Мой добрый дядюшка Кошмарский - 7

ГЛАВА 4. НЕПРИМЕТНАЯ КРАСОТА


                «Служил солдат 25 лет, выслужил 25
                реп…»
                (Старая солдатская
                присказка)


- Ну что ж, дорогие мои, с удачным почином, - поздравил нас пан Кошмарский, - все действовали быстро и согласованно. Катажина, тебе особое замечание – несколько уйми свои задиристые польские гены, иначе у нас могут быть большие проблемы.

- Постараюсь, - согласилась я, почёсывая за ушком разомлевшего кота Маркиза, - спасибо, котейко вовремя подоспел. Хороший кот!

-Да, я такой, - сквозь благостное мурчание сказал кот, - но в следующий раз могу и не успеть…

- Дай бог, следующего такого раза не будет. Куда мы теперь двинемся с целью доисправления моей генетики?

- Очередной узел истории будет не так далеко. Он находится в середине девятнадцатого века, ближе к его концу. Закончилась Крымская война, отменено крепостное право. Демобилизованы и отпущены на все четыре стороны последние солдаты, отслужившие любимой родине верой и правдой по двадцать пять лет.

- Ох, и ничего себе, - удивилась я, - четверть века! Им хоть пенсии нормальные дали?

- О чём ты? - вмешался Саша, - оставили потрёпанное обмундирование и почётное право двигаться куда подальше…

- Всё как обычно. Ох, и терпеливый же у нас народ!

- Более чем, - согласился дядюшка, - ну, давайте, будем наблюдать.


    Везёт мне на открытые пространства. Снова степь, но теперь уже несколько иная. Выжженная солнцем земля, светло-серая, растрескавшаяся ломтями, как в пустыне. Участки аспидно-чёрной грязи, которую вскоре назовут целебнейшим лечебным пелоидом, а в моё время будут хищнически эксплуатировать, перемежаются зарослями камышей в местах, где есть вода. Лиманы на горизонте, у их берегов – желтоватая пена и серо-белые, блестящие на солнце кристаллами, пласты соли. Сейчас соляные промыслы как бы случайно размыты и в большинстве своём уничтожены. Получилось как в том одесском анекдоте: скажите мне, пожалуйста, куда всё это делось и кому всё это мешало? Но пока на экране отражается мирное время. Вдали лениво бредёт пара волов, запряжённых в повозку. И, естественно, треск кузнечиков, звонкое пение жаворонка в зените и знойное марево, в котором несколько расплывается окружающая реальность. Всё на своих местах, всё как положено.

- Видишь солдатика?
- Где?
- Смотри лучше, справа.
- Справа, вроде бы, никто не марширует…
- А он и не обязан больше маршировать.

                «Вдоль по дороге, вдоль по дороге
                Вот я шагаю – раз и два.
                Плевать, что ветер в карманах и вдрызг сапоги,
                Зато уцелела голова. Ать – два!»

 - бойко горланил, не забывая приплясывать, в популярном детском фильме резвый отставной солдатик лет эдак двадцати с небольшим.

Что-то похожее я и намеревалась увидеть на экране, естественно, без песен и танцев. Но жизнь – далеко не оперетта. И смею заверить со всей ответственностью, что ничего подобного, против моего ожидания, в описываемый период в поле зрения не наблюдалось. Зато под тенистым деревцем с серебристыми узкими листьями у обложенного чистыми камешками мирно поющего родничка дремал усталый мужчина лет сорока пяти в поношенной военной форме…

- Интересно, откуда в этих солончаках взялся родник, да ещё и такой ухоженный? – удивился Збышек.

- Подобное в здешних местах бывает, хоть и не часто. Пробился источник из глубоких подземных водоёмов – и вот он. И вода в нём чистая, очень вкусная и, что совсем уж невероятно – не солёная. Такие родники – большая редкость, они бережно сохраняются и очищаются, - объяснил знаток приазовских степей Саша.

- А где мы, кстати? – заинтересовалась я.

- Понюхай воздух – узнаешь.

Ой, лучше бы я и не пыталась это делать. Резкий запах сероводорода резанул по ноздрям…

- Фу-у-у! Сиваш, что ли?

- Угадала. Он же Гнилое море. Места эти издавна хорошо знакомы чумакам, которые возили соль по всей Югороссии, и не только. Правда, к концу девятнадцатого века чумацкий промысел становится невыгодным, его монополизируют купцы и промышленники. Ну, да ближе к делу, точнее, к деду. Спящий солдатик приходится тебе прямым и даже довольно близким предком. Вспомни, тебе когда-то рассказывали о нём пани Эужения и бабушка Клавдия.

- Неужели это сам Костенко, мамин прадед?

- Он самый, собственной персоной, прилёг немного отдохнуть, устав от трудов праведных.

