Часики любви

Летняя  ночь опускается на прикамские просторы.  Вечернее солнце прикатилось к линии горизонта и вот-вот утонет в многоводной  пучине Камы. Она, расколотая пополам плывущим судном,  летит двумя  белопенными крылами навстречу вечерней заре. Кипящие водовороты успевают завихриться, спешно окраситься в огниве заката и исчезнуть. Неутомимая Кама сноровисто и терпеливо тащит на себе корабли и пароходы, землеройки и драги, плоты и лодки. 
Но стоит оторвать взгляд от ревущих водяных валов и глянуть с парохода вдаль, на линию берега, бешеная  скачка пенного буйства утихает, и только слухом можно уловить урчание и шипение возмущённой реки. 
Полюбоваться на закат выходят пассажиры всех классов: и таинственного для горемык престижного «люкса», и  коврово-уютного первого класса, и промежуточного второго. А население  третьего, почти трюмного, и без того день-деньской шмыгает по всем палубам, пытаясь скоротать рейсовое время на «чужом» пространстве, на солнышке.  Нередко ворчливый боцман или вышколенный стюард, заметив эти «неуставные» передвижения, выпроваживает бродячий люд «согласно купленным билетам», но  это оборачивается  лишь формальным актом, неоднократно повторённым за день.
Перед заходом солнца на водной поверхности  разливается тёплый  грустноватый свет. В сумерках ярче вспыхивают  «юпитеры»  в коридорах по пути в ресторан и полутёмные  бары.  Словно большие стеклянные резервуары, наливаются электрическим светом квадраты каютных окон, где недавно сумерничали пассажиры. Свет из них плывёт, переламываясь, по леерам парохода и защитной сетке-рабице, по днищам поднятых вверх спасательных лодок.
Когда подходит время ужина, у старенького, с помятыми боками,  титана с кипятком выстраивается очередь  с кружками –разношёрстный контингент третьего класса и «безместные» палубники, попавшие на судно  только боцману ведомым путём. Бутылка молока  и второпях купленная на пристани буханка хлеба составляет  путевой запас еды. На какое-то время опускается на судно  затишье.   
     Утолив голод, пожилой народ считает за благо полежать на своих местах, предвкушая спасительный сон. А молодёжь торопливо и возбуждённо покидает   полумрак третьего класса, затёрханного и сумрачного.
На этот раз пассажирами  третьего класса были, в основном, студенты казанских вузов. Вместе с предзакатным речным ветерком к ним приходило осознание полной свободы от «академических» дел. Летние каникулы сулили встречу с родными и друзьями, возможность выспаться вволю, посидеть за семейным столом с мамкиными наваристыми щами.      
Дина,  на «отлично» закончив первый курс филологического факультета, теперь с нетерпением ожидала своей пристани. Остались позади  и лихорадка  прочтения за вечер толстенного, как кирпич,  романа «Война и мир», и подготовка к семинарам в холодной читалке,  похожей на сквозной коридор, и  почти безнадёжное ожидание партнёра на танцах на «вдовьем» факультете, как метко окрестили филфак.
Обилие незнакомой молодёжи на судне будило  воображение девушки. Хотелось чего-то нового, небывалого, ещё не испытанного.
По вечерам на камских  пароходах  затевались танцы. 
Когда солнце окончательно скатилось за край земли и  загустела чёрная вода,  полилась весёлая танцевальная музыка. Потянулись на среднюю палубу любители танцев. Музыка сплелась с ароматами летней ночи,  взбудоражила, растревожила молодые души. 
Дина машинально глянула на циферблат своих часов: светящиеся стрелки показывали половину десятого. Эти часы в форме серебряного кирпичика  купила она  на свои кровные рубли, скопленные от нескольких зарплат. Так девушка отметила в прошлом году окончание вечерней школы, прощание с шахтой, на которой работала, и успешное  поступление в вуз.   Теперь эти часики  были её единственным украшением и маленькой гордостью. Единственной ущербинкой была вмятина на простеньком металлическом браслете. Как она появилась – Дина не заметила.   
 Первые пары вышли на  облупленный рябой квадрат кормы – осваивали судовое пространство. Девчата, не знакомые друг с другом, стояли молчаливой стайкой поодаль от парней, стараясь не выказывать своего любопытства и смутных девичьих ожиданий. Освещённый пятачок кормы стал на какое-то время  самым оживлённым и притягательным местом. 
Вскоре Дину пригласил на танец  статный парень с копной ржаных волос. Не рыжих, –  подумала она, –  а именно ржаных. Они напомнили ей цвет колосьев ржи, памятных  по деревенскому детству. Парень смахивал слегка на  Иванушку из сказки.
      – Ты где учишься?  – панибратски спросил он.
      – В КазГУ, а Вы?
      – Агрономом буду, только давай не выкать. Я не старик.
      – Давай, – поспешно согласилась она.
      Он оказался постоянным в выборе партнёрши. В широкой руке парня, словно птенчик в  уютном гнезде, покоилась её рука.  Они протанцевали весь вечер, пока хрипловатый голос радиста не пожелал пассажирам спокойной ночи. 
