Психология и жизнь

Психология и жизнь
Что за такая эта наука психология, еще лет двадцать назад знали единицы, если рассуждать в масштабах страны.
Однако, после открытия «железного занавеса» – так в ушах и звучит его проржавевший скрежет – вместе с прочими заокеанскими радостями, вдруг понанесло на постсоветское пространство этих «райских птиц» – психологов.
И, вначале, народ, в массе своей невежественный относительно всяких там идей покопаться в личной жизни Ваньки с Машкой, дабы выяснить, с какого перепугу они десять лет под одной крышей общего языка найти не могут, пугался, поскольку относил психологов к темной и дискредитировавшей себя плеяде психиатров.
А уж с последними связываться, извините за каламбурец, только последний идиот станет!
Однако время шло, и средства массовой информации хлеб свой даром не ели. И стали появляться в телевизоре глубокомысленные дамы, в ярких балахонах, сверкая браслетами и каменьями на перстах, и вкрадчиво объяснять заблудшим душам путь к счастью, и издательства выпекали книжки по психологии всяких там новомодных оракулов, ловцов душ человеческих.
А названия манящие, как леденцы – «Как стать богатым», «Тренинг успешности», «Психология семейной жизни», «Сделай своего ребенка самым счастливым». А если откроешь такую книжку почитать, так прямо понимаешь, что жизнь зря прожил.
И в обиход вошли слова «манипуляция», «выгорание», «стресс», «депрессия»... Они всё объясняли. Теперь, если жена говорит про больную голову, значит мужем манипулирует, а не просто так. А уж если настроение ни к черту, аппетит пропал и жизнь кажется безрадостной и поганой, то, конечно, у тебя депрессия, можно сказать болезнь современного человека, и пусть бабка, приперев с дачи рюкзак овощей, ворчит: «Что-то мы во время войны ни о каких депрессиях не помышляли, только успевай поворачиваться».
Так в техногенные времена и болезни теперь усложненные, не для средних умов, современные болезни для современных людей, которые и лечить нужно особым образом.
Но это так, общие рассуждения, а вот история про конкретного юношу. Просто такого рода общие представления о психологии привели вполне конкретного юношу на скамь... тьфу, на факультет психологии.
Он себе без забот учился на факультете психологии в Большом университете города Санкт-Петербурга. Это мамаша его постаралась. Очень модная профессия. И загадочная.
И так славно учился. Очень ему нравились и упражнения по логике, и разные хитроумные способы (методы), как забуровить голову клиенту, чтобы он сам вышел, в нужном тебе направлении, из дремучести своей жизни.
Но как-то в университетской столовке стакнулся с девицей, которую давно уже заприметил на курсе.
Девица видная из себя, сразу ясно – провинциальных кровей. С крепким телом, широким разлетом ключиц, румяными щеками, и русыми прядями волос россыпью. А грудь! Невозможно глаз оторвать. Да, такую красоту только на сеновале под ясным месяцем можно было зачать.
Девица с завидным аппетитом уплетала сочень и запивала кофе с молоком.
– А я уже работаю! – радостно поделилась она.
– Ну, и куда устроилась? – поддержал разговор Алекс.
– В реабилитационный центр. Он за городом находится. Центр по реабилитации наркозависимых, – лихо отрапортовала девица.
– Так классно! Столько материала, можно не только на курсовую, на диплом наработать. Да и потом голову ломать не надо с трудоустройством.
Вот эти провинциалы все такие, так и хотят жизнь на вилы поднять как сноп сена, одним махом. А что? Смекалистые, ухватчивые, не источенные городскими ипохондриями. Оглянуться не успеешь, такая вот белолобая, как эта Юлька, уже банком заправляет, или вообще губернаторствует.
И Юлька эта, уже сама себе на кофе с булочкой зарабатывает, а ему все приходится у матери на карманные расходы клянчить, да еще обосновывать, на что денежки будут потрачены. И папочка его перестанет кривиться, что растит лоботряса.
