Чертовщина

                Никита  Арнст  ничего  не  принимал на  веру,  поэтому  знакомые,  друзья  и  близкие  прозвали его «Фомой  Неверующим».  Он  предпочитал  все  проверить сам  и  все  пощупать своими  пальцами.  После  этого  делал  вид,  что  верит.  А  вот рыбакам  верил  на  слово,  без  всяких  сомнений,  даже  если  они  широко  разводили  руки  и  несли что-то  несусветное.  Тут  он  производил  впечатление  блаженного.  Хотя  во  всем  остальном  был  нормальным  человеком  и  в  несколько  вялом  темпе  строил  развитой  социализм,  как  и  все  остальные  граждане  Великой  и  Могучей.  Еще  он  любил  рассказывать  язвительные  анекдоты  о  партийных  секретарях,  интеллект  которых,  по  его  утверждению,  был  гораздо  выше,  нежели  у  блондинок. Тут  он  не  знал  ни  удержу,  ни  пощады.
          При  всем  при  том, все  его  подруги  были  тоже  блондинками. Никита  с серьезным,  даже  смиренным  видом  любил  слушать их,  а  те,  не подозревая  подвоха,  старались  показать  всю  мощь  и  блеск  своих  познаний.  Временами  он  принимался  постанывать  от  восторга.  Это значило,  что  у  него  рождается  новый  анекдот  о  блондинках.  А  подруги  старались,  справедливо  полагая,  что  Никита  по  достоинству  оценил  силу,  глубину  их  интеллекта  и  сложность  их  натуры.  Вначале   сверстники  и  сверстницы  подозревали,  что он  придумывает  их  сам,  однако  слушали  его  с  удовольствием.  А  когда  удостоверились  в  его  авторстве,  приняли  это  как  само  собой  разумеющееся.
Когда  в  его  присутствии  начинается  разговор  о  Богах,  непорочном  зачатии,  нечистой  силе  и  вообще  о  потустороннем,  лицо  Никиты  расплывается  в  потрясающе  бессмысленной  улыбке,  в  глазах  появляется  придурковатое  выражение,  а  брови  принимаются  ходить  вверх-вниз,  собираясь  к  переносице  и  снова  раздвигаясь  к  вискам.  Эти  его  ужимки  и  дурацкое  выражение  в     глазах  несли  в  себе  такой  заряд  скрытой  насмешки,  что  на  людей  чувствительных  действовали  удручающе,  хотя  Никита  не  проронил  ни  слова.
  Рассказчик,  скорее  всего, расшифровывал  ужимки  Никиты  следующим  образом:  «Давай-давай,  коллега,  шпарь,  но  ведь  мы-то  с  тобой  знаем,  что  это  все – вранье,  а  они  уши  развесили,  правда»?  Он  терялся,  упускал  нить  повествования,  а  издевательская,  прямо-таки  идиотская  улыбка  Никиты  добивала  его  окончательно.  Те,  кто  хорошо  знал  его,  перестали  обращать  на  него  внимание  и  спокойно  продолжали  свои  истории.  Хотя  каждый  из  присутствующих  знал,  что  стоит  ему  осклабиться  в  своей  скоморошьей  улыбке  с  соответствующим  выражением,  как  публика  примется  хохотать  над  рассказчиком  и  забудет,  о  чем  только  что  шел  разговор.
Вообще-то,  все эти  шутки  и  розыгрыши  совсем  не  от  вредности  Никиты  или  его  непомерного  самомнения.  Он  смеялся  не  только  над  сверстниками  и  сверстницами,  но  и  над  самим  собой.  Над  собой,  пожалуй,  даже  больше,  злей  и  беспощадней.  Никто  из  его  друзей  и  сокурсников  не  сталкивался  с  подобным  проявлением  самоиронии,  а  подруги-блондинки  оглушительно  рукоплескали  и  гроздьями  висли  у  него  на  шее.
