Одно приключение

                1

Закончив лекции по математике, Прянишников вышел из института в свежий морозный воздух и вдохнул всей грудью. На сегодня его тяжкий трудовой день был закончен. Он не спеша побрёл к метро.
В последние полгода было много работы и он задерживался в институте. Впрочем, домой и не тянуло.  Дочь замужем, внуков растит. Сын в армии; во флот попал и впереди ещё целый год службы. Поэтому, куда спешить? В квартиру, где ждёт его злая жена? Не хочется что-то. У жены, видимо, климакс. Неизбежная женская болезнь.  Начало старости, а вместе с тем -  раздражение, усталость, гнев по любому поводу, да и без причины  тоже.
Прянишников знал, что в таком случае нужно проявлять максимум выдержки и спокойствия. И проявлял. Он, как мог, успокаивал жену и помогал ей во всём. Он старался не перечить ей, а при необходимости вразумительно разъяснял, как лучше сделать то, или иное дело. Причём говорил ласково, терпеливо и как бы ненавязчиво. Он выполнял любой её каприз (а их появилось множество; беременная была – была проще) и уходя утром на работу (он выходил на полтора часа раньше её; она ещё спала), боялся неаккуратно загреметь чашкой в кухне или топнуть ногой, дабы не разбудить её и не вызвать её раздражения.
У них давно не было близости. О какой близости можно говорить, если жена волком смотрит? «Я устала» или « я не хочу сегодня» - один ответ. Но ведь он то – живой человек. И вот ведь как интересно: наверняка с точки зрения студентов, которым он преподаёт математику, Геннадий Михайлович если не пожилой, то уже достаточно поживший и вроде как не должен интересоваться подобным. Он замечал, и не раз, оценивающие его сутулую фигуру взгляды, как бы вопрошающие: «А как у тебя с этим обстоит? Угасаешь потихоньку»? А вот и нет! Это им так кажется. А для своего возраста он оё-ёй ещё! Ему надо, оказывается! Он совсем не пожилой и совсем вроде недавно, так же как они, был студентом, ходил на лекции, подтрунивал над своими преподавателями и ухаживал… Да, за кем-то ухаживал. И думал, что в пятьдесят лет человеку уже ничего этого не надо.
Геннадий Михайлович брёл и думал об этом. В руке нёс дипломат с рабочими бумагами и пакетом молока, купленном сегодня в буфете. Мигая огнями, подъехал к остановке автобус с заиндевевшими от мороза стёклами, но Прянишников не сел в него. До метро ещё  пара остановок и ему хотелось пройтись  пешком, в своих мыслях.
Да, быстро всё пролетело. Были свадьба, молодые годы, рождение детей… И вот наступил период его никчемности. Его, Геннадия Михайловича, ненужности. Дети выросли. У них свои интересы. А он вроде,  как и сам по себе остался.  Ну ладно, вырастил, вывел в люди. Жизнь прожита не зря. Теперь жить бы со своей женой в  любви, дружбе, взаимопонимании, уважении. Уважении… У неё есть к нему уважение? Она его даже не замечает. У неё есть домашние заботы.  Вот вечно что-то возится, где-то с чем-то ковыряется. Причём дома не идеальная чистота и нет порядка. Зачем же тогда бегать и находить какие-то глупые ненужные дела и совершать массу ненужных движений? Набегается, а потом – брык на диван: «Я не могу…». И это как болезнь, что ли. Она сама себе что-то новое находит. Может, нарочно, для видимости? Может это реакция у неё такая на изменения в собственном организме? А он, кстати, помогает ей. Посуду моет сам всегда. И полы. Даже стирает. И поесть может себе что-нибудь изобрести, если она не приготовит.
А так хочется прийти домой, в чистую уютную квартиру, поужинать с женой вместе, просто поболтать о чём-то непринуждённом, весёлом, даже глупом.  А потом сказать:
- Знаешь, Галя, а я ведь очень люблю тебя. Так же, как в юности. Даже ещё больше…
А в ответ услышать подобное…Но такого нет. Она даже что-то не улыбается в последнее время с ним.  А когда он  просто пытается с ней поговорить , слышит раздражённое:
- Подожди, Ген, со своими новостями! Дел невпроворот!
Он стал подозревать, что у неё кто-то появился. Потом оказалось, что это не так. Сам же он как-то не думал об этом. Изменять жене? Баловство одно.
 «А завтра выходной»! – подумал Геннадий Михайлович. После тяжёлой трудовой недели будет отдых. Много-много сна. И ехать никуда не надо.
Снег скрипел под ногами. Забываешь, что помимо всех этих забот и суеты есть  в жизни красота. Как сейчас. Вот она, прелесть! Настоящая русская зима! Снегу много, лёгкий и приятный морозец! Подгоняемый временем, бежишь, не замечая всего этого, а потом – раз! – зима кончилась. И не заметил её, не полюбовался ею. А потом удивляешься: как так быстро время летит?
«В конце концов  всё нормально», - сказал он сам себе. –«Отдохнём, выспимся. Переживём. Не вечно же всё так будет».