Вот было бы неплохо, и самому попробовать, настоящей жизни в глаза глянуть, и практически почувствовать себя специалистом.
А Юлька тем временем щедро делилась с ним своими впечатлениями
«Место шикарное, правда строительство еще не закончено, но строят сами ребята. Строится большой дом, а живем все в мастерских, а кухня пока в вагончике. Но это пока, а дом будет большой, на 30 мест, и большая столовая и мастерские, и спортивный зал, прямо современная утопия. Чтобы наркоманы сами себе центр строили! Поступают, видел бы ты, какие доходяги, а через месяц уже такие крепкие парни получаются – как бураки, не копнешь. А девочки тоже есть, с ними сложнее, в парней начинают влюбляться, интригуют, но мы справляемся. У нас правила жесткие».
– И какая у вас там методика используется?
– Ну, консультирую, беседую, оказываю психологическую поддержку и работаю с мотивацией, чтобы снизить риск срыва ремиссии.
Шпарит, как по-писаному.
В общем, загорелось Алексу. Юлька пообещала переговорить с руководителем, может пока в качестве стажера.
Через два дня позвонила, пригласила поехать вместе, на свое дежурство. А дежурство –сутки. С вечера до вечера. Попросила одеться потеплей. Все-таки на дворе зима. Встретились на Финляндском вокзале. Дома Алекс небрежно сказал, что у него появилась работа по специальности и вернется он через сутки. И с удовольствием отметил, как родители удивились и даже обеспокоились, но, впрочем, перечить не стали.
Ехали сорок минут по Ладожскому направлению. За окном тянулись скучные заснеженные леса, потом платформа, поселок и опять леса, леса.
Вышли на станции, уже заметно смеркалось, в лицо ударило крепким морозцем, сразу пробежало ознобом по всему телу. Юлькины щеки зажглись румянцем.
– Ого, а сегодня холодновато! – пикнула она.
Алекс молча поколачивал себя нога об ногу, чтобы разогреть кровь.
– Ну, пошагали, – Юлька тронула его за рукав. – Нам еще до места два километра чапать!
– Так далеко?
– Ну, да, центр-то за поселком находится, в поле, за леском. А кому, ты думаешь, понравится под боком наркоманов иметь, мы особо-то не афишируемся.
– И как же ты одна так ходишь? Не страшно?
– Волков бояться в лес не ходить, – засмеялась Юлька. – Привыкла. Да ты посмотри, какая красота кругом, тишина, воздух свежий. Здорово же!
– Ну, да, – неуверенно бормотнул Алекс.
Шли они по центральной заасфальтированной улице. Шли мимо зарывшихся в снега летних деревянных дач, но кое-где уже высились краснокирпичные новоделы с претензиями и спутниковыми антеннами и заборами с видеонаблюдениями. В этих домах горел свет, а из-за заборов грохотали цепью и басили сторожевые псы.
– Серьезные тут люди проживают, – то ли с утверждением, то ли с вопросом обратился Алекс.
– Да, тут всякого народу хватает. Вот в одном доме этим летом убили хозяина, и охрана не спасла, говорят крупный авторитет был. А еще тут цыганский барон живет. У него прямо целая усадьба за забором... А у нас с ним «пакт» о ненападении
– ???
– Да мы летом коника завели, даже просто одр настоящий, нам его задаром дали. Но все равно, в лавку за продуктами ездили. Запряжем в телегу, и айда! Так сперли. И собаки не гавкнули. Только цыгане так могут коней воровать. Ну наш главный и пошел договариваться. Конягу, правда, не вернули, на тот момент уж наверное кто-то колбасой лакомился. Но обещали по весне жеребенком расплатиться. Зауважал барон нашего начальника. Что спасаем людей. Благородное, говорит, дело делаете, граждане, а сам, небось, героином торгует. На какие-то шиши он себе «кремлей» настроил!
– От твоих рассказов оптимизма не прибавляется, – скривился Алекс.
