Тюльпаны для Лены

Это случилось сразу после праздника 9 Мая. Мы пришли в класс – у нас была физика; помню, готовились к практикуму: на столах стояли колбочки, весы, коробочки какие-то. Мы еще разбили одну колбу и хотели под это дело затянуть начало урока. Физика почему-то долго не было. Через несколько минут после звонка он, как всегда стремительно вошел в класс, встал перед нами. Мы, пошумев, как обычно, успокоились. Подумалось: «Что это он странный какой-то, может, урока не будет?» Урока действительно не было…
Физик своим обычным, но несколько прерывистым голосом проговорил: «Вам, наверное, Оля Рыжкова уже сообщила?.. Вчера умерла Турова Лена».
Стояла такая тишина, что даже свет в классе казался для нее слишком сильным. Не знаю, сколько времени мы стояли так. Эти мгновения без всего прервало захлебывающееся, кашляющее рыдание Верки Рыбаковой. Она закрыла лицо руками и упала на стул. Молчание ушло, все заговорили, но… я не очень понимала о чем. Кто-то стал утешать Веру, кто-то глухо заплакал сам. Физик, застыв, так и стоял перед нами и больно кусал губы. Медленно из-под его очков текли строгие слезы. Он как бы встряхнулся и сказал: «Мы с Олей должны пойти ТУДА. А вы посидите. Ничего делать, конечно, я вас не заставляю, почитайте учебник. Только не шумите». И вместе с Ольгой Рыжковой, единственной подругой Лены, вышел из кабинета.
Разговаривали мы тихо, друг с другом, но невозможность происшедшего то и дело всплескивалась громкими, непонимающими вопросами: как же, как же так?! Кто-то сказал, что у Лены было кровоизлияние в мозг…
…Они были близнецы, Лена и Оля Туровы. Стыдно и жутко: за восемь лет учебы с ними мало кто из нас научился различать их. Тот, кто различал, пользовался уважением. Это была своеобразная игра. Они очень слабенькие были, худые, высокие, нескладные. Из рукавов школьной формы, казавшихся короткими, выглядывали тонкие, в постоянной экземе руки. Мы не издевались над ними, не презирали. Наш 8 «Б» их НЕ ВИДЕЛ. Словно не было в нашем классе этих неразлучных сестер. Когда пришла к нам новенькая, Ольга Рыжкова, она стала с ними ходить, гулять и общаться. А мы по-прежнему не замечали рядом с собой две живые души. Мы были заняты своими делами!!! И как страшно, жестоко судьба заставила нас вспомнить о незаметных жизнях по соседству. Но только когда одной жизни не стало…
Этот день был странный, сумбурный. Возникали рядом какие-то лица, безобразно ухмыляющиеся: «Это что, ваша каланча умерла?» Дети спешили разнести эту новость по этажам, радостно всем сообщая: «А в восьмом классе девчонка умерла вчера! Завтра хоронят». Все всё узнали, всем наш класс стал интересен вдруг. Конечно, если бы это случилось в другом классе, мы точно так же стали бы обсуждать случившееся, глазеть на заплаканные лица друзей и так далее. Но беда произошла у нас, и поэтому любопытство казалось издевательским, а сочувствие кощунственным. У меня было чувство, как будто сорвали со стены и втоптали в грязь некролог. В нашем состоянии это было немудрено.
Из всех уроков мне запомнилась только литература. Учительница, чуткая и молодая, стараясь держать себя в руках, говорила: «Ну что же, горе у нас с вами, ребятки. Когда из жизни уходит пожилой, старый человек, это больно, но это жизнь – настал его час! А когда вот так, нелепо, не пожив, не узнав столького, покидают мир дети – это страшно, это не укладывается в голове. Смерть Лены – первая смерть, столь близко задевшая вас. Потом – и это тоже жизнь – нам придется пройти через смерть своих близких, друзей. Крепитесь. Что делать, надо жить!»
Слова были осознаны только потом, наш класс- островок почувствовал себя как никогда сплоченным, и не хотелось идти домой, оставаться наедине с не возникавшими раньше мыслями о жизни и смерти. Мне вспомнилось тогда, как на уроке географии учительница, объясняя нам, почему рост населения Земли никогда не станет уменьшаться, постукивала указкой по столу: раз, два, три, - это рождается новый человек. А вот медленнее: раз… два… три… Так умирали люди. И я подумала, что неужели вчера кто-то так же стукнул по столу, не задумавшись ни о чем, показывая лишь скорость закономерного физиологического процесса, а в это время, с каким-то там ударом оборвалась Ленкина жизнь?..
Узнали, какие цветы Лена любила больше всего. Тюльпаны. На следующий день мы строем с подругами пошли за цветами. Было назначено уже прощание в траурном зале больницы. Надели первый в своей жизни траур. В переходе под железной дорогой старушки всегда продавали цветы. Раньше я пробегала мимо, лишь где-то за спиной раздавалось: «Дочка, купила б мамаше своей гвоздички!» Сейчас же мы медленно шли, часто останавливаясь и отбирая тюльпаны так, как мы никогда , наверное, в жизни отбирать цветы не будем. Хотелось, чтоб они были красными, только красными… Потом пошли на рынок, покупали букеты там.
