Дом-ведун

Он и поныне стоит на просторной деревенской  улице, добротно заасфальтированной для проезда городских автокавалькад к лесному водохранилищу. На его калитке набита казённая пластина с цифрой 48. На зелёную лужайку перед домом, нередко бывало, заезжали «крутые» машины, чтобы попросить у хозяина охапку – другую готовых берёзовых дров из зазывно белеющей поленницы. Эти поленья как нельзя лучше годились на шашлычный костерок  в выходном гулеже. Хозяин дома и его зодчий, отставной моряк,   не умел отказывать людям, да к тому же не имел воли отказаться от предлагаемой мзды за дровишки – бутылки-другой холодного пива. Молва  о возможности разжиться без особых хлопот берёзовыми  угольками быстро разнеслась по берегам искусственного моря. Всё чаще останавливались машины, всё ниже оседала поленница.  Наконец, она совсем исчезла, а вскоре не стало и самого хозяина …
На месте дома прежде стояла почти курная изба, хлипкая и допотопная, с подслеповатыми окошками в догнивающем срубе. Бывший моряк, долго не думая, смёл с лужайки трухлявую халупу, завёз на «камазах» стройматериалы и приступил к кладке кирпичных стен. С размерами дома не поскупился, размахнулся по-морскому широко. Двух полугодовых флотских отпусков хватило умельцу, чтобы дом стал самым видным на улице. Сумел хозяин сварить и трубы газового отопления, и всю нужную   сантехнику  установить. Его же старанием и умением пришла в  особняк  артезианская водица. И зажил дом своей  жизнью.
Наступала очередная весна, которую ждал хозяин с видимым нетерпением. Длинные зимние вечера  томили его рано наступавшей темнотой и тягостным одиночеством. Жена с дочерью-школьницей не часто бывали в это время в деревне, засыпанной снегом и изборождённой узкими глубокими тропинками. Только с наступлением летних каникул оживала усадьба женскими голосами и дружескими застольями под выросшим дубом-самосевом. Когда-то давно тоненькую ниточку ствола будущего дуба чуть не выдрала вместе с травой темпераментная хозяйка, приезжавшая в деревню с «северов» одна  –   муж бывал в море. Хорошо, при прополке травы случилась её давняя подруга, успевшая перехватить руку неопытной огородницы с криком: «Ты что делаешь?! Не видишь – дубок поднимается!». Так и остался расти спасённый прутик. С годами поднялся молодой раскидистый дуб. Он закрывал своей тенью половину двора.  Это дерево стало долговечным и молчаливым свидетелем их деревенского жития. Все любили самодельный стол под тенистой кроной, за которым хорошо работалось и пилось. Не раз хозяйка с улыбкой замечала: даже картошку почистить её подруга выходит из дома к дубку. А уж побеседовать или покурить другого места никто и не мыслил.
С наступлением тепла хозяин веселел, оживлённо готовился к посадке огорода. Будучи умным и деловитым, научился  выращивать рассаду всех видов, своевременно запасаясь нужными семенами. И инвентарь для работ в огороде скопился со временем не бедный.  И урожаи бывали богатые. Любовь к морским стихиям без видимой ностальгии заменилась дачными делами.
В доме быстро определилось, кто займёт какую комнату. Дочери полюбилась узковатая, но уютная, где круглый день переливалось солнечное тепло – то с востока, то с юга. Жена обосновалась в просторной гостиной. А хозяин выбрал «розовую», квадратную, с огромным окном-трельяжем в сад.  И ещё «пристёгивала» моряка к этой комнате коротко проведённая антенна телевизора. Он включал его, едва проснувшись, и часто забывал выключить на ночь. Жена Таис (так в молодости моряк прозвал свою Таисью по одному, только ему ведомому, сходству её с ефремовской жрицей) замечала с грустью, что ТВ и есть его собеседник и член семьи. При громко работающем телевизоре и нашла моряка, лежащим на полу, соседка. Он покоился правым боком на истоптанном паласе, согнув в коленях ноги. Одна рука вложена в ладонь другой. Соседка, опытная медсестра, не побоявшись, потрогала узел зажатого кулака, ощутила ледяной холод и с криком выбежала во двор.