– А ну тебя, – весело отмахнулась Юлька, – я ж не придумываю, так здесь люди живут.
Темнота все густела, шли долго. Потом свернули с центральной улицы на маленькую проселочную дорогу. С одной стороны высились корабельные сосны да старые мохнатые разлапистые ели, а с другой – всё дачки с палисадами, кое-где зимние, с протоптанными в сугробах тропинками с тихим уютным светом из-за плотно прикрытых занавесок. Дошли до конца улицы, а дальше дорога, через овражек, скатилась в лесок.
– Ну вот, почти на месте. Видишь, грейдер расчищен, это наши мальчики с утра ходят на расчистку. А то заносит иногда, по колено.
Действительно среди стволов крепких сосен и елей шла аккуратно утоптанная широкая колея.
Алекс прямо оторопел. Как же эта девица не страшится – в темноте идти лесом по совершенно безлюдной местности. Ведь жуть же берет!
И будто в ответ на его мысли, Юлька продолжила:
– Это я с тобой, поэтому сами добираемся. А так, если одна, то парни навстречу с фонарями и факелами ходят. Представляешь? Факелы делают смоляные, а ты идешь, как в средневековый замок, романтика!
– Да уж, романтика, – про себя усмехнулся Алекс. – Придурь одна, если разобраться. И абсурд, какие-то наркоманы с факелами, среди лесов. Конокрады, бароны, брр.
Алекс все больше и больше убеждался, что ввязался в какую-то малопочтенную авантюру. Это вовсе не походило на консультативную работу в уютном городском кабинете.
Вот прошли лесом, тишина такая, только скрипит жестко снежный наст да сорвется с легким шорохом снежная шапка с ветвей. А за лесом, как вышли, – дух захватило.
Прямо под ноги легла широкая заснеженная ладонь равнины. А на нее прямо навалилось темное набухшее усталое брюхо ночного неба.
И только в центре, в небольшом просвете между подоткнутым тучами горизонтом, мерцали, забылись, (зыбились?) дрожали несколько желтых огоньков.
– Вон наш центр, – показала Юлька в сторону этих огней.
Алекс даже и не нашелся что сказать, так его пробрала мрачная и торжественная картина природы. Пошли на огни, по открытому тракту. Вот стало слышно, как громко хлопнула дверь, вырвался из-за нее девичий смех вместе с паром и покатился, ничем не сдерживаемый, через поля, прямо к ним. А вслед за смехом, прямо по целине, низко стлалась навстречу темная быстрая тень. Все ближе и ближе. Волк, что ли?!! Захолодело в душе у Алекса.
– Не бойся, это наша кавказская овчарка Джуди.
– Джуди, свои, свои!!! – упреждая собаку, прокричала громко Юлька.
Через минуту уже тень оказалась огромной клочкастой псиной, с мерзлой, в снежном абрисе, мордой. Ткнула этой мордой в бок Алексу, обдала едким запахом мокрой шерсти, заколотила длинным пологим хвостом по ногам Юльке, разулыбалась желтыми клыками. Вот чудище! Ну и местечко! Ну и псина!
Как-то все это чрезмерно, чтобы быть правдой, подумалось Алексу, и настроение его испортилось окончательно. Он еще не дошел до центра, а уже тянуло где-то внутри предчувствием неудачи. «И на черта поперся, сидел бы сейчас в теплой кухне, ел мамины блины с мясом и сметаной, запивал кофе, читал Анненкова. Подвигов захотелось, идиот! Тоже, Павка Корчагин выискался! Ну, прав отец, черт бы его драл!»
Замерзший, злой, упершись взглядом в круглую Юлькину спину, ковылял Алекс к жилью.
И спина Юлькина, в синей пуховой куртке, стала казаться ему отвратительной. Потому что вот этой коренастой удалой девице все было нипочем, хоть бы хны. Ничего ее не смущало. Гиппопотамиха какая-то, а не девушка. А он еще разлетелся за ней приударить. Чешет и чешет по дороге и не устала совсем.
