Батюшка Дон кн. 2 гл. 11

Согласно нормального календаря, давно должна была наступить весна, но вместо этого снова вернулась зима. Безжалостная и жестокая русская зима, такая холодная, что всё вокруг, как по волшебству превратилось в хрупкий лёд.
- В этой забытой Богом стране бывает тепло? - поинтересовался кто-то из немецких солдат.
- По всей вероятности нет! - вздохнул Иоганн Майер.
Закутанные с ног до головы в шинели его боевые сослуживцы ехали на пугающий фронт в открытых грузовиках и отчаянно мёрзли.
- Как здесь люди живут? - проворчал кто-то.
- В этой стране людей нет… - буркнул Майер.
Синевато-белый снег хрустел под колёсами машины, как раздавленное ненароком стекло. 
- Больше всего на свете завидую сидящему впереди водителю, - признался товарищам посиневший Вилли Шольц. - Его хоть защищает от холода кабина грузовика.
- Проклятый холод и варварская страна! - выругался Франц Ульмер и выпустил изо рта легкомысленное облачко пара.
- Сейчас бы выпить шнапса…
- Это грех пить спиртное с утра! - напомнил Вилли.
- Раскаяться никогда не поздно, а вот согрешить можно и опоздать! - чтобы согреться, молодые солдаты принялись мутузить друг друга, устроив в кузове настоящую свалку.
Однако они сильнее стали дрожать и едва могли говорить, потому что губы задубели от мороза.   
- Пилле не стучи так сильно зубами, - иронично предупредил Ковач. - Будь осторожнее, иначе сломаешь себе челюсть.
- Пошёл ты! - ответил тот, мелко трясясь. - Ты догадываешься куда?
- Я как раз туда и направляюсь, - пошутил Ковач и добавил: - Думаю, мы там точно согреемся…
Дизельный мотор трудолюбивого грузового «мерседеса» продолжал довольно урчать, но сквозь его голос начал пробиваться гул передовой. Когда Иоганн в первый раз услышал громыхание фронта, то от страха перед этим диким монстром у него мурашки пошли по коже.
- Теперь мороз у меня не только снаружи, но и внутри, - признался он Вилли.
- А я уже давно ничего не чувствую! - равнодушно ответил товарищ. - Наверное, мы зря согласились на твоё дурацкое предложение пойти на передовую добровольцами.
Унылое свинцовое небо в состоянии сплошной облачности висело над головами холодным, совершенно безжалостным блином.
- Куда ни глянешь вокруг, повсюду только снег, - думал Иоганн, - бесконечное снежное пространство.
- Выгружаемся! - последовал ожидаемый приказ командира их дорожной команды.
Когда грузовики внезапно остановились посредине пустынной степи, он крикнул:
- Построение через десять минут.
- Хотя бы согреемся от ходьбы… - через час ускоренного марша окончательно промёрзшая воинская часть достигла участка лесистой местности и миновала сожжённую бревенчатую избу.
Рядом с развалинами стояло чёрное от пожара дерево. С него, как гигантские груши, свешивались три голых тела, замёрзших до твёрдости гранитного камня.
- Что тут произошло? - шептались потрясённые немцы, проходя под ними.
Подбородки неестественно вывернутых голов были намертво прижаты к вытянутым верёвками невероятно длинным шеям. Тела болтались на них, покачиваясь от ветра, иногда глухо ударяясь друг о друга.
- Смотрите! - потрясённо сказал Пилле. - Одно из них принадлежит женщине.
- Вернее принадлежало… - уточнил Майер.
- Как думаешь, за что её повесили?
- За шею! - отрезал он и заметил: - Чтобы она ни сделала, она не заслуживала такой смерти.
Ледяной ветер играл её льняного цвета волосами, которые доставали до узких бёдер и частично закрывали торчащие ледяные груди. Под шеей на верёвке висела тадичка, на которой было написано:
- «Партизанен».
Она болталась с правого края, привязанная первой за крепкий сук, нависший над дорогой.
- Какая некрасивая смерть! - брезгливо сплюнул на снег, раздосадованный Ульмер.
