Лета из лета

Дочери посвящаю

Знойное лето – июль. Прокалённый солнцем небосвод не успевает охладиться за короткую летнюю ночь. Белёсым правильным куполом вновь надувается он над беременной урожаями землёй. И снова  ослепляющим огненным шаром катится по нему солнце, оповещая о рождении ещё одного летнего дня.
       Именно таким днём появилась в нашем доме Лета. Пушистым рыжим шариком перекатилась она через порог открытой мною двери и тут же недоумённо остановилась. Её удивили незнакомые запахи нового жилища. Она мягко топталась на тусклом линолеуме  прихожей, едва слышно царапая его молочными коготками. Ростом не выше моей щиколотки, щенок по-детски суетливо тыкался носом в ноги гостей, не догадываясь поднять свою мордашку.
      Мы отмечали десятилетие дочери. Самым желанным подарком представлялся ей давно обещанный щенок. И в лето господне девяносто восьмого года мы разрешили ей «удочерить» собаку.
      Неказистая и беспородная Сонька, собака моей давней приятельницы Ольги Андреяновой, однажды весенним днём подставилась  под охотника английской породы. Этот пёс отличался элегантностью стати и полной неразборчивостью в брачных связях. Он не кичился знатностью происхождения, достаточно обрусев к тому времени на дворовом пространстве военного городка. Не искал себе именитую подружку, а просто сбросил свою мужскую нужду в тёплое нутро подвернувшейся Соньки, помаялся положенное время в послеоргазменном плену и убежал. А Сонька осталась переживать тревожные собачьи сны, тяжесть в животе и прочие  радости женской жизни. В память об аристократе и появился у брюнетки  огненно-рыжий щенок.  Больше месяца жил он безымянным  возле своей не очень-то заботливой матушки. Дитя доставало Соньку укусами острых зубок. Соски её сочились сукровицей и не заживали. Да и как им зажить, если по несколько раз в день повторялись муки кормления. Иногда Сонька считала за благо следить за своей полукровкой сверху, забравшись на хозяйскую кровать.
        Лёле, так в семейном кругу по-свойски звали мы Ольгу Николаевну, давно уже не терпелось распрощаться с огненной «внучкой» своей, но я попросила её потерпеть, чтобы добавить радости в  предстоящий праздник.
Все гости собрались в прихожей и любовались необычным окрасом  живой игрушки. Даша на правах будущей хозяйки и виновницы торжества первой взяла щенка на руки и прижала к щеке, подражая взрослым в их сюсюканье. Другие дети последовали её примеру. Минуту спустя, одна  девочка ойкнула, ощутив на локте тёплые капли. Они скатились на атласный волан её  праздничного платья и рассыпались прозрачным бисером возле красных лакированных туфелек.  Я поспешила успокоить обескураженную гостью,  устранив следы происшествия слегка намыленной губкой и сухим полотенцем.
     В прихожей стало шумно и довольно тесно. И тогда Лёля очень кстати обратилась к гостям:
     - Не пора ли продолжить праздник ?
Призыв был с удовольствием поддержан: детвора, прихватив щенка, отправилась в комнату Даши, а взрослые, обрадованные возможностью выпить за здоровье именинницы и маленького новосёла, расселись за столом в гостиной. Некоторое время спустя, услышали мы, как кто-то из мальчишек озвучил витавший в воздухе вопрос:
      - А как будем звать щенка?
Тут же посыпались предложения:
      - Каштанка!
      - Бера!
      -Искра!
      - Герда!
В этом дождике собачьих кличек вдруг услышала я голос дочери:
      - Лета! Мы будем звать её Лета.
      - Такой клички не бывает, - запротестовал мальчишка с нижнего этажа, приятель дочери по велогонкам.
      -Может быть, не лето, а зима, - насмешливо вставила Ксюша.
      - Да не Лето, а Лета. Она ведь появилась из лета. Как вы не понимаете?!- уже серьёзно напряглась именинница.
     - Быть щенку Летой, - подвела я итог спора, хорошо зная характер  дочери. – Дашку не переспорить.
     - А зачем переспоривать? Щенок-то будет её дружком, - подстелила  примиряющую психологему Лёля.
    Так появилась в нашем доме собака с необычной кличкой.   
Ближе к вечеру   разошлись взрослые, а детвора ещё долго развлекалась со щенком, шуршала дашкиными подарками, играла в ностальгически насаждаемую мной игру в фантики. Потом все отправились во двор, прихватив с собой маленькую «обаяшку». Я осталась одна, наслаждалась наступившей тишиной, перебирала впечатления закончившегося праздника. И вдруг начала  ощущать незнакомое прежде чувство - тревожной радости или, может быть, радостной тревоги. Оно явно было связано с появлением в нашем доме четырёхлапой крохи. Чуть поразмыслив, поняла, что причиной его было одно обстоятельство: я не умела обращаться с зоомалышами. Боялась брать их на руки, не знала, чем кормить, как  обучать гигиеническим навыкам, лечить.
        Мои размышления прервал нетерпеливый дверной звонок.  Я открыла дверь. Вспотевшее лицо дочери и свалившийся на левое ухо бант подсказали мне, что она много бегала и была возбуждена.
         - Мама, она всё время убегает, не даёт нам играть.
Даша сунула мне в руки свою исполненную  мечту, развернулась и задробила каблучками  новых  босоножек по лестнице вниз. На повороте перил взлетел в воздух веер её закудрявленных по случаю волос. Через мгновение подъездная дверь выстрелила в тишину большого дома.
         Я осталась с тёплым комочком на руках. Стоило  на миг остановиться в тревожном хождении по  комнатам или присесть, недовольное кряхтение с нотками повизгивания поднимало меня на ноги. Однако усталость суматошного дня дала-таки себя знать. Я опустила щенка на ковёр: будь что будет, а сама присела на диван.   Чуть позже отправилась на кухню. Здесь ждала меня вавилонская башня немытой  посуды. «Вот в чём обратная сторона праздников», - привычно подумала я. Прошло несколько минут. Вдруг моя босая нога почувствовала холодноватые прикосновения  влажного носика.
        - Ты уже выспалась?- удивлённо спросила я своё приобретение.
        - Разве не видишь? – послышалось мне в требовательном хныканье.
        - С тобой не соскучишься, - старалась я оставаться спокойной. «Надо её накормить, - наконец, додумалась я. – Но чем?». Позвонила Лёле.