В метро было тесно. Все ехали с работы с сумками. Наверняка с  продуктами. Продукты покупали на работе в буфетах, или бегали в обеденный перерыв в ближайшие магазины. Чёртова Перестройка! Совсем плохо с обеспечением. С хлебом даже перебои начались. Не успеешь купить днём – вечером в магазине точно ничего не будет, всё разберут. Вот и тащат сумки. Некоторые – через всю Москву.
Какое тут о любовницах думать, когда есть нечего? На любовнице ноги протянешь. А эта продавщица, в магазине напротив тёщиного дома – ничего такая! Сколько ей лет? Моложе его ненамного, но выглядит хорошо. Геннадий Михайлович там отоваривался иногда и заметил её взгляд и лукавую, приятную улыбку. Пару раз перекидывались фразами незначительными; на контакт женщина шла охотно. Геннадий Михайлович даже не предполагал, что вот так, запросто сможет ещё познакомиться. Но до знакомства… Кругом народ, очередь, а он знакомиться будет? Стыдоба! Не мальчик уж! Ладно, пора выходить, приехали.

                2

- Жрать охота! – сказал сам себе Геннадий Михайлович, поднимаясь по лестнице на второй этаж в свою квартиру,  вдруг почувствовав сильный голод и не менее сильную усталость. – Ничего. Я дома. Сейчас поем, отдохну.
- Здравствуй, Галя, - громко сказал он с порога жене, возившейся в кухне.
-И ты здравствуй. Что так поздно? – отозвалась она.
- Работы полно. Скоро сессия. Студенты ходят, просят дополнительные, сама понимаешь.
Скидывая пальто, заметил, что жена не то, что не встретила – не глянула на него из кухни.
- Ты хоть бы вышла, взглянула на меня, - позвал он, надевая тапочки.
- Ну? – она выглянула, встряхнула  мокрыми руками и опять скрылась.
- Что «ну»? Мужа не встречаешь…
- У меня дел по горло, а ты – «не встречаешь».
- У тебя вечно дела. Вот, я молоко принёс…
- Молодец.
Моя в ванной руки, он смотрел на себя в зеркало и думал, что тяжко жить в таком холодном, неприветливом доме. Ну, ничего. Сейчас вечер, завтра выходной и он махнёт куда-нибудь на прогулку. Один. Она не пойдёт.  А может, собаку завести?
- Галь, а может собаку завести?
Пауза. Потом:
- Что ты говоришь? Какую собаку?
-Настоящую! Спаниэля, например.
- Тебе что, делать нечего? Собаку тебе…
-Просто придёшь домой, а она радуется тебе, встречает…
В ответ хмыканье.
Зачёсывая жиденькие  волосы на голове, отметил, что уже наполовину седой.
- Стареем, Галь, - сказал, входя в кухню и поправляя очки в роговой оправе на чуть вздёрнутом носу. – Стареем. Детей вырастили, а чувство кого-то опекать и о ком-то заботиться - осталось. Вот и…  - (Подошёл к мывшей посуду жене, попытался приобнять за то, что раньше звалось талией – надеясь, что ей будет приятно его внимание. Она зло дёрнулась, отстраняясь; он убрал руку, отошёл, разочарованный).  - Может, хоть на собаку их перенести?
- На меня лучше перенеси, - зло отозвалась жена.
-А я о тебе разве не забочусь? – спросил он, наливая себе в железную миску  бульон с лапшой и ставя разогревать на плиту.
- А разве заботишься?
- А разве нет? Ты же меня отталкиваешь даже сейчас…
- Это не забота! Я делаю, а ты мешаешь! Забота другая…
- Какая?
- Если б заботился, я б так не уставала и не нервничала…
-А чего  ты нервничаешь?
- Не знаю… Дел много, помощи от тебя никакой…
- Как никакой? Я ж тебе вчера пол в квартире вымыл и паласы выбил на снегу…
- Ну… не знаю. Устала я! А ты тут… со своей собакой ещё…
Ну вот чего она?! А он не устаёт? А она, видите ли, устаёт особенно! Небось на работе со всеми «сю-сю-сю», тихо, ласково, всем улыбается. А домой придёт – как гаркнет! Зло срывает. Эмоциональная разрядка у неё такая. Геннадий Михайлович стал было «заводиться», но совладал с собой. Не надо ссор.
-Ирина не звонила? (Ирина – это дочь).
- Звонила. Завтра с ребятами и Виталиком приедут, может быть.
- Как они там?
- Завтра у них и спросишь.
Суп разогрелся. Геннадий Михайлович начал есть и совсем успокоился. Галина не налила себе, не присела, хотя тоже не так давно пришла с работы.
- Ты чего не ешь?
- Не хочу. Пойду, матери позвоню.
- Потом позвонишь, сядь, посиди хоть.
- Она спать ляжет. Потом посижу. На работе уж насиделась.
Вот так. На работе насиделась. Лучше б она там бегала. А с мужем бы сидела дома рядом. Как один живёшь. Не с кем словом перекинуться. И это уже входит в норму.
