Расставание. Весенняя боль

Это было ранней весной. Пробуждающееся тепло уже даёт знать о дремлющей силе, но ещё не греет, согревает лишь мысль. Многим весной становится легче дышать. В оживающем мире они видят метафору себя. Рождение всегда проходит в муках. Средоточие боли любит персонифицироваться во мне и во многих-многих - горящих, летящих на свет, ещё не сгоревших, но уже подожжённых, в ожогах и шрамах.
Гореть и нести свет почти всегда так больно. Светоносный Люцифер дал свет знаний – его имя проклято на века; бог Данко освещал путь своим светлым сердцем – о нём помнят лишь те, кому больно; Прометей дал нам огонь и знания – расплачивался собственными муками; Свет, воплощённый в плоть, Христос, дарил свет надежды – был казнён как разбойник;  декабристы желали осветить путь свободы – но кому были нужны их жертвы…
Сколько нас сгорает и тлеет незаметно. Ты вспыхнешь, как комета, путь твой будет ярким и быстрым, ты пролетишь, подгоняемый своим огнём и скроешься от взоров в иной стороне мира.
Бог есть любовь. Только вот странная эта любовь.
Свет и боль любви. Ярость и радость. Ты и кто-то ещё.
«Помнишь, печалясь,/Склоняясь пред судьбой», -
А как же я могу забыть? Забыть того, кто дарит тебе боль и радость, забыть того, кто лучшая часть тебя…
Даже сильных судьба ставит на колени. Даже великий воин, пронзённый подлою стрелой, падает ниц. Склонясь,  мы молимся тем, в кого верим, тем кому верим, тем, кто наш смысл, тем, кто мы сами. Судьба. Злой рок и счастливая фортуна. Нет…неумолимый рок. Судьба безжалостной слепой рукой отбирает тех, кто дарит нам свет. Судьба хладнокровно ослепляет нас, мы не замечаем тех, для кого мы - свет, сжигающий, терзающий.
«Мы расставались/Надолго с тобой». –
Для объединившихся сердец минуты кажутся веками. Истинно же долгий час  нас тиранит, ранит, мучит. Как больно расставаться с источником света. Как больно жрецу Гелиоса оказаться в стране киммерийцев. Я успокаиваю себя тем, что самый тёмный час наступает перед рассветом; саднящая часть меня убеждает, что тьма – бесконечна, как Хаос, как беспроглядный мрак в глазах слепца. Но что же скажешь ты, чьи слова мне важнее всего? Почему же ты молчишь, почему ты накрываешь меня волнами неопределённости, почему плетёшь сеть пустых фраз?
«В холоде уст твоих,/В сухости глаз/Я уж предчувствовал/Нынешний час».
Будущее, ещё до своего появления, даёт о себе знать. Я понимаю, почему со светлого детства вижу сны, полные боли и борьбы. Я понимаю, почему смотрел глазами дикого зверёныша.  Но почему же глаза, что дарят мне столько света, должны искриться слезами? Почему губы, дарящие обжигающие, страстные, горящие поцелуи должны быть сухими от тоски, горя и слёз? И что я сделал не так, почему не может всё повернуться иначе, зачем страдаю я, почему плачет мой источник света…
И почему же я/трудно выговорить/ не верю тебе – боюсь поверить?
«Был этот ранний/Холодный рассвет/Началом страданий/Будущих лет», -
Как обманчив новый день. Манит призрачными надеждами на счастье. Начало всегда полно чистоты. Помнишь, мы приходили в мир такими чистыми и такими безгрешными. Помнишь, до лишения девственности мы верили в чистоту любви?
Рассвет всегда кажется холодным, если встречать его в одиночестве. Холод чистоты.
Боль никогда не приходит одна. Боль даёт нам знать цену радости. Боль тоже лишает нас девственности. Узнав её в первый раз, мы безошибочно определяем её следующее появление. Странно, люди так часто спрашивают о том, с кем ты в первый раз переспал, и никогда не спросят, из-за кого ты в первый раз заплакал. Им неинтересно, ради кого ты был готов отдать свою жизнь, ради кого был готов на всё – намного любопытнее знать, скольких женщин/мужчин ты сжимал в своих физиологически-страстных порывах.
«Удел твой – бесчестье,/Молвы приговор/Я слышу – и вместе/Мы делим позор», -
Если любишь – иди до конца. Как опошлили и стёрли смысл чистых слов «я буду с тобой и в горести и радости»…Когда страдаешь ты – сжимается сердце моё. Когда плачешь ты – пополняется чаша страдания моя. Нам так трудно говорить вслух. Слова словно лишают магии чувства. Когда ядовитые стрелы слов летят и пронзают твоё, незащищённое бронёй цинизма тело, я готов или пасть, сражённый, вместе с тобой, или сражаться – за тебя.
Нужно ли им – слепым, говорить о том, насколько красива орхидея в своём белом одеянии? Услышат ли они, разучившиеся слушать, чистую, пронзительную, проникновенную песнь таинственной неуловимой птицы? Незнающие подобны детям. Есть ли смысл сражаться с детьми? Пробьёт их час – они всё постигнут сами, если не падут, сражённые Танатосом, в очаровании беспечно глупого детства.
Как мне жаль, что не могу быть уверен в тебе, как в себе. Страх парализует, лишает свободы действия. Трудно верить человеку. Не отступись от меня, прошу, не оступись.
Почему то, что должно приносить радость, оборачивается болью.
Да простит меня гордый лорд Байрон, что опускаю его строфы, а беру лишь те, что привели меня к катарсису. Он ведь тоже пылал, сгорал и сгорел.