Река Тапсуй. Глава вторая

          Всё. Хватит, надоело! – Так заявил я в клубе по поводу спортивного похода в 1982 году, предлагая каждому из нашей троицы высказаться по этому поводу. Дело в том, что мы в течение десяти лет, начиная с 1971 года, совершали ежегодно спортивные походы пятой, высшей, по тому времени, категории сложности.
          Пеше-водный поход – это и каторга, и счастье. Каторга на подходах, на пешей части маршрута, пока ты тащишь невыносимо тяжелый рюкзак и, кажется, конца этому не будет. Привал ждёшь, как манну небесную, на красоты смотреть не хочется. Снял рюкзак – ноги на него поскорей надо забросить, чтобы дать им отдохнуть.
          А счастье, когда ты уже на воде, когда пошёл сплав, когда адреналин захлёстывает тебя и друзей после прохождения очередного порога. Но это, так сказать, квинтэссенция  проделанных трудов, видимая часть айсберга. А сама работа  по подготовке серьёзного, большого похода почти бесконечна и включает в себя массу  необходимых решений – 
          Выбора района путешествия, маршрута похода, финансирования, нахождения достоверных картографических материалов, подготовки группового и личного снаряжения, покупки или изготовления средства (или нескольких средств) сплава.
 А кроме этого –  питание, медицина, кино, фото, оружие, боеприпасы, удочки, спиннинги, блёсны. Продумывание аварийных сходов с маршрута, физическая, техническая, моральная подготовка группы. Исходя по весу рюкзаков – гитара "да" или "нет".
          Эта работа длится год. Как минимум. Основные вопросы, естественно, приходится решать руководителю путешествия.
 И ему же отвечать перед всеми участниками, перед их жёнами или близкими, (и перед законом) за их жизни и здоровье. А он, – руководитель, тоже человек, и он тоже в отпуске. И когда подошёл 1982 год, я честно признался в нежелании идти спортивный маршрут, да ещё и руководителем. 
          – Всё. Хватит, надоело!  Не хочу –  говорю – находясь в походе, больше говорить никому, где ставить палатку, как делать это, это, это... Давайте сделаем перерыв, давайте просто пойдём в тайгу прогуляться втроём. Найдём какой-нибудь тихий речок, подальше от людей и жилухи, сбросим на воду малый катамаран, порыбачим (это я Фролова заманиваю), поохотимся, (а это для Ольховского), бруснику, грибы пособираем. Где-нибудь между Уралом и Обью дней на десять. Молча, одни, никому ничего не надо объяснять, слава Богу, мы всё умеем…
         - Ну, чего молчите, мужики?
          Вопрос повис в воздухе, ответ на него и не мог быть  одномоментным. Фролов был в то время председателем клуба "Альтаир", профессиональным тренером - инструктором по туризму. С него был спрос  один – сколько разрядников он подготовил, «сколько людей охвачено туризмом», именно за это  деньги ему платили, да предложение было уж больно заманчивым.
         – За десять дней и тайгу не почувствуешь – заметил Ольховский. – И отпуск у меня сорок дней, где я потом буду шляться? На море мне делать нечего, если идти, то дней двадцать на маршруте. Это было уже почти согласие со стороны Володьки и Фролов задумался.
         – Жень, –  слушай, ты сейчас ничего не говори, подумай, сможешь пойти, не сможешь. Если "да", то заодно посмотри  маршрут или несколько вариантов. Учти, что эта "экспедиция" будет посвящена шестидесятилетию образования СССР.
          Последней фразой, по-моему, я Женьку добил.
          Его, как человека крайне независимого, "тошнило" от такого рода юбилеев, он  терпеть не мог обращаться куда-либо, к кому-либо, за какой-нибудь бумажкой.
          Стратегически – это была его ошибка.
          Они, эти бумажки, нам очень даже и помогали. Время было такое.
          Вот и сейчас, после его согласия пойти втроём на маршрут, я сходил к нужным людям, посоветовался и «соорудил» от имени Липецкой области бумагу, где содержалась просьба ко всем организациям, встречным и поперечным, оказывать всяческое содействие нашей  кинофотоэкспедиции в организации съёмок малых народностей Советского Севера в преддверии шестидесятилетия образования СССР.    Во так то!
