В ожидании Слова

 Екатерина Мосина

Заметки на книжных полях

Очерки о воронежской литературе

Мосина Е.И. Заметки на книжных полях: Очерки о воронежской литературе. – Воронеж:  Река Времени, 2008.


Автор книги Е.И. Мосина – литературный редактор, выпустившая в свет более сотни томов: от А.С. Пушкина до современных авторов. Книги воронежских поэтов и прозаиков,  изданные в Воронеже за последние два года, рассматривает как внимательный читатель; ей  есть что сказать и об авторах, и об их произведениях. Отдельные очерки были опубликованы в центральной и местной прессе.

                В ожидании Слова

(О книге Вячеслава Лободова «Зал ожидания»)


Если вы давно не делали для себя никаких открытий в современном вяло текущем литературном процессе Черноземья, остаётся только предположить, что вы редко читаете воронежских новых авторов или, как я, совсем их не читаете. Но жизнь заставляет и на книги провинциальных писателей обращать внимание. И тут важно знать, кого в первую очередь следует изучить. А то ведь жалко тратить время на всю словесную руду, которую выдают «на-гора» наши местные авторы, особенно, если им этот хилый «шахтёрский» труд оплачивает областная администрация, которая любит поддерживать издание книг в основном только именитых авторов. Но именитый – ещё  не значит талантливый. Чаще эти два слова – совсем не одного порядка.
 
Книга (и её автор!), которая для меня стала приятным открытием, издана обидно малым тиражом – 500 экземпляров. И средства были собраны составителем книги «с миру по нитке».  И издавали друзья-журналисты, оттого допущены некоторые нарушения книгоиздательских стандартов (отсутствие грамотной аннотации, некая помпезность вёрстки, некоторое количество корректорских ошибок). Но эти мои придирки уходят в тень  огромного удовольствия, которое получаешь при чтении рассказов Вячеслава Лободова*.

И что это за удовольствие такое – читать воспоминания «неровного» мужчины за пятьдесят? Казалось бы, ну что такого он нам расскажет? А, наверное, здесь главнее всё же – кАк он нам поведает свои переживания детского, юношеского и прочего возрастов. Сразу же поясню, почему я

____________________

*Лободов В.В. Зал ожидания: Новеллы, рассказы, эссе. – Воронеж: ГУП ВО «Воронежская областная типография – издательство им. Е.А. Болховитинова», 2006. – 256 с.


автора назвала «неровным» мужчиной за пятьдесят. Под неровностью здесь подразумевается то, что зрелый муж излагает свои впечатления от прожитой жизни то, как наивный мальчик – одушевляет природу и вещи, придаёт им,  некий сказочный облик; то, как опытный рыцарь пера и бумаги, закалившийся на страницах многотиражной и областной газет, переходит на язык обыденных сводок; то, как начинающий поэт увлекается метафорами и играет ими, как стёклышками в калейдоскопе; то пытается идти таинственной булгаковской тропой фантасмагории. Не хочется расчленять предложение на отдельные подтверждающие примеры, но стоит это сделать, дабы понятно было, о чём речь.

Вот автор, ищущий себя, сочиняет сказочку об императрице («Март. Зал ожидания»): «Возле старого леса, на холме, под высокой мачтой линии электропередачи, восседала императрица и, выдёргивая пряди из метели, бившейся возле ног, сшивала впрок полотна снега, что пластами лежал вокруг».

Так замысловато, витиевато мальчик-автор повествует об уходящей зиме. И читатель охотно поддаётся  его завлекающим сказочным образам. А в конце новеллы такой многоплановый и поражающий первозданностью рисунок подснежника, который, словно далекий радиосигнал, пробившийся сквозь глубины вселенной, вспыхнул в весеннем лесу, голубым пламенем,
«сжатым пока в маленькую точку бутона. В этой точке хранился цвет рек и озёр… цвет бездонного купола» мартовского неба. И далее вы поражаетесь такой простой истине об этом цветке, потому что вряд ли когда думали, что бутон подснежника – это «маленькая голубая точка, поставленная в конце невыносимо белой побеждённой зимы…»!

Вот автор-рыцарь пера – журналист газетный, переходит на язык донесений о начале подъёма зяби, о посевной («Апрель. Дожить до весны»). Или «с большим интересом и большим напряжением» рассказывает о том, что делали младшекурсники, каких писателей читали, «изучали обязательных по программе» авторов («Май. Прости, папа...»), или пускается в рассуждения о современном состоянии образования и армии («Февраль. Третья стража»). И в том, и в другом, и третьем случае начинаешь досадовать на автора, который значительно нарушил рамки обозначенного жанра новеллы. Да разве же журналиста-газетчика в журналисте-писателе остановишь!

