Год был 1918

Эта рукопись случайно попала мне в руки.

В городе на набережной ломали старые дома, а на их месте строили новые. Как водится, возникли свалки старых вещей, забытых, мало кому интересных. Историческими они стали много позже.

Я встречал сына после тренировки, бродил по пустынной вечерней улице и курил. Случайно пнул ногой по баулу, кажется, такие чемоданчики назывались балетки, а из него посыпались какие-то тетрадки, пожелтевшие фотографии-паспарту - непривычно толстые,  милые и сентиментальные. С них смотрели на меня бородатые купцы, мещане с женами в платочках, офицеры и унтера с закрученными вверх усами… В них было что-то вечное. Одна тетрадь, почти сохранившая синий цвет, заинтересовала меня, и я затолкал ее в наплечную сумку. Еще там находился   странный, тусклый нагрудный знак. Орден? На выцветшей георгиевской колодке – терновый венец, пронзенный мечом, похожим на скифский акинак. Его я тоже взял себе. Все равно всё это было брошено и валялось бесхозно. Много позже я узнал, что это знак-награда участников «Ледяного похода», первого от Ростова на Кубань, совершенного горсткой офицеров и юнкеров с 9 (22) февраля по 30 апреля (13 мая) 1918 года.

Дома я тщательно осмотрел свои находки. Ветхие страницы тетради, заполненные аккуратным почерком отличника с «ятями» и «ерами» старой орфографии, оказались дневником офицера.


                ***
               
                Приказ.

Мела метель, секла шинели, лица и на ходу срывала башлыки. Мы не могли прорваться к той станице, а с флангов били  нас большевики.

У нас во взводах – человек по девять. А их шрапнель всё бьет и вьет вразнос. И мне команду отдавать - что делать? Я ротный командир, а с ротного и спрос:

- Казаков надо непременно выбить. Зачем же мы рискуем головой? Скажите вахмистру – всем водки выдать. Там, в центре, подтянитесь, кто живой!
 
 У наших пушек – больше нет снарядов. По три обоймы на винтовку, юнкера. Поручик Кубенский убит – добит прикладом, а нам опять в атаку, нам пора!

 Нам сквозь метель штыками пробиваться. И что б у них заело пулемет!

 Ну, с нами Бог! Не выдавайте, братцы! Все, кто живой, в атаку! Встать! Вперед!
                ***
Как мы ехали сюда, в Ростов – вспоминать противно. Поезд останавливался на каждом полустанке. Солдаты злые, расхристанные, пьяные. Стекла в окнах вагонов побиты. Мест нет, устраиваются, кто, как может, даже на крышах. На крышах ещё и потому, что составы идут совсем медленно, вагоны перемешаны: товарные с зелёными, жёлтыми и синими.  И не дай Бог, если в поезде окажется молодая женщина!  Каково все это видеть сыну путейца? Если так будет продолжаться, по железным дорогам империи перемещаться станет вовсе невозможно. Но пока поезда ещё ходят. Советы грабежами заняты.

А сейчас кругом степь. Мы уже два месяца с боями идём к Екатеринодару. Называемся – армия, а нас всего тысячи две. Я так осведомлён, потому что мой старший брат Боря – адъютант у Корнилова.

Были в поиске, отдыхать нам некогда, приходится догонять своих. Обгоняем изогнутый сказочным змеем по степи обоз, ищу глазами Дашу, но не нахожу. На подводах стонут тяжелораненые. Легкораненые не обращают на нас внимания, лишь некоторые, узнав в верховых пехотных офицеров,  шутят:

- Что? У Эрдели в эскадронах некомплект?

- Да нет, это Гиршельман усиливает свои ряды. Говорят, он недавно получил партию шашек для городовых!

- Оставьте, господа, этих одров нам. Войны выигрывает пехота.

Впрочем, это громко сказано – «пехота», «по форме». Из нас троих – у одного самодельные погоны, звёздочки чернильным карандашом нарисованы, мундиры – чужие, сапоги – слёзы, а не обувь. Чем разжились в Ростове, в том и ходим. Оружия там бросили много, а вот амуниции – кот наплакал.

Находим, наконец, свою роту. Мы нынче не в авангарде, прикрываем правый фланг. Радуемся, что все же спокойнее будет.

Нет! Рано успокоились. Не успели поздороваться, раздались ружейные выстрелы. Обоз встал. Раненные волнуются:

- Что, братцы, никак обошли? Почему не едем?