-Ну позвони иди…
Старуха жила одна. Ей было скучно и Галина часто звонила ей. Бывало, по два – три раза за вечер. О чём они говорили? О чём они ещё не успевали переговорить? Если Галина ей не звонила, то тёща набирала их номер сама. Геннадий Михайлович не очень любил с нею разговаривать и если в этот момент вдруг брал трубку, то после дежурных вопросов про  здоровье и дела, пытался передать телефон жене. Он предлагал забрать тёщу к себе – её самочувствие уже стало неважным, но та была бабкой с норовом и категорически отказывалась. Может потому, что боялась зависимости, может потому, что не хотела мешаться, но Прянишникову в глубине души  не хотелось съезжаться с ней.
Это не обед. Это ужин. И первое он уже ел в институтской столовой. Но кроме супа Галина ничего не готовила, а самому сделать для себя хотя бы яичницу на второе, сил не было; сегодняшний день вышел тяжёлым. Поэтому он съел две тарелки супа и вроде наелся.
Она долго разговаривала с матерью. Геннадий Михайлович поел, помыл за собой посуду и, взяв с телефонной полочки в коридоре свежую газету, пошёл в большую комнату. Включив телевизор и улёгшись на софу, он расслабился и почувствовал удовольствие от того, что отдых уже начался. А завтра – ещё целый выходной!
Вошла Галина.
- Ген, а Ген. Мать попросила, чтоб ты к ней съездил. Она нам масла растительного купила. Заодно хлеба ей отвези, а то у неё пол батона белого осталось.
- Ладно. Завтра съезжу. – (Не отрываясь от газеты).
- Почему завтра?
- А что, сейчас? – Он удивлённо взглянул поверх очков.
- Конечно!
- А нам что, это масло к спеху, что ли?
- Ну, мать без хлеба сидит!.. А я завтра с утра хотела блинов испечь; масло нужно будет.
- Галь! Вот завтра и поеду. С утра. А без хлеба мать не помрёт. Пол батона ей хватит. Тем более, на ночь глядя, она уже сегодня есть не будет. А завтра поутру я может, ей свежего куплю.
- Тебе что, лень съездить? – Галина начинала психовать. - Ты так и будешь кверху животом лежать? Матери помочь не можешь! Чуть что, так - мама-мама! А мать без хлеба сидит, так это потом!
- Я только с работы пришёл, - Прянишников откинул газету, - я отдохнуть хочу! И так дома не вижу! А ты ещё меня гонишь куда-то! Да на ночь глядя! Я устал! А хлеб подождёт.
- Ну, мне что, самой ехать?
Ругань настоящая! И ведь она поедет! Она такая в последнее время. А он бережёт её. Не отпустит одну. А надо бы! Пусть прокатится! Нет, так нельзя. Наверное, он тряпка в душе. И студенты его, похоже, не очень боятся. А он всегда был тряпкой? Да нет вроде. Или раньше не замечал просто?
- Галь, ладно. Подожди. Сейчас отлежусь чуть и поеду, - примирительным тоном начал он.
- Ты ж заснёшь сейчас! – не унималась жена, почувствовав, что он прогибается, - Потом ведь тебя не выпроводишь никуда!  Езжай давай! Или мне собираться?
Пришлось подниматься, одеваться. Обуваясь, проворчал стоявшей рядом Галине:
- Вот сколько времени по телефону говорила. Поговорила б ещё немножко с кем-нибудь, чтоб я отдохнул пока… А то чуть я прилёг, так она уже и трубку повесила.
Оделся, стоя  у двери взял из рук Галины сумку с хлебом и вышел, ничего не говоря.
-Поаккуратней, смотри, - сказала вслед жена и закрыла за ним дверь.
Ну надо же, какая забота! Это был верх цинизма и взвинченный Геннадий Михайлович быстро спустился по лестнице; распахнув со всей силы дверь подъезда, вывалился на мороз.

                3

Было неприятное ощущение от того, что съеденному обеду не дали как следует улечься в желудке - недолго хозяин принимал горизонтальное положение. Геннадий Михайлович взглянул на часы: без четверти восемь… Вот так! Уже поздний зимний вечер, а тут надо ехать. Тёща живёт через две остановки на метро, вроде недалеко. Но ему, усталому и недавно поужинавшему, настроившемуся на тихий уютный вечер перед выходным, это расстояние казалось долгим.
Он с тоской глянул на окна домов - в них горел свет; люди отдыхали после трудовой недели в тепле у телевизоров или за чаем. Их жёны сидели наверняка рядом с ними, радуясь их возвращению и завтрашнему выходному, что наконец-то будут со своими любимыми весь день.  И слушают их, затая дыхание и не сводя глаз; слушают с интересом разные новости прожитого ими дня.  У них нет этого мерзкого климакса и беспричинной злости. Нет суеты и ссор. Есть уют, душевное равновесие, взаимоуважение, понимание и супружеские обязанности.
