Рынок или как перестроить перестройку

      РУССКАЯ ВЕСНА ИЛИ ПОВЕСТЬ О "ЛИХИХ ДЕВЯНОСТЫХ". ИСПОВЕДЬ БЫВШЕГО НАРДЕПА

                Глава из книги
    
            СОЦУИДАЛЬНЫЙ РЫНОК ИЛИ КАК ПЕРЕСТРОИТЬ ПЕРЕСТРОЙКУ

     Одной из причин экономического провала перестройки было то, что Горбачев долго и упорно держался за «социализм». Мне рассказывал заместитель главы администрации президента Ельцина, известный экономист Красавченко, что на все предложения разрешить в СССР частную собственность Горбачев отвечал отказом. «Наши предки воевали за социализм», - приводил он убийственный аргумент. Что ж, по-своему это можно понять.
     Но что советский «социализм»  вовсе никакой не социализм лично я, в отличие от Горбачева,  понял еще примерно за четверть века  до перестройки. Если и «социализм», то феодальный. Есть такое понятие у Маркса. Впрочем, не в Марксе дело. Феодализм, да еще азиатского покроя – вот что представляло собой советское общество в 30-х-40-х и вплоть до 80-х. Правда, феодализм на индустриальной основе. Корни лежали в социокультурной сфере, в социально-исторических глубинах. Однако проявил их на свой лад и дал феодализму взойти и вырасти во всех сегментах, и прежде всего в экономике общества сталинизм и лично Сталин.  И определение «феодализм»(которое нынче стало едва ли не общим местом даже в самых захудалых комментариях в инете)  относится не столько к формальному «ленному» устройству общества, сколько к его понятиям, нравам, навыкам, менталитету, в том числе экономическому и трудовому. Уходящие в исторические глубины понятия и навыки глубоко и широко пронизывали повседневную жизнь, работу, профессиональную деятельность практически всего народа – от «шандыбиных» до «лысенков» и «байбаковых». И они непосредственно влияли на приемы труда, технологии, расчеты, учет, статистику, стандарты, приводя к производству заведомого брака, неликвидов, накоплению промышленного и аграрного мусора. То есть одновременно к «плановому» перепроизводству и дефициту, не говоря уже об «узаконенном» воровстве.  Феодальная субкультура при одновременном  прорыве в индустриализацию создавала причудливые сочетания индустрии с ремеслом, широкомасштабную подмену индустриальных методов ремесленными на основе военно-крепостной мобилизации труда и колоссальной растраты ресурсов. Или наоборот, «индустриализацию» и «автоматизацию» того, что на самом деле оставалось ремеслом, кустарщиной и не было готово к подобной «рационализации» в сколько-нибудь массовом масштабе. Производились вроде бы современные станки и машины, но они не были на самом деле полноценными. Их постоянно приходилось вручную ремонтировать, подтягивать, переделывать. Они быстро ржавели, трескались, ломались, крошились, останавливались. На них было тяжело и неудобно работать. Отсюда низкая произвлодительность труда при огромной растрате рксурсов.
   
    Я обычно привожу такой яркий пример. Году в 80-ом я был на расширенном заседании президиума АН СССР. На нем с горькими речами выступали ведущие академики  и профессора, специалисты в области металлургии. Они рассказывали о том, что до 80 процентов всегда дефицитного металла уходит в ржавчину, стружку, «пересортицу» профилей металлоизделий, жаловались на широкие допуски, ненадежные стандарты.
   В ответ выступил Байбаков, тогда первый заместитель Председателя Совета Министров и Председатель Госплана СССР, и сказал: не тем занимаетесь, товарищи ученые. Вы нам элексир изобретите, который урожайность вдвое–втрое повысить мог бы, как над этим на Украине работают. Невозможно не вспомнить тут времена средневековой алхимии с ее вечным по требованию королей и князей поиском «философского камня», способного превращать простой металл в золото.
   Попытки отдельных работников и руководителей бороться с источниками технического и экономического варварства, ведущих к хроническому бракодельству, наталкивались на ожесточенное массовое сопротивление на всех уровнях производства, так как противоречили  массовой культуре и соответственно нарушали материальные интересы и трудовую мораль производственных коллективов. «Рационализаторов» и «правдолюбов» попросту выживали, а иногда даже убивали.
