Автобиография. Первые 15 лет жизни

НАЧАЛО

   Я родилась 4 декабря 1953 года в Москве.  Ради интереса  не так давно отсчитав 9 месяцев, я поняла, что могла быть зачата в ночь смерти Сталина. В нашей истории каждый день чем-нибудь ознаменован, но почему-то меня это совпадение  как-то    не обрадовало, хотя сам факт зарождения моей жизни  можно считать большой удачей -  шанс один на миллион, как говорится. Из роддома на Таганке меня принесли в полуподвальную квартиру, снимаемую молодыми слушателем военной Академии и выпускницей  филфака, то есть моими родителями. В  одной комнате с ними жили сами хозяева с грудным ребенком. На ночь они отгораживались простыней, висевшей на веревке, протянутой по центру комнаты. Чтобы дети не мешали друг другу, днем нас по очереди заматывали во все теплое и выставляли в коляске перед окнами спать. Страха за детей не было - кто же чужого ребенка тронет? Сдаваемая родителям кровать принадлежала родственнику хозяев, отсиживающему срок за рассказанный  про товарища Сталина анекдот.  Приехавшая на какое-то время бабушка тайком окрестила меня в Таганской церкви.
                Папа закончил Академию с золотой медалью, и у него было право выбора места  дальнейшей службы. Советовали ехать в Германию. Но мама, еще помня войну и до тех пор боявшаяся  немцев, просила выбрать любой  наш город. Папа так и запросил. Послали в город Уральск. Тогда это был «наш» город. Из воспоминаний о крохотной квартирке с печкой, сервантом из ящика и колонкой во дворе, чтобы набрать ведро воды  из которой нужно было 76 раз нажать на длинный рычаг и потом сутки отстаивать рыжую воду, самым ярким детским воспоминанием было воспламенение пластмассовой кукольной ванночки. Поставленная на печку для подогрева воды для купания куклы,  ванночка в момент превратилась в черный ком дымящейся  пластмассы. Это была первая моя серьезная  потеря. Было мне четыре года. Еще помню поездку в санях, запряженных не лошадью, а верблюдом.
    Молодые родители были счастливы своей молодостью, любовью, отдельным жильем. Вскоре  пришло новое назначение – город Куйбышев. Соседки по дому искренне переживали расставание, одна из них захотела подарить что-то на память, схватила  большую чашку со стола, даже не отмыв ее от кефира. Посуда в то время была дефицитным товаром. Эта чашка пережила еще немало переездов и называлась папиной.

КУЙБЫШЕВ

   Самые ранние воспоминания о Куйбышеве – площадь с огромной статуей Куйбышева. Таких монументальных сооружений я раньше не видела. Зимой на этой  площади построили  еще одно – огромную  ледяную горку в виде головы Деда Мороза, в которую нужно было заходить по лесенке с затылка, а потом долго катиться по ледяной бороде с замиранием сердца от нарастающей скорости. Первый поход в театр на балет «Щелкунчик» - культурное потрясение пятилетнего создания.
    После смены нескольких частных квартир нам дали,  наконец, квартиру  с удобствами на улице Советской. Кухня на две семьи.  Вторая семья с такой же девочкой. Комната  большая, но хотелось пожить одним. Нужно было иметь двоих детей, чтобы по закону получить лучшее жилье. Так власти стимулировали рождаемость, и было это мудро и всем на пользу. Вскоре у мамы появился некрасивый большой живот. На вопрос, почему у нее такой животик, она отвечала, что хорошо кушает. Удивлялась. Старалась на всякий случай не переедать. 
     15 апреля 1960 года родилась Марина. Когда ее принесли из роддома и развернули, соседская девочка вдруг побежала из нашей комнаты в свою, достала из потайного  родительского места какие-то деньги и положила их в вазу на столе. На вопрос ее мамы– зачем?- ответила, что будет копить на сестренку. Не знаю, накопила ли, вскоре нам дали двухкомнатную квартиру в другом районе.
   Район назывался Советским. Это был край города, за пятиэтажными новостройками вдали проходила железная дорога. Между ней и домами пролегало большое пространство, называемое  всеми поляной. На поляне валялось много строительного мусора – разбитые железо-бетонные  плиты, охапки дранки и много всего интересного для ребятни, которая играла там с удовольствием целыми днями. Среди всего этого хлама бегало большое количество собак, которых мы подкармливали и знали по кличкам, которые сами дети и присваивали меньшим братьям. Собаки издалека бежали и радостно бросались на детей, сбивая их с ног,  в ожидании еды и ласки. Мальчишки-живодеры по вечерам жгли  на поляне собак и кошек, по слухам. По вечерам детей на поляну не пускали.  Однажды мы нашли там мертвого новорожденного ребенка и приняли его за куклу сначала. Потом подъехала милиция, и милиционер взял газетой этого человечка и положил в  «черный воронок». Детская психика выдержала и это.

