Из жизни одной Иконы. Новелла 2

                1.

               
                Ровно за пять веков до той самой ночи, когда овсы везли свою святыню с гор на равнину, в малоазийском городе Никеи  солдаты  императора-иконоборца Феофила громили  христианские дома. При этом они искали тайный алтарь, спрятанный в неизвестном доме.

Когда один из рыскающих солдат  ворвался в некий дом, он и не подозревал, что попал  в тот  самый дом, где скрывался алтарь. И это обстоятельство наполнило его таким торжеством, что он  не торопился сокрушить христианскую святыню, а принялся  глумиться над  чувствами  его хранительницы.

Женщина, которой принадлежали  дом и алтарь, стояла тут же в комнате, но, застигнутая врасплох,  не поднимала глаз, боясь невольным взглядом указать на главное сокровище.
 
Это было ее последней  надеждой скрыть самую большую ценность, хотя  все  было настежь перед солдатом, и он каким-то звериным чутьем ощущал важность происходящего здесь и сейчас.

Событие было связано с  тем самым образом Богоматери, с которого   начиналась жизнь будущей Иверской иконы, однако, еще не названной этим именем. Быть может, с этого дома и начинался ее путь к апостольской  судьбе,  полной испытаний и чудес.

Солдат, похоже,  испытывал злобное наслаждение, вычисляя первую жертву на стене, увешанной ненавистными ему ликами и глазами, смотревшими прямо на него, отчего его лицо искажалось в ярости. Он  шарил пустыми глазами, словно выверяя, какой из этих  образов доставит хранительнице наивысшее страдание.

Рыская по комнате, он понимал, что настоящей жертвой было  не столько то, что  радовало глаз верующего на стенах в серебре и золоте окладов, сколько  сама христианка и ее вера в тех, кого никто никогда не видел воочию, а значит, это были пустые картинки, самообман.

И  солдат, смеясь,  поддевал  иконы копьем, сбивая их наземь, топтал и рубил мечом.            

Кровожадное животное, которое  было взращено в нем приказом императора сокрушить все на своем пути, в нем чувствовалось бешенство кровотока, готовность впиться в ее горло, если она встанет между ним и священной для нее стеной.

Игриво глумясь, он подходил к иконам и отходил, а когда ощутил высшую точку ее  напряжения, оказалось, что стоял он  перед иконой Божьей Матери.

И тогда он с силой  вонзил свой меч в лицо иконы, с хохотом глядя на христианку, съежившуюся от его удара, словно он вспорол ее собственное лицо.

А из правой ланиты Богоматери брызнула кровь!  Человеческая кровь стекала струйкой по правой стороне лица…

Оба,  и хранительница, и солдат,  вскрикнули, но дальше их снова разъединила разность  чувств – у  женщины зашлось сердце от проявленной божественности, от присутствия  самой Святой Девы Марии здесь, рядом с нею, ей больше не было  страшно и так больно, когда  хотелось умереть вместе с поруганной святыней.

Иное творилось с солдатом. Ужас исказил его лицо, не  мог он оторвать глаз от медленно стекавшей струйки крови! 

В экстазе неподдельного  раскаяния, он  упал на колени,стал биться  головой о пол.    

Услышав приближение товарищей,  он очнулся и прошептал христианке – спрячь икону, чтобы никто другой не видел, беги с нею… Он умолял ее поторопиться!
   
Но было поздно, его товарищи уже ворвались в комнату и набросились на то, что оставалось на стене, а один,  увидев икону в ее  руках, бросился с угрозой порубить и женщину вместе с предметом, прижатым к груди.
 
Тогда она стала умолять, обещая деньги, много денег, которых, однако, нет сейчас, но будут завтра, точно будут, только пусть подождут до завтрашнего утра, она клянется им, что щедро заплатит каждому.
 
И первый солдат горячо поощрял в них алчность, уговаривая выбрать то, что предлагала им женщина, показывая, насколько и он сам заинтересован в этом, дабы увлечь их деньгами и отвлечь от иконы.
 
Как только они покинули ее дом,  согласившись оставить икону до утра,  она  завернула в полотно  свою окровавленную  реликвию и по темноте побежала к берегу моря.
   
Там она выбрала самую малую ладью, прибитую к берегу, и намеревалась положить икону, спеленатую, как ребенка, плашмя на дно, чтобы не билась при качке волн.

Однако икона сама по себе выпросталась из обернувшей ее ткани, встала  и так стояла! Женщина оттолкнула лодку от берега и  повела ее  в открытое море, будучи уже по колено в воде, по пояс.
 
Ладья медленно уплывала, а христианка стояла на берегу и благодарила Бога за божественную проявленность живой крови на щеке Святой Девы и того, как никем и ничем не поддерживаемая икона стояла ровно в ладье, которую  раскачивали морские волны.

Пока  можно было видеть  ладью,   женщина  молилась и плакала, испытывая в душе  и печаль, и радость.

А Икона в  удалявшейся ладье стояла  и смотрела на нее издалека  в ярком свете полнолуния…

                2.         
               
                Вернувшись в дом, женщина вполне осознала, что готова даже к смерти  как наказанию  от  иконоборца императора за сокрытие священного алтаря, но  ей следовало проявить заботу о своем юном сыне.

И она  решилась расстаться со своим мальчиком, прося его,  даже умоляя,  покинуть их дом и бежать в «страны Греческие",  православные.

Наутро мать и юный сын расстались навсегда.

Мальчик  в конце своего утомительно долгого пути  пришел к стенам Иверского монастыря, где вскоре был принят в иночество.