    Еще пример. К исходу перестройки в России начало пробуждаться робкое экологическое движение. Ко мне обратились молодые люди из-под Твери с рассказом о чудовищных условиях, в которых работает атомная станция. Работницы удаляют радиоактивную воду из блоков без защитных масок и в обычных перчатках. Попытки усилить охрану труда и автоматизировать процесс натолкнулись в первую очередь на сопротивление самих работниц, т.к. в этом случае они лишились бы своих мизерных надбавок «за вредность». «Экологи» ничего не смогли добиться.
   Сегодня начинают вскрываться и вопиющие факты пренебрежения  надежностью техники и, соответственно, человеческими жизнями в самой «престижной», космической области. Здесь, как выясняется, царила та же «алхимия». Прожектерский, «лапутянский» характер субкультуры курчатовской епархии лично мне открылся уже в мои депутатские времена. От некоторых связанных с институтом активистов я узнал об идее использовать обезглавленные ракеты-носители в гражданских целях. Одним из ученых-ракетчиков была, вроде бы, разработана соответствующая безопасная технология. Я пригласил к себе целую команду специалистов, так или иначе связанных с темой. И первый вопрос был, как они собираются использовать эти обезглавленные ракеты. Ответом было долгое молчание. Затем было предложено запускать с их помощью в космос … зеркала для отражения на землю солнечного света и тепла. «У вас есть какие-нибудь расчеты, сколько света, сколько тепла при этом придет на землю, и как его можно использовать». Расчетов не было. Я не обыватель и не склонен смеяться над, казалось бы, иной раз причудливыми идеями ученых. Но сколько я ни бился с ними в поисках чего-то разумного, скоро стало ясно, что все это «алхимия», типичная свифтовская «лапута». Практически на тот момент речь могла бы идти только о продаже обезглавленных ракет американцам, но даже это не было реалистически проработано.   
  Вот на таком «феодальном» уровне осуществлялось управление так называемой «общенародной» собственностью. «Великие князья» или «герцоги» – высшая партийная иерархия республик и областей, полновластные в своих феодах, и далее вниз вся иерархия партийных феодалов - "баронов", "графов" и "виконтов", - принимали и исполняли управленческие решения. Формально-юридически все эти персонажи не считались «собственниками». Но ведь и средневековые господа в своих полученных в награду за персональную лояльность уделах были лишь частичными собственниками, так как были связанны сложнейшими обязательствами по отношению к сюзеренам и вассалам. Феодальная собственность средневековья была по сути «расщепленной» собственностью. И явно по аналогии  талантливый советский юрист Венедиктов с большим для себя риском открыл «расщепленную» социалистическую собственность в СССР В отличие от поэта Демьяна Бедного, автора известного шедевра «Широка страна моя родная», едва не ставшего гимном СССР благодаря прекрасной музыке Дунаевского. «Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей», пелось в несостоявшемся гимне. Действительно,можно ли быть хозяином «необъятного»? 
            Тем не менее, феодальное или нет, но советское народное хозяйство управлялось с помощью плана и «хозяином» плана был Госплан – воплощение «социализма», по которому до сих пор стонут забывчивые граждане России. Действительно, огромное ведомство из здания, в котором теперь заседает Государственная Дума, распределяло производственные задания, материальные и денежные ресурсы-фонды для их исполнения и… корректировало их по ходу дела. Понятно, что основные стратегические задачи исходили от царского двора, т.е. от Политбюро. Двор спускал директивы Госплану, а дальше начинались знакомые феодальные игры.
Впрочем, только очень наивные люди могут верить в то, что спускаемые с большой помпой царские директивы действительно создавались в царских головах. Решения формировались снизу вверх по феодальной лестнице. Некий  одержимый генерал, или хитроватый корыстолюбец  полковник, или сидевший в каком-то главке или тресте «умный еврей»  навешивали начальству на уши кое-как статистически сдобренную «престижную» лапшу. Феодальное понятие «престижа» страны, отождествляемого с престижем ведомства, играло при этом едва ли не решающую роль. Феодальные властители всегда руководствовались этим понятием, затевая роскошные представления или войны. Напомню, что Петр Первый воевал и строил дабы показать миру свое «першее государение». Вот так  и принималось царское, сиречь высокое партийное,  решение. Так в частности принимались решения о переносе рек, о всеобщем облесении, о внедрении кукурузы, о запрете генетики и кибернетики. Также принимались решения о выделении средств на разного рода крупномасштабные стройки вроде БАМа или научные изыскания в области зарождения жизни из ничего «академика» Лепешинской, если упоминать наиболее одиозные. 