После  окончания  университета  Никиту  распределили  в  один  из  областных  городов,  где  он  преподавал  свой  предмет  в  педагогическом  институте  и  писал  статьи  о  писателях,  о  написанном  ими,  о  людях  и  временах.  Большую  часть  законченных  работ  он  прятал  глубоко  под  бумажным  хламом  в  недрах  большого  и  ветхого  письменного  стола,  приобретенного  им  на  барахолке  за  бутылку  «Столичной».  Об  этих  работах  не  знала  даже  Татьяна,  жена  Никиты.  Часть  спрятанного – это  язвительные  стихи  и  эпиграммы,  матерные  частушки.  Остальное  из  написанного чем-то  напоминало  его  « исследования» интеллектуальной  мощи  блондинок,  однако,  не  для  ушей  власти.         
Главной  удачей  в  своем  трудоустройстве  Никита  считал  близость  столичных  городов.  Там  его  друзья,  знакомые,  редакции  всякие… К  тому  же  специальные  пассажирские  поезда,  электрички,  пусть  и  битком  набитые  людьми  с  мешками,  рюкзаками  и  чемоданами,  уходили  в  Москву  или  Питер  утром,  а  вечером  возвращались.  Народ  затаривался  продуктами  на  неделю,  а  то  и  на  месяц.  Колхозы  со  своим  бесплатным  трудом  и  с  Ленинскими  заветами  не  в  силах  были  прокормить  страну.
Незадолго  перед  этим  Никита  обзавелся  семьей,  поженились  с  сокурсницей.  Жена  сидела  дома  с  младенцем  и  ему  приходилось  много  работать.  В  местном  художественном  фонде  у  него  появились  друзья  и  знакомые  и  в  свободное  время  он  выполнял  небольшие  работы,  связанные  с  текстами  и  переводами.  Как-то  он  задержался  на  работе.  Пришла  жена  с  малышом.  После  ужина  он  уложил  их  спать  и  занялся  своими  делами.  Увидев  в  окне  свет,  заглянули  новые  друзья  и  приятели  с  женами  и  подругами,  принесли  бутылку  вина  и за  разговором  просидели  до  утра.
Художники – народ  любопытный.  Их интересует  не  только  стихия  природы  или  пластическая  анатомия  человека,  но  и  все,  что  случается  на  земле,  в  особенности  загадочные  происшествия,  не  укладывающиеся  в  привычные  представления  о  сущем.  Как все  говорили,  Никита  считал,  что  большая  часть  этих  баек – чистейшее  вранье,  а  часть  -  плод  больного  или  пьяного  воображения.  Приятели  с  легкостью  перескакивали  с  одного  на  другое, пока  не  дошли  до  Сотворения,  Божественного  промысла,  загадочных  случаев  и  нечистой  силы.

               
    
-  Обычно  всему  этому  верят  те,  кому  очень  хочется  верить.  А  как  же  иначе?  Если  убрать  поверья,  легенды,  леших  и  кикимор…  Жизнь  станет  серой  и  скучной!  Даже  математики  и  физики  утверждают:  «Похоже,  существует некая,  параллельная  нашей,  сознательная  жизнь».
-Теплыми  ночами,  ровно  в  середине  лета,  происходит  много  диковинного,  как  и  непонятного.  Я  не  буду  говорить  о  леших,  русалках  и  домовых  - о  них  столько  сказано  и  написано!  И  не  всему,  что  там  написано  и  говорят,  я  верю. А  вот  водяного  я  видел…  Многообещающе  и  вполне  серьезно  начал  Никита.  Тут  у  многих  уши  вытянулись  вперед  и  вверх,  в предвкушении  сладкой  мести  и  реванша  за  все  людоедские  ужимки  и  насмешки.  Собравшиеся  приготовились  слушать.