    - Сонька её кормила, а вам – полная свобода действий, - афоризмом ответила моя приятельница. Никогда ещё «свобода действий» не была для меня столь туманной. «Кажется, им дают молоко. Или это котятам?- растерянно соображала я. – Интересно, умеет ли Летка жевать?» Я взяла подвернувшееся под руку блюдце, плеснула остатки мясного бульона, накрошила котлету. «Чем не еда», - хмыкнула я, довольная своей находчивостью, и подсунула щенку блюдце. Но тот, чуть повертев над ним головкой, отвернулся от моего кулинарного изыска и жалобно заскулил.
        - Да что тебе надо?! – вздыбилась я в своём кинологическом тупике.
        - Ну, и дура же ты, -  почти реально расслышала я в скулёжном выдохе псины. Я понимала абсурдность ситуации: тётя, прожившая полвека, и маленькая мохнатая рукавичка. Поединок!  «Что-то она ищет, - соображала я. – Может быть, Соньку?»
       - Ты прогуляла уже на ночь свою собаку? - снова позвонила я Лёле.
      - Нет.
      - Пока не прогуливай, у меня, по старой привычке, назрел маленький педагогический эксперимент.
Лёля недоумённо  хмыкнула, а я заказала такси. Стоило мне подсунуть собачье дитя под лысоватый короткошёрстый живот Соньки, как оно схватило крошечной пастью материнский сосок и, толкаясь лбом в  матушкино чрево, начало громко чмокать. Сонька, отдохнувшая от щенка за длинный летний день, не желала возвращаться к  нелёгким материнским  обязанностям. Но Лета цепко моталась под животом собаки и, только насосавшись вдоволь, сама отпала от соска. Ольга Николаевна с Сонькой на поводке проводила нас до автобусной остановки. Щенок мирно посапывал на моих коленях. Клюя носом, сквозь дрёму я думала, что срочно надо купить в дежурной аптеке соску и пакет молока в магазине.
Оснащенная всем этим, я несколько поуспокоилась перед наступающей ночью. Дома Летка блаженствовала в своём щенячьем сне, иногда смешно подвывая. Дочь моя искала на лоджии коробку, чтобы устроить в ней спальню для собачки. На дно картонки постлала она старый пуховый платок, бытовавший у нас для радикулитных дел. Из своей спортивной шапочки  соорудила подушку. Уютным одеяльцем стал мой кашемировый шарф. С радостью наблюдала я за проявлением материнского инстинкта у моей десятилетней девочки. Счастливые и основательно утомлённые, мы отправились спать. Я провалилась в сон, как в спасение. В нём приятно было чувствовать животворную силу и добротную сладость отдыха. Так глубоко ушла я в физическое блаженство, что сном показалось засверлившее мой слух повизгивание. «Это мне снится дневной кошмар», - успокоительно подумала я, переворачиваясь на другой бок. Но отрезвляющий озноб через минуту, пересчитав мои позвонки, окончательно разбудил меня. На часах была ровно полночь, о чём бесстрастно свидетельствовали спарившиеся стрелки  будильника.
       Моя голгофа продолжилась до полудня следующего дня, до той поры, когда голод когтисто вцепился в крошечное существо.  Летка восприняла, наконец, пахнущую резиной оранжевую  соску. Маленькая умница понимала: это суррогат, но что поделать – такова щенячья доля.
Крошечная обитательница квартиры незаметно стала менять привычный уклад нашей жизни. Испробовав однажды прогулку по двору в самом начале зарождающегося утра, Лета не забывала об этом уже никогда. Ей нравилось вынюхивать во влажноватой прохладе новые запахи. Слегка перекатываясь, словно запущенная юла, продвигалась она по дворовой мураве. Не было видно быстро семенящих  лапок - только рыжеватая спинка плыла в зелени поляны за нашим домом.
И я полюбила эти утра с непоседливым петлянием щенка, с малахитовыми следами моих ног, неосторожно сбивающих  росу с пробуждающейся травы. Скоро поняла: такое начало дня – лучшее время, чтобы подвести итоги дня вчерашнего и наметить дела на сегодня. Не отвлекает бормотание  телевизионных каналов, нет под руками  бесконечных кастрюль и тарелок. Ты одна в напоённом свежестью утре. Дерзаешь сотворить много дел. И пусть удастся сделать меньше, главное – что ты дерзаешь.
Утро стало для меня самоисповедальным временем. Я корила себя и хвалила, упрекала и поощряла – я вглядывалась в себя.
С этими прогулками связано моё горьковатое осознание быстротечности времени.
Мой щенок взрослеет и совсем освоился в квартире, во дворе и на даче. Летка стала любимицей детворы. Взрослые тоже не упускали возможности потрогать её яркую шубейку. Вечером через открытую форточку доводилось мне слышать её тёплое имя: кто-то подзывал собачку к себе. Она была особенным щенком, очень доверчивым и озорным, беззлобным и с чувством своего, собачьего, достоинства.
Лете обязана я появившейся привычкой вспоминать прошлое. В мусульманских семьях дружба с собаками не поощряется. Как известно, любимым животным пророка Мухаммада была кошка. Переночевав в пустыне, он обнаружил одну из них спящей на его намазном коврике. И не стал тревожить, а отрезал кусок ковра, на котором она спала.
К середине  лета щенок превратился в довольно сильную физически собаку-подростка.
Настоящим представлением для детворы стал случай с пышным бантом, который обронила во время догонялок  одна из девочек. Летка суетилась тут же, в толпе детей. Она молниеносно схватила бант и бросилась с ним бежать. Дети с криком кинулись за ней. Им наперерез бежали парни, сидевшие до этого  на скамейке с девушками постарше. Но всё было бесполезно: завертелась  настоящая карусель, подкручиваемая криками и смехом выглядывавших из окон жильцов. Вытянувшись в рыжеватую летящую стрелу, шалунья лихо кружила по периметру двора, нарезая круг за кругом. Потом так же неожиданно, словно устав или опомнившись, подбежала к хозяйке банта и улеглась у её ног, как  будто извиняясь за  причинённое беспокойство. Многоголосый  предвечерний двор даже притих – настолько неожиданной была проделка взрослеющего щенка.