- Дядюшка, мне прямо немного стыдно стало – я ведь даже имени его не знаю, не говоря об отчестве…

- Имя ты скоро узнаешь, дай только срок. А отчество и знать не надо, он и сам не любит его вспоминать.

     Выглядел служивый соответственно рассказам мамы и бабушки Клавы: видный, даже красивый черноволосый мужчина с матовой светлой кожей, не почерневшей и почти не загрубевшей в боях и походах. Тонкие черты лица, изящные, благородной формы стопы и кисти рук.

- Точно, он, - подтвердила я, - внешний вид соответствует и загадочность присутствует.

- Что за загадки, проше пани? – сразу же полюбопытствовал неугомонный младший кошмарёнок.

- Да понимаешь, Маречек, - ответила я, - бабушку всегда очень удивляла нестандартная внешность её родного деда. Ну, не по сословию он выглядел, совсем не по сословию.

- Нет в этой истории на самом деле ничего загадочного или удивительного. Есть только небольшая и нерадостная семейная тайна, которую дед так и не открыл никому из своих потомков. Тогда было не принято открывать подобные секреты.

- Что ещё за интриги испанского двора?

- Вот испанцев, насколько я знаю, в твоём роду как раз и не было, - ответил Кошмарский.

- А жаль. Сейчас бы фанданго сплясали, кастаньетами потрещали, - размечталась я.

- Что-то пани сеньорита слишком растрещалась и без кастаньет, - съехидничал Сашка, - хватит с тебя имеющихся в наличии генов – только успевай отмахиваться.

- Достаточно вам пререкаться, панове. Слушайте историю. Тебе, Кася, пришло время её узнать. Итак, твой предок Костенко, оказывается, являлся внебрачным сыном крепостной крестьянки красавицы Олены и тамошнего пана. Подобные развлечения были у помещика в порядке вещей. Поначалу папашу забавлял резвый и пригожий хлопец, его учили и воспитывали как паныча, но потом богатого развратника женили, появился законный наследник, и ставших ненужными байстрюка с матерью убрали подальше, в село. А когда сынишка вырос, его без зазрения совести забрили в солдаты на двадцать пять лет – с глаз долой – из сердца вон. Чтобы, стало быть, не мельтешил на виду у законных наследников. А там, гляди, и погибнет смертью храбрых в перестрелке в какой-либо тамошней горячей точке…

- Вот гадский пан! И кастрировать его некому. Может быть, мне слетать во времена его бурной юности? У вас в хозяйстве, случайно, какой-нибудь завалящий скальпель не найдётся?

- Это не метод, Катажина.

- Зато какой эффект!

- Но в результате операции не появится на свет твой прадед.

- Время в наших руках – можно прооперировать пана сразу после появления младенца.

- Ну, и какое воспитание получил бы нормальный ребёнок при таком отце?

- Да, незадача. Смотрим дальше.

    А на экране разворачивалась такая идиллия! Мирно журчал родничок, колыхались под горячим ветерком высоченные стебли камышей, шурша жёсткой листвой, звенели неугомонные кузнечики. Отставной солдатик мирно почивал, как и положено изрядно уставшему человеку с непорочно чистой совестью, положив под голову сапоги и потёртый ранец. Потому и не заметил он, как приблизилась воловья упряжка и остановилась неподалёку, за камышами.

- Стой, кормильцы!

Огромные, серые, с длиннющими рогами и красивыми, полными философского спокойствия глазами, «волыки» встали, обмахивая себя хвостами.

- Тут недалечко, помню, родничок був. Славко, доню, збигай за водой ось туды.

     Хрупкая, невысокого роста девушка с льняными косами и жестоко обожжённым солнцем личиком взяла ведро и скрылась в камышах.

- Ось тут и переждём жару, Христинка. Здесь, ежели чего, то и переночевать можно, - сказал полный дядька с длинными седыми усами на добродушнейшем загорелом лице своей дородной супруге, которая с кряхтением слезала с воза.

- Ай-яй-яй-яй! Батька Фёдор, батька Фёдор! – Славка пулей вылетела из камышовых зарослей без ведра, со сбитым на сторону платком.

- Ну, что там такое? Мабуть, змеюку побачила, боягузка мала?

- Там солдатик убитый лежит! Ой, до чего боязно, батька!

- Да откуда ему убитому быть? Давно вже не стриляють.

     Дядька Фёдор тем не менее бульдозером пробуравился между высоких жёстких стеблей и чуть было не наткнулся на хлопающего спросонья глазами солдата.

- Ото бисова дивка, до чого налякала чоловика. Здоров булы, служивый!

- Здравствуй, добрый человек! – приветливо отозвался отставной солдат, - никак, барышня испугалась? Напрасно, я ведь не кусаюсь.

- Та ты не зобижайся на дивчину. Насмотрелась тут да наслушалась всякого после войны, ось и струхнула. Славко, та йды сюды, не лякайся, живый твий солдатик.