     Более рутинные проекты принимались на уровне правительства. Но и это на самом деле были лишь мертвые сценарии. А дальше начиналась живая жизнь.  Работал монопольный, средневеково-феодальный с азиатским привкусом рынок. И действовал он отнюдь не в интересах «хозяина необъятной родины своей», а, прежде всего, в интересах реальных господ внутри феодальной иерархии. Последние, где совершенно открыто, а где под прикрытием КГБ, милиции, секретности, фальсификаций присваивали земли, продукты, предметы, любовь. Мы, правда, обычно называли это сословие «номенклатурой». Но действовало оно как старинное  феодальное сословие с «правом первой ночи», «потравы на крестьянских полях», «суда  и расправы» и т.п. Ну, а хозяин «необъятной»  так и шагал по своей воображаемой собственности. И, кажется, до сих пор шагает. Великая сила – мифы.
   Итак, «социалистические» феодалы и их жуликоватая клиентела составляли заявки, сметы, локальные планы. Затем «выбивались» фонды по принципу:  «ты  мне – я тебе». Регулярно в больших масштабах затевалась никому, кроме самих «работающих» не нужная работа, под которую шли деньги и блага, и которая переделывалась по нескольку раз, создавая накрутки. А все чаще, облегчая «работу» накручивалась просто "туфта" – элементарные «приписки». Любой брак или полубрак проходил под подкуп приемщиков или сословную солидарность. Одни растяжимые «допуски» и стандарты чего стоили, очень подходя для всей этой липы.
  Естественно на этом рынке расплачивались друг с другом не столько деньгами, сколько натурой, бартером. Взятки давались фондами, материалами. Ну и «борзыми щенками», конечно в виде путевок в ведомственные санатории, прикреплением к привилегированным поликлиникам, магазинам, ордерами на ведомственное и коммунальное жилье, автомобилями по госцене без очереди и т.п. Позднее в ход шли уже бриллианты, картины и прочие ценности. 
     Но и самый «низ» не упускал своей доли, о чем все тоже знали, и всех это устраивало, несмотря на многозначительные обличения в газетах, праведные фильмы и театральные постановки. «Несуны», левые работы, использование в целях личных доходов служебного транспорта и т.д. И мы все фактически поддерживали это и жили этим. Кто не покупал «левых» запчастей, деталей, крепежа, материалов для стройки или ремонта? Кого парни-водители госмашин не подвозили за рублики? Тут можно целые «полотна маслом» создавать, и создадим, только в другом месте. Ибо здесь, как море разливанное, существовал уже не монопольный, а отчаливавший от его берегов, основанный на изначальном воровстве азиатский рынок.
   Таков был сталинистский «антирыночный», плановый  «социализм» в одной отдельно взятой стране, со временем переросшей в один отдельно взятый «социалистический» лагерь. И я хорошо знал и понимал все это, как по опыту собственной работы, начатой еще при жизни Сталина, так  и по многочисленным рассказам отца, родственников, соседей, друзей и знакомых, работавших в той же самой системе.
  Поэтому, когда рухнули все попытки реформ горбачевского правительства с его академиками, и начали упорно говорить о «переходе к рынку», я посмеивался. Мы давно живем в рынке, только в рынке феодальном, закрытом, монопольном, говорил я в своих выступлениях и публикациях в нарождающейся свободной печати. Но как только свободно заговорили о рынке, так сразу же пошли речи о частной собственности и грибами после дождя - варианты приватизации. Казалось, что за возврат частной собственности выступают все. Всем вдруг захотелось стать хозяевами не «необъятной родины своей», а собственником маленького участка земли, дачки, домика, квартирки. Я помню опросы тех времен, проводившиеся в частности у нас в парламенте. Но некоторые уже задумывались и над тем, как приватизировать «необъятное» – заводы, фабрики, торговлю, аграрный сектор.
