Киплинг - Нет числа его ипостасям!

Хоронили по-государственному.
Флаг Британии осенял останки «пропагандиста счастья быть колонизатором», как его называли советские учебники, газеты, университетские профессора и преподаватели, журналисты, вообще люди с любой трибуны, - опять же советской, само собой разумеется.

А тут, в центре Лондона, возглавляли скорбную процессию к Уголку поэтов Вестминстерского аббатства премьер-министр Стенли Болдуин и будущий фельдмаршал в уже почти полыхавшей (на дворе 1936-й!) Второй мировой, Бернард Лоуи Монтгомери. Солдат отдавал последние почести человеку, как никто понимавшему будни «службы Королеве»:

День - ночь - день - ночь - мы идем по Африке,
День - ночь - день - ночь - всё по той же Африке.
(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог.)

Без сомненья, нес бы гроб Нобелевского лауреата и почетного члена Оксфордского, Кембриджского, Эдинбургского и других того же ранга университетов старинный его друг, английский король Георг V. Но был он тяжко болен и скончался через два дня...

Зато презрительно отвергли участие в траурной церемонии все литераторы Британии, все люди ее искусства. Сделала свое дело грубая пропаганда, без ограничений финансировавшаяся «страной пролетариев всех стран», - про покойника в стране, где стоял его дом, высказывались не иначе как о «поэте казармы», «литературном хулигане» и, конечно же, «барде империи», а коли угодно, «певце Её Величества»:

Кто не знает вдовы из Виндзора,
    Коронованной старой Вдовы?..
На крупах коней Вдовьи клейма,
    Вдовий герб на аптечке любой.
Строгий Вдовий указ, словно вихрь, гонит нас
    На парад, на ученья, и в бой...
Так выпьем за Вдовье здоровье,
    За пушки и боезапас,
За людей и коней, сколько есть их у ней,
    У Вдовы, опекающей нас...
    
Итак, окончил свой путь литератор, которого назвал гением  в 1890 году  другой гений английской литературы, Оскар Уайльд.

                *   *   *

Не ведаю, как другие, а я Киплинга знал нивесть с каких лет, и долго, долго был убежден, что это детский писатель.
 
Маугли, Багира, Каа, Акела, Шер-Хан и Бандар-логи и безымянная белая кобра, хранительница клада, - они сейчас, через семьдесят с лишним лет, объемно, житейски реально передо мной, будто я читаю поражающие воображение сказочные истории, распахнувшие мне горизонты обыкновенной, сельской, не дворцовой, захватывающе интересной Индии:

...Привет! Охоты доброй всем,
Кто Джунглей чтит закон!

Много позже я узнал его стихи «для взрослых», а с романами, за которые он получил Нобелевскую (не за стихи, нет!..), так и не удалось познакомиться Ибо жил я в «лагере социализма»... Только с переездом на Запад и входе в Интернет стал Киплинг так же близок, как российские классики и советские барды:

В Вечности тоска, ох, влипли как, -
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом космическая тьма, -

пели «космические негодяи» Высоцкого, а мне стало интересно: почему именно Киплинга? С песни этой для меня всё и началось, точнее, не с песни - с баллады!
 
Балладный жанр древен, это только в пятнадцатом веке сложился канон поэтической баллады (до того она была просто песня, под которую приплясывали): три строфы, каждая обычно из восьми или десяти строк. Так писал и пел великий Франсуа Вийон. Разнообразие его баллад поражает, но искусные переводчики, и в первую очередь Илья Эренбург, умели справляться с трудностями переложения звучаний старофранцузских слов на современные русские. Но строгие каноны существовали недолго, каких-нибудь триста лет, даже меньше.
 
Киплинг стал всемирно знаменит своими балладами.  Ну, а проза, - роман «Ким», например, индийской критикой был назван «самым лучшим романом об Индии на английском языке».

                *   *   *

Его, подобное ракете, появление в строгой литературной среде викторианской эпохи было им же предсказано в возрасте шести лет, когда он бежал по английской улице с криком: «Все прочь с дороги, сердитый Редди идет!», - он, Редьярд Киплинг, всего пару часов назад был привезен из Индии, где родился, к своим английским родственникам, и своей необузданнностью испортил отношения с ними сразу и навсегда.