 
Испытывают ли собаки эмоции соответственно переживаемой ситуации – издавна мучает меня вопрос. Чем продиктовано их поведение в каждом случае? Ведь не может природа заложить в их сознание клише поведения отдельно для каждой ситуации. Явно испытывают они радость при встрече с хозяином или знакомыми людьми. Ещё ярче эмоции при встрече полов. Ну, здесь уж, конечно, заложен природный инстинкт. Доводилось мне видеть радость собаки при участии в детских догонялках. А Дарик бывает просто-таки в эмоциональном ударе при виде водной глади. Не раз каждый из нас любовался собачьей улыбкой. Еда, разумеется, природный инстинкт, но сколько в этом эмоций! Кажется, собака так же радуется пище, как (использую классику) обжора, увидевший клубнику зимой.
           Вся эта ненаучная мешанина теснится в моём сознании. Я стала в очередной раз потрясённым очевидцем человеческой радости  нашей Леты.
          Самый конец октября. Надвигается зима, первая в  собачьей жизни нашей любимицы. Первый  снег. И дело даже не в исчезнувших с поверхности двора знакомых запахах. Летка вышла из подъезда со мной и Дашей. Дверь подъезда закрылась за нами. Не будь снега, наша собака привычно стрельнула бы по дворовому маршруту. А сейчас она остановилась на подъездной плите, повела носом, несколько раз, вобрав в себя совсем новый для неё аромат снежной свежести. Потом, совсем как ясельный ребёнок, повернула голову ко мне, потом взглянула на Дашу, вопросительно моргнув, и осталась стоять, как будто вышла совсем не на прогулку. Мы с дочерью одновременно рассмеялись.
      - Что случилось, Леточка? – участливо спросила дочь.
Я, раз и навсегда взявшая на себя обязанность говорить за Лету, что умиляло моего ребёнка, просуфлировала:
      - Не понимаю, что за ерунду насыпали во дворе.
      - Это снег, - пояснила девочка и,  схватив его полную пригоршню, потёрла  леткину мордашку.
      - Сколько дураков на свете, - чихнула наша собака.
      - А умница у нас только ты, - на полном серьёзе обиделась младшая хозяйка.
Лета постояла на плите ещё несколько секунд, потом осторожно спустила передние лапы в снег, понюхала его и сделала несколько шагов. Смешно было смотреть, как она, сунув свой остренький нос  в рыхлость неведомого ей покрова, стала выдувать в него свои выдохи, один за одним. Лёгкие хлопья снега взлетали, залепляя леткину морду. Затея собаке понравилась, она дула и дула в белую непонятность. Если бы это было человеческое дитя, я сказала бы: « И озорная улыбка появилась на лице ребёнка». Так, на эмоциях, осваивала собака новое природное явление.
        - Ну, идём, побегаем, - позвала её Даша, оставляя на белом покрывале двора рифлёные следы уже зимних ботинок.
        - А мама не будет ругаться? – спросили янтарные глазки.
        - Не будет! – крикнула Дашка, призывно отбегая от подъезда. И тут наша собака, словно и вправду поняв сказанное, ринулась бежать радостно и озорно. Это был особый бег. Она скачками на спаренных лапах пересекла двор до большого дерева. Под ним обычно собиралась детвора для вечерних игр. Там же толпились или  лежали собаки, пережидая затеи своих маленьких хозяев или тоже участвуя в них. Наш пёс остановился под деревом, оглянулся на нас, всё ещё стоящих  недалеко от дома, и внезапно, как будто услышав чей-то зов, кинулся бежать по дворовому кругу, как было в случае с бантом. Лёгкие клоки снега слетали с лап собаки, рот  растянулся в явной улыбке, вся летящая фигура выражала невиданную  радость. Как в эти минуты она напоминала элегантную английскую охотничью!
Я встала на линию дворового  периметра, зная, что Летка пробежит мимо меня. Псина ликовала, в её глазах плескалась радость первооткрывателя.
Долго кружила яркая, вытянувшаяся  и оттого невероятно грациозная собака, осваивая белый земной покров. Потом Даша позвала её:
            – Леточка, иди к нам. Тебе понравился снежок? – радостно вопрошала дочь свою рыжую подружку.
           - Да, чёрт возьми, случаются на свете чудеса, - прокомментировала Лета, притормаживая возле нас.
          
Мы учились прощать Лете многие её шалости, хотя от некоторых из них  бывал и немалый урон. Самым ощутимым в этом смысле преступлением начинающей хулиганки  было обгрызание наших вещей. Причём, как нарочно, для оттачивания своих зубок она выбирала  наиболее дорогие и любимые нами.
На ужин по случаю собственного дня рождения я надела замшевые вишнёвого цвета туфли. Ещё не разношенные, они туго облегали ступни. Я вслепую сняла их под столом и сидела так, дав ногам отдых.  Летки не сбыло видно.
Обязанности хозяйки потребовали присутствия моего на кухне. Нащупав под столом туфли, обулась. И только выйдя в коридор, увидела, как безжалостно разжёваны носки моей дорогостоящей импортной пары. Лета высунула было свой нос из-под стола, чтобы следовать за мной, но, услышав возмущённый голос  и увидев в моих руках испорченную обувь, шмыгнула снова под стол и не показывалась, пока не разошлись гости.   Такая же судьба постигла не одну пару обуви.
            Случайно незакрытая дверь шифоньера позволила вывалиться на пол норковой шапке. Лета была дома одна. Я возвратилась из города слишком поздно: пол спальни был усыпан кусочками норки почти одинакового размера. Отдельные ворсинки ещё витали в воздухе, словно показывая мне, как  весело было рыжему щенку играть с голубой норкой.
        Даже удивляюсь себе: именно в таких случаях   мне удавалось как-то сдерживать свой гнев.
        Особым периодом в юности Леты долго оставалась эпоха «чтения». Причём ей удалось «узнать» лучшие книги нашей домашней библиотеки.
        Для меня «солнечным клоуном» всегда был Юрий Никулин. Как лучший подарок себе самой купила, наконец, книгу его мемуаров. Она легла на прикроватную тумбочку. Том был массивный, добротно изданный со столичным шиком. Он приглянулся и маленькой бестии. Воспользовавшись моим отсутствием, она основательно сгрызла корешок книги, который сам по себе был замечательной деталью издательского изыска. Лета разодрала все нити, скрепляющие блок. Только к вечеру, зайдя в спальню, обнаружила я эту проказу, ставшую началом длинной череды актов «книгоедения». Бессильно опустилась я на постель, стала звать Лету, но не тут-то было. До глубокого вечера просидела она под кроватью, только сильно проголодавшись, выползла, неся в жёлто-янтарных глазах совсем человеческое чувство вины.
Такой же была судьба ещё нескольких замечательных книг.