    И ко мне, как уже заявившему о себе общественному деятелю приходили люди со своими проектами. И составлялись расчеты, которые, правда, все упирались в практическую невозможность определить стоимость «необъятной родины своей», т.е. ее хозяйства. Не по госплановским же ценам, хотя были и такие предложения. Я все это на дух не принимал. Рынок – да, частная собственность – да. А вот какой-то единовременный «акт приватизации» путем закона или декрета – нет. Я это говорил открыто и довольно резко. На меня смотрели как на идиота, иные обижались. Но я стоял на своем. Приватизация должна пройти снизу, а не сверху. Рынок должен сложиться снизу, а не сверху. В этом смысле  -как в денсяопиновом Китае, где частный сектор и  рыночные отношения начались с деревни, с  маленьких крестьянских хозяйств, о чем я знал, в частности, по рассказам моего академического коллеги и шефа Бергера, профессионала-китаеведа.
  Разумеется, в России, такой путь перехода к рынку  потребовал бы  больших жертв, чем в Китае по той простой причине, что  маоистский Китай не успел пройти противоречивый путь сталинской индустриализации вдогонку. По крайней мере, в сопоставимых масштабах. Китаю не требовалась деиндустриализация, а требовался подъем  потребительской промышленности с низового уровня. И это он с потрясающим успехом проделал. Теперь Китай может позволить себе постепенно наращивать  военные мускулы. России же для перехода к мало-мальски нормальному рынку нужно было не только избавиться от гигантской раковой опухоли ВПК, но по сути дела от значительной, если не большей части низкосстандартных, неконкурентоспособных, неликвидных, разорительных, бракодельных промышленных производств, для которых не было не только внешнего рынка сбыта, но резко сузился и рынок внутренний. Однако, это означало бы потерю статуса крупнейшей индустриальной державы мира – тяжелая жертва.
   Однако,как ни горько об этом думать, «индустриальный» престиж СССР был на самом деле в большой степени дутым. И народ это знал. Отсюда массовая погоня за импортом. Поразительно, как при первой открывшейся возможности  советские патриоты бросились добывать импортные автомобили, пусть даже сильно подержаные. Впрочем, знать, чего на самом деле стоит советская индустриальная марка, знали, но признавать не очень хотели. Такой, казалось бы парадокс. Однако он вполне вписывается в концепцию "модернизации вдогонку". Это один из основных ее эффектов - расщепленное сознание, о чем несколько нижо. И хотя поддерживался индустриальный престиж СССР в глазах своего народа и зарубежья  очень рискованными экспериментами, но они действовали. Российские умельцы всегда могли "подковать блоху". Попытки крупных ученых  вроде академика Аганбегяна сказать хотя бы руководству правду об истинном положении дел успеха до самой середины перестройки не имели. Готова ли была страна к такой жертве. Готово ли было к ней не только руководство, элиты, но и широкая масса населения? Безусловно, нет.  Отдавали ли себе в этом отчет сторонники реформ, включая меня? Я отдавал, но тоже лишь отчасти.
    Занимаясь где-то с конца пятидесятых годов загадкой возрождения при Гитлере средневековья в казалось бы просвещенной, цивилизованной Германии, я пришел к теории «модернизации вдогонку». Из нее следовало, что модернизация, проходящая не собственным ходом, а под влиянием «передовых» стран, оказывается поверхностной  и опасно противоречивой. Она оставляет крупные слои населения в прежнем, «домодернизированном» состоянии сознания и создает тем самым массовые психологические напряжения и стрессы. Политический крах «феодализма» , переход к «массовому обществу», взрыв свободы после первой мировой войны порождает в этой связи явление, которое я назвал «эмансипацией антиэмансипации».  Часть населения «догоняющих» стран , политически эмансипировавшись, начинает  стремиться назад к привычному, традиционному, средневековому, феодальному, хотя и не теряя при этом обретенных под влиянием заимствованной «модернизации» технических достижений. Этим с большим или меньшим успехом пользуются различные «вожди». Так у власти оказываются гитлеры, муссолини, сталины, которым действительно удается, не совсем теряя технические достижения современности, повернуть свои страны к нравам средневековья.
