольга Ивановна улыбается грустно, невесел; видно, радикулит мучает, да и слова мои какие-то  неубедительные.
- Верю, верю, Геннадий Алексеевич. А пока нужно пережить все это… Тут еще неприятность, - Ольга Ивановна запнулась, - пойму ли правильно, - с сыном-военным у нас нелады… Жена закрутила с другим, а них двое ребят, внуки мои…Недавно приезжал, говорит: «Ушел от нее, хочу бросить службу». А куда ему сейчас податься, в такое время, на гражданке? Вот и думаем-переживаем с мужем, а придумать ничего не можем.
Доверие Ольги Ивановны трогает меня до глубины души, ведь такое можно поведать только близкому другу. Я пытаюсь ее утешить, и не нахожу слов, но Ольга Ивановна чувствует мое сердечное участие и это много стоит… Мы прощаемся душевно, чуть ли не со слезами на глазах. Кто его знает, придется увидеться еще?..
…Сегодня Вера провожает мен, а я Веру: ее увозят в деревню для продолжения сельских работ. Довожу ее до дальней остановки. Путь через дворы, мимо дома, где живет Верина сестра, кажется необычно коротким, хотя мы идем медленно-медленно. Вера съежившаяся, молчаливая. И только когда доходим до изгороди у школы, она смотрит на меня с просветлевшим лицом.
- А помнишь, як первый раз провожал мене до цей изгороди? Все боялся назад дорогу не найти. – Целует меня жадно и нежно, с закрытыми глазами. И опять поцелуи горячие, неистовые. Как будто не было вчерашнего вечера, как будто не отдали мы все физические и душевные силы в это грустное, пронзающе-страстное и, может быть, последнее свидание.
- Вера! Клянусь, пробью дорогу в К. и мы еще будет вместе! И купим домик в деревне с яблоневым садом.
Вера не может говорить, горло перехватило. Она только кивает, разбрасывая капли слез на мой пиджак.
- И еще я обещаю приехать к тебе в Антонов, как двоюродный брат. Похож ведь я на твоего брата?
Вера - матушка погода: улыбка трогает губы, а на глазах невысохшие слезы.
- Ты тiльки созвонись с Лидией Степановной. Она мене предупредит. И звони за тыждень. Понял, мiй единственный? – Она водит пальцем по моим губам, пронизывает своими сине-темными очами, и я вижу на момент прежнюю Веру – сильную, неунывающую. Будто нет разлуки, и можно надеяться на скорую встречу…
… Я снова в К… Прошло около года после нашей с Верой последней встречи. Все это время мы переписывались, в письмах ее сохранилась надежда на встречу. Из писем Веры можно было понять, что нелегко ей «опуститься на землю», сменив время радостного ожидания встреч с любимым на обыденную, приправленными обидами и невзгодами жизнь. Чувствовалось, что Николай Васильевич, вернув прежнюю власть над провинившейся женой, не ограничивается попреками, но и руку поднимает на нее, больную, потерянную возвратом к старому… И уже не запретная тяга мучает меня, а жалось и сострадание… И тяжесть своей вины… Боже правый! Сколько событий поистине масштабных произошло не только в моей, но и во многих судьбах! Ряд, на первый взгляд, второстепенных событий, предшествовал главным и решающим. В июне в Ново-Огореве Горбачеву удается собрать руководителей большинства республик и добиться согласия по проекту нового Союзного договора, в Будапеште официально распущен СЭВ (Совет экономической взаимопомощи соцстран), выведены советские войска из Венгрии и Чехии, издан закон о приватизации муниципального и государственного имущества.
Ельцин, в июне этого года избранный президентом России, начинает более активное противостояние попыткам сохранить Союз и остановить стремительное падение экономики. Запомнилось торжественное заседание пятого съезда народных депутатов РСФСР, куда Ельцин приглашает гостей: Горбачева, председателя Верховного Совета СССР Лукьяненко, премьера Павлова и нового патриарха всея Руси Алексея.
Горбачев произносит приветственную речь по поводу избрания Ельцина президентом, даже не глядя на него, Алексей осеняет крестом Ельцина – первого президента России.
С этого времени противостояние Горбачева и Ельцина переходит в фазу двоевластия, причем, власть «меньшая» имеет авторитет в России больший власти союзной. Павлов требует чрезвычайных полномочий, а Горбачев делает странный ход – уходит в отпуск и отдыхает в Крыму, в Форосе – лучше времени выбрать для отпуска не мог! Закрадывается подозрение, что последующие события разыгрываются не без его согласия: не будучи в состоянии переиграть Ельцина, он отдает ход развития событий на волю судьбы, точнее, на волю ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). Янаев, избранный с пошедшем декабре вице-президентом СССР, пользуясь отсутствием Горбачева, издает указ о свеем вступлении в должность президента в связи с «болезнью Горбачева». Горбачева изолируют с семьей в Форосе, а по телевидению в перерывах между сценами балета «Лебединое озеро» оглашаются основные мотивы создания ГКЧП: возникновение экстремистских сил, взявших курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства, захват власти любой ценой… Упоминания об экстремистских силах относятся то ли к демократической оппозиции Ельцина, то ли к реальным подрывным силам, далеким от демократии и справедливости, о которых нам, простым людям, и до сегодняшнего дня не проведали нынешние правители…
В ГКЧП вошли восемь человек, в том числе Янаев, Павлов, председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго. Это была последняя, отчаянная попытка сохранить существующий строй и неминуемый развал СССР. Активная часть жителей столицы во главе с Ельциным, устоявшая перед посланными на их подавление танками, сломила последнюю преграду на пути к изменению существовавшего социального и политического устройства страны. Это время – время триумфа Ельцина, как лидера России. Горбачев, освобожденный в Форосе и вернувшийся двадцать второго августа  в Москву, слагает с себя обязанности. Аналогичное решение принимается на двенадцатом чрезвычайном съезде комсомола. Ельцин спешит закрепить побуду, используя свои полномочия президента РСФСР, в ноябре он издает указ «О деятельности КПСС и КП РСФСР», который приостанавливает их деятельность на территории России. На Украине проходит референдум по вопросу о независимости, и большинство украинцев голосует за отделение Украины…
И вот – самое сильное потрясение для меня в декабре прошлого года: не приглашая президента СССР, руководители России – Ельцин, Украины – Кравчуг, Белоруссии – Шушкевич подписывают в Белоруссии Беловежскую декларацию о роспуске СССР и образовании Содружества Независимых Государств (СНГ)! И следом, в конце декабря в Алма-Ате большинство руководителей республик подписывают декларацию о прекращении деятельности СССР… В дня этих событий я не вышел на работу… Набрав дешевой водки, пил по полстакана, слушал сообщения о разъединении славянских народов и развале страны, которая создавалась трудами многих правителей славян, начиная с Киевских князей… Слезы текли по щекам, смешиваясь с вином, а я, не утирая их и наливая следующие полстакана, ругался последними словами, проклинал этих троих. Потом читал Ларисе, у которой белорусская кровь смешана с вятской, тут же сочиненные стихи:

Во мне смешалась, триедина,
Славянов родственная кровь:
С просторов дивных Украины
Несет мне мать свою любовь.