…Во  всяком  случае,  мне  сказали,  что  это  водяной.  Что  это  не  человек,  точно,  потому  что  сидеть,  погрузившись  в  болотную  жижу  больше  пятнадцати  минут,  человек  не  может.  Осень  уже,  - середина  октября  и  вода  на  болотах  холоднющая,  а  кое – где  уже  покрылась  льдом,  а  этому… с  землисто-серой  бородавчатой  кожей, ему  хоть  бы  что!  Через  четверть  часа,  он  с  плеском  и  чавканьем  вылез  на  сушу  и  скрылся  в  зарослях.  На  нас  он  не  обратил  никакого  внимания.  Может,  он  просто  не  заметил  людей?  Мы  были  вдвоем  с  Геной  Крючковым.  Слов  не  было  и  я  пытался  глотнуть  ртом  воздух... Взглянул  на  Геннадия  Андреевича,  а  он  смотрит  на  меня  иронично-пытливыми  глазами  и  говорит:   «Да  успокойся  ты…  Это,  скорее  всего,  бомж  какой-нибудь».  Правда,  мы  сидели  тихо,  не  двигаясь.  Однако,  все-равно  неуютно, как  вы  понимаете.  Ладно  об  этом… А  расскажу  я  вам  об                одном  случае,  в  котором мне  довелось  участвовать  из -за любопытства  и  собственной  дурости. – Проговорил  Никита.- Конечно,  если  вам  интересно.
-Учился  я  на  старших  курсах  и  как-то  приятель,  с  которым  мы  жили  в  одной  комнате  в  общежитии  и  халтурили  на  овощных  складах  города,  пригласил  меня  на  летние  каникулы  к  своим  родителям  в  деревню,  в  предгорьях  Карпат.  Мне  не  приходилось  еще  бывать  в  тех  краях,  поэтому  я,  не  раздумывая,  принял  его  предложение. 
Карпаты  - край  пастухов-гуцулов  и  звуков  трембит.  Край  привидений,  мистических  сказаний,  красочных  обрядов  с  песнями и  плясками,  ворожбой  и  предсказаниями  колдунов.  До  сих  пор  они  сохранили   старинные  фольклорные  традиции  и, нарядившись  в  национальные  костюмы,  поют  и  танцуют  на  склонах  гор  всю  ночь  вокруг  костров.
Однажды  на  вечеринке  парни  и  девушки  принялись  рассказывать  страшные  истории  и  было  видно,  что  свидетелями  многих  из  них  становилась  чуть  ли  не  половина  деревни.  Я  держался  скромно,  делал  вид  что  верю  услышанному,  однако  в  конце  они,  вроде,  заметили  мои  сомнения  и  предложили,  если,  конечно,  мне  не  страшно,  участвовать  хотя  бы  в  одной,  самой  простой,  на  их  взгляд,  встрече  с  нечистой  силой.  Кочевряжиться  неудобно  и  я,  даже  с  некоторым  легкомыслием,  согласился.
-Короче  говоря,  привели  они  меня  на  край  деревни,  в  темную  заброшенную  избушку  с  одним  слуховым  окном,  занавешенным  грязным  мешком,  поставили  колченогий  стол,  зажгли  свечу  и  водрузили  на  стол  зеркало.  Поставили  рядом  массивный  стул.  После  всего  этого  они  посадили  меня  на  стул  и  строго  наказали  смотреть   в  зеркало,  не  делать  резких  движений  и,  главное,  не  оборачиваться.  Предупредили,  что  в  этом  случае  может  произойти  непоправимое  и  они  ничем  не  смогут  помочь  мне.
-Да  ла-адно,  чего  там.  Я  же  не  заяц,  в  конце-концов.  – Ответил  я  им,  уселся  на  стул  и  стал  пялиться   в  зеркало.  Они  закрыли  дверь  на  ключ  и  ушли.  Я  даже  слышал,  как  он  звякнул.   Что-то  уж  больно  громко  он  звякнул,  будто  они  хотели,  чтобы  я  обратил  внимание   на  мою  изолированность  и  одиночество.  Потом  все  эти  приготовления,  весь  этот  антураж  с  налетом  чего-то  таинственного  и  значительного… «Конечно,  напугай  человека  до-смерти,  порази  его  воображение  чем-то  непонятным  и  мистическим,  и  тебе  поверят».  – Вспомнил  Никита  из  разговора  двух  средневековых  монахов  в  харчевне.  Эти  и  другие,  подобные  случаи,  построенные  на  противостоянии  добра  и  зла,  той  или  иной  веры  с  язычеством,  для  убедительности  и  большего  воздействия,  содержали  в  себе  мистицизм  и  их  нерукотворную  природу.               