          Затем я, уже как председатель Федерации спортивного туризма Липецкой области, обратился к Председателю Совета по туризму и экскурсиям вышеуказанной области. Обратился с предложением оказать необходимую помощь нашей "экспедиции", посвященной  важнейшему событию текущего года – шестидесятилетию образования СССР. 
          А именно – "выделить небольшие материальные средства  для оплаты транспортных затрат экспедиции и питания".
          И это было сделано! И напомнил я тем Фролову, что ласковый телок двух маток сосёт.
          Итак, мы решили сходить, наконец-то,  втроём в тайгу.
          Дней через пять собрались в клубе для обсуждения.
          Сразу  было оговорено, что никаких там "Монморенси", (а у Фролова был фокстерьер – Рой) не берём! Следующий вопрос – куда идём?
          – На Тапсуй – вот смотрите – и Женька ткнул пальцем в карту. – Ты помнишь, – обратился он ко мне – когда мы приезжали  выступать в Серов, я долго тамошних туристов расспрашивал, куда они ездят за ягодой и рыбой? Так вот, они шастают вдоль железки. Поезд идёт от Серова  через Ивдель и дальше до станции Приобье.
          Смотрите, вот эти станции–посёлки –  Советский, Алябьевский, Комсомольский – это всё леспромхозы. Я предлагаю так. Едем от Серова  до Комсомольского. Там ловим лесовоз и просим добросить нас до Тимкапауля*. От него  рукой подать и до Тапсуя. Вот он. – Снова его палец уперся в карту. – Отсюда вот начнём, доходим сюда и хватит. Выйдем по просеке на лесовозную дорогу, ну, а там уж как-нибудь выскочим на железку.
          Было ясно, что Фролов маршрут по Тапсую уже проработал прилично, он умел это делать по высокому классу, да и карта у нас в этот раз была хорошей. Меня смущала пара вещей, которые сразу  были озвучены для общего обсуждения.
          – Вы помните, мужики, когда мы в семьдесят третьем сплавлялись по Волье, то главные мучения начались, когда кончилась "текуха"? Когда мы вывалились с гор на Западно-Сибирскую низменность? Волья почти встала, запетляла, и нас эти меандры замучили. И здесь, Жень, ты курвиметром по карте намерил одно, а в действительности…
          – А в действительности я сильное меандрирование учёл и увеличил расстояние в пять раз, то есть будет не пятьдесят, а двести пятьдесят километров сплава – перебил меня Фролов. Ещё вопросы?
          – Многовато двести пятьдесят. Течения, скорее всего, не будет, грести придётся...
          – Закончим где захотим, а назад выберемся, не впервой. Мы, все трое засмеялись, вспоминая наши выходы с маршрутов. В 73 году – четырнадцать дней, в 76 –  двенадцать. Был у меня ещё вопрос, но я промолчал.
          Подошла наша любимая пора – конец августа, начало сентября. Через трое суток после выезда из Москвы мы высадились на станции. Было утро, около десяти часов по-местному, не жарко, облачно с прояснениями, следуя терминологии Гидромета. Сразу же на станции узнали, что в тайгу никого не пускают – или кто-то сбежал из окрестных лагерей, или пожары, точно неизвестно, но водителям лесовозов под угрозой увольнения приказано ни своих, ни бичей, ни грибников и ягодников, а уж тем более туристов, в машины не сажать.
          Это была неплохая новость, которая меня очень вдохновила. Я показал удивлённому Фролову БУМАГУ, которую "состряпал" в Липецке и мы пошли в контору леспромхоза к директору. По дороге мы, понятное дело, решили, что слово "турист" будем употреблять  только в ругательном смысле, а лучше не употреблять вовсе. Как я и думал, благодаря ПРАВИЛЬНОЙ БУМАГЕ, мы были встречены более чем хорошо. Помогла и неразговорчивость членов "экспедиции", и бутылка  дорогого армянского коньяка, предусмотрительно захваченная мной в дорогу и открытая в кабинете директора. В честь знакомства. 