- А разве смерть бывает красивой? - намекнул Ковач. - Я красивый мертвецов не видел…
Проходя мимо, солдаты глядели на её посиневшие ноги, и почти у всех сжалось горло. Долговязому Вилли пришлось наклонить голову, чтобы не задеть тело, и он проворчал:
- Не хотел бы я, когда умру, светить перед всеми знакомыми своим синим задом.
- То, что они умерли, ещё не доказывает, что они жили... - Франц перекрестился.
- Нам это явно не грозит, - возразил ворчливый Ковач. - В лучшем случае нас будут отскребать лопатами с земли после прямого попадания снаряда.
- Спасибо, на добром слове! - огрызнулся Иоганн. - Я всё же, надеюсь, выжить в этой дикой русской мясорубке. 

***
Бродя по первой линии бывших немецких окопов, старший лейтенант Михаил Кошевой нашёл лог, в котором навалом лежали оставленные противником многочисленные патронные ящики. В них оказались сотни тысяч боеприпасов, а у русских ротных пулемётов патронов осталось в обрез. 
- Вот бы пулемётов нам достать немецких, - от неожиданности он даже воскликнул вслух. - Тогда, «фриц», держись! 
Он набрал патронов из разных ящиков. Попались всевозможные: бронебойные, бронебойно-зажигательные, обыкновенные, разрывные с красным капсюлем. Немецкая пуля была калибром 7,9 мм против 7,62 миллиметровой пули, принятой на вооружении Красной Армии. 
- Саданёт такая, - пояснил Михаил старшине Градобоеву, - разорвёт что угодно.
- Не дай, Бог! - тайком перекрестился старшина.
Градобоев был знаменит тем, что отсидел короткий срок за хищение социалистической собственности и был верующим.
- Немцы стреляют почти без остановки, - заметил Кошевой.
- Это Лисинчук виноват… - улыбнулся собеседник. - Наши разведчики повадились у немцев «языка» брать. «Гансам» это натурально надоело. Начали бдительность проявлять, никак не пролезешь. Павел ночью дополз до колючей проволоки, на которой у немцев консервные банки висели и верёвочку привязал. А с вечера начал её дергать. Немцы сразу нервничать начали. Бегают, суетятся и стреляют как сумасшедшие. Наши сидят в окопе, смеются, а немец не спит. Дёргал до трёх часов ночи. Вылечил гадам нервную систему. Когда они перестали реагировать, наши спокойно сползали и разжились «языком».
- Ловко! 
Словно услышав их разговор, немцы начали палить из всех стволов. Они теперь почти все ночи стреляли по советским позициям, высвечивая небо и всё вокруг тысячами осветительных ракет. Русская сторона молчала, патронов не хватало.   
- Но они об этом не знают! - засмеялся Михаил. – Поэтому нервничают, а вдруг русские двинут в атаку?.. Или пустят разведку? Тишина бесит немцев.
- Они явно «дают труса»! - пошутил старшина.
- На батальон у нас, например, всего два противотанковых ружья с запасом патронов «на вес золота», - огорчился Кошевой и пояснил: - Если выстрелил и промазал - пиши объяснительную!
- В штабе лишь бы бумагу марать…
Просьбу ротного будто услышал кто-то, начальник хозвзвода привёз на следующий день четырнадцать легендарных немецких пулемётов МГ-34. Один дюралевый станок весом не больше семи килограммов.
- Весь пулемёт с сошкой весит килограммов двенадцать, - удивился один из немногих оставшихся в живых ветеранов Павел Лисинчук. - Это против «Максима» весом в семьдесят килограммов.
- Пушинка!
Пулемёт МГ-34 являлся основным у немцев. Был принят на вооружение в 1934 году и использовался как ручной, лёгкий станковый, зенитный и танковый. Темп стрельбы был примерно восемьсот выстрелов в минуту. Прицельная дальность до двух тысяч метров.
- Пошли я покажу вам, где лежат гостинцы, - Кошевой провёл пулемётчиков к найденному складу.
Солдаты приволокли ящики с патронами из лога и занялись изучением устройства пулемёта. Михаил изучил его досконально.
- Совершенство, верх военно-технической мысли! - вывод лучшего пулемётчика военного училища был однозначным. - Гениальная простота конструкции... Подача ленты при стрельбе справа или слева, как удобней.
