Сквозь железный занавес

               
Как хорошо известно, недоброй памяти «железный занавес», возведённый ещё в 1919-1920 годах, 70 лет отделял СССР от капиталистических стран Запада. За все годы власти большевиков и коммунистов менялась лишь его непроницаемость. Официальной датой завершения политики железного занавеса стало 20 мая 1991 года, когда был принят закон «О порядке выезда из СССР». Он фактически отменил разрешительное визирование выезжающих в ОВИРе.

События, о которых я хочу рассказать, произошли примерно за год до выхода этого замечательного законодательного акта. Около 22 лет тому назад. Тогда советская граница стояла ещё на замке, но в занавесе уже появились явные прорехи. Вот в через них-то и хлынул за бугор мощный поток еврейской эмиграции.

Нашу семью он тоже увлёк. Ещё в 1989 году мы решили перебраться из огромной советской империи в крохотную еврейскую страну. Настолько маленькую, что на мировых картах название государства никак не укладывается  в его границах. Всегда выскакивало с юга в Египет, с севера - в Ливан.

Тем не менее, на этот лоскуток древней иудейской земли, густо политой кровью не одного поколения евреев, только с августа по октябрь 1990 года прибыло из СССР около ста тысяч репатриантов. Таких темпов репатриации земля Израйлева не знала за всю свою многовековую историю.
 
Наш самолёт на Тель-Авив вылетал утром 5 сентября 1990 года из международного аэропорта Шереметьво-2. Два дня до вылета мы провели у наших московских друзей. Приняли они нас очень тепло. Можно сказать даже по-родственному. Дружили мы давно. Однако последний год, прошедший в совместных эмигрантских хлопотах, сблизил наши семьи. Несомненно, тому способствовала и схожесть настоящих, а ещё больше многочисленных будущих проблем.

Около двенадцати часов ночи четвёртого сентября мы уже находились в здании аэропорта. Зал ожидания был набит практически до отказа. В основном, как говорили тогда, лицами еврейской национальности. К сожалению, не только лицами, но и огромными чемоданами и невероятных размеров баулами. Негде было не то, чтобы присесть, а даже пристроить на полу наш тоже достаточно объёмный багаж.

С огромным трудом нашли свободное место. Сын и дочь прикорнули на жёстком диванчике, а мы с супругой почти всю ночь провели в разговорах с мои другом Сашей. Невесёлые это были разговоры. Никакой эйфории по поводу чудесного возращения на историческую родину, о которой порой вспоминают сейчас советские эмигранты, мы не ощущали.

Скорее наоборот, была чётко выраженная тревога за туманно-призрачное будущее. Жена переживала особенно остро. Иногда плакала, что с ней обычно случалось крайне редко. Наш гражданский статус в этот исторический момент был крайне неопределённым.

Точнее сказать он полностью отсутствовал. Советского гражданства нас лишили, отобрав «молоткастый серпастый советский паспорт». Причём в лучших большевистских традициях. За эту процедуру в ОВИРе с нас содрали приличную сумму денег. Так что, как говорится, за опляуху мы ещё и заплатили.

 Израильскими гражданами мы ещё не были. А потому в буквальном смысле являлись гражданами мира. Хорошо выразился на эту тему неизвестный мне поэт еврейского эмиграционного  фольклора.               
                Нет у меня широких штанин
                Мои брюки заужены книзу.
                Пусть я уже не гражданин
                Зато я имею визу.

Израильская виза, конечно, обнадёживала, но надо признаться ощущали мы себя тогда в Шереметьевском аэропорту достаточно скверно.

Кстати, о гражданстве. Процесс элиминирования гражданства, сам по себе достаточно унизителен. Однако, как и во многом, что творили коммунисты, в этом деянии присутствовал явный абсурд. Иными словами отсутствовала элементарная логика.

Действительно за каждого члена семьи я заплатил примерно по своей месячной зарплате. В сумме что-то около тысячи рублей. Деньги тогда немалые. Резонно было предположить, что на эти деньги нам положен если не товар, то уж, по меньшей мере, какая-нибудь услуга. Дудки! Государство просто ограбило.

Отобрало у нас с супругой гражданство, т. е. практически уже заработанные пенсии, квартиру и прочие положенные гражданину блага. Конечно, мы сами решили всё это отдать. Но за что же драть ещё три зарплаты!

В каком-то смысле нас поставили в один ряд с известными диссидентами. Язык даже не поворачивается назвать эти имена. Такие, как, на пример, А.Солженицын, В.Некрасов, А.Галич и многие, многие другие. У них тоже в своё время отобрали гражданство.

Правда, большинство граждан СССР примерно представляло, чем эти люди «насолили» коммунистам и блоку беспартийных. А вот, что плохого для советской власти сделала наша семья, честно признаться, я не знаю до сих пор.

