В разливах нижней Оби. Глава четвёртая

          Рано утром мы поднялись на палубу катера. Он шел спокойно, на вид неторопливо, но это лишь по сравнению с "Метеором". За ночь погода сменилась – стояло солнечное утро. Вёдро, говаривали наши предки.
          В воздухе, явно за ночь похолодевшем, почти непрерывно разносились звуки моторов – нашего, моторных лодок рыбаков, частых встречных судов. Матушка Обь работала, торопясь до конца навигации пропустить пассажирские суда и грузы, идущие и на север и на юг. Пейзаж по обе стороны – трава, с бесчисленными озерцами, да растущие только по берегам довольно высокие кустарники – полярные ивы, которых здесь часто называют вётлами, и ольховники. С левой, по ходу движения, стороны простирались почти параллельно реке протоки, оставшиеся после схода половодной воды, и соры - большие, но мелководные, хорошо прогреваемые озёра.  Этот внешне не эффектный пейзаж, на самом деле – сказочное богатство этих мест.  Именно здесь находятся огромные нерестилища рыб и родильный дом большинства водоплавающих птиц. Весной, во время гнездования птиц, трава невысокая, сочная, зелёная – раздолье для гусей.
          – Володь, наряд вне очереди – обратился ко мне Фролов.
          – Не понял.
          – Ну, чего тут понимать, пошли на камбуз, вдвоём мы с тобой быстро наготовим, а ребята помогут.      
           Вот так, дав наряд вне очереди не кому-то, а себе, мы с Фроловым отправились на камбуз и провели там для начала полную ревизию.
          Еды на камбузе было предостаточно. Крупы, макароны, овощи, картофель, жиры, специи, сахар, соль,  мука. В морозильнике было немало мяса. В холодильнике – пойманная вчера рыба.
          Без рыбы вообще невозможно представить кухню местного населения. Сказать было бы правильно, что именно  рыба является круглый год главной пищей, главной кормилицей. И у коренных народов, и у людей, работающих или просто находящихся здесь, в бассейне великой Оби.
          Просто для кухонного изобилия были необходимы руки, которые знают, что с ним, с изобилием делать, а также время, необходимое знающим рукам для этого деланья.
          И то и другое на катере было, но существовала маленькая закавыка. Да, здесь были руки, которые многое умели, но у них абсолютно не было времен для камбуза. И были руки, имеющие достаточно времени, но они ничего не умели делать на камбузе.  А по штатному расписанию, на катере не было кока.
          Теперь вам ясно, почему мы с Женькой, пригласив в качестве кухонных рабочих Бойченко и Ольховского, практически день работали на камбузе. Нам хотелось и отблагодарить хозяйку за то, что мы вполне нормально и в тепле спали, и за то, что завтра будем в Шурышкарах, да просто, захотелось нам показать, что мы, непрофессиональные повара, умеем.
          За кухонными работами, Толя спросил, где мы ходили в этих местах, и мы решили кратко рассказать ему о нашем пеше-водном походе 1973 года – из Европы в Азию. Столько приключений и смешных событий, свершившихся именно в этом походе,  у нас до этого не набиралось.
          –  Значит, доезжаем мы поездом до города Печора, – начал Женька – а дальше нам надо вверх по реке, по Печоре, до посёлка Подчерем. Посёлок стоит в устье реки Подчерем, а по ней нам надо идти вверх, в сторону Урала. – Володь, порежь это – это он ко мне.
          – Да – продолжал Женька –  ты представляешь, Толь, за день до отъезда случайно захожу в Совет по туризму, а там мне младший инструкторишка показывает бумагу: "в связи с высокой региональной пожароопасностью закрыты для посещения: дын, дын, дын". И наш район, то есть пол Урала, тоже в списке.
          – Сёмга пошла – догадался и захохотал Толя, понимающе кивая головой - конечно сёмга.
          – Ну да, но о сёмге мы узнали потом, когда добрались в этот Подчерем, а в Липецке решили, что я ничего не видел, я же не расписывался. Едем. Билеты куплены, год готовились.  И вот, мы выходим из вагона в Печоре…. Ух ты, дальше пусть Вовка Голисаев расскажет, как он нам такси подогнал, а то мне надо за мясом смотреть, чтоб не пережарить.
          Дело в том, что мы с Женькой решили, кроме обеда, приготовить и полуфабрикаты на два-три дня, которые бы наша дама-капитан смогла быстро использовать, не теряя время на разморозку мяса, обвалку, нарезку… Среди полуфабрикатов - и прорекламированный нами фарш для макарон "по-флотски".
          Я успел сделать парочку неплохих салатов и приготовить пюре. Настоящее хорошее пюре со сливочным маслом, куда влил и горячее молоко. Понятно, что из порошка. Картошку чистили кухонные рабочие.  Даю слово, что я даже не хихикал над «академиком».
          Женька с мясом был на «ты», но когда возился с ним, то не любил, чтобы кто-то смотрел на его возню. Вот и сейчас, взгляды приятелей специально перенаправил на меня, отдав мне слово, а сам занялся любимым делом – работать и молчать. Молчать и работать.
          – От вокзала мы на автобусе доехали до пристани – начал я – там просто пристань с билетной кассой и расписанием. Я подошёл к кассе, посмотрел расписание пассажирских – ничего не устраивало. В лучшем случае, на месте будем в конце недели – а сегодня вторник. Пошёл вдоль берега, гляжу, стоит какой-то катер, а у него сбоку колёса! Господи, я-то думал, что только у Марка Твена я мог прочитать про такое, ну и вылупился на диковину. На моё счастье с катера по сходням сбежала симпатичная девица и на мой вопрос кликнула капитана. Ну, вот и всё.
          А через полчаса мы грузились на борт этого буксира, который шёл вверх по Печоре за плотами. Понятно, что с заходом в Подчерем.
          – А ещё через час, когда мы угнездились на буксире, я поднялся  на мостик и вижу,… что вы думаете – перебил меня Женька. Вижу, как эта «ж» стоит за штурвалом и ведёт буксир по створам, перед ним открыта лоция, а он её читает, как будто окончил  училище речников.
          – "Ж" это что, про меня, что ли – невинным голосом спросил я.
          – А про кого же – продолжал Женька – додумался, капитану остегнул спиртика, тот налил его в чайник, разбавил до сорока. Вовке дал вести буксир, а сам стоит рядом и следит за курсом. Но гляжу, периодически глотает из носика чайника и просит кока, свою красавицу жену, дать им с Вовкой закусить. Так и утопнуть можно.