     Марина росла -  научилась сидеть, вставать, ходить по кроватке. Накануне ее первой годовщины мы поставили ее на пол, чтобы она сама затопала. И вдруг по радио начали объявлять, что «работают все радиостанции Советского Союза…» Мама так охнула, что Марина заплакала, а я застыла, не понимая, что происходит.  Через минуту гримаса ужаса на мамином  лице сменилась радостью, Марина полетела к потолку. Не война! Гагарин! Наша страна впереди планеты всей!  Марина хохотала и летала. Соседи высыпали на улицу, оживленно-радостное настроение не покидало их несколько дней. Передача простых человеческих эмоций без современных средств связи осуществлялась с помощью дружеских объятий, радостных поздравлений, даже песен. Помню и день гибели Гагарина. Озлобленные мужики  у подъезда поминали Юру и кляли кого-то наверху – не уберегли…
      Марина вскоре пошла, а главное – запела. В доме у нас постоянно звучала музыка. Черные виниловые пластинки – примета того времени-  были у нас в изобилии -«Первый концерт для фортепиано с оркестром» Чайковского, «Ландыши» в исполнении Гелены Великановой, «Ямайка» Робертино Лоретти, все, что удавалось купить. Маленькая Марина показывала пальчиком на проигрыватель и требовала:”Та-та-та-та”.  Так обозначалась   модная тогда мелодия – фокстрот «По набережной».  В год и месяц, не умея еще говорить, она запела эту мелодию так, что стало ясно – это абсолютный слух. Впоследствии Марина связала жизнь с музыкой.
    В первый класс я пошла подготовленной, хотя не ходила в детский сад и, конечно, ни на какие подготовительные курсы. Просто научившись читать в четырехлетнем возрасте, к школе я прочитала много довольно толстых детских книг, таких, как «Приключения Незнайки».  Учительница из другого класса, заменяющая нашу заболевшую Евгению Викторовну, вызвав меня на уроке чтения, решила, что я выучила наизусть текст, стала проверять, заставляя меня читать последние страницы учебника. С тех пор  меня частенько и Евгения Викторовна  вызывала читать вслух, стоя у учительского стола. Все слушали, а учительница проверяла наши домашние задания. Иногда она спрашивала, не устала ли я. Горло саднило, но признаться в этом было невозможно. Да и гордыня нет-нет да и пыталась обуревать – заменить-то меня было некем, остальные пока  читали по слогам.
    На переменах  многие девочки прыгали на прыгалке во дворе школы. Двое крутили веревку, остальные прыгали через нее по 1 разу, очередь шла быстро. Крутящих  меняли запнувшиеся. Через резинку тогда не прыгали - резинка была дефицитом.  Еще девочки летом любили прыгать в классики с битой, мальчики гоняли в футбол, вместе играли  в салки, прятки, казаки-разбойники. «Собирайся, народ, кто в прятки идет» -  за большой палец предложившего игру  цеплялись следующие игроки, последний водит. Детей во дворах было много, от 2 до 5 в каждой семье, бездетных семей не припомню. Крики во дворах были постоянно – «Наташа, выходи!», «Толя, домой!» - «Я еще немного!», «Бабуля, брось 10 копеек», «Витька, иди жареную картошку есть» - вся жизнь дома на виду. Еще и сетки-авоськи не позволяли скрыть покупки от глаз сидящих на лавочках у подъездов.

     Мы знали всех жильцов 80-квартирного дома  поименно и  пофамильно,  все беды и радости  становились  известны мгновенно. Если кто-то в доме умирал, то двери не принято было закрывать. Прощаться приходили кому и  когда удобно, люди часами стояли вокруг гроба. Речей не помню. Просто все стояли молча и смотрели. Мы, мелюзга,  пролезали  вперед со сжимающимся от жути сердцем, разглядывали все вокруг и потом делились впечатлениями. Однажды мы долго не могли найти пятилетнюю  Марину,  хотя без меня она далеко от дома не уходила. Оказалось, что ее зазвали на поминки, куда приходить  могли все желающие, и она с подружкой несколько часов просидела там. Люди сменялись, а они сидели, никто их не прогонял. На 9 и 40 дней детям во дворе раздавались конфеты и печенье.
      Еще оставались израненные участники прошедшей войны. Во дворе жил мужчина с синим лицом – говорили, что он горел в танке. На рынке ездили безногие нестарые мужчины, им подавали в основном еду. Никто не удивлялся большому количеству послевоенных инвалидов. Только двухлетняя Марина, впервые увидев одноногого на костылях, взахлеб рассказывала, что видела дядю, у которого «на одной ноге ноги нет». Иногда во дворе раздавались сирены воздушной тревоги. Это мальчишки как-то умудрялись находить места включения ее, говорили, что на чердаках.

