Последний подарок

     Начатая наверху перестройка страны докатилась до глубинки. Ломалась экономика советской эпохи. Прекращали работу многие предприятия.  Остановилась и Золотарёвская ткацкая фабрика. Не стало пряжи,  вышли из строя ткацкие станки. И немудрено: более полутора веков на них изготавливалось тонкое парадное сукно. Оно поставлялось не только на российский рынок, но и на нужды армии. Фабрика выполняла даже заказы  царского двора.
     И вот она встала.  Цеха оказались в одночасье  проданными частному лицу. Не зная, как запустить производство, в одном из них он устроил лесопилку. Благо, Золотарёвка  была окружена лесами и лесхоз ещё продолжал  вырубку деревьев. Залежи сукна на складах новый хозяин превратил в средство оплаты труда работников. Запустить же заново ткацкое производство  у владельца не хватило ни средств, ни знаний.
      Из-за безденежья потянулись бывшие фабричные по дворам  – предлагали мотки пряжи, отрезы сукна и другие товары, выданные им вместо зарплаты. Нередко стучались невольные торговцы  в калитку недавно построенного кирпичного дома. Его соорудил вышедший в отставку моряк. Поговаривали, что у него хорошая пенсия и деньги всегда есть. Бывало, постучат и перво-наперво после приветствия спросят, не найдётся ли у хозяина покурить. Папироска-другая всегда находилась для просящих, и хозяин охотно вступал с ними в разговор.
      Однажды  ходоки  предложили моряку  глянуть на принесённый товар – так появились в доме цветные гобеленовые покрывала,  похожие по рисунку одно на другое. Позже у тех же коробейников купил хозяин мотки цветной пряжи, как пояснил потом жене – на тёплые носки. Но жена его не умела вывязывать их мудрёную пятку. Он заказал носки соседке-мастерице и был доволен, что вовремя купил нитки.   
          В другой раз принесли ему женские сапожки. Блёкло-голубого цвета, скроенные без затей  из искусственной замши, они сгодились бы, наверное, в деревне. Он купил их задорого, не торгуясь. Потом нетерпеливо стал поджидать субботнего дня, когда приезжали его навестить  жена и дочь из города.
    Супруга, померив обувку, спросила:
 – А тебе самому-то нравятся эти сапожки?
Он пожал плечами:
– Я не очень в этом разбираюсь....
          И сапожки были поставлены ею на нижнюю полку шифоньера и скоро забылись, как забывается вещь, не оставившая по себе особого впечатления....
      
    Прошло три года. Моряка не стало, а овдовевшая женщина совсем забыла о давней покупке мужа. Но однажды, в начале зимы,  она приехала с дочерью в свой деревенский дом на выходные.  Под вечер решили погулять по зимнему лесу. В поисках тёплой одежки попроще вдова заглянула в шкаф  и неожиданно  обнаружила давно забытую мужнину покупку. Сапоги сиротливо прислонились к задней стенке шифоньера, наполовину заваленные тряпьём.  И хозяйке показалось, что прислонились они от усталости, от долгого ожидания своей востребованности, от одиночества. Ей стало искренне жаль позабытую обувь, как если бы на  месте сапожек был кто-то одушевлённый.
     – Ой, смотри, что у меня есть! А я про них совсем забыла, – удивилась и обрадовалась женщина, показывая забытую пару.   – Да ты только глянь, как они хорошо сохранились....
Она извлекла нежданную находку из шкафа и вдруг, в непонятном порыве, прижала её к груди, словно встретила близкого человека.
    – Голубчики мои, застоялись вы тут, даже скособочились немного,  – запричитала она. – Ну, идите ко мне, полезайте на ноги, – и, сделав небольшое усилие, натянула сапожки.  Прошлась в них по паласу, обрадованная их лёгкостью и мягкостью. Нет, определённо, новообретённая обувка  нравились ей! «Хорошо, что нет на них «молний», которые того и гляди разойдутся», – нашла хозяйка ещё одно превосходство  давнего мужниного подарка. –   И цвет такой спокойный, под вечерний снежок, – и рассмеялась вслух над своей сентиментальностью.
      Они шли заснеженным переулком, вдоль которого вилась  цепочка чьих-то следов, ещё не запорошенных снегом. Этот деревенский проулок вёл к лесу, что сплошным неразомкнутым кольцом окружал деревню. Хозяйка сапожек осторожно ступала в рыхлую белую насыпь,  дивилась, как хорошо ей идётся в них: и тепло,  и не скользят, потому что подошва ещё не сношена.  Чуть похрустывал снег под ногами, ритмично, пошагово. Обе молчали, словно договорились не нарушать зимнюю тишину.
     И вспомнился ей Север, где  прошла лучшая половина их с мужем жизни. Вспомнился тоже сапожками, какие не единожды привозил ей супруг с Запада.  Узконосые, с высокими  голенищами, которые плотно прилегали к её молодым ногам, и высоченными каблуками-гвоздиками. Они приподнимали её на желанную высоту. Случалось, на улице обращали внимание на них не только женщины, но и мужчины. А она ощущала это и гордилась тогда не им, внимательным и щедрым, а собой, привлекающей внимание прохожих.
 – Что молчишь, мам? – нарушила тишину дочь.
 – Думаю о  жизни, – вздохнув, отозвалась вдова. 
 Они подходили уже к лесопитомнику, мимо которого пролегал их обычный прогулочный маршрут. Но вдруг вдова остановилась. 
 – Ты что, устала? – спросила младшая.
 – Нет. Давай дойдём до кладбища. Хочу, хоть с опозданием, сказать ему спасибо  за последний подарок.