Девушка осторожно подошла и смущённо улыбнулась:

- Звиняйте, дядько, разбудила я вас.

- Да ладно, детка, - улыбнулся в ответ солдат, - главное, что все в живых остались…

Девчушка, надо сказать, красотой не блистала, но улыбалась очень хорошо, открыто, и светло-голубые глазки её излучали на собеседника спокойную доброту, несмотря на давнюю, затаённую в сердце печаль. Путники представились друг другу. Солдат набрал в ведро воды и подал его Славке.

- Спасибо, дядька, - смутилась она.

- Зовите служивого до воза, - распорядилась подоспевшая тётка Христина, - зараз вечеряты будемо.

- Благодарю, хозяюшка, не откажусь.

     Солдатик собрал вещи и двинулся следом за новыми знакомыми. Мужик он, видно, был хозяйственный, и добавил к общему столу кое-что из своих съестных припасов. Все расположились в тенёчке вокруг расстелённой на земле скатерти в душевной беседе и довольно быстро решили оставаться тут же на ночлег – да и куда им было спешить, если место хорошее и компания приятная.

- Так говоришь, Андрий, отслужил?

- Отслужил. Списан вчистую.

- Полную отслужил?

- Полную. Двадцать пять лет как штык, день в день.

- Двадцать пять лет, - ужаснулась Славка, - я живу меньше. И вдруг вскрикнула и сморщилась от боли. На щеке появилась капелька крови.

- Что с тобой, девонька?

- Кожа трискаеться от жары и холода, та зараз ще й на солнце погорила, - сочувственно сказала Христина, - смажь, детка, гусиным жиром, полегче будет.

- Не помогает, - криво улыбнулась Славка, - ничего мне не помогает.

- Давно ли с тобой такие неприятности происходят?

- Сколько себя помню.

- Смалку в неи такэ. Жарко ей у наших краях, билесенька вона, як сметана. Наше солнце для неи дуже зле, - добавил Фёдор.

     Андрей удивлённо посмотрел на говорившего.

- Вона сиротына, - поймав взгляд, пояснила Христя, - из Полисся. Батьки повмыралы, голодна та холодна по свиту скиталась, бидна дытына. Колы до нас прыбылась, зовсим хвора була, лэдь видходылы. Та й дотэпэр ничого толком йисты нэ може, ото клюе, як курченя. Сало там, чи цыбулю якщо зайвый шматочок зъисы, довго хворие. Тому й худорлява така, от витра хытаеться. А с кожей чого тилькы нэ робылы – ничого не помогае. Як сглазыв хто дивчину…

- Понятно, - кивнул головой Андрей, - а ну-ка, Слава, подай мне ранец.

Порывшись, достал замотанную в тряпицу склянку.

- Спасибо за хлеб – соль, хозяюшка, - поклонился Христине, - отойдём-ка, детка, в сторону, покажешь мне свою мордаху, авось, чего да придумаем.

- Что это? – с любопытством и без испуга спросила Славка.

- Мазюка тут у меня целебная, по рецепту самого доктора Пирогова замешана. Слыхали о таком?

- Знамо дело, слыхали. Про дохтура уси балакають, багато народу вин выликував, - с уважением ответил Фёдор, - а нам шо робыты, кажи, служивый.

- Чистую тряпицу надо, - осматривая пострадавшее от солнца славкино личико и качая головой, ответил импровизированный лекарь.

- Ось тоби ганчирочка, - Христя извлекла кусок чистой холстины, порывшись в багаже.

- Сейчас мы тебе перевязочку сделаем – сразу полегчает. У нас ежели кто из солдат обгорал, первым делом этой мазюкой мазали, и хорошо помогало. Правда, пахнет неприятно, но что делать.

- Ничего, потерпим, - закивали головами добрые старики, а Славка снова грустно усмехнулась.

     Мазь, надо сказать, воняла преотвратно, но действие своё оказала быстро. Боль начала отступать.

- Ещё несколько раз перевяжем, и всё пройдёт.

- Надолго ли? – грустно ответила Славка.

- Думаю, что надолго. Вот так. Ты у нас теперь прямо как севастопольский герой – вся в бинтах. Шляпу бы тебе с полями, бриль, как у Фёдора.

Андрей нарезал листьев камыша и ловко принялся за дело. Вскоре бриль был готов.

- Жарко будет, дядька Андрей.

- Не будет. Мы тебе до бриля платочек приладим, и будешь ты у нас в парандже, как Зюлейка.

- Как это?

- А в Турции все местные девки и женки тряпицы на личиках носят, паранджа называется.

- Так не видно ничего будет из-за тряпицы.

- Что надо, увидишь. А на тебя в степи смотреть некому, разве что нам. А мы тебя и такую любим.

Славка сдержанно хихикнула. Боль постепенно уходила, а к запаху и привыкнуть недолго – лишь бы помогло.