Да когда ж всё это закончится? Долго будут ещё эти издевательства его жены? Вот он, взрослый человек пятидесяти лет, в очках и седой, с высшим образованием, преподаёт в институте,  весь умный-разумный, имеющий взрослых детей, внуков, жизненный опыт и не может унять и поставить на место свою жену. Климакс у неё! С кем бы проконсультироваться, может,  нет у неё уже никакого климакса? Закончился. Но осталась привычка понукать мужем и корчить из себя капризную и больную - так ей удобнее. А он что? Он верит и слушается. Бегает, как собачка, всё выполняет. Молчит, терпит. Тряпка. Ей-ей тряпка!  Взять её за шкибок, да тряхануть… Да-да! Сейчас они вдвоём, надо её на место поставить, а то ведь потом не дадут – сын из армии придёт, будет в любом случае держать сторону матери. Если сейчас её не прижать, дальше только хуже будет…
В этих мыслях не заметил, как дотопал до метро. В вагоне ему казалось, что пассажиры во все глаза смотрят на него, понимают и сочувствуют. Ему стало не по себе; пожалел, что нет газеты – укрыться за ней от всех этих взглядов. Было б свободное место – сел бы и закрыл глаза. Да и свободных мест нет. Вы-то куда все едете, на ночь глядя? Ладно я – у меня Галька – дура!  А вы-то куда? Ну вот, наконец, пора выходить…
Тёщин дом находился в двадцати минутах ходьбы от метро. Можно было добраться на автобусе, но народу на остановке было так много, а автобусы ходили так редко, что  Прянишников решил идти пешком. Чтобы дойти быстрее, решил свернуть наискосок, дворами; шагал по протоптанным в сугробах стёжкам.  Это был новый район Москвы с его белыми, похожими друг на друга многоэтажками. Молоденькие, совсем ещё недавно посаженные деревца окружали кое-где стоявшие детские качели-карусели и песочницы, заваленные снегом. Да и снег ещё сыпал, не переставая.  Было пустынно. Лишь изредка, вдоль домов, торопясь, пробегал кто-нибудь, кутаясь в воротник пальто или шубы. Выйдя из сугробов на обледенелую асфальтовую дорогу, Прянишников чуть не упал, поскользнувшись.
- Хоть бы песком посыпали, что ли, - пробурчал себе под нос и пошёл осторожнее.
Из дальнего подъезда дома, мимо которого он шёл, вышла женщина, в пальто и песцовой шапке, с двумя хозяйственными сумками в руках. Аккуратно сойдя по слабо освещённым фонарём ступенькам вниз, она пошла впереди Прянишникова какою-то нетвёрдой походкой. Внезапно поскользнулась, упала как-то неловко набок и одна из сумок отлетела в сторону, прямо под припаркованный одинокий автомобиль. Женщина жалобно ойкнула, а Прянишников подбежал к ней и помог подняться:
- Осторожно, женщина. Я сам вон чуть не упал…
- Спасибо, - ответила она, отряхивая заснеженный бок пальто.
Прянишников глянул на неё и узнал ту самую продавщицу из магазина. Она тоже узнала его и её лукавая, очаровательная улыбка смутила и повергла его в какое-то оцепенение.
- Вот так встреча, - сказала она и лёгкий запах спиртного, исходящий от неё, взорвал все мысли и саму сущность Геннадия Михайловича внезапным ожиданием чего-то важного, давно забытого, неслучайного и может быть даже судьбоносного.
– Здравствуйте! Не ожидала вас увидеть!
- З-з-д-дравствуйте … Да … Я тоже …
Она рассмеялась красиво и легко, а он совсем растерялся и смотрел на неё, как на наваждение и вдруг осознавая, что давно уже хотел этой встречи, только гасил в себе эту мысль. А тут – о чудо! – само всё произошло.
- У меня сумка улетела. Кажется, под машину … Поможете?
- Да-да, - он опустился на колени, потом на живот и, поелозив немного на льду перед автомобилем, дотянулся таки рукой до сумки и извлёк её.
- Вот, пожалуйста…
Улыбка не сходила с её лица:
- Спасибо. Но вы же весь в снегу… Я отряхну вас…, - И она стала отряхивать его, а он вздрагивал от каждого её прикосновения, отряхивался сам тоже  и  пытался собраться с мыслями. Набрав в рот воздуха, выдохнул и выдавил из себя, наконец:
- А сумка то у вас не из лёгких. Давайте я вам помогу. Донесу.
Она взглянула ему в глаза:
- Всё до моего дома? Ну что вы. Я же вас задерживаю.
- Нет-нет, я не спешу. Давайте вашу другую сумку.
- Ой, как мне повезло сегодня!
- Конечно …  Это форменное безобразие, дворники совсем не убирают….  Люди падают на льду…  Никому ни до чего нет дела…  Вы далеко живёте?
- Да нет, здесь рядышком. Я и живу здесь, и работаю здесь же… А вы?
-Я не здесь… Я сюда по делам…
-По дела-ам? А я-то думала, вы здесь недалеко живёте, в магазин заходите…
- Мне очень нравится ваш магазин…
- Чем же? – (лукавый взгляд, усмешка).
- Хороший. Очень хороший!
-Ой, да ладно! Как и везде нет ничего.
- Ну и … вы там работаете. Мне приятно вас видеть … - (Сам испугался того, что сказал).
- Да неужели?
- Да-да …
- И вы специально в него заходите, чтоб меня увидеть?
