Асфальт в Песках

Где же эти «Пески»?

На фото: Внуки нашей семьи с родителями  на отдыхе в Хосте.

В 1980 году наша семья переехала из Дачного в один из центральных районов города - Смольнинский.  Причины этого переезда были вполне прозаическими и подробно пояснены в одном из предыдущих мини-рассказов. Никаких стратегических замыслов поменять зелёный спальный район на шумный каменный центр города не было. Не существовало и ностальгии по центру с его архитектурными шедеврами, хотя подспудно не было возражения вернуться в когда-то обжитые районы. Моё предвоенное детство прошло в бывшей Литейной части города, поэтому переезд осуществился в новый для меня район города, примыкавший к Смольному. С целью некоторого просвещения  хочу предложить читателю небольшую историческую  экскурсию  в этот уголок  города.
«Ленинград, по словам академика Д.С.Лихачева, - большая загадка. Он явно не восточный город, хотя и не европейский. Таких городов, как наш, в Европе нет. Хотя строили его вместе с гениальными русскими зодчими архитекторы всех европейских стран. Больше всего своими архитектурными ансамблями Ленинград обязан итальянцам – особенно Растрелли, Кваренги, Росси. Но город наш совсем не итальянский. Огромные площади, уходящие  вдаль, прямые и просторные улицы, набережные, как бы припавшие к воде. Нет! Ничего похожего нет ни в Италии, ни в одной из стран (столиц) мира. Гений итальянских зодчих, стеснённых на своей родине недостатком места, соседством прекрасных зданий, с архитектурой которых надо было считаться, на берегах Невы точно вырвался на свободу из объятий тесноты и дал возможность именно здесь воплотить свою итальянскую архитектурную мечту. И эта итальянская мечта удивительным образом совпала с русской. Широкие пространства на берегу полноводных рек всегда отвечали русскому стремлению к градостроительным просторам и размаху. Другая русская черта – ориентированность прямых улиц на высокие архитектурные объекты, замыкающие перспективу улицы, - на собор, кремлёвскую башню, колокольню. В Ленинграде – это игла Адмиралтейства, игла Михайловского замка, шпиль Петропавловской крепости, устремлённый ввысь собор Смольного монастыря.
Таких площадей, как в Ленинграде, не знает ни один европейский город. Создавать площади вообще необыкновенно трудно. Можно назвать только два-три десятка лучших площадей мира – таких, как площадь Капитолия и площадь Перрона в Риме, Соборная и Красная площади в Москве, ансамбль площадей в Париже. В Ленинграде площади совершенны и разнообразны: Дворцовая, Марсово поле, площадь Сената и Синода с Медным всадником, улица Росси с площадью Ломоносова.
Обычно город окружается мрачным кольцом фабрик, складов, торговых помещений и т.д. Петербург по мысли Петра строился не так. Одновременно с центром строилась на некотором расстоянии от него цепь дворцов и парков. Это был глубокий замысел Петра – населить дворцами окружение столицы. И ещё одна черта нашего города – это роль цвета наших строений, пастельные тона его зданий. В Петербурге дома преимущественно штукатурились и красились. При длительных закатах и восходах, сквозь дождь и туман, слабо пробивающиеся лучи солнца создают необычную игру красок. Золото глав и шпилей особенно ярко при наклонном освещении северного солнца…». (Город, в котором мы живём…/Ленинградская правда, 8.12.1990).





Район города, в котором предстояло осваиваться и жить, по характеру местного грунта издавна назывался «Песками» (бывшие Рождественские слободки). Писатель – публицист М.Михайлов отметил, что «Пески – участок Петербурга, имеющий особый характер. Надобно пожить на Песках, чтобы ознакомиться с жизнью обитателей, большей частью бедных чиновников, отставных военных, вдов. Мы знаем только одно удобство жить в Песках: это то, что вода не зальёт их во время даже такого наводнения, какое было в 1824 году, потому, что местоположение Песков довольно высокое». (В.Исаченко. Четвёртая Советская /Диалог, 1990). Эти слова писателя относятся к середине XIX века. Современный историко-географический атлас города (1980 г.) подтверждает, что эта часть города действительно не будет залита водой при наводнении высотой до четырёх метров.
На плане города название «Пески» отсутствует, хотя в разговорной речи старожилов ещё используется. Энциклопедия города определяет это название как выходящее из употребления. Точных границ района Пески в справочниках нет, хотя общие контуры определены территорией по обе стороны современного Суворовского проспекта, отделённой от центра Лиговским каналом, по трассе которого ныне проходит Лиговский проспект. Стержень района – Суворовский проспект пересекают десять параллельных линий, названных Рождественскими улицами по названию церкви, возведенной в центре этого микрорайона.
В начале XVIII века здесь было разрешено селиться служителям того ведомства, которое вело в городе основные строительные работы. С 1723 года это была Канцелярия от строений, позднее – контора строения домов и садов. Жили на Песках плотники, каменщики, лепщики, другие работники и мастеровые. Здесь же располагалась старейшая деревянная церковь во имя Рождества Христова. (Вечерний Петербург, 6.01.1994).
К концу XVIII века церковь обветшала. Когда в 1788 году начали возводить новую церковь, и были освящены два придела, старую – разобрали. Строительство велось по проекту прихожанина храма во имя Рождества Христова – известного зодчего П.Е.Егорова. Другие прихожане – художники А.Антропов, Иван и Александр Бельские расписали стены…. В 1798 году митрополит Гавриил (Петров) освятил главный престол в присутствии государя Павла I. Храм был построен в классическом стиле, в виде креста. Имел две колокольни с западной стороны. Венчала храм одна глава. В середине прошлого века по проекту архитектора И.П.Ропета и академика живописи Ф.Г.Солнцева церковь была реконструирована и расширена. При этом мастера одними из первых в Петербурге использовали элементы древнерусского зодчества. Уникальность всему храму придавала нижняя церковь-вертеп (пещера) в центре подвального этажа – точная копия Рождественского храма в Вифлееме на месте рождения Спасителя. Главной святыней храма стала икона Рождества, слывшая покровительницей Песков. Настоятелем здесь долгое время служил известный церковный историк и проповедник о. Александр  Гумилевский. Он не только стоял у истоков приходской благотворительности в современных её формах, но и был инициатором сбора исторических сведений о церквах Санкт-Петербургской епархии. В доме Христорождественского братства (6 Советская, 21) размещался приют для бедных, престарелых, малолетних и больных. Сегодня это здание, построенное по проекту архитектора И.П.Ропета, - единственное напоминание о бывшем храме.
16 мая 1803 года в этой церкви отслужили молебен в честь 100-летия со дня основания города.  Согласно предписанию Александра I, предполагалось "иллюминировать" к торжествам сады, дворцы и казенные дома. Для этого полагалось вдоль центральных улиц размещать плошки с маслом, а поскольку воровство и тогда не считалось зазорным делом, то отдельным пунктом императорского указа подрядчикам было строго предписано "чтобы плошки были налиты хорошим салом и горели более четырех часов". Император также пожелал, чтобы привлечены были к этому и жители города, "не делав, впрочем, к тому, - предостерегал он, - никакого понуждения". Основные мероприятия праздника проходили на Неве.
Торжества начались утром 16 мая с торжественного выноса лодки-верейки из Домика Петра I и установки ее на 110-пушечном линейном корабле "Гавриил", откуда был дан сигнал к праздничной канонаде со стен Петропавловской крепости,  Главного Адмиралтейства и со стоявших на Неве кораблей.  Подразделения в  двадцать тысяч войск  с преклоненными  знаменами перед памятником Петру I стояли на Сенатской площади.  Уникальность этого юбилея была в том, что на нем присутствовали ровесники города – столетние старцы. Четверо из них, лично знавшие Петра, стояли на почетном карауле у его ботика.  Состоялся торжественный молебен у Зимнего дворца в присутствии императора Александра I и войск. В течение трех дней проходили народные  гуляния на Царицыном лугу (Марсовом поле), Адмиралтейской площади, в Летнем саду и других местах города.  Балы и маскарады состоялись в Зимнем  и других дворцах столицы. Были иллюминованы сады и многие  здания. В честь юбилея выбита золотая  медаль с изображением Петра I и надписью "От благодарного потомства", торжественно возложенная 16 мая на могилу императора в Петропавловском соборе. В этот день, по преданию, была заложена Петропавловская крепость. Она становится ядром нового города, который, разрастаясь, и приобретая столичный статус, отмечает день рождения именно в день закладки своей цитадели. В этот день календаря происходили основные праздничные события и 200, и 300 лет спустя.
Любопытна и история ботика (верейки), ставшего главной реликвией отечественного флота. Ботик – это небольшое (длина 6 и ширина 1,96 метра) беспалубное  парусное судно, найденное Петром в амбарах села Измайлово под Москвой в 1688 году. Это было судно английской постройки 1640-х годов, названное «Святой Николай», которое принадлежала деду Петра боярину Н.И Романову. После ремонта судна,  выполненного мастером К.Брантом,  Петр включил ботик  в состав потешной флотилии и плавал на нем по реке Яузе и Измайловскому пруду, назвав его впоследствии «дедушкой русского флота». В 1701-1722 годах ботик хранился в Московском Кремле. В 1723 году  ботик был доставлен в Петербург. Петр на нем принимал парад кораблей вновь созданного Балтийского флота на Кронштадтском рейде. С 1723 г ботик хранился в кронверке (внешнее земляное укрепление)  Петропавловской крепости, а с 1761 года – на территории крепости в специальном павильоне – «Ботном доме», построенном по проекту архитектора А.Ф.Виста. Далее, с 1928 г ботик находился в Петергофе, а в 1940 году был передан на вечное хранение  Центральному военно-морскому музею.
Традиция почтения к «дедушке русского флота» сохранился и при праздновании  следующего юбилея города.
Праздничным центром двухсотой  годовщины  города так же стала Петровская площадь (у Медного всадника). Вокруг памятника отцу-основателю города возвышались четыре жертвенника, курящиеся голубым дымом.  Неподалеку от памятника стояла Царская палатка – огромный шатер, окаймленный зеленью, цветами, тропическими растениями. “У Адмиралтейства громадная арка, колонны которой опираются на изображение носовой и кормовой частей судов с выглядывающими в люки орудиями, с мачтами, увитыми зеленью и мелкими флажками; арка увенчана большим резным орлом. Между Царской палаткой и Александровским садом – эстрада, вся наполненная массой полковых музыкантов и певчих”.
О начале праздничного дня возвестили двадцатью одним выстрелом пушки  Петропавловской крепости. К этому моменту вдоль набережных Невы выстроились суда гвардейского экипажа и флота, суда яхт-клубов, галера и несколько перевозных яликов петровского времени с гребцами. Все они являли собой почетный караул для верейки Петра I – небольшой лодки, хранящейся при домике Петра. Многие принимали ее за легендарный ботик, дедушку русского флота: его организаторы праздника решили не беспокоить – он уже был слишком ветхим для торжеств. Верейку переносят на специальную баржу и поднимают на ней Императорский штандарт. Баржа направляется к Адмиралтейству, при этом экипажи всех судов, стоящих на Неве, отдают честь, поднимая весла. Вслед за ботиком,  идёт петровская галера (длинной около 24 метров), специально построенная к этому дню, с  хорошо обученными гребцами. С Петропавловской крепости раздается салют в 31 выстрел. Военные корабли по второму выстрелу с крепости производят салюты, и все суда вместе расцвечиваются флагами, которые не будут спущены до темноты. В продолжение  речного шествия все церкви города встречают реликвию колокольным звоном.
От Дворцового проезда до Исаакиевского собора уже выстроены войска, причем как современные, так и в историческом обмундировании. Вдоль них первые духовные лица государства шествуют со святой иконой Спасителя: от домика Петра, где она хранилась, в Исаакий, где пройдет панихида. Икона Спасителя принадлежала Петру и, по преданию, сопутствовала ему во всех походах. После панихиды и крестного хода, в которых приняла участие императорская семья, на Петровской площади прошел церемониальный марш войск, сопровождаемый юбилейным пением, где были задействованы одновременно несколько хоров и оркестров. Публика, желающая посмотреть на весь этот блеск и всю роскошь, усыпала карнизы и крышу Исаакия до самого купола, тысячи людей сидели на крышах Сената, Синода и Морского ведомства.