          Через полчаса мы были посажены в кабину лесовоза, принайтовили наши рюкзаки за кабиной  и благополучно двинулись к Тимкапаулю, провожаемые вышедшим из кабинета директором.
          Лесовозная дорога в тайге – это серьёзный объект, чаще всего выполненный из аэродромных плит, а съезды к делянкам в обе стороны от основной дороги обычно выкладываются плитами только там, где машина по грунту не пройдёт. КРАЗ шёл на приличной скорости, на задней стенке кабины висела мелкашка. Увидя наши вопросительные взгляды, водитель пояснил, что из тайги на дорогу часто вылетают глухари поклевать мелкие камушки. Проехав с полчаса, увидели взлетающую с дороги ворону.
          – Во, глухарь полетел – пошутил кто-то из нас.
          – Ага, ОРСовский – мгновенно отреагировал на нашу шутку водитель, сразу дав оценку качеству пищи в столовых ОРСа.** – Мне-то здесь направо, но директор приказал вас довести до Тимкапауля.
         Мы поблагодарили шофера, попросили передать ещё раз  наше «спасибо» директору и тормознули его километрах в пяти от Тимкапауля, прямо на берегу Тапсуя. Как только водитель отъехал, быстро собрали катамаран, спустив на воду, загрузили на него рюкзаки и, пройдя по Тапсую километров восемь-десять, нашли отличное место для стоянки.
         Всё было, как я мечтал – работали молча, споро, умело. Минут через сорок лагерь был разбит, пылал небольшой, но уютный костёр, а мы уже сидели за первой трапезой в тайге. С началом!

 Пауль* – по-мансийски, деревня, постоянное стойбище. Тимкапауль – Тимкина деревня.
 ОРС** – отдел рабочего снабжения.

         Наше счастье продолжалось буквально пару  дней. Более неинтересной реки у нас не было. Ещё в городе меня смущало одно обстоятельство, я постеснялся высказать его вслух, при обсуждении маршрута, чтобы не казаться  самым умным, а теперь это стеснение приходится расхлёбывать. К кому у меня теперь могут быть претензии? К  себе!  Надо молчать и работать.
         Тапсуй не течёт с Уральского хребта в сторону Оби. Он течёт с юга на север, вдоль хребта до впадения в реку Волья. Волья же, и до, и после впадения в неё Тапсуя, течёт в широтном направлении, скатываясь с Урала, то есть с запада на восток. По ней мы сплавлялись в 1973 году, благодаря карте, скопированной в тайге у Толи Бойченко. И то, вывалившись с гор на Западно-Сибирскую низменность, она сильно петляет и течёт крайне медленно. Тогда, в 1973 году, мы прошли Волью полностью, от истоков  до впадения её в Северную Сосьву.
         Тапсуй, который нами был выбран в качестве маршрута из-за общего с Вольёй района путешествия, сравнения  с ней не выдерживал ни в чём. Там было, как мы позднее поняли, охотничье – рыбацкое "эльдорадо". Утки, гуси, лебеди, рябчики, глухари. Таймени по девять, десять и более кило. Щуки, размером с небольшого крокодила. Здесь – ничего. Нет, не мало рыбы (а нам втроём много и не надо), а просто ничего. В почти стоячей воде плыл осенний лист, местами густо покрывая зеркало воды. Ни уток, ни куличков, обычно вертящихся у воды или по берегам, ни  малейшего всплеска. Ничего. Только наши мерные, экономные гребки придавали этому замершему миру живость. А если молча, часами гребёшь, во время столь ожидаемого отпуска втроём, то, как сказал наш командор Фролов, необходимо включить "это говно", которое я взял с собой.
         Дело в том, что мой родной брат, хороший радиоинженер, спроектировал, достал нужные детали, изготовил и подарил мне карманный радиоприёмник с УКВ диапазоном. Это сейчас смешно, но тогда это был царский подарок. Я его тщательно проверил и в городе и вне города. Приёмник «ловил» очень прилично и был взят с собой, чтобы удивить и обрадовать друзей. Когда мы сели в лесовоз, там, на станции – он почему-то не принимал. Около Тимкапауля тоже. Это потом мы узнали, что дело не в приёмнике, а в радиолокаторах военных, находящихся неподалёку. А тогда! Что же я выслушал от обычно молчаливого Женьки! Да и Вовка, зараза, хихикал.