          Так, – сказал я –  как добрались  до посёлка, рассказывать не буду. Толя, мы вскоре просто пристали к берегу. До утра. Устали, сам понимаешь. Кто хотел, тот спал, а мы спустились в тайгу, насобирали тьму подосиновиков и заделали грандиозную жарёху. Вспоминаю, аж слюна бежит. Ну, а наутро, где-то к одиннадцати, были на месте. Вот тут-то и началось самое интересное. Всё ребята, вахту я отстоял, пусть дальше Ольховский, змей, рассказывает, а то притих, смотрю, не поёт и не говорит, может чего жуёт вкусное?
          Гм, – прочистил горло Володька – гм, почти что смешно было дальше. Буксир нас высадил за посёлком, как мы и попросили. Сошли, обалдели, мужик какой-то ловит рыбу на удочку!!! Ты, Толя, видел, чтобы в этих местах кто-то имел время сидеть у реки с удой? Вот и мы подивились. Мы к нему, а он нам: "Вы чо, мужики? Не знаете, что инспекция сплавляется по Подчерему и отбирает спиннинги и ружья у всех подряд? С пистолетами. Актики составляют, получить своё можно будет только в Печоре, вот так. Сёмга идёт! Даже блёсны у меня отобрали, заразы"!
          – И мы по его совету обошли посёлок и двинулись к Уралу не по реке, а прямо по тайге –  продолжал Ольховский. – Тебе, Толь, не надо говорить, что это такое. За час непрерывной ходьбы, подныривая под ветки, переступая через бурелом, мы проходили километр, ну полтора. Женька на третьем переходе чуть сознание не потерял. Трое суток так шли, на четвёртые плюнули, вышли к реке. Ты представляешь, вышли, а ниже по течению, метрах в ста – инспекторы. Чуть прямо на них не напоролись. Ну, если коротко, дальше вышли мы через перевал к Тельпозскому хребту, взошли на вершину Хора-из и сделали траверс хребта прямо до Тельпоз-иза. Вдруг, смотрим, внизу справа белеется чум, если к нему идти, то надо метров триста высоты сбросить, а так до него километра полтора.
          – Володь, извини, потом расскажем – вмешался в разговор Фролов – надо на стол накрывать и народ звать к обеду.
          Насчет обеда никому дважды повторять не пришлось, народ с удовольствием, помня вчерашнее, к столу не опаздывал. В ход пошли и салатики, и остатки  вчерашней ухи, но главным блюдом было мясо, настоящий бефстроганов. Не тот, какой подавали в студенческих столовых, выхолостив напрочь прекрасный кулинарный рецепт, а настоящий бефстроганов с пюре, чем тоже удивили местное население катера.
          После обеда хозяева отправились работать, а мы заварили крепкого чайку и продолжали беседу.
          – И что, вы отправились к чуму? –  спросил Толя, обращаясь к Женьке.
          – Да нам всё равно нужно было в ту сторону, а раз местные стоят, то наверняка где-то близко вОрга*, по ней идти, сам понимаешь, легче. Мы спустились к чуму, познакомились. Переночевали рядом, а утром, без рюкзаков, сходили на вершину Тельпоз-из, сняли с неё  записки и вернулись. Володька оставался – он показал на меня – порыбачил с мужиками и расспросил, где ворга. По ворге мы потом просто и легко дошли до Щугора.
         *(Ворга - оленья "дорога" по которой происходит ежегодная кочёвка оленей и людей. Просто так, напролом, по тайге с нартами летом и не пройдёшь. Да никто из местных и не ходит. Некоторым воргам сотни лет.) 
          Женька замолчал, задумавшись, а я негромко рассказал Толе, что перешли мы Щугор, естественно, вброд, по ворге, где перекат помельче. Разделись догола, развели хороший костёр прямо у воды, чтобы посушиться, а в это время сверху показался плот с туристами. Матерясь, стали одеваться – больно много стало ходить женщин на этот простой маршрут. Слава Богу, одни мужики, врачи из Казани. Они счастливые, маршрут лёгкий, хариус ловится неплохо. Подарили нам кораблик, у них было два. Я возьми Женьку и спроси, чего он рыбу не ловит. А когда её было ловить, мы же вдоль реки практически не шли, всё от инспекторов прятались? Щугор, реально, был первой рекой, где можно было бы половиться, да времени нет, пролетаем по срокам. У казанцев же скоро конец маршрута, а нам-то дальше, через Главный уральский хребет, в Азию. Казанцы дали нам штук пять приличных хариусов, а Женька меня спрашивает: "Володька, когда рыба пойдёт, чистить будешь"? –  Конечно, буду! – Сказал-то я при всех, а слово не воробей!
          – Да, досталось ему тогда, по самое не балуй – засмеялся Ольховский. Когда мы плот на воду спустили, и началась водная часть похода, то ещё так себе. Но пониже, пошли таймени, и Вовка, были такие дни, чистил до тридцати килограммов рыбы за день. А у тайменя, сам знаешь, чешуя как у окуня, а шкура, ну минимум два миллиметра.
          – Я после ужина спустился к реке, ни хрена не видно – вступил в разговор мой тогдашний мучитель, Женька, – смотрю, почти в темноте, без фонаря, Вовка мусолит ножом тайменя. Толя, в том таймене килограмм двенадцать было, его и днем не сразу разделаешь, без топора нечего и соваться. Этот – он кивнул на меня – чуть не плачет, но молчит,  сопит и чистит. Ну, встал рядом, вдвоём мы его осилили.
          Умордовывались мы страшно. Надо пройти в день тридцать километров, хоть умри, а река петляет тоже страшно. Один день так намахались, сели поесть, а рука ложку не держит. Да не у меня, у всех!  Заснули у костра, проснулись, под нами подстилка торфяная загорелась, так с час тушили, но загасили.
          – Да – улыбнулся Толя,  – наелись вы Вольёй.
          – У нас ещё тогда и вся соль сгорела. Уж долго рассказывать не буду, но представь, соль была в полиэтилене, упакована нормально от воды. Огонь сварил её с этим полиэтиленом, мы пробовали – тошнит. Ты представляешь, пошла рыба, птица, как из рога изобилия, а у нас ни грамма соли... Ладно, Толь, мужики, пойдём немножко придавим.
          И мы пошли честно отдохнуть от трудов праведных.