- Да! То есть, нет… То есть, захожу… - (Она расхохоталась, а он пытался собраться с мыслями) – У меня тут тёща и я когда у неё… бываю к вам в магазин…
- Знаете, если вам тяжело, мы можем остановиться и вы отдохнёте. А вообще, если вы к тёще спешите… - (Она остановилась, повернулась к нему, глядя в глаза). – Какой вы хороший зять!
- Нет! Я никуда не спешу. В том то и дело, что никуда не тороплюсь… - (Сам не знал, для чего сказал это).
- Но ведь вы куда-то шли?
- А, нет, это не надо… Это потом, успеет…
- Ну хорошо. Смотрите! А то опоздаете, будете потом меня обвинять.
- Нет, не беспокойтесь…  А … как вас зовут? Я ведь, давно хотел спросить…
- Юля. А вас?
- Прекрасно… Это прекрасно…
- Так зовут? – её бровь красиво изогнулась и она рассмеялась, схватив его за воротник пальто и откидывая голову, а он судорожно соображал,  что говорит глупости, снова растерялся и не знал, как представиться. Геной? Это по-мальчишески, несолидно. По имени-отчеству? Чересчур официально. Поэтому сказал смущённо и в то же время как-то торжественно:
- Геннадий.
Она залилась ещё большим смехом  и он сам расхохотался вдруг вместе с нею над собой, над своей скованностью и  интонацией, с которой произносил своё имя. И вдруг  вся робость его прошла. И появилась лёгкость, непринуждённость в движениях, весёлость и просто хорошее настроение.
-  Не знаю, что бы я без тебя делала. Спасибо  тебе. Сапоги очень скользкие…
- Извините, но дело по-моему не только в сапогах…
- Давай на «ты». А, ты про это? Я от подруги. Она к себе пригласила. Муж уехал у неё на два дня по работе. Давненько мы с ней не виделись – всё некогда ей. А тут встретились, выпили даже немножко шампанского. Вроде немножко, а оказалось – порядочно…
- Муж мог бы встретить и помочь.
- А у меня нет мужа, - засмеялась она. –Можно я тебя под руку возьму? У меня сапоги скользкие. – И не дожидаясь ответа, стиснула крепко его руку, и   они пошли дальше. Прянишников старался не задеть её сумкой и в то же время нёс  так, чтобы женщина была рядом с ним. Он удивлённо  смотрел на неё.
- Почему ты так смотришь?
- Да странно…
- Что именно?
- Ты такая… - (он хотел сказать, «красивая» и не сказал) – И не можешь жить одна. У тебя должна быть масса поклонников…
- Поклонников?! Где они, поклонники? Все стеснительные стали, подойти боятся.
- Я! Я ваш поклонник! Я давно хотел с вами познакомиться. Да всё никак, знаете ли…
- Мы же на «ты» вроде…
- А, ну да! Всё народ, народ... Ну не буду же я знакомиться в магазине при всех: «Здрасьте! Как вас по имени?».
- А почему бы и нет?
- Да ну, засмеют. Взрослые люди…
- Вот и все остальные так же рассуждают. Потому и нет поклонников.
- Не может быть…
- Может – не может. Есть так, как есть. Так ты к тёще спешил сейчас?
- Да. Прихоть жены.
- И часто у неё  прихоти?
- Постоянно.
- А вот и мой дом, - вдруг сказала она, подходя к одному из подъездов, на облицовочной плитке которого чёрной краской была написана цифра 6.
- Спасибо за помощь. Приглашаю на чай.
А почему бы и нет? Ведь сколько лет уже это продолжается: дом-работа, работа-дом. Злая Галина, какие-то прихоти. Обязанности. Дела. Надо, надо, надо. Вся жизнь так проходит, безрадостно. А почему бы и не зайти в гости? Романтика! Как в молодости! Чёрт с ней, с этой тёщей! Пошла в задницу!  Не помрёт без хлеба.  Это просто блажь Галины. Пошла и она туда же!
- Спасибо. С удовольствием.
- Тем более, ты всё равно никуда не спешишь, так ведь?
- Совершенно верно! Абсолютно свободен!
- А прихоти подождут!
- Они мне уже во где!
- Тогда идём! Погреешься. Смотри, какой мороз. И что ж я, тяжёлые сумки сама на свой четвёртый этаж потащу? – со смехом добавила Юлия.

                4

Это была однокомнатная квартира одинокой женщины. В ней всегда чисто и уютно. Женщине не для кого стараться, не о ком заботиться и она заботится о доме. Каждая вещь в минуту одиноких раздумий, в тысячный раз протёрта от пыли и вновь водружена на место,  каждая пылинка сметена, каждая книга в полке стоит чётко вровень с остальными, цветы на подоконнике ухожены и их много. Чистые занавески до половины закрывают окно и водопадом стекают на пол. И чистое покрывало на кровати натянуто ровно, сотни раз за день поправляемое её заботливыми руками. Женщина хочет нравиться. Она по-прежнему ждёт, что будет нужна, дорога и любима. И потому в углу стоит зеркальное трюмо с флаконами духов и дезодорантов, коробочками туши и теней, патронами губной помады. Она не всегда хороший кулинар потому, что некому оценить её способность готовить; ей не для кого стараться. Она привыкла готовить для себя. Она  довольна своими простыми, однообразными  блюдами. В этой квартире лёгкая и свободная атмосфера. И почти физически ощущается нерастраченная женская забота и тепло вокруг, готовые окутать и никуда не отпустить.