         – Ну, уж, включай, – попросил Фролов. – Я перестал грести, достал «это говно» и включил его. Обычно, включая приёмник надо найти волну, подстроиться, прибавить или уменьшить громкость, а здесь я просто повернул рычажок с надписью "вкл"...И было такое впечатление, что я включил не приёмник, а магнитофон, причём точно зная, где нужная песня. Раздались вступительные аккорды гитары, и с самого начала, абсолютно чисто зазвучало: "У геркулесовых столбов лежит моя дорога". Мы молчали, пораженные и тем, что приёмник работает, и услышанным. Как будто я знал, что сейчас включу - и запоёт Городницкий. Женька, обычно ненавидящий всякую музыку на природе, кроме гитары, просил приёмник не выключать, а когда тот не "ловил", мы уже понимали – не его вина, заработает снова.
         На пятый день пути, остановившись для обеда, наткнулись на гарь с неплохой полянкой, образовавшейся после пожара. На ней уже обильно рос молодой сосняк, а под ним были грибы и брусничник. Грибы сразу же пошли в дело, а пока варился грибной супешник, мы, ползая по земле, собирали бруснику. Поели и вновь за ягоду. Потихонечку каждый набрал по восьми литровой полиэтиленовой баклажке. Эти герметичные баклажки мы давно использовали под сыпучие продукты на сплавах. А теперь, при быстром "уходе" этих продуктов, мы пересыпали остатки по мешочкам, а баклажки пустили в дело. Дело шло к вечеру, здесь и заночевали.
         Надо сказать, что продукты мы брали на пол маршрута, на десять дней, причём мясного очень мало, считая, что и поймаем и добудем. Взяли прекрасный, огромный кусок очень хорошего, домашнего сала, с мясными прожилками, сырокопчёную, высшего качества колбасу, дорогого, твёрдого сыра. Остальная провизия, как обычно – крупы, макарошки, сахар и чай без ограничений, банок пять тушёной говядины.
         На следующий день пути по бесконечно петляющей реке, подгребли к большому, характерному  повороту реки вправо, а на левом, обрывистом, высоком берегу была замечена изба. Поднялись к ней по крутому песчаному склону. Было очевидно, что каждый год, во время паводков берег подмывается, и изба, когда-то поставленная метрах в пятидесяти от берега, сегодня была где-то метрах в двадцати пяти от него. Вокруг избы была полянка, сплошь заросшая кустами чёрной смородины. Минут сорок мы её ели. Крупные, готовые скоро осыпаться ягоды, были столь вкусны, казалось – не оторвёмся. Оторвались, набив оскомину.
         Изба была поставлена в конце просеки, выходящей фактически к берегу. Стратегически место удобное и хорошее для охотничьей избы, но, судя по многочисленным признакам, редко или давно не посещаемое. Охотнику-промысловику нечего делать летом или ранней осенью в своих избах. У хорошего хозяина несколько изб, одна из них - главная. Ягоды и грибы обычно собирают женщины, дети, старики. А позже, когда будет завозиться скарб, продукты, да и вообще всё, что необходимо для зимовья, вот тогда в избе появится и хозяин. Охотничья изба – это зимний дом. Летом манси ночуют в тайге в пологах. Исходя из нашего и их опыта, мы тоже давно решили, что лучше палатки ничего нет, что нам, как и манси, летом в избе делать нечего. Палатку поставили недалеко от избы, а кострищем – парой довольно крепких рогулек, да поперечиной, воспользовались готовым. Вокруг кострища стояли пиленые широкие пни для сидения. Поужинали. Было где-то шесть часов вечера, градусов двенадцать тепла. Ольховский взял ружьё и пошел пробежаться неподалёку, вдруг что-нибудь добудет. Часа через полтора вернулся, сказал, что пустовато, но видел большого глухаря. К сожалению, тот поднялся и улетел быстрее, чем нам бы хотелось.