Из Белоруссии лесистой
Догнал меня отцовский зов.
Руси напевам голосистым
Я день и ночь внимать готов.
Так кто же я в сей жизни странной?
Кокой отчизне поклонюсь?
Все три бесценны и желанны!
За все пред Господом молюсь.

Лариса успокаивала меня, даже поддержала, подняв несколько раз рюмку водки, в знак солидарности. Не знала она, жена моя, что к великой скорби примешивалась и моя грешная печаль по поводу отделения потому, что в Украине осталась одинокая, с разбитым сердцем женщина, мечтающая  встрече со мной…
«Никогда не прощу этих троих, за то, что не использовали возможностей – до самой последней! – для сохранения великого наследства прошлых поколений славян. Но, наоборот, вопреки усилиям Горбачева, спешили подтолкнуть страну к развалу, стать царьками в «малых государствах». Хребет партийной системе сломан, карательные органы ослаблены, демократизация набирает силу, религия стала неотделимой частью государства – зачем ломать укрепившийся веками монолит трех славянских народов?! Я, конечно, не знаю, как сильно изменится мое отношение к распаду СССР через десяток с лишним лет… Но пора заниматься земными, «бренными» делами: нужно найти свое место в новой обстановке, в новых условиях; «поднять» свое дело, - организовать предприятие, а уж опята и знаний хватит, чтобы добиться успеха. На организацию своего предприятия и уходят сейчас мои силы и энергия. В этих хлопотах тонет и грусть, и оторопь перед неумолимой действительностью, отнявшей у меня возможность ездить в К.
Да и обстановка в отделе подталкивает: «бархатная» еврейская революция в КБ продолжается, Плетнев становится директором, вся его братия получает еще больший доступ к ресурсам КБ. Кислицкий и «компания» занялись, не без использования финансов КБ, крупной торговлей, готовят к открытию «свой» магазин и потихоньку избавляются от лишних забот и лишних людей. Вороноков попытался отключить меня своим договором, я даже побывал в нескольких командировках для решения второстепенных вопросов, но чувствую – не то, не то! Тем более, по договорам этим финансирование практически заморожено. В один прекрасный день Плетнев – знак особого «уважения» - приглашает меня в свой кабинет.
- Геннадий Алексеевич, ситуация с вашими работами печально ясна, и нужно думать, как вас заслуженного сотрудника КБ трудоустроить… Не хотели бы вы перейти работать в охрану? Работа спокойная, а ваш возраст требует уже уменьшения нагрузки…
Каков плевок, а! Всю накопившуюся ко мне неприязнь за своевольство мое, за неотдачу ему статуса руководителя работ с К., за холодную злость в моих глазах вложил в эти ласковые слова. Ну, что? Доказывать, что я еще «потяну» малое предприятие, присосавшееся «к груди» КБ, и просить мне содействовать? Унижаться перед этим сопляком и умолять найти мне работу в КБ более «достойную»? ни за что! И я отказался в форме далекой от субординации.
- Да пошел ты знаешь куда!
Плетнев и тут сохранил выдержку.
- Ну, что ж, значит, можете писать заявление об увольнении по собственному желанию.
- Этого ты от меня не дождешься! Увольняй по сокращению штатов!
Я знал, что в этом случае администрация должна предупредить меня за два месяца вперед. Значит, у меня будет время безделия в КБ, за которое успею оформить свое МП. Как раз недавно наши бывшие сотрудники, уже работавшие в организованной ими фирме, согласились помочь мне создать новое МП.
- Только ты и нас сделай соучредителями процентов на сорок, а остальные контрольные проценты – твои! – предупредил Борис Булавин, старый, опытный пройдоха, ушедший из КБ года три назад с должности начальника производственного отдела. – В нашей фирме назревает конфликт, так что нужно иметь отходные пути. У нас теперь деловых связей достаточно, закрутим свои дела! Нормалек?
- Нормалек! – машинально повторил я, согласный на любые условия. – Но директором буду я!
- Нет разговоров, мы с Валентином (Валя Новиков – его напарник) организуем еще фирму и будем работать с твоим МП в тандеме.
Благодаря этой неожиданной поддержки предприятие я оформил за полторы недели до увольнения из КБ. И даже заставил его функционировать: неработающее предприятие – одни убытки, налоги нужно все равно платить, а прибыли нет. В это время 4у меня были на практике три студента пятого курса. Я давно совращал их на работу в моем будущем МП, но не было еще ни МП, ни работы. Сейчас есть предприятие, но работу Борис с Валентином только обещают; но, как говорится, кто ищет, тот найдет! Тиша Гроднянкий, прослышав о моих проблемах, и в благодарность за оказанную ему в свое время услугу, протянул руку помощи. К этому времени мы были с ним на «ты».