 Вечером, после ужина, мы с удовольствием пели, отрабатывая  и своё присутствие на катере, и питание, и сон. Когда все разошлись, Толя сел поближе ко мне и стал расспрашивать, пишу ли я сейчас что-нибудь новое.
          – Толя, у меня есть кроме себя, любимого, несколько очень уважаемых мною авторов. Когда в моей башке ничего не родится, то с удовольствием пишу либо вместе со Сталем Шмаковым или с Геной Волошиным. Нет –  читаю стихи этих любимых авторов и пробую писать мелодии на их тексты, стараясь поменьше менять. Вот, смотри  – Давид Самойлов. Сейчас я написал мелодию на его стихи, по-моему,  неплохую, и получилась песня.
          Взяв гитару, я пропел ему  песню на эти замечательные стихи – 
 
 Жаль мне тех, кто умирает дома,
 Счастье тем, кто умирает в поле,
 Припадая к ветру молодому
 Головой, закинутой от боли.

 Подойдет на стон к нему сестрица,
 Поднесет родимому напиться.
 Даст водицы, а ему не пьется,
 А вода из фляжки мимо льется.

 Он глядит, не говорит ни слова,
 Сквозь него весенний лезет стебель,    (У Самойлова - В рот ему весенний...)
 А вокруг него ни стен, ни крова,
 Только облака гуляют в небе.

 И родные про него не знают,
 Что он в чистом поле умирает,
 Что смертельна рана пулевая.
 ...Долго ходит почта полевая.

          Если бы я знал, что будет дальше. Он побледнел, возбудился, попросил спеть ещё раз. Потом переписал текст и снова попросил спеть песню, но уже вместе с ним. Могу только додумывать, догадываться, с чем или с кем ассоциировался у Толи текст песни, но пел я её с ним  все оставшиеся дни нашего путешествия. И не один раз в день.
          Утром мы были в Шурышкарах. Типичные одноэтажные дома посёлков крайнего севера. Все дома кривые – по нижней от горизонта части дома сразу видно, где кухня. Это вечная мерзлота вытаивает под печью. Сейчас  многоэтажки на Северах строят на сваях, дом приподнят над землёй, чтобы не было теплового воздействия на мерзлоту.
          С командой катера прощание прошло, надо сказать, буднично, но сердечно. На вопрос – когда мы думаем назад, домой, ответили –  дней через пять, семь. Нам-то по расстоянию было всё равно, что в Салехард, что в Приобье. Оттуда и оттуда идут поезда до Москвы. Капитан нам сказала, что они в районе Салехарда будут неделю, потом назад. Зайдут на обратном пути в Шурышкары и, если застанут нас, могут добросить до Приобья. С нами веселее и вкуснее.
          Толя повёл нас в дом своего приятеля – председателя Шурышкарского поселкового совета. Пришли, поздоровались, прошли в дом. Как они живут в таких кривых домах, одному богу известно, даже описывать не хочу эту бедность, убогость и кривопольность.
          Договорились, что он на моторке нас отвезёт к протоке, где у него сенокос.  Дальше на моторе не пройти, не вода там, а сплошной ил. За своей моторкой прицепит ещё одну, без мотора, для нас. Мы на пропёшке пройдём на той лодке километра четыре, а на повороте у него изба, он там бывает, когда на гусиную охоту ездит. Дрова есть или нет – не знает, но вокруг растут полярные ивы - вётлы, не пропадёте, мол.
          – Возьмите с собой сети, соль, полиэтиленовые мешки для засолки рыбы, патронов поболе – утки и гуся много. Жаль, сейчас с вами не могу.
          Мы переглянулись –  спальников нет, резиновых сапог тоже, нет и в шурышкарском магазине. Хозяин предложил нам одни старенькие резиновые сапоги, тридцать девятый размер. Это на что одевать?
          Да ладно – зашумел Толя – на кой ляд вам там всем сапоги, у меня есть, сорок четвёртый размер, я так понимаю, что всем подойдёт.      
          – Толя, ну как ехать без сапог, ни к воде не подойдёшь, ни охотиться по-нормальному.
          – Мужики, мы на охоту приехали? – Толю уже раздирал охотничий зуд – да я за гусями босиком побегу.  И вы не в босоножках. Ну, промокнут ноги – у печи в избе и ноги и ботинки высохнут.
          – А водка в магазине есть? Надо взять, а то у нас фляжки практически пустые.
          – У меня есть – сказал хозяин дома – вон, за кроватью ящики стоят.  Не волнуйтесь, я в магазине себе возьму, были бы деньги.
          Деньги нашлись сразу же и, как только завершилась процедура перелива водки во фляжки, мы были готовы.
          – Ружьё и патроны есть? Ножи? Отлично, всё остальное мелочь. Давайте собираться, возьмём костровую посуду, миски, ложки, подсоберём продукты и вперёд. Когда, кстати, ты нас оттуда собираешься забрать – обратился Толя к хозяину? – Через неделю! Я думаю, нормально, мужики?
          Господи, ну почему я всегда, выслушивая благие, дивные предложения, соглашаюсь с ними почти мгновенно, а после, тоже почти всегда, попадаю впросак.  Выбираюсь же из случившихся ситуаций, исключительно благодаря здоровью, всегдашнему оптимизму и, думаю, помощи какого-то моего небесного покровителя.
          – Ну, как ехать на охоту без резиновых сапог, спальников и непромокаемых плащей – матерился я про себя, не вслух.
          Но мои старшие товарищи молчали, а мне что, больше всех надо?
          Через два часа мы уже двигались на моторке в очередную авантюру.
          Почему авантюру? Да потому что наступило 21 сентября. Температура  в это время на этих широтах – плюс два, минус два градуса. С постоянно дующим, то сильнее, то слабее, ветром, в основном с недалёкого океана. Вторая половина сентября – здесь  глухая осень, с нудным, моросящим «ситничком», переходящим в нормальный, непрекращающийся дождь. Иногда со снежными зарядами. Да, для ДОБЫЧИ рыбы и птицы, лучше времени нет, но, нам-то, зачем столько?
          Вы попробуйте, походите при такой погоде целый день по мокрой траве, доходящей тебе до головы, намотайте по тундре километры, набейте ноги за гусями. А дальше птицу надо ощипать, опалить, разделать и сварить. Или пожарить.  Если гусей хотите довезти до дому – здесь другой рецепт. Будет время –  расскажу.
