Повинительный Винительный падеж

 Екатерина Мосина

Заметки на книжных полях

Очерки о воронежской литературе

 Мосина Е.И. Заметки на книжных полях: Очерки о воронежской литературе. – Воронеж:  Река Времени, 2008.


Автор книги Е.И. Мосина – литературный редактор, выпустившая в свет более сотни томов: от А.С. Пушкина до современных авторов. Книги воронежских поэтов и прозаиков,  изданные в Воронеже за последние два года, рассматривает как внимательный читатель; ей  есть что сказать и об авторах, и об их произведениях. Отдельные очерки были опубликованы в центральной и местной прессе.


                Повинительный «Винительный падеж»

                (О последнем прижизненном сборнике стихов Олега Шевченко)


Уже все об этом знают, и вот уж сороковины его – умер Олег Шевченко. Я приехала в жаркий город, в понедельник 13 августа созвонилась по поводу статьи с газетой «Вперёд», отвечая на вопросы, попутно стала рассказывать Олегу Столярову, что когда-то, лет двадцать назад устраивалась в «Коммуну» на работу.

– Я ещё застала Владимира Яковлевича Евтушенко на редакторской должности, а Олег Шевченко очень хорошо ко мне отнёсся…

– Мы его в пятницу похоронили, – сказал мне его коллега по этой областной газете Олег Венедиктович Столяров.

В ответ я захлебнулась глухим молчанием, похожим на стон, и  чувство вины стало приливать к сердцу, и всплыли в памяти  строчки из его стихотворения:


Жить стихотворцу невесело,
стих бесполезно плести.
Бедная наша поэзия
нынче совсем не в чести.

Чтобы ровесник, ровесница
вас увидали в упор,
надобно или повеситься,
или свалить за бугор.


Ещё Лев Толстой говорил, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.  Моя вина в том, что я отложила.

Отдел критики «толстого» литературного журнала мне заказал рецензию на книгу стихов Олега Фёдоровича Шевченко «Винительный падеж», вышедшую в 2006 году*.
____________________

*Шевченко О.Ф. Винительный падеж: Стихи. - Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2006. – 208 с.


Зная, как медленно в журнале читают поступающие туда материалы, а ещё медленнее их ставят в номер, я так же не торопилась, поскольку уже подала туда около десятка рецензий и на поэтические и на прозаические книги, вышедшие в Воронеже за последний год.

К некоторым из них член Союза российских писателей О. Шевченко написал предисловия, которые мне приятно было читать, потому, что у этого литератора прекрасный язык, лёгкий слог, чистейшая русская речь. Читать им написанное  предисловие – одно удовольствие. Его доброжелательность к автору книги заразительна. Я себя ловила на том, как бы не поддаться обаятельной музе Шевченко и тем самым не стать его эхом в оценке  авторов, книги которых он предварял добрыми словами.  И это не впечатление «одного дня».  В мемуарной повести «Вокзал Воронеж» я описала свои впечатления двадцатилетней давности от знакомства с Олегом Фёдоровичем Шевченко. Позволю привести здесь цитату:

«Помимо Владимира Яковлевича, главного редактора, с симпатией и участием ко мне отнеслись ещё два человека в том большом длинном здании на улице Лизюкова, 2. В редакции газеты [«Коммуна»] это был Олег Фёдорович Шевченко, спасибо ему и дай ему Бог здоровья, а в издательстве – его жена, поэт Людмила Петровна Бахарева. Нет, особо со мной они не нянькались, но человеческое отношение к себе я чувствовала: внимание, уважение, доброту и расположение… На фоне общего равнодушия, имевшегося в изобилии в длинных коммуновских коридорах, это было особенно ценно и незабываемо».

Написав рецензию на книгу Вячеслава Лободова «Зал ожидания», я решила созвониться с Олегом Фёдоровичем Шевченко, потому что он принимал в издании книги активное участие и написал к ней предисловие. К телефону, и это можно было уловить по посторонним шумам, подошёл человек, одержимый каким-то недугом. Но уже на второй фразе он зажёгся, стал живо обсуждать тему разговора, и это было приятно. Тогда я сказала ему, что буду писать рецензию и на его книгу. Мы договорились, что как только статья будет готова, я передам ему её для прочтения…

И отрезвляющая, как ушат ледяной воды, новость, которую мне сообщил О. Столяров. Человека не стало. А я и книгу его не всю прочитала, потому, что, начав читать, поняла, что это не простое чтение,  сразу не пробежишь глазами и слёту всего глубинного смысла не постигнешь. И дойдя до его «Картинок с натуры» я написала карандашом на 25-й странице:

«…стихи его следует принимать как лекарство или зелье – дозировано!».