     Праздников  народ тоже не забывал. К каждому празднику покупались красочные открытки, чтобы отправить по почте поздравления друзьям и родственникам. Многие коллекционировали открытки. Почтальоны в предпраздничные дни имели повышенную нагрузку, огромные кожаные сумки с корреспонденцией мужественно носили в каждый дом пешком от почтового отделения. Особенно мы любили Новый год – запах елки и мандаринов – это запах детства.  Мандарины видели только в этот праздник. Елками запасались загодя, вывешивали их за окно за месяц. Игрушки делались вручную на уроках труда. Гирлянды из колец цветной бумаги мастерили  с 1 по 5 класс. Шары из стекла, фигурки из папье-маше, лампочки  и конфеты – все это висело и сверкало.  Впереди были каникулы, вот оно счастье – не ходить в школу, а  сидеть у окна, положив ноги на горячую батарею,  читать сказки и грызть сушки или яблоки.
 Потом были Рождество и  Проводы русской зимы, когда мужчины переодевались в женщин, а женщины в мужчин. Ряженые веселыми компаниями ходили по улицам с песнями, женщины с нарисованными усами, мужчины в юбках и вывернутых наизнанку шубах с гармошками в руках. Смеялись все вокруг, смеялись они сами, дети бежали за ними и подпевали.
   И потом  -  Пасха, когда весь двор был усыпан разноцветной яичной скорлупой, и все потихоньку обменивались и стукались в основном крашенными луковой скорлупой яйцами, которые тут же и съедались. Пасху никто не запрещал, но никто и не объявлял праздником. Откуда-то все узнавали, на какой день она приходится в текущем  году. В церковь ездили только старенькие бабушки, остальные были атеистами или скрывали свою набожность.
     На майские праздники на уроках труда все делали цветы из бумаги и прикручивали их к веткам. Потом шли с ними на демонстрацию.  Как на праздник ходили и на выборы. Накануне с самолета разбрасывали листовки-агитки. Дети собирали их и разносили по домам. Голосовали все как один, в первых рядах. С 6 утра на пунктах выборов были развернуты буфеты с дефицитными продуктами, играла музыка в громкоговорителях, нарядные граждане шли опустить бюллетень, поставив крестик в единственной клеточке. Из нашего дома на выборы не ходил только сын инвалида войны, у которого была инвалидная машина,  мы называли ее  лягушкой, выпускал их завод велоколясок. Сына этого называли анашистом, им пугали детей, мы шарахались от него при встрече. Избирательную урну и бюллетень   в квартиру инвалида приносили в конце голосования несколько человек из активистов. Однажды при этом сын выпрыгнул из окна и убежал, нарушив статистику голосования. Проголосовал ли при этом сам инвалид – неизвестно.
     Еще отмечали 19 мая. День пионерии. Вся наша  школа выезжала на природу на нескольких автобусах. Школа была  небольшая, восьмилетняя. Директор с семьей жил в пристройке к школе и знал всех учеников и их семьи по именам. Запомнились торжественные линейки с выносом знамени,  барабанщиками и трубачами. На первой такой линейке после громогласного призыва главной пионерки  - что-то вроде «К выносу  дружинного знамени СМИРНО! » – худенький тихий заика Вова из нашего класса  в полной тишине побелел и  рухнул  из первого ряда стоящих детей самым неподобающим образом со  стуком упавшей швабры. Кстати, мальчиков моего возраста звали в основном Вова или Витя. Ленин и Победа. Девочек после рождения дочери у Терешковой повально называли Ленами. Мода на имена была во все времена.
   Часть лета наша семья проводила на правом берегу Волги в палаточном городке от штаба ПриВО. Офицеров отвозил, а  к вечеру привозил с работы  катерок. Семьи жили в солдатских палатках с железными кроватями, готовили на самодельных печках, сложенных из подручного материала. Все приготовленное на костре было очень вкусным. Дети целыми днями плавали, ловили рыбу, играли, читали. На лето задавали большой список литературы, так что все дети приезжали с книгами помимо мячей и бадминтонов. Там  на одном дыхании был прочитан «Евгений Онегин» - первое стихопотрясение.