Так осиротело белокирпичное строение. И Таис, недолго думая, решила перебраться насовсем в деревню, куда всегда тянуло её в тёмно-зелёную тихую одурь лесов, к чистому грустноватому пруду, в подрастающий собственный сад. Первая весна с полузасаженным огородом и ранее не знакомыми хлопотами по дому быстро пролетела. И всё это время, вплоть до глубокой  осени, во дворе то и дело появлялись ходоки, чтобы купить усадьбу. Но вдове не хватило решимости расстаться с домом.  Она любила его за то, что в нём жила дорогая сердцу лучшая часть их совместной жизни – незабываемые летние месяцы, когда удавалось вместе прилетать с севера в приятный зной среднерусского лета.
Но к осени она поняла по жалкой поросли в огороде, по своей усталости и нездоровью, что никакая она не огородница, не домоправительница, как сказала бы её мать, что только мужем держалась усадьба.  Полученный  ею урожай только больнее напомнил о вдовьей потере.  Не засаженная весной часть огорода к концу лета густо заросла высоким бурьяном, а его созревшие семена шелушились в почву, обещая будущей весной полное одичание усадьбы.
После долгих раздумий и разговоров с друзьями она решила резко изменить свою жизнь: продать имение и вернуться в уют городской квартиры. В этом поддержала её подруга, сама вынужденная когда-то покинуть родной дом, доставшийся ей от родителей. В её деревне, которую она без памяти любила,  осталось шесть дворов с умирающими старухами, а окрестные поля заросли  молоденьким березняком.

В конце лета Таис  забежала в ближайшее к её городской квартире агентство, чтобы поставить дом на продажу.

Неожиданно для себя вторую зиму без мужа несостоявшаяся хозяйка усадьбы провела за компьютером.  До этого он служил Таис только пишущей машинкой вместо одряхлевшей «Москвы» с продырявленной лентой и стёртыми буквами клавиш.  Более молодая, как говорят сейчас, продвинутая  приятельница приохотила Таис к сайту знакомств. И началась у бывшей огородницы страда на других «огородах». Она занимала всё её время, всё внимание и все освободившиеся от усадьбы силы. Прежняя подруга её всё чаще стала терять свою напарницу, с которой они вместе коротали безмужний досуг.
Заселённость сайтов особями противоположного пола поразила воображение женщины.
 –  Неужели каждому из них написать можно и он ответит? – опешила начинающая соискательница. 
–  Ну, это уже на их погляд. Если понравишься – напишет. Только привыкай: всякие бывают женихи-то.
– А как узнать, который порядочнее?
В ответ консультантша только рассмеялась. А Таис начала неуверенно нажимать ортрозным пальцем то на левое, то на правое ушко пластиковой «мышки», которая, надо сказать, всё уютнее укладывалась в её ладони.  Ежеутренне   и ежевечерне мужской иконостас призывно приветствовал её, улыбался, обещая любовь и нескучную жизнь. Все мужчины, по  прочтении их соискательских анкет, оказывались и умными, и порядочными, и истосковавшимися  по большой и чистой любви, все  –  с огромной жаждой счастья.    «И где же я раньше-то была?! – мысленно упрекнула  себя вдова. – Горе-огородница, только время  теряла!».
 
Постепенно она привыкла к мерцающему свету дисплея,  и он стал  ежевечерне зазывать  новую  юзершу. И рано утром, едва проснувшись, она спешила к своей «мышке», брала её  ещё не проснувшейся ладонью, словно здороваясь с проводником в соблазнительный мир неизведанного.  Но соискатели  любовной идиллии чаще всего оказывались молодыми мужчинами. У неё выработалась привычка машинально вычитать из цифры своего возраста прожитые года  потенциального юзера.
 Иногда эта разница равнялась половине её жизненного пути.
«Какой нахал или читать не умеет! – искренне гневилась женщина на очередного казанову, пока, наконец,  не увидела то, что её заинтересовало: автор письма был старше её.
