Вальтер Ратенау - Смерть честного человека

Со времен Фридриха Великого уважение к Закону было одной из характернейших черт любого немца - от последнего подметальщика улиц до короля. Столетиями в книгах для германского народа печаталась фраза, сказанная этому Старому Фрицу неким строптивым мельником из королевского же Потсдама: «Есть еще судьи в Берлине, Ваше Величество!», а устроивший в России переворот на деньги германского генштаба социал-демократ Ульянов-Ленин издевался над германскими социал-демократами, которые-де бежали брать вокзал только по асфальтированным дорожкам, потому что на газонах стояли таблички: «Траву не мять!».

Вальтер Ратенау был человеком, уважающим и Закон, и неписаное правило, что честные люди (и честное государство) должны расплачиваться по своим долгам. За что и был убит.

Германия проиграла Первую мировую войну и была обязана выплачивать победителям репарации, что в переводе с латинского означает «возмещение». Предъявленная к оплате сумма была фантастической: 132 миллиарда золотых германских марок.

В Париже 18 января 1919 года открылась конференция, на которой страны-победительницы - США, Британская империя, Франция, Италия, Япония, Бельгия, Боливия, Бразилия, Куба, Эквадор, Греция, Гватемала, Гаити, Хиджаз (независимая в то время провинция Саудовской Аравии), Гондурас, Либерия, Никарагуа, Панама, Перу, Польша, Португалия, Румыния, Сербо-Хорвато-Словения (мать вскоре родившейся Югославии), Сиам, Чехословакия и Уругвай (а вообще в войну так или иначе оказались вовлечеными 38 государств) - выработали мирный договор с Германией и перекроили карту мира, прирезав себе все обширные колониальные владения Второй германской империи в Африке, Азии и архипелагах Тихого океана.

Посланец Ленина
Главные финансовые претензии новому германскому государству, Веймарской республике, предъявила первая четверка этого перечня. Ленинскую «Совдепию» не пригласили из-за ее сепаратного выхода из войны и нарушения тем самым союзнических обязательств перед Антантой, по каковой причине три страны «четверки» послали вооруженную силу для приведения «вождя мирового пролетариата» в чувство.

Впрочем, если бы даже его и пригласили, он делегацию не послал бы. Во-первых, потому, что считал конференцию сборищем «хищников и разбойников», а во-вторых, потому, что уже отправил в Берлин другую делегацию, глава которой Радек-Собельсон имел полномочия прибрать к рукам новоявленную Германскую компартию, устроить заодно с ее помощью «социалистическую революцию», но если, паче чаяния, революция провалится, тут же сердечно обняться с германскими промышленниками, обещать им громадные заказы, - и пусть лопнут от злости эти мерзкие «хищники и разбойники»!

Радек справился с заданием блестяще.

Пламя революции разжег своими речами, так что в Берлине 5 января 1919 года началось вооруженное восстание «коммуно-спартаковцев» против находящихся у власти ненавидимых Лениным германских социал-демократов. Те, однако, оказались покрепче, чем мечталось большевикам в их московском далеке, - неделю спустя сил воевать у новоявленных коммунистов не стало, уличные бои кончились.

Еще через два дня кавалеристы «Гвардейского дивизиона защиты» ворвались в конспиративную квартиру Карла и Розы, арестовали их и через несколько часов убили «по законам военного времени», рассчитывая получить за это объявленные 100.000 марок. Вот как об этом записано следователем КГБ в протоколе допроса бывшего унтер-офицера Отто Рунге (1875-1945), арестованного в июле 1945 года в Берлине советскими войсками:

«13 января 1919 года Рунге с 15 солдатами был направлен в Берлин охранять штаб полка вгостинице «Эден». 15 января офицер штаба полка Пабст приказал Рунге и рядовому Дрегеру стоять на часах у главного входа в гостиницу. В 20.45 к подъезду подошла машина, и четыре офицера провели Розу Люксембург в штаб полка. Через 10 минут прибыла вторая машина с арестованным Карлом Либкнехтом. Вокруг гостиницы стали собираться любопытствующие. Вскоре к Рунге на пост вышел капитал Флюг-Гартунг. Сказав, что проведённые в штаб революционеры хотели свергнуть правительство Германии и захватить власть, он приказал Рунге застрелить их, как только они выйдут из гостиницы. Рунге отказался стрелять из опасения попасть в кого-нибудь из зевак. Флюг-Гартунг ушёл, а вместо него появился на посту капитан Пабст и приказал Рунге убить задержанных революционеров прикладом винтовки, на что тот согласился. Потом из штаба вышел лейтенант Канарис и предупредил: если Рунге не выполнит приказа, его самого расстреляют. Слышавший все эти переговоры рядовой Дрегер вызвался заколоть Либкнехта и Люксембург штыком, но Рунге сказал: «приказ дали мне, и я его выполню!». Через несколько минут директор гостиницы и лейтенант Фогель вытолкнули Розу Люксембург из подъезда прямо на Рунге, и он с размаху ударил её прикладом по правой части лица и плечу. Она упала, но осталась жива и пыталась подняться. В это время из гостиницы вышли четыре солдата, которые вместе с лейтенантом Фогелем затащили её в машину, где лейтенант выстрелил ей в голову. После этого машина уехала, а несколько офицеров вывели из гостиницы Либкнехта и тоже куда-то увезли. После этого на пост вышел из штаба лейтенант Круль и приказал Рунге подняться вместе с ним на второй этаж, где в коридоре стоял редактор коммунистической газеты «Роте-Фане» Вильгельм Пик. Круль приказал Рунге не спускать глаз с Пика и застрелить при малейшей попытке к бегству. Когда арестованный и стражник остались одни, Пик сказал Рунге: «Не стреляй в меня, солдат. Я хочу сообщить вашему командованию кое-что важное». Рунге отвёл задержанного в комнату капитана Пабста, который через несколько минут вывел Пика в коридор и приказал Рунге отконвоировать его в комендатуру. Далее произошла необъяснимая вещь: вернувшись в штаб, Рунге доложил, что в пути почувствовал себя плохо и, будучи не в силах конвоировать Пика дальше, отпустил его! Вечером того же дня в 22.30 вернулась машина, на которой увезли Розу Люксембург, и Фогель рассказал, что они сбросили тело революционерки в реку Шпрее. Ещё через полчаса вернулась вторая машина. Офицеры рассказали, что около зоопарка они инсценировали поломку автомобиля, вышли из него, а лейтенант Шульц, вытащив из кармана либкнехтовского пиджака перочинный нож, сделал себе порез на руке, после чего застрелил революционера якобы при попытке к бегству. Через восемь дней лейтенанты Канарис и Липман вручили Рунге тысячу марок и фальшивые документы и посоветовали скрыться в городе Флецбурге (так в тексте, но не ошибка ли: может быть, Фленсбурге? - ВД). Тем не менее, 11 апреля 1919 года сотрудники криминальной полиции нашли Рунге и доставили в Берлин на готовящийся процесс по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург. Когда он сидел в берлинской тюрьме, ожидая процесса, к нему в камеру пожаловал адвокат Гринзбах и судья Генц. «Они мне говорили, - показал Рунге,- чтобы я принял всю вину на себя и не замешивал бы в это дело офицеров. Я должен был заявить на процессе, что убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта совершено мною по личной инициативе при невменяемом состоянии». На процессе судебно-медицинские эксперты подтвердили, что Рунге невменяем, а офицеры заявили, что не давали ему приказа убить Либкнехта и Люксембург. Зал встретил эти заявления криками негодования, судья Генц удалил публику из зала, оправдал офицеров, а Рунге приговорил к 25 месяцам тюремного заключения. В ноябре 1919 года в его камере появился некий полковник Апштет, которому арестант рассказал, как было дело в действительности. 31 января 1920 года Высший Военный Суд назначил пересмотр дела, в котором Рунге должен был выступать как свидетель, а офицеры как обвиняемые. Однако дело заглохло, и Рунге полностью отсидел свой срок: он былосвобождён 24 мая 1921 года. Тем не менее, в 1929 году состоялся судебный процесс о неправильном приговоре, вынесенномсудьёй Генцем в 1919 году по поводу убийства Либкнехта и Люксембург. За неделю до начала этого процесса двое неизвестных от имени Генца предлагали Рунге 10 тысяч марок, чтобы онподтвердил свои прежние показания. Но он отказался и, выступая в качестве свидетеля, рассказал на суде всю правду. После этого Генц был снят с должности Верховного Прокурора Германии...»