Но вот уже и постройки центра прорисовались темными приземистыми силуэтами. Только из оконцев падали желтые пятна, смутно высвечивая и забуксовавший в колее старенький трактор, и черно-вишневую «Ниву», какие-то бочки, стапеля; а в отдалении дыбился в небо огромный сруб – скелет будущего центра. Жилья было три.
Строительный, крашенный синей краской вагончик, снятый с колес, из трубы его стлался горький дымок. Там столовались и готовили еду. Маленький – срубом, об одно оконце, будто слюдяной, заиндевевший домик для девочек, и длинная плоская туша мастерской, вдоль входа усыпанная желтой вмерзшей в снег, стружкой. В ней, в передней части располагалась столярная мастерская, сбоку, маленькая угольная котельная и электродвижок, а во второй, задней половине, жили мальчики, и была комната сотрудников, которая закрывалась на большой навесной замок.
– Ну вот, сейчас чайку горячего попьем, – с удовольствием сказала Юлька, – согреешься!
И с трудом открыла оббитую изнутри войлоком, для тепла, дверь на пружине. Втиснулись в маленькое помещение – за разделочным столом на скамье тесно сидели реабилитанты, с кружками чая, и курили – было дымно и жарко. В углу шпарила печка, труба ее коленом выходила в окно.
Какая-то девица кустодиевской внешности: с золотисто-рыжим начесом волос, терракотовым румянцем и лихим разлетом собольих бровей, в оттянутом свитере и длинной пестрой юбке, тут же загремела чайником. Налила им дымные кружки. Реабилитанты потеснились, но Алекс с сомнением глянул на краешек заскорузлой скамьи и остался стоять, прилепившись плечом к дверному косяку. Юльку встретили смешками и ухмылками. Что за фамильярность, – подумал Алекс. А Юлька и глазом не моргнула, будто так и надо.
– А это кого нам Юлечка привезла?
– Это наш новый стажер, Алекс.
– Алекс? Скажи, пожалуйста. Это который с Юстасом?
– Юл, возьми себя в руки, попробуй произвести на человека хорошее впечатление, хоть раз в жизни, – отшучивалась Юлька.
– Да у меня руки коротки! Так как насчет Юстаса? – вперились в Алекса холодные узкие глаза, в глубине которых искрилась насмешка.
Алексу хотелось ответить едко, остро, чтобы этот неприятный парень был оконфужен, но внутри его будто все смерзлось, было неловко, и он не знал что сказать, поэтому только пожал неопределенно плечами. Дескать, ну что на глупости отвечать. Наверное, не с этого нужно было начинать знакомство. Как-то проще, но проще у него не получалось.
– А вы сколько кусков сахару в чай кладете? – вдруг неожиданно вынырнул из-под чьей-то руки, блестя круглыми очками на дерзком лице, какой-то паренек, вообще мальчик, лет 15-ти. По виду ботаник, маменькин сынок, ему бы задачки по математике решать, а не толочься в этом притоне, – изумился Алекс.
– Да я без сахара чай пью.
– Это хорошо, – одобрил паренек, – меня Юрик зовут.
– Я почему о сахаре у вас поинтересовался, – вы, наверное, знаете, что мы, наркоманы, испытываем дефицит глюкозы. А в ремиссии происходит восполнение дефицитов! Я, например, по шесть кусочков хочу положить, а меня ограничивают, только дают по четыре, вот вы мне свои кусочки будете отдавать? Вам же, как стажеру, наверное, положено хоть по три кусочка сахара? Ваши три, да мои четыре, вот и будет у меня искомое число, даже и с превышением на одни кусочек!
– Ну, наглец, – взвилась вдруг кустодиевая девушка, по имени Яна. – Да он что вытворил, Юля, представляешь? – взял и залил в сахарницу чай и вылакал все! Прибедняется теперь, деточка убогий! Да ему родоки каждую неделю конфеты да торты засылают! Хоть бы обожрался наконец окончательно!