               
               

Я  далек  от  того,  чтобы  корчить  из  себя  героя  и  храбреца.  Однако  с  нами  были  красивые  и  веселые  девушки,  особенно  та,  которую  подруги  называли  не  то  Галькой,  не  то  Ганкой.  Не  мог  же  я  допустить,  чтобы  они  потом  смеялись  надо  мной,  как  над  трусом.  Не  скрою,  что  неизвестное  и  непонятное,  включая  и  мистику  со  всякой  чертовщиной,  вызывает  во  мне  как  некоторое  опасение,  так  и  любопытство.  А  порой  и  пугает,  хотя  я  стараюсь  и  вроде  бы  умею  держать  себя  в  руках.  Как  я  говорил  уже,  с  той  поры,  каждый  раз,  когда  в  душу  мне  вкрадывается  тревога,  я  вспоминаю  тот  случай  и  тех  девчонок.  Да  я  лучше  в  говне  утоплюсь,  черт  возьми!  Вот я  и  сидел  в  полу  сумрачной,  пропахшей  сыростью  избушке  со  свечой,  пучил  глаза  на  зеркало  и  пытался  сделать  вид,  что  мне  нисколько  не  страшно,  а  как-то  даже  весело.
Прошел,  может  быть,  час,  или  чуть  больше,  показавшийся  мне  сутками,  все  было  по-прежнему  и  ничего  не  изменилось.  Приближалась  полночь.  Я  уже  стал  привыкать  к  своему  затворничеству.  Послушно  сидел,  как  мне  было  велено.  Не  двигался,  не  отрывался  от  стула  и  не  оглядывался,  даже  перестал  корчить  рожи  в  зеркале.  Мне  показалось,  что  полночь  давно  наступила,  вот-вот  меня  выпустят  отсюда  и  встретят,  как  героя.
А  почему  это  я  не  спросил,  когда  они  меня  выпустят?  В  полночь,  а  может,  утром?  А  что,  если  они  ушли  спать?  Внезапно  я  отвлекся  от  размышлений  и  снова  взглянул  в  зеркало   и…  Не  увидел  своего  отражения!!!  Язычок  пламени  свечи  горит – пульсирует,  а  меня  нет!  Вот  это  да-а-а-а!  Нудной,  клонящей  ко  сну,  апатии  от  безмолвного,  убаюкивающего  однообразия,  как  не  бывало!  Что  бы  это  значило?  Наклонил  голову  влево,  вправо  - никого  и  ничего  не  вижу.  Чертовщина  какая-то! 
-За  что  боролись?  - Заорал  я  какую-то  бессмыслицу  и  не  услышал  своего  голоса.  Ничего  умнее  этого  дурацкого  восклицания  не  пришло  мне  в  голову  и  я  продолжал  пялиться  в  зеркало.  Что  за  дела?  Куда  девались  незыблемые  законы  физики?  Ущипнул  себя  за  руку.  Свеча  горела  между  мной  и  зеркалом,  и  лицо  мое,  освещенное  пламенем  свечи,  было  хорошо  видно  перед  этим.  А  тут …  Темная,  бесконечная  пропасть  зазеркалья  с  ничтожно  маленьким  язычком  пламени!  Я  снова  принялся  двигать  головой  то  вправо,  то  влево,  слепил  самую  страшную  рожу,  на  которую  был  способен  и,  в  который  раз,  остервенело  стал  ощупывать  и  щипать  себя.  Бесполезно,  зазеркалье  пусто  и  там ничего  нет,  кроме  язычка  свечи.  Я  рассудил,  что  раз  все  эти  неправдоподобные  происшествия  с  вопиющими  нарушениями  законов  природы  происходят  на  моих  глазах,  стало  быть,  я  сплю. 