Давно повзрослела собака, забыла вредные привычки. А довольно высокая стопка книг до сих пор зияет пестротой, которая обычно гнездится  под их корешками. Надо и давно уже пора найти переплётную мастерскую, обновить корешки столь дорогих для меня изданий. Я разделяю вину Летки, так как не разучилась ещё вставать на одни и те же грабли. Убрав с тумбочки одну испорченную книгу, я приносила другую, и снова оставляла на уязвимом месте.
Истории с корешками на клею, который и притягивал щенка своим съедобным вкусом, не прошли для меня впустую. Именно в собачьих глазах я видела такое искреннее осознание вины, такую жажду прощения, каковых не приходилось  читать в глазах человечьих. И если хоть крошечное сходство этого выражения искрилось в глазах собрата, я мгновенно прощала ему вину.
После того, как  было изжёвано несколько пар обуви, перчаток, ремней, сумочных ручек,  наступила эпоха озорного воровства. Оно отличалось определённым коварством.
Наши золотарёвские приятели Бекташевы были приглашены на окрошку. Она обычно удавалась мне и бывала в жару прямо-таки коронным номером меню. Щадя шариатские принципы соседей, я специально съездила на центральный рынок  за телятиной. И день-то выдался очень жаркий, как раз для окрошки. Я хлопотала на кухне во имя будущего шедевра: отварила мясо, яйца, картофель, натёрла хрену, покрошила зелень, остудила квас. Мясо, порезанное аккуратными кубиками, сложила в глиняную плошку.
Мне нужна была большая, порций на восемь-десять, миска, где бы и настаивалась вожделенная  окрошка. Такой посудины не оказалось на нашей дачной кухне, и я нырнула к Бекташевым через нашу общую калитку во дворе. Подав мне посудину, соседка затеяла разговор минут на десять. Именно столько и понадобилось  времени четырёхлапой прохиндейке, чтобы опустошить плошку. Вернувшись, я начала готовить квасной суп. Вначале отсутствие мяса не насторожило меня. «Может, ещё не крошила…», - неуверенно подумала я. Но память рук опротестовала  эту мысль.  Я продолжала не верить факту: «Не унесла ли я его на другой стол?» Случаев краж не было пока в истории нашего сожительства.
- Лета, иди ко мне. Лета! – позвала я, интуитивно заподозрив собаку. В ответ – напряжённая тишина. Несколько секунд подождав, заглянула под низкую деревянную кровать и увидела виноватое существо, чей хвост лихорадочно мёл накопившуюся там пыль, а глаза молили о пощаде. Обессилев от безысходности (срывалась окрошка), осталась я стоять  на четвереньках перед кроватью, лихорадочно соображая, что в такой ситуации делать. «Чистосердечное раскаянье» - вспомнила я юридический постулат и отправилась с покаянием к соседям.
- Да положи побольше сметаны и вся недолга, - мудро посоветовал Анвар, по-рыцарски спасая меня.
Вскоре аналогичный случай произошёл и в городской квартире. Дочь отбивала лангеты на кулинарной доске, положив её на пол. Был готов уже добрый десяток  деликатесных кусочков, когда зазвонил телефон. Разговор окончился, но моя юная кулинарка не обнаружила на доске ни одного лангета. А мы ждали гостей.

 «Вот так я росла день за днём. Ох, и нелёгкий характер у этих двуногих. И лают-то они совсем не по-нашему: размахивают передними лапами с пятью сосисками каждая. При свете солнышка дважды надевают на шею удавку, как тут не пошагаешь вслед  за тем, кто держит другой конец поводка. Если же что не так, одна из сосисок угрожающе мелькает перед носом, а лай хозяйки становится почти таким же громким, как мой. Так  бы и убежать  куда подальше, да нельзя – ошейник. Свобода наступает только за их громадной будкой. Когда уже и не ждёшь,  щёлкает на шее железка и наступает лафа: бегай, носись во всю прыть. Вот тут-то и отводишь душу.
          Моя старшая хозяйка немного не в себе. Начинает вышагивать по поляне, сутулиться, только что не нюхает землю, как я, а что-то бубнит себе под нос. Потом, будто проснувшись, начинает кликать меня. А я-то всегда на поляне, чего кричать? Иногда она начинает выть. Вот, например, любимый кусочек её вытья:
              Боже, какими мы были наивными,
              Как же мы молоды были тогда…
Или ещё нередко слышу:    
              И на меня свой взор опасный
              Не устремляй, не устремляй…
И кому воет? Ведь рядом никого, кроме меня, нет. А мне что, больше и делать нечего, как только смотреть на неё? Да много у неё этого вытья, видать, без этого и жить не может.
Совсем другое дело маленькая хозяйка по кличке Даш. Я всегда слышу, как дашкает старшая, если зовёт свою дочь из форточки, словно старая ворона каркает. С младшей весело: всегда много двуногих рядом. Они носятся со мной наперегонки, бегут и повторяют: «Лета, Лета!» Это, кажется, моя кличка. Бегаем долго и весело, пока старшая по кличке Мам  не начинает дашкать в окне:
- Даша, домой! Даша, домой!
Мы обе не любим этого. Маленькая хозяйка всегда кричит в сторону дома:
- Ну, мам, ещё десять минуток!
Я не понимаю, что это обозначает, но мы не уходим, а продолжаем играть на поляне.
         Одно утомительно: все стараются меня погладить, взять на руки, а я ведь уже большая. Но всё равно, мне хорошо  с ними.
Иногда появляется хозяин. Он обнюхивает и младшую, и старшую, прижимается к ним носом, а меня всегда берёт на руки. Они сильные  у него, и мне не страшно, что меня уронят. А такое бывает с собаками. Вот есть у нас во дворе славный паренёк по кличке  Бим. У меня завязалась, было, с ним настоящая дружба, даже чуть не переросла во что-то другое. Но его двуногий хозяин, тощий и лысый, не удержал Бимку при взвешивании  в ветлечебнице. Надо сказать, что нас всегда взвешивают на руках хозяина, а потом минусуют его вес. Сами-то мы не любим стоять на весах да взвешиваться. А вес надо знать хозяину, чтобы правильно лечить нас. Так вот, Бимку уронили. Случился двойной перелом задней лапы. Она неправильно срослась. Теперь он хромой, и мне жалко его.  А ведь для мужчины-собаки задние лапы очень много значат. Ой, как нужны псу сильные задние лапы! Только не спрашивайте меня зачем, не вгоняйте меня в краску. Я не совсем ещё взрослая, но все же знаю, что бывают такие времена у девушек-собак, когда куча парней за ними увивается. А кто побеждает? То-то же!»