     Сразу после шикарнейшего степного заката на землю упала тёмная южная ночь с загадочно мерцающими звёздами. В степи верещали перепёлки. Женщины давно и мирно спали на возу, намаявшись за день, а мужикам не спалось. Звёзды были просто сказочные и манили куда-то в неведомую даль.

- Дывысь, Андрию. Чумацький шлях близехонько, руку простягнув – та й узяв.

- Да, Млечный путь так и манит – встал бы и пошёл по нему, куда глаза глядят. А ты, Федя, видать, много походил по белу свету?

- Бильше сорока рокив чумаковав. Ще с батькой та й дидом почав ходиты.

- Сейчас снова по силь?

- Ни. Видчумаковався, усе. Зараз силь возыты – барышу нэма. Соляну справу купци до своих рук узялы. А ще, кажуть, якусь зализну дорогу збыраються будуваты, та по ней силь возыть. Куды мэни до них з волыками. А душа болыть. Привык я к дороге, як той цыган. А тут ще наш пан, хай йому грэць, усю нашу землю пид сэбэ забрав. Вильну нам дали, а земля, хаты – усэ пид паном. Каже – выкупайте, а на яки, к бису, гроши? Ото взяли мы скарб, запряглы волыкив, поклонились ридной земли, та й поихалы у Таврыду. А тут вийна була, хаты згорилы, сады згорилы, земля уся у зализи, бонбы та осколки навкругы. Чисто, пэкло. Ораты, сияты нэма дэ. Подывылысь мы на оцэй гармыдар, та й поихалы звидсиля.

- Домой решили возвращаться?

- Знову до пана? Ни. Прямуемо мы до вильнои Сыбыры. Там, кажуть, земли багато.

- Сибирь далеко, очень далеко, Федя.

- Доидэмо потыхэсэньку. Спешить некуда. А ты далече йдешь, служивый? Хтось тэбэ чекае?

- Ждут ли – не знаю. А иду домой, на Слобожанщину.

- Та ну! И мы звидтиля. Ото мы ще й земляки з тобою, голубо. Мы з Калыновки.

- Совсем земляки, - утвердительно кивнул головой солдат, - а я из Ивановки.

- За ричкою – та трэба ж такэ. А чий ты будешь, служивый?

- Олены Костенко сын. Вот, к мамке иду. Одна она у меня. Жива, нет, не знаю. Не пишет несколько лет.

- Та й не напишет, Андрию. Померла Олена пьять рокив тому як. И старый пан помер.

- По пану я как раз и не скучаю. Чужой он мне был, чужой и остался.

- А молодый пан лютуе як чортяка. Землю нашу сэбэ забрав, та й мамкину тэж. Каже, усэ буду робыть гэть як у Амэрыци. Бызнюсь, каже, буду робыть. А дэ та Амэрыця и шо то за бызнюсь – бис його знае. А якщо той сатана пан почуе, що ты возвернувся, то життя тоби нэ будэ. Ты ж, не в обиду тоби кажучи, брат йому ридный, та ще й старшой.

- Да, знавал я своего братца за большого оригинала и дурака редкостного, но чтобы настолько – и не думал. Раньше паны по Франции да по Англии сохли, а он – по заморскому пастбищу.

- Та дэ ж та земля?

- Америка, Федя, далеко. Дальше Сибири, за морями. Люди там коров пасут да за золотом охотятся. Ссылали туда бандитов да воров вместо каторги, так те разбойники всех людишек местных побили и свои порядки установили.

- Та яки ото порядки?

- Злые порядки для жадных людей. Вот и ехал бы туда паныч, ежели там хорошо таким, как он. Какой он мне брат? Матери жизнь испоганили, да и мне тоже. Не ждёт меня дома никто, да и дома у меня никакого нет. С паном тягаться – как с быком бодаться – всё едино. Некуда мне идти, Федя.

- Не горюй, Андрийко. Краще пишлы з нами у Сыбыр. Казак ты, я бачу, справный,  дойдэмо потыхэсэньку добирным товарыством. А там и новэ життя почнемо, помолясь.

- Что ж, похоже на то, что выбора у меня нет. В Сибирь – так в Сибирь. Мне уже всё равно.

- От и добре. Спи, Андрюхо. Як розумни люди говорять, утро вечера мудреней.

- Быстро, однако, землячки договорились, - прокомментировала я, - а как там дедов братец – американец со своим бизнесом?
- Да никак, - ответил Кошмарский, - всё пропил и прогулял в течение года…

     Утром андреево решение больше всех обрадовало Славку. Ей заметно полегчало, даже повязку сняли раньше времени.