         Мы с Фроловым, пока Володька ушёл,  из любопытства заглянули в избу – в знакомый нам по многочисленным путешествиям мир. Мир абсолютно рационального внутреннего устройства. В каких мы бы регионах ни были, охотничьи избы, практически везде, за небольшими отличиями, одинаковы. Сразу за входной дверью, слева в сенях, наколотые дрова с берестой для разжигания печи. Справа – тоже в сенях, по-моему, капканы или что-то еще из железа. Внутри избы, напротив входа, крохотное оконце, перед ним стол, а справа и слева от стола – нары. Слева за дверью – печь, чаще всего кирпичная. Над печью и над нарами –  вешала для сушки одежды и обуви. Обычно, в хорошем зимовье сооружается и лабаз или лабазы для продуктов и привады на зверя.  На сваях, повыше, чтобы медведь не долез, но того зверя остановить трудно.
         Легли спать, но засыпалось с трудом, перед сном каждый из нас высказался за окончание этого путешествия. Решили, что утром поговорим  об этом ещё раз, но реальность, скорее всего, заставит нас закончить гулять по Тапсую. Да уже и интереса никакого не было. Ну не для того же мы забирались в такую даль, чтобы "гребстать" по стоячей воде. Не пропев гимн, отошли ко сну.
         Утро было хорошим, без дождя, все встали рано. Женя спустился к воде ещё раньше, часов в пять и безрезультатно иссекал блесной реку. Над водой клоками стоял приличный туман. Володька отошёл по просеке на встречу со знакомым  глухарём. Я готовил завтрак. Часов в девять поднялся с воды Фролов и стал собирать рюкзак. Как раз и Ольховский успел к завтраку.
         – Отмотал –  говорит –  километров семь, пусто, стал подходить к избе – где-то за пол километра поднял видно того же здорового глухаря. Но он опять снялся раньше, чем я успел ружьё поднять. Какие-то они пуганые здесь.
         Готовить на костре наша троица умела очень неплохо, говорю об этом без стеснений. С нами несколько лет ходил в походы приятель, царство ему небесное, профессиональный повар, имевший высшее кулинарное образование и работавший шеф-поваром в ресторане для иностранцев. Он нас, конечно, понатаскал солидно. Но и у нас кое-что познал. Приготовление пищи на костре имеет свои особенности и здесь нужен навык. Вот и сейчас, гречка была сварена и завёрнута в спальник, чтобы потомиться, пока  есть время – мужики занимаются своими делами, Лук, не сожженный, а запассерованный до розовожёлтого цвета, был отправлен к тушёной говядине, тоже предварительно слегка обжаренной. Когда гречка упрела до необходимой консистенции, тушёнка с луком и топлёным маслом соединились с ней. Все это перемешалось и сладко легло в наши желудки. Потом долго пили компот из смородины.
         В это время на просеке, но не близко, раздался выстрел. Мы подскочили, переглянулись. Послышался собачий лай, ещё один выстрел. Кто-то шёл в сторону избы.
         Какая-то чертовщина, вертелось у меня в мозгу. Опять просека, опять появление человека. Просека была недавней, заросла мало, идущего по ней было видно издалека. В спецодежде, которую в химлесхозах выдавали работникам собирающим живицу, так называемым "химикам", по просеке шёл человек с ружьём. Впереди него бежали две собаки.
         – Человек с ружьём, это плохо – сказал Фролов, смотря в бинокль,  но это не охотник. Да это и не важно. Посмотрим. Наши-то стволы заряжены?
         - Чего спрашивать, понятно, что заряжены, – ответил Ольховский.
         Первыми к нами подбежали две лайки. Для таёжных собак человек не является предметом охоты. Поэтому отношение, даже к незнакомцу, обычно, или равнодушное, или дружелюбное. Вот, и эта пара лаек, сучка и кобелёк, подбежали к нам, вежливо обнюхали и улеглись неподалёку. Следом степенно подошёл хозяин собак, приставил к избе  какой-то стрелковый артефакт, который потом, забывшись, называл ружьём, и уселся на пенёк у кострища. У него был вид человека, которому уже доложили о нашем присутствии, но он решил лично проверить это обстоятельство. Он не сразу заговорил, и мы какое-то время друг друга рассматривали. Долговременная борода незнакомца не могла скрыть обильные лобные и окологлазные морщины. Она же не давала никакой возможности сказать, сколько человеку лет. Сорок или семьдесят? Но вот человек заулыбался и сказал:
         – Выдатна, мужыкi. Адкуль самi будзете?