Неожиданно вижу Дашу, она хлопочет среди повозок, утешает, успокаивает, как, впрочем, и другие сестры. Машу ей рукой издали и вижу, что в ответ она улыбается. И вот ведь как: на сердце стало сразу спокойнее. Молюсь про себя: «Господь всемогущий, спаси и сохрани мою любовь».

А впереди и позади уже гудит артиллерия. Стало быть, большевики действительно нас окружили. А мы не верили. Но какое теперь это имеет значение! Вот разберу ли я потом свои каракули?

Обоз перестраивают в ряд по две-три подводы. Сокращают. По-видимому, опасность слишком серьезна и следует немедленно уходить. Куда? Нашу роту полковник Долинин разворачивает вправо, и мы уходим в степь, в грязь и слякоть.

Как хорошо, что успели развернуться и рассредоточиться. Из-за странного на вид, покрытого прошлогодним бурьяном кургана, ударили красные. А я только-только стал воображать, какие тайны хранит он в себе? Какие воины останавливались здесь на привал, обозревая окрестности с его высоты. Да и просто хотелось отдохнуть, и позиция неплохая. Не судьба. Пулемет так чесанул по нашей цепи, что мы разом, ничком бросились на стылую землю. Впрочем, долго не пролежишь. Сейчас поднимут в атаку.

Похоже, что возле станицы орудийная канонада становится тише, значит, наши штурмуют большевистские окопы. И здесь становится легче. Мы еще только поднимаемся, а пулемет уже замолк. По цепи разносится радостное:

- Отходят!

Не любят господа большевики штыковых.

Пытаемся почиститься, но генерал Марков приказывает искать переправу через Лабу. Трудно представить, как будем переходить реку, если опять холодно. И это март на юге! Впрочем, в станицах говорили, что такой весны даже старики не помнят. Сама природа протестует против того, что мы устроили на этой земле.

Одна за другой возвращаются разведки, но мост уничтожен красными. Бродов не находят, а между тем приближается ночь. В войсках недовольный ропот:

 - Надо что-то делать, господа, померзнем здесь все. А раненые на подводах?

Позже я многое узнал от Бори, от наших офицеров, и, сопоставив все, понял, что под Усть-Лабой мы были на краю гибели. Богаевского почти разбили. Корнилов двинул вперед Юнкерский батальон и полк своего имени. Они шли без единого выстрела и на «ура!» выбили красных из-за железнодорожного полотна. Честь и хвала! Если б не они, как бы решился бой?

Двинулись холодной ночью. Предполагали остановиться на большой привал в станице Раздольной, но, лишь только рассвело, большевистские войска, занявшие тотчас же после ухода нашего арьергарда (Партизанский полк генерала Богаевскаго) Кореновскую, стали теснить полк Богаевского и обстреливать его артиллерийским огнем. Колонна вынуждена была свернуть. Верстах в двух от Усть-Лабы авангард остановился: окраина станицы и железнодорожная насыпь были заняты большевиками.
С тыла напирал значительный отряд Сорокина, грозивший опрокинуть наши слабые прикрытия. Впереди, занятая неизвестными силами, длинная, узкая дамба (2-3 версты), большой мост, который мог быть сожжён или взорван, и железный путь от Кавказской и Екатеринодара — двух большевистских военных центров, могущих перебросить в несколько часов в Усть-Лабинскую и подкрепления и бронепоезда.
Но вот примчался нарочный от генерала Маркова. Он приказывает переходить реку вброд и выбить большевиков. Все понимают, насколько это будет трудно. Наш взводный, поручик Кубенский ставит задачу поручику Кокаеву:

- Александр Джулсултанович, как хотите исхитритесь, но чтобы, ни один вражеский пулеметчик головы не мог поднять, пока мы будем переходить реку. Ваша задача стать, как его там, Кожаным чулком, Монтигомо, Нимпо, забыл всех к черту, но чтобы ваша винтовка стала тем «громобоем», о котором писал этот американец…Фенимор Купер, что ли? Та же просьба у меня и к вам, господин подпоручик,- добавил он, обращаясь к Шадрунову.

Это была еще та переправа. Мы шли местами по горло в воде, ломая ледяную корку на поверхности. Потом мокрые, еле двигавшиеся, шли в атаку. И все-таки мы их выбили и из окопов, и из станицы. Потери были колоссальные. Особенно пострадал Корниловский полк. Его командир, полковник Нежинцев, увлекся, преследуя отступающих красных, и за станицей  нарвался на их превосходящие силы.

Но я об этом узнаю в лазарете. Не миновала меня чаша сия.

