Из вагона метро

Вот снова я здесь. Со мной неизбывное чувство, что это тот же самый поезд, на котором я ехал в прошлый раз, и даже то же самое место, на котором я ехал в прошлый раз.
Дело даже не в потертости сидений, каждый раз одинаковой, запыленности окон, каждый раз одинаковой, не в грязи на полу, каждый раз одинаковой.
Все из-за запаха. Этот запах, один и тот же каждый раз, создает впечатление возвращения туда, где уже был, как будто свое местоположение можно определить с помощью носа. А после её запаха этот запах иначе, как пыткой, не назовешь.
Вонь отхожего места, так что заходя в пустой вагон и садясь на ближайшее место думаешь о том, как бы во что не вляпаться, словно перед выходом поезда на линию в нем несколько часов или даже суток проводят все местные бродяги.
Местные бродяги — не самое удачное сочетание, не правда ли? Хотя бродяжничество и должно быть связано с переходом с одного места на другое, всем известно, что в этом городе любого из них можно найти или встретить в определенном месте. Так что сочетание "Без Определенного Места Жительства" подходит им еще меньше, ведь место их жительства давно определено, как и место "работы". Одна и та же с виду пожилая женщина, на одном и том же месте, в одном и том же положении, одной и той же одежде, с одной и той же чашкой, с одним и тем же ребенком, который всегда одинаково спит, видимо забыв, что в его возрасте так много не спят. Она никогда не просит денег для себя, это всегда "ради Христа".
Даже когда вагон заполняется людьми, этот запах никуда не исчезает. Появляется множество новых: заношенной одежды от людей пожилых, пота от того, кто честно (или не слишком) зарабатывает себе на жизнь, паршивой парфюмерии от обитательниц ночных заведений разного рода, которые хотя и поднялись с кровати уже несколько часов как, но пока ни секунды не потратили с пользой, да и вряд ли намерены, шампуня, волос, ботинок, кожи, собственной или заимствованной у меньших братьев, бумаги, типографских чернил, чего угодно еще. Но всему этому спектру (как обычно говорят про свет) не по силам перебить запах говна. Он пробивается сквозь эту толщу обонятельных изысков на любой вкус и напоминает о себе. Лишь воздух из тоннеля, врывающийся через открытую "форточку" (если только эту часть окна в вагоне можно назвать "форточкой"), на некоторое время уносит его прочь.
На фоне этого даже к людям относишься по-другому — их можно терпеть, пока не произойдет тактильного контакта. Можно терпеть, пока вошедший в вагон не наступит тебе на ногу, можно терпеть, пока сидящий рядом не толкнет тебя локтем, можно терпеть, пока не получишь сумкой по коленям. Можно терпеть. Можно, но нельзя.

За прошедший день я четыре раза спустился в метро, пять раз пересел с одной линии на другую, и вот, наконец, доехал до конечной и еду обратно один.
После проведенного вместе дня её запах остается на руках, и я еще долго буду вспоминать его, долго еще он будет внезапно всплывать в мозгу.
Но запах — лишь малая часть того, что стоит сохранить в чувственной памяти и в свободное время восстанавливать в ощущениях.

Лед по Неве идет почти ровными прямоугольниками.

Звенигородская, а значит, пришло время еще одной, последней, пересадки. Вагон уже почти пуст, как часто бывает на этой линии в направлении от северо-запада к юго-востоку: большая часть выходит на Сенной-Садовой-Спасской. Оставшаяся часть почти полностью выходит сейчас, наверняка направляясь на Московский вокзал или в Автово; в вагоне остается всего три человека.