- Гена, слышал, ты организовал свое предприятие?
- Да, на стороне, за стенами КБ, поэтому сейчас ищу любую работу, чтобы выжить и подняться.
- Какими силами располагаешь, то бишь, рабсилой?
- Есть пока трое ребят-студентов, почти инженеры… могут думать, паять, измерять, рассчитывать.
- Пожалуй, я найду им работу, у меня сейчас крутится небольшой заказ. Нужно паять узлы изделия. Деньги не ахти какие, но на первое время хватит, чтоб ребят сохранить и бухгалтера взять хотя бы на полставки – без него и фирма заглохнет.
С этой работы для Граднянского, скрепленной договором, и начало свою хозяйственную деятельность малое предприятие под названием «Шторм». Господи, сколько попыток предпринял я, чтобы вдохнуть жизнь в мою хилую фирму! Обзвонил и обегал всех знакомых, преуспевших в это нелегкое время. Тыкался во все щели, как слепой котенок, но нигде не смог добиться ни малейшего шанса на «раскрутку» серьезных дел. Единственный полезный контакт получился с Володей Платоновым, который раскручивал фирму для влиятельных «дядей» из городской администрации. Он дал мне небольшой аванс под будущие работы, но на том дело и кончилось: что можно взять с подневольного человека, делающего бизнес для других?
Теперь, спустя несколько лет, я понимаю, что моя попытка своими силами добиться успеха была если не безумной, то имеющей ничтожные шансы на успех. Нужно было вначале трезво оценить этот шанс, исходя из реальной обстановки на «рынке» и в стране. А обстановка продолжала накаляться. Наступило время «сплошных ошибок» и новых потрясений. На фоне успокаивающих душу заявлений (объявлено Ельциным начало реформ) и актов (подписание Федеративного договора о всеми суверенными республиками о создании вооруженных ил России) происходят события, ведущие к ухудшению положения народа. Первый же шаг к рыночной экономике – ликвидация практически всей централизованной системы распределения ресурсов, вызвал новое резкое повышение в 100-150 раз (а зарплата возраста всего в 10-15 раз). Такой же эффект от либерализации цен на энергоносители.
Резкие, порою плохо продуманные шаги президента Ельцина к рынку, вызывали негативную реакцию у законодательной власти, - Верховного Совета РСФСР, руководимого Хазбулатовым. С ним был солидарен и вице-президент Руцкой. Мало того, к лету этого года образуется противоинфляционный блок «Гражданский союз» - серьезный Ельцину оппонент, состоящий из представителей ВПК (военно-промышленный комплекс), а КП (аграрно-промышленный комплекс), левоцентристов и профсоюзов. Но на IV Съезде народных депутатов решено не уходить от инфляции – лучше инфляция, чем безработица! Выдача кредитов предприятиям и сельхозпредприятиям увела с пути стабилизации и подхлестнула инфляцию. Ельцин вынужден изменить состав правительства, туда входят теперь не только экономисты, но и крупные промышленники – Шумейко, Хижа, Черномырдин. А инфляция приобретает небывалые темпы до пяти процентов в неделю. В этой неустойчивой обстановке, когда ситуация меняется ежедневно, суждено было мне начинать свое дело… Теперь-то более или менее представляю причины моего неуспеха, - они лежали на поверхности. Во-первых, я исходил из ложно посылки, которая пропагандировалась средствами массовой информации и поборниками рынка, выдававшими желаемое за действительное, а именно: искренне верил, что генеральной линией моего предприятия, как и многих других МП, является разработка и выпуск (или внедрение в промышленные предприятия) нужных бытовых приборов – зарядных устройств, счетчиков, часов и других. Но я просто забыл классиков политэкономии и историю развития капитализма: капитал, особенно в период контрреволюции (а в России он и была, тихая, почти бескровная), добывается экономическим разбоем, воровством, аферами типа «дутых» акционерных компаний, дешевей скупкой денационализированной собственности (заводы, фабрики, объект торговли и быта, земля), организацией банков, инвестиционных компаний и прочая; об этом еще пойдет речь в моем повествовании. Во-вторых, наш Российский капитализм, произросший из государственно-партийно-чиновьечего строя, позволил тем, кто был до этого у власти, использовать знания политической ситуации и принадлежавшие государству средства (производства, строения, землю, деньги). На этом этапе обогащения одних и обнищания большинства налаживание производства, выпуск бытовых изделий, которые сейчас не пользовались спросом – дай Бог добыть средства на пропитание – был обречен на неуспех.
О, сколь наивен я был, не понимая, что успеха можно достигнуть, прибившись к какой-то «крыше», как правило мафиозной, чтобы зарабатывать деньги, имея «запас прочности». А наглядные примеры, как это дела, были у меня перед глазами, достаточно вспомнить про Радика из Придонска, прибравшего к рукам помещение и средства комсомольского штаба для организации своего дела. Или Плетнева с Кислицким и компанией «разжиревших» за чет КБ.
Но мир не без добрых людей! Это я о Гулавине Борисе и Валентине Новикове, которые, наконец, подключили мое предприятие к своему процветающему бизнесу – изготовлению телефонных коммутаторов. На банковский счет «Шторма» вдруг свалились хорошие деньги – аванс за изготовление коммутаторов. Наконец-то начинается настоящее дело! Я немедленно арендовал помещение под сборочный участок. Оборудование помог достать опять же Гулавин: вы просили во временное пользование в фирме, от которой они с Валентиной «отпочковались». Я был полон надежд и, - как оказалось, несбыточных – планов. Иллюзии мои стали рассеиваться, когда Бори объяснил мне, что работы Шторму пока нет, изготовление ведется в разных метах через «творческие» договоры, а наше МП будет своего рода промежуточной конторой по перераспределению денег.