         – Ты, видать, белорус – спросил я. – Моя родня живёт в Невеле, рядом с Белоруссией, поэтому я тебя и понял.
         – Так, беларус я. У химлесхозе працую зборшчыком жывiцы. Прауда цяпер сказалi буду назаваться вздымщиком.
         Женя быстро накрывал импровизированный стол, подрезал колбаску, сыр, начал нарезать сало, лук, чеснок, порезал оставшийся хлеб. Досталась из заначки и наша фляжечка с "жидкостью для растирки". Как любил говорить Володя Ольховский, я лучше эту жидкость выпью, а фляжкой разотрусь.
         Пока Женька эту "жидкость" разводил водой до сорока градусов, мы с Володей стали расспрашивать нашего гостя. История его была проста до банальности. Работал у себя в Белоруссии в лесхозе, по пьянке подрался, но не "моцна" – не сильно, значит. Попал на три года сюда, на "химию". Здесь, в химлесхозе, работает на подсочке сборщиком живицы. Заработок – говно, но на водку хватает. Наш дальнейший разговор передаю по-русски, но максимально приближенно к словам Ивана. Так его зовут, он в этом признался.
 Слово "говно" он произносил часто и по-русски, видимо оно было у него в постоянном употреблении.
         – Что у тебя за ружьё? – Нет, не зря я про себя назвал его артефактом. Ствол был прикручен к цевью проволокой и давно потерял все признаки воронения. Приклад, похоже, сильно разбитый – был густо обмотан синей изолентой. Я думаю, и не чистилось оно никогда.
         – Да ружьё говно, от старого хозяина досталось.
         – Это ты, что ли, стрелял сейчас на просеке?
         – Так.
         – И что?
         – Промахнулся! Глухаря хотел взять.
          Удивительно, я вспоминал в этот момент Толю Бойченко, горожанина, у которого всё было в идеальном порядке, про оружие вообще говорить нечего, и невольно сравнивал с ним этого чудака на букву "м". Нет, сравнение было лишь в том, что оба проводили большую часть жизни в тайге, но это же день и ночь! У этого всё было плохо, всё было говно! Собаки у Ивана тоже были не свои, а доставшиеся от прежнего хозяина.
         – Говно, а не собаки. Кобелёк, тот и глухаря отыщет, но портит, зараза, птицу. Схватит  после выстрела и треплет, а иногда и вовсе, занесёт куда и сожрёт. А сучка совсем не годная собака, но, что тут делать, кобель её больно любит.
         Насчет "любви", эту фразу я скорректировал специально для печати. В его устах половые отношения этих собак были озвучены гораздо прозаичнее.
         Но вот, Фролов пригласил всех к накрытому столу. С Иваном нас получалось четверо, а пеньков – семь. На трёх пеньках Женька и накрыл стол. В три кружки, и четвёртую, найденную в избе, тщательно отмытую, был разлит разбавленный спирт, подкрашенный смородиной. Мы подняли кружки, и выпили под Женькино: "За встречу". Иван держал кружку в руках, не пил и смотрел на сало. На колбасу и сыр он даже не обратил внимания, только на сало. Потом быстро проглотил спирт, бережно взял кусочек сала в рот и медленно стал жевать, долго не глотая.
         – Мужыкі, я тут тры гады без сала!
         Да, для человека, видать, выросшего на сале, три года без этого продукта дались нелегко. Иван больше ничего не ел, только сало. Сало с хлебом. Потом сообщил, что в их ОРСовской столовой даже картошка – говно! А сала совсем не бывает.
         Если честно – мы были поражены! Господи, у людей тяжеленная работа, требующая больших физических затрат.  Ну и что оттого, что они "химики", а кто из вольняшек сегодня хочет работать на подсочке? И что, в эту столовую нельзя завести сало и нормальную картошку?