– Да, засылают! У них комплекс вины. А чужие комплексы надо уважать! А сладкое я ем, фрау, потому что у меня мозговые клетки проголодались, и заметьте, я же не под кроватью ем, как курва, а с вами делюсь! Как с людьми! А мне кусок сахару зажилили!
– Да у тебя этих клеток сроду не было, – огрызнулась Яна.
Искра жалости, которая было затеплилась в сердце Алекса, тут же и погасла. Он с неприязнью глядел на маленькое интеллигентное лицо этого Юрика и думал, что вот сидит перед ним молодой подонок, который цинично пользуется родительской любовью, да еще и прилюдно ее высмеивает!
Но Алекс не знал, как Юра болезненно и сильно, до страдания, любил своих родителей, которые были так умны, так красивы, талантливы и успешны, что Юрику, с его худосочной статью, его тиком, угрями и неудами за поведение, было за ними никак не угнаться.
Но он их таки удивил! На всю жизнь!..
После чая Юлька повела Алекса в мастерскую.
– Надо дежурство сдавать, а то Ольге совсем ночью придется возвращаться.
В сотруднической за рабочим столом сидела средних лет женщина, абсолютно деревенского вида, плотная, с тяжелыми плечами и гладкими каштановыми волосами, сплетенными в тугую косу. Что-то писала.
Она кивнула головой и с места стала выговаривать Юльке: «Ну, конечно, журнал заполняет только Ольга Витальевна (имея в виду себя), остальным недосуг. Юля, нет передачи информации – нет слаженной работы. Из каких источников, я должна узнать, что происходило в твое дежурство?! Столярка убирается плохо. После работы пусть выносят опилки. Скоро будет в помещения не пройти!»
Потом вдруг мгновенно, уже с другой, теплой, и душевной интонацией, спросила Алекса, как он тут присматривается. Алекса поразил этот мгновенный переход, такая гибкость в эмоциях. Он так не умел.
Алекс хмыкнул неопределенное. Какая непостижимая тетя! Только что казалась тупой ограниченной сварливой бабищей, и вдруг умный взгляд маленьких, почти безбровых глазок, и вдруг бархатные интонации, и уже хочется броситься ей на грудь и все про себя рассказать. Опасная тетя!
Хорошая она или плохая, Алекс так и не успел понять, потому что Ольга Витальевна засобиралась, закуталась в платок, одела куртку, за спину навесила тяжеленный рюкзак. Вся одежда ее неброская, но добротная, заграничная, зимние ботинки натуральной замши с меховой опушкой, на толстой рельефной подошве.
На дворе уже ждали факельщики – провожальщики. Тоскливо стало Алексу, исходила от Ольги Витальевны такая внутренняя сила и уверенность, что ее уход казался потерей защитной стенки для него, для Алекса...
За ужином юный Юрик опять отличился. Юлька стала ему выговаривать, что он хамит Вите-столяру, нанятому на работу мастеру.
– Да я его вообще зарежу, – вертя перед глазами огромным тесаком, которым отрезали хлеб, ощерился Юрик. – Знали бы вы, Юлия Семеновна, какой это жучара, ваш Витя! Да я, наркоман, в сто раз честнее его! Сказал, зарежу... и зарежу, так ему и передайте!
– Да, ему сахару за обедом недодали, вот у него мозг прямо на глазах гибнет.
Один из реабилитантов, высокий широкоплечий парень, с русой курчавой бородкой и перебитым-сапожком носом, отобрал у Юрика тесак и вкатил ему подзатыльник. – Ты что, псих? Ты же не псих, ну и надоело!
НО Юрику именно хотелось выставиться психом, ему прямо зудело, однако подзатыльник помог. Вообще подзатыльник сейчас бы не помешал и остальным...