Одно только название первой поэтической книги было вызовом: «Казарменные баллады».  Казарменные!.. Каково? Да и посвящение: не даме сердца, как поэтам искони подобало, а всего лишь... кому бы вы думали? - Т. А.!

То есть рядовому пехоты, привычно именовавшемуся так с легкой фельдмаршальской руки герцога Веллингтона, главнокомандующего в последней антинаполеоновской войне, - Томми Аткинсу:

Хотел я глотку промочить, гляжу - трактир открыт.
«Мы не пускаем солдатню», - хозяин говорит.
Девиц у стойки не унять: потеха хоть куда!
Я восвояси повернул и плюнул со стыда;
«Эй, Томми, так тебя и сяк, ступай и не маячь!»
Но: «Мистер Аткинс, просим Вас!», - когда зовет трубач.
Когда зовет трубач, друзья, когда зовет трубач,
Да, «Мистер Аткинс, просим Вас!», когда зовет трубач!

А первое, открывающее сборник стихов (написанных на просто неприличном в порядочном обществе солдатско-матросском жаргоне!), - это программное стихотворение было вообще нивесть о чем:

Будет вздернут Денни Дивер ранним утром, на заре,
Похоронный марш играют, полк построился в каре,
С плеч у Денни рвут нашивки - на казарменном дворе
Будет вздернут Денни Дивер рано утром.

Вот такая, вместо привычных для иного штатского подвигов во славу Вдовы, солдатская стезя...

Но и вообще любовь поэта к Вдове, как он довольно фамильярно именовал королеву, была любовью странной, если не сказать больше, и стихотворение сопровождалось весьма язвительными авторскими примечаниями в скобках:

Кто не знает вдовы из Виндзора,
    Коронованной старой Вдовы?
Флот у ней на волне, миллионы в казне,
    Грош из них получаете вы
    (Сброд мой милый! Наемные львы!).
На крупах коней Вдовьи клейма,
    Вдовий герб на аптечке любой.
Строгий Вдовий указ, словно вихрь, гонит нас
    На парад, на ученья, и в бой
    (Сброд мой милый! На бойню, не в бой!).
Так выпьем за Вдовье здоровье,
    За пушки и боезапас,
За людей и коней, сколько есть их у ней,
    У Вдовы, опекающей нас
    (Сброд мой милый! Скликающей нас!)!

И так до самого конца: любовь любовью, но и сарказм - сарказмом...
 
Говорят, когда Ее Величеству доложили насчет этих странных виршей, лицо монархини омрачилось недоумением. Впрочем, немилостей не воспоследовало... Демократия, однако... И Хабеас Корпус Акт.
 
А имя непривычное, необычное, редчайшее: Редьярд... Именно так Джон Локвуд Киплинг и Алиса Макдональд увековечили свое знакомство на весеннем пикнике у озера близ Бирмингема. Редьярдом называлась и деревенька, ставшая им пристанищем на четыре года перед отъездом в Индию.

Судачили: отец - художник и скульптор, ректор и профессор Бомбейской школы искусств, куратор Центрального музея индийской культуры в Лахоре; эссе и очерки матери печатаются в местных газетах; а сын не стесняется вставлять в свои вирши неприличные выражения, достойные лишь казармы: «... я в хлябь с полуюта плевал...»... «Плевал»!  Порядочный человек такое не то что сказать - подумать не отважится! Или вот в другом стихе, хотите верьте, хотите нет, «художественно изображает»:

Гиенам лишь бы чего пожрать,
     Но знают они прекрасно -
Свежего мяса без бою не взять,
    А с падалью безопасно.

Падаль - это Томми Аткинсы, павшие за честь Королевы!.. Скандал, сплошной скандал!.. И мало ли что Эндрю Лэнг, влиятельный литературный критик, объявляет: «Родился гений». Мы, истинные викторианцы, иное думаем...
 
Дерзкий виршеслагатель появился на свет на берегу Аравийского моря, в громадине портового Бомбея, городе-«наследнике индийских королей». Уроженец колоний, как аттестовал Киплинг себя и других:

Мы выпили за Королеву, -
...при свете утренних звёзд
За нас, уроженцев колоний,
Наш главный, последний тост!

Англию он назвал «самой замечательной заграницей». Потому что, по словам Евгения Витковского, «его родиной была Британская империя».
Близорукость поэта спасла английскую и мировую литературу от гибели ее замечательного сына. В Девонском офицерском училище вначале как-то не обратили внимания, что Редьярду нужны очки. А когда обратили, карьера профессионального военного закрылась для него навсегда. И в университет он не попал: диплом об армейской подготовке вовсе не давал права поступить в Оксфорд или Кембридж...
 
