Мэри

1935 г.

Светало. Резкий полярный ветер равномерно гудел со всех сторон. Небо затянулось серыми, мрачными облаками, сплошь покрывшими бездну над головой до самого горизонта и не дающими робко поднимающемуся навстречу новому дню солнцу раскрасить раннее утро в более светлые тона. Маленький самолётик К-4 1929-го года выпуска, с поблеклой, местами облупившейся краской на бортах и неровно работающим мотором, серой ласточкой летел в двух сотнях метров от океанской глади по направлению к материку, с тихим свистом разрезая холодный северный воздух крыльями.
В нутре самолёта находились люди, одетые в тяжёлые ватники, укутанные шерстяными платками и одеялами. Наконец завершившаяся ночь выдалась особенно холодной, и пассажиры, теснясь в отсеке, жались друг к другу, прикладывали ладони к лицу, безуспешно пытаясь отогреть окоченевшие пальцы. Их было четверо. Молодая, совсем юная девушка с ярко-рыжими волосами, выбивающимися из-под шапки. Невысокий парень в очках в тонкой модной оправе, единственный из всех не имеющий на себе спасательного жилета – не хватило. Девушку звали Юля (но в их маленькой команде – просто Юлька), а молодого парня - Стасик, и они практически никогда не расставались, всё делали вместе, сообща. По другой стороне отсека – пожилая женщина в толстой меховой шапке поверх цветастого платка, подаренного ей в одной из экспедиций чукчами – маленьким спокойным народом, что жили на полуострове на крайнем северо-востоке Союза. И не молодой, но ещё не старый мужчина, с бородкой клинышком, с кое-где тронутыми сединой волосами и внимательными добрыми глазами. В ногах у мужчины, свернувшись калачиком, дремала собака, белая, как снег. Время от времени хозяин наклонялся вперёд и ласково чесал пса за ухом, трепал по короткой гриве.
На полу лежали мешки с провизией – сухари, крупа, галеты. В углу свалены ярко-красные флажки, трубки различных датчиков и прочей аппаратуры. И четверо в грузовом отсеке, и два пилота были полярниками, возвращавшимися на материк с маленькой базы на Новой Земле. На базе подходило к концу топливо, и самолёт заправили с точным расчётом на то, что К-4 как раз долетит до ближайшего городка на побережье.
Казалось бы, солнце уже давно должно выглянуть из своего ночного убежища, однако небо по-прежнему было затянуто серостью. Мало того, усилился ветер, поднимая белый снег, который кружился со всех сторон в каком-то диком танце. Старый мотор, и так вызывавший слабую тревогу у пилота, подозрительно закашлял, зашумел и задёргался, словно старик, бьющийся в смертельных муках. Эти звуки были слышны в отсеке, однако полярники, затрачивая все свои силы в попытках согреться, не обращали внимания на них. Лишь второй пилот, пытаясь перекричать вой ледяного ветра, громко протянул первому:
- Трофиим!! Уверен, что дотянем до берега?!
Первый пилот, не отрывая взгляда от воздушного пространства перед собой, прокричал в ответ:
- Эта ласточка ещё не такое испытывала! Не боись, Петро, доставлю я тебя домой в целости!
Мужчина, в чьих ногах лежала белоснежная лайка, прислушался к разговору пилотов, задумался. Однако вмешиваться не стал, полностью доверив свою жизнь и жизни товарищей опытным лётчикам.
- Николай Саныч, кажется, высоту теряем, - вывел его из задумчивости тихий голос Стасика. Мужчина поднял голову. Юлька, закутанная в тёплый полушубок, уронив голову на плечо юноше, задремала. Стасик, не выпуская руки девушки из своей, пытался делать какие-то пометки в сером потрёпанном блокнотике, кое-как различая свои закорючки в повисшей в отсеке темноте.
- Ничего, наверстаем, - чуть улыбнулся мужчина. – Будь уверен, Трофим с Петром своё дело знают. Столько лет с ними летаю..
- Сколько? - заинтересованно поглядел на него парень.
- Столько, Стас, что я уже и не припомню, когда познакомился с ними.
- А какие-нибудь истории с вами случались? Да наверняка, вы же столько лет на севере! – глаза юноши загорелись огнём.
- Вот доберёмся до дома, расскажу тебе что-нибудь, - пообещал Николай Саныч. – Уж поверь, таких историй ты ещё не слышал!
- Представляю, - Стасик даже отложил свой блокнот, настолько его заинтересовали эти слова бывалого полярника. Он опустил глаза ниже, на пол. – А Мэри вы каким образом нашли? С ней тоже связана какая-то история?
Мужчина вслед за юношей опустил взор, с нежностью посмотрел на собаку, что сейчас уютно сложила передние лапы и положила на них голову, уткнувшись носом в колено хозяину.
- С Мэри, Стасик, связана моя самая счастливая история в жизни…
Николай Саныч протянул руку, с любовью погладил спящую собаку по холке. Взгляд его сделался удивительно ласковым и отчего-то немного грустным. Прошло минуты две, прежде чем полярник очнулся от раздумий. Его рука лежала на голове собаки, и он ощущал тепло четвероногого. Николай Саныч потрепал Мэри, произнёс:
- Да, Мэри – это самая лучшая моя история… Это было три года назад, Стас, даже чуть больше. Зимой 1931-ого…
 Дело это было на Ямале, в маленьком городке на самом побережье Карского. Это даже городком-то назвать нельзя, так – пара домиков да вагончик для телеграфа. У нас там пункт был, откуда мы держали связь с настоящим Севером – Новая Земля, Земля Франца-Иосифа… Дороги туда не было, и всё продовольствие наше доставляли нам на старом Р-1, или вот на нашем Калинине.  На многие сотни миль кругом – ни живой души, разве что волки повоют по ночам да сова ухнет. Так и жили: днём – в работе, то дрова заготовить, то обед сварганить, то на дежурстве у телеграфа. А долгими зимними вечерами в избушке у маленькой печки сидели и историями разными обменивались. Я к тому моменту на полуострове уже года два жил, привык, знаешь ли. А молодые, вроде тебя, те всё поближе к теплу, к югу рвались, или, наоборот, на Север, за приключениями. «Когда, - говорят, - Николай Саныч, в экспедицию полетим?». А я им отвечаю всегда: вот когда командиру нашему дадут команду, тогда и полетим, а пока сидите тут и будьте довольны. Я тогда, Стасик, зимой 31-ого, служил старшим помощником начальника станции, Прохора Васильича Пересмешникова. Замечательный был человек, земля ему пухом… Он ведь под льдину попал, совсем недавно, вот месяца три прошло… Не успел никто его вытащить, пока жив был, а когда вытащили, он уж и дышать перестал, окоченел.
Николай Саныч замолчал, печально глядя в темноту. Стас не прерывал молчания, понимая, какое это горе – узнать о гибели друга, с которым вместе, плечом к плечу, трудился многие годы. Здесь, на Севере, всё как-то по-другому. Полярники – народ особый, суровый, спокойный и надёжный. Здесь дружба укрепляется ледяной сталью ветра, а характер закаляется в вековом спокойствии величественных снежных степей. А потерять близкого человека – нелёгкое испытание не только на Севере.
Самолёт в очередной раз тряхнуло, и полярник будто очнулся от своих тяжёлых дум. Подняв глаза, он ещё немного помолчал, затем продолжил свой рассказ:
- Что сказать о тех двух годах на Ямале? В целом спокойно, тихо жили. Случались, конечно, пару раз непредвиденные ситуации, вроде аварии на ближайшей продуктовой базе, когда в назначенный срок оттуда к нам не прилетел их самолёт с продуктами, и пришлось нам две недели на голодном пайке сидеть. Но ничего, выжили. Или, опять же, один раз льдина проломилась под одним из наших юнцов, только институт закончивших. Закончилось-то всё хорошо, вытащили его багром, откачали. Но с тех пор он на лёд ни ногой. А так спокойно было, так, что в другой раз заскучаешь совсем. Но вот она, - Николай Саныч с любовью посмотрел на белоснежную собаку, с еле слышным сопением дремавшую у его ног, - мою скуку отогнать-таки смогла. Помню нашу с ней встречу, как сегодня…