- Счастлив ваш бог, батенька, пулька-то не задела ни одного крупного сосуда. В рубашке, осмелюсь предположить, родились. Сейчас мы ее аккуратненько достанем, а через пять дней будете, как новенький. Наурскую станцуете  в малиновой черкеске! Как, Дашенька, к лицу вашему молодцу будет?

- Лучше темно-синяя,- ответила Даша.

Обманул чертов эскулап. Экзекуция была долгой и крайне болезненной. Я так орал, что стыдно было и перед Дашей, и перед другими ранеными, и даже перед этим улыбающимся Авиценой. А она утешала:

- Потерпи, милый, потерпи. Выпей самогонки – Матвей Николаич дал. Нет у нас морфия, дорогой мой. Потерпи.

Даша привела все мои вещи в порядок, в том числе и заветную тетрадь, даже аккуратно подклеила ее. Где же она клей взяла? И сказала, что не прочла ни единой строчки, округлив честные серые глаза.

Первым, к моему удивлению, меня пришел навестить штабс-капитан Бахтиев, за что, немедленно, был облаян нашим блохастым беспородным Безиком, который теперь неотлучно находился при мне. Волк он все-таки, не Безик, а штабс-капитан, конечно. А он неожиданно подмигнул и произнес с нарочитым акцентом:

- А ви, ловэлас, прапарщик. Ловко устроились. Какой, аднако, баришна отхватили! Завидавать буду, а магу зарэзать,- и обычным тоном продолжил.- Я попрощаться пришел, Глеб Владимирович. Отбываю в аулы, поднимать черкесов. Красные казаки их сильно пограбили, большая обида среди единоверцев. Так что помоги вам Всевышний. Вот, возьмите от меня на память. Не знаю, встретимся ли мы вновь.

С этими словами Ибрагим-оглы протянул мне небольшой кинжал в ножнах, украшенных серебром.

- Наши, кавказские мастера делали,- сказал он с гордостью. Еще и правнукам вашим послужит. Выздоравливайте скорее и возвращайтесь в строй. В роте вас не хватает.

- Господин штабс-капитан, простите ради бога, позвольте задать вопрос.

Бахтиев кивнул.

- У нас многие убеждены, что вы, не слишком нас, русских, любите. Почему же вы пошли вместе с нами?

- Я горец, прапорщик. И честь у нас превыше всего. И я дал присягу, которая дается только раз, юноша. Вы удовлетворены.

- Спасибо. Ибрагим Хасанович, позвольте и мне сделать вам подарок на память.

Я протянул старшему офицеру свой knucle-knife. Он с благодарностью принял.

А, может быть, он не волк, а напротив, волкодав? Да он угрюм, мрачен, нелюдим, но для меня сделал столько хорошего.

Мы перешли тогда эту проклятую Лабу. Кокаев и Шадрунов хорошо прикрывали нас. Их огонь был убийственным, и нам удалось выбить красных из окопов первой линии и закрепиться в них. Вслед за нами начал переправляться обоз. Нам же снова вперед. Тут меня и зацепило. Сначала я ничего не почувствовал, так, дернуло шинель, я все еще бежал, но правая нога перестала слушаться, упал. Пуля попала в бедро, но было не больно какое-то время. Боль пришла позже. Около меня оказался Кубенский:

- Что, Глеб, ранили? Ничего, ничего, ерунда, не серьезно,- приговаривал он, обматывая мне чем-то ногу прямо поверх шаровар.- Нам с тобой, друг мой, еще жить да жить. Мы, брат, люди с тобой холостые, главного человеческого предназначения не исполнили… Сейчас я тебя в обоз отправлю. Эй, юнкера,- крикнул он в сумерки. Из тумана вынырнули двое.- Немедленно отнести прапорщика в обоз, в лазарет.

Меня понесли. Я и сам от слабости время от времени проваливался, словно в туман. Потом услышал: хлопочет Даша:

- Глебушка, Глебушка. Господа, пожалуйста, дайте место. Матвей Николаевич, ради бога, одежду, любую, сухую! И самогонки вашей проклятой несите! Он же замерз совсем! Его растирать надо!

Меня растерли и переодели. Я проваливаюсь в забытье, потом снова слышу Дашин голос:

- Что же это делается, ваше превосходительство! Раненые замерзают. Лед ножами откалываем.

Слышу, отвечает генерал Марков:

- Да, сестра, тяжелый у нас поход.

- Ледяной у нас поход,- говорит Даша.

- Пожалуй, вы правы,- отвечает генерал,- действительно ледяной.

Наш лазарет разместили в станице, в епархиальном училище. Было тесно, в основном, лежали на полу, на соломе. Лишь я, да некоторые тяжелые, лежали на столах. Конечно, здесь хлопотали Даша и есаул Матвей Николаевич Краснов.