Радек подозревался как минимум в причастности к организации вооруженных отрядов: о его выступлении на учредительном съезде компартии сообщил полицейский осведомитель, внедренный в «Союз Спартака». Поэтому ордер на арест был выдан, как только в Берлине были подавлены беспорядки. Месяц спустя связная «московского резидента» устала от выполнения строгих требований конспирации, и полицейский агент, многолетний «крот» в рядах левых социал-демократов, открыл следом за ней дверь прямо в ту комнату, где за столом ждал связную Радек.

В полицейском рапорте о его аресте было написано:
«26 февраля [1919], 19 часов. Передано Кноте 26.2. Благодаря многолетней деятельности в социал-демократической партии и связанному с этим опыту и личным знакомствам мне удалось разыскать тех лиц, которые могут общаться с товарищем Радеком. При этом следовало иметь в виду, что общение с Радеком поддерживали лишь те, кто еще до [германской] революции имели связи с русским посольством либо работали там. Среди таковых следует назвать прежде всего Кэти Раух, улица Малплакет, 13, и Лину Беккер,проживающую в Берлине-Лихтенберг, улица Риттергут, 22. Я установил, что Радек живет в берлинском предместье под фамилией советника по экономикедоктора Ф., у вдовы офицера, что он располагает документами, выданными ему Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, и у себя на квартире поддерживает общение с товарищами по партии. Из наблюдений на протяжении нескольких недель за названными лицами выяснилось, что Раух также поддерживает отношения с русскими, что она после революции продолжает свою деятельность в (группе) помощи русским военнопленным. Далее выяснилось, что Беккер каждый день почти регулярно с 9 до 11 утра уходит из дома. Наблюдением установлено, что она едет трамваем из Лихтенберга до вокзала на Принценштрассе, отсюда - подземкой, с пересадкой на Глайсдрайэк и Виттенбергплатц до станции метро "Уландштрассе". Она ведет себя очень осторожно, а я не хочу попадаться ей на глаза, и потому иногда невозможно вести слежку. Особенно трудно следовать за ней после станции "Уландштрассе", потому что здесь онаведет себя с особой осторожностью. От станции "Уландштрассе" она пользовалась трамваем линии "Н" и часть пути шла пешком. 10 сего месяца за Луизой Беккер была установлена слежка, в которой принимают участие несколько сотрудников. В первый день этой строгой слежки она не появилась. Во вторник, 11-го, слежка была отменена, в среду возобновлена с новой силой, в нескольких местах уже известного маршрута были расставлены наши сотрудники. Однако Беккер в среду невоспользовалась обычным маршрутом, по дороге она занималась дополнительными делами. Так, она поехала на Доротеяштрассе и забрала там множительный аппарат, затем отправилась на квартиру Радека. Если в предыдущие дни она проявляла крайнюю осторожность, то тут, 12-го, она спокойно отправилась со станции метро "Уландштрассе" на Паульсборнерштрассе 93 в Вилмесдорфе, и так нам удалось обнаружить местонахождение товарища Радека. На Паульсборнерштрассе она внезапно исчезла в каком-то доме, и благодаря расспросам консьержки удалось установить, куда именно она пошла. Консьержка сказала, что Беккер бывает у госпожи Каллманн, живущей в белъэтаже. На звонок дверь квартиры открыли, и наши сотрудники обнаружили там Радека, сидящим за столом. В его комнате находились также Беккер и госпожа Остерло. Поначалу Радек отрицал, что это он, но затем был вынужден признать это. Сотрудники сообщили об этом в полк Рейнгарда. Вскоре прибыли солдаты полка с бронированным автомобилем. Когда вошли солдаты, Радек спросил нашего сотрудника, не может ли тот остаться с ним, он будет ему очень признателен. Радек был доставлен в полк, а затем в следственную тюрьму Моабит. При допросе он заявил, что ничего не предпринимал против Германии, потому что после первого путча выяснилось, что Германия еще не созрела для большевизма. Напротив, его аресту будет очень рада Франция, потому что он собирался насаждать большевизм там. Из денег у Радекаимелось всего 8 тысяч марок. Никаких существенных обличительных материалов при обыске квартиры не найдено".

Арестованного тут же отправили на бронированном автомобиле в тюрьму Моабит. Как особо опасный преступник, «военнопленный и шпион», Радек содержался в наручниках, а часовой неотлучно дежурил у двери, запертой на два замка, в дополнение к которым ночью был третий, висячий.

Радек категорически отрицал обвинения, клялся, что был решительно против вооруженной революции на большевистский манер (будь это правдой, выглядел более чем странно его перепуг, заставивший прятаться от властей). Но, поскольку «революция» провалилась, а по словам какого-то циника «морали нет, а есть обстоятельства», посланник Ленина приступил к выполнению третьей части своего задания: отправил из камеры письмо министру иностранных дел Герману Мюллеру, предлагая поставить отношения с большевистской Россией «прежде всего на здоровую основу экономического сотрудничества».

Забегая чуть вперед, скажем, что год спустя появился договор с Германией (еще не гитлеровской, а социал-демократической, но это уже детали, потому что Ленин крайне ненавидел «соци»), о котором польская разведка сообщала своему начальству:

«По имеющимся сведениям, между Германией и Советским правительством в марте 1920 г. был заключен следующий договор: I. Германия обязуется: 1. Оснастить русскую армию и промышленность, чтобы они могли противостоять англичанам в Азии и Польше. 2. Всемерно поддерживать Россию в ее мирных переговорах с западными державами. II. Советское правительство обязуется: 1. Предоставить немцам в эксплоатацию шахты, железные дороги, каналы и крупные предприятия. 2. Поддержать Германию в случае конфликта. Подлинный текст подписан Лениным, Троцким и Чичериным, с одной стороны, и Носке, Эрцбергером, Бауэром - с другой».

Письмо до адресата дошло. И в камеру к заключенному наведался посетитель, который не занимал никакой правительственной должности, но его звали Вальтером и носил он фамилию Ратенау.

Чтобы понять масштаб этого «НО», придется отступить несколько назад, а именно - к Парижской Всемирной электротехнической выставке 1881 года.

Патент Эдисона На этой выставке удачливый промышленник Эмиль Мориц Ратенау (отец Вальтера, которому исполнилось тогда всего четырнадцать лет), встретился с великим американским изобретателем Томасом Эдисоном и купил из невообразимого количества его патентов - к концу жизни их у него было 1093! - один-единственный: на электрическую лампочку, запущенную в серийное производство всего лишь год назад.

Приобретение это, на которое никто из германских промышленников тогда не решился (мало ли что выдумают эти американцы!..), было шагом всесторонне обдуманным. Эмиль действовал, как и его отец, берлинский купец, промышленник Моисей (потом он разумно переменил имя на Мориц) Ратенау из еврейской общины старинного города Пренцлау.

Еще в 1360 году бранденбургский маркграф разрешил евреям селиться в этом городе, известном с XII века своей рыночной площадью и постоялым двором. В Пренцлау к евреям относились хорошо, и туда бежали иудеи из других городов Бранденбурга (ибо в каждом городе были свои законы).