 В самых разных ситуациях поражались мы неожиданности Леткиных проделок.
 Первый визит к ветеринару начинался как самый обычный пробег от автобусной остановки, на которой мы вышли, до кирпичного приземистого здания в недрах  улицы Пролетарской. Лета шагала на поводке на первую в её жизни прививку. Правда, об этом она не знала. Бежала, что-то вынюхивая по пути, вертела хвостом, если я  или дочь обращались к ней. Вслед за нами спокойно вошла в приёмную ветлечебницы, где неожиданно сделали ей больно. Она несколько раз за время процедуры взвизгнула. С отчаянной радостью и видимым нетерпением ринулась из лечебницы на улицу. Поводок натянулся, она изо всех сил тащила нас назад, в свою допрививочную жизнь на улице Чаадаева, где её не протыкают острой иголкой. Зайдя в квартиру и освободившись от ошейника, юркнула к своему любимому месту – в спальню, под кровать. Долго не выходила оттуда, видимо, сердясь на нас.
Через неделю мы должны были снова ехать в лечебницу. Опять сошли на нужной остановке. Собака машинально пробежала несколько метров по тротуару и начала приседать на сухопарый задок, не желая двигаться дальше. Упиралась лапами в асфальт,  висла тяжестью тела на поводке. Мы с дочерью переглянулись: Лета поняла по одной ей ведомым приметам, куда её ведут. А было до лечебницы ещё несколько кварталов! Мы остановились, поражённые памятью нашего питомца.
Припомнился  случай, описанный в «Комсомольской правде» Василием Песковым. В аэропорту  Внуково один из пассажиров  сел в самолёт и улетел, умышленно бросив свою молодую овчарку  недалеко от взлётной полосы. Не помню всех подробностей статьи, но долго по прочтении саднило сердце и саднеет сейчас, когда сама пишу о собаках. Оставленного пса не могли выгнать с лётного поля в течение трёх лет. Каждый день по много раз, заслышав гул самолёта, бежал он встречать  бросившего его хозяина. Потом умер, не дождавшись. Такова память и верность наших братьев меньших.  А меньших ли? Может быть, мы присвоили себе статус старших  самовластно?  Мы всё можем!
Однажды, набедокурив, Летка получила  ощутимый шлепок  по спине кожаным ремешком. Случай этот скоро мною забылся. Прошло много времени, наверное, года два. Ремешок покорно висел на скобе гардеробной дверцы. Собираясь куда-то, я вспомнила об этом аксессуаре: он подошёл бы к  новой блузе.
Лета спокойно возлежала на краю постели, даже с определённым интересом наблюдая за моими сборами. Я сунула руку в шифоньер, взяла ремешок. И в этот момент, подобно молнии, сверкнул испуганный взгляд собаки и последовал  стремительный  прыжок  под кровать. Испуг в собачьих глазах  не оставлял сомнения: Лета помнила о давнем наказании всё это время! Позже я намеренно при собаке вынимала злосчастный ремешок – реакция всегда была та же: испуг.
Мы, люди, способны  некоторые явления, имена, неприятно отягощающие нашу память, забыть, чтобы не нести по жизни  ненужные воспоминания. Собаки же, оказывается, всё пережитое несут в себе, что, наверное, нелегко.
Мы продолжали считать Летку малышкой, несмышлёнышем. Но стали  со временем замечать обострённый интерес к ней  со стороны дворовых псов. Даша ревностно наблюдала, как  её любимица всё чаще покидала хозяйку, устремляясь навстречу  сородичам мужского пола. На нас легла  новая обязанность отгонять ухажёров. В городе сделать это легче: щёлкнул карабином поводка  и уводи невесту домой. Сложнее оказалось  уберечь созревающую  барышню» в деревне, где не принято  прогуливать собак на поводке – осмеют соседи. Четвероногих  друзей просто отпускают за калитку. Но мы этого не делали, стараясь следить за «девственностью» Леты.  Я считала безопасным  отпускать её бесконтрольно только во двор или огород. Калитка и створы наших ворот плотно закрывались. Комар не пролетит, не то что кобель сумеет проникнуть. Но мы оказались наивными донельзя людьми, не знающими силы собачьих страстей.
Ранним утром, не желая подниматься чуть свет, я выпустила собаку, приоткрыв наружную дверь. Летка с удовольствием нырнула в свежий воздух двора, слегка уже позолочённого утренним солнцем. Мне не удалось снова заснуть, с полчаса пролежала я, озабоченно составляя  в мыслях дневное меню и свод необходимых работ. Затем отправилась в огород, который считала совсем безопасным местом для летиных календарных дней. Наклонилась над луковой грядкой, чтобы нарвать перьев, и в это время услышала краткий резкий взвизг, показалось, от боли. Повернув голову, увидела с горечью, что я проиграла в сексуальной войне за честь моей собаки… Смущённая увиденным, быстро забежала домой, ожидая появления «бессовестной гулёны». Не скоро мелькнула  огненная шубейка в огородных зарослях. Чуть позже заметила: тулупчик чёрного окраса посеменил  без оглядки в сторону соседского тына. Побег совсем как   у людей.
Особым занятием стало для меня  наблюдение за собакой после случившегося. Из шалуньи в считанные дни она превратилась в молодую  «женщину», которая учится слушать себя. В ней происходили какие-то процессы. Видела я, как  раскинувшись на полу, Летка внезапно и резко поднимала голову, устремляясь глазами к низу своего живота и внимательно вслушивалась в своё чрево, будто удивляясь происходящему. Это продолжалось несколько секунд, пока не уставала шея будущей мамаши. Затем собака снова откидывалась в горизонтальное положение до следующего шевеления своих  щеняток.
Она по-прежнему сопровождала нас по золотарёвским улицам, когда мы шли по своим делам. Но делала это совсем иначе, чем раньше. Она не отвлекалась теперь от цепочки наших следов, степенно вышагивала, не обращая внимания на сородичей-мужчин. Особо назойливые получали от Леты настоящую взбучку.