    Прилагая эту теорию к России, я исходил из того, что все порывы российских «модернизаторов» неминуемо упрутся в «эмансипацию антиэмансипации», то есть в дефицит созревшей современной культуры и, соответственно, в жестокий дефицит «современных» кадров, как в области производства, так и в области управления. И чем энергичней мы будем форсировать модернизацию, тем сильнее будет разворачиваться пружина антиэмансипации. Перспектива представлялась безнадежной. С этим я выступил у себя в институте. С этим выступал на «домашних» семинарах. Но это была теория. А тут началась практика, уклониться от которой не позволяла гражданская совесть.
     Да, я понимал, что население в своей массе не готово ни к демократическим политическим, ни к экономическим рыночным реформам. По некоторым социологическим данным можно было посчитать «готовыми» 15-25 процентов. Это было бы не так уж мало, но не для столь географически огромной страны с растянутыми и ненадежными коммуникациями, как территориальными, так и информационными и моральными.  Огромное же большинство на самых разных уровнях не только не жаждало «осовремеииться», но определенно боялось модернизации. Боялось изменения привычных навыков труда и жизни. Боялось прихода новых норм, новых  правил поведения и, особенно, новых людей, которые заставят их жить и действовать более рационально, более дисциплинированно, более ответственно. Боязнь эта неизменно ассоциировалась с образом «запада». С одной стороны советская пропаганда навязывала этот образ как систему «эксплуатации». С другой стороны, многие уже побывали на этом «западе», повидали его материальные достижения, и поняли, насколько это серьезный конкурент. Особенно хорошо это поняли бывшие советские элиты от «низовых» до руководящих.   Здесь, я думаю, коренится  ненависть к «западу» . И она не совсем необоснована. Придут, мол, и учить будут. Заставят русских работать и считать как немцы. Отсюда и возврат к автаркическому мышлению. Пусть будет наша убогая бытовая техника, зато мы делаем ракеты. Настроения эти были быстро подмечены определенного типа «политиками» и журналистами, которые стали целенаправленно культивировать ненависть к «Западу» и носителям «западничества» - реформаторам, интеллигентам, либералам, «жидам»…
    Было ясно, что мы оказываемся в ловушке истории. Невозможно было существовать по-старому. Но не было народной базы для переустройства жизни по-новому. Где выход? Как ликвидировать коррумпированный феодально-бюрократический рынок, как модернизировать экономику, когда население к модернизации не готово. Более того, боится ее, боится конкуренции, боится изменения навыков труда и жизни. Какой выход из этой ловушки? Жить по-старому нельзя, нечем уже жить по-старому. Но и новое вводить не очень получается с таким населением. Нельзя же строить страну и ее экономику без населения. Как же в  этой ловушке решать проблемы рынка и частной собственности?

    Я уже упомянул, что доморощенных проектов приватизации было великое множество. Большинство из них, однако, всерьез не обсуждалось. Пожалуй,  наиболее серьезными на относительно ранних этапах были проекты пары  Пияшевой-Пинскера. Оба были профессионалами-экономистами с острым практическим чутьем. Предлагаемые ими  пути приватизации обсуждались в прессе и на разных форумах, в том числе в Моссовете у Попова. Видный теоретик  и критик «административно-командной» системы, председатель Моссовета и один из создателей  Межрегиональной депутатской группы на Съезде народных депутатов СССР, Гавриил Харитонович Попов также был озабочен перспективами приватизации. Но Попов, как  и многие, колебался между вариантами передачи предприятий непосредственно в частные руки и передачи их в собственность трудовых коллективов.  Начались горячие дискуссии в Моссовете, в которых я тоже принимал активное участие, частично поддерживая Пияшеву. Я был убежден, что передача предприятий, - особенно, крупных, - в собственность трудовых коллективов опасно. При нашем «феодально-патриархальном» менталитете это не без помощи профсоюзной бюрократии неминуемо превратится в передачу их в фактическую собственность бюрократизированного и коррумпированного директората. Директорат уже показал свои замашки в кооперативном варианте.  Трудовой коллектив будет лишь декоративным прикрытием для фактического хозяина завода или фабрики, одновременно освобождая его от реальной рыночной ответственности за ведение дела. На мой взгляд, это был бы самый худший вариант перехода к рынку. Прав я был или неправ, но я так считал.