А триста лет спустя своим знаменитым эдиктом от 21 мая 1671 года Великий курфюрст Фридрих Вильгельм разрешил пятидесяти семействам изгоняемых из Вены евреев переселиться в его бранденбургские города:

@Мы, Фридрих Вильгельм, Милостью Божией маркграф Бранденбурга, Священной Римскойимперии Эрцкаммерер и Курфюрст, и прочая, и прочая, и прочая, постановляем и сообщаемкаждому, кому знать надлежит, что Мы по ведомым Нам причинам и по Нашей воле Хиршеля Лазаруса, Бенедикта Вайта и Абрахама Риза, евреев, допускаем перевезти из других мест еврейские семьи, а именно числом 50, в Нашу Бранденбургская Марку под Нашу защиту...@

Эдикт гарантировал на двадцать лет беспошлинную свободную торговлю шерстью, тканями и готовым платьем, освобождение от ввозных и вывозных пошлин, но категорически запрещал банкирскую деятельность - ростовщичество, как тогда говорили. Евреи, впрочем, должны были платить налоги не только со своих доходов, но и с бракосочетаний, рождений детей, со свадеб и похорон, со строительства домов. Размеры налогов постоянно росли.

Иногда  представляется, что Фридрих Вильгельм был редчайшим для тех времен владыкой: не антисемитом. Но... вспомните два обстоятельства: первое - что желающие переселиться должны были обладать состоянием не меньше 10.000 талеров, второе - что на послевоенных пространствах закончившейся 30-летней войны потери населения Бранденбурга в иных местах достигали 90%. Эдикт, таким облазом, был средством получения и капиталов, и мастеровых людей.

Действительно, буквально сразу же армия Великого Курфюрста получила сукно от евреев-ткачей, пришедших в бранденбургские города. Прошло еще двести лет. В Пренцлау уже дымили заводы: два железоделательных, один сахарный, насчитывалось примерно 20 тысяч обывателей - в основном немцев и потомков ухров или ухранов, как называли полабских славян. Евреев же было не более полутысячи.

Откуда там у Моисея взялась фамилия Ратенау, неясно. Как известно, фамилий у евреев в Европе до определенного момента не было, - фамилии им присваивали правительственные чиновники, выдавая удостоверения личности. Но так или иначе, а Моисей занимался зерноторговлей. И в 1825 году, сколотив некоторое состояние, переселился в Берлин.

Здесь его ввели в круг «Общества друзей», как называлась одна из первых страховых компаний, защищавших от финансовых затруднений, безработицы и болезни. Женой нашего Моисея-Морица стала Тереза, дочка фабриканта Иосифа Либермана. Этот человек был по-своему знаменит, потому что своей прядильно-ткацкой фабрикой снял зависимость Германии от английских торговцев хлопчатобумажными тканями. А кроме того, на своем заводе «Вильгельмсхютте» в Нижней Силезии наладил по английской лицензии выпуск сельскохозяйственных машин.

Именно на этом заводе сын Морица Ратенау Эмиль четыре с половиной года познавал на практике мир промышленности и коммерции, чтобы потом усваивать теорию этих дисциплин в Политехническом институте Ганновера и Высшем техническом училище Цюриха - и опять окунуться в практику на заводе локомотивов Августа Борзига, чтобы затем два года проработать на предприятиях Англии.

Вернувшись в Берлин, Эмиль, подобно своему отцу, женился на дочери богатого человека - Матильде Нахманн, отец ее был франкфуртским банкиром. Полученное приданое позволило Эмилю открыть завод «Унифицированные паровые машины». Увы, экономический кризис 1873 года, казалось, навсегда поставил крест на его коммерческой активности.

Попытка организовать телефонную сеть в Берлине рухнула из-за государственной монополии «Имперской почты». Не проявил интереса к предложению Эмиля осветить берлинские улицы электричеством крупный промышленник Вернер фон Сименс. Они, правда, обсудили возможность электрического освещения вместо газового, весьма в то время распространенного на улицах и в частных домах, но пришли к выводу, что дорогие и капризные дуговые лампы делают электроосвещение малоперспективным.

В поисках технической новинки, ради которой стоило снова напрягать все силы, Эмиль рыскал по павильонам Всемирных выставок. Вот Вена 1873 года, вот американская Филадельфия 1876-го, вот Париж 1878-го.... Только через восемь лет, на Парижской Всемирной электротехнической выставке 1881 года, он увидел искомое: электролампочку Эдисона - не дуговую, а накаливающую свой «волосок» в вакууме. Лампочка была удобной в обращении, а главное, дешевой. Эдисон производил их в год свыше миллиона!

Через три года после покупки эдисоновского патента заработала в Берлине первая принадлежащая Эмилю Ратенау электростанция. Лучшей же рекламой и электрической лампочки, и личности Ратенау, и его фирмы «Дойче Эдисон» стал залитый ослепительным электросветом Королевский театр в Мюнхене.

После пяти лет работы на рынке электрического освещения ратенаусская «Дойче Эдисон» сделала привлекательность электрической лампочки всем настолько явной, что даже осторожный Вернер фон Сименс вступил в АЭГ (Альгемайне Электрицитет Гезельшафт) - «Всеобщую компанию электричества», основанную Ратенау, да не только вступил, а и привлек своим авторитетом деньги Германского банка.

Стартовый капитал составил 12 миллионов марок, а сияющие повсюду буквы АЭГ символизировали одну из самых мощных международных корпораций. До сих пор стоят в Берлине на Брунненштрассе торжественные въездные ворота АЭГ. В 1911 году Эдисон приехал на открытие новой мощной берлинской электростанции «Крафтверк-Моабит» (здание стоит до сих пор, но, конечно, модернизированное внутри) и сфотографировался вместе с Эмилем Ратенау, дружески обняв его за плечи.

Эмиль еще в первый свой визит в Северо-Американские Соединенные Штаты влюбился во всё американское и управлял своим бизнесом по-американски, «по-рокфеллеровски». Его компаньон фон Сименс был воплощенным «предпринимателем- изобретателем», а Ратенау стал первым в Европе предпринимателем-менеджером.

Другие промышленники стремились в те годы завладеть каким-нибудь заводом в полную собственность. Ратенау же, купив «хромое» предприятие, охотно оставлял его в управление владельцу, но связывал ему руки своими заказами и жестко руководил производством методом холдинга - «держательства ценных бумаг». Имея контрольный пакет акций завода, он определял всю его политику и принципы назначения руководителей на всех уровнях. В итоге сфера влияния АЭГ охватила примерно 200 фирм Германии, Швейцарии, России, Испании, Италии, Мексики, Бразилии и других стран.

Такой промышленной империи Европа еще не знала: почти полтора миллиарда золотых германских марок, самой твердой валюты того времени, составлял АЭГ-овский капитал. Эта империя налаживала электрическое освещение по всему миру, в том числе в Иркутске и Москве. В 1903 году Эмиль Ратенау и Вернер фон Сименс создали АЭГ-овскую «дочку» - компанию «Телефункен», которая быстро стала одним из крупнейших деятелей на рынке «беспроволочной телеграфии», как называли радиосвязь (ею увлеченно занимался младший сын Эмиля Эрих, однако директором он стал на другом предприятии - кабельном заводе «Кабельверке Обершпрее»).

Эмиль был чуть ли не единственным евреем, которого принимал у себя в берлинском дворце известный своими антисемитскими взглядами император Вильгельм II. Впрочем, Вальтера, наследника Эмиля, он принимал тоже.