 Заметно усиливался её аппетит. Муж мой не скупился и подбрасывал в её корвет что повкуснее. Заметно расширилась нижняя часть леткиной спины,  заметно набухали соски. Спустя несколько дней  мы услышали её нытье или хныканье, которое не прекращалось ни на минуту. Я гладила питомицу по спине и животу, старалась отвлекать её от неминуемой боли. И незаметно для себя уснула на диване  в гостиной. Даша давно уже  досматривала свои детские сны. На рассвете меня разбудил чей-то требовательный и пристальный взгляд, от которого мне даже с закрытыми глазами  стало знобко. Это смотрела на меня Лета: в её корвете не было ни капли воды, а ей хотелось пить. В стыде и страхе ринулась я на кухню и поразилась секунду спустя, с  какой холерической быстротой, давясь и спеша, хлебает воду моя собака. Как поняла я чуть позже, вода была для неё в этот момент вопросом жизни и смерти. Опрометью кинулась она в гостиную, и только тут я увидела чёрный шевелящийся комочек  под столом на ковре. Это был появившийся на свет будущий Дарик, гроза золотарёвских собак.  Какой нервически-взрывной была спешка, с которой торопилась Лета-мать к своему детёнышу!
В моём сознании скребётся кощунственная мысль: женщины, заранее обдумывающие преступление оставить рождённого малыша в роддоме, не допускают первого кормления – потом уже не бросишь дитя. Настолько они, кроха и мать, ещё одно целое. Человеческий холодный рассудок проигрывает перед  великим инстинктом природы. На примере своей полукровки убеждаюсь: животные не способны к преступлению. Нет в них  холодного расчёта, продуманной мести, коварства, а если есть, то  лишь то необходимое, отпущенное природой на уровне инстинкта, чтобы её дитя  могло выжить в ней.
Не помышляла я, заводя щенка, что это приведёт меня к столь глубоким раздумьям  о природе человека и животного…

Никто не знает точно, сколько лет нашей Земле. Никто не в состоянии представить  столь великую временную протяжённость.
До появлении Леты в нашем доме я читала об этом с усмешкой: откуда, мол, учёным знать это точно. Но собака своим материнским поведением  убеждала меня: именно миллионы лет, не меньше, нужны, чтобы так совершенно и филигранно, с такой психологической глубиной отточить, сформировать этот самый природный инстинкт! Как будто в организме собаки начали тикать совсем иные, чем до щенения, часы. Отжимается от сна и собачьего досуга каждая секунда времени, чтобы быть рядом с произведённым на свет сокровищем. Ничего более дорогого для суки в эти дни не существует.
Забавно и странно было смотреть, как спешно и нервно теперь «делает свои дела» Лета по утрам и вечерам. Ни шагу от дома! Спустившись  на землю с плиты перед подъездной дверью, совершает она, дрожа и торопясь, свой утренний туалет и опрометью, в бешенстве, тянет за поводок обратно, требуя вести её к  лифту. Там, где-то на верху этой невероятно высокой человечьей будки, осталась её кроха, вкусно пахнущая Леткой, состоящая ещё из неё самой. Пулей влетает собака в подрагивающий шкаф подъёмника, тряско поджидает нужный этаж. И, царапая когтями цементный пол лестничной площадки, мчится к двери. Пляшет перед ней в невероятном нетерпении, потом молнией устремляется туда, где в картонной коробке лежит её дитя.
Тряска в теле, высунутый язык, учащённое дыхание – вот что такое ощенившаяся собака.
Леткина кроха стала мне живым и горьким упрёком: я не была природной матерью ни одному детёнышу. И хотя в этом не было моей вины, глядя на собаку, я поняла, что лишилась сонма таких чувств, которых не пережить ни с кем и ни с чем, а теперь уже по возрасту – и  никогда. Я стала матерью брошенной родными задиристой девчонки Даши, но тут во мне говорили ум, чувство одиночества, желание иметь детей и многое другое. По поведению собаки я поняла, что природный инстинкт глубиннее, тоньше, органичнее, чем все умственные домыслы. Горькие мысли мои  о несостоявшемся материнстве, душившие меня между  тридцатью и сорока годами, остро возобновились в «золотом», уже не детородном возрасте. Я ловила себя на мысли, что не додаю чего-то моей дочери, не добираю чего-то от неё. «Смотри, смотри, - молча советовала я себе, - вот так надо уметь забывать себя, вот так чутко слышать сопение своего малыша, вот где  спрятаны тайны материнства». Не будь летиного « декретного» периода, оставалась бы я прежней среднеарифметической матерью. Лета многое изменила в моей полубобыльной жизни. Я делала всё, что положено совершать матери: кормила и одевала свою дочку, провожала её в школу, моталась в «музыкалку», волоча гитару в футляре и баул с нотами (ведь так делали все биологические мамы), покупала игрушки, отмечала праздники и дни рождения.
Разумеется, по своей собачьей сущности ничего этого не делала Лета со своим щенком. Но она почти не спала по ночам, чутко поднимая голову при каждом едва уловимом шевелении малыша. Остро вслушивалась в каждый шорох у двери, готовая броситься на входящего, почуяв в нём угрозу для детёныша. Если подруги дочери пытались брать его в руки, Лета недвусмысленно оскаливала свои белые острые зубы. А ведь была добрейшей собакой. При излишнем шуме или возбуждении ребят моментально схватывала щенка за шиворот, унося в своё, где она выросла, безопасное место – в дальний угол под двуспальную кровать. Словно знала, что такой длинной лапы у двуногих не бывает. Она прекращала жадное хлебание из своего корвета, если слышала кряхтенье малыша.
Так, пусть запоздало, но очень наглядно, учила меня Лета быть матерью не по уму, а по сердцу. Может быть, мне и в самом деле что-то удалось перенять у собаки, чей генетический код  уходит в древность, где нет ничего «для приличия», когда, оглядываясь, думают: «А что скажут другие?».
Катилось среднерусское пензенское лето, но улица с её волей, детскими играми, с полянами травяных зарослей перестала существовать для нашей собаки. Она вся превратилась в слух, зрение, обоняние. Окружающий мир воспринимался ею только через призму  его безопасности для живой рукавички, которая ползает под тёплым животом, наслаждаясь множеством сосков.
Щенок явно переедал, часто срыгивал, и заботливая родительница  спешила слизать с подстилки всё отторгнутое крошечным желудком. Она была при малыше санитаркой, убирая все продукты его жизнедеятельности. Была няней, так как ежеутренне  делала длительную   гигиеническую паузу, тщательно вылизывая всё тельце будущего Дарика, особо выделяя места, которые подмывают малышу люди. 