Геннадий Михайлович присел на краешек дивана и почувствовал себя, как дома. Запах другой женщины - незнакомый,  приятный -  заворожил. Вошла Юля:
- Не скучаешь? Я сейчас. Хочешь телевизор?
- Нет, спасибо. Я так посижу.
Она ушла в кухню, а Прянишников подошёл к окну.
Тихий пустынный двор новостройки. Снег завалил всё. Вместо машин – сугробы. Ветки молоденьких деревьев как ватой обмотали. Хорошо бы ветра не было. Чтоб не сдул с них эту красоту.   Жене незачем звонить. Пусть поволнуется. Ей полезно.  Всё возится с чем-то, а вот она, какая чистота должна быть в квартире! Чистота и уют  - это задаток хорошего настроения для Прянишникова. Он очень любит встать утром, пройти по ковру в мягких тапочках на чистую кухню, где нет в раковине грязной посуды и крошек на кухонном столе и попить чаю. А лучше кофе. Да, где возьмёшь этот кофе? И раньше его продавали – был не очень хороший; а сейчас и такого рад бы выпить, а нет…
- Гена. Пойдём на кухню, всё готово.
В сияющей чистотой кухне на столе стояли чашки с чаем, печенье, вазочка со сливовым вареньем, бутерброды на тарелке. Аккуратно. Так, как он любит.
- Прошу, - улыбнулась Юля. - Не богато, но я больше сегодня не купила ничего, и не готовила. Я не знала, что у меня гости будут.
- Да ладно, Юль. Спасибо. Я, кстати, сыт. А вот чаю не пил. Не успел.  Попью с удовольствием. М-м-м! Слива! Обожаю это варенье!
- Варенье я сама варила. Ездила к сестре и её мужу в деревню. У них столько сливы растёт – ужас! Они и варенье варят, и компоты, и сушат её, и продают. Очень сильная слива.
- Прекрасно!
- Ну вот, хоть бутерброд…
- Нет-нет, спасибо. Я не стесняюсь; просто действительно не хочу. А у тебя здесь хорошо. Я как дома себя чувствую.
- Очень рада! Угощайся.
Здесь он наконец, внимательно разглядел её. Она действительно была симпатичной, с рыжеватыми волосами, большими зелёными глазами, широкой, красивой  улыбкой.  Она изящно выгибала правую бровь, что придавало ей особую прелесть. Невысокая, плотная, крепкая. Жёлтая вязаная кофточка как влитая сидела на ней, обтягивая грудь. Хмель отпустил её и она сидела статная, уверенная, довольная гостем; он явно был ей симпатичен.
Говорили обо всём - о работе, о жизни просто, непринуждённо, как старые знакомые.  Вспоминали плохое и хорошее. Юлия давно разошлась с мужем; он ушёл из-за её неспособности иметь детей (ошибка молодости). Геннадий Михайлович о своих детях, об одиночестве в семье, о беспорядке в квартире и плохом настроении из-за этого.  И каждый из них рассказывал всё это  не  жалуясь,   а как бы испрашивая совета в сложившейся ситуации. Геннадий Михайлович вдруг с удивлением отметил про себя, что не стесняется ей рассказать о самом себе правду, без приукрашивания самого себя и находил её ответы разумными, мудрыми  и исчерпывающими…
Вот она сидит перед ним привлекательная, даже красивая. Он ей нравится. Значит, он может нравиться. Значит, он должен соответствовать этой женщине, потому что она ему тоже нравится (давно, причём; просто он боялся себе в этом признаться).  Значит, он должен быть мужчиной во всём, чтобы не разочаровать её. Он не должен быть тряпкой в душе; тем, чем ощущает себя последнее время. Ужас! И так он жил!? И не замечал этого? Почему она не встретилась раньше? Где она была? Чем занималась? Где он был и что делал? Ведь познакомился бы с ней даже если месяц или два назад – сколько неприятностей можно было  бы сгладить в собственной жизни! Не было бы перед самим собой так стыдно сейчас!
-Вот учу студентов, учу, а самому ещё учиться надо…
- А кем ты работаешь?
- Я математику преподаю. В институте. Преподаватель я.
- Во-он оно что! То-то я смотрю: в магазин заходит солидный, в очках, импозантный… Профессор.
- Да ладно…
- Нет, правда. Мне очень нравится, когда мужчина при галстуке и в костюме. Ты даже сейчас в рубашке с галстуком…
- Это я так привык уже…
- Вот это мне и нравится.  Ты когда заходил в магазин, я смотрю: О, какой мужчина!
- Правда что ли?
- А зачем мне врать? Правда! Я и обратила тогда на тебя внимание.
- А я - на тебя…
Кукушка на часах прокуковала «десять». Как хочется, чтобы этот вечер не кончался. Чтобы он тянулся  долго-долго, и не надо было никуда идти отсюда…
…И наволочки, и пододеяльник, и простынь были накрахмаленные, пахнущие свежестью и чистым телом этой женщины. Теплом пахли её волосы. И губы были мягкими, чувственными и пахли сливой. И взгляд был открытым, искренним, а бровь красиво изгибалась. И Геннадий Михайлович чувствовал её  ласку, доброту; а себя – нужным, уверенным, молодым. И вечер перешёл в ночь, а ночь была долгой и время остановилось.
