5. Шанс

    Во второе лето моего пребывания в детском доме, на его пороге появилась пара, которую вполголоса называли "Шансом".
 Это были соискатели на усыновление. Подробностей не помню, но, в восемь лет, я уже понимала, что обязательно должна понравиться этим людям. Такую установку я получила от воспитателей. Распространялась ли она на других - не знаю, не спрашивала - в подобной ситуации каждый сам за себя.
 При этом я терзалась сомнениями: жизнь в детском доме была хотя бы понятной, и ею жить я уже научилась, а будущее, в случае удочерения, казалось страшным из-за своей неизвестности. А вдруг я что-то сделаю не так? Возвращение в наш детский дом я, наверное, пережила бы, но ведь можно было попасть в другой, и каково там - ещё не известно.

 Воспитателем в моем отряде в тот год работал Павел Григорьевич - выпускник Мишкинского педагогического училища. Совсем молодой, неопытный и поэтому ужасно добрый. Лично я бессовестно пользовалась его добротой.

 Какой-то умный человек придумал правило - "С  едой из столовой не выходить".
 Естественно, мы искали разные способы его нарушить. Всё, что можно было пронести в рукаве или другом укромном месте, выносилось, несмотря на наличие дозорных в дверях. Да, у стражи была двойная функция: не пускать на ужин тех, кто его не заработал и не выпускать тех, кто хотел его вынести. Карманы досматривались в первую очередь. Если в дверях стояли сотрудники, шанс пронести в рукаве корочку, вафлю или яблоко увеличивался, но если кто-то из старших ребят - он был нулевой.
 Все укромные места они знали не хуже нашего и обыскивали их в первую очередь.

 Одно время на ужин нам давали Омичку - безумно вкусный сырок. Съедать его в столовой за пять минут не хотелось. Ведь следующая сладость могла перепасть только на следующий день в полдник. А могла и не перепасть - меню с нами не согласовывали. А жаль! Я бы рекомендовала Омичку на завтрак обед и ужин.
 Не съев сырок сразу, можно было вечером перед сном растянуть удовольствие и вылизать эту баночку до блеска - покайфовать, другого слова я просто подобрать не могу.

 Так вот,  заветная баночка, легко помещавшаяся в ладонь, при обыске изымалась НАСОВСЕМ. Всё правильно, попался - без сладкого остался.

 Желание реализовать задуманное и страх творили с нами чудеса. Помню, как ждала, когда на выход из столовой двинется побольше народу: в толпе невозможное становилось возможным, авось, не обыщут. Но, в случае с Омичкой, рисковать не хотелось.
 Пока я лихорадочно соображала что делать, ко мне подошел Павел Григорьевич и вдруг забрал баночку. Я даже не возмутилась. "За грешные мысли тоже нужно платить" – вспомнила я слова бабушки и побрела к выходу.
 В вестибюле, уже за дверями, слёзы всё-таки подобрались к глазам. И, в этот самый момент, он протянул мне сырок. Может это и было ребячеством с его стороны, и поступил он совсем непедагогично, но только вспоминаю я его поступок как глоток счастья.
 Прошло уже больше  тридцати лет, а слёзы опять подобрались.
 Согласна. Глупо.

 Именно Павел Григорьевич повёл меня на встречу с усыновителями. Проходила она на улице, на территории дошкольного отделения.
 Муж и жена нервничали, натянуто улыбались и старались говорить елейными голосами. Это было непривычно и очень заметно. Так со мной давно не разговаривали.
 Мой воспитатель уселся на качели и, с упоением, начал качаться. Я поглядывала на его безмятежное лицо и старалась найти подсказку - что делать?
 Речь шла о Крыме - оттуда были приехавшие. Они рассказывали о море, солнце, чудесном доме. Из перечисленного я видела только солнце, поэтому рассказ не завораживал. Я вежливо слушала и мечтала улизнуть.

 В разгар беседы вдруг появился отец. Я настолько опешила, что даже не бросилась к нему. Мысли запутались - что происходит? Папа был трезв, смущён. По глазам читалось, что он хочет подойти, но его что-то удерживает. Мы стояли как чужие люди, у каждого имелась своя установка. Он должен был убедить меня, что согласен на удочерение приехавшими людьми. Хочу верить, что им двигало не равнодушие, а желание устроить дочери другую, лучшую жизнь. Пусть и не с ним.

 Официальным голосом, отец дал согласие, и все посмотрели в мою сторону.
 Я ковыряла носком землю и молчала.
Никто мне не помогал, а я не знала, как поступить. Меня что-то мучило. Наконец, я поняла и спросила: "А Таня?"
 Почему-то про неё никто не говорил, как будто сестрёнки в природе не существовало.
 Все, хором, бросились убеждать меня, что её обязательно станут иногда брать на каникулы и мы обязательно каким-нибудь образом, будем общаться.
 Я остро почувствовала ложь.

 Набравшись смелости, я заявила, что без сестры никуда не поеду, и стояла на своём решении намертво.
 Отец молчал. Павел Григорьевич качался, улыбался и молчал.
 Мужчина отошёл в сторону и нервно ходил кругами, а женщина ещё пыталась продолжить уговоры.
 А у меня камень упал с сердца - я приняла решение, и сразу стало легче.

"Шанс" уехал, пообещав приехать ещё.
 Не приехал.

на фото: Наташа Лушникова и сестренка