       Мужчина привлёк  внимание Таис  комичной фотографией: он обнимал  рослую обезьяну, которая внимательно вглядывалась в объектив фотоаппарата, совсем по-человечески наклонив голову к соседу. Таис подкупило  весёлое выражение его глаз, а широкая улыбка выдавала склонность  «фотомодели» к шутке. Слово за слово, вернее, сообщение за сообщением – и они втянулись в переписку, которая длилась более трёх месяцев. Она узнала, что Гэл –  московский еврей, переселившийся в качестве репатрианта в Германию.  Отец его погиб на войне в  сорок третьем, на  долю мальчишки выпали и московские коммуналки, и послевоенный голод, и  особенности  отношения к евреям в СССР. К тому же не задалась и личная жизнь: два брака по разным причинам распались. Чтобы освободиться от уз  третьего,  он оставил жене  двухкомнатную квартиру. Жить стало негде. Его дочь от первого брака, тоже москвичка, несмотря на добрые отношения, не могла взять отца к себе. Не позволяли жилищные условия.
Тогда и замаячила на его жизненном горизонте Германия как единственный выход.  И он уехал.  Бывший столичный итээровец  оказался в небольшом курортном городке на Рейне  в полном одиночестве. Перетерпел труднейший год на тяжёлых земляных работах. Таким образом власти Германии выводили репатриантов на пенсию по своим законам.      
Положение полноправного германского пенсионера устраивало недавнего россиянина. Но со временем всё чаще вспоминалась Россия. Однажды пришедшая в голову мысль, что неплохо бы найти в России женщину с жильём, усадила Гэла за компьютер. Своим адресаткам он  писал о несуетном  быте,  рассказывал о посещении  фитнес-клуба,  плавательного бассейна,   о велосипедных прогулках в загородном парке.
     Из ответной корреспонденции больше всего мужчину заинтересовали письма Таис. Предметом его особой заботы  был не поддающийся запоминанию и успевший осточертеть   язык фатерланда. Уже не первый заход числился он курсантом в языковой школе,  но сдать экзамен на знание языка никак не удавалось. Таис, подолгу и не раз бывавшая в молодые годы в «нашей» половине Германии, специально для своего интернет друга  устраивала диалоги на немецком, чем вызывала в новоиспечённом гражданине ФРГ неподдельное восхищении.
       Он с немецкой пунктуальностью выходил на скайп, и  они подолгу говорили  о досуге и любимых занятиях, о  родословной каждого, о способах предполагаемого воссоединения.    Таис  начинала понимать, что он далеко не романтик, а довольно практичный человек, который часто употребляет  слово «дорого», говоря о предполагаемых покупках или стоимости предстоящих поездок. И это как-то заметно беспокоило собеседника. 
          В одну из виртуальных встреч мужчина сообщил Таис,  что через две недели он будет в России. «Мы обязательно с тобой должны встретиться. К тому же у его дочери родился второй ребёнок», – прозвучало для Таис как ультиматум.  Взволновавшись, она  сдуру ринулась ремонтировать  загородный дом. Нанятая бригада за сумасшедшую, по мнению Таис, цену обновила внутренности особняка буквально за несколько дней. Вдвоём с дочерью они до блеска надраили окна. В комнаты, как когда-то раньше, ворвались потоки солнечных лучей, и дом  засветился изнутри.         
     К поезду, на котором должен был приехать гость, Таис прибежала загодя. Она с волнением всматривалась в скользящие мимо окна вагонов.  В одном из них   увидела знакомое по скайпу округлое и, как сказала бы её мать,  острая на язык,  сытенькое лицо.  Хороший ровный загар покрывал его какой-то благополучной, тоже «сытенькой» бронзой.  Заинтересованный взгляд светлых серо-голубых глаз  живо скользил по лицам  встречающих и вдруг осветился огоньком заметного удовлетворения: «Ага, вот она!».  Широкая улыбка показала  идеальный ряд фарфоровых зубов. Спускаясь со ступенек  вагонной лесенки, он приветственно махнул рукой. А она в эти мгновения заметила  кривизну его ног. Но у смешливой Таис в долю секунды мелькнула ироничная и игривая мыслишка: «А у самой-то теперь…».   Они взяли такси и доехали до её городского дома. Таис познакомила гостя с дочерью, которой он преподнёс коробку с немецким шоколадом.