- Собираете коммутаторы будто вы, так и в отчетах показываете, а пока комплектующие делают в Саратове, корпуса в Приливске, собирают изделия в «Кактусе» (фирма, где они до этого времени работали с Валентиной). Скоро на вой счет поступит большая сумма денег, и ты раскидаешь их соисполнителям, немного оставишь нам и бухгалтеру на зарплату.
- А что же делать «Шторму»? Как обеспечить ребят работой и зарплатой? А как я буду платить налоги, ведь они получатся большими, хотя продукция и фиктивная?
- Налоги заплатим потом, еще придут деньги. – «Вот дружеская помощь! Ставят МП без денег, а потом меня будет терзать налоговая служба! Ай, да молодцы! Нет, ребята, так не пойдет», - решил я, чувствуя подвох. И не даром: как оказалось, Боречка с Валюшей уже не одну фирмочку «подвесили» в положении должника государству, оставляя чистым от налогов свое предприятие, а значит, зарабатывая себе денежки «на карман».
Решил: переведу деньги только основным поставщикам, остальные придержу для налогов, на зарплату бухгалтеру, да и себе, и ребятам платить надо понемногу. К тому же я оформил кассиром и кладовщиком Ларису, которая временно в КБ не получала зарплату. По этому поводу было немало юмора в семье, Лариса шутливо упрекала меня в «семейственности» на производстве. Но все0-таки небольшая зарплата ее в «Шторме» помогала нам вынести бремя нынешней нелегкой жизни; для себя я предусмотрел минимальную зарплату. Нужно, пока есть время, искать свое дело, выпускать свою продукцию – эта мысль снова пришла мне в голову, когда Булавин показал мне схему современных электронных часов, схема была недоработана, но это вопрос решаемый. Булавин предложил.
- Если хочешь, дорабатывай схему и выпускай электронные часы для начала. Кстати, этими часами начинали заниматься и в К., там же выпускают «изюминку» часов – микросхему управления. Информацию всю тебе даю в расчете на будущее сотрудничество в этом деле.
Вот и повод, повод серьезный для поездки в К. За это время я редко вспоминал о Вере, слишком тяжела была нынешняя жизненная круговерть. Письмо оно написала только одно, печальное и неконкретное – ничего о ее жизни, состоянии здоровья, а только уверения в вечной любви. Но, конечно, образ ее жил во мне в печально-туманном ореоле. Жило и желание увидеться, сделать что-то для нее, несмотря на то, что с Ларисой у нас вернулся трудный по житейским критериям, но благодатный период прежней дружбы и сердечности. Да я никогда и не переставал любить ее, а роман с Верой скорее создавал двойственность в душе, когда обе женщины дороги сердцу, но одна (Лариса) всегда остается главным и единственным пристанищем душевным и житейским в этом мире. Но, все же, возможность поездки в К. обрадовала меня, и воспоминания нахлынули вместе с желанием хотя бы еще одной встречи с Верой…
Стою в К. на вокзале, как и много раз за последние годы, но стою я уже в другом городе, в другой стране. И в стране этой К.теперь столица, а в ходу, - знающие люди просветители, - действуют не на наши российские рубли, а своя «валюта» - карбованцы. Правда, при обмене, рубли дороже, но в торговле и быту официальная денежная единица – карбованец.
- Скажите, где можно разменять руби на карбованцы? – интересуюсь в ближайшем газетном киоске.
- Вообще-то меняют в сберкассах, но там такая канитель, не стоит связываться. Лучше поезжай на рынок, или к универмагу, там проще и выгоднее, – продавец сочувственно посмотрела на меня. – Да у тебя, небось, и на метро нету наших денег! Давай, я тебе из своих поменяю, мне скоро в Россию к сестре ехать.
Поблагодарив сердечную женщину лишней десяткой, я направился разу к РФ; на ее трехкомнатную квартиру: «добро» на житье у нее получил еще в Приливске перед отъездом. Раиса Федоровна встретила меня, как родного, они с Виктором пригласили отобедать с ними, но разве до этого мне сейчас?! Я спешу увидеть ту, которая клялась мне в весной любви и которая оставила глубокий след в моей грешной душе. Лидия Степановна пообещала передать Вере, чтобы та встречала меня на остановке метро «Заводская», сегодня в четырнадцать ноль-ноль.
Боже! Не думал, что буду так волноваться перед встречей со своим, ели можно так сказать, прошлым! Прошедшее событие и месяцы разлуки будто оборвали линию нашей любовной рапсодии, и мне казалось, что встречусь я с незнакомой женщиной и придется начинать сначала: первый взгляд, первый поцелуй, первая «брачная» ночь… Еще из  вагона электрички увидел сидящую на последней, походу поезда, скамье Веру. Она не видела меня, я застал ее врасплох. Услышав мой вскрик «Верушка!», она обернулась, приподнялась, и тут я увидел что она опирается левой рукой на палочку… Противоречивые чувства взыграли во мне: и радость при виде ее такого знакомого лица, и странной неловкости от того, что меня с любовью встречает женщина-инвалид. Против неловкости этой встала моя совесть – стыдом и болью. Но, все же, в этот момент еще больше изменилось мое отношение к Вере – от любовно-распутного, жаждущего наслаждении и плотской любви, к нежно-сочувствующему, перемешанному с щемящей жалостью…
Вера же, видимо, не испытывала комплекса и не допускала даже мысли о своей неполноценности, горячо обняла меня и, не стесняясь людей, осыпала поцелуями. В эти несколько минут объятий и поцелуев я совершенно позабыл о первом, недостойном ее, впечатлении: поцелуи были такие же обжигающие и жаркие, объятья такие же страстные, как и во время победного шествия наших грешных любовных отношений.