Встреча с будущей смертью
Австрийский писатель, драматург и эссеист Роберт Музиль (1880 - 1942) до последних своих дней работал над романом «Человек без свойств» [xv], философским произведением, один из многочисленных персонажей которого носил фамилию Арнгейм (но «свойствами» как раз обладал!):

«Его деятельность распространялась по континентам земного шара и по континентам знания. Он знал все: философов, экономику, музыку, мир, спорт. Он свободно объяснялся на пяти языках. Самые знаменитые художники мира были его друзьями, а искусство завтрашнего дня он покупал на корню, по еще не установленным ценам. Он общался с императорским двором и беседовал с рабочими. Он владел виллой в стиле ультрамодерн, фотографии которой красовались во всех специальных журналах по современной архитектуре, и ветхим старым замком где-то в аристократическом медвежьем углу Бранденбурга, выглядевшим прямо-таки как трухлявая колыбель прусской идеи... Раз или два раза в году он удалялся в свое имение и записывал там "заметы", опыты своего ума. Эти его книги и статьи, составлявшие уже внушительную серию, пользовались большим спросом, достигали больших тиражей и переводились на многие языки... В больших газетах всех стран, то в экономическом, то в политическом отделе или в отделе культуры время от времени появлялись какие-либо упоминания о нем: похвала ли его сочинению, отчет ли о замечательной речи, которую он где-то произнес, сообщение ли о приеме, оказанном ему тем или иным правителем или объединением деятелей искусства, и не было вскоре в кругу крупных предпринимателей, укрытом обычно от посторонних глаз и ушей двойными дверями, никого, о ком бы вне этого круга говорили столько, сколько о нем...»

Писатель не слишком заботился о маскировке. Все тут же узнали Вальтера Ратенау. Но, поскольку Музиль не был евреем (дворянин, он дослужился в боях Первой мировой до капитана и начальника штаба батальона), иудейская тема  в романе не получила развития.

Вполне возможно, и потому еще, что, как было известно писателю, Вальтер Ратенау не афишировал свое родство в евреями. А призывал их полностью «раствориться в аристократической германской расе», для которой якобы духовность имеет большую ценность, чем материальное благополучие.

«Еврейская электронная энциклопедия» сообщает, что Ратенау высоко ценил «расовый тип рослого голубоглазого блондина, к которому антропологически сам был близок» И что он «с равным презрением относился как к евреям, изменившим религии своих отцов, так и к тем, кто стремился чисто внешне перенимать традиции, нравы и привычки немцев. Ассимиляция, сторонником которой Ратенау был, ставит, как он утверждал, перед евреями задачу не быть похожими на немцев, а стать ими.

Мать внушила ему мечту сделаться художником (а талантом портретиста он действительно обладал), к тому же она находилась в родстве с Максом Либерманом, великим германским художником ХХ столетия.

Но отец потребовал иного: стать в промышленности наравне с ним по умениям и масштабу. Так что любитель живописи, музыки и литературы, обладатель талантливого пера, прилежно изучал в Берлинском университете физику и химию, не пренебрегая и любимой философией. А заодно, как бы между делом, проучился год в Страсбургском университете.

Окончив курс наук, Вальтер Ратенау защитил докторскую диссертацию по физике: «О поглощении света металлами». То есть, получил чрезвычайно уважаемую в Германии приставку к фамилии: "Dr.", после чего прослушал курсы машиностроения и химии в Мюнхенском техническом университете.

Высочайшая образованность не избавила, однако, от обязательной для всех императорских подданных воинской повинности. Положенный срок Dr. Rathenau тянул солдатскую лямку в гвардейском кирасирском полку, стоявшем в Берлине. И хотя Вальтер, как считают, был бы не прочь стать офицером кайзера, германскому еврею военная картера была абсолютно недоступна.

Что ж, он проявил себя на поприще физики и машиностроения. Став в 1899 году научным консультантом фирмы, производящей алюминий в швейцарском городе Нейхаузене, Вальтер изобрел несколько электрохимических процессов производства щелочей, хрома и хлора.

Так что сам император Вильгельм II милостиво соизволил выслушать доклад Вальтера об электрической «алхимии».

Первым шагом Вальтера к рулю наследственного предприятия - концерна АЭГ стала в 1893 году должность директора электрохимического завода в городе Биттерфельде. Шесть лет спустя, будучи уже управляющим директором центрального аппарата, он строил электростанции и другие предприятия в английском Манчестере и голландском Амстердаме, в городах Аргентины, Швейцарии, России. А еще через тринадцать лет стал председателем Наблюдательного совета концерна и членом директората Берлинского банка.

Перед этим Вальтер получил порядочный опыт международных переговоров. Имперский секретарь Бернхард Дернбург (кстати, некоторое время перед этим член наблюдательного совета АЭГ) взял его с собой в инспекционную поездку по Южной и Восточной Африке - обширным колониальным владениям Германии.

Берлинских дипломатов встречали, разумеется, на самом высшем уровне, и на одном из приемов Вальтеру представили красивого 25-летнего морского офицера, которому очень шла ослепительно белая форма:

- Герой боев с готтентотами оберлейтенант Германн Эрхардт!

Так Ратенау познакомился с человеком, который через 14 лет отдал приказ о его, Вальтера, убийстве...

Но пока еще был 1908 год, еще никто не думал ни о какой грядущей мировой войне, ни о каком хаосе революций и путчей... Когда вернулись в Берлин, Дернбург аттестовал Ратенау в самых лестных выражениях: молодой человек будет более чем на своем месте в рядах дипломатов кайзера. Действительно, через год еще не вступивший в эти ряды Вальтер блестяще защитил интересы Германии на переговорах с французскими промышленниками насчет раздела сфер влияния в добыче марроканской железной руды.

И канцлер князь Бернхард фон Бюлов решил порекомендовать Вальтера на должность начальника ведомства по делам колоний. Назначение не состоялось, и виной этому была репутация пацифиста, диаметрально противоположная интересам таких ориентированных на войну магнатов тяжелой промышленности, как Фриц Тиссен и братья Рейнхардт и Макс Маннесманны. Ну и еврейское происхождение, конечно... О нем оба дипломата как-то позабыли, да и Вальтер порою забывал, но ему неизменно об этом напоминали то утонченно, то откровенно грубо. Как когда...

Еврей, не любящий еврейства
После капитуляции Германии Ратенау написал Гертруде Вильгемине фон Гинденбург, жене будущего президента Германии: „...хотя я, как и мои предки, всеми силами служил стране, - будучи евреем, я остаюсь гражданином второго сорта. В мирное время для меня невозможно было бы стать ни государственным служащим, ни даже лейтенантом". Вальтер понимал всё это так хорошо, что еще в 1897 году написал статью «Слушай, Израиль!», где провозгласил свой принцип, которого, кстати, никогда не придерживался: «Евреи не должны выделяться».

Он и не выделялся, по крайней мере, внешне: был похож на северного немца и лицом, и фигурой, и акцентом. И вот это «невыделение», эту полную ассимиляцию считал святой обязанностью евреев, живущих в Германии. Но когда его однажды спросили, почему бы ему не перейти в христианство, он ответил: „Сменив веру, я мог бы устранить дискриминацию в отношении себя, но этим я бы только потворствовал правящим классам в их беззаконии..."

Ратенау был убежден, что спасением евреев в Германии не могут быть ни марксизм, ни сионизм. В неприятии еврейства он был не одинок. Хозяйка самого блестящего берлинского салона Рахель Левин, салона, куда быть приглашенным считали за честь принцы крови, так высказалась о своем еврействе (цитирую по книге И. Губермана и А. Окуня "Путешествие по стране сионских мудрецов"): "Никогда, ни на одну секунду я не забываю этот позор... Еврейство внутри нас должно быть уничтожено. Это святая истина".