         Таис получила  сувенир  –  набор пробных немецких шампуней и забавную плоскую кухонную куклу со скалкой в руках. Кукла и в самом деле хорошо вписалась в интерьер кухни. Качество шампуней приятно поразило женщину. Она сожалела только о малом объёме флакончиков.  Отобедали втроём, и Таис с гостем отправились в деревню.
       – Ты говорила, что твоя деревня в лесах, а как же дорога? Ведь в России, как говорят, две беды, всем известные,– то ли шутя, то ли серьёзно заговорил гость.
     – Не волнуйся. Дорога даже не губернского, а федерального значения. Вот увидишь.
     – Ну-ну, посмотрим.      
      Очень скоро за чертой города потянулись лесные угодья. Белоствольные березы, казалось, уже начали наливаться своим целебным соком. Бело и туго тянулись  ввысь берестяные свечи.   Эта длинная стена светлых деревьев предвещала Таис долгий, может, бесконечный   праздник слияния с природой.  Она глядела в окно старательно бегущей маршрутки, в который раз радуясь удаче, которая пришла когда-то к ним при выборе места для житья на пенсии. Вскоре  лесная  полоса сменила свой окрас на охряной, розоватый.  Могучие сосны, словно добродушные стражи, стояли стеной вдоль шоссе вплоть до самой деревни.  Да и сама-то деревня лежала среди лесов. При въезде  в неё всех поражала просторная и светлая дубовая роща. Она была  излюбленным местом прогулок Таис.
Гэл так же неотрывно смотрел в окно, лишь изредка взглядывая на свою спутницу. Трудно было понять – нравится ли ему всё видимое за окном или он испытывает какие-то иные чувства. Таис показалось, что он как-то замкнулся, посерьёзнел, может быть, даже взгрустнул…   
    – Видишь, какая тут красота. Любишь ты ходить в лес?  – обратилась к нему Таис.
    – Там, где я живу, нет лесов, только подстриженные парки.
    –Страна всеобщего орднунга, что поделаешь, – посочувствовала женщина. 



 Пока хозяйка раскладывала вещи и привезённую снедь, гость   осматривал помещение. То ли забывшись, то ли по привычке одинокого человека он вслух комментировал увиденное. «Да, вот это домина. Окно в сад во всю стену. Воздуху  сколько! И это на двоих с девочкой! А всё говорят: в России плохо живут.  Гостиная прямо как в дворянском доме. Да, здорово!»
      – О чём ты там? – крикнула она из кухни, не очень чётко слыша его.
      – О том, как ты живёшь.
      – И как же?
      –Завидую, такой дом не надоест никогда. Не коммунальная клетка, он дышит.

      После ужина осмотрели сад-огород, прошлись на окраину деревни. Волнение  хлопотного дня сказались и на Таис, и на её госте. Они с обоюдного согласия решили  отправиться спать. Таис постелила гостю в зале, сама улеглась в любимой детской. Минут через пятнадцать донёсся здоровый мужской храп, она же никак не могла заснуть. Попыталась читать, но поймала себя на том, что скользит глазами по тексту, не воспринимая смысла. Близилась полночь. Вдруг Таис послышался какой-то шорох, показалось, что дом вздыхает, словно ему тоже не спится в эту ночь. «Может быть, –  подумала она,  – дом тоже  решает для себя важную задачу:  нужен ли ему новый хозяин и, если нужен, то какой…»
    Далеко за полночь её сморило. В состоянии полусна она явственно увидела в проёме двери  покойного мужа. Он молча и как-то сострадательно глядел на неё.   
   – Мне без тебя очень плохо, Коленька.  Ты ушёл так рано,  не поберёг себя. Не справиться мне с нашей усадьбой. Как ты думаешь, не взять ли в дом этого мужчину?