В ОВИР-е я как-то попытался прояснить данный вопрос у милицейского офицера. И тут же, как говорится, не отходя от кассы, получил очень убедительное разъяснение. Офицер зло глянул на меня и изрёк: «Смотри, какой любознательный попался! Ты у меня поговори! Враз без визы останешься!». Я тут же проглотил язык.

Часов в пять утра объявили регистрацию билетов и приём багажа на наш рейс. Оказалось, что мы летим самолётом «Аэрофлота» только до Варшавы. Оттуда израильская авиакомпания «Эль-Аль» должна была доставить нас в Тель-Авив.

Опять началась багажная суета. Ещё в Минске выявилось, что наш багаж содержит килограмм пятьдесят лишнего веса. Вообще-то, деньги для его оплаты у нас ещё имелись. Но ночью прошёл слушок, что ничего лишнего пропускать не будут. Эта информация повергла нас в уныние.

Пришлось, в который уже раз, тщательно перетряхнуть свою движимость. Тогда нам казалось, что в чемоданах и баулах находится самое необходимое, без чего жизнь в Израиле просто невозможна. После тщательного перебора вещей удалось таки упаковать одну сумку килограммов на двадцать, которую при неудаче на весах предполагалось отдать Саше.
 
Впрочем, до этого не дошло. Наши хлопоты и переживания, опять оказалось, напрасными. До Варшавы мы летели на огромном Ил-86. Дополнительный груз принимали в любых количествах. Особенно охотно при оплате, что называется, минуя кассы.

Кстати сказать, в Шереметьевском аэропорту процесс опустошения еврейских кошельков столичные служащие осуществляли с наглостью и проворством, ничем не уступающим проходимцам из полулегального кооператива Вильнюсской таможни, о которой я уже писал.

Тут должен признаться, что и эмигрантский элемент со своей стороны тоже находил способы, дабы хоть как-то надуть власть. К примеру, одеты мы были в момент перехода государственной границы, мягко выражаясь, далеко не по погоде.

Перечень одеяний припомнить сейчас уже затрудняюсь. Могу только сказать, что мы на своих плечах несли широчайший ассортимент одежды от спортивных костюмов до мутоновой шубы и плащевого пальто на меху. Наша экипировка скорее соответствовала Антарктиде, нежели жаркому Тель-Авиву.

 Конечно, пришлось малость попотеть. При этом наши души согревались не только шубой, пальто и другими весьма тёплыми вещами, но и надеждой, что в Израиле  наш скорбный труд и телесные страдания окупятся сторицей.

К большому разочарованию по большей части этого не произошло. Шуба и замечательный меховой импортный плащ лет семь без всякой видимой пользы провисели в шкафу. Даже в свирепую по израильским меркам зиму с 1992 на 1993 год, когда температура в нашем городке опускалась почти до нуля, привезенные с такими муками зимние одежды так и не были ни разу востребованы.

В конце концов, с большим трудом жене всё-таки удалось всучить эти великолепные вещи соседке в качестве безвозмездной гуманитарной помощи. В свою очередь сердобольная женщина уже сугубо за свой счёт благополучно переправила их обратно на географическую родину нищенствующим родственникам.
 
О суровых порядках, существовавших на столичной таможне, я был немало наслышан ещё раньше. Правда, грубость и хамство таможенных чиновников в Шереметьево для нас сюрпризом не явились. По этим параметрам поведение стражей народного добра вполне вписывались в рамки общепринятых норм чиновничьего обслуживания в СССР. А вот наши вещички перетрясли так, что таможенный досмотр в Вильнюсе показался мне изысканно деликатным.

Чемоданы и баулы были буквально вывернуты на изнанку. Всё содержимое багажа разворотили и перещупали. Проверялся каждый шов швейных изделий вплоть до женских трусиков и бюстгальтеров. К нам априори отнеслись, как заподозренным в ограблении алмазной биржи или, по меньшей мере, ювелирного магазина.

Тут ещё дочь не кстати решила поглубже засунуть в карман тонюсенькую ниточку речного жемчуга. Подозрительное движение было замечено, и моментально последовала реакция. Таможенный офицер коршуном налетел на дочь, перепугав её до смерти.
 
Жемчуг пришлось предъявить, и это скромное украшение тяжёлой уликой легло на стол таможенного бригадира. Я тогда ещё подумал, что опять начнётся финансовое вымогательство, к которому мы уже были совершенно не готовы. Наши кошельки опустели окончательно.

Просить деньги у сына, который оставался в СССР, не хотелось. Да и, откровенно говоря, вряд ли бы я осмелился предложить мзду. К нашей радости всё обошлось. Начальник, повертев жемчужную ниточку в руках, великодушно вернул её дочери.