В своей книге «Впечатления», изданной в 1902 году, Вальтер повторил: «Слушай, Израиль! Юдофилы говорят: еврейский вопрос не существует. Но достаточно пройти в воскресный полдень по Тиргартенштрассе или бросить вечером взгляд на фойе театра,- странное дело! В сердцевине немецкой жизни мы видим расу совершенно особую, необычную... Среди песков Бранденбурга замечаешь «азиатскую орду». Деланная весёлость этих людей не даёт прорваться наружу древней и неутолимой ненависти, которую они несут на своих плечах. Тесно связанные друг с другом, строго изолированные от внешнего мира, они образуют не живой орган немецкого народа, но особый организм, чуждый его телу».

Иными словами, ради ассимиляции евреям следует отказаться и от своего «средиземноморского» облика, и от своих обычаев. Вместе с тем, Ратенау (вот оно, неустранимое душевное противоречие!) никогда не забывал, что „в детские годы каждый немецкий еврей проходит через болезненный момент, который потом помнит всю жизнь: когда он в первый раз осознаёт, что вступает в мир гражданином второго сорта, и никакая его деятельность, никакие заслуги не изменят этого".

Когда Ратенау стал министром иностранных дел Германии после поражения страны в Первой мировой, Альберт Эйнштейн и видный деятель сионистского движения Курт Блюменфельд пять часов убеждали его отказаться от этого поста по той простой причине, что «евреи не должны управлять делами другого народа». Ратенау им возразил: «Я немец еврейской национальности. Мы являемся частью немецкого народа, моей родиной является земля Германии, нашей верой является германская вера в то, что стоит выше религиозных конфессий... Я чувствую себя немцем и никогда не выделю себя из германской нации».

Он не только считал, что евреи должны ассимилироваться в германском народе,- он говорил без акцента не только на немецком, но и на английском, французском, итальянском... Мы еще продолжим эту тему, но сейчас, по-видимому, самое время вспомнить о евреях, отдававших свои жизни за Германию в сражениях, которые их родина вела в конце XIX и начале ХХ века. 

Германцами стали все! В 1933 году германского еврея-врача Артура Абрагама нацисты изгнали с работы. Ему удалось со всей семьей перебраться в СССР. Сейчас в Берлине живет его сын Карл, писатель, прекрасно владеющий и немецким, и русским литературным языком. Одна из тем, которые он разрабатывает, - евреи-фронтовики Первой мировой. Он пишет, что «в первый же день войны на призыв явился самый пожилой немецкий доброволец, 68-летний еврей, генерал Вальтер фон Мосснер».

Тут любой читатель, знающий, что в прусской армии еврею не то что генеральское - самое низшее офицерское звание было недоступно, широко раскрывает глаза. Еще шире они становятся, когда автор сообщает, что дорогу в офицерский корпус и к дворянскому званию открыл этому человеку сам германский император!..

Оказывается, отец будущего генерала, берлинский банкир, во время революции 1848 г. отвёз в своей карете прусского короля Вильгельма I, будущего императора Германии, до какого-то порта, откуда государь благополучно добрался до британских берегов. Следствием всего этого было то, рядовой королевского гусарского полка Вальтер Мосснер стал по императорской протекции лейтенантом, участвовал в боях франко-прусской войны 1870-71 гг. Император не забывал сына своего спасителя: Вальтер стал флигель-адъютантом, потом командиром дивизии, комендантом крепости Страсбург и, наконец, был возведен в дворянское достоинство. В 1912 г. вышел в отставку, а явившись добровольцем, служил всю Мировую войну там, где прикажут. Окончательно распростившись со службой в 1918 году, после Ноябрьской революции, он умер в апреле 1932 г. в возрасте 86 лет, и гитлеровцы не поимели удовольствия лишить его высшего армейского звания и отобрать боевые награды, как у других евреев - героев войны.

Карл Абрагам приводит статистику: с 1914 по 1918 гг. в немецкой армии сражалось 96 тысяч евреев, из них - 10 тысяч добровольцев. Офицерские звания получили 2 тысячи, унтер-офицерские - 19 тысяч. Орденами и медалями награждены 35 тысяч. Погибли в боях 12 тысяч. Надобно вообще сказать, что германские евреи, несмотря на все чинимые им в мирное время неприятности, не держали зла на свою страну-мачеху. После объявления императорского рескрипта о начале войны, во всех синагогах прозвучали богослужения о даровании победы германскому оружию.

В фундаментальном труде Леона Полякова «История антисемитизма» приведено множество других свидетельств солидарности евреев германского происхождения с политикой кайзера. Так, философ Герман Коген писал о «глубинном братстве между иудаизмом и германизмом», которое станет «фундаментальной чертой германского духа». Он включил говорящих по-немецки и на идиш евреев в «германский мир» на основании присущей им любви ко всему немецкому. В силу этого - долг всех евреев «с благоговейным почтением относиться к Германии как к своей духовной родине».

Видный сионист Наум Голдман говорил, что "существует определенная общность между еврейским и немецким духом". В США психолог-еврей Гуго Мюнстерберг объявил себя «вождем немцев», хотя довольно давно переселился за океан.

             "... Наступит день, когда мы заключим мир,
             Но тебя мы будем ненавидеть бесконечной ненавистью.
             Наша ненависть никогда нас не оставит,
             Ненависть на море, ненависть на суше,
             Ненависть в головах, ненависть в руках,
             Ненависть кузнеца, ненависть принца,
             Яростная ненависть семидесяти миллионов,
             Объединившихся во имя любви,
             Объединившихся во имя ненависти,
             У всех лишь один враг - Англия".
 
Император Вильгельм II собственноручно наградил автора стихов, ставших нециональной песней, и сказал, что отныне считает всех без исключения своих подданных - германцами. Евреи встретили слова кайзера с ликованием, они поверили, что, наконец, смогут «погрузиться в широкий поток национальной судьбы» (так сказал Эрнст Симон, будущий старейшина израильских философов, пошедший на фронт добровольцем).

Однако антисемит Теодор Фриш (спустя несколько лет - один из ближайшего окружения Гитлера) решил изучить проблему «преимуществ, которые евреи непременно станут извлекать из этой ситуации, особенно в том, что касается производства в офицерский чин».

Ясно ощущая эту антисемитскийую атмосферу, Ратенау писал своему другу Вильгельму Шванеру (между прочим, убежденному националисту): «Чем больше будет число евреев, убитых на фронте, тем яростнее их враги будут доказывать, что все они укрываются в тылу и наживаются на ростовщичестве»(именно так говорили о евреях спустя тридцать лет советские антисемиты...).

Журналисты же «проницательно» (не зная национальности автора, а он был еврей!) отмечали, что песня отражает «самые глубинные чувства немецкого народа». Кайзер сказал, что ждет возвращения солдат с победой «к осеннему листопаду».

А Ратенау... Промышленник, социальный философ, писатель-экономист, художник и знаток древней истории, он, наверное, первым на фоне этой эйфории (не хочется сказать - вакханалии) патриотизма прочувствовал всеми глубинами своего подсознания, что Германия в войне обречена. Ей ведь нужен хотя бы хлопок для производства бездымного пороха, хлопок же выращивают в долинах Нила, так что достаточно английским крейсерам перерезать средиземноморские морские пути, и германским пехотинцам и артиллеристам нечем будет стрелять...

«На улицах ликовали люди, юноши с песнями шли навстречу своей смерти, господа поэты с полной отдачей творили, стратеги в пивных барах втыкали в географические карты флажки и определяли километры до Парижа, и даже сам генеральный штаб Германии давал мировой войне считанные недели сроку... Ратенау, трагический ясновидец, уже в первые часы знал, что война... продлится месяцы и годы... Через час он уже был в военном министерстве, а еще часом позже начал в 70- миллионной империи устанавливать фонды на сырье и создавать гигантскую систему экономического противодействия. Без такой системы Германия, вероятно, потерпела бы поражение через несколько месяцев», - писал его друг, австрийский писатель Стефан Цвейг.