- Охлаждение воздушное, - поддакивал Лисинчук, ловко разбирая оружие врага. - Но, когда раскаляется ствол, замена его занимает три секунды. Три щелчка и новый ствол в ствольном кожухе - веди стрельбу!
- Красота! - подтвердил старшина.
- Лента металлическая гибкая по пятьдесят патронов соединяется патроном стыковкой «в гнездо»! - восхитился Павел. - И она может быть бесконечной, только успевай, наращивай…
- Ни сырость, ни сушь в жару ему не помеха! - Кошевой внимательно осматривал оружие врага. - Наш же капризный. То перекос патрона, то отсырела хлопчатобумажная лента, то закипела вода в кожухе.
… Настоящая весна вернулась на Харьковщину внезапно и смело, не обращая внимания на реакцию людей. За это время Михаил освоил пулемёт досконально. Потом раздал трофейное оружие по своим взводам.
- Задача такая, - инструктировал он. - Не давать «фрицу» покоя, ночами с ложных огневых точек из траншеи вести ответный огонь беспощадно!
- Всё ясно.
Так с середины апреля батальон усилился надёжными немецкими пулемётами. У Кошевого остался станок, остальные пулемёты устанавливались на сошках.
- Я сам пристреляю опушку леса за ручьём, - решил практичный Михаил. - Самую опасную и вредную.
Из ложного дзота правее своего КП он несколько ночей «давал жизни» пулемётчикам противника.
- Выбиваю на нём настоящую чечётку… - похвастался он сержанту.
- Как так получается?
- У пулемёта Дегтярёва общий спусковой крючок, - пояснил старший лейтенант. - Сам ухитряйся, когда дать одиночный выстрел или тройной.
Это было не каждому дано, обычно вылетало три-четыре пули. У немецкого «зверя» имелись два спусковых язычка. Длинный на долгую очередь, а короткий на одиночные. Вот и «чечётка».
- Как ты на нём работаешь! - недоумевал Лисинчук и пожал округлыми плечами. - Косишь «фрицев», как июльскую траву.
- Уметь надо…
После очередного боя он с наслаждением снял мокрую от пота амуницию.
- Откуда у тебя такой огромный синяк на спине? - спросил у него старшина.
- В начале боя убило единственного связиста, командир велел нести на себе телефонный аппарат и катушки с кабелем, - охотно откликнулся Павел. - Карабин пришлось закинуть за спину. Вдруг рядом разорвался снаряд, один из осколков угодил мне в спину. Не будь карабина, осколок пронзил бы мне сердце. Он попал не просто в круглый ствол, с которого он легко бы мог соскользнуть мне в спину, а в плоскую грань патронника. Скорость осколка была так велика, что он на целый сантиметр врезался в стальной патронник и отпечатался на мне.
- У тебя отпечатался целый карабин, - дико заржал Градобоев. - По негативу можно обучать новобранцев…
- Дурак! - беззлобно заметил счастливчик. - Лучше жить с синяком, чем валятся с дыркой от осколка…   
Немецкий пулемёт помогал им отбивать атаки гитлеровцев. Вдруг он после нескольких дней безупречной работы отказал.
- Сломался боёк затвора, - поставил диагноз Градобоев.
- Хреново…
- А, где взять запасной? - ломал голову ротный.
Старшина распилил шомпол от немецкой винтовки, сделал новый стержень с бойком. Пулемёт заработал, но после несколькиз очередей замолчал.
- И снова поломка! - понял он, после осмотра.
- Боёк, как бритвой, срезает, - определил расстроенный Павел, вызванный на помощь.
Никто не понимал почему. Всю ночь думали, а утром они вышли со старшиной Градобоевым из блиндажа. Поставили удобный пулемёт на приклад, старшина копался в затворе.
- В чём же дело? - он глянул в дуло, что категорически запрещено уставом.
Внезапно раздался выстрел над самым ухом. 
- Это моя очередная смерть прошла мимо! - сказал побледневший командир.
- Буквально просвистела, - опешил Градобоев.
Они совместно сушили головы над проблемой ночь. Понимали, что без огневой поддержки пулемёта им придётся туго.
- Ура! - Кошевой перед рассветом вскочил с топчана.