Он задремал под утро и  проснулся, когда только стало светать. Сквозь не задёрнутые шторы смотрело серое небо. Спать больше не хотелось;  сказывалось новое место. Юля крепко спала рядом, повернувшись  к нему, и тихонько сопела во сне. Лицо её, помятое и серое в предрассветной полумгле показалось несколько мужиковатым и чужим. Геннадий Михайлович испугался этой мысли и отвернулся. Нащупал на журнальном столике очки, надел, стал смотреть на трещинки в потолочной побелке, на отошедший край обоев на противоположной стене, на провисший телефонный провод… Вечерняя и ночная романтика исчезала, прячась от наступавшего утра по тёмным углам комнаты. Виделось всё по-настоящему: обшарпанная дверь, старенькая тумбочка под телевизором,  покосившийся немного карниз… Он не знал, сколько пролежал так, ни о чём не думая, пока не почувствовал на себе её взгляд. Повернулся. Она уже не спала, а внимательно рассматривала его.
- Доброе утро.
Она улыбнулась, потянулась и прижалась к нему:
- Ты чего проснулся так рано?
- Я привык рано вставать. Хотя сегодня я проснулся позже обычного…
- Так и уснул позже обычного, - засмеялась она и вчерашняя прелесть стала возвращаться к её лицу. – Чаю? Кофе нет. А вот чаю…
- Нет, спасибо. Я буду собираться, - как-то робко вставил он. Удивление и разочарование на её лице:
- Почему? Ведь сегодня воскресенье… Зачем?
-Ну, я же так и не доехал вчера, куда собирался…
- А надо?
- Надо. Волноваться будут.
-Не уезжай. Давай позавтракаем. Потом погулять сходим. Ты же говорил вчера, что погулять хотел.
- Я приеду…
- Когда? - И вдруг прижалась к нему крепко, обняла, и он понял, что не может вот так взять и  уйти. Терпеливо ждал, гладил её по волосам:
- Я ненадолго…
-Не уходи. Позвони и скажи. Но не уходи.  Ты давно мне нравишься. Куда тебе идти? Зачем? Тебе разве хорошо дома? Дети взрослые уже. Ты их вырастил, всё. Они теперь сами… Подумать надо и о себе.  Тебе ведь нравится у меня? Я одна. Жизнь проходит…
А ведь она права. А почему бы и нет? Сам ведь понимает Геннадий Михайлович, что она права! Никакого чувства душевного дискомфорта, никакого чувства вины перед Галиной, перед тёщей с её маслом и сидящей без хлеба.  Дети взрослые. Да не осудят! У них своя жизнь. Он ведь так же одинок, как и Юлия. Хоть и семья, а одинок. Его дома не ждут! Просто привыкли, что должен быть. Как часть интерьера. А как человека – не ждут; не интересует он никого.
- Ну, за вещами-то надо зайти?
Она с радостным удивлением посмотрела на него:
- Врёшь ведь…
Он поцеловал её куда-то в глаз и твёрдо:
- Я ненадолго. Я действительно приеду. Ты права во всём, что говоришь…
Выйдя из подъезда, он глянул на её окна. Она стояла в белой ночной рубашке и махала ему рукой.

                5

Геннадий Михайлович быстро шагал к метро. К тёще не пошёл. Просто не пошёл и всё.  Собраться надо. И уйти к Юлии. Там хорошо и спокойно. Там его ждут. Там он будет нужен. Чтоб Галька вот так в окно рукой помахала – ни разу в жизни не было такого! Ни разу в жизни  не было, чтобы она приготовила для него завтрак. Да что завтрак? Чайник ни разу не вскипятила! Здесь будет по-другому. Здесь будут взаимное уважение, понятие. Потому что они с Юлией – свободные люди и никто никому ничего не должен. Поэтому она будет держать его лаской, заботой. Она симпатичная, следит за собой. Не то, что Галина – распустилась в край со своим мнимым климаксом.  Собрать манатки и уйти! С Юлей хорошо. Как важно для мужчины оказывается, когда женщина во время близости смотрит ему в глаза.  Геннадий Михайлович давно забыл, что было у него в молодости (да и было ли?) с другими женщинами; а вот с Галиной такого не было: глаза закрыты вечно, контакта морального нет. А без него нельзя! Как он жил без этого? Всю жизнь! Подумать страшно…
…Вот, даже в метро нет ни одной, чтоб выглядела так хорошо в таком возрасте, как Юлия. Сколько вот этой бабе лет? Сорок? Сорок восемь? И не разберёшь. Но моложе его, явно.  Выглядит как чёрт-те что! Он, пятидесятилетний мужик, оказывается, ещё может быть привлекательным и рядом встать не захочет с такой. Вот уж точно говорят, что мужик до старости жених. Женский век короткий; стареют и страшнеют быстрее мужчин. И мало таких, которые до старости сохраняют красоту. Это клад – такая женщина. Юля – клад. И вместе с ней он уверенный, не старый, сильный мужик. И взгляды пассажиров ( а особенно пассажирок, как ему казалось) уже не сочувствующие, как вчера, а положительно оценивающие…