А вот и проба пера у автора-поэта. Здесь по всей книге, без ссылок на конкретные страницы можно такое огромное количество интересных метафор набрать, словно в корзину лесной земляники, и получить наслаждение только от одного их созерцания:  «чернённое серебро оттепелей», «зелёный ёж доверия – ёлка», костёр – это «у-у, какой весёлый, рыжий, горячий да рослый медведь приподнялся из-под кучи старых ёлок…»,  или вот «старушка, едва заметный карандашный набросок в полутьме общего коридора», или в поле «жаворонок, привязанный к земле дрожащей стеклянной нитью» своего бесконечного торжествующего пения.
 
И, наконец, фантасмагорические мотивы («Июль. Середина жизни»), которые заставляют вспоминать и Булгакова, и Гоголя, но всё больше почему-то кэрролловскую «Алису в стране Чудес». Может, потому, что «в сухих бассейнах чёрные трещины обозначила юная трава, которую трогали маленькими человеческими руками изумрудные ящерицы»? (Своими изумрудами, заимствованными у горьковских изумрудных же лягушат, ящерицы нас не удивляют, а вот маленькими человеческими руками – да: только присмотритесь, и вы тоже их увидите). Но самое зерно авторской фантасмагории скрыто в том пронзительном детском вопле, услышанном путником, вышедшим из школьного учебника арифметики, в трубке телефона-автомата, стоявшего с оборванными проводами в глухом лесу: «Ой, папочка, родненький, миленький, ваза сама упала!.. Папочка, не бей, родненький!» Как бы там ни поражали наше воображение ожившие «условия» задачек по арифметике, но жестокая жизненность отцовского ремня приводит и нас в чувства.

Книга состоит не только из двенадцати новелл под общим названием «Времена года», но из рассказов и эссе, в которых «неровность» автора переходит в многогранность его таланта: он и мемуарист, он и философ, и тонкий исследователь литературных классиков. Обычный рассказ про стариков Лободов умело и зрело превращает в некий жизненный
 «манифест», или концепцию жизненного поведения.

Вот перед нами жизнь «небольшой старушки» Марьи Петровны Плешаковой из рассказа «Иван-да-Марья». Само определение «небольшая старушка» заставляет сходу включаться в авторский текст, чтобы понять, почему её так называет автор, – ведь куда привычнее и лексически обоснованней сказать «маленькая старушка» или употребить противопоставление: «не большая старушка, а маленькая».  Оказывается, что это – вредная девчонка-отличница: она хотя и состарилась, но все свои «вредности» так и не изжила, отчего и превратилась в «небольшую старушку». Она так же, как и девочка, трусит спуститься в погреб – «всё ей чудится, что там, в дальнем углу, за ворохом картошки кто-то лежит без рук, без ног, без лица, тоскует, хочет выбраться наверх, а никак не может». И теперь это не только небольшая, но и «боязливая старушка». А дальше  автор указывает, что это «непреклонная старушка», «древняя и рассудительная».   Выпукло обрисовывая эти черты характера небольшой старушки Марьи Петровны Плешаковой, автор как бы предлагает задуматься о типичности таких старушек, живущих в ожидании смерти.

Но в рассказе не сама старуха поражает своим мудрым отношением к ожиданию смерти, и «полной боевой готовностью» к её встрече – «И она ещё раз с удовольствием мысленно проверила свой сундучок… На самом дне – узелки, в них деньги. Один – на летнюю могилу, другой, поменьше, к нему добавить, если зимой, третий – на поминки…», – а той радостью, с которой она готова уйти вместе со смертью, пришедшей за её непутёвым соседом Иваном Андревым.

«– А ты его не трогай, – шепнула она и вся засветилась от сладкой той минуты. – Ты лучше меня возьми! Возьми, у меня всё готово: и платье, и подушечка, и свечки, пять дорожек за гроб связала…»

И тогда приходит мысль о том, как же обесценивается человеческая жизнь со временем, если с такой лёгкостью с ней можно расставаться. «…Смерть – это нужно старым старикам, это для них – ба-а-аль-шой подарок». Хотя сама старушка Марья Петровна Плешакова «сначала не верила, что помрёт, потом поверила, но без души, а теперь стало ясно – никуда не денешься…».

Разве это не эволюция сознания каждого человека? Эта мысль о конечности нашего бытия, может быть, главная в вечном вопросе «что такое жизнь?», и приходит она к каждому в разное время.
   