Тотальная мобилизация
Ратенау изложил план совершенно новой, небывалой организации хозяйства страны (впоследствии получившего название «тотальной мобилизации» и примененного всеми воюющими государствами как в Первую, так и особенно во Вторую мировую войну) - прежде всего централизованного учета и распределения сырья. Цвейг несколько преувеличил скорость функционирования германской бюрократической машины: военно-сырьевой отдел при военном министерстве был создан только 13 августа 1914 года, почти две недели спустя после начала боевых действий с Россией.

Ратенау координировал деятельность «военно-сырьевых обществ», понуждал предпринимателей, если требовалось, работать по законам военного времени. За всё это его обвинили в том, что он хочет устранить конкурентов, и в 1915 году «ушли» из военно-сырьевого отдела. На волне патриотической эйфории мало кого интересовала национальность людей, обеспечивающих работу военно-промышленных комитетов («все - германцы», ведь так сказал император!). Два года спустя трудности военного времени толкнули недовольных к записыванию фамилий и вычисленгию родословных.

Оказалось, что руководители «Общества снабжения текстилем», - это Кон, Цейтлин, Гершфильд, Самилевич, Геллер, Эйснер, Зоммерфельд, Фейтульберг, два однофамильца Симоны (не родственники), Платнер, Вильнер. «Общество снабжения кожей» состояло из немцев на 2%, а из евреев на 98%. В «Военно-металлургическом акционерном обществе» было только 13% «настоящих» немцев, зато евреев 87%. Разумеется, в «Общества» эти входили только такие фабриканты, которые уже давно владели соответствующими предприятиями и умели выпускать первоклассную продукцию, но никто не задался вопросом: почему в мирное время немцы не хотели заниматься подобного рода производством, по каковой причине и не смогли мгновенно ответить на армейский призыв своей матери-родины? И почему евреи виноваты в том, что смогли это сделать для своей мачехи-Германии?..

Ратенау, изгнанный из военно-сырьевого отдела, не стал ни на кого дуться, а как патриот выехал по правительственному заданию в Швейцарию, где наладил снабжение германской военной промышленности сырьем и прочими материалами в обход союзнической блокады Германии. Для германских антисемитов, однако, эта его роль никакого значения не имела. Один из них, лейтенант Граф, сказал: "Даже если бы Ратенау оказался спасителем, для немецкого народа было бы позором оказаться спасенным семитом».

А ведь он мечтал быть не только спасителем, он хотел переустройства всего общества, и в книге «Новое общество», изданной в 1919 году (когда он только успевал писать?!) Ратенау предложил новое, гармоническое социальное устройство - вместо капитализма и социализма создать множество независимых экономических ячеек, в которых предприниматели и рабочие совместно будут развивать свое «народное государство», которое на плановой основе организует производство товаров в строгом соответствии с общественными потребностями, особенно духовными, интеллектуальными.
 
Наивность рассуждений бросается в глаза, - но не забывайте, что Вальтер не просто мечтал и верил, он реально имел (в чем был убежден...) опробованные во время войны инструменты, необходимые для такого регулирования... И писал: «Если люди осознают тот факт, что они могут обрести освобождение, доверившись государству, как олицетворению нравственной общей идеи людей данной страны, то путь к их освобождению открыт».

«Протоколы сионских мудрецов»
Стремление к хлесткости, вообще свойственное хорошему журналисту и политическому писателю, оказала Ратенау весьма дурную услугу. В 1909 г. он, казалось бы, между прочим, высказался в австрийской газете «Ней Фрейе Прессе»: «300 человек, знающих лично друг друга, вершат экономические судьбы континента...».

Но нет, не между прочим. Он назвал их "надменной и чванливой в своем богатстве" олигархией, которая "оказывает тайное и явное влияние", а за ней тянется "разлагающийся средний класс... изо всех сил стремящийся не скатиться на уровень пролетариата", и далее: "собственно пролетариат, молчаливо стоящий в самом низу,- это и есть нация: темное, бездонное море".

Спустя некоторое время Ратенау провокационно до предела обострил свою мысль: «Настало время, чтобы влиятельные международные финансовые круги, давно скрывавшие свою власть над миром, провозгласили бы её открыто!» Он надеялся, что таким образом удастся избежать военных столкновений: кто захочет драться самом с собой?

Однако всё это было уж слишком утонченной философией. Журналисты и политики ядовито интересовались: «В самом деле, какой антисемит додумался бы до подобных слов, публично высказанных капиталистом-евреем?» В подобных вопросах неявно содержался ответ: «А не из этих ли трехсот он?»

Германские социал-демократы (в немалом проценте, увы, евреи) добились капитуляции Германии и роспуска ее вооруженных сил. Первоначальный документ о перемирии подписал в ноябре 1918 года депутат рейхстага, глава германской делегации, 43-летний политик, статс-секретарь Маттиас Эрцбергер. Месяц спустя он поставил свою подпись и под знаменитым Компьенским (по названию парижского лесопарка) перемирием. Его считали мастером создания удовлетворяющих всех решений, и сделали министром финансов, надеясь, что он справится с неразрешимым противоречием бюджета 1919 года, где требуемые расходы вдвое превышали сумму предполагаемых доходов.

Однако предложенный Эрцбергером рецепт лечения бюджета оказался совсем не таким, на который рассчитывали правящие круги, поставившие его на этот пост. Новоявленный министр финансов вознамерился возложить главное бремя налогов, нужных для «выздоравливания» экономики, не на низшие и средние классы, как обычно делалось, а именно на упомянутые круги. На них, эти круги, обрушились новые законы: удвоенный налог на собственность и вообще на полученные во время войны прибыли, резко увеличенный налог на наследство, а еще один закон препятствовал бегству капиталов за границу...

«Новая Германия будет избавлена от богачей!» - сказал Эрцбергер и спровоцировал против себя яростную атаку. Бывший имперский министр финансов Карл Гельфрейх, ответственный за невообразимые военные долги страны, развернул клеветническую газетную кампанию: Эрцбергер-де незаконно вмешивается в дела частного бизнеса и вообще лезет в политику. Привлечение Гельфрейха к суду за клевету едва не стоило Эрцбергеру жизни: какой-то демобилизованный открыл по нему огонь, - но не убил, а лишь легко ранил и контузил в грудь, пулю остановила золотая цепочка карманных часов.

Едва Эрцбергер оправился от ранения, как суд продолжился. В приговоре было написано, что Гельфрейх виновен «в клевете и фальшивых обвинениях», но... наказан был смехотворным по сумме штрафом, и прямо из суда отправился с друзьями праздновать победу. Возмущенному Эрцбергеру ничего не оставалось, как отказаться от поста министра, чего и добивались враги. Но ненависть не нему не утихала. Через полтора года двое бывших офицеров, члены тайной «Организации Консул» (о ней мы еще будем говорить), устроили в Баварских  горах засаду и застрелили его в упор, после чего бежали в Венгрию, - считают, не без помощи баварских полицейских.

Вот такой выглядела ситуация, когда в мае 1921 года Вальтер Ратенау согласился стать министром восстановления экономики, а через несколько месяцев - министром иностранных дел. Тем временем по всей Германии расходилась изданная массовым тиражом вроде бы прочно забытая книга, сфабрикованная между 1897 и 1899-м годами в Париже[xlii] по-русски на деньги царского Охранного отделения, - «Протоколы сионских мудрецов» (подробнейший разбор этой фальшивки сделан Норманом Коном в книге «Благословение на геноцид»).

В "Протоколах" анонимные сионские мудрецы провозглашают целью воцарение Царя Иудейского как господина Земли. Метод необычайно прост: одновременный государственный переворот во всех странах мира (то есть, Европы XIX века) путем всеобщего голосования всех измученных неурядицами нееврейских народов. Эти народы сами пригласят «сионских мудрецов» управлять миром, потому что «мудрецы» с помощью всемирных войн разбудят вражду между классами и народами, вызовут хаос, а он приведет в расстройство финансы, торговлю и промышленность всех стран.