Ужин проходил нервно, как-то деланно. Ребята что-то из себя выжимали, как-то демонстрировали, что они да, такие, крутые, все повидавшие, и им наплевать, что о них думает университетский хлыщ. Юлька делала за спиной Алекса круглые глаза, исподтишка грозила кулаком, но ничего не помогало, будто бес в них вселился.
Ужинали во второй, большей по размеру, комнате. За длинным столом.
Освещение было хоть и слабым, но все же здесь ярче, поэтому Алекс сумел получше разглядеть реабилитантов. Среди них было четыре девушки. Уже знакомая Яна, она, видимо, дежурила сегодня по кухне, поэтому в основном сновала туда-сюда с ложками, хлебом и тарелками. И еще три довольно симпатичные девицы. Особенно одна, с лицом Мадонны. Боже, какая красавица! И она здесь среди них, в этом убожестве. И ОНА! В этом тусклом свете, среди подкопченных стен, ее красота будто проступала, из древнего оклада времен, ее тонкие руки, тонкие пальцы... А как она на него глянула! Взглядом все познавшей женщины, взглядом, в котором читалось, что если б только она захотела, если б только... Да, наверное, если бы ТЫ захотела... Но мадонны не глядят таким взглядом, чтобы ты знала... И будто потускнела ее красота, подернулась патиной. Как и все здесь... Вроде обыкновенные ребята. Вот сидят, уплетают борщ, но все же нет, что-то в повадках, в выражении глаз, что-то неопределенное объединяло их, что-то, чему Алекс не мог дать точного определения, но что он чувствовал, и от чего ему стало почти противно находиться среди них. Разговора никак не получалось. Оставалось молчать, и он, молча, ел, не ел, давился борщом.
Так же молча, он выпил чай, и, не глядя на ребят, вышел на воздух.
Ночь вовсю стояла над центром. Тучи разошлись. И с черного неба морозными иглами стреляли далекие звезды. Холод был жесткий, колючий.
И кругом смутно белели снежные просторы. И только слева, в той стороне, откуда они пришли, темнела мутная полоска леса. Там, за ней, жизнь, дома свет, нормальные люди! Сидят на диванах, пьют кофе, смотрят телевизоры. Там семьи, дети, жизнь! Там, за полоской леса, и чуть светлее там небо, электрическим отсветом далекого большого города – так ему казалось. Уцепился взглядом за этот отсвет, но...
Тут дверь со страшным, в тишине, скрипом, отворилась и Алекс, которого не было видно за дверью, услышал:
– Ну, где ты этого фуфаря отрыла, чистый мурзилка... – голос, кажется, принадлежал тому, с русой бородкой.
– А Вы тоже хороши, что за гнусное представление? – это уже Юлька.
Алекс отскочил за угол вагончика.
Это он, по их мнению, «фуфарь» и «мурзилка»?!! А она, сотрудник, она с ними заодно! А что он им сделал, он только приехал, и всё. Он никого не оскорбил, не выставлялся, он с ними сидел рядом, пил, ел, и он – фуфарь?!! И они же его презирают, за что? Жаром обиды обдало Алекса. Кто-то вышел: – «Ну, я в кочегарку!» Не глядя, мимо Алекса, засунув лицо в отворот куртки, прохрустела по снегу фигура.
– Алекс... – позвала негромко Юля. Он вышел из-за угла. На Юльку смотреть было нестерпимо.
– Я тут сейчас с Юриком прогуляюсь по дорожке. Надо побеседовать. У нас так принято, мы эту дорожку называем терапевтической. На тебе ключи. Я скоро! С замком справишься?
«Господи, что это такое?! Она думает, что я не в силах справиться с обычным амбарным навесным замком!»