         Мы не собирались засиживаться, торопились забыть про Тапсуй, сегодня же покинуть эту стоянку. Иван рассказал, как выскочить на железку.
         – Прямо по просеке километра три, потом будет сворот налево, я сделаю на дереве для вас затёс, а там ещё пять километров, и всё, лесовозная дорога.
         – Нет, пусть с тобой младший Володька пройдётся, вместе и затёс сделаете, потом не промахнёмся с поворотом.
         Через десять минут мы с Иваном шли по просеке. У меня был на плечах небольшой рюкзачок и  наше ружьё с пятью патронами. Перемежая русские слова с белорусской речью, Иван непрерывно что-то говорил. Я не всё понимал из его речи, но там была и обида на судьбу, на срок, который он здесь "мотает", на химлесхозовское начальство, которое говно, и так далее. Внезапно, cправа от нас, залаял кобель азартным низким лаем. По его лаю было понятно – глухарь.
         – Глухарь, иди стреляй – сказал я Ивану.
         – Да не, промажу, иди ты.
         Я быстро кинулся с просеки в лес. Лай раздавался метрах в двадцати прямо передо мной, где на поляне стояла кряжистая сосна. Вероятно семечко попало когда-то на поляну, проросло и превратилось вот в такой необычый экземпляр. Сосна была невысокой, от ствола метрах в трёх от земли рос сук, почти горизонтальный. На этом суку сидел орёл и смотрел на лающего на него пса. Я выстрелил, не сразу от азарта сообразив, что это глухарь. Как только птица упала на землю, кобелёк бросился к ней. Я не пожалел патрон и выстрелил поверх собаки из второго ствола. Кобель, не ожидавший этого, с визгом отскочил. Глухарь был огромный, за много лет путешествий в тайге такого крупного я не добывал, да и не видел. Я отрезал лапы и дал по лапе за работу и кобелю, и сучке. По делу, надо было бы дать только кобелю, но Иван же мне сказал, что кобель эту сучку ... "любит". Мы дошли до "сворота", сделали хороший, видный затёс и я, попрощавшись с человеком, которого непутевая судьба занесла в эти края, вручил ему кусок сала.
         Вернулся к избе – никого. Видно мужики мои внизу у воды, а их собранные рюкзаки стоят, прислонившись к избе. Я взял найденные около избы гвозди и топором прибил глухаря на стену избы, расправив ему крылья. Размах –  метра полтора. Через несколько минут к избе поднялись и Володя с Женей. Ольховский немножко поэмоционировал, что, мол, я добыл ЕГО глухаря, но времени на говорильню не было, мы же решили сегодня уйти отсюда. Однако ощипать глухаря – это время, разделать грамотно –  время. Во время этой работы я моим мужикам  и рассказал, как стрелял "орла". Запалили заново костер, распаковали рюкзаки, чтобы достать противни и масло, бросились быстрее  жарить впрок прекрасное мясо, ничего не оставив на варку. Но, слава Богу, в мозгах у нас что-то щёлкнуло, переключилось, и мы перестали гнать волну. Остановились, переглянулись,засмеялись и поставили варить любимый нами «глухариный» суп. Пока он варился и жарилось мясо, была поставлена палатка, вытащены спальники, фляжка... Утро вечера мудренее.
         А утром, под небольшим дождичком, мы покинули избу и негостеприимный Тапсуй, легко прошли до лесовозной дороги и скоро были подхвачены гружёным лесовозом, благополучно доставившим нас на станцию. Вчера вечером мы поговорили и решили, что время у нас всех есть, домой не поедем. Решили  добираться до Оби, приехать  на станцию Сергино, или Приобье - куда попадём, там багажом отправить всё ненужное в Липецк, а самим по Оби попасть в  любимое нами Берёзово. Посмотреть, поснимать, купить хорошей рыбки...  Через четыре часа мы уже были в вагоне.
         Fin de l'aventure* по Тапсую! Да, но не конец этому путешествию. Хотите узнать  что было дальше? Поехали с нами в Берёзово! Рыбки купите... Не можете? Ну, тогда хоть прочитайте о продолжении этой авантюры в "Берёзово на Оби". 


 Fin de l'aventure* - конец авантюре (фр)