Так что мы довольно скоро видим Редьярда в индийском Лахоре, где отец устроил его помощником редактора местной «Гражданской и военной газеты». Среди читателей известность нового сотрудника была сначала прозаической: репортажи, интервью, светская хроника... Мало-помалу появлялись и рассказы - «Простые рассказы с гор»  стало названием второй книги прозаика Киплинга.

А с первой стихотворной читающая публика познакомилась в 1886 году: «Departmental Dittis and other Poems», о правильном переводе названия которой идут бесконечные споры.
Потому что если согласиться с крайне распространенной калькой «Департаментские песенки...», то ассоциативная музыка русского языка, быта и истории сразу демонстрирует в воображении (без всякого к тому основания) Петербург времен горько рыдающего Акакия Акакиевича Башмачкина.

Так что, по мнению  Василия Бетаки, знатока творчества Киплинга и переводчика его стихов, куда правильнее писать «Штабные песенки...», - хотя ни один англо-русский словарь такого значения слова department не содержит, а русский «штаб» переводится на английский только как staff. Но, увы, избавив от холодного Петербурга, «штабной» ассоциативный ряд заводит нас в места, атмосферно весьма далекие от круга знакомств и интересов армейского корреспондента Киплинга.

Неразрешимо-крошечная проблема перевода одного-единственного слова! А ведь мы столкнемся с куда более сложными, принципиально важными и даже печальными проблемами этого вида искусства...
 
Взять хотя бы бесконечно цитированную и сделавшую Киплинга во всем мире знаменитостью первой величины «Балладу о Востоке и Западе», начало которой звучит так:

Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
But there is neither East nor West, Border, not Breed, nor Birth,
When two strong men stand face to face, though they come from the ends of the earth!

Русскоязычный перевод Е. Полонской настолько распространен, что может считаться общепринятым:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут,
Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный Господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет,-- что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

Против «с места они не сойдут» Бетаки ставит вопросительный знак: «места» в подлиннике нет. Однако, что еще серьезнее, нет и «родины», вызывающей у русского, особенно советского, читателя отрицательный по смыслу ассоциативный ряд, опрокинутый на автора стихотворения: в балладу привнесен такой смысл, о котором Киплинг не помышлял. Поэтому Бетаки в предисловии к выпущенному им двухтомнику «Редьярд Киплинг: две книги стихов» язвительно отмечает: «...те из советских деятелей, кто приводили это русское четверостишие целиком, вешали на поэта кличку «космополит», а те, кто помнили только первые две строчки, - кличку «расист и ницшеанец» (на это предисловие «Редьярд Киплинг и русская поэзия ХХ века» мы еще не раз сошлемся). 
 
А что же у Киплинга есть? Есть border - граница. И пафосу стиха соответствует совсем иной ассоциативный ряд, поэтому В.Бетаки предлагает свой вариант:

Запад есть Запад, Восток есть Восток - им не сойтись никогда
До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!
Но ни Запада нет, ни Востока, ни стран, ни границ, ни рас,
Если двое  сильных лицом к лицу встретятся в некий час!

Но получается (ах, как мучительна проблема перевода!), что, восстановив точность подлинника в одном месте, новый перевод сделал куда более слабыми две первые строки, столь чеканные у Полонской. Исчез «край земли», важный для английского поэта, как, впрочем, и для русского читателя, который этот «край» представляет в своем воображении очень ощутимо. Кроме того, Бетаки вместо убранного им привнесения Полонской ввел собственное привнесение: довольно странный «некий час»... Так что переводу В.Бетаки вряд ли грозит широчайшая известность, свойственная переводу Е. Полонской...

Вообще, если говорить о переводах, особенно поэтических, полезно помнить мысли замечательного испанского философа и литературоведа Ортеги-и-Гассета: «...язык не только речь, выражение,  но одновременно неумолимое отречение, необходимость молчать, умалчивать!...Мы в корне не поймем того поразительного явления, каким является язык, если сначала не признаем, что речь состоит прежде всего из умолчаний... И каждый язык - это особое уравнение между обнаружением и умолчанием. Каждый народ умалчивает одно, чтобы суметь сказать другое. Потому что всё сказать невозможно».