Переведенные на немецкий, бредовые «Протоколы» издавались стотысячными тиражами, и никого не интересовало, что это антисемитская фальшивка, разоблаченная лондонской «Таймс»: по-английски в те времена читал мало кто из немцев. Но такой читающий, как герой войны генерал Эрих Людендорф, будущий сподвижник Гитлера, свято верил в подлинность книги и, по слухам, именно он назвал Вальтера Ратенау одним из тех «трехсот», о которых с таким знанием дела было написано в австрийской газете.

Нацистская «Фёлькишер беобахтер» пророчила: «...Вальтер Первый из династии Авраама, Иосифа и Ратенау? Грядет день, когда колесо мировой истории... покатится по трупам великрго финансиста и многих его сообщников». Но, как ни покажется странным, именно национал-социалисты первыми использовали (разумеется, только «для своих») мысли Ратенау насчет государственного капитализма, обязанного вмешивается в экономические процессы и тем самым обеспечивать сносное существование низших слоев населения. Расистская идеология гитлеризма не смогла дискредитировать здравые идеи, не имевшие к нацизму никакого отношения.

Поэтому после ликвидации нацистского режима принципы организации социального государства, выдвинутые Ратенау, были успешно применены в Западной Германии и (менее успешно вследствие половинчатости мер) в других странах Запада. Ратенау писал: «Пролетария делает пролетарием не то, что он за свой труд не имеет доли в средствах производства, а то, что он не равноправный партнер при определении применения капитала и использовании дохода от него. Корень пролетаризации лежит не в бедности, а в безвластии. Если допустить пролетариев к управлению производством, не нарушая принципа частной собственности, то процесс распределения может быть изменен...».

Порядочные люди платят свои долги
Итак, Германия обязана была заплатить по Версальскому договору 132 миллиарда марок. На 82 миллиарда ей разрешили выпустить казначейские обязательства и положить в один из иностранных банков, - то есть, дали отсрочку на неопределенное время. Но 50 миллиардов...

Ратенау сказал, что выплатит их в течение двадцати лет. И предложил засчитывать в качестве репараций ту продукцию германских заводов, которую они станут экспортировать во Францию и Англию. Однако Франция должна была расплатиться по английским военным поставкам, и хотела только золото, а не германскую продукцию, - только золото! Англия поддерживала эту позицию французов на всех переговорах, преследуя две цели: во-первых, Германию, как сейчас выражаются, «размазать по столу» и навсегда исключить из списка своих конкурентов, а во-вторых, получить от Франции золото и расплатиться с Америкой, которая в войне помогала англичанам вовсе не с благотворительных позиций. Переговоры о возвращении Америке 11-ти миллиардов долларов неизменно заходили в тупик, ибо у европейских стран Антанты свободных денег не было.

И тут показалось, что Ратенау разорвал порочный круг: Германия заплатит Америке все долги ее европейских союзников, эти пресловутые 11 миллиардов, и тогда Англия с Францией обнимутся в сердечном согласии, потому что никто никому не будет ничего должен! Стефан Цвейг писал: «Ничто не удивляло меня в нем больше, чем гениальная организованность его внешней жизни. При таком многообразии интересов, при неслыханной деятельности, он был свободен и располагал временем для всего и для каждого... В духовном огне Ратенау было что-то от алмаза, способного, не разрушаясь, резать твердое вещество и светиться, однако огонь этот светил другим, его же самого он не грел. Ратенау отделяла от мира легкая стеклянная перегородка, и, несмотря на окружающую его высокую духовную напряженность или даже благодаря ей, эта непроницаемость чувствовалась, как только вы переступали порог его дома... Истинная жизнь его заключалась в духовном, в деятельности, в вечных скитаниях, и, вероятно, странная бездомность, великая абстракция еврейского духа никогда не были выражены полнее, чем в этом человеке, который подсознательно защищался от интеллектуальности своего духа и всей своей волей, всеми своими пристрастиями тянулся к придуманному, иллюзорному немецкому, более того, прусскому идеалу, одновременно всегда чувствуя себя человеком с другого берега, понимая, что духовная сущность у него другая. Он проехал из Германии в Париж, провел в вагоне 58 часов, работал в пути, в Париже прослушал почту, переоделся, нанес два визита и, появившись без малейших следов усталости в зале заседаний, произнес речь, продолжавшуюся два или три часа. Когда приступили к обсуждению его речи, начался перекрестный огонь технических вопросов, ответы на которые требовали от Ратенау максимальной собранности, концентрации знаний, силы воли. Многочисленные хорошо подготовленные представители английской, французской, итальянской делегаций задавали ему, неподготовленному, десятки вопросов на своих языках. Он тотчас же, не нуждаясь ни в каких справках, отвечал каждому на его языке...»

Увы, Ратенау не понял примитивную и вместе с тем принципиальную неуступчивость англичан. Этому честному финансисту, воспитанному в благородных принципах банкиров XIX века, ходивших в белых перчатках, не приходило в голову, что времена изменились, что лежачих теперь бьют до смерти. Когда германские границы пересек первый миллиард репарационных золотых германских марок - многие сотни тонн драгоценных металлов, биржевые котировки тут поехали вверх (или, если угодно, вниз): за доллар, стоивший накануне 60 марок, платили уже 100. А ведь по Закону о денежном обращении Центральный банк Германии обязан был держать паритет «три к одному», то есть за три бумажные марки давать одну золотую...

Это оказалось в далеком далеке, и обмен бумажек на золото «временно» прекратился. То есть, навсегда...

Новая встреча - теперь уже с шантажистом
В Берлин в январе 1922 года опять приехал Карл Радек, старый мимолетный знакомец Ратенау. Три года назад в Моабитской тюрьме Ратенау спрашивал у посланца Москвы, каковы технические возможности поставок в Советскую Россию германской промышленной продукции в обмен на сырье, но дело тогда дело кончилось ничем.

[Забегая вперед и несколько в сторону, отметим, что Радеку весьма понравилась немецкая молодежь, и он в Москве говорил пресс-атташе германского посольства: "На лицах немецких студентов, облаченных в коричневые рубашки. мы замечаем ту же преданность и такой же подъем, какие когда-то освещали лица молодых комендиров Красной армии... Есть замечательные парни среди шурмовиков..."]

Теперь Ратенау назвал своего собеседника "бесспорно умным, но грязным парнем, подлинным образцом мерзкого еврея". Дело в том, что в течение всего 1921 года то в Москве, то в Берлине шли прекрасно известные Ратенау сверхсекретные переговоры: ленинцы жаждали восстановить германские вооруженные силы, не забывая, естественно, о себе: «Кто хочет союза против Англии, мы за того»,- ставил Ленин стратегическую задачу перед наркомом иностранных дел Чичериным.

В Берлине советские представители согласились с предложением немцев создать в Москве трест, в который войдут основные советские предприятия-изготовители «...тяжелой артиллерии, самолетов, пороха, снарядов и т. д.», и германский коммунист Копп, истинный, а не мифический агент Москвы, сообщал председателю Высшего совета народного хозяйства:

«Основные цифры следующие: 1000 самолетов, 300 полевых орудий, 300 тяжелых орудий, 200 зенитных орудий, 200 пулеметов, 200 бронеавтомобилей, по 3000 штук снарядов для каждого орудия».

В общении с высшими германскими военными чинами Радек предлагал тесное сотрудничество между генеральными штабами России и Германии (хотя Версальский договор запретил Германии иметь такой штаб!..), просил дать Советской России германские уставы, наставления и «инструкции по подготовке войск». А встретившись, наконец, с Ратенау, решил немножко пошантажировать его и потребовал (конечно, в вежливой форме) крупного займа для обеспечения дальнейших отношений двух стран. Поскольку, если денег не будет, Москва всегда может согласиться на французские предложения подобного рода.