     Они шли рядом с неспешно катящейся повозкой и о чём-то беседовали. Андрей набрал лекарственных трав и заставлял девушку три раза в день пить отвар и умывать им лицо. Краснота уходила прямо на глазах, и вскоре кожа приобрела свой обычный молочно-розовый оттенок. Надо сказать, регенерация у неё оказалась очень хорошей, как, впрочем, и склонность к ожогам.

- Славунька, надень паранджу. Ты снова обгореть не боишься?

- Мне с вами бояться нечего, дядька Андрей.

- Ишь ты, гляди ж ты, храбрая какая. Всё равно накинь, не рискуй.

Славка прикрыла лицо. Некоторое время наши герои шли молча, задумавшись, после чего Андрей спросил:

- А как твоё имя полностью звучит – Святослава, Мирослава, Бронислава? А то всё Славка да Славка.

- Не знаю, дядька Андрей, не помню. Называй, как хочешь.

- Есть такая птичка – славкой называется. Поёт хорошо. Голосок у неё звонкий, как у тебя.

- Разве? – весело рассмеялась Славка, - а ведь и правда, есть такая птичка.

- А ты родителей-то своих хоть немного помнишь, птичка – Славка?

- Батьку не помню. Мамку – немного. Помню, шли мы куда-то. Долго шли. А потом мамка уснула и не проснулась. Потом я одна шла. Долго шла. Милостыню собирала, бурьян ела. А потом дядька Фёдор с тёткой Христиной меня приняли заместо дочки. Деток у них нет, вот и взяли меня к себе. Они старики добрые, дай им бог здоровья. Как родные мне стали. Теперь вот вместе в Сибирь идём. Далеко ещё идти, долго.

- Да, печальная история, девонька. Где жили с папкой – мамкой, куда и откуда шли – и не узнать. Теперь вот сибирочкой станешь.

- Что ж, не мы первые, не мы последние. Лишь бы оттуда не пришлось снова куда-то идти.

- Оттуда идти некуда. Сибирью Россия заканчивается. Но Сибирь большая – авось, где-нибудь, да пристроимся. Не в Китай же нам направляться. Уж там-то мы точно никому не нужны. В Китае, говорят, своего народу много и есть нечего. Всех крыс поели.

- Неужто люди крыс едят? – ужаснулась Славка.

- Едят. И крыс, и змей, и кузнечиков. Жизнь заставит – и не то съешь, да ты это лучше моего ведаешь, бедолага.

- Какой ты умный, дядька Андрей! И откуда только всё знаешь?

- Жизнь научила. И читать люблю. Мой командир мне книжки давал читать в перерывах между боями. Душевный человек, даром, что граф. Львом Николаевичем его величают…

- Что-то ты прихрамывать стал, дядька Андрей. Ногу забил?

- Да нет. Осколок у меня в ноге от англицкой бомбы, поэтому рана время от времени открывается, никак не хочет рубцеваться полностью.

- Вон лесочек впереди. Срежем палочку, легче тебе идти будет.

- Ты бы до возу зализ, Андрий, - предложили Христина, - с больной – то ногой особо не расходишься.

- Спасибо, Кристинушка, я ещё немного пройду. Скотине и без меня тяжко.

- Человек – не скотина, всё выдержит, - философски промолвил Фёдор…

- Вот оно откуда у бабушки Клавы взялась эта поговорка. Уж очень она нравится моим пациентам.

- Ещё бы не нравилась при нашей-то жизни, - ответил Саня, - а с ногой у твоего прапрадеда та же проблема, что была и у твоего папеньки.

- Да, у него так и остались в ноге два осколка пожизненно, ещё с Великой отечественной, и это при нашей медицине. А что делать бедному деду в подобной ситуации в глухой степи, да ещё и в девятнадцатом веке?

- Смотрите, сейчас всё увидите своими глазами, - ответил Кошмарский.


     После обеда Андрея общими усилиями уговорили таки лечь на повозку. Рана открылась и закровила, вскоре нога распухла и началась лихорадка.

- Ну, як ты, Андрийко?

- Худо, Федя, горит всё.

- На, попей водички, - вмешалась Славка.

Андрей отпил пару глотков:
- Спасибо, больше не могу.

- Трэба тоби, земляче, рану видкрываты. Срочно трэба. Можешь ноги лишиться, а то и помереть, якщо антонив вогонь почнеться…

- Да где ж тут, в степи, доктора сыскать?

- Та нидэ. Сам буду ризаты, бильш никому.

- Ты, Федя, конечно, мужик бывалый, много чего в жизни видел. Да и деваться мне, видать, некуда. Режь.

     Путешественники вскипятили котёл воды, приготовили перевязочный материал из чистой холстины и самогон – для дезинфекции и рауш-наркоза. Фёдор вымыл руки, прожёг на огне нож и приступил к делу. Его супруга при одном только взгляде на операционное поле сомлела от ужаса – оказалось, что добрейшая тётушка Кристина не выносит вида крови. Как ни крепись – с самим собой не поспоришь. Зато малышка Славка, хоть и со слезами на глазах, ассистировала батьке исправно…

     Острый кусок металла звякнул о дно подставленной миски.