Главный подарок,  который получил Петербург 16 мая 1903 года к своему 200-летию, – это  новенький  Троицкий мост,  стоявший с разведенными пролетам в ожидании  команды царя.  В великолепный солнечный день с безоблачным голубым небом, – писал “Русский инвалид” -  Николай II в окружении придворных и, естественно, при огромном стечении народа прибыл на набережную Невы. На перилах моста его ожидала покоящаяся на подушках пусковая кнопка. Император нажал на нее, и мост соединил два берега. Салют, аплодисменты. На Большой Неве между Троицким и Дворцовым  мостами состоялась гребная гонка, где соревновались народные лодки, морские суда и спортсмены – любители.
Естественно, официальной программой День города не исчерпывался. И хотя, как вспоминали очевидцы, убранство улиц было привлекательней гуляний в садах, публичные сады не пустовали. Людно там было главным образом за счет фабричных. Для них устроили все традиционные народные развлечения типа бега в мешках и лазания на мачту за ценными призами. При этом надо отметить, что популярностью пользовались не только грубые увеселения и бравурная музыка, но и исторические пьесы, разыгранные артистами на открытых эстрадах.
Практически во всех садах с успехом прошла пьеса  “Дедушка русского флота” Н.А.Полевого.  О ней, правда, в своё время с иронией отозвался Белинский. «…Это новое произведение неутомимого пера Н. А. Полевого есть исторический анекдот, с большим искусством переложенный на разговоры для сцены. Мы прочли его с большим удовольствием и с нетерпением желаем увидеть его на московской сцене, в уверенности, что наше удовольствие тогда будет еще живее…»
В Летнем саду в течение недели продолжалась выставка личных предметов Петра I. В театральном зале Зоологического сада шла любопытная постановка: феерия-балет с апофеозом “Четырехсотлетие Петербурга” с участием 500 персонажей. И конечно, нельзя представить Петербург без произведений живописи, особенно в такой день. На центральных аллеях парка были устроены мини галереи, где каждый из отдыхающих мог насладиться произведениями искусства, посвященными юбилею и не только ему.
Гирлянды искусственных цветов украшали здание Гостиного двора, создавая иллюзию громадной цветущей стены, а также здание Думы и статую Петро Первого на Михайловской площади, выезд и въезд Троицкого и Дворцового мостов.
Естественно, не могли обойтись без такой уважаемой в прошлые века праздничной формы, как званый обед. В Михайловском манеже Санкт-Петербургское управление давало обед для нижних чинов. Меню было следующее: петровские щи с мясом, пирог с мясом, котлеты с макаронами и огурцом, десерт: конфеты, мармелад, пряники, орехи и апельсин. Обедом же заканчивалась вся череда праздничных мероприятий.  На обед в палатах Меньшикова было приглашено полторы тысячи человек. Торжества с народными гуляниями и фейерверками продолжались до 23 мая.
После революции страна начала новый отсчет времени и отмечала другие праздники. Стали традиционными ежегодные военные парады на Красной площади в Москве и на Дворцовой площади в Ленинграде. Так  уже 1 мая 1918 года в Москве по инициативе В.И.Ленина состоялся первый военный парад.  Однако до очередного столетнего юбилея города  на Неве было далеко, поэтому были предложения  отметить и некоторые промежуточные даты. В газете «Невское время» (22 мая 2003 г)  С.Глезеров ответил на вопрос – почему Ленинград не отметил свое 230-летие. Если коротко – было не до того. Вместо дня города состоялся парад физкультурников и некоторые другие мероприятия. «26 мая на Московском шоссе финишировали участники автопробега Ленинград-Москва, возвращавшиеся из столицы. В автопробеге участвовали первые легковые автомобили «Красного путиловца». Утром 27 мая в Ленинград прибыл из Нью-Йорка океанский пароход «Берлин», на борту которого было 170 «интуристов»…. Но самое главное, чем жили ленинградцы в те дни, была подготовка к грандиозному параду физкультурников, назначенная на 6 июня на площади Урицкого (Дворцовой). Две недели перед парадом команды от заводов почти каждый день проводили свои репетиции на улицах и площадях города. Газеты постоянно печатали сводки о готовности к параду физкультурников. «Этот парад продемонстрирует грандиозные победы ленинградских пролетариев на физкультурном фронте, - писала в те дни «Ленинградская правда». Он покажет преимущество пролетарской физкультуры над капиталистическим спортсменством. Парад – демонстрация великих побед пролетарской  физкультуры». В назначенный день 6 июня на парад вышло 96 тысяч физкультурников. Такого грандиозного спортивного парада Ленинград еще не видел. Власти, естественно, преподносили это событие как важнейшее достижение советского строя. «Только у нас, в Советском Союзе, возможно такое доподлинно народное торжество. Да здравствует лучший друг физкультурников – товарищ Сталин!»

Празднование 250-летия Ленинграда  планировали провести в мае 1953 года. Город серьезно готовился к этому событию. Залечивали последние  раны, нанесённые  войной. Во время блокады в результате артобстрелов и бомбардировок было разрушено и повреждено свыше 10 тысяч зданий, в том числе и всемирно известные архитектурные шедевры, как в самом городе, так и особенно в пригородах. Масштабная работа по восстановлению жилого фонда и общественных зданий началась после снятия блокады в 1944 году и была отражена в Генеральном плане 1946 года, рассчитанном на 10 лет.  Ждали и приезда на юбилей Сталина. Однако, как известно, 73-летний вождь неожиданно умер 5 марта. Страна была в шоке. Не стало хозяина-диктатора огромный страны, который держал в своих руках все нити партийного и хозяйственного руководства. Он не оставил после себя приемника и сразу после его смерти в верхних эшелонах началась борьба за власть. Некоторые наши современники утверждают, что Сталин не любил Питер за его самодостаточность и самостоятельность. Примеров подтверждения этого много. И прежде всего, так называемое «ленинградское дело», в результате которого было репрессировано почти все бывшее руководство города. 26 человек были расстреляны, среди них такие известные руководители как Вознесенский, Кузнецов, Попков. 323 осуждены на длительные сроки, свыше 3000 работников разного ранга были смещены со своих постов. После смерти диктатора все они были амнистированы.
Всё вышеприведенное и смерть Сталина явились причиной переноса празднования юбилея города сначала на один год, а затем вообще на неопределенный срок. 
В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС, на котором Н.С.Хрущев выступил с докладом о культе личности Сталина, в котором впервые была озвучена причастность вождя и к «ленинградскому делу». Видимо, только после съезда было принято окончательное решение на проведение юбилейных мероприятий, перенесенных на июнь 1957 года. В результате город получил дополнительное время для налаживания всех сфер жизни города и покраски фасадов домов на основных  магистралях.
Конкретная подготовка началась в апреле с элементарной уборки города после зимы. В мае многочисленные флаги, портреты и транспаранты придали улицам праздничный вид. На Невском проспекте столбы для фонарей превратились в мачты, к которым были прикреплены трехъярусные паруса, надутые ветром. Это символ того, что наш город стоит у моря и не лишен его влияния.
18 июня 1957 года Ленинград встречал многочисленных гостей не только из городов и республик своей страны, но и прибывших по приглашению из-за рубежа. Передовица «Ленинградской правды» от 19 июня заканчивалась словами: «Ленинград встречает свое 250-летие сильным, цветущим во всем блеске своей неповторимой красоты. Его люди полны благородных устремлений. Они приложат всю свою энергию для того, чтобы новыми подвигами в труде и науке приумножить славу родного Ленинграда, родной страны». Газета сообщает, что промышленность города досрочно выполнила полугодовую программу. За последние годы построены  жилые дома общей площадью 8 млн. квадратных метров. С 1931 года Ленинград стал городом сплошной грамотности. В настоящее время в городе 472 школы с 376 тыс. учащихся. В 47 высших учебных заведениях Ленинграда обучаются 155 тыс. студентов. "Подарком юбилею" признан пуск первой очереди ленинградского метрополитена в ноябре 1955.
Праздничные мероприятия начались 19 июня с открытия памятника А.С.Пушкину на площади Искусств. Под звуки Государственного гимна с него было снято временное покрывало и сотворенный авторами – скульптором Михаилом Константиновичем Аникушиным и архитектором Василием Александровичем Петровым – образ поэта, воспевшего Петербург, стал жить в центре города. На митинге у памятника первым выступил ленинградский писатель Д.А.Гранин.
В этот же день на бывшем Семеновском плацу известный основатель детского театра А.А.Брянцев заложил здание нового ТЮЗа.
20 июня на Финляндском вокзале горожане торжественно встретили паровоз №293, подаренный правительством Финляндии. Митинг у паровоза открыл секретарь ленинградского горкома КПСС И.В.Спиридонов, который предоставил первое слово секретарю ленинградского обкома КПСС С.П.Митрофанову. На этом памятном паровозе осенью 1917 года в Петроград вернулся Ленин. Под аплодисменты присутствующих драгоценная реликвия уходит в депо, чтобы вскоре встать на вечную стоянку на Финляндском вокзале.  «Ленинградская правда» от 21 июня публикует снимок этого паровоза и митинг горожан.
В этом же номере газеты опубликована заметка под заголовком «Поет Капелла». «Повинуясь малейшему мановению дирижерской руки, поёт ленинградская капелла. Льется написанная гениальным композитором М.И.Глинкой  патриотическая песня, в которой звучит один из петровских кантов. И словно раздвигаются границы времени. Воображение уносит слушателей далеко в прошлое, когда «из тьмы лесов, из топи блат» вставал наш город. На торжестве закладки его на диких тогда берегах Невы тоже звучала мелодия вот этого же самого канта. Его исполнял только что привезенный из Москвы Петром Первым «хор государевых певчих». А вокруг уже стучали топоры и звенели лопаты, знаменуя рождение Северной Пальмиры… Репертуар у хора Капеллы большой, содержит как произведения классиков, так и советских композиторов. В их ряду – оратория Шостаковича «Песнь о лесах», кантаты «Александр Невский» и «На страже мира» Прокофьева, «За мир» Маневича, «Песнь борьбы и труда» Чистякова, отдельные хоровые произведения Шостаковича, Коваля, Новикова, Егорова, Сорокина, Пащенко.
К 250-летию города Капелла готовит новые большие произведения ленинградских композиторов – кантату Дзержинского «Ленинград» для симфонического оркестра, хора, солиста-баса и чтеца, поэму Салманова «Двенадцать» для хора и симфонического оркестра, созданную на основе стихов А.Блока. В дни празднования юбилея объединенный 500 -  голосный хор,  состоящий из певцов  театра оперы и балета имени С.М.Кирова, Ленинградского радио, Консерватории, Университета и трудовых резервов во главе с Капеллой исполнит также песню «Святое ленинское знамя» Александрова, «Гимн великому  городу» Глиэра, «Улица волнуется» Давиденко».


Высшее руководство страны не могло остаться в стороне от юбилея и не поскупилось на награды. 21 июня Президиум Верховного Совета СССР издал ряд указов о награждении передовых рабочих, строителей и работников науки орденами и медалями СССР. Звание Героя Социалистического Труда было присвоено двадцати ленинградцам. Орденами и медалями были награждены 7214 человек, в том числе орденом Ленина – 339 человек, орденом трудового Красного знамени – 1253, орденом «Знак Почета» - 1835, медалью «За трудовую доблесть» - 2014, медалью «За трудовое отличие» - 1773. Указы были подписаны Председателем Президиума Верховного Совета СССР К.Ворошиловым и Секретарем Президиума ВС СССР  М.Георгадзе. Несколько дней подряд газета «Ленинградская правда» печатала эти указы с фамилиями всех награжденных.
В этот же день 21 июня на площади Восстания при многолюдном митинге, который открыл председатель Исполкома Ленгорсовета  Н.И.Смирнов, была торжественно установлена вертикальная закладная гранитная доска с надписью: «Здесь будет сооружен памятник В.И.Ленину». На этом месте ранее стоял памятник другому и законному правителю России. Газеты того времени сообщали, что 23 мая 1909 года на Знаменской площади Петербурга в торжественной обстановке открыт памятник императору Александру III. На высоком гранитном пьедестале предстал всадник, сидящий на обузданном коне, который твердо  стоит на  всех четырех ногах. Более подробное впечатление о памятнике принадлежит известному писателю и литературоведу Л.В.Успенскому. «Посреди площади лежал огромный, красного порфира параллелепипед, нечто вроде титанического сундука. И на нём,  упершись (правой) рукой в грузную ляжку, пригнув чуть ли не к самим бабкам огромную голову коня-тяжеловоза туго натянутыми поводьями, сидел тучный человек в одежде, похожей на форменную одежду конных городовых; в такой, как у них, круглой барашковой шапке; в такой, как у многих из них, недлинной,  мужицкого вида бороде – «царь-миротворец» Александр  III» Создал памятник скульптор Павел Петрович Трубецкой, который за 8 лет работы над ним подготовил 14 вариантов, два из них – в натуральную величину. Известно, что моделью царя послужил похожий фигурой на него унтер-офицер Пустов, служивший швейцаром в Государственной думе. Пустова поселили в мастерской Трубецкого и, позируя, он ежедневно часами держался на лошади в мундире и регалиях царя. В 1937 году памятник переправили во двор Русского музея, и только в 1996 году установили на территории Мраморного дворца. Памятник Ленину так и не появился. На его месте в середине площади Восстания к 40-летию победы в Великой Отечественной войне (1985 г) в период правления Л.Н.Зайкова был установлен обелиск в виде гранитного штыка «Городу -  герою Ленинграду», который не гармонирует с окружающими классическими постройками. Как известно, что история ничему не учит. Аналогичный случай произошел через 25 лет после смерти другого руководителя страны. За Большеохтинским мостом на Красногвардейской площади поставили закладной гранитный камень с надписью, что здесь будет сооружен памятник выдающемуся партийному и государственному деятелю  четырежды Герою Советского Союза, Герою Социалистического труда, маршалу Советского Союза Леониду Ильичу Брежневу.  Через непродолжительное время и камень исчез, и памятник не появился.
21 июня вечером в зале Кировского театра оперы и балета состоялась юбилейная сессия Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся, посвященная 250-летию Ленинграда. С докладом выступил председатель Ленгорисполкома Николай Смирнов и с краткой речью первый секретарь обкома КПСС Фрол Козлов. Оба оратора больше говорили о заботе партии и правительства, чем о подвиге ленинградцев в годы войны. Видимо, хорошо учли уроки «ленинградского дела».
 Секретарь Президиума ВС СССР Георгадзе зачитал указ о награждении города Ленинграда орденом Ленина. Присутствовавший член Президиума ВС СССР А.А.Андреев прикрепил орден к знамени города. Награду принимали руководители города Ф.Р.Козлов, Н.И.Смирнов и И.В.Спиридонов.
Более высокого ранга представителей правительства в городе не было в связи с проходящим в Москве пленуме ЦК КПСС, о котором только 4 июля сообщила «Ленинградская правда». В информационном сообщении говорилось: 22-29 июня с.г. в Москве состоялся пленум ЦК КПСС. Пленум обсудил вопрос об антипартийной группе Г.М.Маленкова, Л.М.Кагановича и В.М.Молотова, и примкнувшего к ним  Д.Т.Шепилова, и вывел их из состава руководящих органов партии и государства. Борьба за власть завершилась победой сторонников Н.С.Хрущева, который стал одновременно Первым секретарем ЦК КПСС и председателем Совета министров СССР.
Кульминация праздничных торжеств  пришлась на воскресение, 23 июня. Утром этого дня у Средней Рогатки был заложен монумент в честь победы под Ленинградом. А в полдень с Нарышкина бастиона Петропавловской крепости раздался первый после долгого перерыва выстрел сигнальной пушки. Так была возрождена традиция, восходящая к времени императрицы Анны  Иоанновны.
После полудня состоялся праздник на стадионе имени С.М.Кирова на Крестовском острове. Здесь горожан ожидало театрализованное представление, поставленное Георгием Товстоноговым и Игорем Владимировым. На стадионе находилось сто тысяч приглашенных зрителей и пятнадцать тысяч участников представлений. На одной из сторон стадиона выделялась огромная белая цифра 250 с помощью белой одежды сидящей на трибуне молодежи. Вначале перед трибунами прошли ветераны революций. Их сменила колонна героев труда со знаменами фабрик и заводов Ленинграда. А затем началось красочное карнавальное шествие: тут были и царь Петр с лопатой, и Ленин на броневике, и «демократическая молодежь» всего мира со своими песнями, и многое другое. Тысячи голубей взлетели в небо.
Перечисление всех многочисленных мероприятий праздника займет слишком много места. Упомяну лишь самые крупные и знаковые.
Реставрация Витебского (бывшего Царскосельского вокзала), где восстановили разрушенный пожаром стеклянный купол. Строители вернули ему прежний вид: вершину купола обвивают двенадцать змей, а рядом появились ятаган и корона. На фасаде появились гербы Санкт-Петербурга и Витебска, украшавшие его прежде.
Капитальный ремонт Финляндского вокзала.
Реставрация Московского вокзала, которому строители вернули первоначальный цвет.
Построен новый Ладожский вокзал по проекту архитекторов Н.Явейна и В.Романцева, который взял на себя отправление поездов в северные регионы страны и часть - в пригородную зону
Реставрация Балтийского вокзала, где появился большой световой зал с кассами. На фасаде вокзала в витраже вновь  показывают точное время уличные часы известной фирмы «Павел Буре».
Восстановлена уникальная жемчужина в Стрельне – Константиновский дворец.
В Эрмитаже после реставрации под музыку военного оркестра открылась для посетителей Военная галерея 1812 года.
В городе еще на одну пешеходную улицу стало больше – открыли Перинные ряды у Гостиного двора.
Возрождена, утраченная в советские годы  первая в Петербурге церковь Святой Троицы, построенная 1 октября 1703 г  на Троицкой площади–Свято–Троицкая часовня.
Отреставрирована Александровская колонна на Дворцовой площади.
Необычный подарок Северной столице преподнесла мэрия Хельсинки. 26 мая в парке 300-летия  Санкт – Петербурга обер-бургомистр Хельсинки Эва-Риитта Сиитонен и губернатор Петербурга Владимир Яковлев открыли Яблоневый сад. 330 деревьев морозостойкого  сорта яблонь Malus Baccata, привезенных с юга Финляндии, были посажены осенью прошлого года жителями города и гостями
На Андреевском бульваре Васильевского острова установлен памятник легендарному родоначальнику острова -  Василию.
Реставрация и открытие 1 июня  Сенной площади.
Церемония открытия Главного входа в Эрмитаж со стороны Дворцовой площади.
После реставрации открылся парадный въезд в Мраморный дворец со стороны Невы.
Установлен у Сампсониевского собора восстановленный памятник Петру Первому скульптора М.Антокольского.
Бесплатный сольный концерт 24 мая на Дворцовой площади известного барда Александра Розенбаума.
Лазерное шоу Хиро Ямагато в районе акватории Невы ночью 27 мая.