Именно эта трудность - дать адекватные соотношения между словами и умолчаниями каждой из фраз, переводимой и переведенной, - и есть причина несоответствий, которые мы только что видели.

Еще более интересна и трагична история двух вариантов знаменитой «Пыли», которой Киплинг откликнулся на Вторую англо-бурскую войну (Первая прошла мимо его поэтического внимания), - войну, которую считал безнадежно проигранной.

Именно с «Пыли» начался наш рассказ о его поэзии, и чтобы понять причины и следствия упомянутой истории, займемся немного событиями XIX века, когда Британия в 1833 году отменила во всех своих колониях рабство. В том числе и в Капской колонии на юге Африки, где сейчас ЮАР. Там жили потомки голландцев, буры, сельское хозяйство которых держалось на рабском труде чернокожих... Рабовладельцы попали в отчаянное положение, примерно как русские помещики после отмены крепостного права. Но, в отличие от славян, которым деваться было некуда, буры целыми семьями побежали за пограничную реку Оранжевую и на другом берегу устроили Оранжевое свободное государство, рабовладельческое, понятно. Бежали буры и через другую пограничную реку - Вааль, соответственно устроив на том берегу Южно-Африканскую республику, более известную как Трансвааль - то есть «За Ваалем».

На падение численности жителей Капской колонии британские колонизаторы не реагировали, пока в Оранжевом государстве в конце 1860-х годов не вспыхнула «алмазная лихорадка»! Хладнокровие бриттов вмиг испарилось, на аппетитные алмазонесущие территории тут же была наложена имперская длань, чем занимались красномундирные Томми Аткинсы. Аппетит приходит во время еды - Капская колония в 1887 году присвоила и Трансвааль. Всё было бы тихо, не вздумай президент Колонии взыскать с возвращенных в «материнское лоно» буров-трансваальцев налоги за двадцать лет, прошедшие с начала их бегства из Колонии.
 
И буры восстали. За какие-нибудь две недели все британские гарнизоны Трансвааля оказались в осаде. Положение красномундирных солдат, так красиво смотревшихся на парадах, стало вмиг трагичным: они оказались парадными мишенями для любого бура, пусть даже впервые взявшего в руки винтовку. А таких среди буров не было: оружием владели и женщины, и дети в их незаметной серой крестьянской одежде...

Через год и три месяца сражений (они обогатили словарь понятиями: «снайпер», «тактика выжженной замли», «концлагерь») британцы попросили пощады и получили ее. А трансваальские буры обрели независимость, точнее, право на самоуправление - под строгим контролем Лондона. Из-за этой строгости и взорвался через восемь лет «избирательный конфликт»: президент Трансвааля П.Крюгер отказал в избирательных правах уитлендерам, пришельцам из Англии (которым въезд в страну не был закрыт).

Началась Вторая война, в которой буры и уитлендеры показали британцам, что те, проиграв первую, ничему не научились. Вот именно: Лондон пытался победить не умением, а числом, выставив против 20 тысяч солдат-буров 250 тысяч пехотинцев и артиллеристов. Пусть не красномундирные, но всё равно плотно сомкнутые колонны англичан были отличной «парадной мишенью» - теперь уже для скорострельной артиллерии противника. Правда, постепенно фронтовые схватки перешли в стадию партизанской войны, - чуть где-то буры-партизаны нападали на английский гарнизон, туда спешно маршировали пехотные батальоны: вот про них-то и написал Киплинг в 1914 году:

День - ночь - день - ночь - мы идем по Африке,
День - ночь - день - ночь - всё по той же Африке.
(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог.)
Четвертая строчка по-английски была такой:

     There's no discharge in the war!

Ада Оношкович-Яцына, ученица Гумилева и Лозинского, в семинаре которых она занималась, замечательно, просто гениально ощущавшая атмосферу поэзии Киплинга, перевела в 1922 году эту строчку так:

     Нет сражений на войне!

Потому что она хорошо знала историю англо-бурских войн, знала, что в этой второй, тоже проигранной, войне не было сражений, а тянулись одни бесконечные переходы-маршировки. Но она умерла в 1935 году. И год спустя, как сообщает Юля Беломлинская, ее муж, третьестепенный поэт Геннадий Фиш, плохо, судя по всему, знавший и английский, и историю войн англичан с бурами, «исправил» корявую и непонятную, по его мнению, строчку на слова:

    Отпуска (?!) нет на войне.