Ратенау был человеком исключительно выдержанным, но тут не стерпел и выгнал «грязного парня» прочь. Провалившийся Радек доложил 11 февраля 1922 года в Москву, что Ратенау «недолго продержится у власти». И действительно, до его гибели 24 июня оставалось всего лишь пять месяцев... А покамест наступил апрель. Открылась экономическая международная конференция в итальянской Генуе, еще не муссолиниевской, не фашистской. Советскую Россию на этот раз пригласили, - сделали это итальянцы, и большевистские делегаты появились.

Сценарий переговоров был тот же, что и всегда: пусть немцы платят, а не то... Тщетно Ратенау трижды предлагал английскому премьеру Ллойд-Джорджу встретиться наедине для обсуждения важнейших вопросов, - джентльмену было не до них...

И вдруг вечером 14 апреля на вилле, где разместилась немцы, появился неожиданный визитер, посланец главы советской делегации Чичерина: встретимся вдали от ненужных глаз и ушей и побеседуем откровенно. Ратенау начал было сопротивляться, но предложение Чичерина выглядело крайне привлекательным для попавшей в долговую яму Германии: полный отказ Советской России от репараций и других претензий.

И в Рапалло, предместье Генуи, наш честный немец подписал привезенный Чичериным договор, начинавшийся словами «Германское государство и РСФСР взаимно отказываются от возмещения их военных расходов...» Статья пятая с ее корявым синтаксисом маскировала тайные военные соглашения, непристойную суть которых ОГПУ (будущее КГБ) определило "для своих" фразой:

«Организация германской военной промышленности в СССР с целью сокрытия военного иущества от Антанты, особенно Франции, и создания у нас военной базы для Германии». Далее мыслился германо-советский альянс ради дружных выступлений против Англии.

Решение принимал корветтенкапитан
В Германии же на стенах тут и там бросался в глаза один и тот же призыв: "Убейте Вальтера Ратенау - богом проклятую еврейскую свинью!"

Обесценивающаяся марка, небывалая безработица, горечь поражения («Нам всадили нож в спину!» - сказал Людендорф) - всё требовало найти виновника свалившихся бедствий, и на эту роль прекрасно подходил человек, который всю войну обеспечивал работу германской военной промышленности. Пусть после капитуляции он делал всё, чтобы обесценение марки оставалось в разумных пределах. Как известно, человек, оказавший жизненно важную услугу, становится обычно предметом особой ненависти того, кому услуга оказана. А этот был еще и евреем!

Иные добавляли, что к тому же он то ли агент русских большевиков, то ли руководит ими отсюда, из Германии. С удовольствием подхватывали слух, что он родственник Радека, ибо выдал за него свою сестру (она давно уже была замужем за немецким промышленником, да это никого не интересовало). Но главное, он был евреем.

"Он еврей!" - двух этих слов было достаточно, - а он еще соглашался с правом победителей требовать с Германии репарации, с обязанностью Германии их платить, - этакий благородный банкир...  Полиция предложила Ратенау круглосуточную охрану - он отверг заботу. Он понимал, что сбежавшие за границу убийцы Матиаса Эрцбергера могут вернуться, но не хотел выглядеть трусом.

Со свастикой на каске,
черно-бело-красные анфас, -
«Штурмовые парни Эрхардта»
называют нас! -

распевали отряды «Организации Консул»: 5 тысяч готовых на всё бойцов, главным образом бывших морских офицеров. А Эрхардт, начальник «Организации, присягнувший на верность Гитлеру, - тот самый "африканский" борец с готтентотами, теперь уже корветтенкапитан, то есть капитан 3-го ранга. Его подпольная кличка "Консул Эйхман" мистически совпадает с фамилией нациста, руководившего «окончательным решением еврейского вопроса»...

Адъютантом Эрхардта был Эрнст фон Заломон (некий «знаток» немецкой фонетики перевел Salomon как Саломон, превратив этого 19-летнего антисемита чуть ли не в еврея!), уже занимался, как координатор, «устранением» Матиаса Эрцбергера. Теперь настала очередь Ратенау.

"Акцию" назначили на 24 июня, день летнего солнцестояния, что должно было иметь важный мистический смысл согласно утверждению антисемита, сына рабочего, самозванца Рудольфа Глауэра, присвоившего фамилию фон Зеботтендорф, что его адепты безмерно почитали. Он был членом и чуть ли не основателем мистического "Общества Туле", якобы сохраняющего заветы древних германцев, создал никому тогда не нужную Германскую рабочую социалистическую партию - зачаток будущей гтьлеровской НСДАП плюс популярную газету "Мюнхенер Беобахтер нтв Шпортблатт", со временем превратившуюся в гитлнровскую же "Фёлькишер Беобахтер". Роэтому убийство Ратенаю можно в полным основанием назвать нацистской пробой сил, хотя Гитлер не имел формально отношения к этому преступлению.   

Эрнст фон Заломон берегли, не привлекли напрямую к убийству, и когда он спросил одного из исполнителей, Эрвина Керна: что говорить, когда арестуют? "Что угодно, - ответил тот. - Ну, что Ратенау был одним из сионских мудрецов или еще какую-нибудь глупость...»

...В одиннадцать часов с минутами машина обычно везла министра иностранных дел в его министерство. Так было и на этот раз. Затем... Разные авторы по-разному излагают ход событий. Согласно одному, машина с исполнителями-студентами (они не только маршировали, они еще и учились чему-то гуманитарному...) догнала открытый лимузин министра, согласно другому - выехала ему навстречу, согласно третьему - Керн открыл пистолетный огонь, а его напарник Герман Фишер бросил с тротуара ручную гранату под ноги сидевшему на заднем сиденье Ратенау.

Метили только в него, шофер не пострадал и доставил смертельно раненого министра в больницу, где тот через несколько часов скончался...

На похороны пришло не меньше миллиона человек, по городам Германии в манифкстациях участвовало около десяти миллионов. За поимку убийц назначили миллион марок, и полиция действовала чрезвычайно успешно. Один был застрелен, второй выстрелил себе в голову, а третьего (по одним сведениям - водителя, по другим - просто соучастника), Вернера Техова, взяли живым.

Антисемиты гнули свою линию
Непосредственный руководитель «операции» Вилли Гюнтер пытался доказать на суде, что «Ратенау входил в состав тайного еврейского правительства, которое развязало Первую мировую войну, а затем разрушило Германию». Разглагольствования его были настолько нелепы и вместе с тем выводили на такие вершины власти, что ему прислали в тюрьму плитку отравленного шоколада...

Мать Техова получила от матери Ратенау письмо, в котором были такие строки: „С несказанной болью протягиваю Вам, беднейшей из всех женщин, руку. Скажите своему сыну, что я во имя и в память убитого прощу его, если он полностью и открыто признает свою вину перед земным судом и покается перед Богом. Если бы он знал моего сына, этого благороднейшего человека, то свое оружие он скорее направил бы против себя, чем против него. Может, эти слова принесут покой его душе".

Об этом письме Техов говорил: „Оно открыло мне другой мир". Согласно легенде, он раскаялся и во время Второй мировой войны спасал евреев во Франции. Пусть это легенда - она достойна честного человека Вальтера Ратенау, убежденного, что долги, хоть свои, хоть государственные, надо безусловно платить...

----------------------------
Ратенау был автором 12 книг (с 1908 по 1924 годы), 4 тома писем вышли в свет 2 1926-29 годах. В СССР были переведены его гдавные труды: "Новое государство", М., 1924, "Механизация жизни". Атеней, Пг., 1923, "Новое хозяйство", М., 1923.