Как стало известно только через две недели, это было не  окончание  праздника, а его продолжение.  7 июля 1957 года «Ленинградская правда» сообщала: 6 июля  в Ленинград  для вручения орденов и медалей большой группе рабочих, инженеров и техников, работников науки и культуры, работников партийных, советских, профсоюзных и комсомольских организаций, награжденных в ознаменование 250-летия города прибыли члены Президиума ЦК КПСС товарищи Н.А.Булганин, К.Е.Ворошилов, О.В.Куусинен, Е.А.Фурцева, Н.С.Хрущев, Н.М.Шверник.        С Московского вокзала новое партийное руководство во главе с Первым секретарем ЦК КПСС Н.С.Хрущевым на открытых машинах проследовала по Невскому проспекту под приветственные возгласы горожан. Была суббота – в то время рабочий день. Высокие гости разъехались по фабрикам, заводам и другим местам сбора для вручения наград.
В доме культуры имени Ильича на Московском проспекте состоялось торжественное заседание рабочих, Служащих и специалистов завода «Электросила» имени С.М.Кирова совместно с колхозниками Гатчинского района Ленинградской области, посвященное вручению наград. Секретарь ленинградского горкома КПСС И.В.Спиридонов зачитал Указ, а товарищ Н.С.Хрущев  вручает медали Героя Социалистического Труда и орден Ленина заместителю главного конструктора завода «Электросила» А.С.Еремеееву и др. Затем на обширном заводском дворе завода «Электросила» состоялся многотысячный митинг, на котором с речью выступил товарищ Хрущев. Поясняя причины вывода из состава руководства Маленкова, Молотова и Кагановича, он сказал, что «как в вопросах внутренней, так и внешней политики они являются сектантами и догматиками, проявляют начетнический, безжизненный подход к марксизму-ленинизму…»
Н.А.Булганин вручал награды и выступал на Металлическом заводе. К.Е.Ворошилов – на Кировском заводе; Ф.Р.Козлов – на прядильно-ниточном комбинате имени С.М.Кирова; О.В.Куусинен – на Невском машиностроительном заводе имени В.И.Ленина;  Е.А.Фурцева – у текстильщиц фабрики «Рабочий» на Невской заставе; Н.М.Шверник – на Балтийском заводе.
Вечером 6 июля все московские гости были приглашены на большой концерт мастеров искусств  в  Театр оперы и балета имени С.М.Кирова. А на следующий воскресный день  7 июля под звуки революционного марша «Смело, товарищи, в ногу» на Дворцовую площадь вступили колонны демонстрантов, которые насчитывали более 700 тысяч горожан. Ленинградцы приветствовали новое партийное руководство страны, находящееся на трибуне.
Подготовку к празднованию  300-летия основания Санкт-Петербурга. возглавил  президент России Владимир Путин.  Главы 45 стран СНГ и зарубежных государств   приехали в Петербург на празднование его 300-летия. Более 2 600 праздничных событий прошло в юбилейные дни в Санкт-Петербурге.  Юбилейные мероприятия проходили  не только в «Северной Пальмире», но и в других городах России, и за рубежом. Однако основные события состоялись в Петербурге в конце мая, а их сценарий почти «дословно» повторил события 200-летнего юбилея.
27 мая 2003 года день начался торжественными молебнами в храмах различных конфессий. Погода, к сожалению, не способствовала празднику, хотя на улучшение погодных условий в дни международного саммита в Петербурге было израсходовано около 26 млн. рублей. Но даже дождь не помешал проведению запланированных официальных мероприятий.
Празднование 300-летия Санкт-Петербурга началось у Медного всадника. К самому знаменитому памятнику  Петру I возложили цветы губернатор города Владимир Яковлев, представитель президента в Северо-Западном федеральном округе Валентина Матвиенко, спикер Законодательного собрания Санкт-Петербурга Вадим Тюльпанов, депутаты городского парламента, также представитель династии Романовых Димитрий Романович Романов и почетные граждане Санкт-Петербурга. Затем состоялось открытие Памятного знака в часть 300-летия Санкт-Петербурга на Государевом бастионе Петропавловской крепости, с которого 300 лет назад началось строительство города.
Цветы и медаль, отчеканенная в честь 300-летнего юбилея Северной столицы, легли к могиле основателя города Петра I в Петропавловской крепости. Медаль, посвященная 300-летию, будет лежать на надгробии основателя Северной столицы вместе с медалями в честь 100, 150, 200 и 250-летия Петербурга. А Зимний дворец в этот день на всю ночь открыл свои двери для посетителей, поток которых не иссякал до самого утра.
Как и 50 лет назад при открытии памятника Пушкину, первое веское слово о юбилее было предоставлено ныне почетному гражданину города писателю Даниилу Гранину. Только теперь он выступил не устно, а на странице «Российской газеты» от 27 мая 2003 года.  «Петербург давно нуждается в юбилее. Это город, который следует продемонстрировать всему миру. Он является сокровищем культуры всемирного значения, как бы представителем России на Западе и любимцем Европы. Петербург ведь совершенно уникален. Не было до тех пор случая, чтобы столица старого государства строилась на совершенно новом месте. А потому его в свое время создавали всей Европой. Для меня долго была загадкой: как же так, город создавали итальянцы, французы, немцы, англичане – люди совершенно различных национальностей, стилей, привычек, - а тем не менее он получился гармоничным, единым. У Петербурга есть сугубо свое «необщее» выражение лица. Может быть, дело в том, что его объединила вода: Нева, её притоки, каналы? Река сгруппировала город, он выстроился лицом к воде. Лучшие его дворцы – это парадная набережная. Может быть, так…. Он всегда противостоял России как европейский город, а Европе – как новое лицо России…. К сожалению, Петербург так и не стал до сих пор туристской Меккой, хотя вполне заслуживает этого. Юбилейные праздники помогут показать его миру…. У нас, как ни в одном другом городе, сохранился исторический центр. Не маленький, как, допустим, в Праге или в Варшаве, а очень большой. Достаточно сказать, что в Петербурге 500 дворцов и особняков, представляющих большую художественную ценность. А есть еще Пушкин, Павловск, Петергоф, Ораниенбаум, появилась теперь еще Стрельна. Нигде нет таких замечательных пригородов…»
Официальная статистика позволяет дополнить писателя конкретными цифрами. «Сегодня Петербург – четвертый по численности город в Европе после Лондона, Москвы и Парижа: 4,6 миллиона человек, чуть больше трех процентов жителей России  («Санкт-Петербургские ведомости» от 27 мая 2003)  В городе 675 крупных и средних предприятий, более 100 тысяч фирм малого бизнеса. Петербург   строился как столичный город, но его облик был всегда многоукладным. В городе 44 художественных музея, 5 государственных музеев-заповедников и 125 музеев разного профиля, 80 театров, 1800 библиотек. Это дает основание считать его культурной столицей. Здесь самый крупный в стране портовый комплекс, знаменитые корабельные проектно-конструкторские бюро и военно-морская база. 53 государственных и 40 других вузов выпускают ежегодно более 50 тысяч дипломированных специалистов.
Не зря Петербург называют Северной Венецией. Город омывают 40 рек и каналов общей длиной более 200 км. Над ними переброшено около 600 мостов, в том числе 20 разводных.
Перед официальным празднованием 300-летия Санкт-Петербурга на берегу Невы около Дворцовой набережной президент России Владимир Путин и лидеры государств, приехавших в северную столицу на юбилей, возложили венки к памятнику Петру I, посетили Эрмитаж, Исаакиевский собор и концерт в Мариинском театре. А вечером почетным гостям, главам зарубежных государств, было показано феерическое водное представление в акватории Невы напротив Зимнего дворца, возле которого располагались гостевые трибуны. После выступления Владимира Путина, поздравившего собравшихся с юбилеем Петербурга, состоялось официальное открытие празднования 300-летия Санкт-Петербурга.
Под звуки гимна Великому городу были разведены Троицкий, Биржевой и Дворцовый мосты. Первым в акваторию Невы вошел фрегат "Штандарт" - точная копия фрегата, заложенного в 1703 г. и названного в честь нового штандарта Петра Великого. Навстречу ему в Неву вошли более 40 шестивесельных ялов, украшенные флагами всех государств, главы которых прибыли в Петербург для участия в юбилейных торжествах. Под звуки боя перед зрителями развернулся эпизод исторического сражения в устье Невы в мае 1703 года, знаменующего окончательный выход России к Балтийским берегам. Знаменуя победу, на водной сцене появились яхты, с изображениями кавалеров и дам петровской эпохи на мачтах, а у Петропавловской крепости в воздух взметнулись мощные фонтаны. Последовавшее за феерией разрекламированное лазерное шоу японского художника на этот раз прошло почти без сбоев.
1 июня почетные гости провели в Петергофе, где они стали зрителями водно-музыкального представления. На импровизированной сцене у Большого каскада фонтанов артисты и музыканты Петербургского театра оперы исполнили фрагменты из классических балетов. Главным же политическим событием, несомненно, стал саммит глав государств в  Константиновском дворце в Стрельне. Меню торжественного завтрака и обеда для участников главного события праздника, как говорят, было изысканным, но без излишеств, отмеченных в празднование 200-летия
Возвращаемся непосредственно в район «Песков». В 1923 году десять.
Рождественских улиц стали называться Советскими. А 9 июля 1932 года президиум Леноблисполкома постановил снести церковь. Нашлось на то «веская» причина: «Учитывая малочисленность зелёных насаждений в районе 6-ой Советской, и за неимением свободной территории для разбивки сквера». Обречённый храм простоял ещё два года, затем его снесли. Сейчас на этом месте – чахлый скверик.
Этот район только условно можно назвать старым, т.к. получил современный архитектурный облик в конце XIX – начале XX века, когда интенсивно сносились последние свидетели петровской эпохи. В районе нет изобилия шикарных дворцов, как в эпицентре города. Однако архитектурными шедеврами не обделён. Это, прежде всего, Смольный монастырь (архитектор В.В.Растрелли), построенный в 1748-1764 гг. в стиле барокко. Здание Смольного института (архитектор Дж.Кваренги), построенное в 1806-1808 гг. в стиле классицизма. Таврический дворец (архитектор И.Е.Старов), построенный в 1783-1789 гг. в стиле классицизма для князя Г.А.Потёмкина.
Особое значение архитектурным ансамблям Рождественской части придавали церкви. К сожалению, не сохранилась и в начале 1960-х годов была снесена Греческая посольская церковь во имя св. Дмитрия Солунского. В 1967 году на её месте поднялось огромное здание Большого концертного зала «Октябрьский» (архитекторы В.А.Каменский и др.). Греческая церковь пользовалась большой известностью в Петербурге и за его пределами. В Петербурге издавна была богатая греческая колония, но особенно активно греки стали селиться в столице после Крымской войны. Греческая церковь была торжественно заложена в 1861 году и завершена в 1864-м, а в 1865 г. состоялось её освящение. Основную часть средств на постройку дал известный промышленник греческого происхождения Д.Е.Бенардаки, помогли участием и другие именитые греки, среди них византийский князь А.Д.Мазури. Строителем храма стал крупный зодчий, профессор архитектуры Р.А.Кузьмин. Здание церкви св. Дмитрия Солунского предназначалось для греческого посольства. Зодчий умело использовал композиционные идеи и декоративные мотивы ранней византийской архитектуры. Плоский главный купол, лежавший на лёгких аркадах-окнах. Над входом возвышалась небольшая звонница, решённая в форме арки. Церковь вызывала всеобщее восхищение изяществом линий, соразмерностью внешних и внутренних форм. Большое внимание привлекала и живопись – работы профессора П.М.Шамшина – строго византийского стиля. Художник Бремсон специально разработанными им восковыми красками исполнил орнаменты. Внутреннее убранство храма имитировало цветной камень, мозаику. Красив был резной двухъярусный иконостас из орехового дерева. В церкви, вмещавшей до тысячи человек, шла служба на греческом и славянском языках. Первое время здесь службу вели приглашённые князем Мурузи священники церкви св.Симеона и св.Анны. В 1866 г. из Греции приехал о.Неофит, первый настоятель церкви. Его называли «другом всех обездоленных». В 1892 году он был похоронен в склепе под церковью, рядом с Бенардаки.
Ещё одно,  ныне изуродованное здание недалеко от Рождественской церкви – это построенная в «русском стиле» церковь Благовещения Пресвятой Богородицы при подворье Старо-Афонского монастыря, (находящегося в Греции)  возведённая архитектором Н.Н.Никоновым в 1887-1890 гг. Нарядный двухэтажный храм, напоминая церкви Москвы и Ярославля XVII века, эффектно возвышался на углу 5-й Рождественской и Дегтярной улиц. С большим мастерством был исполнен иконостас нижней церкви во имя чудотворной иконы Божьей Матери.