С собой никейский пришелец принес живой рассказ о чудотворной иконе,  которому все до одного поверили, и отныне в монастыре поселилась надежда  увидеть великую христианскую реликвию, спрятанную  хранительницей в море.

Это стало молитвой на протяжении веков - из поколения в поколение монахи передавали мольбу о пришествии чудотворной иконы к их берегу.               
 
                3. 
               
                Прошло не менее двух веков, давно окончил свою земную жизнь никейский инок. А в Иверском монастыре на Афоне  по-прежнему обреталась молитва о  блуждающей в море иконе,  ибо никто нигде  не упомянул о ней,  как  о приставшей к какому-либо берегу или  монастырю.

Но однажды  посреди моря к небу взметнулся прямо к небу  огненный столб, а вокруг разлилось яркое сияние!

Несколько дней подряд пытались они понять невероятное видение, пока не разглядели, что огонь поднимается над неким Ликом на иконе, стоящей прямо на волнах!

Ее ладья давно истлела, рассыпалась или утонула в шторме, и  никому не было известно,  где и как обреталась икона столь долгие времена.

Сейчас она стояла прямо на волнах  и являла себя столь необычным способом, что человеческие души  замирали, поражённые увиденным.

Афонские пустынножители метались на берегу, при этом  страстно   молились новому чуду и вспоминали всех тех, кто уже ушел, отмолившись на этой святой земле о том же - эту  чудотворную, блуждавшую столетиями в море,  икону. 

Они  забыли про покой и сон, однако, едва намеревались приблизиться к иконе на лодке, как она удалялась в открытое море намного дальше, и там вздымала свой пламенный столб, достигавший  неба.

Им оставалось только смиренно ждать знака от Пресвятой Богородицы. И он последовал.

Икона призвала из них только одного, им оказался старец Гавриил, иверийский отшельник, наиболее строгий к себе и чистый, потому что питался только молитвой и растительной пищей при том, что не гнушался  самого тяжелого труда.    

Пресвятая Богородица явилась в небесном сиянии к нему во сне и  призвала, чтобы он  возвестил настоятелю и братии о том, что она даст им  свою Икону, а монастырю - свою защиту. 

Но до того ему следовало пройти к ней по воде, как по суху, тогда все они  познают ее  любовь и благоволение к их афонской обители.

Старец долго молился, волнуясь, проверял истинность своей веры. В последний день марта  решившийся  Гавриил  поставил ногу на волну, и волна ее удержала.

Так Гавриил  взошел на волну и пошел по морю, как по суше, а Икона  качалась вместе с волной и ждала его.

Когда же старец подошел к  ней,  огонь его не обжег, и был то не огонь, а небесное сияние Богоматери.

Он снял икону с волны, прижал к груди и повернул обратно, где ждал его, застывший от истинного чуда весь монастырь.

Приняв у старца икону, монахи увидели на   правой  стороне  лица Богоматери  отчетливый след от удара мечом…               
               
                4.
   
         Икону понесли в обитель, при этом  монахи пели и были безмерно счастливы, а в храме  ее поставили в священное место  - в алтарь. 

Однако  наутро на том месте своё сокровище монахи на обнаружили! Иноков охватило смятение - была ли достойна их обитель такой награды?

Неожиданно ее обнаружили неведомо как повисшей над воротами обители! Снова перенесли ее в алтарь и снова обнаружили ее над воротами. 

Никак не могли смириться иноки, снимали с преклонением и переносили ее в священное место, в алтарь, а она  упорно возвращалась на выбранное ею место.

Это продолжалось, пока  Богоматерь не открыла чудесным видением тому же старцу Гавриилу уже высказанную волю быть хранительницей афонской обители.

Отныне в последний  мартовский день братия  ходила крестным ходом к морю, а образ, живший в иконе,  спасал монастырь от всех бед – от голода, от врагов, пожаров и грабителей. 

Божья Матерь исцеляла людей, в голод заполняла закрома зерном, спасала монастырь от язычников и варваров.

Когда пришли персидские  корабли, чтобы осадить и уничтожить их, иноки воззвали к ее помощи, и та страшная буря, которая  внезапно поднялась на море,   затопила их корабли – все до одного!

Так Вратарница защищала свой монастырь, но  однажды при афонской осаде персидскими солдатами сумасшедший среди них поднял с земли  камень и бросил в нее. Однако это не исчерпало его бесовства, он принялся топтать ногами икону, слетевшую с высоты ворот, как подстреленная птица. Той же ночью Святая Дева явилась к нему, чтобы сказать: учинив  над ней великое поругание, он обрек себя на погибель.

В первом же бою он получил смертельный удар  в голову камнем, и никому не ведомо, успел ли  он в последний миг осознать им содеянное.

А его полководец Амир, осадивший Афон, тот, который направил всю свою ярость на  монастырь, разрушая его, вмиг потерял всех воинов, оставшись совсем  один.

Пораженный, он смотрел на свое полегшее войско, постепенно осознавая происшедшее, а  осознав, упал в раскаянии над телами погубленных им людей.
 
Персидский военачальник Амир  молил не о спасении своей жизни, он молил Бога о прощении своего смертного греха.

С тех пор все знали, что ни по морю, ни по суше нельзя приблизиться к обители ни кораблю, ни войску. Вратарница  охраняла это место чистейшим на земле так,  что не мог пройти в ворота под Портаитиссою ни один нераскаявшийся грешник.

А на Святой Горе с тех пор поселилось убеждение, если  Вратарница оставит Афон, это святое место тотчас же погибнет.

Но только погибнет оно вместе со всем живым на земле…