В  это  самое  время  я  увидел  краем  глаза,  что  на  мои  плечи  ложатся  чьи-то  руки,  корявые,  мосластые  и  заросшие  шерстью.  Я  не  оговорился.  Именно  шерстью,  а  не  волосами,  какие  растут  на  человеческих  руках.  Они  даже  показались  мне  не  руками  вовсе,  а  огромными  клешнями  какого-то  чудовища.  Я  стал  присматриваться  к  ним,  скосив  глаза  и... похолодел.  Это  были  не  человеческие  руки!  На  пальцах  человека  три  фаланги,  а  тут  их  было  четыре,  отчего  пальцы  были  неестественно  длинными,  напоминали,  как  я  говорил,  клешни  и  каждый  из  них  подрагивал  и  шевелился  сам  по  себе,  независимо  от  других.
Таких  рук,  с  неправдоподобно  длинными  пальцами, местами заросшими  шерстью,  на  которых  блестели  только  ногти,  да  ослепительно  посверкивал  массивный  перстень,  мне  не  доводилось  видеть.  Изо  всех  сил  я  дернулся  влево.  Железные  пальцы  осадили  меня,  надавив  на  правое  плечо.  Тогда  я  дернулся  вправо  и  произошло  то  же  самое  с  моим  левым  плечом.  Руки  того,  кто  стоял  позади,  не  только  вдавливали  меня  к  сидению  и  спинке  стула,  но  и  усиливали  хватку  и  пододвигались  все  ближе  к  моей  шее.
Я  знаю,  что  резкость  моих  рывков,  помноженных  на  семьдесят  килограммов  мослов  и  живого  мяса,  не  каждый  может  выдержать,  однако  тут  я  был  сжат,  будто  тисками.  Теперь  я  сидел  тихо  и  не  смел  даже  пошевелиться.  Я  лихорадочно  соображал,  кто  из  моих  новых  друзей  мог  бы  быть  с  такими  руками.  Однако,  таких  я  не  видел.  Потом,  я  знаю,  что  человеку  не  дано  обладать  такой  сверхъестественной  силой.
Я  теперь  и  не  думал  двигаться,  вообще  дергаться,  руки  того,  кто  был  для  меня  невидим,  по-прежнему  лежали  на  моих  плечах  и  стоило  мне  хотя  бы  вдохнуть  воздуха  поглубже  и,  таким  образом,  шевельнуться,  как  они  сжимали  сильнее,  а  пальцы  впивались  чуть  ли  не  до  костей.  Я  даже  дышал  теперь  так,  чтобы  плечи  мои  не  поднимались,  не  то,  чтобы  дергались  и  ждал,  когда  придут  мои  спасители  и  откроют  дверь.  Я  закрыл  глаза  и  продолжал  лихорадочно  думать,  что  и  как  сделать,  чтобы  вырваться  как-то  из  моего  странного  плена.
«Тебя  кто-нибудь  заставлял,  придурок,  влезать  в  этот  кошмар?  Тихо  отказался  бы  и  гулял  себе  с  этой,  как  ее,  Галькой… нет,  Ганкой,  за  огородами,  лапал  бы  ее  за  сиськи  и  мочил  ноги  в  росе.  Какое  это  счастье,  когда  ты  среди  друзей  и,  даже  просто  влезаешь  в  трамвай!  Вот,  наслаждайся  теперь  последствиями  своей  неизлечимой  дурости!  Поделом  тебе!  Твоим  новым  друзьям  ровным  счетом  наплевать  на  тебя». – Не  переставал  я  терзать  себя  и  жалеть  о  случившемся.  И  так  мне  стало  тоскливо,  и  такое  омерзение,  ужас  я  испытывал  от  того,  кто  стоял  позади,  а  еще  больше  от  неизвестности,  которая   ждала  меня.
Вначале  гости  слушали  Никиту  вполуха,  но  постепенно  у  них  стал   проклевываться  интерес  и  они  стали  ловить  каждое  его  слово.  В  таких  случаях  самыми  благодарными  слушателями , в  отличие  от  мужиков,  бывают  женщины.  Они  сидели  вытянувшись  в  струнку,  а  глаза  их  блестели.  Их  будто  подменили,  они  стали  удивительно  привлекательными  и  даже  мужья  и  бойфренды,  нет-нет,  да  посматривали  на  них.  Теперь  женщины  требовали  продолжения  рассказа, и  мужики   поддались  общему  настроению.