В традициях старинного зодчества была возведена Н.Н.Никоновым церковь Шестоковской иконы Божьей Матери при подворье Шестоковского Вознесенского женского монастыря. Освящение храма состоялось в феврале 1900 года. Живописный фасад здания, увенчанный высоким куполом, преобразил унылую Старорусскую улицу на пересечении с Кирилловской улицей. Спустя 20 лет церковь была закрыта, подворье прекратило своё существование. Недавно здание церкви без куполов и крестов перешло в распоряжение Грузинского прихода Петербургской православной епархии. Церковь восстановлена в 2000 году, возобновлена служба, слышен перезвон колоколов.
Через квартал от этой церкви, на углу Старорусской и Новгородской улиц находилась церковь Святителя Николая Чудотворца и Мученицы Евгении при общине Святой Евгении Петербургского попечительного комитета о сёстрах Красного Креста. Тут помещались подготовительные курсы сестёр милосердия, дом для престарелых женщин, амбулатория и больница. В советское время больница была имени Я.М.Свердлова, ныне возвращено имя св.Евгении. Церковь, построенная архитектором Д.К.Пруссаком, была освящена в феврале 1899 года. Община имела своё издательство, вокруг которого группировались художники – А.Н.Бенуа, И.Я.Билибин, М.В.Добужинский, Н.К.Рерих, К.А.Сомов, А.П.Остроумова-Лебедева. Издательство выпустило несколько прекрасно оформленных книг, в т.ч. путеводители по Эрмитажу А.Н.Бенуа и др. Было издано свыше 6 тысяч художественных почтовых открыток, воспроизводивших виды дворцов и храмов Павловска, Царского Села, Петергофа и др. пригородов Петербурга. Ныне на месте церкви запущенный скверик, а о бывшей общине напоминает короткий проезд без единого жилого дома с названием Евгеньевская улица.
Ближе к Смольному на Тверской улице, 8, находится сохранившийся храм во имя Знамения Пресвятыя Богородицы, построенный по проекту архитектора Д.А.Крыжановского в стиле северных новгородских и некоторых псковских церквей. Предназначался для старообрядцев, освящён 22 декабря 1907 года.
Следующие две церкви не сохранились. Первая, Борисоглебская церковь на Синопской набережной в створе проспекта Бакунина возведена в 1869-1882 гг. в эклектическом стиле по проекту М.А.Шурупова. Внутреннюю отделку вёл архитектор С.О.Шестаков, рельефы на фасаде выполнил Э.В.Менерт. Полуразрушенный храм в 1975 году снесён до основания.
На перекрёстке проспекта Бакунина и Мытнинской улицы стояла стройная одноглавая Николо-Мирликийская церковь в новгородском стиле, построенная в 1913-1915 гг. по проекту С.С.Кричинского, видного мастера модерна. Стены снаружи были украшены резным узором, внутри – фресками



в стиле Дионисия. В церкви хранилось много ценнейших старых икон и утвари, которые собрал знаток древнерусского искусства А.А.Ширинский-Шахматов. Несмотря на протесты органов охраны памятников, замечательный храм-музей в 1932 году был взорван.
После посещения храмов вернёмся к знаменитым или известным людям, которые жили в районе Песков, сведения о которых я почерпнул из статьи В.Бобрецова «Мне посчастливилось родиться в «Песках» в газете «Привет, Петербург» от 8.12.1993. «Конечно, Пески – это не Пушкинский Петербург или Петербург Достоевского». Автор упомянутой статьи с определённой долей иронии продолжает: «Пухлый (из-за плохой бумаги) лениздатовский бедекер (путеводитель) «Литературные памятные места Ленинграда» (1968 г.) подвергал в уныние. Русские писатели словно предчувствовали, что именно по этому району проляжет в ночь с 24 на 25 октября путь автора «Партийной организации и партийной литературы», путь из «грязи в князи». И, словно,  сговорясь, они не селились в «Песках». За чуть ли не двухвековую историю лишь Некрасов (Литейный, 36) да Маяковский (Надеждинская, 52), очевидно, не видя лично для себя особой опасности, отважились на это. Да ещё Вячеслав Иванов, чью «Башню» (Таврическая, 35) показывали в ту пору украдкой, как бы из-под полы, словно нечто к показу не дозволенное. Почти также, как демонстрировали и другую достопримечательность района – невесёлой памяти «административное здание на Литейном», про которое новичку непременно сообщалось, что перед ним самое высокое здание в городе. И на недоумённое «почему» следовало пояснение, что, мол, «уже из окон первого этажа Магадан видно»…
Оказывается, здесь каждый камень помнит  «отнюдь не только командорские шаги автора «Партийной организации…» в ту злополучную ночь 1917 года. «Пески» волею судеб были одним из важнейших центров русской культуры «Серебряного века». Здесь жили в 10-20-е гг. многие известные и многие,  увы,  забытые писатели, поэты и философы. Вот некоторые имена. Поэт Николай Гумилёв (Преображенская /Радищева/, 5), писатель и философ Василий Розанов (Шпалерная 39 и 44 Б), философы Николай Бердяев (Сапёрный переулок 10) и Алексей Ремизов (Таврическая 7 и 36), поэты Михаил Кузмин (Таврическая 25), Георгий Иванов и Ирина Одоевцева (Бассейная 58, в огромном доме «Бассейного кооперативного товарищества, построенного в стиле «норд-модерн»), Александр Тиняков (8 Советская 21), Сергей Нельдихин (Литейный 15), а также З.Н.Гиппиус и Д.С.Мережковский (Литейный 24/27 и Сергиевская 83), писатели Гаршин (9 Рождественская 22) и Ю.Н.Тынянов (5 Советская 8/15).
Несколько слов об упомянутом писателе Гаршине, мимо дома  которого прохожу практически ежедневно. На угловом невзрачном четырехэтажном доме на 9 Советской улице висит скромная мраморная доска с кратким текстом, что в этом доме с 1883 по 1885 год жил и работал В.М.Гаршин. Насколько я помню, в школьной программе моего времени произведения Гаршина не числились. Да и в период обучения моих внуков (2000 г) в программе по литературе этой фамилии тоже нет. Так в чем же причина такого внимания власти к этому скромному писателю, в то время как большая плеяда вышеперечисленных и десятки других его современников такой чести не удостоились?  Могу честно признаться, что ранее мне не приходилось читать его произведения. Но в нашей домашней библиотеке сохраняется малого формата сборник рассказов Гаршина под  названием «Красный цветок», изданный в 1977 г. Рассказы все короткие и два из них я прочел, чтобы ответить на поставленный выше вопрос. Лучшим из них считается «Красный цветок», который я прочел первым. Написано не замысловато, по сравнению, например, с «Лолитой» В.В.Набокова. Герой рассказа – безумец, томящийся в сумасшедшем доме. Его идеи сводятся к уничтожению мирового зла. Он мечтает о временах, когда распадутся железные решетки темниц, весь мир содрогнется, сбросит ветхую оболочку и явится  в новой, чудной красоте. Вступивший в борьбу безумец достигает лишь призрачной победы, но находит высшее счастье в том, что умирает как герой. Анализируя этот рассказ, известный  литературовед  Г.Бялый в предисловии к сборнику произведений Гаршина  заключил. «Красный цветок – это отклик писателя на борьбу революционного поколения семидесятых годов, это гаршинский гимн «безумству храбрых».
Высокую оценку «Красному цветку» дал  Глеб  Успенский, который подчеркивал, что источник страданий героя рассказа «таится в условиях окружающей его жизни», что «жизнь оскорбила в нем чувство справедливости, огорчила его» и что «мысль о жизненной неправде есть главный корень душевного страдания».
Гаршин с детства был подвержен нервному расстройству. Очередной приступ болезни наступил в начале февраля 1880 года. Заболевание Гаршина объяснялось в значительной степени теми потрясениями, которые ему пришлось пережить. Это были кровавые расправы военных судов с народниками, организаторами террористических актов, ссылки, обыски, виселицы, расстрелы. Потрясенный жестокостью правительства, Гаршин отправился к министру внутренних дел и председателю Верховной распорядительной комиссии —  Лорис-Меликову просить о помиловании юноши-революционера И. О. Млодецкого, совершившего покушение на министра. О чем говорил Гаршин, к чему призывал диктатора, можно судить по наброску неотправленного письма Гаршина к Лорис-Меликову. Там он писал: «...не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения». Свидание Гаршина с Лорис-Меликовым не имело никаких результатов: Млодецкий был повешен в назначенный ранее срок.
В состоянии сильнейшего нервного расстройства Гаршин уехал из Петербурга. После его скитаний по Москве, Рыбинску, Туле, после посещения Ясной Поляны, где Гаршин встретился с Толстым, больного писателя родственники увезли лечиться на Украину. Выздоровление шло медленно. Только в начале 1882 года Гаршин снова смог взяться за перо.
И второй прочитанный  рассказ с  названием «Денщик и офицер»  - примитивное утрированное видение   автором  взаимоотношения слуги и барина. Читателю, полагаю, понятно, почему в советское время появилась мраморная доска именно этому писателю, который закончил жизнь самоубийством  в 33 года и не успел написать что-нибудь  более фундаментальное.