  Этажом ниже  нас жила моя подружка Валя. Мы вместе пошли в первый класс, вместе ходили в библиотеку, учились у одного педагога музыке. Пианино купили с помощью кассы взаимопомощи, долго расплачивались, но  на этом инструменте Марина отыграла вплоть до выпуска из консерватории. Касса взаимопомощи существовала на многих предприятиях – с каждой зарплаты сотрудники «скидывались» и по очереди пользовались полученной суммой. Понятий процентов за кредит и инфляции еще не было.  С Валей у нас иногда случались интересные совпадения. Однажды мы купили по коробке  цветных карандашей, 24 штуки в коробке. На сольфеджио нужно было взять по два карандаша для дирижирования. Когда мы достали карандаши, они оказались одного цвета – розовый и бирюзовый. Самые красивые цвета из 24 вариантов, на наш взгляд. В другой раз мы пошли в библиотеку (телевизоров еще не было у нас, поэтому мы много читали), взяли по разной, как нам показалось,   книжке и сели на детской площадке почитать. Опять совпадение. Ее книга называлась «Трое в лодке и собака», а моя «Трое в лодке, не считая собаки». Мы сидели и читали по предложению из каждой книги. Сравнивали перевод. Оказывается, можно переводить по-разному, а смысл один.
          Еще в подъезде жила наша ровесница Наташа – девочка, больная полиомиелитом. Ее выносили с утра к подъезду и сажали в кресло-каталку. Наташа не могла говорить, ее голова постоянно дергалась, лицо ежеминутно меняло выражение, руки и ноги были скрючены, но она все понимала и жестами могла показать, например,  в какую сторону побежали дети, играющие  в казаки-разбойники,  показывала на новые туфли и радовалась, когда их хвалили женщины, сидящие рядом с подъездом на лавочках. Для этих женщин и Наташи мы готовили концертные программы и вечерами пели и танцевали, выходя из подъезда, как из-за кулис. Телевизора у нас  не было  до 1967 года. Папа, ярый болельщик «Зенита», футбольные матчи смотрел глазами Николая Озерова, то есть слушал по приемнику быстрословные  комментарии и громко кричал «гооооооооол» вместе с комментатором. Радостью своей он заражал всю нашу семью. За «Зенит» он болел, так как до службы в армии был ленинградцем, жил на Лахтинской, в блокаду потерял родителей, еле выжил сам. Про блокаду рассказывал мало – постоишь, говорил, подержишься о стену дома, потом оттолкнешься и дальше идешь потихоньку. На восьмидесятилетие Марина привезла папе из Японии диктофон, чтобы записал свои воспоминания. Несколько дней он честно  пытался исполнить наказ, пока мама не застала его рыдающим от воспоминаний и не пресекла вредные для здоровья и даже жизни деяния. До 85 лет папа выступал по приглашениям в школах и вузах  каждые 9 мая, так как успел и повоевать.