Он ухватил злосчастный пулемёт и, вынув ствол, обнаружил на его конце, в пламегасителе заметный слой нагара. Буквально через минуту Михаил удалил нагар, и пулемёт снова заработал как оглодавший, жаждающий крови зверь.


***
На железнодорожный вокзал Антонина Шелехова бежала, стараясь не думать об утренней угрозе Симагина. Другие мысли занимали её голову. Неожиданный отъезд дочери нарушил привычный ритм жизни.
- Как же Сашенька будет одна жить на чужой стороне? - предсказуемо волновалась мать. - Она же такая легкомысленная и неприспособленная к тяжёлому труду...
За тяжёлыми размышлениями Антонина не заметила, как добралась до места назначения. Там уже клубилась толпа родных, отправляемых на работы подростков.
- Опоздала! - испугалась она.
Оказалось, что их к тому времени погрузили в немецкие «теплушки» для перевозки скота, и русский паровоз, натужно пыхтя, нехотя подкатывал к эшелону. Два пожилых железнодорожника без лишней суеты произвели его сцепку с крайним вагоном.      
- Как же так? - Шелехова побежала вдоль состава. - Неужели я не увижу перед отправкой дочь…
Горькая весна 1942 года пока не набрала положенный природой ход. Моросил редкий противный дождь, который смешивался на лицах, провожающих с запоздалыми слезами.
- Ваня, где ты? - рядом металась растрёпанная женщина и звала сына.
Над станцией Юзовка стоял плотный шум, крики и рыданья женщин. Антонина тоже передвигалась по разбитому прошлогодней бомбёжкой перрону, вглядываясь в зарешёченные окошки вагонов и кричала:
- Саша!.. Саша!
Редкая цепочка куривших полицаев не позволяла подойти ближе, и она не могла разглядеть дочку.
- Вот, гады, - злилась она, будто не было на свете ничего страшнее. - Не позволили даже попрощаться!
… Огромный железнодорожный состав, набитый молодёжью под завязку судорожно, дёрнулся и, набирая скорость, двинулся на Запад. Одни из вагонов были набиты девчатами, большинство заполнены местными парнями. Антонина жадно искала глазами лицо дочери, но ничего не видела.
- Уехала, - выдохнула она, когда последний вагон отстучал прощальную песню. - Когда теперь вновь увидимся?
Антонина безучастно дошла до опустевшего дома и, не ужиная, легла отдыхать. Она беспокойно спала, когда вдруг услышала настойчивый стук в дверь. Женщина открыла глаза и непонимающе огляделась. В доме было совершенно темно, очевидно, царила глубокая ночь. Электричества в посёлке давно не было.
- Кто там? - спросила хозяйка, на ощупь, подойдя к закрытой двери.
- Это я! - ответил пьяным голосом Симагин. - Открывай.
- Уходи, - попросила Антонина и сжалась внутри, - не могу тебя видеть.
- Открой, иначе сломаю дверь.
- Нет.
- Ах ты, подстилка немецкая, - крикнул Николай и начал бить сапогами в нежданную преграду, - как немцу давать, так ты первая!
Закрытая на внутренний кованый крючок дверь не выдержала. От могучего удара разъярённого мужчины она распахнулась и в свете полной луны на пороге выросла его массивная фигура.
- Долго ты, ****ь, меня мучить будешь? - зловеще спросил он. - Всю жизнь поперёк стоишь…
Он шагнул к застывшей женщине и схватил её в охапку. Та выгнулась назад, упёршись руками в его грудь, и испуганно спросила:
- Ты сдурел, что ли?
- Молчи, дура! - сиплым голосом прошептал Николай и начал целовать лицо пленницы.
- Пусти, - жалобно попросила Тоня и попыталась ударить насильника.
- Мне больно…
Симагин перехватил её руку и, легко подняв, понёс на кровать. Он одним движением разорвал до пояса смутно белевшую ночную рубашку и сладостно замычал. Затем нашарил вспотевшими ладонями опавшие груди Антонины и начал исступлённо их мять.
- Не хочу! - закричала женщина и попыталась вырваться. - Не могу…
- Сможешь, - ухмыльнувшись, пообещал Николай и, навалившись, силой развёл её ноги.