          Вы попробуйте при ветре нормально поставьте сети, а после, выберите из них рыбу при температуре минус два. Выбрали?  Разделайте её, засолите, положите в полиэтиленовый мешок и уложите в предварительно выкопанную яму!  И всё это под непрерывным дождём. Палатка в таких случаях  не спасает, все местные строят около мест охоты и рыбалки небольшие избы для укрытия от непогоды. Спасибо им за это.      
          Как мы договаривались, высадились мы в протоке, по которой надо было дальше самим толкать  нашу моторку без мотора. Толин приятель с нами попрощался на неделю, договорившись о сроке и месте встречи. Двое пошли по берегу, чтобы облегчить лодку, а двое толкались вынутыми из уключин вёслами. Работа адская – грести нельзя, так как протока узкая и мелкая, а при толкании вёсла почти полностью уходят в ил. Но другого пути нет. Берег в месте высадки нас порадовал – почти ровный, песчаный, с остатками ила. Левее берега, метрах в ста –  бесчисленные мелководные озёрцы-лужицы, наполненные утиным народом. В разных лужах – разные утки. Весь воздух был наполнен беспрерывными звуками переговаривающихся уток. Птицы в таких колониях очень коммуникабельны.
 Во время чтения на катере мне лекции о рыбах Приобья, Толя назвал мне и породы всех промысловых гусей и уток.
          – Откуда ты всё это знаешь – как-то наивно тогда спросил я?
          – Вова, я же биофак всё-таки заканчивал – чуть ли не с обидой ответил Толя, – а сколько лет я охочусь?
          Вот и сейчас, он не выдержал, где было можно выскочил из лодки с ружьём и пополз к уткам. Несколько  выстрелов – возвратился с пучками крякв в обеих руках.
          – Ужин есть, мужики.
          Толя был в своей стихии. Ещё там, на катере, когда я пел ему песню, он мне рассказал, зачем он сюда ежегодно ездит. Почему именно Шурышкары стали ему столь родными. Толя прочитал мне настоящую лекцию о рыбах Приобья. Может он и в рыбах академик?
          – Володь, ты просто не представляешь, куда мы едем.
          Из всех северных рек России Обь — самая рыбная. Рыбы Севера — это, прежде всего сиги, а нижняя Обь, Таз и их притоки — поистине главное царство сиговых рыб. Такого их богатства, больше нет ни в какой другой реке мира.
          Здесь добывают ежегодно 10-11 тысяч тонн ряпушки, пеляди, муксуна, чира, сига-пыжьяна, тугуна, омуля и нельмы. Представь, это составляет почти половину всего улова сиговых в России, или треть мирового. А образ жизни хантов и ненцев во многом ориентирован на рыболовство. Отчего же в Оби так много сигов? Да потому, мой друг, что в Обском бассейне  сбалансированы различные требования сиговых рыб к нагулу и размножению.
          Весной тысячи мелководных соров и проток принимают в себя рыбу, которая после ледохода устремляется из Обской губы в Обь, из Оби в соры ее поймы. Один из главных соров – Шурышкарский.  Такой ход рыбы называют «вонзь». В это время протоки дельты бывают буквально забиты рыбой. Идущие косяки видны по обильным всплескам, по рассекающим воду торчащим плавникам. Вонзь начинается с подъема пеляди, позднее идут остальные сиговые рыбы. Нерестилища сиговых рыб находятся в уральских притоках нижней Оби.
          Теперь ты понимаешь, чего я сюда рвусь – закончил свой монолог Толя – здесь я душу отведу на утиной и гусиной охоте и рыбу сам добуду, какую хочу. Это тебе не Тапсуй – засмеялся он.
          Наконец показался характерный мысок, на котором нас ждала изба, я хорошо запомнил приметы этого места, рассказанные хозяином.  Ну, вот они, последние метров двести толкотни. Мы попробовали выйти  на берег – невозможно, тонем в береговом иле. Положили вёсла, а по ним, тихонечко, помогая  друг другу, вышли на сушу. Протоку с двух сторон окружали редкие, но крупные и довольно толстые вётлы, а  мы оказались на выкошенной поляне. Трава здесь – в рост человека.  На поляне стояли две копнушки сена. И всё.
          Избы не было. Она сгорела.
          Никто из нас не запаниковал, этого не было, но все, как один, принялись хохотать.  Вероятно, такова была нервная рязрядка на случившуюся ситуацию. Но и смех длился недолго.
          – Рота, подъём – взял на себя бразды правления Фролов.
          – Твоя голова должна не психовать, а думать, вытаскивая на свет божий знания науки выживания. Надо включить и подкорку, чтобы использовать заложенные  в тебя  далёкими предками навыки дикой жизни. – Возможно, так должен был думать в данном случае некий нормальный человек.
          Но мы-то, ненормальные, поэтому быстро, сами дали рукам команду работать, работать и работать. На наше счастье, в это время не было дождя, но был непрестанный, хотя и несильный ветер. И, слава Богу, мы выехали рано, и время работало на нас.
          Быстро разобрали одну из копёшек сена. Сено было уложено на куполообразный каркас из четырёх вётел, растущих по берегу протоки. Мы усилили каркас, перевязав его веревочными завязками, которые всегда лежали в карманах наших штормовок. Это, кстати, правильная привычка.  Добавили к каркасу ещё несколько опор из лежащих около нас деревьев. Ещё раз всё перевязали. Взяв ножи, стали ножами косить стоящую на корню, но уже пожухлую траву вокруг лагеря. Трава здесь растёт, как я уже говорил, в рост человека. Мы её связывали в снопики и укладывали на каркас. Постепенно получался шалаш- юрта из сена. В нём можно было сидеть и лежать.
          Затем мы разделились. Двое, сев на лодку, перебрались на другой берег протоки и работали там вальщиками деревьев. Спилив несколько стволов, освоили "лёгкую" женскую профессию сучкорубов.
          Всё это богатство, погруженное в лодку, за пять рейсов перевезлось к нашему берегу. А вот вытащить брёвна на берег было самой трудной  задачей – мы попросту тонули в иле. Пришлось часть крупных веток и сучьев использовать для гати.  Зато по этой гати, хоть и не посуху, но можно было подойти к воде, чтобы зачерпнуть ведро на варево и чай.