- Вот, Геннадий Алексеевич, я тепер настоящий инвалид на законном сновании. У мене навiть проезд в транспорте бесплатный. – При этом Вера неотрывно смотрела мне в глаза, пытаясь угадать мои мысли. – Будешь ли мене любить такую?
Да, этот полушутливый вопрос оказался настоящим испытанием для меня… Нужно отвечать честно, искренне. В эти мгновения, я понял, что дорог мне этот комочек жизни, связанный со мной и пиком страсти, и нынешней нежностью-жалостью… Я прижал Веру и, целуя ее, повторял: «Буду! Буду!» Понимая, что никогда не скажу о новом отношении к ней…
Вера, завороженная, все же опомнилась и, чуть отстранившись, испуганно зашептала.
- Гена. Геночка! Остановись, люди бачут… Куди ми, коханый мий? – Вера ожидает ответа, и вижу – готова к любому решению своего повелителя.
- Поедем к РФ в трехкомнатную. Приготовим что-нибудь вкусненькое, не6много выпьем и будем отлеживаться в отдельно оплачиваемой комнате: ужасно устал и физически, и морально… Согласна?
Конечно, она была рада оказаться вдвоем – хозяева ее не стесняли. Когда мы приехали к РФ, хозяев не было. Первым делом я сбегал в магазин напротив, путаясь в украинских карбованцах, набрал продуктов и прихватил несколько бутылок пива.
- Сейчас сварим картошки и будем пить пиво с селедкой. Как ты на это смотришь?
- А я зараз мечтала о картошке с селедкой! Иду варить картошку.
К приходу хозяев мы успели накрыть небольшой столик, я выпил «Стрелецкой», а Вера – пива. Она немного опьянела и поспешно, обжигаясь, наслаждается рассыпчатой картошкой с селедкой, предпочитая их остальной закуске: сосискам, сыру, салу. Глаза ее, до этого грустные, ожили. Вера чествует мое угнетенное состояние и не спешит с разговором, ожидая, когда расслаблюсь и оторвусь от своих нерадостных раздумий. После второй рюмки нервное напряжение спало, былое страстное желание заплескалось во мне, расплавляя и удаляя из души уныние, накопленное в ней за последнее время. Я провел ладонью по щеке Веры, рассматривая каждую морщинку на ее лице, каждую искорку в глазах… А потом мы провалились в пропасть бездумной страсти, бездумного наслаждения… Не знаю почему, но в этот раз во мне как никогда преобладало плотское, физическое. Я требовал от Веры разнообразия в ласках и юношеской прыти, забыл о ее болезненном состоянии. Вера обиделась, села на диване, не подпуская меня к себе. И тогда я совершил поступок, который можно оправдать только накопившимся нервным напряжением последних месяцев, и излишком спиртного.
- Видно, придется искать мне более энергичную и страстную женщину, - в сердцах выкрикнул я, налил полстакана водки и опрокинул ее в рот, не закусывая. – А тебе остается потихоньку «пахать» на своего дорого муженька!
Сказал, и сразу понял всю мерзость и несправедливость сказанного. Казалось, вместе с паршивыми словами комната наполнилась туманом безысходности и пустоты, когда не остается ничего ценного и достойного уважения в этой жизни… Вера дернулась от этих слов, как удара плетью, глаза ее широко раскрылись, и так и застыли в ожидании чуда, - мол это ей послышалось! Потом медленно легла, повернувшись лицом к стене, и тихие, и от того еще более нестерпимые для моего слуха рыдания, стали сотрясать ее тело… Минута понадобилась мне, чтобы сознать до конца глубину своего морального падения в момент оскорбительного выказывания. Накатила волна нестерпимой жалости-нежности, я заскрежетал зубами, схватил со стола свой складной «командировочный» нож и готов уже был воткнуть его себе не знаю куда – в горло, в сердце – лишь бы покончить разом и с этой распроклятой жизнью, и со своим мерзким «я»… Клянусь, уважаемый читатель, я это сделал бы без колебания, если бы не тихий окрик повернувшейся ко мне Веры.
- Гена, не надо…
Лицо ее покрасневшее, заплаканное, выражало скорее не обиду, а тревогу и волнение, волнение за меня, нехорошего, низкого, недостойного и капельки той большой любви, которую она испытывала ко мне! Я бросил нож, подбежал к дивану, опустился перед Верой на колени… Слезы раскаяния хлынули из глаз. Я обнял ее, стал целовать… И как легко прощается истинная любовь! Даже самую глубокую обиду, даже самое большое унижение! Вера обняла мою голову, и мы вместе плачем, выкрикивая слова покаяния и прощения. Потом сливаемся в страстных, продолжительных объятьях.
Обессиленная, Вера откинулась на подушку и несколько минут, тяжело дыша, молчала, поглаживая мое лицо еще мокрыми от слез ладонями. Не спеша, подбирая слова, заговорила тихо, беззлобно, и это ее беззлобность и доброта, так же как и содержание исповеди, оставили во мне неизгладимый, долго незаживающий след… - Ты, Гена, вспомнил о чоловiке… Не чоловiк вiн мене и не жена я ему. А «пашу», як ты сказал, потому, що, с одного бiку пить-есть треба при моей малой пенсии. А с другого бiку – не можу я мисце занимать в квартире, як троим дiтям мiсца мало. Да ще и отцу их… И живу ось тут одна, через силу працюю. А он наезжает, по выходным и душу мотает… Да и не только душу… Думаешь, чого я с палочкой, в последний раз стал насиловать мене. Бачу его ненавистную рожу, а перед глазами ты стоишь, твои черны брови, да кари очи – тiло и душа истосковались по лаке… Я ему и скажи: «Забудь об цем и николи не лезь. Люблю другую людину я!» Стал быть, повалил, я о табурет ногой ударилась… Пiсля два тижня ходить не могла, що-то с коленкой… Зараз хромаю… О тебе всi слезы выплакала, душой иссохла: думала – бiльше не побачу, а, значит, кiнець всем моим радостям и мечтам… Як ты со мной – ко мне життя возвращается, тiльки не торопи, не обижай мене, любий мий…
Больно и стыдно было слушать эти слова-признания, они же и слова-обвинения. Я увлек ее на путь обманного счастья, я же и оставил ее для падения с высот любовных встреч на грешную землю…
- Верушка, у меня появилась возможность приобрести небольшой участок в деревне за счет предприятия. И сбудется мое обещание, и будем много времени вместе.