          А кроха заметно  прибавлялся день ото дня. Стало понятно, что будет он совершенно чёрным, без единого пятнышка. Пелена, прикрывавшая крошечные бусинки глаз, вскоре раздвоилась, и мы увидели голубоватые с поволокой  зрачки, которые пока ещё бессмысленно втекали в непонятный человеческий мир. Розовые лапки уже заострялись белыми, толщиной в толстый волос, коготками. Ушки  щенка походили на створки крупных подсолнуховых семечек. Всё крошечно, миниатюрно,  и в то же время совершенно.
- Счастливчик  он, мама,- сказала однажды Даша, пристально рассматривая кроху.
- Почему?
- Он один. Летка его лижет без отдыха. А если бы их было много, жди своей очереди.
- Но ты ведь тоже у меня одна. Разве ты несчастна?- спросила я дочь, внутренне содрогнувшись.
- Но я ведь не щенок, - туманно возразила она, нимало озадачив меня.
 Я не стала вытягивать из неё ответ, потому что знала: она несколько тяготится нашей взрослой компанией, и не раз просила завести ей братика. Перевела разговор на другое:
- Как ты решила назвать щеночка?
Даша перечислила клички всех собак нашего двора, я слушала её и пожимала плечами:
- Зачем же в нашем дворе будет второй Бимка  или Юк? Будет вечная путаница. А у меня есть предложение – назовём его в честь тебя Дариком. Это и от слова «дар» и ласковая кличка.
Дочь подумала секунду-другую и вдруг порывисто бросилась ко мне, обвила  шёлком детских рук мою шею и  прошептала в ухо:
- Ты самая хорошая!
Я в ответ поцеловала её, смешно лизнув раковину розового уха.
Последующие две-три недели проходили в постепенном затухании послеродового мандража. Лета так же трогательно относилась к своему детёнышу, но было заметно, что она успокаивается. А Дарик начал ползать на подстилке, то удаляясь от маминого живота, то приближаясь снова. Летка стала отдыхать, откинув голову. Я замечала, что она задрёмывает и днём. И хотя облизывание  малыша продолжалось, собака уже не обращала внимания на оставленные щенком пятна. К концу третьей недели я была удивлена, увидев  собаку на её излюбленном месте – на краешке моей постели. Она мирно спала, откинувшись, как до щенения.

Дарье не терпелось выйти во двор с крошечным обитателем картонной коробки.
Чуть побаиваясь возможного леткиного укуса, она взяла Дарика в ладонь, прижала к груди. Лета тревожно смотрела на молодую хозяйку, потом поднялась и спокойно  пошла на прогулку. Я сопровождала эту процессию.
Поджарая, заметно похудевшая, с утяжелёнными сосками, она походила на молодую женщину, уставшую от родов и счастливую первым материнством.  А Дарик  постепенно учился садиться на задок,  упираться передними лапками в пол. И вскоре, завтракая на кухне, мы увидели малыша, который сам пришёл в незнакомое ему помещение. Остановился на пороге и сладко зевнул, разинув маленькую пасть, в которой розовым лепестком свернулся от зевка его крошечный язычок.  Летка сидела под столом, но сразу почуяла детёныша и, чуть поскуливая, словно поругиваясь, пошла ему навстречу. Дарик не упустил этот момент: как-то подавшись тельцем вверх, успел прицепиться за сосок. За этим и шёл! Так на тёплом приколе и позавтракал, показав нам, что он уже подрос. Лета смирно ждала, когда отпадёт детёныш, разыскавший её в огромной квартире.
Удивительно элегантным выглядел наш кроха, покрытый очень короткой, словно атласной, шёрсткой. Чёрный комбенизончик всюду мелькал, легко выдавая его присутствие.
Позже щенок закудрявился. На груди прорезался узкий белый «галстучек». Он очень шёл леткиному сыну.
Постепенно обязанности няни и санитарки перешли ко мне и Даше.
Неожиданно на исходе лета мне предложили горящую путёвку в санаторий  «Мать и дитя». Собак перевезли в Золотарёвку, к мужу. Николай Павлович не любил город, его отягощали даже вынужденные поездки  за продуктами или по коммунальным делам. Он предпочитал, чтобы мы с дочерью проводили выходные в нашем деревенском доме. Пошутили, что теперь у него будет мужское общество.
Возвращаясь из санатория, дали телеграмму, и муж встретил нас на вокзале. Мы увидели рядом с ним довольно сильного, хорошо развитого чёрного пса. Трудно было поверить, что это тот малыш, которого я увидела в ночь его рождения на ковре гостиной.
Николай Павлович без ума любил всякую живность. Однажды на Шпицбергене подобрал он больного пингвина, взял на корабль. Долго его выхаживал, подлечил сломанное крыло. Поправившись, Каник, смешно переваливаясь на перепончатых лапах,  подходил к каюте главного механика, стучал клювом в дверь, требуя, чтобы ему открыли. Это трогало душу сурового моряка. Но внезапно разбушевавшийся шторм  смыл Каника за борт. Позже даже телепингвины вызывали  у мужа грустную улыбку. Наличие отдельной каюты позволяло ему иметь в рейсах даже аквариум. Один из них привёз он из средиземноморского рейса. В нём плавала большая золотая рыбка с роскошным зонтообразным хвостом. Аквариум этот погиб в пожаре, который случился в нашей квартире в отсутствие Николая Павловича.  Долго не мог муж примириться с потерей своей сказочной золотой рыбки.
Из Африки, из бывшего Заира, привёз он пару больших попугаев. Беспокойное это было хозяйство: шум, крик, шелуха от семечек, исковерканные сильными клювами  металлические ободки зеркал, рваные обои, запятнанная мебель… Но надо было видеть то терпение, с которым обучал  мой муж Ромку словам, и небезуспешно. По утрам слышала  я от птицы: Привет, Рома, Ай лав ю, добрый день. Попугай охотнее всего говорил с хозяином, признавал его властный голос. Но однажды муж забыл закрыть дверцу большой клетки, в которой жила экзотическая пара. Золотарёвский дом опустел. Попугаи, думаю, погибли. Хотя плачущей Даше отец объяснял, что они сели, скорее всего, к кому-нибудь на балкон (это в Золотарёвке-то!) и живут припеваючи, болтают с новыми хозяевами.
Это немного успокоило дочь, но глаза бывалого моряка стали грустными.
Дарик оказался тем звеном, которое восстановило картину мира в глазах мужа: он снова не испытывал одиночества в своём деревенском уединении. Ведь мы навещали его не так часто, ждали самого в гости.