          Двое других продолжали косить траву и «строить» наш дом –  шалаш-юрту. Когда вся трава была уложена, мы пожертвовали нашими "скатертями".  Это были просто куски брезента – наш и Толин, каждый примерно два на три метра. Мы накрыли шалаш брезентом, пусть и не полностью, обвязали верёвкой, найденной в Толином рюкзаке, придавили от ветра крупными ветками деревьев. Затем затащили в шалаш сухое сено со второй копнушки и густо устлали им наш "пол", забивая одновременно его под края шалаша, чтобы не поддувало. Здоровый клок сена должен был служить "дверью", для оставленного лаза в шашаш.
          Развели костёр, Толя занялся утками, Женя и Володя  решили нарубить дров ещё –  часть ушла на гать, а часть –  на крепёж брезента к шалашу. Я косил траву. Если кто-то подумает, что это легко, то пусть попробует взять в руки нож, а не косу, и поработает. Я думаю, что пыл пройдёт примерно к пятой минуте. Где-то, через час, я «сдох». Впечатление было такое, что "кто-то выдернул меня из розетки", как писал  любимый мною Олег Куваев. Минут пять я отдыхал, очухивался, затем притащил всю траву к костру, завязал снопиками и уложил её, с помощью Толи, уже поверх брезента.  А затем заново привалил всё крупными ветками, чтобы не разлеталось. Всё, дом был построен.
          Вернулись наши лесорубы, возле лагеря образовалась  приличная гора дров, все расселись у костра. Толя – что в лесу, что в тундре – везде был как патрон в патроннике. Вода, налитая в котелок, тихонечко грелась, чтобы, когда мы поедим, быть готовой к заварке. Утки – двенадцать штук, были поджарены! Хлеб порезан.
          – Давай, Женька, банкуй, что сидишь – и Толя передал Женьке кружки. Когда кружки были наполнены, Толя попросил слово.
           – Мужики, так уж получилось, что я с вами знаком давно, но на природе, тем более, вот в таком интересном положении, как сейчас, впервые.  Вы сдали экзамен на отлично ещё в 71 году. На катере я вообще прибалдел – ну, чего только они не умеют. Но сегодня, когда природа нас поставила в женскую позу, я, честно скажу, спрашивал себя, обоссутся или нет. Гляжу – нет, все работают как папы Карлы над Буратиной – молча, без жратвы, и никто не ссыт. Мужики, с вами хоть куда, не зря столько лет я о вас помнил. Так давайте, выпьем за тех, кто не ссыт перед проблемами!
          Мы с удовольствием поддержали этот красивый тост нашего академика, выпили водку, а потом вцепились зубами в уток.  Жаль, всего их было, лишь по три на человека.  Потому что съеденные утки, увы,  не компенсируют сегодняшние энергозатраты организма. Он так устроен, что не может усвоить все калории, заложенные в рацион. Но желудок-то требует! Так что, давай, Толя, по четыре утки на человека на ужин! Чай пили долго, сахар был кусковой, тётка когда-то учила меня пить чай вприкуску.
          – Бери кусочек сахара и клади его за щёку, тогда много стаканов с этим кусочком можно выпить – говорила мне тётя Маня, царствие ей небесное.
          Это было в послевоенном Питере, сахар продавался большими кусками, которые затем кололись специальными щипцами. Вот тётка моя, беднота, голь перекатная, покупала этот сахар, он подешевле был, чем песок,  колола его и угощала бесконечный чаем своего племяша.  Заварку, понятно, тоже экономила, цвет чая был чуть желтоватым. Ели мы с ней либо картошку с растительным маслом, правда иногда и с селёдкой-черноспинкой, либо она тёрла картошку и пекла вкусные драники. Ещё тётка любила делать какую-то "бабку". Это были варёные макароны, на которые выливалось взбитое яйцо, а потом это блюдо запекалось в духовке. Когда тётка уходила на работу, мы со старшим братом – Толькой, воровали из шкафа варенье.  Конечно, мыслительную роль играл он, а я только скидывал крючок с двери буфета. Брат не мог до него достать – рука-то толстая. А я мог, мне было пять. Родители наши находились тогда в Германии – отец наш был офицер, военный человек и переслать деньжонок тётке видно не мог.
          Да так, Господи, впроголодь тогда жила вся страна.
          – Володька, ты приснул что ли – вернул меня на берег протоки голос Толи, не брата, а Толи Бойченко. – Чай ещё будешь, гляди, он настоялся как?  Будешь, так дай я погрею, а то стынет всё на таком ветру быстро. Вот.  Пей и не спи. Пей, говорю.  И потом не спи, песню мне мою спой – ну ту, на стихи Самойлова, что ты мне на катере пел.
          Я спел песню два раза, потом Фролов, видя, что я засыпаю, скомандовал: "Рота, отбой", и мы полезли в шалаш на первую ночёвку. Я пустил мужиков внутрь. Наконец сам последним лёг на сено, заткнул лаз сеном, натрусил себе на ноги сена и отрубился.
          За ночь температура опустилась ниже нуля, я почувствовал, что подмёрз.  Во сне тщетно пытался натянуть на себя спальник, не найдя его  проснулся и решил вылезти из шалаша, по нужде.  Абсолютно тихо вытащил клок сена – нашу дверь и выполз на коленях наружу. Пусть мужики спят. Надо сказать, что вчера мы шалаш поставили грамотно, от постоянного ветра нас прикрывала стена травы.  Ветер к нам попадал сильно ослабленным.  Стоя у стены травы за своим занятием, услышал, как рядом встал Женька со словами: "Зараза, нас всех разбудил" и Ольховский, напевая: "Ветерок нежно травку колышет"…
          Небо было безумно звёздное.
           – К  снегу, что ли – полуспросил, полусказал появившийся рядом Анатолий, глядя на небо.
           – Видишь, Вовка, я же тебе сказал, что ты всех разбудил!
 – А ты, Женька, жалкий и ничтожный человек, как говорил Паниковский Шуре Балаганову.  А ну, ссыкуны, давайте лезьте в шалаш, с вами весь дом выстудишь.
          Все наши последующие дни слились в один, а этот один превратился в слово – работа.  В том месте, где мы пристали к берегу, протока имела расширение метров до двадцати, а в длину оно тянулось метров на триста. Здесь мы  поставили сети и ежедневно вынимали рыбу из ледяной воды, не вытаскивая саму сеть. Затем, на берегу, рыба разрезалась вдоль спины, через этот разрез вынимались внутренности, рыбину изнутри протирали травой.  Дальше шла засолка, укладка в полиэтилен… Я об этом уже рассказывал, не хочу повторяться.