Но ответа она не последовало, и видение истаяло. На рассвете, измученная тревожной ночью, она, наконец, крепко заснула. Ей приснилось, что на филёнчатой белой двери начал проступать профиль Гэла: лоб – нос – верхняя губа…Она знала, что так муж хочет сказать ей что-то, вскочила испуганно: а как там гость? Накинула лёгкий халатик и выскочила в прихожую. В  открытую дверь кухни увидела  гостя, который  широко улыбался ей, сидя с тарелкой на голове. В тарелке  слегка покачивались три  яблока. Гэл уже ждал её пробуждения  – аромат свежесваренного кофе наполнял дом. Она засмеялась, ночные тревоги и страхи сами собой отдалились. День прошёл в разговорах о возможности совместного будущего, о родственниках и друзьях, о разных уровнях материальных благ в Германии и России и о многом другом.
     Вечером в дом Таис заглянула любопытствующая соседка. Ужинали втроём, и гость развлекал женщин: говорил обеим комплементы, шутил и рассказывал о своём житье в неведомой для соседки Германии.  Та слушала, дивясь и ахая, делала круглые от удивления глаза, всплёскивала руками. Дескать, как  такую жизнь менять на нашу, российскую?!
    Таис нравилось, что Гэл может быть таким общительным и весёлым. «Возможно, и надо с ним остаться, жить вместе и жить именно тут. Знаю я эту заграницу: всё равно из любой страны тянет домой». Но в этот вечер как-то не нашла времени или удобного момента высказать мужчине свои мысли.
    Наутро предложила навести порядок в палисаднике, довольно большом по площади и заваленном ещё с осени обрезанными ветвями деревьев. Тогда у хозяйки не дошли руки сделать уборку, а теперь  рядом  мужчина, на которого ей хотелось надеяться.
      Она невольно сравнивала Гэла с покойным мужем. Николай охотно постигал азы сельской жизни.  Работа всегда была ему в радость, он находил удовольствие даже в самой усталости от огородных дел.
      «Да, давненько, видать, мой гость не держал  в руках садового инвентаря!», – с сожалением подумала хозяйка, глядя на неуклюжие наклоны заматеревшего «иностранца».
    – Ну, что, нравится тебе здесь? – спросила она помощника.
    – Да, здесь хорошо, но жить тут постоянно я не хотел бы.  У меня есть к тебе предложение.
   – Какое, говори скорее!
   – Давай продадим твой дом и купим дом в Подмосковье, поближе к моей дочери.
     Ответ мужчины царапнул Таис по сердцу: а как же её дочь? Разве ей не дорог дом, сделанный руками отца?!  Она любит особняк больше городской квартиры. 
     Таис  глянула на фасад своего особняка. День выдался пасмурный, без солнца, и, возможно, от  этого дом показался ей печальным:  посерел от мартовской сырости фронтон, при солнышке довольно весёлый. Хмуро, без привычного блеска глядели в палисадник окна. И на душе Таис стало совсем невесело от оптимистических планов соискателя. Но она не стала осложнять ситуацию, промолчала.
   К обеду приехал в гости друг семьи, известный художник-портретист  Ильяс Бичурин. Ему нравилось  бывать в деревне, где он находил интересные типажи, рыбачил,  а иногда просто отправлялся, как он выражался «в самое лоно природы». Подолгу бродил по лесу и возвращался  весёлым,  возбуждённым, с блеском в глазах.
   Он поприветствовал гостя, и мужчины отправились во двор, где уже вытаял из снега самодельный, сложенный из кирпича мангал. Вскоре Ильяс разложил горячие, унизанные  аппетитными кусками поджаренного мяса шампуры на плоские тарелки, и все сели за стол.
 Но застольной беседы на этот раз не получалось. Таис не узнавала своего гостя, который совсем не походил на вчерашнего весёлого и находчивого собеседника. Какая-то робость сковала его, он, словно замороженный, односложно отвечал на вопросы. Куда-то подевался его незамысловатый юмор. А Ильяс, когда хозяйка вышла проводить на веранду,  прямо спросил её: «А тебе не будет скучно и безынтересно с ним?» В ответ она только пожала плечами.
     И в душе Таис, как говорится, поселился «червь сомнения». Решила спросить дочь, как ей быть с претендентом. «Смотри сама, тебе жить», – ответила та, не поднимая глаз.
     И тогда пришла в голову Таис, как ей показалось,  спасительная мысль: пожить пока на два дома, а отношения не прерывать.