И тогда, пытаясь вернуть невозвратное, или, по крайней мере, наверстать упущенное, я взялась за книгу снова. Закладка лежала между 134 и 135 страницами, где стоит «Историческая притча» о Петре и где обращение к «Господам генералам». Кто читал эту книгу, тот со мною согласится, что  именно здесь проходит символическое деление книги на две части, ибо уже со следующего стиха поэт говорит о вечности:
…пора встречать прощальную зарю...


И начинаешь искать особый смысл и в этих словах, и в простой закладке, оставленной для памяти, чтобы не сбиться с того, что прочитано, а что ещё нет. И поражаешься очередным открытиям, которые здесь явственно намечаются.

Строка – начало особого, я бы сказала, предсмертного клича поэта. Здесь Олег Шевченко предвидит и предчувствует свою недальнюю уже гостью. По его биографическим меркам, казалось бы, ещё рано говорить на эту трагедийную тему – не дряхлый же старец, всего-то 68 лет, ещё фанфарный семидесятилетний юбилей впереди… Должен был быть. А тут эти слова в телефонной трубке:

– В пятницу мы его похоронили…
 
Закладка же, оставленная в книге для памяти – оказалась незримым водоразделом: пока поэт был жив, я читала его стихи о жизни, когда поэта не стало, стихи  для чтения оказались почти все о том, чего отменить нельзя ни для кого…

Как просто: был – и нету,
покину белый свет…

И совсем уж провидческое:


Мне скоро, давним слогом говоря,
отчаливать от берега земного.
Наступит ночь. И прежняя заря
передо мной не разгорится снова.

И где-нибудь за городом моим,
поскольку места в городе не стало,
я лягу в землю, тих и недвижим,
и надо мной друзья вздохнут устало.


Что, скажите, в этом за сокровенный смысл, что за тайну мне преподносит случай, который, известно, совсем неслучаен? Какой знак подала мне ещё до его смерти бессмертная душа поэта? Надо в этом разобраться, и я попробую…

Есть такие поэтические сборники, когда, читая их, не можешь понять, по какому принципу они составлялись, что хотел автор сказать своему читателю, да и хотел ли вообще что-то говорить, поскольку ему важнее всего было сгрести в кучу написанное, да и «самовыразиться» таким образом. Одни это делают, не имея представления о том, что читателя тоже надо уважать, а, значит, не следует перед ним выворачивать все донышки своих творческих карманов, где наряду с «алмазами» попадается много мусора. Другие, изголодавшись по читательскому вниманию, пользуясь случаем, выкладывают перед ним все свои изделия  «разных лет». А бедному читателю стихов, который и так явление редкое, хотелось от души пообщаться с поэтом, получить и наслаждение от слова и образа, и некоторые жизненные ситуации для себя прояснить, и ответы на вечные вопросы найти в его поэтической книге.

Свой «Винительный падеж»  Олег Шевченко составлял неспешно, вдумчиво, и, кроме того, что каждый стих – повод к непростому размышлению о жизни, так ещё и умело составленная книга – это сама по себе повесть о жизни поэта. «Стихи наших дней» – такой подзаголовок к сборнику сделал автор. Для меня это равнозначно формуле: «Жизнь наших дней».
   
Очень удачное и многозначащее название у книги – «Винительный падеж». Не в грамматику родного языка здесь следует углубляться, а в смысловые формулы, заключённые в два эти слова.

«Винительный» – вина,  винить, обвинять, повиниться; в конце концов,  почти омоним «вино» тут тоже присутствует.

«Падеж» – не столько грамматическая категория, сколько омограф – падёж, а также –  падать, упадок…

Так кого же винит автор, и о каком упадке ведёт речь?

Коль это стихи наших дней, то, как и положено настоящему поэту, Олег Шевченко становится современным летописцем. Но не как сторонний наблюдатель – тогда бы стихи были просто стихами, не объединённые никакой идеей, и  тогда бы не получилось такой гармонично составленной книги, – а как непосредственный её участник. Кто знает судьбу поэта, то удивится: как же он, почти не ходящий уже несколько лет, больной, мог участвовать в жизни наших дней. И тогда понимаешь, что душа поэта, синонимичная его совести, становится тем мощнейшим фильтром, сквозь который поэт пропускает «эти дни», запечатлевает их в своей книге.

Вопросов – тьма. И нет на них ответа.
Есть высь, что без ступеней, без перил.
И вновь идёт сраженье тьмы и света…


Говоря о не сбывающихся в наши дни надеждах на благие перемены, которые мы лелеяли в совсем недавнем прошедшем времени, поэт усмиряет свою душу и предлагает свою поистине крылатую и нетленную фразу:

Молчи душа! Пускай проклятьем
молчанье наше прогремит.


Видя, что перемен к лучшему не дождёшься по нашим временам: «Все ожидания – на слом?», поэт всё же не оставляет мысль, что «вправду навсегда настанут баснословные года»,

…когда для человека не врагом,
а просто человеком станет ближний,
и примет речь характер необлыжный,
и станет жест, как приглашенье в дом.