Никита  широко  зевнул  и  нехотя  пророкотал:  «Если  кому-то  интересны  мои  россказни,  то  продолжу  в  следующий  раз.  А  сейчас  я  утомился  и  хочу  спать.  Не  обижайтесь.  Остальные  тоже  устали,  только  женщины  подняли  гвалт,  чтобы  он  продолжил  свой  рассказ.  Одна  из  них  быстро  подогрела  чайник,  другая  принялась  цедить  ему  вина  из  полупустой  бутылки.  Тот  выпил  нацеженное  вино,  выпил  чай,  однако,  человек  он  строгий,  сказал  потом,  значит,  потом… и  он  проводил  гостей.
               
               
               
«В  следующий  раз»  произошло  дней  через  десять,  на  опушке  соснового  бора,  на  берегу  большого  озера.  Они  ездили  тогда,  кажется,  не  то  на  рыбалку,  не  то  за  грибами,  да  это  и  не  важно.  В  темноте  ночи,  украшенной  высокими  звездами,  у  костра,  мужики  лежат  на  лапниках,  а  женщины  бестолково  суетятся,  носятся  взад-вперед  к  реке,  то  с  миской,  то  с  кастрюлей.  На  углях  потрескивает  мясо,  нанизанное  на  шампура.  Одуряюще  вкусный  запах  взвинчивает  аппетит.  Что-то  булькает  в  котле. Та,  что  с  миской,  снова  делает  шаг  к  воде.             
-  Они  же  чистые!
-   В  них  мусор,  надо  всполоснуть.
-  А  где  бокалы,  я  же  клала  их  в  рюкзак?
-  Зачем  бокалы  и  кто  же  берет  их  в  лес?  И  вообще,  сиди  спокойно,  будем  пить  из  консервных  банок,  так   вкусней  и  романтичней.
   Наконец-то  женщины  угомонились,  расстелили  на  траве  чей-то  плащ.  Кто-то  роздал  всем  шампура  с  мясом  и  народ  с  удовольствием  и   чавканьем  задвигал  челюстями.
Никитушка,  расскажи,  чем  закончилась  та  история  в  избушке  в  Карпатах?  - Женщины  чуть  ли  не  за  грудки  принялись  трясти  Никиту. 
-  Та  история  закончилась  хорошо.  Я  уже  задницу  чуть  не  отсидел,  хотелось  покурить  и,  пардон,  сходить  до  ветра.  Думал,  в  подштанники  налью.  Но  самое  главное,  мне  дико  хотелось  взглянуть  на  того  самого,  у  которого  четыре  фаланги  на  пальцах  и  нагнал  на  меня  столько  страху.  В  это  время  звякнул  ключ  в  замке, и  вошли  мои  друзья.  Никогда,  ни  до,  ни  после,  я не  ликовал  так,  как  в  тот  раз.  От  радости  я  забыл  все.  Забыл,  где  я  нахожусь,  про  разные  условия  моего  пребывания  здесь,  наставления  и  даже  о  том  самом,  руки  которого  обросли  шерстью, а  не  волосом,  как  у  людей.  Однако,  я  продолжал  сидеть,  не  смея  дернуться,  помня,  что  пришлось  испытать  моей  шее  и  ключицам.
-Я  не  могу  сказать,  что  это  была  нечистая  сила  или  еще  что-то  там.  Потому  что  я  не  знаю,  как  выглядит  потусторонняя  или  нечистая  сила,  русалки,  лешие,  кикиморы…  Хотя  водяного,  как  я  говорил  вам,  вроде  бы  видел.  Не  видел  я  и  этого  самого,  что  стоял  за  моей  спиной.  Но  я  точно  знаю, что  следы  от  человеческих  пальцев,  даже  если  человек  очень  сильный,  проходят  быстро,  через  день-два,  самое  большее,  ну,  в  крайнем  случае,  через  три-четыре  дня.  А  тут,  прошло  почти  восемь  месяцев,  а  они  не  сходили  с  моей  кожи.  Больше,  чем  полгода!  Хочешь – не  хочешь,  а  поверишь  хоть  в  непорочное  зачатие,  хоть  в  нечистую  силу.