Интерес к творчеству и судьбе Гарщина не иссекает. Об этом свидетельствует хотя бы публикация Владислава Федотова в 7 номере журнала «Нева» 2012 г.
24 марта 1888 года трагически оборвалась жизнь тридцатитрехлетнего писателя Всеволода Михайловича Гаршина. Петербургские литераторы решили поделиться воспоминаниями, посвятить ему свои рассказы. Почтить память писателя откликнулись многие. Эту идею поддержал и Чехов. В 1889 году выходят два сборника: “Красный цветок” и “Памяти В. М. Гаршина” (издание журнала “Пантеон литературы”). В последнем и был опубликован чеховский рассказ “Припадок”.
Чехов еще только начинал приобретать известность, опубликовав в журнале “Северный вестник” повесть “Степь”. Повесть была замечена и оценена критиками весьма положительно, в том числе и Гаршиным, который к тому времени имел большую литературную известность. Чехов и Гаршин не были близко знакомы: Чехов жил в Москве и в Петербурге был наездами, по литературным делам. В декабре 1887 года писатели мельком виделись у поэта Плещеева, заведующего литературным отделом “Северного вестника”, но в то время Чехов не заинтересовал Гаршина. Только по прочтении повести “Степь” в мартовской книге “Северного вестника” за 1888 год Гаршин восторженно отозвался и о повести, и о Чехове как писателе, пришедшем на смену Достоевскому и Тургеневу. Чехов следил за современной литературой и, конечно, был знаком с творчеством Гаршина. В письме Плещееву он пишет: “Два раза был я у Гаршина и оба раза не застал. Мне приходилось говорить с ним только один раз, да и то мельком” (т. 2, с. 227). Чуть позже он напишет Суворину: “Из писателей последнего времени для меня имеют цену только Гаршин, Короленко, Щеглов и Маслов. Все это хорошие и не узкие люди” (т. 2, с. 230). Возможно, в своей оценке Чехов был субъективен, но даже в этой четверке он отдавал приоритет Гаршину.
Гаршин был на пять лет старше Чехова. Ко времени их знакомства у него вышло два сборника рассказов. Он собирался писать роман на историческую тему времен Петра Первого. За свою литературную деятельность Гаршин написал девятнадцать рассказов, несколько статей о художественных выставках, а также переводы прозы и стихов. Если учесть, что первый рассказ появился в 1877 году, то можно считать, что за одиннадцать лет Гаршин написал не так уж много. Будучи студентом Горного института, Гаршин публикует в газетах “Молва” и “Новости” небольшие очерки. Но о серьезной литературной деятельности он еще не думает, и только после участия в русско-турецкой войне 1877–1878 годов он пишет матери (26 мая 1877 года): “Как я ожидал, материалов для наблюдения оказалась бездна. Если Бог вынесет, я буду знать, что делать. В том, что я сумею писать и буду иметь успех, я почти не сомневаюсь”.
Многодневный поход по территории Румынии в составе Болховского полка во многом отрыл глаза на настоящую жизнь русского народа в лице простого солдата, с которым поровну разделил все трудности армейской жизни вольноопределяющийся рядовой Всеволод Гаршин. Во втором бою он был ранен в ногу, месяц пролежал в болгарском госпитале и был отправлен на родину в Харьков. Впечатления от войны были настолько сильны, что Гаршин уже в госпитале начинает писать рассказ “Четыре дня”. В Харькове он заканчивает работу над рассказом и отсылает его в журнал “Отечественные записки”. Во многом это еще рассказ начинающего писателя, не отличающегося какими-либо стилистическими особенностями или неожиданным сюжетным построением. Главное его отличие от многочисленных корреспонденций с фронта, которые писались бойкими журналистами, находившимися далеко от боевых действий, в глубоком тылу, — “окопная правда”. Видимая безыскусность рассказа только усиливала жуткую картину войны.
Герой рассказа вольноопределяющийся Иванов (Гаршин осмысленно выбирает самую распространенную русскую фамилию) в бою убивает врага (египетского феллаха) и сам получает тяжелое ранение. Четыре дня он лежит на поле боя рядом с поверженным врагом и ждет помощи от своих. Он — убийца, убийца поневоле. “Передо мной лежит убитый мною человек. За что я его убил?” Тысячи людей идут на войну по принуждению и только небольшая часть — добровольно. Доброволец рядовой Иванов, убив человека, начинает понимать бессмысленность и жестокость войны. У убитого, возможно, тоже есть мать, которая ждет его, но так и не дождется. Иванов может пожертвовать собой, подставить грудь под пули, но чтобы стать убийцей — это ему в голову не приходило. Сознание вины мучает его.
Жертвенность как черта характера была присуща самому Гаршину. Он был готов пожертвовать своей жизнью за освобождение славянского болгарского народа от турецкого засилья, но с жестокой необходимостью убивать себе подобных он примириться не мог, однако, понимая, что гибели людей с обеих сторон избежать нельзя. Эта раздвоенность заставляла его страдать.
И все-таки Гаршин не становится на сторону пацифистов. Не успевает зажить рана, и он снова хочет ехать на фронт. На недоуменные вопросы близких, зачем ему это надо, он объясняет, что должен разделить все тяготы войны с простым народом. За его жизнь никто не обязан расплачиваться собственной жизнью. В этом заключалась гражданская позиция Гаршина.
Журнал “Отечественные записки” во главе с Салтыковым-Щедриным и критиком Н. Михайловским публикуют рассказ “Четыре дня” в октябрьской книжке журнала за 1877 год. Тургенев, прочитав его, делает заключение, что появился новый писатель, который продолжит литературную славу Достоевского и Толстого. Возможно, Иван Сергеевич погорячился, сделав быстрый вывод по прочтении всего одного рассказа. Но рассказ действительно привлек к себе внимание не только критиков, но и читающей публики.
Первый успех вдохновил Гаршина на дальнейшую литературную деятельность. За 1878–1879 годы в “Отечественных записках” напечатаны четыре рассказа молодого писателя и один в журнале “Стрекоза”, где он обращается к другим важным темам, волнующим общественность.
В рассказе “Происшествие” — тема проституции, во “Встрече” — тема приспособленчества и казнокрадства, в “Художниках” — о назначении художника в искусстве и места искусства в жизни, и два рассказа о войне — “Очень маленький роман” и “Трус”.
В рассказе “Трус” переживания героя, изложенные в форме дневника, от первого лица написаны в остром психологическом стиле. Название рассказа четко характеризует начальное состояние героя, не желающего идти на войну. Но в конце рассказа это уже другой человек, принявший непростое решение: он идет воевать и погибает. Погибает, не успев принять участие в бою, находясь в резерве, от шальной пули. Его смерть нелепа, и нет ответа — правильно ли он поступил, не оставшись трусом.
Дилемма между долгом и бессмысленностью военной бойни стояла и перед Гаршиным. Война длилась недолго и в феврале 1878 года закончилась подписанием Сан-Стефанского мирного договора. Война оказала сильное влияние на мировоззрение Гаршина.
И опять война не отпускает от себя писателя. Он задумывает большое произведение, и в 1880 году в журнале “Русское богатство” № 3, под названием “Люди и война”, глава первая, появляется великолепный рассказ, позже вошедший в собрание сочинений под названием “Денщик и офицер”. Внизу публикации сообщение для читателей — “продолжение следует”. Но продолжения не последовало. Только через три года Гаршин вернется к теме войны, как к незаживающей душевной ране, и в 1883 году в “Отечественных записках” опубликует рассказ “Из воспоминаний рядового Иванова”.
1880 год — черный год в биографии Гаршина. После удачного литературного дебюта, когда фотографии Гаршина в военной форме распродавались молниеносно, когда он приобрел многочисленных поклонников своего таланта и литературные журналы стали приглашать к сотрудничеству, произошел рецидив его душевной болезни, впервые случившейся в 1872 году. Тогда он впервые попал в психиатрическую больницу на целых полгода.
Осенью 1879 года знакомый его по Харькову В. А. Фауссек, встретив Гаршина на улице, замечает в нем резкие перемены. “У него развивалась меланхолия. Он находился в (том) состоянии неопределенной и мучительной тоски ‹…› он чувствовал страшную апатию и упадок сил; ‹…› Он изменился и физически; осунулся, голос стал слабым, походка вялая...” Все это пришло на смену бурной активности как результат перенапряжения тонкой, психической натуры. Очевидно, что в эту пору приходят мысли о самоубийстве. Шесть лет назад его старший брат Виктор застрелился. Гаршин пишет один из самых пессимистических своих рассказов “Ночь”. Разуверившийся в жизни интеллигент задумывает покончить жизнь самоубийством, но даже на этот поступок у него не хватает силы воли, и он умирает от разрыва сердца.
Наследственная болезнь обостряется еще и в связи с остро переживаемыми Гаршиным событиями того времени. После покушения Млодецкого на главного начальника Верховной распорядительной комиссии графа Лорис-Меликова Гаршин посетил графа и в слезах умолял помиловать приговоренного к смертной казни террориста, говоря, что своим благородным жестом помилования он принесет большую пользу и не вызовет чувство мести у последователей террора. Наверное, чтобы избавиться от нервного ночного визитера, министр пообещал подумать, и Гаршин поверил в то, что его мольба была услышана. А на следующий день Млодецкого казнили на Семеновском плацу. Для чуткой души Гаршина это было сильным потрясением.
Болезнь, начавшаяся с меланхолии, переходит в стадию неконтролируемой активности. Он едет в Москву, встречается с шефом московской полиции, пытаясь и его убедить в неразумности репрессий по отношению к террористам. Из Москвы попадает в Ясную Поляну и всю ночь проводит с Толстым, решая, как искоренить мировое зло, как сделать жизнь людей счастливой. Покинув гостеприимного хозяина Ясной Поляны, Гаршин ходит по деревням Тульской губернии, но полубредовые идеи о счастливой жизни не находят понимания у крестьян. Родные подали в розыск в департамент полиции, и младшему брату Евгению удалось найти Всеволода и привезти домой. Болезнь усугублялась, и он был помещен в больницу на окраине Харькова, так называемую Сабурову дачу.
Весть о том, что Гаршин сошел с ума, дошла до Петербурга. Друзья хлопочут о том, чтобы перевезти его в больницу доктора Фрея, где он лечился в 1872 году. Лечение в петербургской клинике ощутимых результатов не дает — квазиактивность и бредовые идеи сменяются жесточайшей апатией. Осенью 1880 года его привезли обратно в Харьков.
Фауссек в своих воспоминаниях пишет: “Люди, видевшие его в это время, говорили, что он производил ужасное впечатление: это был живой труп, нравственный труп. Всякая душевная деятельность была поражена в нем, он находился в состоянии глубокого угнетения и безысходной тоски. Таким его увидел дядя его, Вл. Ст. Акимов, приехавший на короткое время в Харьков, и увез его с собой в деревню”.
В деревне постепенно Гаршин выходит из состояния депрессии: прогулки, катание на коньках, деревенское уединение приносят свои плоды. К концу 1881 года он уже много читает и начинает заниматься переводом новеллы П. Мериме “Коломбо”.
Физическое нездоровье не дало развиться литературному таланту Гаршина в полную силу. К весне 1882 года, как говорил сам Гаршин, он устает от животной жизни в дядюшкином имении, уезжает сначала в Харьков, а затем, по приглашению Тургенева, в Спасское-Лутовиново. Там же в это лето находилась семья поэта Я. Полонского; сам Тургенев жил в Париже и по состоянию здоровья не мог приехать в Россию. Гаршин начинает работать над новым рассказом “Из воспоминаний рядового Иванова”. К концу года он заканчивает рассказ и отправляет его Салтыкову-Щедрину, опасаясь, что некоторые места рассказа могут быть не пропущены цензурой.
В воспоминаниях младшего брата Евгения говорится, что маститый писатель “передал рукопись в набор без каких-либо поправок и перечеркиваний”.
В рассказе чувствуется влияние раннего творчества Льва Толстого, его военных рассказов. Если провести параллель между этими рассказами Толстого и рассказом Гаршина, то можно обнаружить в них больше сходства, чем различий. Они были написаны писателями одного возраста, с разницей во времени в двадцать шесть лет. Толстой приехал на кавказскую войну со своим старшим братом Николаем в мае 1851 года, в возрасте двадцати двух лет. Гаршину также было двадцать два года, когда в мае 1877 года, после объявления Россией войны Турции, он со своим однокурсником по Горному институту Афанасьевым прибыл в Кишинев и был зачислен в Болховский пехотный полк, который, пройдя через всю Румынию, принял боевое крещение на Дунае 14 июля 1877 года. Рота, в которой находился Гаршин, участия в бою не принимала, но уже во втором бою при Аясларе 11 августа Гаршин был легко ранен в ногу (пуля прошла навылет, не задев артерии) и отправлен в госпиталь в город Белу.
Толстой заложил традицию в отечественной литературе правдивой прозы о простом русском солдате. Эстафету, как сейчас говорят, окопной правды подхватил Гаршин. Не сравнивая художественные достоинства военных рассказов двух разновеликих русских писателей, можно выделить то, что их объединяет: героем в них — русский солдат, вовлеченный в войну не по своей воле, но исполняющий воинский долг честно и бесстрашно.
Событийной компонентой гаршинского рассказа “Из воспоминаний рядового Иванова” так же, как и в военных рассказах Толстого “Набег” и “Рубка леса”, является поход воинской части и сражение с неприятелем. Но за простым сюжетом скрываются серьезнейшие размышления о войне, ее жестокости и бессмысленности.
В рассказе Толстого “Набег. Рассказ волонтера” герой размышляет:
“Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?”
И в своем рассказе, уже на первых страницах, автор выражает свое отношение к войне словами рядового Иванова:
“Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий”.
Даже всего трехмесячный армейский опыт Гаршина научил его понимать и видеть в простом солдате не винтик бездушной военной машины, а человека, движимого прежде всего патриотическими чувствами. Не совсем понимая цели войны — “Турку бить идем, потому что он много крови пролил”, — они спокойно идут на смерть, помня слова присяги. Рядовой Иванов, присягая с товарищами на полковом знамени, вспоминает: “„Не щадя живота своего“, — громко повторили все пятеро в один голос; и, глядя на ряды сумрачных, готовых к бою людей, я чувствовал, что это не пустые слова”.
В румынском городе Плоешти, куда прибыл Александр Второй, проходил смотр войск. Как очевидец этого события Гаршин подробно описывает картину смотра, выделяя особо единый патриотический порыв людей, уходящих к месту боев.
“Солдат не имел в себе ничего щегольского, молодецкого и геройского; каждый был больше похож на простого мужика, только ружье да сумка с патронами показывали, что этот мужик собрался на войну”. Салтыков-Щедрин восхищался сценой смотра войск, написанной с таким мастерством молодым писателем.
Государь “сидел на сером коне, в простом мундире и белой фуражке ‹…› по лицу его градом катились слезы”. Его окружала пышная свита, но Иванов никого не запомнил из этого блестящего окружения. Только “бледное истомленное лицо, истомленное сознанием тяжести взятого решения”. Волнение тысячеликой толпы передавалось каждому. С криками “ура!” проходили воины мимо провожавшего, многих из них на смерть, государя. “Чувствовалось, что для этой массы нет ничего невозможного, что поток, с которым вместе я стремился и которого часть я составлял, не может знать препятствий, что он все сломит, все исковеркает и все уничтожит. ‹…› Смотри на нас и будь покоен: мы готовы умереть”.
Жертвенность русского солдата вызвана и оправдана чувством патриотизма, проявившимся в трудные минуты перед боем.
Рассказ “Из воспоминаний рядового Иванова” автобиографичен. Но это не хроника и не очерки участника по горячим следам. Гаршин глубоко осмысливает эту сложнейшую тему и пишет по-настоящему высокохудожественный рассказ, сильно отличающийся от его первых военных рассказов, где в центре рефлексирующий герой, бессознательно вовлеченный в кровавые события, который не может определить своего отношения к войне и поступить соответственно. Или он трус, или он герой? Должен он воевать или должен отсидеться за спинами воюющих? Только найдя ответы на эти вопросы, испытав вместе с солдатами трудности походной жизни, герой Гаршина Иванов обретает спокойствие и уверенность в правильности своей жизненной позиции.
“Никогда не было во мне такого полного душевного спокойствия, мира с самим собой и кроткого отношения к жизни, как тогда, когда я испытывал эти невзгоды и шел под пули убивать людей”.
В художественном произведении, будь то роман или рассказ, нельзя ставить знак равенства между героем и автором. Но в этом рассказе Гаршин свои мысли вкладывает в воспоминания рядового Иванова. Иванов показан не только как верноподданный гражданин, но и как человек, не мыслящий своей жизни без связи с жизнью своего народа. Эта связь и наполняет его силой и “душевным спокойствием”.
Командир роты капитан Заикин предлагает Иванову, зная о его дворянском происхождении и что он из студентов, перейти из солдатской палатки к нему, но Иванов отказывается.
Следуя толстовской традиции показа простого солдата, Гаршин идет дальше: он поднимает острую проблему отношений командира и солдата, чего не было в ранних рассказах Толстого. Когда офицеры вечером в палатке у командира роты играют в карты и пьют — это еще полбеды. Но вот не совсем трезвый бригадный генерал по кличке Молодчага, как на театральных подмостках, изображает из себя суворовского орла. Проезжая в коляске, запряженной тройкой лошадей мимо изнуренных трудным походом солдат, он приветствует проходящий по дороге полк:
“— Здорово, старобельцы!
— Здравия желаем, ваше превосходительство! — отвечали солдаты и при этом прибавляли:
— Опохмеляться едет молодчага!”
К естественным трудностям похода — то жара, от которой люди, теряя сознание, падают на дорогу, то проливные дожди и непролазная грязь, прибавляются бестолковые и даже вредные команды. Гаршин описывает такой эпизод.