76 тюльпанов несли мы в своих руках. Гладкие, полированные лепестки цветков ощущала я, видела бархатно-черную, глубокую сердцевину. Цветы, словно тоже надели траур, - красное и черное. Цветы будто тоже плакали – вода с длинных стеблей капала на горячий сухой асфальт и высыхала тут же… Люди смотрели на нас, а мы – не знаю почему – хотели, чтобы на нас обращали внимание, жалели даже. Сейчас это глупо, непонятно. Еще думалось: а что если бы на месте Лены была я? Нет, нет! Этого не могло быть. Я бы, казалось, прибежала бы в класс, закричала: «Ребята, вы что? Я же жива!!!» Но Лена не прибежала, не закричала. Она умерла в полном сознании, за минуту до смерти ответив врачу, что чувствует себя хорошо…
Вот такие мысли были у меня в голове, пока мы, два наших восьмых класса и учителя, шли по изумрудной солнечной улице, мимо маленького прудика с беспокойными утками, мимо старичков с оттопыривающей карманы бутылкой, мимо постоянно непроходимой очереди у магазина «Обои», мимо длинного больничного забора. Мы шли прощаться с человеком навсегда. Мы еще дети были, и не могли смириться с мыслью, что ничего уже изменить нельзя.
Чем ближе к нам становилось одноэтажное здание в глубине двора – траурный зал, тем больше мы отделялись от той жизни, которая была у нас до этого дня и оставалась сейчас за забором больницы. Честно говоря, я думала, что. как войду в этот зал, что-то произойдет. Или испугаюсь сильно или что-нибудь еще, Ничего не было. Лена лежала в центре зала, каждый из нас тихо подходил и клал на гроб цветы. Скоро тюльпаны красным облаком, очень тяжелым, почти закрыли гроб. Мы стояли рядом. Самое страшное, что мне вспоминается, было глядеть на отца Лены. Он всегда был высокий, представительный мужчина с красивой проседью в волосах. А сейчас я видела сгорбленного старика с седыми лунными волосами. Он стоял у изголовья, сильно дрожавшей рукой гладил волнистые густые волосы дочери, и слышно было, как он шептал: «Леночка, девочка моя. Леночка, девочка моя…» И смотреть на это было мукой. Мама, сестра Ольга и старшая сестра Таня рыдали беззвучно и дико.
Был у нас в классе парень, самый сильный среди ребят, в меру хулиган, в меру задира – Виталик Судаков. Я видела, что он еле сдерживается и, чтобы не заплакать, с силой сжимает зубы. Скулы ходили у него ходуном… Все это отпечаталось в памяти, как мгновенные снимки, сделанные независимо от сознания. Думала, что будет страшно глядеть в лицо человека, который недавно ходил и говорил, а сейчас лежит в гробу. Нет, напротив, я с каким-то убийственным спокойствием разглядывала лицо Лены. Она была в красивом платье, но мозг мой сверлила навязчивая мысль: «Почему же ее так грубо накрасили? Почему ее…» «Любаш, что с тобой? – услышала я тихий голос подруги. – Ты такая белая». На мгновение мне стало плохо, пришлось подержаться рукой за алюминиевую стену. Тут как раз раздался гудок автобуса. Когда гроб подняли и понесли, все разревелись в голос. Я не плакала. Мне было труднее. Последняя ниточка, связывающая нашу жизнь с жизнью одноклассницы Лены Туровой, оборвалась, когда автобус медленно отъехал со двора и растворился среди потока машин. Мы вышли из траурного зала на воздух и услышали вдруг, что птицы поют, озабоченные, бегают медсестры, шумит ветер в листве. Только тут слезы полились у меня из глаз. Мы задавали друг другу бессмысленные вопросы: «За что ее? За то, что она была самая слабая? За что? Мы почти кричали, не слыша друг друга, проклиная эту несправедливость. Она ведь даже ни разу с парнем не целовалась. Мы ненавидели злую, беспощадную смерть, которая никого не жалеет.
Это было наказанием за нашу черствость и равнодушие, страшным, непосильно тяжелым наказанием! Прозрением, пришедшим к нам слишком дорогой ценой.
…Лену похоронили за городом, далеко. За суетой бесконечных дел мы не могли выделить время, чтобы съездить к ней на могилу, поклониться ее покою. Мы ни разу после всего этого не зашли к ее родным, не подарили им цветов. Когда в доме у меня появляются тюльпаны, их опавшие лепестки, словно угли, обжигают меня, напоминая обо всем. Где же наши души?!
ЛЕНА, ПРОСТИ НАС!
13.11.87.
(Автору было 16 лет)