А разве мирок этой «небольшой старушки», ограниченный стенами её комнатки, – это не то вожделенное убежище, в которое мы стремимся спрятаться от жизненных разных тягот, особенно от натиска цивилизации, которая, как белая метель, заполонила, застила весь свет, и теперь ломится в наше оконце. У Лободова это писано запоминающимися метафорами, побуждающими только догадываться о той «страсти Господней», которая  происходит за пределами  зоны покоя – «на сумеречной улице, переполненной метелью». «В окно, шурша и скребясь, заглядывали поверх занавесок мутные лица, просясь в тёплую избу. Это там, снаружи, великий беспорядок и неразбериха, страсть Господняя – всё перепуталось, перекрутилось. А здесь, в избе, вязаные дорожки расстелены рисунок к рисунку, накрахмаленные занавески висят, не шелохнувшись, обрезая всё то, что за окном творится, в углах ни соринки». Хорошо, что если найдутся и в нашей зоне покоя такие занавески, которые смогут защитить нас от агрессивной среды мира за пределами нашего дома.
 
Конечно же, кто-то, имея революционный дух и  ищущий мятежного счастья в публичной жизни, не согласится с такой трактовкой этого произведения Вячеслава Лободова. Но любой психолог, любой «душевед» признает его правоту в том, что человек нуждается в уединении, в том, что способно «обрезать всё то, что за окном творится».  А будут ли это накрахмаленные занавесочки, диван и телевизор, любимые стихи, кроссворды или «Лунная соната» – зависит от самого человека.
 
Можно «заглотить» весь небольшой рассказ, выискивая свой смысл и докапываясь до сути самого его названия – «Иван-да-Марья» (почему здесь надо было ставить дефисы, ведь не о цветке же с подобным названием идёт речь?). Можно поспорить со мною, увидевшей в жизни «небольшой старушки» аналогии общечеловеческих размышлений. Но нельзя оспорить то, что писатель Лободов заставляет работать мысль, видеть и узнавать конкретные образы между строк. Это ли не признак хорошей литературы? Той литературы, которую надо читать.
 
«Почти каждый из нас в детстве был бережно крещен какой-нибудь малой речкой Черноземья…». С этой первой фразы другого рассказа начинаешь видеть, как Иоанн Креститель вводит в Иордань Христа. И верно: разве не крестили меня, маленькую девочку, воды Толучеевки в Калаче и Подгорной в дедовском сельце Ильинке? А кого-то – струи Хворостани или Потудани? (Так созвучны их имена священной Иордани!).  Как же это мне раньше не пришло такое в голову? Именно в реках нашего детства мы крестимся Русью, словно венчаемся со своей родиной  на все времена.

И это только первый абзац  рассказа Вячеслава Лободова «Моленья на Битюге» вызывает столько раздумий. А если не спеша прочитывать каждую фразу, то живо представляются и палатки, и могучие дубы, и тихий затон, выбранный для отдыха, рыбалки и «раскованной королевской роскоши общения». И также зачаровываешься вместе с автором снующими по стволам синицами-поползнями, которые  при этом «звучно пересвистывались, словно вязали   бесконечную голубовато-зелёную сеть своего птичьего бытия, похожую на шевелящуюся  тень солнечной листвы». Или вместе с автором слушаешь «тихую музыку белых лилий, изящных, как фигурки японских принцесс…».
 
И странное дело: те образы, что рождаются из-под пера писателя, заставляя наше воображение следовать за ним, приобретают  целительную силу, от них получаешь заряд здоровых видений, которые на каком-то почти физическом уровне начинают наполнять плоть свежим воздухом и солнечным светом, запахом камышей и луговых трав. «Перебирая в памяти, как старинные безделушки, дни, наполненные Битюгом, чувствовал, как отпускало сердце, и белая стража под окнами уже не грозила своей безысходностью».
 
И с горечью начинает зарождаться в глубине сознания та фраза, о которой сказал в предисловии к книге Олег Шевченко: как жаль, что его нет больше с нами. Да и печаль предчувствия окончания жизни начинает прорисовываться автором все настойчивее.  «…Скоро, опять-таки не спросясь меня, всё это отнимут и подключат мою душу к какому-нибудь энергетическому полю и, может быть, даже присвоят какой-нибудь инвентарный номерок. Вот что обидно…»

Боюсь, что для тех, кто ещё не читал книгу Вячеслава Лободова «Зал ожидания», я буду непонятна со своими переживаниями, вызванными авторским способом повествования. Его надо читать, открывать для себя, а, может, и штудировать на филологических семинарах и факультативах. В любом случае, торопитесь. Книгу выпустили друзья в память об авторе, который, как всегда в таких случаях и бывает, ушел от нас слишком рано, не додав нам какой-то части своего большого таланта.

Торопитесь продолжить наслаждение чтением прозы современного провинциального писателя, которого можно сравнивать по силе и с нашим  известным и ушедшим рано В. Дёгтевым, можно смело равнять его с В. Солоухиным и другими известными мастерами слова, поскольку чувствуется их выучка в каждой фразе. Ведь если провинциальность выходит за рамки места, то это хорошая провинциальность. Поскольку и  вся Россия – это провинция, а перед нами – литературная провинция, которую создают и такие писатели как Вячеслав Лободов.

2007 г.                «Вперёд», 16-22. 08.07.