Перед отрядом возникает водное препятствие — залило дорогу. По железнодорожному пути обойти нельзя, скоро пойдет поезд. Генерал без имени по кличке Молодчага, увидев заминку, решает личным примером показать, как надо действовать, и “в своих лакированных ботфортах идет в воду:
— За мной, ребята! По-суворовски!
Воды по грудь высокому генералу, а малорослые уже барахтаются, увязая ногами в вязком дне.
Батальон переправляется на другой берег. Мокрый генерал величественно стоит на берегу и поощряет барахтающихся солдат.
— Вперед, ребята! По-суворовски!
Генеральский кучер, пройдя по берегу чуть дальше, находит брод, где воды чуть выше колесной оси, и переезжает на другой берег.
— Вот где, ваше превосходительство, переходить нужно было... — говорит батальонный командир. — Прикажете людям обсушиться?
— Конечно, конечно, Петр Николаевич, — мирно ответил генерал.
С каким сарказмом обрисована фигура бестолкового генерала, от команд которого страдают люди.
Но и офицерские чины не все должным образом относятся к простому солдату. У Толстого в “Рубке леса” и в “Набеге” жизнь солдата и офицера разделена, но не противопоставлена. Офицер — в палатке, солдат — у костра. У Гаршина в “Иванове” выведен на сцену тип офицера, у которого главный аргумент в воспитании солдата — кулак.
Капитан Венцель, образованный офицер, читающий стихи на французском, не видит иного способа в поддержании дисциплины, как рукоприкладство. Он бьет солдат за малейшую провинность, но заботится о его питании и обмундировании, ни одного солдата не отдал под суд и плачет, повторяя: “Пятьдесят два! пятьдесят два!”, о погибших в первом бою солдатах. Неоднозначный характер и неоднозначное отношение к нему автора. Если в начале рассказа Венцель — “зверь”, держиморда, то в конце заботливый и храбрый в бою командир. Фигура Венцеля не написана одной черной краской; тем его образ и интересен. Да и “зверем” он становится не сразу. “Заведуя полковой библиотекой, пока не принял роту, он прилежно следил за русской литературой”. Образованный и начитанный Венцель, получив власть над людьми и не умея добиться от подчиненных дисциплины, считает, что солдат стоит на низшей ступеньке развития и не понимает слов. Он решает для себя, что “все хорошие книжки — сентиментальный вздор” и единственный способ быть понятым — кулак!
“‹…› Я старался действовать словом, я старался приобрести нравственное влияние. Но прошел год, и они вытянули из меня все жилы”. Противостояние Иванова и Венцеля проходит через все повествование, как один из основных мотивов рассказа. Иванов живет в палатке вместе с солдатами и все тяготы походной жизни делит с ними. Несмотря на разницу в социальном положении, солдаты видят в нем справедливого, доброго человека и уважают его. Венцель же, командир другой стрелковой роты, во всем полку имеет славу жестокого, вспыльчивого человека.
В знойный летний день, после многокилометрового похода, многие солдаты получали солнечный удар и падали прямо на дороге. Дежурные санитары оттаскивали их на обочину и там оказывали помощь. Венцель считал, что большая часть из них притворщики, заслуживающие наказания. Иванов становится свидетелем того, как Венцель поднимает полуобморочного солдата и наносит ему ножнами сабли удары по натруженным солдатским плечам, дико ругаясь. Иванов приходит на помощь солдату и хватает разъяренного капитана за руку, чтобы остановить избиение.
“Резким движением он вырвал свою руку из моей. ‹…› — Слушайте, Иванов, не делайте этого никогда! ‹…› Вы должны помнить, что вы рядовой и что вас за подобные вещи могут без дальних слов — расстрелять! ‹…› Я делаю это не из жестокости — во мне ее нет. ‹…› Если б с ними можно было говорить, я бы действовал словом. Слово для них — ничто. Они чувствуют только физическую боль”.
“Философия” Венцеля претит Иванову, и он никак не может согласиться с таким отношением к простому солдату. Узнав о случившемся, его сослуживец, пожилой солдат Житков, предупреждает Иванова: “Эх, барин Иванов, берегитесь Немцева (такое прозвище имел в полку Венцель), не смотрите, что он с вами разговаривать охочь, пропадете вы с ним ни за денежку”.
В один из вечеров Иванов с Житковым растягивали палатку, остановившись на отдых. Увидев, как Венцель бьет по лицу солдата в строю, который позабыл выбросить цигарку, Иванов порывается бежать на помощь, но Житков останавливает его.
“— Держи, черт безрукий! — закричал он и выругал меня самыми скверными словами. — Отсохли, что ли, руки-то? Куда смотришь? Чего не видал?”
За внешней грубостью старого солдата чувствуется отеческая забота. Он оберегает Иванова от больших неприятностей (“Под расстрел угодить хочешь? Погоди, найдут и на него управу”).
Иванов спрашивает, что он имеет в виду? Будут ли они жаловаться на Венцеля и кому?
“В действии тоже будем”, — отвечает Житков, подразумевая предстоящий бой. Когда молодой солдат Федоров спрашивает у Житкова перед боем, “быть ли ему (Венцелю) сегодня живу или нет?”, тот отвечает: “Пустое ты болтаешь. ‹…› Обозлившись, с сердцов, всякое несли. Ты что думаешь, разбойники, что ли? ‹…› Бога, что ли, в них нет? Не знают, куда идут! Может, которым сегодня Господу Богу ответ держать, а им об таком деле думать?”
Этим все сказано: не может даже обозленный русский солдат идти на подобную месть. Когда с поля боя привезли первых убитых, Иванов с Венцелем пошли посмотреть. Глядя на них, Иванов говорит Венцелю, что теперь этим людям “не надо спайки и дисциплины. Они теперь не пушечное мясо”. Картина смерти впечатляет Венцеля, и он начинает прозревать, видеть людей, а не бездушных исполнителей военной машины. Он говорит: “Да, Иванов, вы правы. Они люди... Мертвые люди”.
Венцель пять раз ведет свою роту на турецкие укрепления и плачет в палатке после боя над погибшими солдатами своей почти наполовину обескровленной роты, повторяя страшную для него цифру: “Пятьдесят два, пятьдесят два”.
Около пяти лет разделяют написание первого рассказа на военную тему “Четыре дня” от рассказа “Из воспоминаний рядового Иванова”. Столь длительный срок можно объяснить как нездоровьем Гаршина, так и его неудовлетворенностью раскрытием темы войны в первых рассказах. Следуя в русле ранней толстовской прозы, Гаршин обостряет и раскрывает болевые точки отношений в русской армии и показывает, что сила духа ее в патриотизме русского солдата.
Гаршин в меньшей степени пацифист, чем Толстой. Он понимает весь ужас войны, бессмысленную гибель людей как фатальную неизбежность. И если войны не избежать, то долг писателя показать ее разрушающую силу как можно более правдиво, достоверно.
Так был написан лучший рассказ Гаршина о войне.
В его первую книгу вошло всего шесть рассказов. Но умирающий во Франции Тургенев называл Гаршина своим преемником. О нем писали крупные критики того времени Михайловский и Скабичевский. Салтыков-Щедрин также считал его талантливым писателем и предсказывал большое будущее. Все рассказы Гаршина или биографичны, или основаны на реальных событиях. Гаршин пишет о том, что ему хорошо знакомо. Быль — основа его рассказов. Но постепенно писательские фантазии начинают проявляться в его более поздних рассказах. Если бы Гаршин написал всего один рассказ “Красный цветок”, он вошел бы в историю русской литературы. Еще при жизни Гаршина этот рассказ признавался многими — и читателями, и критиками — как шедевр. И с этим нельзя не согласиться. О рассказе можно написать отдельную статью или даже книгу, а здесь только замечу, что рассказ написан на основе собственного житейского опыта — нахождения в психиатрической больнице Харькова, так называемой Сабуровой даче.
Характерной особенностью болезни Гаршина была та, что в периоды рецессии он помнил все, что происходило с ним во время ее обострения. Когда кто-то из его друзей спросил, кто является прототипом героя “Красного цветка”, он прямо ответил: “Я”.
Герой рассказа одержим маниакальной идеей уничтожения мирового зла путем жертвы собственной жизни. Эту идею ни так уж сложно осуществить: надо сорвать с клумбы красный цветок, в котором и скрывается мировое зло, и спрятать его на своей груди. Цветок убьет одного человека, но мир избавится от зла, и на земле наступит полная гармония. Тончайшая психологическая ткань рассказа развертывается перед читателем в двух ипостасях: мировосприятие психически больного и все происходящее глазами санитара, фельдшера, сторожа и врача. Этот рассказ можно было написать на грани сумасшествия и гениальности. Гений отличается от простого смертного тем, что он анормален.
Знакомый Гаршина по Харькову В. А. Фауссек вспоминает такой случай во время посещения больного на Сабуровой даче:
“Мои очки привлекли его внимание, он попросил их у меня и надел; но, обладая хорошим зрением, он не мог смотреть в них и, отодвинув их на самый кончик носа, смотрел сверху. Вдруг, заметив, что мне неловко без очков, он захотел ими поделиться — переломил оправу, отдал мне одно стекло, а другое оставил у себя в руках”.
Фауссек описывает этот случай, вообще-то рядовой для психически ненормального человек, не для того, чтобы позабавить читателя или показать степень невменяемости Гаршина. Поразительно другое. Через два года, поправившись, Гаршин едет в Петербург. В Харькове, где в это время уже не было никого родных, он заходит к Фауссеку и, переодеваясь с дороги и умываясь, говорит ему: “Я еще должен вам очки купить”.
“Он помнил все, что с ним было, все свои похождения, безумные поступки, и эти воспоминания остались для него навсегда мучительными” (ПСС. СПб., 1910. С. 41).
Рецидивы болезни сменялись периодами рецессий, крайняя апатия — чрезмерным возбуждением. Гаршин понимал свою болезнь и в то же время страшился ее. Он не мог подолгу работать, писал медленно и трудно. В письме к Фауссеку он пишет: “Думаю, вопреки всем психиатрам, что умственный труд — правильный, конечно — не способствует, а предотвращает развитие психоза — есть же на свете такие скверные слова” (с. 41). Наследственная психическая патология (два старших брата покончили жизнь самоубийством) не дала в полной мере развиться таланту Гаршина. Его немногочисленное литературное наследство составляют около двадцати рассказов, несколько стихотворений и переводов. Но все это вошло в золотой фонд русской литературы XIX века.
Если военные рассказы не совсем, но все-таки тяготеют к документализму и точности фактов, то в других рассказах писательская фантазия раскрепощена вполне. Фантазировать Гаршин любил с детства, принимая впоследствии фантазии за реальность. Брат Евгений вспоминает (по рассказам матери), как маленький Всеволод, наслушавшись рассказов слуги, старого солдата Жукова, собирался отправиться в поход — “послужить царю и отечеству”.
“И эти сборы не были игрой: мальчик искренно верил в возможность немедленно сделаться солдатом. ‹…›
— Прощайте, мама, — говорил он, — что же делать, все должны служить.
— Но ты подожди, пока вырастишь, — отвечала мать, — куда же тебе идти, голубчик, такому малому?
— Нет, мама, я должен.
И глаза его наполнялись слезами”.
В сборах принимала участие и няня. Когда она начинала “голосить и причитывать, как над заправским новобранцем, Всеволод заливался горькими слезами” и соглашался отложить поход до утра. Утром он забывал о вчерашнем.
Чувства долга и самоотверженности, заложенные с детства, остались в нем навсегда, а богатая фантазия помогла написать замечательные сказки.
Из иностранных писателей Гаршин особенно любил Диккенса и Андерсена. Влияние сказок последнего ощущается в гаршинских сказках не сюжетными ходами, а темпо-ритмом прозы, интонацией. Первая сказка, написанная Гаршиным, “Аttalea princeps” была опубликована в журнале “Русское богатство”, № 1 за 1880 год. Салтыков-Щедрин отказался публиковать сказку в “Отечественных записках”, не желая устраивать политический спор на страницах журнала, и Гаршин относит ее в “Русское богатство”, журнал только недавно преобразованный в литературный из журнала “Торговля, промышленность и земледелие” и не успевший привлечь к себе внимание цензуры.
Если пересказать сюжет для тех, кто не знаком с этой сказкой Гаршина, то он весьма прост. В оранжерее ботанического сада среди множества благополучно произрастающих растений живет и тянется к небу бразильская пальма Аttalea princeps...
С детства Гаршин собирал многочисленные гербарии. Латинские названия, принятые в ботанике, были красивы и благозвучны, отсюда и название сказки. Но может быть, это название несет какой-то скрытый смысл? Действительно, есть такой род пальм — Attalia, но почему princeps? В философском значении princeps означает — основное правило, руководящее положение, в военном значении — первые ряды, передовая линия.
Символизм в России как литературное течение только зарождался. Вряд ли к зачинателям этого течения можно причислить Гаршина. Но и некоторые произведения Пушкина (“Анчар”, “Медный всадник”) рассматривались позже с точки зрения символизма.
Сказка начинается совсем не сказочно. Ботанический сад и в нем оранжерея из железа и стекла. Что же может быть реальнее и менее сказочным? Кстати, сказка, говоря современным языком, кинематографична: общий план (вид ботанического сада), средний (растения в оранжерее), крупный план (пальма). По тексту можно писать кадровый операторский сценарий задолго до изобретения братьев Люмьеров.
Тема свободы и несвободы заявлена с самого начала. Предчувствие тревоги возникает вместе с красными отблесками заходящего солнца, освещающего оранжерею. Несмотря на мягкий андерсеновский стиль повествования, не покидает ощущение надвигающейся беды. Быстро растущая пальма хочет вырваться из стеклянных оков оранжереи. Ее поддерживает маленькая травка, растущая у ее корней.
“Вы пробьете ее и выйдете на божий свет. Тогда вы расскажете мне, все ли там так же прекрасно, как было. Я буду довольна и этим”. Основные персоналии в сказке — пальма и травка, остальные растения — статисты: свита, играющая короля. В оранжерее разгорается спор: одни растения довольны жизнью в тепличных условиях (жирный кактус), другие жалуются на сухую и дрянную почву (саговая пальма). Attalia вмешивается в их спор: “Послушайте меня: растите выше и шире, раскидывайте ветви, напирайте на рамы и стекла, наша оранжерея рассыплется в куски, и мы выйдем на свободу. Если одна какая-нибудь ветка упрется в стекло, то, конечно, ее отрежут, но что сделают с сотней сильных и смелых стволов? Нужно только работать дружнее, и победа за нами”. Это ли не революционный призыв?! Но Гаршин не входил ни в какие политические организации. Он был противником террора как со стороны “народовольцев”, так и со стороны государства.
Пальма стремится к свету, растет и гнет своими ветвями железные рамы. Сыплются стекла. Травка спрашивает, не больно ли ей. “Что значит больно, когда я хочу выйти на свободу? ‹…› Не жалей меня! Я умру или освобожусь!” Сказка написана, когда активно действовала террористическая организация “Народная воля”, за год до покушения на Александра Второго на Екатерининском канале. Народовольцы и их сторонники увидели в сказке прямой призыв к разрушению самодержавного строя. Гаршин не собирался писать сказку с революционными призывами. Сам он объяснял возникновение сюжета простым случаем. В ботаническом саду он стал случайным свидетелем, когда пальма разрушила стеклянную кровлю и была спилена, чтобы можно было отремонтировать крышу и не поморозить оранжерейные растения.
С детства он принимал мир растений за живой мир, подобный людскому. Гаршин открещивался от признания каких-либо аллегорий и символов в своей сказке. Он и сказкой ее не называл. Ну и что с того, что растения разговаривают?! Они разговаривают о реальных вещах, а не сказочных. Это дело редактора журнала назвать ее сказкой, чтобы протолкнуть мимо глаз цензора-ротозея. Со сказки что возьмешь? Сказка заканчивалась тем, что пальма, оказавшись на свободе, увидела серым осенним днем оголенные деревья и грязный двор ботанического сада. “Только-то? — думала она. — И это все, из-за чего я томилась и страдала так долго? И этого-то достигнуть было для меня высочайшею целью?” Погибает пальма, погибает и травка, выкопанная садовником и выброшенная “на мертвую пальму, лежавшую в грязи и уже полузасыпанную снегом”.
Пальма, разрушив оковы, обречена на гибель. Она родом из жаркой Бразилии, и ее ждет гибель среди деревьев, которые переживут суровую зиму и будут жить дальше. Деревья, окружающие оранжерею, говорят ей: “Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?”
Так ради чего написана сказка? Ради того, чтобы показать тщету борьбы за свободу? Толстовская теория непротивления злу насилием была близка Гаршину. Может быть, цензура увидела в сказке призыв к непротивлению, поэтому и не наложила запрет на публикацию.
В русских народных сказках всегда добро побеждает зло и читателя ждет счастливый конец. У Гаршина в “Сказке о жабе и розе” мальчик умирает, в сказке “То, чего не было” все насекомые погибают, и только в детской сказке “Лягушка-путешественница” все заканчивается относительно благополучно.
Легкая, светлая сказка, так непохожая на предыдущие сказки Гаршина. Здесь много света и воздуха. А хвастливая, но изобретательная лягушка совсем не вызывает чувства брезгливости и неприятия. Она по-своему симпатична. И хотя это маленькое приключение-путешествие заканчивается не совсем удачно: лягушка падает с большой высоты, но остается жива и продолжает хвастать, как она изобрела способ перелета на юг на утках.
Возникает сюрреалистическая параллель с этой сказкой, но не сказочная, а бытийная, реальная. Гаршин собирается на юг. Все вещи упакованы. Он выходит из квартиры, спускается на этаж ниже и бросается в лестничный пролет с третьего этажа. Но он умирает не сразу. Два часа он в полном сознании, плачет и раскаивается перед женой в своем поступке. Его увозят в больницу, где через четыре дня — название его первого рассказа — он заканчивает земной путь в возрасте тридцати трех лет.