– Да уж как-нибудь, – буркнул и почти выхватил ключ из ее рук. Захотелось быть грубым, дать кому-нибудь в рожу, хоть этому Юрику, вот бы тот полетел вверх тормашками, потерял очки, а он бы их раздавил в стеклянную пыль... Он никогда не дрался, и даже не думал, что у него может возникнуть такое непреодолимое желание наброситься на человека и просто в кровь разодраться! Бить самому, и чтоб его били, и давать сдачи, биться в кровь, изломать ребра, как бывает только раз в жизни!!! Его трясло. Но он только загреб холодного жесткого снега и растер ледяным крошевом лицо, сплюнул и пошел в мастерскую.
Пришел в себя он уже в комнате. Это была такая простая рабочая комната, с компьютерным столом, с какими-то офисными папками, с аккуратно застеленной тканым покрывалом деревянной кроватью. И вот сюда он мог бы приезжать, и эта комната перестала бы для него быть наполненной чужим непонятным духом. Когда он успокоился, то понял, что в чем-то, наверное, он оказался на одной доске с этими ребятами, или мог бы оказаться. НО эта его ярость, какая-то почти животная злоба, эти сильные чувства, нужны ли они ему? Зачем это ему?
Вот они здесь в этой «грязи», в этих первобытных суровых условиях, сосланные жизнью на задворки; наркоманы – это более менее понятно, мотивы у них разные могут быть, может кто от суда, от кредиторов скрывается, или, например, жить негде – родители выгнали, а тут и «хавчик» бесплатный, как сами же говорят, а вот зачем, ради чего эти нормальные люди сюда сунулись, ради чего? Как будто также срок отбывают!
Фанатизм какой-то, прямо как у Островского. Тот больным немощем за каким-то чертом узкоколейку строил, когда другие дуболомы не догадались ее летом проложить! А этот его дружок революционный – заслал товарища умирать, когда всем известно было, что Островский болел болезнью Бехтерева, ему не только на морозе строить, двигаться-то через раз нужно было... да когда навестил, да увидел того в гнилых опорках, то хоть бы с ног сапоги свои снял, нет, наган подарил, чтоб застрелился, не мучался, что ли? И кто теперь про это помнит. Кому надо? В чем смысл и идея?..
Когда вернулась Юлька, разговора не получилось. Ему постелили на раскладушке – он лег, отвернулся к стене, и сделал вид, что спит. Он слышал, как Юлька то входила, то выходила, какие-то шепоты, вздохи, чей-то мужской разговор. Как-то все покачивалось, гудело и перед глазами, будто откуда-то издалека, маячило, качалось, будто фонарь на ветру, лицо девочки-мадонны, то приближаясь, то отдаляясь. Печальное и нежное, чистое и порочное, постигнутое и недостижимое...
Утром Юльку разбудил какой-то непонятный шум – то ли плач, то ли хохот.
Наспех одевшись, Юлька выскочила за порог.
Перед мастерской катался по сугробам Юрик:
– Ой, не могу, мамочки, ой, ой...
– Что?!! – крикнула Юлька. – Но Юрик только махнул рукой в сторону поля. В рассветной голубой дали, прямо по целине тянулась цепь глубоких, взрывших снег, следов и уходила в сторону леса!
– Ой, не могу, убег, убег, с ранья. Без последнего прости... Мама, держите меня!!!
Юлька промчалась в комнату сотрудников, раскладушка была пуста, белье аккуратно свернуто, а поверх белел листок бумаги.
Юлька схватила листок. Прочла: ВЫ ТАКИЕ ЖЕ, КАК ОНИ...
Но Юльке вовсе не было смешно. А было пока непонятно. Отсмеявшийся Юрик робко воткнулся в дверь – лицо его теперь выражало растерянность и недоумение: – «Юль, ну с ножиком же я пошутил, лишку дал, да?»
«Вы такие же, как они?» – что он хотел этим сказать? Обидно это или нет?
Что-то было не так. Но что, Юлька понять пока не могла.
Весь день реабилитанты ходили мрачные. В сторону поля, простроченного следами, старались не смотреть.
Хоть бы снег пошел, что ли, – вздохнул кто-то.
В институте Алекс больше никогда не подходил к Юльке, да и она не искала с ним встреч