   Пияшева же с Пинскером предлагали просто передать реальное имущество в собственность уже существующим арендаторам, начавшим реальное дело – производство, ремесло, торговлю, общепит. Это решение выглядело простым  и практичным. Оно сразу создавало реальный потребительский рынок и притом – снизу. Спорным оставалось, следует ли осуществлять такую приватизацию безвозмездно или все же за деньги. И если за деньги, то по каким ценам. Сама Пияшева склонялась к безвозмездной передаче имущества, в том числе занимаемых арендаторами помещений в их частную собственность. И это мне представлялось разумным. Приватизировали же потом квартиры на безвозмездной основе. И я несколько раз на этих дискуссиях высказывался в пользу Пияшевой. Меня, все же смущало другое. Этот проект годился для уже существующих относительно мелких предприятий. Но как быть с крупными? Кроме того, он создавал преимущества тем, кто уже успел начать дело. А это могло затруднить выход на рынок последующим предпринимателям и вызвать новые напряжения. Впрочем, споры, главным образом ,шли вокруг безвозмездной передачи помещений. Далеко не все, в том числе  демократически настроенные представители муниципальной власти, были с этим согласны.   
    Но поддерживая проект Пияшевой, я считал, что неизбежна более масштабная модернизация всего народного хозяйства. Однако, полагал я, осуществить ее возможно  лишь постепенно, поэтапно, не боясь при этом идти на временную жертву индустриального престижа державы. Из этого  вытекал мой собственный проект «приватизации». Надо сказать, что он произвел впечатление на некоторых моих коллег, в том числе на журналиста Михаила Соколова, который  помог опубликовать его в популярной тогда газете «Собеседник» .
    Суть проекта состояла в следующем. Представлялось целесообразным на относительно длительный период сохранить государственный плановый сектор. Плановые задания, однако, должны были предусматривать постепенное планомерное сокращение нецелесообразных производств. Параллельно госсектору должно было быть предоставлено право распродавать в частные руки освобождающиеся по мере сокращения производства оборудование, материалы, помещения и т.д. Третьим пунктом плана являлось льготное государственное кредитование частных приобретателей под гарантию будущей эффективной предпринимательской деятельности с прекращением кредитования, если предприниматель нарушает условия гарантии. И последний пункт плана  предполагал организацию информационной системы, которая позволяла бы новому частному предпринимательству, а также рабочей силе и потребителю ориентироваться в складывающейся конъюнктуре и соответственно организовать свою деловую мобильность.
    Но в происках выхода из культурно-исторической ловушки пригодилась и теория «модернизации вдогонку» с ее выводами о кадровом дефиците реформ. Поэтому «экономический» проект был дополнен как бы параллельным «социокультурным» проектом. Имелось в виду организовать направление работников разных уровней и разных специальностей за рубеж для освоения жизни в условиях реальной рыночной экономики. Таким образом должен был быть практически преодолен разрыв между «феодальным» и «современным»  в культурной ориентации кадров.  Предполагалось, что набрав некоторый практический опыт и кое-что заработав, эти кадры будут возвращаться в Россию и становиться  эффективной основой нового менеджериального и рабочего класса. Для осуществления такого плана предполагалось провести переговоры с соответствующими зарубежными государствами, а также различными организациями и фирмами с тем, чтобы они принимали русских «командированных» на работу, а российское государство частично компенсировало им неизбежные потери.
  План этот был предложен более двадцати лет назад. Он стал частью моей предвыборной программы и, судя по многочисленным заинтересованным вопросам избирателей, явно обрел их симпатии. Более того, в своих зарубежных поездках я начал обсуждать его с некоторыми влиятельными зарубежными коллегами социал-демократической ориентации. Они также его поддержали. Позднее я изложил его Александру Шохину, который при моем самом непосредственном участии  стал в 1990 году нашим «социал-демократическим» министром труда. Но план этот тогда так и не был осуществлен, к чему я еще вернусь. 
  Любопытно, что ныне, более двадцати лет спустя, то есть в марте 2012 года, очень похожий план выдвинут Путиным или от имени Путина. Всего двадцать лет понадобилось. Пример того, как нельзя бежать впереди лошади. Уж не Шохин ли, кстати, подбросил теперь Путину мою старую идею?