МОЯ БАБУЛЯ  И ЕЕ СЕМЬЯ

    С рождением Марины  к  нам переехала бабушка из Саратова.  Прежде она жила у старшей дочери, нашей тети Клавдии, которая была старше  моей  мамы на 20 лет, вырастила старшего внука, теперь нужно было помогать «поскребышу» с двумя дочками. Бабушка была сухощавой, почти беззубой,  изможденной жизнью, но тихой,  беззлобной  и набожной старушкой с клубочком  седых волос, заколотых на затылке. На ее волосах мы с Мариной учились плести косички, бабуля мужественно терпела расчесывание и заплетание,  да и в других просьбах внучкам не отказывала.  Она не переставала восхищаться удобствами -  горячими батареями и водой, которую не нужно доставать из колодца. «Живем – царим» - ее выражение.  С бабушкой к нам переехало ее имущество – огромный старинный сундук из дорогого  дерева с замком, который запирался резным ключом с волшебным звуком,  и небольшая старинная икона, написанная на дереве.  Бабуля соблюдала посты, молилась, после чего прятала икону. Вешать в красный угол образа  в шестидесятые годы было не принято, тем более, у коммунистов, хотя папа всегда уважительно относился к бабуле. Она рассказывала нам, что бог с неба видит каждого человека и судит по делам его. Я спорила с бабулей, что сразу всех увидеть невозможно, но на всякий случай не делала тех вещей, про которые бабуля говорила «грех». Помимо 10 заповедей грехом считалось множество житейских  дел – например, нельзя есть с ножа, ставить портфель на стол, не мыть руки перед едой… Так она нас воспитывала - без повышенных тонов и наказаний – бог накажет, если что.  Бабушка любила пошутить, знала много поговорок и песен. Трехлетняя Марина танцевала под нехитрые ее песни - «Барыня», «Камаринская». До сих пор в памяти остались строчки «а барыня угорела – много сахара поела, а барыня-барыня, сударыня-барыня» и «ах ты, сукин сын, камаринский мужик…». Волка она называла бирюком, петуха кочетом, кошелек гомонком, сумку кошелкой, плащ макентошем, словечки «инда», «намедни», «ужо»  были в ее обиходе.
   Бабушка  до революции закончила церковно-приходскую школу. Ее похвальный лист с вензелями и портретами царей  висит у меня в рамке на стене в назидание потомкам. Она была красивой девочкой из бедной семьи. Сосватал ее сын купца первой гильдии Михаил Молодкин, самый богатый жених села Воскресенское  Саратовской губернии. У их семьи был единственный кирпичный дом во всем селе. Когда в первый раз пришли сваты,  им вынуждены были отказать. Девочка Дуня в это время  играла с куклами. Она еще не созрела для семьи, была ребенком. На следующий год сватам сообщили, что Дуня стала девушкой, и свадьба состоялась.  Жили молодые дружно.  Дуня рожала каждые три-четыре  года - Клавдию, потом Николая, Ольгу, Александра, Таисию. Таисия умерла в младенчестве. А в сорок лет «вдруг» родилась моя мама. Ее тоже назвали Таисией. Мама почему-то стеснялась своего имени и в молодости представлялась Татьяной. Сохранилось несколько фотографий молодых людей, подаренных «другу Татьяне», тогда было принято обмениваться фотографиями на память и подписывать их в стихах или прозе.
   В годы раскулачивания купеческая семья, гонимая нехорошими предчувствиями, подалась в бега  к родственникам в Вольск. Все имущество было разграблено, в доме впоследствии устроили  Дом Пионеров.  Но наказания за состоятельную жизнь удалось избежать. Если не считать наказанием скитания и потерю нажитого не одним поколением. Однако были кары куда более страшные в то время. Бабуля дожила до 75 лет, муж ее умер в начале войны, просто не проснулся.

   Старшая дочь Клавдия вышла замуж за офицера НКВД, закончила медицинский институт, родила сына Вову (в честь Ленина, конечно). В центре Саратова семья офицера получила квартиру, куда въехали еще и  бабуля и моя мама-школьница.
   Средняя дочь Ольга (тетя Леля) – красавица и хохотушка -училась на педагога младших классов, жила в общежитии. Сыновья закончили военные училища.
   В первые дни войны мужчины были призваны на фронт.
  Николай прошел всю войну в пехоте, закончил ее в звании полковника, а Александр (летчик) остался в памяти родственников вбежавшим наспех попрощаться, раскрасневшимся, веселым, верящим в близкую победу. Он пропал без вести в самом начале войны, поиски  вестей о нем родственниками  результатов не дали.
Муж тети Клавдии тоже дослужился до полковника, какое-то время  в войну вся семья жила в Иране -  во время Тегеранской конференции он обеспечивал безопасность Сталина. Мою маму записали дочерью, она тоже жила в Иране, часто  вспоминала ковровые базары. Ковры лежали на земле, по ним ходили и ездили, при покупке их очищали, демонстрировали их неповрежденность. Один такой ковер был и у тети Клавдии на стене. Рядом стоял диван с двумя полукруглыми кожаными креслами в белых накрахмаленных чехлах, письменный стол с настольной лампой  - все как на картинах, изображающих Ленина за работой.  Даже запах в квартире был какой-то особенный.   Дядю Колю я  застала вышедшим на пенсию веселым  пьющим рыбаком, все лето проводившим на Волжских островах. На его моторной лодке с закрытым носом, куда мы с Мариной любили забираться и засыпать, качаясь на волнах, я могла кататься с утра до вечера, ловить рыбу на донку. Много лет весь  учебный год мечталось о поездке в летние каникулы из Куйбышева в Саратов к тетушкам, куда мы плавали на «Метеоре» или «Ракете» на подводных крыльях – замечательный быстрый и доступный транспорт был в шестидесятые годы.  По Волге тогда  курсировало огромное количество пароходов, барж, катеров и лодок. Машин еще  не было почти ни у кого, зато лодки были доступны и любимы всеми волжанами. И рыба в Волге водилась в большом количестве.

   Маму тянуло к сестрам, к родным местам, и когда появилась возможность папе перевестись в Саратов, все обрадовались. В 10 класс я пришла в новую школу в новом городе. Долго тосковала по Куйбышеву, одноклассникам. Через десятилетия встретились в интернете со многими. Нырок в прошлое. Совсем другая жизнь.