В этом районе  недалеко от нашего дома находятся Мытный двор и Мытнинская  улица, которая проложена параллельно Суворовскому проспекту.  Название двора произошло от слова «мыт» - пошлина на товар, которую тут взимали. История этого двухэтажного корпуса, занявшего целый квартал между Старорусской и Евгеньевской улицами, проспектом Бакунина и Овсяниковским садом, ведет начало с 1785 года. В 1812-1813 году над проектом работал Василий Стасов. В 1851 г  корпус по Старорусской улице перестроил архитектор Евгений Дмитревский, но до нашего времени он дошел в виде голой стены без проемов.   А позже корпус на проспекте Бакунина перестроил зодчий Василий фон Геккер.
15 августа 1866 года на Песках торжественно открыт  для публики новый сад на Мытнинской площади, на деньги купца Овсянникова, имя которого увековечено в названии этого сада. У входов с разных концов сада были устроены два бассейна с фонтанами. Овсяниковский сад,  в советское время был назван садом Чернышевского, в районе которого на Зимней Конной площади приведён в исполнение обряд гражданской казни над автором романа «Что делать?» Н.Г.Чернышевским.

Гражданская казнь Н. Г. Чернышевского, которая  проходила 19 мая 1864 года, описана В.Г. Короленко (Собрание сочинений,  5 том, 1953 г.) со слов одного очевидца.
О времени экзекуции было объявлено в газетах за несколько дней. Я с двумя своими товарищами студентами-технологами в назначенный день рано утром отправился на Конную площадь. Здесь, на середине площади, стоял эшафот -- четырехугольный помост высотою аршина полтора -- два от земли, выкрашенный черною краской. На помосте высился черный столб, и на нем, на высоте приблизительно одной сажени, висела железная цепь. На каждом конце цепи находилось кольцо, настолько большое, что через него свободно могла пройти рука человека, одетого в пальто. Середина этой цепи была надета на крюк, вбитый в столб. Две-три сажени отступя от помоста, стояли в две или три шеренги солдаты с ружьями, образуя сплошное каре с широким выходом против лицевой стороны эшафота. Затем, отступя еще пятнадцать--двадцать сажен от солдат, стояли конные жандармы, довольно редко, а в промежутке между ними и несколько назад -- городовые. Непосредственно за городовыми расположилась публика ряда в четыре -- пять, по преимуществу интеллигентная,  одетая прилично (много было литературной братии и женщин), -- в общем не менее четырехсот человек. Чернышевский,  блондин, невысокого роста, худощавый, бледный (по природе), с небольшой клинообразной бородкой, --  стоял на эшафоте без шапки, в очках, в осеннем пальто с бобровым воротником.
Утро было хмурое, пасмурное (шел мелкий дождь). После довольно долгого ожидания появилась карета, въехавшая внутрь каре к эшафоту. В публике произошло легкое движение: думали, что это Н. Г, Чернышевский, но из кареты вышли и поднялись на эшафот два палача. Прошло еще несколько минут. Показалась другая карета, окруженная конными жандармами с офицером впереди. Карета эта также въехала в каре, и вскоре мы увидели, как на эшафот поднялся Н. Г. Чернышевский в пальто с меховым воротником и в круглой шапке. Вслед за ним взошел на эшафот чиновник в треуголке и в мундире в сопровождении, сколько помнится, двух лиц в штатском платье. Чиновник встал к нам лицом, а Чернышевский повернулся спиной. Над затихшей площадью послышалось чтение приговора. До нас, впрочем, долетали лишь отдельные слова. Во время чтения акта Чернышевский оставался совершенно спокойным; неодобрения публики за забором он, вероятно, не слыхал, так же как, в свою очередь, и ближайшая к эшафоту публика не слыхала громкого чтения чиновника. У позорного столба Чернышевский смотрел все время на публику, раза два-три снимая и протирая пальцами очки, смоченные дождем. Когда чтение кончилось, палач взял Н. Г. Чернышевского за плечо, подвел к столбу и просунул его руки в кольцо цепи. Так, сложивши руки на груди, Чернышевский простоял у столба около четверти часа.
На эшафоте в это время палач вынул руки Чернышевского из колец цепи, поставил его на середине помоста, быстро и грубо сорвал с него шапку, бросил ее на пол, а Чернышевского принудил встать на колени; затем взял шпагу, переломил ее над головою Н. Г. и обломки бросил в разные стороны. После этого Чернышевский встал на ноги, поднял свою шапку и надел ее на голову. Палачи подхватили его под руки и свели с эшафота.
Через несколько мгновений карета, окруженная жандармами, выехала из каре.
Есть в районе и музеи, самым крупным из которых является музей А.В.Суворова. Здание в неорусском стиле построено в 1901-1904 гг. архитектором А.И.Гоген при участии Г.Д.Грима (Кирочная 43).
До недавнего времени существовали и мемориальные музеи-квартиры В.И.Ленина. Один из таких музеев с 1938 года находился на 10 Советской улице, где вождь революции в июле 1917 года двое суток скрывался от жандармов. Отсюда он пешком проследовал до Приморского вокзала в Новой Деревне. Далее его путь лежал в Разлив. Хозяин квартиры – Сергей Аллилуев и Сталин, которые провожали Ленина, вернулись в квартиру, где будущий «величайший вождь всех времён и народов» снимал комнату. Ныне это мемориальная квартира Аллилуевых, ставших родственниками И.В.Сталина, который был женат на младшей дочери Аллилуевых – Надежде.
Этот музей – квартира находится на последнем этаже бывшего доходного дома. Потока посетителей там нет, но попасть туда можно, даже в индивидуальном порядке.  И мы с женой там однажды побывали. Некоторые подробности истории создания музея можно прочесть в брошюре «10 Советская улица, 17» (авторы В.П.Агеевец, А.Н.Хлюпина) и в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 29.04.06. В этом доме в квартире на 6 этаже семья Аллилуевых (Сергей Яковлевич, его жена Ольга Евгеньева и их дети – Павел, Анна, Федор и Надежда)  Сергей Аллилуев поселилась в 1916 ? году и прожила до 1918 года. Музей создавался при участии самих бывших хозяев квартиры, которые передали сюда мебель, люстру, швейную машинку и некоторые мелкие предметы. Среди подлинных экспонатов есть фаянсовая кружка с надписью на немецком языке и эмблемой в виде лиры и трехцветного банта. Эта фирменная пивная кружка одного немецкого музыкального общества, в хоре которого пела Ольга Евгеньевна. В Петербурге до Первой мировой войны немецких певческих обществ было немало. Они занимали заметное место в музыкальной жизни города. В репертуаре хора были классические произведения, оратории, мессы. Ольга Евгеньевна происходила из семьи немецких колонистов  Тифлиса, осевших в Грузии еще при Екатерине Великой. Чтобы женится на Ольге, Сергею Аллилуеву пришлось, как это принято на Кавказе, выкрасть ее из  отчего дома. Младшая дочь Аллилуевых Надя также была музыкально одаренной, училась в частной гимназии на Знаменской (Восстания) улице, в том числе и игре на пианино. Далее трагическая судьба этой семьи связана с именем Сталина, который поселился в этой квартире летом 1917 года. Старшая сестра Надежды Анна написала в книге воспоминаний: К началу занятий приехала из Москвы Надя. Она шумно обрадовалась пианино, проиграла на нем любимые вещи и, усталая от дороги, улеглась спать. На другой день спозаранок она взялась за уборку квартиры. Передвинула все вещи, заново убрала все в столовой и в спальне. На шум передвигаемой мебели выглянул Сталин. – Что это тут творится? – удивился он. – Что за кутерьма? – и увидел  Надю в фартуке и со щеткой. – А, это вы! Ну, сразу видно – настоящая хозяйка. Возможно, именно в тот момент 38-летний Сталин увидел в 16-летней Надежде свою будущую жену. В результате их брака, заключенного 24 марта 1919 года, родились сын Василий в 1921  и дочь Светлана в 1926 году.  Анна и Федор закончили в Петрограде гимназии соответственно в 1916 и в 1917 году. Анна поступила на учебу в психоневрологический институт, которым руководил В.М.Бехтерев, Федор – в военное училище. Но в 1918 году Аллилуевы уехали из голодного Петрограда в Москву. Через 13 лет в ноябре 1932 г Надежда покончила с собой.  О судьбах остальных членов семьи Сталина можно прочесть в Интернете.
Наша квартира находится в  многоэтажном доме, который относится к так называемым доходным домам, которые начали интенсивно строиться в конце XIX века. Название этих домов связано с развитием рыночных отношений, превратив строительство жилых домов в предпринимательство, приносившее доход домовладельцам, которыми были как частные лица, так и акционерные общества. В советское время квартиры в этих доходных домах превратились в перенаселённые коммуналки, в которых прошла большая часть жизни наших родителей. Проблема коммуналок не решена до сих пор. В настоящее время еще 25 % населения города продолжает прозябать в таких квартирах.
Следует заметить, что попытки как-то сдвинуть эту проблему с мёртвой точки были. Это, например, массовая застройка спальных районов панельными домами с малогабаритными квартирами в период правления Н.С.Хрущева. Есть  и более ранние примеры. Еще в начале тридцатых годов прошлого столетия замышлялся грандиозный проект  строительства так называемых «домов счастья». Один из них возвели для  интеллигентской коммуны, где труженики пера, инженеры человеческих душ должны были жить кооперативно в духе теоретиков коммунизма. Проект такого общежития будущего разработал архитектор А.Оль. Построили быстро, дом на углу улицы Рубинштейна и Пролетарского (Графский) переулка к 1932 году был готов. Помимо маленьких двухкомнатных квартир, выходивших в длинный коридор с двумя входными лестницами, в доме были столовая, детский сад, библиотека и парикмахерская. В одном из концов коридора находились душевые для жильцов. Предусмотрена и раздевалка с дежурным швейцаром: все для всех общее. На крыше был солярий, где под скудным ленинградским солнцем люди сушили белье, выращивали цветы, а дети катались на трехколесных велосипедах. Столовая обслуживалась работниками Нарпита: сдаешь администрации свои продовольственные карточки, платишь 60 рублей – и ни забот, ни хлопот. Зато надобность кухонь в квартирах отпала. Вместе со многими другими жильцами, в дом въехали Ольга Берггольц с мужем, литературовед Николай Молчанов, Ида Наппельбаум с мужем, поэт Михаил Фроман.и др.
«Какие хорошие коллективные вечера отдыха у нас были, - вспоминала Ольга Берггольц, - приходил и пел свои песенки Борис Чирков – живой Максим из кинофильма «Юность Максима». Показывал свои новые работы актер Бабочкин – живой Чапаев, обе картины только - что шли в кинотеатрах»
Но уже очень скоро романтический флер коммуны стал развеиваться, и начались по современной терминологии проблемы. Кому-то не нравилось столовское питание, кому-то не по душе оказалась жизнь на виду у всех. Жильцы постепенно стали обособляться, обзаводиться своими импровизированными кухнями и прочими житейскими принадлежностями. Модерновая общага стала разрушаться изнутри, превратившись  по выражению, приписываемую Ольге Федоровне, в «слезу социализма». Немного позже капитальный ремонт уничтожил все следы былой коммуны. Так же как без следа исчезли и колхозы в сельской местности. Остался от дома лишь фасад с многочисленными маленькими балкончиками. Теперь на этом доме остался лишь фасад с мемориальной доской в память об Ольге Берггольц.
В последнее время в городе стали возрождать строительство доходных домов, широко распространенных в недалеком прошлом. В один из таких бывших доходных домов постройки 1912 года на бывшей 10 Рождественской улице, правда в отдельную квартиру, въехала и на сегодняшний день проживает наша семья. В этой квартире с 1980 года происходили обычные семейные события, о которых  рассказано в предыдущих заметках. К сожалению, должен заметить, что и сама улица и дома находятся в запущенном состоянии, дворы - колодцы, мало света и зелени – каменные джунгли. Давно читал о предложениях топонимической комиссии о возвращении Советским улицам прежнее название  - Рождественские и о восстановлении разрушенной церкви. Это было бы, наверное, не плохо, но еще лучше реально ликвидировать коммунальщину как позорное явление эпохи социализма.
Восторженных стихов о городе много, есть и  о «Песках». Это  советский поэт Лев Друскин, который  оставил свой автограф с названием «Моя улица»(1961).
Не разряженная, не светская,
Стены в пятнах, булыжник сер…
Чем гордишься, Седьмая Советская?
Где тебе до Восьмой, например?...
Далеко стороной экскурсии
Объезжают кварталы твои,
Зажигаешь ты вечером тусклые,
Невеселые фонари.
Как же смеешь ты льнуть, как равная,
К гордым улицам, площадям?
Ты молчи моя улица славная –
За тебя я отвечу сам.
Да, здесь нету простора раздольного:
Переулок – ни дать ни взять…
Но зато отсюда до Смольного –
Каждый знает – рукой подать.
И дорога к царской обители
Твой булыжник пересекла,
И жильцы твои – помнишь? – видели,
Как на штурм Революция шла.
Ты, как улицы – сестры по городу, -
Шла на фронт с винтовкой в руке,
Как они – непреклонная, гордая –
На голодном сидела пайке.
Выполняла любые задания,
Не сгибалась под тяжестью их,
И снаряды грудью израненной
Ты встречала не хуже других.
Ну, конечно, Литейный краше.
Невский лучше – что говорить!
Но частицу города нашего
Разве можно, друзья, не любить?