В одной из бесед он сказал ей прямо: «Только ты должна знать, что жены, которые приезжают к мужьям-репатриантам, никакими льготами не пользуются. Пенсии им не полагается, лекарства дорогие тоже».  Потом Гэл заговорил  о своих планах навестить сестру,  живущую в Израиле. Это известие как нельзя лучше совпало с планами Таис съедить к племяннице в Беер-Шева, бывшую Версавию.
   
      Сестра Гэла жила в старинной арабской крепости Акко,   одном из красивейших городов Средиземноморья.    Бывшая преподавательница домоводства в престижной  московской школе, Эмилия Ароновна готовилась встретить пятидесятилетний юбилей. 
    Поездка произвела на Таис неизгладимое впечатление. Сам Акко, полуразрушенная и полузатопленная крепость, лазурное море до горизонта…На горе Наполеона, где корсиканцу установлен памятник, чем-то напоминающий Медного всадника, но с еврейской хитростью: фигура выкроена из толстого листа стали, совершенно плоского. Туристы отыскивали вначале ракурс, при котором памятник смотрелся объёмно, чтобы сфотографироваться. А потом со смехом обходили памятник, чтобы ещё раз убедиться в его экономной конструкции.
Таис и Гэл поднялись к Наполеону вечером, и внезапно  мужчина, взволнованно, до спазмов в горле, выговорил: «Мне кажется, я люблю тебя».
Побывали в Иерусалиме с его нескончаемыми достопримечательностями, а потом разъехались из Израиля по своим странам.
     Уже через месяц Гэл снова появился у Таис. Побродил по золотарёвским лесам, радуясь цветочным полянам,  благодати прохладных вечеров после испепеляющего зноя Израиля.    Опять толковали о месте их совместного жития.  Сестра поклонника зазывала их в Израиль. Это приглашение Гэл   встретил без особого энтузиазма. Он считал прародину евреев полицейским государством, знал о том, что переселенцы из бывшего СССР считаются там людьми второго сорта, многие не могут выучить иврит, работают на самых неблагодарных работах. Таис не вникала пока в политическое и социальное устройство этого фантома, но её убивала жара, наступавшая уже в мае и длящаяся, как сказали Таис,  вплоть до Нового года. 
    И Германия не могла стать их  общей страной – предубеждение к холодности немцев она получила в молодости, когда подолгу жила в Германии, изучая немецкий язык и тоскуя по родине. Однако Гэл категорически отметал возможность жизни в России. «Родина там, где нас хорошо кормят», – говаривал он.    

       А дом продолжал свою молчаливо-пустынную жизнь в   лесной тиши.  Подкрались незаметно, предательски нежданно, кризисные времена, цены на недвижимость упали. Агентство, в которое обратилась когда-то Таис  для продажи  особняка, словно сгинуло в преисподнюю – не было оттуда ни единого звонка…  Занятая городской суетой, не  часто  появлялась  вдова на своей  покинутой  усадьбе. Лишь  изредка выбиралась с подругой в деревню,  чтобы показать местным домушникам, что дом её нельзя считать заброшенным: вот она, хозяйка, глядите,  тут! И однажды, когда дочь приехала из Москвы, отправились они в деревню. Ехали  отдохнуть на природе, походить по знакомым лесным тропам, искупаться в любимом пруду.
          Но само собой всё вышло не так, как планировали.  Напившись привычного чайку, отправились на сельское кладбище, где упокоился строитель дома, бывший глава семейства. Стояли у могилки молча, и Таис, ощущая на щеках две тёплые влажные дорожки, одна чуть короче другой, смотрела на выцветшие плавающие  в туманности её глаз венки. Пыталась избавиться от кома в горле. А дочь просто молчала, потом слегка толкнула её в плечо, словно выпроваживая, иди, мол. Таис знала её недавно определившуюся привычку  побыть одной у могилы отца. И женщина шагнула на тропинку, едва заметную в густой кладбищенской мураве, усыпанной рыжеватыми  сосновыми иголками прошлых лет. Она брела по главной аллейке деревенского некрополя, опознавая по памятным табличкам  бывших знакомых и соседей.  Тишину кладбища нарушал только птичий посвист,  но он не нарушал покоя и умиротворения.