Вера недоверчиво посмотрела на меня, по выражению моего лица поняла: говорю правду. Мечтательно закрыла глаза, улыбнулась.
- Вот було бы добре! Зараз с тобой копали бы участок, собирали урожай… Но коли це буде? И буде ли?
- Будет! И начнется послезавтра с утра. Сяду на электрички и объеду ближайшие деревни.
Обещание я давал в полной уверенности, что выполню его. Кто знает, удастся ли мне ездить по-прежнему в К., но я должен, обязан, сделать подарок женщине, которая отдала мне, непутевому ловеласу, свое сердце и кусок жизни, а в замен получила унылую трудную жизнь с нелюбимым мужем, да мои не внушающие доверия обещания. Уменьшение суммы на счете «шторма» в банке в несколько десятков тысяч не смущало меня, ведь скоро мы начинаем выпускать часы, я на это очень надеюсь. Можно под живое дело взять кредит, и закрутятся деньги в «шторме», а, значит, и у меня «зашуршат» в кармане! Только бы завтра договориться с ребятами из К. о сотрудничестве!
Утром Вера поехала домой: «Детей кормить!» А я, посадив ее в троллейбус, поспешил на другой, идущий до нужной мне, «конторы». Искать организаторов часового производства пришлось долго и нудно. После посещения двух офисов я, наконец, увидел главного «зачинщика» этого дела. Но лучше было бы мне с ним не встречаться…
Кто вам сказал, что мы будем поставлять вам в долг комплектующие, даже если вы и заплатите нам потом долю от прибыли?
Когда я попытался, используя все свое красноречие, склонить его к нужному мне решению, Авксентий Елисеевич, парень лет тридцати пяти, лысоватый, в очках, с нагловатыми глазами, выдал тайну.
- Поверьте, если бы мы и захотели вам помочь, все равно не смогли бы! Те изюминки-комплектующие, которые вы можете получить только у нас, уже не изготавливаются, а восстанавливать технологию ради вашего сомнительного проекта, конечно, не будем.
Ответ был откровенным и убийственным для меня. Он означал, что в ближайшее время я не смогу самостоятельно «встать на ноги», а буду влачить роль жалкого распределителя денег для Булавина… В свете этой ситуации и расходы «Шторма» нужно ограничить до минимума. А завтра я должен с утра искать маленькую «усадьбу счастья» для Веры… И хорошо бы вечером этого же дня обрадовать ее удачной договоренностью о покупке…
Вторую половину этого дня я потратил на поиски выгодного сотрудничества, но ничего не удалось выискать. К концу дня, скорее для «очистки совести», побывал в заводе – а вдруг что-нибудь с Дальцевой «закрутим»? Нонет, ситуация у них была по-прежнему безнадежная, и мое предложение о совместном выпуске бытовых приборов не вызвало у нее энтузиазма: денег в отделе как не было, так и нет.
На следующее утро я пришел на вокзал и изучил расписание пригородных поездов. Ближайшие села были в пятнадцати-двадцати минутах езды от города. Я сел на одну из электричек в направлении противоположном от Антонова: «Подальше от Николая Васильевича!» Сошел на второй остановке. Село было небольшое, уютное, с сосновым леском километрах в трех. Опрос местных жителей привел меня к двум продавцам усадеб: небольшого, крытого толью флигеля с садовым участком соток на десять и усадьбы с домом побольше, с металлической крышей и кухней-мазанкой во дворе. За первый участок просили в два, за второй – в три раза больше той суммы, которую я рассчитывал истратить на покупку. «Вот это номер! Рассчитывал на дешевку, а цены поднялись. Это слишком большая потеря для «Шторма. Такую сумму мне не потянуть…» Больше никуда не поехал. Когда мы вечером встретились с Верой и она спросила про участок, я, презирая себя соврал.
- Ничего не нашел подходящего, все большие усадьбы с двадцатью-тридцатью сотками и домами-хоромами.