Вихрем Прянишников промчался по ступенькам выхода из метро и задохнулся, остановился.  Потом пошёл медленно.  Снежище повалил густыми хлопьями, заволок всю видимость белой пеленой. Геннадий Михайлович зацепил пальцами комок снега с засыпанной и похожей на сугроб машины, стоявшей на обочине, положил его в рот, жевал с наслаждением. Чем ближе он подходил к дому, тем более он успокаивался и чувствовал, что соскучился по родной домашней обстановке, софе, телевизору, тапочкам. Просто соскучился.  Там злая жена?  Это его Галина, которую он знает уже тридцать лет. И не всегда она была злая. И он её всякую видал.   Она хорошая. Состарилась просто раньше него, но - хорошая. И тёща хорошая. Она помогала им, когда было трудно. Сидела с детьми. И дети хорошие. Сын – богатырь, моряк. Скоро вернётся. Дочь – красавица. Может, сегодня с внуками приедет в гости; радость для него, Прянишникова. И зять тоже хороший, добрый, воспитанный малый.  Бутылку может взять? Посидеть с ним, поболтать немного, с внуками повозиться…
Остановившись на воскресной, ранней и одинокой улице, Геннадий Михайлович чувствовал, как хлопья снега ложатся ему на шапку, на плечи; облепляют его всего мягко и шепчут ему про спящую зимнюю природу, про покой и домашнее тепло.
«Дурак ты, Генка! Чего ты ещё-то хочешь? С женой прожил всю жизнь. Детей воспитал. Старость скоро, а куда понесло тебя?  В твоём возрасте люди наоборот к семье ближе, а ты от неё спешишь. Юля – это новое чувство. Страсть, как в молодости. Возникла, как отдушина от семейных неурядиц и усталости. Ну, уйдёшь к ней. Станете жить. Она будет тебя ждать, встречать, готовить завтраки и провожать на работу с нежностью. А что потом? А потом – тоска. По внукам, детям, дому. Без них уже не жить. Потому что они – часть тебя. А с Юлей потом будет скучно. И по утрам она не всегда будет привлекательная. И будет ходить в засаленном халате. И будет не накрашенная,  не расчёсанная,  в бигудях, с плохим настроением.  Разочаруешься ведь. Романтика быстро проходит. А жизнь - жизнь она долгая.  И всё надоест. И захочется вернуться. И если даже ты вернёшься, и тебя примут, то уже не будет потом никогда той атмосферы в отношениях с Галиной, детьми, тёщей, зятем, внуками. Потому что ты надломишь всё. Навсегда. Эта встреча с Юлей – не случайность. Спасибо ей. Она придала сил, уверенности в себе. Ты – мужчина и хозяин в доме. И в твоей власти навести порядок и расставить всё по местам. Иди и сделай так. И всё будет хорошо. И не совершай глупостей».
Дверь открыла Галина с усталым, серым и злым лицом. Глаза с синими полукружьями под ними смотрели недоуменно и яростно. Голос был хриплый:
- Где ж ты гулял всю ночь?
Прянишников усмехнулся, вошёл уверенно в коридор. Снимая шапку и расстёгивая пальто, заговорил спокойно, даже весело:
- А я, Галенька, и у матери твоей не был. И сумку потерял. - (Его беззаботный тон смутил её, сбил злость.) – И на мужа не смотри так зверообразно. Впредь не будешь в такую темень вечером из дому гнать.
- Матери хлеба надо было…
- Не довёз. И что? Случилось страшное? - (Отправился в ванную, мыть руки) – Говорил: утром отвезу. Ты настояла. Теперь поедешь сама! А я – спать. Я устал. – (Пошёл в комнату).
- Что ты у матери не был, я знаю уже.  Где ты был?
- В милиции. -  (Посмотрел ей в глаза прямо, с усмешкой.) – На моих глазах произошло зловещее преступление. Я был свидетелем. Позвонить не мог. Тайна следствия. Ну? Может, ты мне постель разберёшь, всё-таки?
- Так где ты был всю ночь?
- Не заставляй меня повторять дважды. Или ты недослышишь?
С удовлетворением смотрел, как жена, сражённая невиданным доселе его поведением , быстро  и молча стелит постель, недоуменно поглядывая на него. Да. Так и надо. Давно так надо было с нею.
- Может, ты мне всё-таки расскажешь?
- Обязательно. Потом. Сейчас я буду спать. Кстати, будет хорошо, если ты посидишь со мною.
Он лёг. Она вдруг заботливо укрыла его одеялом. Присела рядом.
- Ты сейчас к матери? – (Она кивнула.) - Съезди. Только сначала удели мне внимание.
-Хорошо. Так что случилось?
Он не ответил. Закрыл глаза и вдруг почувствовал, как её рука мягко и тепло легла ему на лоб. И проваливаясь в спокойный сон, он увидел себя на сегодняшней воскресной улице: серое утро, тишина, безлюдье. И густой снег.