   Вскоре подошла и дочь, как-то тревожно глянула ей в глаза и спросила:
     – Мам, а ты папу не забываешь?
      – С чего ты взяла,  –  вскинула  брови Таис. –  Ему многим мы обязаны, он был умница и трудяга.
      – И я так думаю, –  многозначительно произнесла дочь и замолчала.
А на подходе к дому  неожиданно предложила:
      – Давай не пойдём больше никуда, побудем дома. Мы давно не смотрели с тобой папин альбом. Где он, кстати?
      – Да где ему быть-то?  В нижнем ящике его стола…
  Они неспешно разглядывали фотографии ушедшего, и дочь задавала матери вопросы о некоторых из них. Где это? С кем? Когда? А ты где была? Почему такой грустный? Разве они знакомы?  Множество неожиданных сомнений и раздумий, оказывается,  созревало в юной, но уже взрослеющей душе. И Таис отвечала на них,  как  могла. Казалось,  человек, о котором они говорили, где-то тут, совсем рядом, просто вышел во двор к своим делам, которые у него  не переводились.
       – Мам,  а давай-ка я перед отъездом в Москву сделаю в доме генеральную уборку, как папа говорил, аврал на корабле.  Ты помнишь?               
       – Да как не помнить…. Начинай, я помогу тебе пыль  стереть, на подхвате буду.
      Выбили ковр и дорожки, некогда утеплявших паркет их северной квартиры.  Волоком тащили их сначала на веранду, потом на траву. Они оставили на полу песчаные космы,  напоминающие космические завихрения с телевизионных заставок. Таис взялась за швабру. Гибкая и ловкая дочь в два счёта смела плавающую по углам лёгкую паутину, сняла плотные шторы с окон. Их тоже, прохлопав выбивалкой,  оставили   проветриваться на  верёвках во дворе. Промыли    окна, до скрипа осушив газетами стёкла, вымыли пол. И сами удивились, насколько посветлело в каждой комнате. Дом, казалось, заулыбался доброй, слегка иронической  или снисходительной улыбкой. Это была первая по-настоящему большая уборка, которую они затеяли после зимы и возвращения Таис из Израиля.   
        Двойная входная дверь  дома была настежь открыта, и Таис обратила внимание, как ярко заливает солнце  пространство коридора, и тёплый свет остеклённых сеней бросает свои блики в прихожую. Солнце сместилось из зенита к западу, осветило через фрамугу холодноватый кафель ванной, заглянуло в бывшую комнату мужа. Мать и дочь внезапно переглянулись,  почувствовав  полноту тепла и света в доме, который ещё так недавно казался им смурным и неприкаянным.
      – Смотри, смотри, мам, как светло и чисто стало в доме,  –  первой не сдержала радости дочь, –  кажется, что солнца стало больше! 
      – И стало. Это дом  на ночь глядя старается вобрать тепла побольше. А ты чувствуешь, что он не отпускает нас, просит остаться? Ему без нас тоскливо, – обнимая дочь, сказала Таис.               – Ты как знаешь, а моя судьба хранить его для своих внуков.
       Они прошли в зал, откуда солнце ушло ещё после обеда, но тепло его продолжало витать в гостиной, маня хозяек в любимую комнату гостей.  Промытые  и пока не завешенные шторами окна наполнили зал медовымым солнечным светом улицы.
      – Чудеса,  ты видишь, что происходит:  дом не отпускает нас, просит остаться.  Ему без нас тоскливо,  –  обнимая дочь, сказал Таис.  – Ты как знаешь, милая, а мне одна судьба: буду стеречь его для своих внуков».

В обновлённый дом Таис захотелось пригласить друзей. Чтобы, как прежде, дымился жестяной мангал на садовом участке, а за столом под дубом звучали её любимые песни. Она не стала откладывать приглашение. В ближайшую же субботу к дому с табличкой 48 подкатили две легковушки. На поляну возле палисадника высыпала весёлая компания. Приехавшая с гостями Таис, направляясь к калитке, окинула взглядом фасад дома. Яркие солнечные лучи играли на стёклах, и ей показалось, что дом гордо поднял свой  «в ёлочку» выложенный фронтон и смеётся.