Цвет ки

Триполярные, солоноватые брызги освежали лицо капитана, в небе виделась рваная рана облаков, сквозь которые, как ириска, сияла луна.

Капитан потер пальцем ключицу, частицы замыкающие триединство пространства под его бригом, изумительно мягко въедались в скорлупу днища, которое могло бы служить неплохой пищей для обезвоженного пребывания где-нибудь в каверне плотины.

Эх, двинуть бы на двадцать два градуса влево, смекнул капитан, для того чтобы девы, сидящие бок о бок с маневрами молодости и реверансами в ее средоточие, могли услышать рассказы о всенощных кракенах и прочих трюллюалях, которые в миниатюре повторяли бинеале натуралистов, из года в год пополняющих кладовые квакеров, привыкших к снежнинкам среди густых и хвойных, но мечтающих о каплях соли, точно также как капитаны, пресытившись ночным безмолвием, хотят ощутить что-то менее надежное, чем доверие кораблю, а точнее, чужую, и меж тем свою – волю, по дороге домой мягко покачивающую и приближающую травы, растущие за бордюром,ощущение оных через третью шкуру, чувство смещения вправо, в присутствие равной тебе по духу и нравам причастия к тандему колониальных, и вместе с тем милых сердцу кораллов, скелеты которых, будучи взятые в периоде извести, крошились армадами о сверхдлинные доски парусных гекатонхейров, задолго до того, как мейхеймы металлов сокрушили деллюзии пальмового вора и нихристи, которые, в сущности, каждый, если верить легенде, год, противостояли всеми своими тщедушными силами в грот швартованию, недалеко от мыса, да и то лишь по причине того, что тот был не виден, а вора, из благородного, нежного носителя мяса, нарекли корабельной крысой, да и то бегущей в обратную сторону от морских рассказов, прочь от финала, прочь к от коробов скорби, шелестящих и манящих, словно финвал, далекий и слишком высокий для норки крысиного детства, рефрейминга объективной тупой жестокости в благородное самоедство, да и то, что причинностью оказалась вовсе не материя, а сверхмассивное черное нечто, спрессовавшее головы тех, кто мечтал о мистериях, в четырехмачтовое подобие зверства, а если пяти, то жалеть остается лишь о том, что его лапки не могут причинить бедствий, размыкая тоннели, срезая траншеи, что уже не увидеть ему, как комятся их шеи сознанием времени, и тем, что ноги его попирались отсутствием сапсалютной жести, что не носил ни один из них столь долго, чтобы говорить на равных с тем, кто прощает им все, лишь взяв верх.