Еще одно  оригинальное описание района «Пески» прочёл в газете «Pulse» за май 1997 г.
«Молодые петербуржцы убеждены, что Пески Петербурга есть диск (одной известной музыкальной группы), а не название городского района. И правда, каким-то песком забвения занесено имя местности, лежащей по обе стороны Суворовского проспекта.
Своеобразие Песков (до революции эта местность входила в Рождественскую часть, в Ленинграде – в Смольнинский район) в многоукладности: в смешении стилей, социальных групп, одежд и лиц. Всё, что здесь затевали власти с XVIII века по наше время, как-то не доводили до конца. Получилось не законченное полотно, а коллекция разновременных (иногда превосходных) набросков.
От петровского времени остались великолепные барочные Кикины палаты на углу Шпалерной и Ставропольского переулка. Но любимый денщик императора, адмиралтейств - советник Александр Кикин впал в немилость и был колесован, палаты его перешли в казну.
На месте Смольного некогда находился дворец Елизаветы (тогда ещё цесаревны). Вступив на престол, она повелела выстроить на месте дворца женский монастырь. Комплекс монастырских зданий строил Растрелли. Это может быть, лучшая работа любимого архитектора весёлой императрицы. По первоначальному замыслу монастырь включал пятиглавый собор с колокольней, долженствовавшей стать величайшим зданием столицы. Но по смерти Елизаветы строительство колокольни прекратили, а вскоре упразднили и сам монастырь. Остались Смольный собор и кельи, использовавшиеся под богадельню для дворянок – Вдовий дом.
Сходно сложилась и судьба Таврического дворца, подаренного Екатериной II своему «другу и идолу» - силачу, хаму, развратнику, гению, блистательному князю Тавриды Григорию Потёмкину. Дворец – непревзойдённый шедевр русского палладианства екатерининского времени. Но светлейший не прожил здесь и года.
Не более счастливой оказалась и затея государыни создать учебное заведение для благородных девиц – Смольный институт. Екатерина руководствовалась при его создании утопией Руссо о выведении из дворянских отроков и отроковиц «новой породы людей». В Смольный принимались потомственные дворянки, дочери старших офицеров (от полковника) и видных чиновников (от статского советника). Воспитанницы к концу обучения болтали по-французски как по-русски, не ошибались ни в полонезе, ни в мазурке и умели вышивать гладью. Но их будущее обеспечивало не полученное образование (оно было хуже, чем в обычных женских гимназиях), а красота. Знатность и размеры приданного: Смольный воспитывал жён. Переходя из младшего («кофейного») в старший («белый») класс, они учились ненавидеть отличниц – «парфеток», сплетничали в дортуарах о воспитательницах – «папиньерках», влюблялись в учителей и, как это часто бывает в закрытых учебных заведениях, друг в друга.
Смольный окружала Рождественская часть, вплоть до начала последнего царствования остававшаяся городским предместьем, населённым ничтожнейшими чиновниками, купеческими вдовами, фельдшерами и прочей служивой и ремесленной мелкотой. Здесь в Мыльном переулке жила, например, Агафья Тихоновна – несостоявшаяся супруга Подколесина из гоголевской «Женитьбы». Десять застроенных деревянными домишками Рождественских рассекались Слоновой улицей, переименованной позже  в Суворовский проспект.
Таврический сад, некогда любимое убежище окрестных элегических поэтов и безнадёжно влюблённых чиновников, к середине прошлого века был славен только рестораном. Тогдашний бытописатель нравов сообщал: «Сад привлекает под свою сень все буйные вакханальные и бездельничающие элементы местного населения. Преобладает откровенный папуас, в минуту подпития грубый, дикий и бесстыдный».
Пропащий, праздный, бродящий люд сосредоточивался и на 4-й Рождественской, наполненной рассадниками порока – дешёвыми кабаками и борделями. По воскресениям контраст буйству столичной черни составляли наивные песковские  купеческие семейства, выходившие на прогулку в залежавшихся, отдающих камфарой праздничных костюмах покроя 1850-х годов. Со времён Александра II прибежищем купеческой «приличной» молодёжи считался сквер у Греческой церкви.
Особая жизнь отличала Калашниковский  проспект (ныне – Бакунина). Он вёл к одноимённой пристани, куда по Неве через Мариинскую систему каналов шли из Рыбинска, с Волги, барки с зерном и мукой. Здесь их разгружали многочисленные артели крючников, тут же получали расчет и шабашили ватаги бурлаков и судорабочих.  Зимою в пустых барках ютились бродяги и нищие. Степенные старообрядцы – хлебные короли, определявшие конъюнктуру европейских хлебных цен – заключали в «чистых» половинах трактиров по Калашниковскому и Старо-Невскому многомиллионные сделки.
По берегам Невы росли ткацкие фабрики, и на Мытнинской, Дегтярной, Новгородской пели, пили, дрались, читали марксистские брошюры и копили классовую ненависть выходцы из унылых смоленских и витебских деревень. Характерное твёрдое белорусское «ч» (как у Александра Лукашенко) стало диалектной особенностью местного говора.
Не будем забывать, что Петербург был городом, где офицер доминировал над штатским. Постройка на Суворовском, 32, комплекса Академии Главного штаба повысило рейтинг кварталов, прилегавших к Таврическому саду. Академия давала своим выпускникам – младшим офицерам – шанс выйти в люди. Для большинства абитуриентов успех на вступительных экзаменах (конкурс достигал нескольких десятков человек на место) был единственной возможностью избавиться от томительно – медленного умирания в глухих гарнизонах. «Штабные моменты», как презрительно называли выпускников Академии гвардейские строевики, ввели в моду пенсне и очки. «Академики» - новый для России тип думающих офицеров. Рядом с Академией её знаменитый строитель Гоген возвёл здание музея Суворова. Маленький Михаил Зощенко, будущий писатель, помогал отцу – мозаичисту выложить ёлочку в левом из двух мозаичных панно, ныне украшающих фасад.
С 27 апреля 1906 года Таврический дворец стал местом заседаний нижней палаты российского парламента. Большинство депутатов снимали квартиры поблизости. Это сделало западную часть Песков более престижной. Строительный бум начала 1900-х ярче всего проявил себя, помимо Петроградской стороны, именно в Рождественской части – на периферии исторического центра. Но градостроительная ситуация в этих двух районах – разная.  Петроградская сторона – буфер, система мостов делает её сгустком транспортных связей. Пески – ловушка, дорога в никуда.  Между  Литейным и Большеохтинским мостами переездов через Неву нет. Поэтому дорогими и фешенебельными зданиями застраивали только улицы, прилегающие к Литейной части – Таврическую, Тульскую, Греческий проспект. Справа от Суворовского проспекта шедевров архитектуры не встретишь. Облик Рождественской части определяли никому не известные архитекторы: некий Андреев (спроектировал 32 здания) и некий Буланов (14 зданий). Однако свою долю исторической известности Пески получили сполна. Целый год – с февраля 1917-го по март 1918-го – Пески определяли будущее России, а как стал ясно post factum, и всего человечества. В дни февраля дух истории творил в Таврическом дворце, где Дума и Петроградский совет пытались управлять уже вошедшим в анархическое пике городом и страной. В июле 1917-го гордость революции – кронштадтские матросы – чуть не захватили Таврический (а с ним и Россию), но были на несколько месяцев снова загнаны в кубрики своих линкоров и крейсеров.
С августа в Смольном институте новый председатель Петросовета – Лев Троцкий – готовил Красную гвардию к захвату власти, а 25 октября в одном из захламлённых классов, где ещё недавно смолянки читали Лафонтена, группа никому не известных интеллигентных маргиналов собралась на первое заседание Совета Народных Комиссаров. Под утро в гимнастическом зале жёны постелили на соседних матах постели двум новым хозяевам великой страны – Ленину и Троцкому. Председатель Совнаркома всё не мог уснуть и спрашивал смертельно уставшего наркома иностранных дел, как он думает – продержится ли новое правительство, скажем, неделю. Продержались в Смольном пять месяцев. Организовали ЧК, разогнали собравшееся было в Таврическом Учредительное собрание, распространили свою власть на всём огромном пространстве от Балтики до Тихого океана. А в марте 1918-го бежали из умиравшего, ставшего им чужим города в Москву.
С тех пор в Смольном стала обитать городская власть, представленная сменявшими друг друга прокоммунистическими проконсулами. Но место оставалось гибельным. Здесь Зиновьев пытался сделать красный Петроград столицей мировой революции и руководил расстрелами «бывших», но был смещён и после долгих унижений закончил жизнь в подвалах Лубянки. Отсюда Киров приказывал взрывать храмы и определял сроки соловецкой  каторги профессорам, пока не пал от пули Леонида Николаева. Здесь Жданов, верный соратник Сталина, правил городом в самые страшные времена, но никогда не был любим  горожанами. Тут Попков и Кузнецов восстанавливали Ленинград и проводили в жизнь постановление о Зощенко и Ахматовой, но стали жертвами Ленинградского дела. Страшный Андрианов, бесцветный Спиридонов, вздорный Толстиков, аскетичный Романов, нерешительный Зайков, представительный Соловьев, бессмысленный  Гидаспов,  амбициозный  Собчак,  управляемый Яковлев, федеральная Матвиенко – никто на этом месте не обрел лавров. Правда, после Попкова уже не расстреливали.
Вокруг Смольного вырос своеобразный закрытый  город – сплотка мощных домов сталинского ампира, где жили чиновники и размещались множащиеся отделы обкома. Отличная мостовая правительственных трасс – Шпалерной и Суворовского проспекта, необычная чистота тротуаров, обилие милиции (ныне полиции), циклопическая архитектура зданий площади с грозным названием – Пролетарской Диктатуры – внушали трепет перед волей грозного обкома. Кое-что перепадало и окрестным жителям: конечно, в смольнинскую столовую с дивной выпечкой и легендарно низкими ценами их не пускали, но универсам на Тульской улице поражал богатством ассортимента, а баня на Новгородской, напоминала скорее посольство Франции в Габоне, чем место банальной помывки.
Всё, что связано с Песками, исторически непрочно. И хотя исполнительная власть города и области по-прежнему расположена в бывшем закрытом городе, их значимость не сравнить с прежней. Новая жизнь подбирается к Пескам роскошными охраняемыми кондоминиумами Таврической, бутиками Суворовского и загульно-ресторанным Старо-Невским».
Добавлю лишь любопытный эпизод, связанный с номером нашей квартиры. Судьба распорядилась так, что мы поселились в квартире под номером 13. Причем, когда въезжали, это не смутило никого, в т.ч. и мою маму. Однако по прошествие нескольких лет она заявила, чтобы я пошел в жилищную контору и заменил номер квартиры. Надо заметить, что предрассудки, связанные с якобы несчастливым числом 13, широко распространены во всём мире. Во Франции, например, вы не сможете жить в доме под этим номером – его просто не существует, после №12 идёт 12 Б и затем 14. Это число никогда не используется в лотереях, разыгрываемых в Италии. Даже в деловой Америке многие небоскрёбы «перепрыгивают» через 13 этаж. В самолётах некоторых авиакомпаний нет сидений с этим номером. Немало моряков, отказывающихся выйти в море 13-го числа.
Возникновение страха перед числом 13 относится к дохристианской эпохе, обнаруживается, например, в древнеисландской мифологии. На пир в Валхалле было приглашено 12 богов. Однако Локки, дух зла и раздора, пришёл незваным. Число присутствующих достигло тринадцати, и в результате Бальдер, любимец богов, был убит. На тайной вечере помимо самого Иисуса присутствовали его 12 апостолов и, следовательно, всего их было 13. Так как вечеря предшествовала распятию Христа, то число 13 стали рассматривать как предзнаменование несчастья и смерти. Эти сведения я выписал из газеты «Вечерний Петербург» от 5.11.1993. Автор серии статей Р.Браш «Откуда что пошло» ссылается ещё на одно объяснение, не столь мистическое, но более рациональное. В результате проведённых страховыми компаниями статистических исследований был сделан вывод, что не проходит и 12 месяцев, как один человек из 13 застрахованных умирает.
Думаю, что у моей просвещённой  и битой судьбой мамы не было большого страха от проживания в квартире с номером 13, но какая-то тревога кем-то из знакомых у неё поддерживалась. Эта разновидность фобии (страха) в психиатрической литературе имеет свое название – «трискайдекафобия», т.е. страх от числа 13. Пока номер нашей квартиры устоял. В этой квартире прожили до солидного возраста наше старшее поколение. Мы с Алей встретили здесь своё семидесятилетие и продолжаем двигаться к надвигающейся старости, о которой неплохо сказал в стихах поэт Е.Кунаев «Из цикла «Старость» (Огонёк, 1989, № 26).

«Дольше всего продержалась душа:
Всё-то ей чудится – жизнь хороша,
Все-то ей люди до боли милы,
Всё-то ей солнце сияет из мглы.

Ум старика – поддаётся, скрипит,
Глохнет, немеет и подолгу спит:
Память – лохмотья, изъедена ткань –
Первая жалкая возрасту дань.

Тело? О теле и не говори –
Просит пощады у каждой зари.
Душу-голубку лелею в руках:
Пусть ей поётся в последних стихах.

Старость пришла к девяностому году –
Вот и спасибо, что так запоздала!
Нам ведь всегда было времени мало
Петь и трудиться в любую погоду.

Леность звала себя немоготою, -
Слабость звала себя как-то иначе…
Старость подкралась неслышной стопою –
И объявила мне, что она значит.

Не менее пессимистично звучит высказывание более известного римского писателя и философа (106-43 до н.э.) в трактате «О старости», который остроумно заметил, что «достигнуть старости желают все, а достигнув её же хулят». Мол, она не сулит никаких радостей!