Теряя последние силы, она отчаянно вцепилась в редкие волосы насильника, словно боясь, что он куда-то денется. Тот, вскрикнув от резкой боли, выпростал из-под тёплого мягкого тела правую руку и ударил Антонину в левый глаз.
- Сука! - после нокаутирующего удара женщина больше не сопротивлялась.
Она безвольно затихла и позволила Николаю натужно войти в себя, громко охнув при этом. Через минуту Симагин отпустил жертву и, шумно дыша, упал рядом на скрипнувшую кровать.
- А ты говорила, что не сможешь! - удовлетворённо произнёс он. - Куда ты, милая, денешься…
Совершенно морально раздавленная Антонина молчала и даже не плакала, она тихо плакала... С этого дня между ними установились дивные отношения. Николай периодически приходил в дом Шелеховых и иногда оставался ночевать. Хозяйка больше не противилась его домогательствам, но ничего ему не говорила принципиально.
- Да, скажи ты хоть что-нибудь, - возмущался тот при каждой встрече.
Но женщина упорно молчала. Молча она ложилась на бывшую супружескую кровать, молча терпела любовные старания стародавнего сослуживца мужа.
- Лежишь как бревно…, - упрекал её горячий любовник.
Обострённым женским чутьём Антонина чувствовала, что стала надоедать разгульному Николаю. Добившись давно желаемого, он постепенно охладевал к ней.
- Слава Богу! - думала она, лёжа рядом с храпящим мужчиной. - Скорее бы он отвалил от меня.
Молчание женщины нервировало старшего полицейского. Всё чаще он заявлялся к ней вдрызг пьяным, возможно, для такого поведения существовали причины. До Антонины доходили слухи, будто любовник часто участвовал в массовых казнях евреев и советских военнопленных.
- Хотя бы тебя застрелили скорее, - Антонина жадно желала его смерти и одновременно сгорала от стыда перед знакомыми. - Сил моих больше нету терпеть косые взгляды людей…
В первых числах июня Николай ввалился к ней ближе к рассвету. Дыша в лицо самогонным вонючим перегаром, он, не раздеваясь, стоя надругался над ней и, громко икая, сказал:
- Завтра вечером приду к тебе с дорогим гостем из Киева.
- Не стыдно меня перед людьми позорить? - не выдержала Антонины.
- О, заговорила, - обрадовался гость и сытно рыгнул.
- Зарекалась молчать, но ты, ирод, кого угодно доведёшь до отчаянья!
- Я такой! - самодовольно протянул Николай. - Так что сопротивляться не рекомендую.
- Вот пошлёшь кого-нибудь сгоряча, а в душе переживаешь: дошёл? не дошёл? - игриво ухмыльнулась она.
- Не шути со мной! - гаркнул он.
Антонина повернула к нему увядающее, но красивое лицо и крикнула:
- Ни тебя, ни гостя не пущу!
- Пустишь, как миленькая, - угрожающе прошипел бывший шахтёр. - Мало того и обслужишь его по полной программе…
- Не дождёшься!
- Сделаешь всё, что он захочет, - предупредил Симагин и плюнул ей под ноги. - Ежели, конечно, у него на такую потасканную бабу встанет… Стерва.
Антонина сидела, не двигаясь, вся пунцово-красная, разгневанная и красивая. Она смотрела прямо перед собой, её открытая грудь часто и взволнованно поднималась.
- Нет! - отрезала она.
- Я тебя застрелю, как собаку, - сказал полицай и вытащил парабеллум.
- Ты сдурел?
- Поняла меня - немецкая ****ь?
Не дождавшись ответа, он грохнул дверью и отправился спать в участок. Антонина больше часа стояла как вкопанная посредине скромно обставленной гостиной и мучительно раздумывала:
- Как быть?.. Ведь он обязательно припрётся…
Когда утром соседка Наталья забежала к ней одолжить соли, окоченевшая Тоня давно висела на верёвке, продетой через кольцо на потолке, вбитое когда-то Григорием для детской колыбели.
- Ой, Боженьки мои! - вскрикнула соседка.
Шелехова заранее переоделась в чистую одежду и бельё, встала на стул, чтобы дотянуться до деревянной балки на потолке и спрыгнула вниз…
 
продолжение http://proza.ru/2012/04/14/11