Не помню, сколько времени продолжалась эта унизительная процедура. Мне показалось очень долго. Наконец бдительные контролёры дали «добро» на отправку. Мы быстро рассовали свои пожитки по чемоданам и сумкам. Взвесили. Тут же без всяких квитанций и других формальностей расплатились за лишний вес.

Надо полагать, что в государственную казну эти деньги не попали. Так что вполне можно было сказать, что советская таможня не давала добро, а его воровала. Но это к слову. Наш багаж отправился на погрузку в самолёт, а мы с чувством огромного облегчения перешли к стойке паспортного контроля.
 
Сыну каким-то образом удалось проникнуть в зону таможенного досмотра. Он всё это время находился рядом с нами. Но дальше идти не мог. Прямо за стойкой начинался узкий проход, который вёл в большой экстерриториальный зал. Там, строго говоря, уже была заграница.

После проверки документов мы попрощались. Жена и дочь плакали. Мне вдруг спазмой сжало горло. Горький комок застрял в гортани. Я стоял и молчал. Не смог произнести буквально ни одного слова. Сын хорохорился. Пытался изображать бодрый вид. Шутил. Но ощущал, вероятно, то же самое, что и мы. В его глазах стояли слёзы.
 
Сын обещал, что скоро переберётся с семьёй к нам в Израиль, и мы опять будем вместе. К несчастью этого не случилось. Возможно, со своей точки зрения он поступил правильно. Во всяком случае, осуждать его я право не имею. Но как бы там не было, вот уже 22 года мы живём в разлуке за тысячи километров друг от друга.

Злую шутку сыграла с нами судьба, разбросав всех по свету. Мы с женой и дочерью оказались в Израиле. Сын и внуки, брат и сестра супруги, могилы наших родителей остались в Минске. Мой единственный брат в далёкой Флориде.

Трудно однозначно назвать причину произошедшего. Винить только себя, естественно, не хочется. А потому, дабы не лукавить и не грешить против истины, приходится ссылаться на нечто иррациональное. Так сказать, на непостижимую разумом фатальную последовательность событий и поступков. Или иначе рок.

Во второй половине дня 5 сентября 1990 года я с женой и дочерью покинул пределы некогда великой и грозной советской империи, стоявшей на пороге своего крушения. Большая часть моей жизни прошла в этой стране. Здесь я родился. Получил вполне приличное образование. Стал специалистом в области тракторостроения. Женился. Произвел на свет сына и дочь. Вместе с женой воспитывали их, давали образование.
 
Несмотря на тоталитаризм, отсутствие элементарных свобод, гнусный антисемитизм и прочие язвы большевизма, мы с женой порой всё-таки бывали по-своему счастливы. По крайней мере, иногда наше душевное состояние укладывалось в рамки вычитанной где-то сентенции: «Счастье - это когда в данный момент имеешь всё, что желаешь. Но при этом остаётся возможность пожелать ещё чего-то».
    
Скажу больше. Не случись горбачёвской перестройки, скорее всего мы бы так и дожили до конца дней своих в этой неуютной для евреев стране, считая её своей родиной. Но произошло то, что произошло, и я с семьёй оказался в Израиле.

Буквально за первый год своего пребывания в свободных демократических условиях мне удалось почерпнуть массу, полагаю вполне достоверной информации, о первом в мире большевистском «государстве рабочих и крестьян».

На Западе о многом из тёмного прошлого советской империи было известно ещё с довоенных времён. Но для подавляющего большинства граждан СССР, и для меня в том числе, несмотря на всякие там перестройки и гласности, и в 1990 году эти сведения были за семью замками. Да и вряд ли даже сейчас всё публикуется открыто. Во всяком случае, в Белоруссии.

О причинах, побудивших меня двинуться на далёкую историческую родину, я уже писал. Так что повторяться не буду. Скажу о другом. Эмиграцию девяностых годов кое-кто называет «колбасной». Что ж, могу честно признаться. Покушать хорошей колбаски тоже хотелось. Как когда-то говаривал один из персонажей Юрия Никулина: «Жить - хорошо, а хорошо жить - ещё лучше». Для любого человека, в том числе и еврея, вполне естественным является желание не просто жить, а жить хорошо.

Тем не менее, правда и то, что не хлебом единым жив человек. Экономическая мотивация в момент принятия судьбоносного решения, конечно же, место имела. Однако не меньше хотелось пожить в условиях настоящей демократии. Хотя, если честно, мы все не очень представляли, что это такое.

Хотелось, наконец, почувствовать себя евреем и одновременно по-настоящему равноправным гражданином. За пятьдесят лет жизни в СССР совместить эти два желания по независящим от меня причинам, к большому сожалению, так и не удалось.

Была мечта прикоснуться к судьбе своего древнего народа, и попытаться действительно стать его крупицей. О трудном и длительном процессе реализации этих надежд я ещё попытаюсь написать, а пока вернусь к сентябрьским событиям 1990 года.
 