- Ну ось, зараз промоемо рану та перевьяжемо, - от напряжения рубаха Фёдора взмокла до состояния «хоть выжимай», - як ты там, земляче?

- Живой, - просипел Андрей, - делай всё, что надо, земляк, вытерплю…


- Ох, и талантливый у нас народ, граждане. И рисковый, - я была на грани шока и восторга, - простой сильський дядько работал, как настоящий хирург.

- Не забывай, что у них не было выхода, Касенька. Хотя в подобной ситуации кто другой и растерялся бы, пожалуй, - объяснил дядя.

- Что-то уж больно много они хворают в этой истории, не кажется ли вам? Как, впрочем, и в предыдущей. У меня что, все предки такие квёлые были?

- Отнюдь. Скорее наоборот. Просто мы начали с проблемы здоровья. А дальше будет легче. Народ тогда был крепкий, и не такое выдерживал. Ты вспомни, вспомни любимую бабушкину поговорку. 

- Да уж, слишком часто мне приходится её вспоминать, почти на каждом приёме. Такие, знаете ли, случаи встречаются…

- То-то тебя не сильно удивила история болезни прапрадеда, - усмехнулась Эльжбета, - великое дело – опыт.

- Скорее дурная привычка, - поскромничала я, переглянувшись с Сашей. Слишком много разных кошмарных историй выслушивают нынче врачи на своих приёмах. Слишком много и слишком кошмарных…


     После перевязки доктор с пациентом приняли ещё по стаканчику препарата для рауш-наркоза и оба заснули сном младенца. А Кристина со Славкой всю ночь продежурили у постели больного, сменяя друг друга. Ближе к утру Андрей перестал метаться и стонать, задышал ровнее.

- Як вин там? - сонным голосом спросила Кристина.

- Спит. Уже не такой горячий, - ответила Славка.

- Ото и слава богу. Лягай видпочивать, доню, я тэбэ зминю.

     Утром температура спала. Осунувшегося бледного Андрея протёрли смешанным с водой уксусом и переодели.

Повторно он проснулся уже к вечеру. Повозка стояла в лесу, в тени большого дерева. Боль в ноге, под которую кто-то заботливо подложил снопик травы, постепенно уходила. Оставалась слабость. А ещё очень хотелось есть. Славка, сидящая под деревом с вязанием в руках, подняла голову:

- Очнулся, очнулся! Батька Фёдор, дядька Андрей очнулся, смотрит!

- Ну, ты у нас и герой, служивый, - подошёл довольный Фёдор, - отаку биль вытрымав. Ось твий осколок.

     Андрей слабо улыбнулся, принимая замотанный в холстинку кусок тёмного металла:
- Спасибо, земляче. Вот только, кто из нас герой – это можно и поспорить.

- Ты, дядька Андрей, - Славка уже поила страждущего водой, - вот и добре. Может, поешь хоть немного, я тут супчик сварила – батька зайца заполювал и куропаток.

- Могу и много. Хотя, много нельзя, плохо будет.

     Девушка заботливо кормила больного с ложечки бульоном, не забывая щебетать:

- И ещё одну ложечку. Ой, дядька Андрей, дядька Андрей, я так напугалась, так напугалась!

- Не больно ты и пуглива, птичка моя. Батьке помогала при операции прямо как сестра милосердия.

- Что за сестра такая?

- Были у нас в Севастополе такие девицы – докторам ассистировали при операциях, раненых выхаживали. Хорошие были девчата, добрые и храбрые. Под обстрелом работать не боялись. И ты вчера не испугалась.

- Какие молодцы эти девицы. Вот кому страшно-то было! А я и не успела испугаться – мне работать надо было, батьке Фёдору помогать. Ему без помощи трудно было бы. Да мне и не впервой. Мы тут с батькой намедни волыка оперировали, вон того, серого. Правда, Сирко?

Вол поднял голову, украшенную огромными ухватоподобными рогами, посмотрел своими умными и красивыми глазами (не зря раньше о красавицах говорили «волоокие»), кивнул, будто соглашаясь со сказанным – мол, да, было дело, - и вздохнул.

- Видишь, - продолжала Славка, - ходит и не хромает совсем. И ты скоро пойдёшь своими ножками. Осколок вырезали, рана зарастёт, хромать не будешь. Кушай, кушай. И ещё ложечку. Вот так.