     Лёгкий ветерок уже успел вобрать в себя ночную свежесть. Он панибратски ворошил шевелюру парня, скидывая на высокий лоб одну и ту же прядь. Парень  отбрасывал её быстрым жестом, то ли  волнуясь, то ли  злясь на непокорные волосы. Дина  изредка поглядывала на его профиль и  с непонятным страхом понимала, что он  ей нравится. 
   – Ты хочешь спать? – спросил он в темноту.
   – Нет пока. В общаге-то ложимся за полночь.   
   – Вот и хорошо, дома поспим.  А сейчас помотаемся.
И, видимо, приняв её молчание за знак согласия, властно взял руку спутницы и положил  на сгиб своей руки.   
    – Вот проучился уже три курса из пяти, а девушку себе не присмотрел.  Агроном, сама понимаешь, деревенская должность. А сейчас девчонки всё больше в город стремятся.
«Для чего он это говорит, – подумала она.  – Для меня или так просто…».      
      – Давай облазим весь пароход, – неожиданно предложил парень и решительно направился на среднюю палубу. Здесь над головами проходящих пассажиров постоянно висели, басовито поскрипывая, спасательные шлюпки, затянутые брезентом. Парень и Дина  поднялись выше, на прогулочную палубу, где не было кают. Этот факт выполнял социальную задачу: здесь он  уравнивал всех пассажиров.
       Оказалось, небо давно очистилось от вечерней дымки, и яркие звёзды сопровождают их ковчег, словно пытаются понять, какие они, люди средины ХХ века....
     Свет далёких звёзд смешивался с мерцанием мачтовых фонарей.  Девушке подумалось, как здесь  пустынно и неуютно, и, хотя и был ей интересен партёр по танцам,  –  захотелось уйти с ночного ветродуя.  Но парень решительно обхватил её плечи,  крепко, и как ей показалось, агрессивно прижал её  спиной к лееру.
 – Мне больно, пусти!  – возмутилась Дина.
Она попыталась освободиться от его рук, ставших тяжёлыми и горячими.            
–  Ты что, первоклашка? Может, ещё и девочка?! Я читал уже стихи под луной, когда был первокурсником. 
 До неё дошёл   смысл сказанной фразы.   Она резко  рванулась из его рук и побежала по трапу вниз. Он догнал её и схватил за руку.   Она почувствовала, как соскользнули с  запястья часики.   Дина выбежала  на служебную палубу. Парень  не преследовал её. Сначала она хотела  сказать кому-нибудь из судового начальства о случившемся, но почувствовала волну горячего стыда: была уже глубокая ночь. К тому же никого из комсостава не было. И она решила оставить всё до утра, потому что парень говорил, что его пристань будет только утром. «Куда он денется с корабля...»,  – устало подумала она.
      Утром стюарт сказал,  что её знакомый парень из третьего класса  уже сошёл с парохода. 
         Так Дина осталась без своих часиков. Со дня покупки она   снимала их только на ночь, утром привычно заводила и надевала на руку. Десятки раз за день глядела на циферблат, отвечала однокурсникам, который час. Она любила засыпать под их нежное тиканье, прислушивалась к нему,  пока не одолевала дрёма. Каждое утро начинался день, который они проживали вместе...
  По приезде домой Дина сказала родным, что часы украли, когда она купалась. Мать грустно глянула на неё.  Чтобы как-то утешить свою младшенькую, сказала:
  – Неужели воришки не знают, что ворованное не приносит счастья? Доченька,  этим и утешься. Что теперь делать....
    Лето на шахте пролетело быстро. В июле и августе, до дождей,  косили сено, ходили по грибы, пололи сорняки на огороде. Вечерами топили баню, парились свежими берёзовыми вениками. Не успела Дина по-настоящему отдохнуть, как  розовыми яблоками их сада прикатили последние дни августа.
   Она начала собираться в обратный путь. Снова был старенькая электричка до Перми, обветренная и почерневшая пристань на Каме и ставший уже привычным третий класс на пароходе.
            Длинный  коридор университетского общежития наполнялся гулом молодых голосов, смехом, восклицаниями. После каникул обитатели общаги возвращались весёлыми и беспечными, нескончаемый гомон стоял на всех этажах.  Дина и две её подруги по комнате радостно делились летними впечатлениями. И только Лида почему-то не вернулась к началу занятий. Она появилась в общежитии только через неделю – осунувшаяся, с тёмными  окружьями под глазами. Сказала, что хоронила брата, он утонул на рыбалке. Порылась во внутреннем кармане чемодана, извлекла фотографию. Примолкшие девчата окружили её. Подошла и Дина. Холодный озноб пробежал по её спине: непокорная прядь светлых волос свисала на лоб парня... Это  был тот самый её знакомый с июньского парохода. 
   – Знаете, девчонки, какой у меня был хороший брат! Всегда за меня заступался. А этим  летом часы подарил. Вот,  – и Лида отвернула рукав блузки.
На тонком запястье  Дина увидела свои часики.
Четыре следующих года она жила с ними под одной крышей, засыпала и пробуждалась под их  тиканье. Но так и не смогла рассказать подруге правду.