-…И  все?- Разочарованно  выкрикнули  женщины.               
-  И  все.  А  что  должно  быть  еще?  Правда,  красные  пятна  на  моих  ключицах  и  ссадины  не  сходили,  как  я  говорил,  очень  долго.  Я  уже  привык  к  ним  и  забыл  природу  их  возникновения.  Но  именно  с  этих  пор  я  стал  осторожнее  относиться  ко  всякой  чертовщине,  к  загадочным  происшествиям  и  вообще  к  потустороннему.  Раньше  я  открыто  смеялся  над  всем  этим. -  Продолжал  Никита.  -  События,  судьбы,  духи  добра  и  зла…
Каждый  человек  стремится   заглянуть  за  барьер,  отделяющий  будущее  от  сегодняшнего.  И  тут  выходит  на  арену  древний  закон  товарообмена:  «спрос  рождает  предложение».  Появляются  предсказатели,  ясновидящие  и  несть  им  числа.  А  вообще-то,  когда Господь  Бог  отделил  хлябь  от  тверди  и  сотворил  человека,  Он  отнял  у  него  способность  предвидеть  свое  будущее,  дав  ему  взамен  Надежду  и  Веру. В  результате  человек  смог  пережить  столько  катаклизмов  за  свою  историю,  что  добрался  до  сегодняшнего  дня.
И  при  всем  при  том,  люди  желают  знать  о  своем  будущем  или  о  будущем  своих  близких.  Не  важно,  хорошее  оно  или  тревожное,  но  ведь  бывают  эти  предсказания  еще  понятными  или  непонятными!  Такими,  что  нельзя  их  объяснить  обычным  человеческим  опытом  или  логическими  рассуждениями.  Они  -  вроде  следствий  без  причин,  возникших  ниоткуда.
        - Когда-то  я  прочитал  в  «Исторических  размышлениях»  итальянского  монаха-путешественника  Алуиджи  ди  Джованни,  участвовавшего  в  созерцании  необъяснимого  явления  25-го  марта  1540-го  года  на  кладбище  в  Гизе,  под  Каиром.  В  этот  день,  ближе  к  вечеру,  но  обязательно  перед  закатом  солнца,  на  глазах  множества  собравшихся  жителей  деревни,  из  могил  начинают  вылезать  разные  части  тел  мертвецов.  Руки,  ноги,  головы.  Происходит  это  очень  медленно,  так  же  медленно  потом  уходят  обратно  в  землю.  После  этого,  в  наступающих  сумерках,  люди  расходятся  по  домам,  боязливо  оглядываясь.  Это  происходит  один  раз  в  год,  в  один  и  тот  же  день,  в  одно  и  то  же  время  суток. Как  и  чем  можно  объяснить  это  явление?
               
               
               
- Мой  однокурсник  из  Карпат  брал  академический  отпуск  и оставался  в  Ленинграде  еще  год.  -  Продолжил  свой  рассказ  Никита.  -  Я  отправил  ему  телеграмму,  что  прилетаю  в  Питер  с  женой.  Маленькие  самолеты  в  то  время  принимал  аэропорт  Ржевка,  не  знаю,  как  теперь.  Однокурсник  мой  с  подругой  встретил  нас,  и  при  встрече  я  протянул  ему  руку,  а  он,  не  говоря  ни  слова  и  не  ответив  на  мое  приветствие,  распахнул  на  мне  ворот  рубашки  и  стал  высматривать  что-то.  Потом  подозвал  свою  девушку,  ту  самую,  Гальку  или  Ганку,  и  показал  ей,  что  три  отпечатка  от  пальцев  еще  не  прошли.  А  я  и  забыл  об  этом.  Прошло,  как  я  уже  говорил,  восемь  месяцев.