Существование полубобыля наполнилось возможностью обращаться  с живым словом  к живому же существу. Дарик рос дворовым псом, но ни разу не был посажен на цепь. Вольная жизнь, природная сила и строгость воспитания сформировали интереснейший экземпляр собаки: сильный, умный, послушный и свободолюбивый. У него появилась никогда нами не виданная у собак привычка: он, отправляясь с кем-нибудь из дома, скакал задом наперёд, нащупывая тропинку задними лапами. При этом громко лаял, глядя  на того, с кем отправлялся на прогулку. Это скакание перед своим спутником и оглушающий лай продолжалось довольно долго, затем пёс деловито отправлялся   по своим «рабочим местам». Обычно он задирал посаженных на цепь псов, просовывая в подворотни голову, громко облаивал  своих  менее счастливых собратьев, царапал в пылу задними лапами землю, словом, получал адреналин.  Он напоминал нам и нашим друзьям молодого, сильного задиристого деревенского парня, постоянно ищущего, с кем бы подраться. Сам же Дарик особенно любил поляну  перед «норвежским» домом. Так в селе называли один из особняков. В этом доме обитали три собаки. Дарик, яростно лая, вызывал сородичей  на бой. Побоище завязывалось обязательно, и нешуточное. Свивался подвижный, как ртуть, клубок собачьих тел, но Дарик всегда выходил победителем и, покидая поле боя, радостно лаял, подбегал к нам, словно рапортуя о победе. Эта собака не знала  «хороших манер», с громким чавканьем хлебала свою похлёбку, разбрызгивая содержимое миски. И в этом сказывался совсем особый его темперамент. Кормил его Николай Павлович по-морскому строго: только в отведённый час, не раньше и не позже. Всегда много хлеба в бульоне, сваренном на костях. Нам же строго было запрещено давать что-либо псу с рук.   «Это вам не Летка-кокетка», - любил приговаривать хозяин, пряча улыбку гордости за их мужской союз. Дарик стал ему спутником по грибным походам. Интересно было наблюдать за псом. Он исчезал в зарослях, где-то подолгу пропадал, неожиданно вымётывался из кустов чёрной молнией, уже весь в россыпях зелёной ряски по мокрому чёрному «фраку». Он страстно любил купаться, отыскивал в мгновение ока  какой-нибудь лесной водоёмчик. Поэтому, вылетев в нужное ему место, делал для нас неизменный аттракцион: стряхивал на нас ряску и воду.

Приезжая в  свой городской дом, муж  никогда не оставался ночевать. Ответ бывал всегда один и тот же: «Там Дарик один». И как бы мы ни уговаривали остаться, муж был непреклонен.
Сейчас, оставшись без мужа, я разрываюсь между Золотарёвкой и городом и нередко оставляю пса на «вольные хлеба» и на одну, и на две ночи. Но люблю его всей мерой любви, отпущенной человеку природой для любви к животному, помня слова матери моей: «Грешно любить животных больше человека».
Есть в нём что-то такое, что даёт уверенность: голодным он не останется.
Когда не стало мужа, на вторую ночь после похорон, оставила я Дарика на ночь в сенях, где он любил бывать то ли из-за нужной ему прохлады, то ли из чувства исполнения собачьего долга. Ночью меня разбудил пронзительный и утробный, тоскливый и зовущий, никогда ранее не слышанный вой.  Я почувствовала, как останавливается от ужаса  моё сердце, пупырышки страха прокололи кожу. Дарик понял, что хозяина больше нет. После этой ночи он стал мне ближе, словно старался показать, что  поможет  пережить горе.

А жизнь продолжается. В  нашем деревенском доме появился ещё один обитатель – Степан. Замерзающего крошечного котёнка подобрал на улице знакомый наш, Александр К. Отмыл, откормил, и зажили они вдвоём. Но закончилась холостяцкая жизнь Александра, потом  появился в семье чудо-ребёнок  Лада – Мария. Кот стал невольной угрозой для здоровья малышки. Чтобы избавить её от аллергии, Степана увезли в Золотарёвку. Чутко и неспешно осваивал он  большое пространство деревенской усадьбы. Пережил шок от знакомства с ретивым Дариком. Собака косилась на кота, но Степан обладал мудростью древнейшего из животных. От него исходило спокойствие существа, за которым – века. И Дарик сдался: признал Степана, хотя иногда пытался что-то у него выяснить, протягивая лапу в сторону кота, желая зацепить его, непонятно хмыкал, вскидывая редкие собачьи брови, но пасовал перед зелёным магическим взглядом.
Кот не ловил мышей. Своё предназначение видел  просто в  присутствии в доме. И этого оказалось достаточно, чтобы мы перестали видеть ниточки мышиных пробежек  в каком-нибудь из помещений. Кроме того кот помогает мне избавиться от мистических страхов, как-то неожиданно появившихся в большом опустевшем доме.
В необычных способностях  этих животных убедили меня несколько телефильмов о кошках.  Их появление  на экране совпало с приходом Степана. Теперь, положив его на грудь и слегка поглаживая костистую спинку, я спокойно засыпаю. Стёпка не забывает, погуляв в огороде, ко времени моего сна возвратиться в дом, чтобы разогнать мои страхи бирюзовым мудрым взглядом. Я уверена, что он знает о людях и жизни гораздо больше меня.
Летка опять ждёт щенят, а Дарик матереет. Лукаво-грозная морда его слегка поседела. Но он по-прежнему отважно разгоняет соперников. Уверена, что он стал отцом доброй половины золотарёвских щенков. Так много бегает по деревне похожей на него собачьей поросли. Один сын его живёт по соседству. Зовут его Рыжиком. Отец и сын неразлучны. Молодой кобелёк имеет непонятную власть над папашей: это напоминает  отношения родителя-чадолюбца и ребёнка-тирана. Стоит Дарику слишком громко залаять, цепляясь к другим собакам или проезжающим машинам, Рыжик довольно зло кусает его за холку или зад, требуя от отца тишины и приличного поведения.

Заканчивается долгий летний день. Мы трое: я, Степан и Дарик  ежевечерне, кроме дождливых дней, поливаем грядки, неумело засаженные мной жиденькой непородистой порослью. Потом ужинаем и отправляемся на заключающую день  прогулку под ночным небом. Завтра будет вёдро – так ясно и крупно светят в ночном куполе чистые звёзды. Мы делаем неслышные шаги по засыпающей  тёплой траве. Тихо на  деревенской улице. А мне хочется немногого: пусть состоится завтрашний день, в котором будут мои дорогие люди и животные. Потом ещё один день. Ещё…
 
Пенза – Золотарёвка, лето 2007 г.