Я не выхватываю отдельные строки из разных мест книги. Эти стихи – каждый может в том убедиться, если станет читать сборник,  – напечатаны подряд, одно за другим. Что наглядно подтверждает мою мысль о том, что книга составлена изысканно, продуманно и выражает авторскую концепцию и представление о своём месте в жизни этих дней.


Старость, старость, помедли хоть малость,
оказать себе милость вели,
чтоб во мне неизбывно осталась
предрассветная юность земли.

Поэт отсчитывает жизненные сроки, ставит вехи на какие-то свои личные рубежи.


Жизнь, до чего ж ты поспешная,
тебя обозначили вешками
и те, кто вешает,
и те, кого вешают…

И вехи эти, как ни смотри, а выплывают из Реки Памяти, Реки Времени, куда в конечном итоге, как говорит поэт, все мы «впадаем». И в этих его размышлениях нет ещё той предсмертной тоски, которая примерно с середины книги делит её на две условные части: день и ночь, свет и тьма, жизнь и смерть. И хочется продлить этот ряд: воздух и камень – полёт в небесах и мраморное надгробие.  Ещё поэт надеется:


Трудно поверить,
а всё-таки верится
в добрую сказку,
в счастливый черёд:
все перемелется,
все переменится,
разум воскреснет,
а солнце взойдёт.

И его представления о жизненном пути поэта, о его бремени и кресте ясны и чётки:


Так неси этот крест до последней поры,
до могильной норы дотащи
и приемли его, как приемлют дары,
и пощады себе не ищи.

Да, это о вечном, о посмертном, но это ещё не относится к самому автору так неотвратимо, – это обычный удел живущих на земле.

Так винит ли кого О. Шевченко в своём «Винительном падеже»?


Ах, люди, люди, как же вы чужды
любому проявлению нужды…

Равнодушие людское? Или стремление вкусить запретный плод?


А в эту самую пору
тот, кто выдумывал порох,
делал делишки, в которых
с дьяволом был заодно…

Или вечную людскую беспечность, которую хочется обозначить более экспрессивным словечком – безалаберность?


Боже мой, как себя мы не любим,
как нас тянет и тянет ко дну,
век за веком мы рубим и рубим
и себя,   
и судьбу,
и страну.

А может, поэт на самое святое покушается в своих порицаниях?


Россия-мать! Ты – мачеха для многих
ни капли не повинных сыновей,
пошто ты нас, болезных и убогих,
лишила злобно милости своей?

Но так ли виновна Россия перед своими «болезными и убогими»? Не сами ли мы в том виноваты, что родина становится мачехой?


Скажи, зачем в ответ на ложь
кричишь: - Спасите наши души! –
коль сам ты сызмала живёшь
с лапшой, навешанной на уши?

И, можно сказать, почти как мудрейший Омар Хайям, продолжает свою мысль сжато и повинительно:


В России, что ни житель – то урод,
я в бунтаре любом раба предвижу.
Вы скажете: не любишь свой народ;
отвечу  вам: себя я ненавижу!

Поэт и сам винится, сам судит себя, что не смог свои благие намерения воплотить в реальность, а с ним и мы думаем о своих крылатых планах, становящихся со временем мерой нашей состоятельности. Если, подобно Христу, мы можем превратить простую воду в вино, то и жизнь свою не пусто поставили... Но ведь чаще – не можем:


Я прожил жизнь ни хорошо, ни худо,
но грел  в душе желание одно,
чтобы прилюдно совершил я чудо –
простую воду обратил в вино.

Но сознавал всё чаще и печальней,
что мне на это недостанет сил,
и день за днём в универсам недальний
я с головой повинною спешил.


Читая стихи Олега Шевченко, не можешь не отметить многозначность его слов и образов, строки его заряжены огромной мощью; пустозвучия здесь нет. Недавно мне пришлось разбирать творения одного стихотворца. Я написала в качестве рекомендации:

«Из местных поэтов почитайте Олега Шевченко. Каждое слово – квинтэссенция смысла, а стихи «ядерные» –  как соляная кислота: очень крепок настой смысла, мудрости, образов…».
Так складывается, что при жизни поэта мы пишем на него рецензии, в которых мало хвалим, чаще хулим – как бы для его же блага. Но когда поэт, уходя, ставит нас перед фактом своего стиха, мы ищем пути к его душе, к самой сути его творчества. Душа Олега Шевченко в эти дни возносится туда, где предстанет перед судом Божьим. Предполагаю, что Господь зачтёт ему оставленную на земле мудрость собственной жизни, запечатленную в стихах.
   

2007 г., август
«Литературная Россия», № 40, 2007 г., «Воронежский курьер» 15.09.07, «Коммуна» 15.09.07 г.