Попрощавшись с сыном, в подавленном состоянии духа мы втроём впервые в жизни переступили порог магазина беспошлинной торговли «Duty Free». Никаких намерений что-либо купить у нас, в общем-то, не было. Весь наш наличный капитал состоял из $450.

Это всё, что мы с большим трудом смогли буквально вырвать у советской власти за наш с супругой тридцатилетний труд на её благо. Можно сказать, что ещё повезло. Если бы не помощь друзей , то мы бы вряд ли получили даже эту более чем скромную сумму.
 
Ассортимент магазинчика выглядел достаточно убого. Единственно, что привлекало внимание, так это несуразно высокие цены, проставленные исключительно в долларах. На осмотр ушло минут пятнадцать. Так ничего и не купив, мы покинули последнее в нашей жизни на географической родине торговое заведение.
 
Часа через два объявили посадку в самолёт. Я десятки, если не сотни раз совершал аналогичные процедуры. Но только однажды 5 сентября 1990 года мне довелось проделать её в составе толпы человек в триста, почти сплошь состоявшей из лиц еврейской национальности.

Никаких особых эмоций данный факт у меня не вызвал. Запомнилась только удивительная тишина, с которой поток пассажиров медленно вливался в огромный лайнер ИЛ-86. Подобное поведение такого скопления евреев показалось мне тогда противоестественным. Надо полагать, что эйфорию по поводу репатриации на историческую родину испытывали далеко не все наши попутчики.
      
Полёт до варшавского аэропорта занял чуть больше часа. Сразу после приземления  самолёт отбуксировали в укромный угол взлётного поля. Ещё до подачи трапа лайнер окружили израильские солдаты с короткоствольными «Узи». Всех пассажиров быстро и организовано перевели в расположенный рядом терминал. Выходить из него запретили. Всё здесь было отработано до мелочей. Сбои, вероятно, случались редко.

Не знаю, что чувствовали остальные участники этой операции, но лично у меня в тот момент возникло некое странное чувство. Какая-то смесь гордости и горького разочарования пополам с подспудной тревогой.

Гордость за молодых симпатичных крепких ребят с автоматами, олицетворявших для меня единственное в мире еврейское государство. С этой минуты оно брало нас под свою защиту. Нас, лишённых гражданства уже бывших советских евреев, не успевших ещё абсолютно ничего сделать для блага страны, которая так приветливо, я бы даже сказал великодушно, встречала своих блудных детей.

Но это благородное чувство тут же сменилось горестью и тревогой. Становилось как-то не по себе при мысли о том, что человечество так и не извлекло никакого урока из беспрецедентной в истории современной цивилизации трагедии, названной Холокостом.

В 1990 году исполнилось ровно сорок пять лет с того времени, когда мир узнал о жутких злодеяниях фашистских нелюдей. Немецкими нацистами и их приспешниками за шесть лет войны было удушено в газовых камерах, сожжено в крематориях, расстреляно и заживо погребено более шести миллионов европейских евреев.

Однако, к огромному сожалению, спустя почти полвека после победы над нацизмом, принципиально почти ничего не изменилось. По-прежнему в центре Европы приходиться так тщательно охранять потомков на треть уничтоженного народа лишь только потому, что они являются евреями. Во истину, история только констатирует факты и события, но никого и ничему не учит!

Впрочем, атмосфера дружеского гостеприимства, царившая в зале терминала, столы в изобилии заставленные банками кока и пепси-колы, фанты, различными булочками и бисквитами, быстро отвлекли меня от глобальных проблем еврейского народа.

Где-то уже за полночь сообщили о прибытии самолёта израильской авиакомпании «Эль-Аль». Самолёт быстро заправили, и сразу же объявили посадку. Проходила она значительно оживленнее, чем это было в Шереметьево. Народ, очутившись по внешнюю сторону железного занавеса, несмотря на бессонную ночь, повеселел и повёл себя более раскованно.

По сравнению с просторным ИЛ-86 салоны «Боинга» оказались узкими и тесными. Зато симпатичные молоденькие стюардессы были такими приветливыми и доброжелательными, что никакого дискомфорта мы не почувствовали. Супруга и дочь с огромным облегчением сбросили с себя, наконец, зимние одежды и совершенно обессиленными плюхнулись на сидения.

 Сказалось огромное нервное напряжение двух последних бессонных суток.
Меня тоже быстро сморила усталость. Заснул, кажется, ещё до взлета. Так в состоянии глубокого сна я пересёк пол Европы и совершил свою алию. Что на русский переводится как восхождение. Или проще – репатриация. Проснулся, а вернее был разбужен, уже в небесах над Святой Землёй. Можно сказать на исторической родине. Самолет шёл на посадку в Тель-Авивский аэропорт имени Бэн Гуриона, и нам предложили пристегнуть ремни.