- Спасибо, моя хорошая, - не знавший до того доброго к себе отношения служивый даже немного прослезился. И полностью почувствовал себя дома, среди родных. А самой родной была эта некрасивая телом, но настолько прекрасная душой сирота, успевшая за короткое время знакомства пленить его одинокую и страдающую душу…

    Послеоперационная рана затягивалась быстро и, как пишут в своих историях болезни коллеги – хирурги, первичным натяжением, что не могло не радовать. Вскоре больной начал вставать и даже помаленьку передвигаться пешком, одной рукой держась за воз, а второй опираясь на импровизированный костыль или на плечо заботливой Славки. Рано оставшаяся без родителей и хлебнувшая горя не по возрасту, девчушка тоже прикипела душой к дядьке Андрею как к родному. А насколько она оказалась заботливой и преданной! Кроме неё я встречала в жизни только одного такого человека, и это была моя мама. Видать, существует таки ген альтруизма и передаётся иногда по наследству, хоть подобные святые люди встречаются всё реже и реже, не имея возможности выжить в сложившейся ситуации. Но на экране пока не спешил заканчиваться девятнадцатый век, в котором живые альтруисты ещё не числились среди вымирающих видов…

     Андрей оказался незаменимым помощником по хозяйству, и «добирне товарыство» дружно продолжало своё движение на восток. Лето тихо переходило в золотую осень, всё чаще на небе появлялись косяки перелётных птиц, Сибирь помаленьку приближалась…

     Славка с Андреем шли вдвоём по дороге и о чём-то оживлённо беседовали. Старики передвигались рядом с неспешно катящейся повозкой и судачили о своём.

- А добре, шо мы Андрийку зустрилы, - в перерыве между затяжками из казачьей люльки произнёс Фёдор.

- То так, не попадись вин тоди нам, пропав бы, загинув чоловик. Ты в мэнэ, Хведир, молодець, чисть хвершал, - отозвалась Кристина, сплёвывая в дорожную пыль подсолнечные  скорлупки.

- Добре йде, вже без костыля.

- Дивчина до него прывьязалась – як ридна.

- Та й вин тэж. Жаль, негарна вона, та ще й хвора. Яка пара була б.

- Та вин и не помичае – гарна, не гарна, хвора, не хвора. Дивча незлобыво, працьовыто, як бджилочка. Добру нам господь донечку дав за уси наши молитвы.

- Жаль тильки, шо рокив йому багато.

- Та сорок пьять всього. А поглянеш – то и того молодше.

- А Славке шестнадцать.

- Та воны й не замечають. Чисто голубки…


     Молодёжь шла парой, держась за руки. Им было легко вдвоём, и они действительно не замечали ни разницу в возрасте, ни состояние здоровья или какую-то там некрасивость. Им было просто хорошо. Андрей слегка опирался на тросточку, скорее не по необходимости, а на всякий случай, но уже почти не хромал. Личико и кисти рук девушки слегка позолотил загар, глаза оказались на самом деле не бледно-, а ярко-голубыми, а слегка курносый носик – очень даже пикантным.

     В небе послышался размеренный гул – прямо над головами, неспешно и в едином ритме рассекая воздух крылами, шла большая стая снежно-белых лебедей. Птицы завораживали своей мощной и одновременно изящной красотой. Славка провела стаю восхищённым взглядом и печально вздохнула:

- Какие они красивые! Как ангелы. А я такая страшненькая…

- Да какая же ты страшненькая, душа моя, - Андрей приобнял за хрупкие плечи готовую уже захлюпать носиком девушку, - ты красивая. И добрая.

- А вот люди говорят…

- Да не слушай ты людей, ты меня слушай!

- Они говорят, что я негарная, и меня никто замуж не возьмёт.

- Глупые они и злые. Возьмут тебя замуж, обязательно возьмут, ну как не взять такую хорошую.

- Да кто ж возьмёт-то, господи?

- А вот хотя бы и я. Пойдёшь за меня замуж, Славонька?

Девушка остановилась как вкопанная, медленно подняла на Андрея полные слёз, голубые как лён глаза, долго смотрела ему в лицо, а потом по-детски серьёзно ответила:

- Пойду, Андрей.


    Вскоре пара обвенчалась на радость добрым старикам Фёдору и Кристине, давно мечтавшим о внуках. До Сибири добрались не скоро, но без особых приключений, устроились хорошо, жили достаточно долго и очень дружно, на радость себе и добрым людям, которые тогда ещё встречались в природе, а особенно в том регионе, где они прижились. Молодёжь поселилась в небольшом городе Семипалатинске. Андрей занялся извозом и впоследствии передал свой промысел сыну Митрофану. Старики, привыкшие к просторам, в городе жить не захотели. Они пожелали трудиться на земле и занялись садоводством и бахчеводством. Уроженцы Югороссии прекрасно владели всеми необходимыми методиками, их продукция славилась по окрестностям, и последние чумаки чудово прижились на новом ПМЖ. Славка трудилась по хозяйству и воспитывала детишек. Мама рассказывала, как в раннем детстве общалась с сухонькой слепой старушкой:

- Подойди ко мне, Женечка, - прабабушка Слава ощупывала ребёнка, гладила по головке, - как ты выросла, деточка!