Больно ударил по сердцу вид сразу погрустневшего Вериного лица…
- Не унывай, хорошая моя! Нужно искать еще. В следующий приезд обязательно найдем что-нибудь. – «Будет ли следующий раз», - мелькнула удручающая мысль…
Вера не стала долго грустить о несостоявшейся сделке, наоборот, принялась еще и утешать меня, унылого и мрачного. Откуда ей знать, что гложет меня не столько неудача, сколько безысходность и бессилие перед суровой действительностью, вина перед нею и разрывающая сердце жалость… Вера все-таки расшевелила, отвлекла меня от грустного, мы отдались ласкам, потом разговаривали, наслаждаясь покоем и душевностью обстановки. Но мысли о судьбе Веры, о своем бессилии, вернулись ко мне, когда я ехал в Приливск. В ушах все время звучали свои собственные слова при расставании: «Я скоро приеду, и все будет хорошо!» В сердце вползал холод и раскаяние…
Дельнейшие мои дела и серия неудач проходили на фоне ухудшающейся экономической и политической ситуации в стране. Переломным событием стало начало приватизации. Ее идейный руководитель и организатор Чубайс, еще в конце 90-го года назначенный председателем Госкомимущества, переводит все крупные предприятия в акционерные общества, разрабатывает систему акционирования и порядок приобретения акций. Эффективность приватизации казалась низка: стоимость приватизируемых предприятий невысока из-за огромной инфляции; как будто все было рассчитано заранее  кем-то грамотным и стремящимся к «тихой» контрреволюции. В прошлом году были введены приватизационные чеки с номинальной стоимостью десять тысяч рублей (буханка хлеба стоила 100 рублей). Нам всем раздали по чеку. Но мы не знали, куда эти чеки обменять на акции – заводы не работают, прибыли нет. Зато так называемые инвестиционные фонды, усиленно пропагандируемы прессой, плодились во всю.  И  поддался их призывам. Будущее покажет, что эти вложения принесут нам ноль прибыли. Фонды переведут нас в сомнительные фирмы, нефтяные, телевизионные и другие, одни из которых перестанут существовать, другие трансформируются в новые структуры, и миллиона людей окажутся «при своих интересах»… Чеки стали предметом торговли и бизнеса, ловкачи скупали их по дешевле и в Москве на бирже продавали вдесятеро  дороже. Как я сказал, состояние наших предприятий было плачевное и мало кто вкладывал чеки туда, тем более преимуществом в приобретении акций пользовались работники предприятий, становясь собственниками хороших «кусков» почти бесплатно. Активно скупали чеки и акции и денежные «мешки» - криминал, подпольные, в пошлом, миллионеры. Фактически первый этап ваучерной приватизации не дал мне, как и большинству простых людей, ничего. После первого этапа, т.е. распределения «жирных кусков», инфляция продолжается, т.к. Центробанк старается увеличить денежные массы. Ельцин предпринимает лихорадочные шаги, заменяет Гайдара (премьер-министр) Черномырдиным, вице-премьером назначает молодого энергичного экономиста Федорова. Но обстановка не улучшается, идет отчаянная борьба уже непопулярного президента с народным депутатами, которые требуют отставки Ельцина, тот же требует референдум о доверии к президенту. Референдум проходит, Ельцин, скорее по инерции, получает поддержку. А я отчаянно карабкаюсь на стену, за которой благополучие и финансовый достаток
И все же мне еще удалось съездить один раз в К., поездка состоялась через год. Для меня этот год стоил кучи неприятностей и неудач. Булавин с Валентином, убедившись в моем твердом намерении не отдавать все деньги со счета «Шторма», прекратили перевод денег на предприятие. Оставшиеся на счете средства таяли, как снег: бухгалтеру нужно платить, налоги тоже, за аренду, зарплату ребятам. Себе денег я не выписывал уже несколько месяцев, экономя деньги на командировки, без которых поиски партнеров и заказов просто невозможны. В своих исканиях я «набрел» в Приливске на одного человечка, добывавшего для предприятий города кредиты в одном из московских банков. Условия кредитов там были мягкие, поскольку ответственность за невозвращенные кредиты нес не сам банк, а государство. В добавок ко всему, работники банка имели с выданных кредитов чаевые себе в карман.
Наученный этим человечком (сам он не взялся за мой кредит – больно мал! А рассказал, что к чему), я составил бизнес-планы на три разработки, сумма кредита получалась в несколько сот миллионов. С такими деньгами можно было бы развернуть производство, да и заняться мелкой торговлей в ларьках (кстати, место для одного я уже почти оформил, оставалось добыть сам ларек), приобрести недвижимость и «крутить» другие выгодные в это смутное время дела.
Когда я уже собрался со своими бизнес-планами в Москву, из К. пришло письмо с просьбой, подъехать в одну из К. фирм и обсудить возможность выпуска коммутирующих устройств для кабельного телевидения, которые мы в небольшом количестве изготавливали для Булавина. « Если удача, так со всех сторон!» - и я, наполненный надеждой, как парус ветром,  ближайшим поездом рванулся в терне «Москва – К.»
Здание банка искал долго, хотя имел подробное описание места его расположения. Но трудности поиска окупились с лихвой: добравшись с помощью телефона у проходной до начальника нужного мне отдела и назвавшись посланником человека из Приливска, я быстро нашел с ним общий язык.
- Двадцать процентов наличным после получении кредита – нам!
- А как их обналичить – заикнулся я и понял неуместность своего вопроса еще до ответа на него, произнесенного с усмешкой.
- Ну, батенька мой, мы на это рецептов не даем. Проконсультируйтесь у людей знающих… Теперь Вам остается только заполнить формы, которые Вам вынесут, привезти их нам, и мы окончательно решим Ваш вопрос.
В К. я ехал в радужном настроении, мысленно планируя, куда я вложу деньги с максимальной выгодой: «Только бы мне получить эти деньги! Куплю помещение для производства, это же и «живой» капитал, причем, шагающий в ногу с инфляцией. Организую торговлю, сначала в ларьках, потом магазин можно открыть – нынче без торговли не выкарабкаться. Ну, и буду двигать потихоньку выпуск бытовых, медицинских приборов. А наличные? Попробую с Тишей Гроднянским «прокрутить» эту операцию – у него тоже малое предприятие (только при КБ) и с деньгами туго». С такими перспективами нестыдно показаться и перед светлы Верины очи! «А может, еще и в К. хороший заказ получу… Тогда совсем воспряну к жизни. И, наконец, приобрету для Веры участок с домиком недалеко от К.»
В этот приезд я даже не планировал посещения Конопальцевой, дел у нее для меня нет, да и гостиница мне не нужна: в телефонном разговоре представитель вызвавшей меня фирмы пообещал устроить в гостиницу. «Гостиница престижная, для работников  одной из силовых структур», - туманно пояснил он. Первым делом я решил устроиться в это престижное жилье. Оно оказалось в самом центре К., недалеко от Софийского собора. Фамилия моя, действительно, фигурировала в списке на бронирование мест, меня без сложностей определили в уютный двуместный номер. Второе место было не занят и я мог распоряжаться всеми благами, как то: телевизор, санузел, ванная – самостоятельно. «Сегодня воскресенье, на фирму ехать не надо, а вот повидаться с Верой – наипервейшая моя задача!» Дождавшись вечера, знакомой дорогой добираюсь до знакомой девятиэтажки.