          Это занимало наше время почти до обеда. Кто нибудь из нас набирал ведро воды, давал ей отстояться, и мы принимались за приготовление обеда. Утром завтрак не делали, пили чай. Обычно почти точно подгадывая, возвращался с охоты Толя, приносил битых уток и сам разделывал их. Я стоял и завидовал, глядя на его руки.
          Толя сразу, своим маленьким топориком отрубал у птиц головы, ноги, крылья. Потом тушки кидал в костер, где оставшиеся перья сгорали. Вынимал из кармана златоустовский ножичек, с небольшим, очень острым лезвием и, как опытный хирург из морга, вскрывал тушки. Кровь вытирал внутри травой. Тушки, надетые на прутики, опять засовывал прямо в огонь, чтобы догорели остатки перьев, а уж после, хорошо поскоблив каждую тушку ножом, устанавливал их рядом с огнём, по две на прутике. Даю честное пионерское, он тратил  на эту процедуру всего минут на двадцать больше времени, чем я вам об этом рассказал. Высший класс. Сколько я не пробовал, делая вместе с ним эти манипуляции – нет, за ним мне было не угнаться. Обидно. Я ведь тоже слыл далеко не последним человеком у костра в тайге.
          – Вова, когда бы ты ежедневно, в течение семи, восьми месяцев в году делал такую работу с утками или рябчиками, да на протяжении десяти лет, ты бы тоже проделывал ее, как и я, почти с закрытыми глазами. Зато я не могу так готовить в цивилизованных условиях, как вы с Женькой. Вон, что на катере вытворяли, народ там чуть с ума не посходил. А здесь, в тайге или в тундре надо отбросить стереотипы. В спортивные походы я не ходил, но по тайге надо путешествовать не как вы, а как я. Зачем мне таскать ведро для варки супа, ведро для второго, ведро для чая. Я же один хожу. Есть у меня лёгонький "чифирбак" – банка из-под консервированных фруктов.  А мясо я ем печёное, ты видишь, я его не жарю, а запекаю у костра, оно и полезнее, кстати. Теперь ты понимаешь, что мне нужна только тушка, а голова, лапы, крылья мне не нужны?  Всё, лекцию закончил,  жрать хочу.  Жень, а это что?
          – Толь, это уха, это я варил. Вовка-старший, по рыбке каждому пожарил.  А вот и утки запеклись. Что?.... Ишь вы, ладно, и по стопке к обеду налью. Вовка-младший тоже молодец – перец достал, лук, чеснок, укропное масло, хлеб порезал. Ну, всё, садитесь жрать пожалуйста!
          Рабочий наш день полностью зависил от уже короткого светового дня,  да тем более в здешних широтах. Спали мы, конечно, плохо. Мёрзли. Скорее это было какое-то забытьё, а не сон и утром вставать не хотелось никому – ни рыбы, ни птицы от нас никуда не денутся. Поднимал нас всех гидробудильник – мочевой пузырь. Но, раз уж поднялись, всё – холодно, надо работать.  Разводился большой огонь, к огню ставилось ведро, с отстоявшейся от мути за ночь водой, да и мы отогревались. Чай пили долго, никому не хотелось никуда двигаться от костра, тем более лезть в воду и выбирать рыбу. Отогревшись, принимались за работу, по штатному расписанию. Рыба всё же была за нами, так попросил Толя.
          Мы заранее договорились, что он, попив чайку, с утра до обеда идёт охотиться. Заодно и посмотреть, где недалеко могут быть гуси. Толя их нашёл, но стрелять, говорит, будем их в последние два дня, чтобы каждому из нас привезти домой по паре гусей, а сейчас их напрасно пугать не нужно.
          – Я покажу вам, мужики, как сохранить птицу прямо в пере, а на жратву уток набью, сколько хотите. Это не пугливые гуси, стреляешь уток, они взлетели, соберёшь, а они через пять минут снова на месте.
         Наша троица, после завтрака садилась в лодку и гребла к сетям. Один подымал верх сети над водой, другой и третий выбирали здоровых, сильно запутавшихся в сети рыбин.  Полноценно долго работать я не мог, да и Володька тоже – руки просто "отваливались" от холода.  Мы удивлялись Женьке, понимая, всё-таки, порог чувствительности у людей разный.
          На различных слётах туристов Фролов часто был главным судьёй соревнований. Все знали, что человек он объективный. Так вот, на конкурсе – кто быстрей вскипятит литр воды, если кто-то заранее кричал: "У нас уже кипит" – Женька, подойдя, опускал в почти кипящую воду указательный палец правой руки и говорил: "Ну, где кипит"? Обычно за этим шла немая сцена. Мы-то знали, что у Фролова этот палец чем-то немного изуродован и потерял чувствительность. Но, как здесь, как сейчас, столько времени выдерживают в холодной воде его руки – не знаю!
          После обеда светового времени оставалось мало, на ужин мы обычно доедали приготовленную в обед уху и какую-нибудь кашу, которая варилась, пока мы обедали. Это время было очень желанным для нас. Главное – было тепло. И воздух за день, как-никак, а прогревался, но главное – костёр. Костёр всегда чудо, а в этих условиях, для нас, в особенности. Конечно, давно была забыта сгоревшая изба, а если бы мы имели ещё один кусок брезента, чтобы, накрывшись им, удерживать драгоценное тепло, если бы ночами не подмерзали, то счастье наше было бы достаточно полным. Ну, а так, спасал костёр. Мы обменивались своим виденьем событий, отношению к действительности, рассказывали о себе, семьях, я бесконечно пел песни, в том числе и любимую Толину. Жаль, без гитары, но пел, читал стихи. Затем день заканчивался, и мы подводили итоги нашей работы за день, а сообразно итогам, планировали следующий день. Так, за разговорами, потихонечку подкрадывался вечер, долгий ужин, бесконечное чаепитие, слава Богу, чая и сахара захватили  вдосталь. Иногда, если кто-нибудь и придрёмывал у костра, то старались не шуметь, не будить, пусть человек поспит в тепле, во благе. Сегодня, подводя итоги пяти прошедших дней, мы решили, что работу с рыбой, будем считать, закончили, достаточно. Завтра надо проверить  сети и просушить их. Послезавтра пойдём, бог даст, на гусей, палить будем из двух ружей, значит, штук восемь и возьмём.
          Нам оставалось пробыть на протоке полтора дня. Зима стремительно приближалась к Северам. Это ощущалось и по отсутствию дождя, небольшому морозцу днём, и уже стабильно низким ночным температурам. Вечерами, лёжа в шалаше и  ещё не заснув, мы включали мой радиоприёмник, который Фролов когда-то называл "говном", но который отлично ловил.