(Он не только «исправлял»: поставил свое имя рядом с именем не способной возразить покойной поэтессы под балладой "Мери Глостер": «Перевод А.Оношкович-Яцыны и Г.Фиша»...)
Действительно, в словарях discharge как отпуск стоит вторым значением, но первым - все-таки выстрел!  То есть, «выпуск пули из ствола», и ни о каком отпуске (да и что это такое для солдата?!) поэт Киплинг не помышлял, ибо не в отсутствии «отпусков» или «увольнений от сражений»  заключалось проклятье описанных им марш-бросков, - а как раз в отсутствии стычек с противником, отсутствии выстрелов, своих и чужих: знай себе, маршируй до потери сознания...

Но Г.Фиш был свято убежден, что «грамотно», в отличие от Ады, переиначил важную строку баллады: ему были недоступны умолчания, о которых говорит Ортега-и-Гассет и которые точно понимала и чувствовала Ада. Исправило вопиющее искажение лишь издательство РИПОЛ-классик в своей книге 1998 года.
К сожалению, искаженная строка продолжает появляться в разного рода изданиях и при цитировании «Пыли»... (И как мы дальше увидим, искаженнная строка в новых обстоятельствах, через почти полвека, стала - о, парадокс литературы! - именно той строкой, которая была нужна солдатам и которую «брали за свою»... )
Не будучи сколько-нибудь серьезным переводчиком, я скромно позволю себе предложить такой, несколько более «разъясняющий», что ли, вариант:

   И выстрелов нету на странной войне!..

Но вернемся к Киплингу,  к его патриотическим стихам, хотя Империя в то время уже вступила на склон распада. По ничтожным признакам ощущал Поэт неладное, но не поддавался отчаянию:

Лотосам не закрыться, пернатым не взвиться впредь,
Восточный ветер заставит за Англию умереть
Женщин, мужчин, матерей, детей, купцов и бродяг, -
На костях англичан воздвигнутый, реет Английский Флаг.

Что такое Английский Флаг? Решайся, не подведи -
Не страшна океанская ширь,
Если Юнион Джек впереди!

Герберт Уэллс писал о Киплинге: он «открыл нам мир всяческих механизмов и самых разных, совсем не поэтичных вещей, мир инженеров и сержантов... Он радовался людской силе, упивался красками и запахами огромной Империи. Он... вколотил в головы звонкие и нестираемые строки, ... расцветил наш простой бытовой язык и заставил многих подражать себе».

Но не только.

Название статьи, которую вы читаете, - констатация того факта, что мир героев прозы и поэзии, особенно поэзии Киплинга бесконечен. И все они говорят от первого лица, от себя, не нуждаясь в каком-то посреднике, - солдат, матрос, артиллерист, рядовой морской пехоты и отставной строевик с его жалким шиллингом в день пенсиона, - и тут же туземная девчонка, тоскующая о своем Томми Аткинсе, уехавшем в Англию возлюбленном, и зовущая его назад в Мандалай (только вслушайтесь в эти магнетизирующие звуки: Ман-да-лай!..), да он и вернется, потому что отравленный Востоком человек не может жить в западном мире... И банджо может у Киплинга заговорить, рассказать о себе и своих слушателях, а то и гиена поведает кое-что отвратительное, но в жизни человеку и это надо знать.  И во всех своих героев перевоплощался Поэт.

А сделавший сам себя основатель громадной фирмы скажет читателю, что лишь бесконечный труд, а не аристократическая салонная болтовня делает из юношей - мужчин:

Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.   

Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
И вот я, сэр Антони Глостер, умираю - баронет!..

...Эта мощная, как жизнь героя, баллада «Мери Глостер», которую глотаешь единым духом, заканчивается аккордом поистине Баховской силы: сэр Антони приказывает похоронить себя там, где в море - «долготы сто восемнадцать и ровно три широты» -  могила его жены Мери (которая своей волей и талантом организатора сделала своего Антони сэром...), затопив там первый свой пароход, названный ее именем и ждавший несколько лет на стоянке своего часа: 

...Плывет сэр Атони Глостер - вымпела на ветру летят,-
Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
Он создал себя и мильоны, но это всё суета,
И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!

Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!...
Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна...
В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
Врывается в люки.. Всё выше... Переборка сдала!
Слышишь? Всё затопило, от носа и до кормы.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

Философия Киплинга была философией человека, желавшего добра тем людям, которых его Империя заставила подчиниться правилам игры, по ее убеждению прочно истинным:

Несите бремя Белых
Среди племен чужих -
Сынов своих отправьте
Служить во благо их;
Без устали работать
Для страждущих людей -
Наполовину бесов,
Настолько же детей.
........................
Неси же бремя Белых -
Не гнись перед людьми,
А крики о свободе -
Лишь слабость, черт возьми.
.........................
Неси же бремя Белых -
И скопишь с юных лет
Венок дешевых лавров,
Скупых похвал букет.

За эти стихи его особенно ненавидели апологеты и чиновники другой империи - СССР, вступившей на свой путь возвеличивания и отправки Белых в сибирские, азиатские и кавказские регионы и для усмирения, и для порабощения, и для пребывания в «зоне».

О Белых которой как-то выразился Киплинг весьма непарламентарно: «...Всякий русский - милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело».

Но, вопреки всему, стихи Киплинга оказали глубочайшее влияние на творчество поэтов этой новой Империи.
 
Не поэтов дворянско-аристократического Серебряного века, которые Киплинга просто не заметили, а именно на поэтов Революции: Тихонова с его «Балладой о гвоздях», поэтическими сборниками «Орда» и «Брага», Багрицкого с его «Контрабандистами» и «Разговором с комсомольцем Дементьевым»...

Некоторые относят к последователям Киплинга  музу Гумилева с его «Капитанами», «изведавшими мальстремы и мель.../Отряхая ударами трости / Клочья пены с высоких ботфорт»...  Но  о Гумилеве надо еще поразмыслить: ведь «Капитаны» – четырехчастная вещь, и если первая часть, которую обычно цитируют,  вместе с третьей и четвертой выглядят «почти-киплинговскими», то часть вторая смотрится весьма «из другой оперы»... И куда более сильные аллюзии со стихами Киплинга навевают строки гумилевского «Паломника» или, скорее, «Родоса»:

       Наше бремя – тяжелое бремя:
       Труд зловещий дала нам судьба,
       Чтоб прославить на краткое время,
       Нет, не нас, - только наши гроба.

      Нам брести в смертоносных равнинах,
      Чтоб узнать, где родилась река,
      На тяжелых и гулких машинах
      Грозовые пронзать облака...

да и знаменитый «Сонет»:

      Я, верно, болен: на сердце туман,
      Мне скучно всё, и люди, и рассказы...
      Мне снятся королевские алмазы
      И весь в крови широкий ятаган... 
.........................................
       Молчу, томлюсь, и отступают стены
       Вот океан весь в клочьях белой пены,
       Закатным солнцем залитый гранит,
      И город с голубыми куполами,
      С цветущими, жасминными садами.
      Мы дрались там... Ах да! Я был убит.

Критики и биографы Гумилева, впрочем, полагали и полагают, что книги «Жемчуга» (1910 г.) и особенно «Колчан» (1916) «киплинговские» по тематике некоторых стихотворений и ритмике. Однако в составленном  А. Бутузовой-Зюзиной перечне авторов, переведенных им для основанного Горьким издательства «Всемирная литература» (Вольтер, Лонгфелло, Гейне, Броунинг, Байрон, Гриффин,  Леопарди, Мореас, Эредиа, Рембо, де Лилль, Соути, Роллан и другие), Киплинга нет, хотя в то время (1919 г.) никаких запретов на эту фамилию не налагалось.

И закрадывается сомнение: таким ли уж серьезным было киплинговское влияние в «Жемчугах» и «Колчане»?..

Переводил (пересказывал с подстрочника - английского он не знал) или сочинял нечто «киплингоподобное» знаменитый впоследствии Константин Симонов:

Всю жизнь любил он рисовать войну.
Беззвездной ночью, наскочив на мину,
Он вместе с кораблем пошел ко дну,
Не написав последнюю картину...
...................................
Никак не можем примириться с тем,
Что люди умирают не в постели,
Что гибнут вдруг, не дописав поэм,
Не долечив, не долетев до цели,-
Как будто есть последние дела,
Как будто можно, кончив все заботы,
В кругу семьи усесться у стола
И отдыхать под старость от работы.