Н.Н. не удивилась моему появлению.
- Молодец, Гена, что приехал! Сейчас мы организуем встречу н а высшем уровне!
- А Миша, сын? Что он подумает?
- Миша в курсе, не переживайте! Его сейчас нет, они с Андреем Вериным пошли по делам: у них совместный пуговичный бизнес. Кстати, может быть,  и Вас заинтересует это дело. – Надежда Николаевна провела меня в гостиную, первую от кухни комнату. – Ждите! И, лучезарно улыбаясь, добавила, - Ой, как Вера будет рада! Она здесь уже неделю, мы с нею овощи-фрукты из Антонова продаем.
Сердце мое учащенно забилось, когда открылась входная дверь, и послышался стук палочки. И шаги, короткие и негромкие: их я мог бы угадать из множества других… Через минуту, приоткрытые двери гостиной, распахнулись, и я увидел глаза, - в первую очередь только их, - они и сияли от счастья, и туманились скопившейся печалью. Вера бросила палочку и захромала ко мне, я едва успел подхватить ее и довести в выделенную нам комнату. Там , обнявшись, мы долго не отпуская друг друга, простояли в молчании, переживая волнение встречи. Н.Н. пришлось постучать в дверь: она несла закуску и выпивку. Мы быстро разместили все на столике, стоявшем у дивана. Я разлил по рюмкам, привезенную с собой, водку – она в Приливске выходила дешевле, чем в К. Вера энергично подняла рюмку, не отрывая от меня влюбленного взгляда.
- Я хочу выпить за чудеса, яки заустрiчаютсся нам в этой поганий жизни! Ну хiба це не чудо: думала, вже не побачу любимого, так и умру без его последнего поцелуя… Но доля дала менi це чудо, - вера указывает рюмкой на меня, - вот оно, сидит перед нами. Пью за чудо!
В разгар нашего застолья в прихожей послышались голоса.
- Ребята пришли! – НН вскочила,, чтобы прикрыть дверь в комнату, но не успела. В дверь уже заглядывал плотный черноволосый парень.
- Мама, у тебя гости? А мы с Андрюхой набегались, проголодались!
- Сейчас, Мишенька, приготовлю вам в кухне
Когда она выходила, я увидел Андрея, симпатичного, худощавого, с кудрявыми волосами – такого, каким его мне и описывала Вера. И почувствовал себя неловко: «А если заговорит, что скажу? Мамин друг?» Но он прошел дальше, в комнату Миши, и я вздохнул с облегчением. Вера заметила мою минутную растерянность, погладила по голове.
- Що ты стушевался, Гена? Андрюша все про нас знает и добре к тобi относится, хоч и не бачил ни разу. Н вот зараз и повидались! И Миша в курсе.
Когда ребята опять ушли, мы убрали со стола и застелили диван. У нас в распоряжении было три часа, Вера должна была вернуться домой к двенадцати ночи. Наша близость в этот раз не отличалась былым жаром любовным: диван был узок, а меня клонило в сон. Устав меня тормошить после первой интимной близости, Вера сжалилась надо мной.
- Поспи, коханий, часок, а я пiду с Надеждой поразмовляю.
Я проспал час, проснулся посвежевший, и мы оставшееся время проговорили жадно, без передышки. Мне, кажется, удалось убедить Веру в радужном будущем, и сам я был убежден в счастливом повороте дел. Смущало меня, правда, одно обстоятельство: перед отъездом принесли мне официальное уведомление из налоговой инспекции о грядущей, через месяц,  налоговой проверке «Шторма». Особых грехов я за собой не чувствовал, но по опыту других знал, что налоговики всегда найдут, к чему придраться.
Переговоры мои с фирмачами из силовых структур закончились неудачей. Им нужны были устройства с более расширенным диапазоном характеристик по сравнению с нашими. Для переработки конструкции требовались деньги, которых будущему заказчику было жалко, и время, которого у заказчика не было. «Ну, что же, - подумал я, - на нет и суда нет. Будем надеяться на свое дело!»
В оставшиеся дни я через сутки ночевал у НН, не покидая насовсем гостиничного  номера. Вера ни разу не оставалась до утра со мной, и те драгоценные часы общения, которые подарила нам судьба, мы тратили больше не на ласки, а на душевные разговоры. Нет, накал чувств не увял, просто хотелось «посидеть, прижавшись душами». Мы переговорили обо всем: о детях, о родителях и близких, о трудностях нынешней жизни. Но больше всего нас занимала тема, связанная с будущим «имением» Веры, как в шутку она называла свой участок. Я обещал ей быть помощником в делах мужских, приезжая в «имение», Вера планировала,  что она посадит, как будет ухаживать за овощами и фруктами. «И, конечно, будет много-много цветов! – мечтала она вслух, - и обязательно твои любимые хризантемы!» потом вполголоса начинала напевать «Ромашки белые» и заставляла подпевать ей, не взирая на протесты.
…Расставание наше у НН было сдержанным внешне, но обоих одолевали многоликие, еле сдерживаемые чувства; была в них и тоска, и надежда, и страх перед неизведанным будущим… Боль и укоры совести терзали меня… Я опять оставлял Веру на растерзание мужу, понуждаемую им к тяжелой, наемной, по существу, работе. А я буду далек от нее и физически, и в мыслях: мои, без удачи, дела занимают сейчас основную долю моих мыслей и чувств. И еще – преданная и беззаветная жена, дети, и внуки…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.

Для связи 89185797459
Ищу издание "Исповеди" (2я книга в рукописи)
Ищу продюсера фильма трилогии "Исповедь"