Пазлы

     Я помню, как воздух врывался в глаза окон, как птицы взлетали с верхушек деревьев и кроны становились зелёными.  Я помню, как над городом подымался туман, и оставался на крышах ненадолго. Помню, как каждый из брюнетов со спины мне казался Данилой Багровым, а гитара – это что-то вроде синонима группе «Кино». Я носила каре и сиреневые гамаши и мечтала, что вырасту красивой. Я разбивала кружки, глиняный кувшин, фарфорового попугая и телевизор. Я проливала марганцовку на ковёр, зелёнку на тумбочку и кипяток маме на руку.                Я боялась грозы и засыпать на красном диване, потому что у него захлопывалась крышка, и я оказывалась под ней. Я просила долго купить папу пианино, а вместо этого мне купили трёхколёсный велосипед, который делал из меня прозаичную девочку в выцветшем сарафане.
Перед дождём я всегда оказывалась на улице… всё серело вокруг, и ветер поднимался. На площади чёрный мраморный Ленин показывал рукой на школу… и я долго смотрела на него, пока его блестящую лысину не тронет дождь.
В конце осени по углам нашей квартиры расползалась зелёная неуклюжая и мохнатая плесень. Мама стирала свой белый халат, папа пришивал к погонам маленькие звёзды… купили магнитофон и с утра до ночи слушали Андрея Губина.
      А летом поехали на пасеку. Я набирала в ложку мёд…он лился с неё струйкой, и я рисовала улиток на тонком слое масла, так аккуратно намазанным мне отцом. 
     Помню первый снег, который застали в деревне… Помню как после бани мама кутала меня в синее полотенце, и торжественно вручала папе, встречающем на пороге. Он подхватывал этот свёрток и бежал от летней кухни к крыльцу, всё время твердя «так-так-так». А перед сном вместо колыбельной пел: «чита-дрита, чита-маргарита – дам». Я помню первую отцовскую седину, он зачёсывал её вправо. Помню мамину седину, точнее, как она про неё говорила. 
   Ещё я помню как засыпала на коленях и голоса становились ближе и громче, а потом исчезали вовсе… и я просыпалась в машине, где пахло нашим домом. Я помню красный шарф, в который куталась мама, голубое платье сестры и красно-чёрные блузки почти у всех, и алую, не стираемую помаду, которую  называли не красиво губнушкой.
    Зимой я в основном помню глыбы крашеного снега – это был ледяной городок и помню звёзды… В основном звёзды. Утром, едем с папой на санках звёзды ещё видно, едем назад – уже видно. А в середине между звёздами помню кисло-сладкие мороженые ранетки и горку.  Новый Год совсем не помню. Всплывает даже запах изюма, пасхального бизе, смородинного варенья.  Помню на ощупь папину мазоль на правой ладони. Она так неожиданно исчезла, помню на ощупь резиновый мяч с трещинкой и пупырышчатые попрыгунчики. А ещё помню, как пахли залежавшиеся книги, старьём и в то же время как-то сладко, особенно дряхлый жёлтый Киплинг с зелёной пальмой на обложке. И какой необычной казался Гулливер. До половины текст нормальный, а потом перевернутый. Там где перевёрнутый – это Гулливер в стране Великанов.
     Я помню, в школьные годы, любила встать в воскресенье рано-рано, пока темно, чтобы всё успеть… А в часа четыре того же дня сладко думать, что ещё только четыре и ещё так много воскресенья.
     Теперь всё растянулось… изменилось, трансформировалось. Всё состоит из пазлов, нужно только подходящие подбирать. Раньше всё не так было. Раньше правильные пазлы, выложенные на коричневой блестящей столешнице,  всегда кто-то из взрослых находил, я помню.