Добрую бабушку любила вся семья и уважали соседи. Особых хлопот со здоровьем славкины дети не имели, но проблемная кожа досталась в наследство всем в той или иной степени…

     В маленьком дворике рядом с аккуратным бревенчатым домом хозяйничали два мужика – пятидесяти пяти и пяти лет. За воротами послышался звук останавливающейся телеги и голоса:

- А ось и мы до вашей хаты!

     Мальчонка бросил недошитую сбрую и вылетел навстречу «деди с бабой» с восторженным визгом. Из дома вышла улыбающаяся русоволосая молодка, на ходу вытирая руки передником. Подошёл и сам хозяин. Пара смотрелась вполне гармонично. Семейная жизнь и сибирские морозы явно пошли на пользу Славке. Сохранивший военную выправку Андрей выглядел молодцевато. Постаревшие, но всё ещё державшиеся «на ходу» Фёдор и Кристина  тискали обожаемого «Мытрохванчика», обнимались и лобызались с Андреем и Славкой. Навстречу добрым старикам выбежали старшие дети, кудлатый пёс Барбоска и даже серая в полоску кошка Мурка с выводком котят. Доброты и ласки хватило всем.

- Что качаешь головой, Катажина? - улыбнулся дядюшка.

- Кто бы мог подумать, глядя на шустрого карапузика, что это будущий мамин дедушка, отец бабушки Клавы и мой, соответственно, прадед?

- Да, таково течение истории…


     Из-за соседнего забора выглянула лукавая конопатая рожица с двумя рыжими косицами, с живым интересом наблюдающая за происходящим бойкими зелёными глазками.

- А дэ тут моя нэвистонька? Ось тоби смачненького, пидходь, нэ лякайся.

Надо сказать, что мелкая «нэвистонька» не шибко-то и боялась. Смело подошла к деду с бабой, вежливо поздоровалась и поблагодарила, после чего весело захрустела «смачненьким». Видно было, что девчонка тут частый гость, можно даже сказать, свой человек.

- Дедко Федя, баб Кристя, а вы нас с Митрохой возьмёте на ярмарку яблочками торговать? – спросила соседка.

- А татко з мамкою отпустят?

- С вами отпустят.

- А як ты торгуваты будешь? Считать-то умеешь?

- Умею!

- А скильки буде два яблока да ещё три яблока?

- Пять.

- А скильки буде чотыре без одного?

- Три. Да я смогу, смогу. Будем вместе торговать.

- Ой, ты ж моя умничка! От бы Мытрохванчику таку жиночку. Пидешь замуж за сусида? – спросила Кристина.

- Пусть сначала подрастёт, а там посмотрим.

- Больно мне надо жениться, - басом сообщил насупившийся мужичок-с-ноготок по имени Митрофан, выбрасывая яблочный огрызок.


- Какие конкретные дети, а, дядюшка?

- Да уж, - улыбнулся Кошмарский, - а вот теперь погляди, кого тебе юная паненка напоминает?

- Ну-ка, ну-ка! Не может быть! – в замурзанном личике маленькой русской девчонки из сибирского городка явственно проступали черты… деда Мурада!

- А ведь права была мама! Сосватали таки «нэвистоньку». Это же её знаменитая бабушка, которая, не зная, кстати, ни одной буквы, умела считать так, что на базаре её не мог обмануть ни один, даже самый крутой, барышник. Юная «паненка» явно отличалась неплохими математическими способностями. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что это был чуть ли не единственный талантливый математик в нашем роду. Мы всё больше гуманитарии…

     Я тянула разговор. Уж очень не хотелось переходить к делу в данной ситуации, но мне о нём вежливо напомнили.

- Катажина, ты не забыла о своей миссии? – Кошмарский говорил без энтузиазма и смотрел несколько виновато.

Маркиз с паном Мышъем отвернулись и делали вид, что умываются.

- Дядя Казик, а, может, ну её, эту миссию?

- А как же здоровье?

- Мне кажется, что без юнусовых генов проблем будет меньше.

- Ты так думаешь?

- Я думаю, что кроме здорового тела по наследству передаётся и здоровый дух. В данной ситуации с ним как раз всё в полном порядке, и никакие вмешательства в сложившуюся ситуацию улучшения не принесут. Да и не поднимется у меня рука вмешаться и сломать жизнь хорошим людям.

- Решила?
- Решила.

     Лизавета с ребятами одобрительно покивали головами. Хвостатые тоже выразили своё одобрение. Кажется, консилиум состоялся. Кошмарский облегчённо вздохнул:

- Знаешь, милая племянница,  по-моему, ты права. Во всяком случае, я на твоём месте поступил бы точно так же. Будем считать, что этот узел распутался сам…


ПРОДОЛЖЕНИЕ
http://www.proza.ru/2012/04/14/1471