До  сих  пор  я  не  перестаю  задавать  себе  вопрос:  «Кто  или  что  это  могло  быть»?  Как  это  существо  могло  проникнуть  в  запертое  помещение?  Когда  мы  пришли  в  избушку,  никого  там  не  видели  и  спрятаться  там  негде,  даже  мышке.  Из  железной  печи?  Но  печурка  эта  в  диаметре  не  больше  человеческой  головы,  а  труба  и  того  меньше!  Ширина  слухового  окна  не  больше  ширины  ладони.  Если  это  бестелесный  дух,  то  как  он  может  оставлять  гематомы  и  ссадины  на  человеческой  коже?  А  откуда  руки  с  уродливыми  пальцами?  Прошло  столько  времени,  а  я  вспоминаю  мельчайшие  детали  случившегося  тогда,  чуть  ли  не  каждый  день.  -  Закончил  свой  рассказ  Никита.

Никита  Арнст,  друг  детства  и  одноклассник  Ваньки  Есугеева,  постоянно  попадал  в  какие-то  приключения  и  авантюры,  а  потом  расхлебывал  их  последствия.  Как  и  положено,  эти  приключения  случались  с  ним  в  молодости,  в  старших  классах,  в  студенчестве.  Позже  они  случались  реже.  В  письме  другу  он  как-то  написал,  что  давно,  уже  несколько  лет,  с  ним  ничего  не  происходило.  Кажется,  пришла  старость.  Было  Никите,  как  и  Ваньке  Есугееву, пятьдесят  четыре  года. 
Отныне,  встречаясь  где-нибудь  с  друзьями,  Никита  рассказывал  об  этих  приключениях.  В  них  нет-нет,  да  и   проскальзывали  тона,  припорошенные  сожалением  и  грустью,  что  времена  эти  уже  не  вернуть.  Ушла  в  прошлое  безоглядная  лихость  проделок  и  легкость  на  подъем.       
        - Следы  девушек  перестали  пахнуть  фиалками ,  нюх  притупился,  что  ли? – Писал  он  в  письме  Ваньке.  -  Однако  я  по-прежнему  люблю  сидеть  по  ночам  у  костра  и  слушать  ваши  бесконечные  байки.  В  сентябре-октябре  я  хочу  устроить  себе  большой  отпуск.  Напиши  мне,  когда  приехать,  и  мы  двинем  на  Лугу  или  на  берег  Финского  залива,  как  в  прошлый  раз.  Поедем  втроем  -  ты,  Пашка  Егоров  и  я,  на  неделю  или  дней  на  десять.  Подруги,  если  хотят,  могут  присоединиться  к  нам. ( Подруги  - это  жены,  а  у  одного  из  них… Одним  словом,  подруги).
Они  привыкли  сопровождать  трех  друзей  со  студенческих  времен.  Такие,  или  примерно  такие  письма  Ванька  Есугеев  получал  от  Никиты  дважды  в  год  и  письма  эти, как  и  их  ответы,  содержали  в  себе  больше  тепла  и  дружеской  поддержки,  нежели  телефонный  звонок,  будто  корабельная  боевая  тревога,  безжалостно  прерывающая  привычное  и   спокойное  течение  событий.

Грустные  настроения  начинали  посещать  Никиту  осенью,  особенно,  когда  он  видел  изменившиеся  цвета  лесной  опушки  на  закате  солнца  и  косяки  улетающих  птиц.  Он  не  находил  себе  места  и  садился  писать  письмо  Ваньке.  Раньше  в  этих  письмах  Ванька  находил  целые  абзацы,  вписанные  Татьяной,  женой  Никиты,  где  она  остроумно  язвила  по  поводу  запаха  фиалок  и  обоняния  Никиты.
Татьяны  нет  уже  несколько  лет.  Никита  один.  Дети  выросли  и  разлетелись  по  свету.  У  них  семьи,  работа  и  другие  интересы.  Собираются  вместе  дважды  в  год,  а  то  и  реже.  Раз  в  десять  дней  приезжает  Галька…  То-есть,  Ганка,  жена  приятеля  из  Карпат.  Живут  они  в  часе  пути  на  маленьких  самолетах  и  они  трижды  в  неделю  доставляют  пассажиров  в  город  Никиты.  Она  приезжает,  делает  грандиозную  уборку  в  его  логове,  стирает,  собирает  с  пола  разбросанные  книги,  бумагу,  готовит  обед  и  на  следующий  день  возвращается  домой.