По мнению В.Бетаки, под влиянием Киплинга был «...более, чем многие поэты своего поколения, Александр Галич», который говорил, что без Киплинга не смог бы написать балладу «Королева материка»:

Когда затихает к утру пурга
И тайга сопит как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это немалый срок,
И спят зека как в последний раз -
Натянул бушлат - и пока,
И вохровцы спят как в последний раз -
Научились спать у зека...

И Окуджава с его моряками и особенно с господами юнкерами, которые были таковыми вчера, а сегодня все стали офицерами, тоже вышел из Киплинга, и уж, конечно, Высоцкий, которого можно цитировать до бесконечности, что позволяет В.Бетаки заключить свое исследование о Киплинге и русской поэзии ХХ века словами: «...Русская поэзия нашего времени и уж, по крайней мере, весьма пестрая поэзия всего советского периода, бесспорно, должна быть благодарна Редьярду Киплингу».

Но, пожалуй, самое интересное и малоизвестное влияние Киплинга, да нет, не влияние, - полное заимствование (!) произошло в самом начале Отечественной войны, по словам поэта Евгения Аграновича:

«В нашей роте были почти все мальчики Литинститута. Я - рядовой, зато запевала. А что петь? «Если завтра война»? «Громя огнем, сверкая блеском стали»? Фронт катился к Москве. Закидательско-бодряцкие слова звучали как издевательство. На марше крутились в голове стихи Киплинга:

 Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог...
 Отпуска нет на войне!

Я и не заметил, как из топота роты и хриплого дыхания сложилась мелодия. Стал напевать, соседи помогают. Стихи многие знали, а напев примитивно простейший, но по настроению в тон попал...»

Позже Агранович сочинил несколько куплетов «под Киплинга»:
 
    Весь май приказ: шире шаг и с марше в бой!
    Но дразнит нас близкий дым передовой,
    Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог...
    Отпуска нет на войне!
    Только пыль...

Так «неверное», заклейменное исправление получило у русскоязычных людей широчайшие права гражданства: сказались совсем иные умолчания, нежели имел в виду Киплинг.



Вдогонку статье...
Отправил Демидов Вячеслав
Когда пишешь, всё время держишь себя за фалды, чтобы не перебрать объема.
 
Поэтому в рассуждениях о проблеме перевода не попали следующие важные моменты:
 
1. Стихотворение "Пыль" называется в оригинале Boots - "Сапоги", и первая строфа выглядит так:
 
We're foot - slog - slog - slog - sloggin' over Africa - 
Foot - foot - foot - foot - sloggin' over Africa - 
(Boots - boots - boots - boots - movin' up an' down again!)
There's no discharge in the war!
 
Слово slog имеет четыре значения: сильный удар; тяжелая, утомительная работа; сильно ударять; упорно работать,- вот первая невероятная трудность для переводчика.
 
А "...boots - movin' up an' down again" значит, что перед глазами солдата мельтешат сапоги впереди идущего - то вверх, то вниз.
 
Так что теперь вы вполне оцените фантастическую смелость Ады Оношкович-Яцыны и как переводчицы, и как человека: отказавшись от почти всех ключевых слов автора, она заместила их иными словами ТОЙ ЖЕ силы! Насколько знаю, все попытки перевода этого стихотворения, сделанные другими авторами, ни к чему не привели. 
 
2. Мало процитирована "Баллада о Востоке и Западе" в переводе Е.Полонской, - тоже классика переводческого мастерства и богатства словарного запаса.
 
3. К вопросу об умолчаниях не процитирован написанный примерно 1968 году философский сонет покойного Леонида Аронзона, которого по силе поэтики многие сравнивают с Бродским:
 
Есть между всем молчание. Одно.
Молчание одно, другое, третье.
Полно молчаний, каждое оно -
есть материал для стихотворной сети.
 
А слово - нить. Его в иглу проденьте
и словонитью сделайте окно - 
молчание теперь обрамлено,
оно - ячейка невода в сонете.
 
Чем более ячейка, тем крупней
размер души, запутавшейся в ней.
Любой улов обильный будет мельче,
 
чем у ловца,посмеющего сметь
гигантскую связать такую сеть,
в которой бы была одна ячейка!
 
"Посмеющего сметь" - каково, а?!
 
И, конечно, еще многое-многое следовало бы написать по теме - о стихах Киплинга.
 
С приветом всем читателям,
Вячеслав Демидов