В лазарете я узнал, что в последней атаке за Лабой погиб поручик Михаил Кубенский. Поначалу я воспринял эту весть, чуть ли не с равнодушием. Все уже перегорело. Война быстро сделала свое черное дело, мы стали циничными и постарели, наверное. Лишь наедине с самим собой, да в синей тетради, обновленной заботливыми руками Даши, я более откровенен. 

Но все-таки, начинаю чувствовать себя лучше. Пошел пятый день после извлечения пули,  до танцев еще далеко, но на костылях, которые принес незаменимый есаул, я уже делаю три шага. А сегодня Матвей Николаевич принес и мой вещмешок-«сидор», значит, скоро в дорогу. Я перебрал мешок и понял, что обрастаю вещами: кроме белья, табака и кое-каких мелочей у меня еще появились портсигар Кубенского и кинжал Бахтиева – немалая ценность по нынешним дням. Друг Безик постоянно дежурит возле лазарета.

Боря был у меня тотчас после нашего штабс-капитана. Он сильно похудел, осунулся и, вообще, дурно выглядит. Принес папирос, сахару, но тут же почти все раздарил другим раненым. А у нас даже два большевика лежат, не добивать же их в лазарете. Впрочем, Боря, как всегда спешил и вскоре исчез. 

Навестили меня и поручик Кокаев с подпоручиком Шадруновым. Невеселые, хотя и пытались шутить. Все-таки Мишу Кубенского мы все любили и теперь нам его очень не хватает. Похоронили его вместе с другими возле станичного храма, а на могиле поставили простой деревянный крест без надписей и эпитафий. Нет сомнения, что станицу, после того, как мы ее оставим, захватят красные. А что у них на уме? Если успею, схожу на место погребения и в станичной церкви за упокой  помолюсь.

Да, на этот раз похожим на волка мне показался Валерьян Шадрунов. У него уши волчьи и глаза холодные. А на раненых большевиков он смотрел так, что я понял – будь его воля, ни единой минуты он бы им не оставил. Кстати, именно подпоручик сказал мне, что тяжелораненых мы оставляем в станице, а чтобы как-то обезопасить их, берем в заложники и уводим с собой тех же раненых и пленных красных. Хорошо, что я тяжелым не считаюсь.

До Некрасовской, где назначен ночлег, тащились всю ночь нескончаемой вереницей обозы, колонны. Запрудили улицы Некрасовской. В сутки прошли 46 верст с двухсторонним боем и переправой!.. Измученные люди в ожидании квартирьеров валятся на порогах хат, просто на улице. Спят и грезят: пришли в Закубанье на желанный отдых... И хотя завтра мы проснемся вновь от злорадно стучащей по крышам домов большевистской шрапнели, но это уже не так важно: благополучная переправа подымает настроение добровольцев, оживляет их надежды.
Днем обсуждали план предстоящих действий. На отдых рассчитывать нельзя — район кишит большевиками; учитывая общее направление движения армии, большевики поджидали нас в Майкопе, куда «Кубанский областной «комитет» сосредоточивал войска, оружие и боевые запасы. Решено было поддержать большевиков в этом убеждении, двигаясь на юг; затем, перейдя реку Белую, круто повернуть на запад. Это движение выводило нас в район черкесских аулов, дружественных армий, давало возможность соединения с Кубанским добровольческим отрядом, отошедшим по слухам в направлении Горячего ключа, и не отвлекало от главной цели — Екатеринодара.

Бог мой, я и не знал, как погано трястись раненому в телеге. Она, конечно, набита соломой, но… Меня положили на левый бок, я вижу просыпающуюся степь, благо потеплело, а в спину кто-то постоянно тычет острым локтем: то стонет, то бормочет. Кажется, начинаю понимать и принимать степную красоту. Кажется, кажется… Как хорошо, что я ранен не в грудь! Если ветерок слабый, а солнце только встает, то простор такой! Не скрипел бы наш обоз, тишина такая, что можно потрогать. На обочинах торчит прошлогодняя трава, а вокруг уже пробивается юная зелень. Все вызывает у меня умиление. Прозаическая сестра милосердия и Дашина подруга Ксения Николаевна Сергачева считает, что я просто выздоравливаю. А Безик наш совсем ошалел – носится вокруг обоза и пытается кого-то поймать, но не может. У нас затишье, не слышно стрельбы, и все как-то сразу ожили. Я понимаю, что вновь маневрируем, но мне пока это не интересно.
               
                ***