          Сегодня, 26 сентября, включив приёмник, мы попали на речь Л.И.Брежнева при вручении Азербайджану ордена Ленина "за большие достижения в выполнении заданий десятой пятилетки". Вот, мы услышали, как зал долго аплодирует, видимо, появившемуся на трибуне Брежневу. Затем слышим, как тот начинает читать: "Дорогие товарищи! Так уж сложилось, что при каждой встрече с вами мы как бы подводим итоги проделанной в республике работы по выполнению намеченных партией планов…". Потом возникла пауза, потом кто-то захлопал, а зал подхватил овацией, потом негромко кто-то сказал –  Леонид Ильич, читать надо это. Тут Брежнев говорит: "Товарищи, я не виноват. Придётся начать сначала". И начал: "Дорогие товарищи! Сегодня мне предстоит вручить республике высшую награду Родины – орден Ленина…". Дальше мы не могли слушать, мы хохотали, как сумасшедшие и не могли остановиться. Только успокоимся, кто-то в темноте начинает голосом Брежнева: "Дорогие товарищи…" –  мы в хохот, да какой! До слёз!
          Нам стало ясно, что нашему Генсеку, больному, плохо видящему  человеку, кто-то из его помощников положил в папку не тот текст. Гораздо позже я узнал, что Брежнев перед поездкой долго болел и приехал в Баку за полтора месяца до смерти. Здесь он должен был провести две встречи – выступить на объединённом торжественном заседании  ЦК Компартии Азербайджана и Верховного  Совета  республики. И прикрепить второй орден Ленина к её знамени. А вторая встреча планировалась с местным руководством. Вот для этой-то встречи и предназначалась вторая речь. Человеком, поправлявшим этот конфуз, начавшим хлопать, чтобы иметь возможность подойти к трибуне, заменившим текст на правильный и сказавшим – Леонид Ильич, читать надо это – был Гейдар Алиев.  Молодец. Нашёлся. А московская свита, помощнички грёбаные, как сказал Толя, хохотавший вместе с нами тогда в шалаше, московская свита обоссалась от страха.
          Утром мы с Толей ушли за гусями, а двое – Володя и Женя вытаскивать сети и рыбу.  Мы очень тихо прошли километра два почти до озерца, где обычно Анатолий видел в бинокль садившихся на воду птиц. Ружья были заряжены, патроны с "нулёвкой". Толя присел, присел и я. Он  долго смотрел в бинокль, затем лёг и пополз. Мы заранее договорились, что я буду делать всё, как он.  Ползли мы по мёрзлой земле метров сорок. У Толи с ноги соскочил резиновый сапог вместе с портянкой, так он даже не посмотрел назад, не обернулся, настолько был азартен в охоте. Так, с сапогом на одной ноге, и подполз вместе со мной к озерцу.  Оно, кстати, было совсем не маленьким, по краям окаймлялось пучками  травы и такими знакомыми нам вётлами. Мы лежали прикрытые травой не шевелясь. На ближней к нам глади озера, совсем недалеко, метрах в двадцати, плавала стая лебедей. А на другой стороне озерца были гуси, большая стая. Теперь, после Толиных лекций, я знал, что это белолобый гусь. Лебедей стрелять не будем, ещё в лагере предупредил меня Толя, хотя они из отряда гусеобразных,  семейства утиных.
          – Я что, оголодал, я бы не стрелял  и без предупреждения – буркнул тогда я в ответ.
          Минут пять мы всё также, не шевелясь, лёжа смотрели на лебедей. Какое же, всё-таки, это чудо, счастье, вот так близко видеть дикую птицу, да ещё и лебедя.  Но скоро лебеди, возможно почувствовали опасность, не знаю, но стали потихоньку, величаво отплывать сначала влево от нас, а потом по кругу, в сторону гусей.  А гуси, с того конца озерка, поплыли вправо и к нам, занимая место лебедей. Хоровод, да и только. Подплыли, но гусь, не лебедь, птица сторожкая. Минуты две всего прошло, как они оказались напротив нас, но, как быстро  всё раскусили и, «кагак», стали взлетать. Но гусь и не утка, ему разбег нужен для взлёта, время. Вот этого мы им не дали. Стреляли из четырёх стволов. Потом Толя дал мне свой маленький топорик и попросил срочно развести костёр. Вётлы рядом, травы сухой вокруг немерено, через минуту костёр занялся, и я его кормил ветками, стремясь скорее и сильнее распалить. Толя разделся и полез в воду за гусями. Да, воды в озерце не больше чем по пояс, но температура воздуха…. Через несколько минут он уже грелся у костра. Я ему и водки налил, с собой брал, без водки на охоте, как?
          Пока он грелся, я недолго рассматривал добытую дичь. Гусей было семь. Не знаю, как кто, но сам я не люблю долго рассматривать битую птицу. Я не орнитолог, не художник-анималист, не таксидермист. Любая добыча  мне интересна исключительно с кулинарной точки зрения. Ну, не понимаю я, как можно поймать рыбу, то есть лишить её привычной среды обитания, любоваться ею, гладить, фотографироваться с ней, а потом отпустить назад, почти задохнувшуюся. При этом делать лицо человека совершившего подвиг. Нет, здесь рыбу ловят для того, чтобы её есть! И гуси бились исключительно с той же целью.
          По пути назад Толя был расстроен. Он рассчитывал на девять, десять гусей, а их всего семь.
          – Даже по два гуся на нос не получится – сокрушался он – пойдём хороших крякв понабьём, по две, три кряквы за гуся.
          – Толя, дорогой, да не надо этого. Не за добычей мы сюда поехали. По гусю нам троим хватит, одного предлагаю съесть сегодня на ужин, остальные возьми себе и не морочь голову. И уток больше, думаю, не надо, мужики, небось, и ухи наварили, и рыбу пожарили.
          Как я бываю иногда прозорлив! Когда добытый гусь, привезённый домой в пере, был показан, то я получил: "Так что, он не ощипан"? А Толя хотел нам дать по два …
          – Не, ты иди к лагерю с гусями, а я, сейчас, быстро – сказал он и пошёл к знакомому озерку. 
          К лагерю мы подошли почти вместе. Конечно, мужики уже сварили уху и пожарили рыбу, а сети были развешены на вётлах.  На таком ветру уже почти сухие. Достали гусей, показали мужикам. Анатолий сказал, что после обеда займётся ими и набитыми утками. Женя и Володька всю рыбу разложили на пять частей, выделив долю хозяину лодки и сетей. За обедом была поддержана моя идея – каждому из нас по одному гусю. Толя согласился, одного гуся мы разделали на ужин, пять добытых из знакомого озерка крякв пойдут на завтра. Утром надо уйти пораньше – неизвестно как пропихнемся, сильно подмораживает.
          Толя и Володька принялись за гусей. Мы с Фроловым это тоже умели делать, но нам достались кряквы и гусь, которых мы хотели приготовить как-то повыпендриваясь. В конечном итоге, поняв тщетность этих притязаний – ничего не было для этого, решили дичь обжарить на сковороде с маслом, а затем притушить в казане, в котором варили уху. Наши коллеги, сделав небольшой надрез у анального отверстия гусей, удалили аккуратно внутренности и вытерли сухой травой внутреннею полость. Затем посолили нутро птиц и добавили сухой горчицы, которая тоже была взята для этой цели. Надрез зашили прочными нитками, в клюв каждой птице вставили палочку и повесили за лапы на вётлы. Часа через два, когда из клювов показалась солёная сукровица, палочку вынули, обработали горчицей места около глаз и попаданий дробин, засыпали горчицу каждому гусю в клюв и подвесили уже за голову на вётлах. До утра, мух нет, пусть провяливаются – засмеялся наш «академик». Этот охотничий способ сохранения дичи достаточно эффективен.  Соль, в данном случае, является консервантом, а горчица антисептиком. В таком виде, в пере, дичь может хранится неделю, даже при плюсе.
          Наутро после завтрака собрались быстро. Да собирать-то было немного. Вытащили из шалаша брезент, сложили в лодку рыбу, птицу, костровую посуду, рюкзаки и двинулись. Над протокой местами стоял некрепкий туман – уже прижимал мороз. Вот есть на свете вещи, о которых не хочешь вспоминать. У меня – эта наша обратная пропёшка. Толкаешься, весло уходит в ил почти полностью. Руки в ледяной воде. В мороз, при встречном ветре, без рукавиц. Помогал только отборный мат. Я и не припомню, когда я столько ругался, с такой злобой и с таким удовольствием. И ведь помогало!
          "Место встречи и время изменить нельзя" – ура, нас ожидали. Толя, крикнул – десять минут – и побежал.  Мы-то думали по нужде, приспичило человеку с мороза, так чего бегать, здесь одни мужики, а он к озерку и устроил там пальбу. Принес охапку уток, кинул в моторку приятелю – за бензин.
          Через полтора часа  мы сидели за столом, стоящим на кривом полу и наминали местный картофель "в мундирах". Картофелины маленькие, а сам он полупрозрачный – мало крахмала. На столе была закуска из малосольного сырка и тазик икры из него же.
          Водку пили по-взрослому, как я выражаюсь. Женька, почти непьющий человек, ругался: "В походы хожу, так там не пьют, а здесь, на отдыхе, пьём, начиная с Тапсуя. Да я за это время пять своих годовых норм попил"! Мы с Вовкой, сами слабо принимающие на грудь, сегодня ему парировали - мол, мы на отдыхе, не мешай, понимаешь ли, культурно отдыхать. Есть, говорили мы, обычай - после рыбалки и охоты надо выпить, так ты хорошие обычаи не разрушай!
          – Как с погодой у нас – спросил Анатолий хозяина. – Понимаю, что к морозу, а как бы поточней?
          – Да плохо, такого не припомню, чтоб в начале октября навигация заканчивалась. Из губы срочно все уходят, говорят, в губе уже лёд. Суда поменьше, катера, потянулись вверх по Оби из Салехарда. Кстати, катер, на каком вы пришли сюда, сутки у нас стоял, вас ждал. Да. Вас они ждали, хотели добросить, куда запросите. Небось Женька своей бородой капитаншу смутил. Ну, шучу, шучу. Сегодня рано их катер срочно ушёл к себе в Омск. Опоздали вы.
          – Значит, ты считаешь в Салехард не идти?
          – А чо там делать? В Лабытнанги попадёте, билетов на поезд пожалуй нет. Бичи, работяги, туристы всякие от зимы домой сваливают, все билеты наверняка  разобрали. Давайте лучше посажу я вас на какую-нибудь баржу, что идёт вверх, на юг, дочапаете до Приобья. И бесплатно. Оттуда прямой ходит, ты знаешь, до Москвы через Свердловск. Доберётесь на поезде спокойно до дому, у вас там, поди, зимы-то ещё нет.
          Всё сказанное было точно, как в аптеке – сказал позже Анатолий. Нас с любезностью приняли на баржу-самоходку, выделили каюту, как раз на четверых. На барже был кок, мы ему помогли на камбузе, наши рыба и птица лежали в холодильниках. Соскучившись по цивилизации, дорвались до душа, намылись. Потом, не выдержав, устроили ещё и постирушку.  На станции Приобье свободно взяли билеты, закупив целое купе. Дорога до Свердловска прошла незаметно – в составе нашлась гитара, хозяин гитары пришёл к нам в купе. Пели долго, и он, и мы, вагонный народ  расположился у нашего купе посередь вагона на полу, достали рыбу, хлеб, икру. Потом вообще пели все вместе. Дальше – как всё у нас в России, а на Северах – тем более.
          Попрощавшись с Толей в Свердловске, наша троица подвела итог нашего путешествия.
         - Если мы хотим и дальше ходить в спортивные походы, то не на Урал. В спортивном плане этот район уже нам не интересен.
         - За приключениями, пожалуй, стоит забираться именно сюда. Но, слава Богу, порадовались мы, что не путаем приключения на Северах с заготовками. Ну, не нужно нам, не хочется добывать и везти с собой много рыбы, птиц, грибов про запас.
          Подошла, наверное, мудрость, приходящая с возрастом. Мудрость познания, заставляющая интересоваться не едой, даже и деликатесной, а образом жизни местного населения, бытом, их кухней, одеждой, историей этого удивительного края, топонимикой и, представьте себе, даже языком.
          И ещё нам было ясно, что всё пережитое здесь, останется в нас, в нашей абсолютно не святой троице, до Того самого конца. Что мы, через призму нашей любви к Северам, к Приобью, просто приговорены ценить друг друга и беречь нашу многолетнюю дружбу. 
          И это тоже, до самого конца!
          Выпейте, ребята, с нами.
          За Севера!