Та зима выдалась особенно холодной – снегопады перемежались с крепчайшми заморозками, когда вода покрывалась тонкой ледяной коркой даже в предбаннике маленького деревянного домика жителей станции, а сами полярники, перед тем как высунуть нос наружу, надевали все тёплые вещи, что могли найти, и старались не отходить от селения дальше чем на километр из-за боязни потеряться в яростном круговороте северной вьюги, что могла нагрянуть в любой момент. Полярники чаще сидели у печей в своих избах, греясь от их тепла, который словно бы вдыхал жизнь и давал надежду. Дрова, кстати, должны были подойти к концу буквально через неделю-другую. Никакого другого топлива у жителей станции не было, и это тоже внушало некоторые опасения людям, ведь кто знает, сможет ли добраться сюда какой-нибудь транспорт из ближайшего городка, при такой-то погоде, ведь расстояние между ними далеко не маленькое.
И какова же была радость полярников, когда однажды утром их ушей достигли звуки равномерно гудящего мотора самолёта. Побросав свои дела, все они – а было их всего шесть человек – отправились встречать гостей. Старший помощник начальника станции Николай Саныч в это время вёл дежурство в маленьком железнодорожном вагончике, прислушиваясь к помехам в эфире громоздкой радиостанции, - дело важное и серьёзное, однако и он поспешил навстречу приближающемуся самолёту, что вёз в своём нутре продовольствие, топливо и, самое главное, почту с последними новостями от родных. Самолёт был совсем небольшим и к тому же стареньким, с облупившимися боками и стёршейся надписью с его серией и годом выпуска на боку, зато на хвосте ярко сверкала в лучах солнца аккуратно выведенная ярко-красная пятиконечная звезда. Впрочем, каким бы он ни был, никто бы не смог доставить большей радости отрезанным от мира людям.
Самолётик серой птицей подлетал к полосе, которую каждый день, несмотря на постоянные снегопады, старательно, не зная устали, расчищали и утрамбовывали жители маленького поселения, чередуясь по двое. Полоса была узенькой и короткой, однако её хватало как раз для взлёта и посадки гостей с юга. И сейчас самолёт, тихонько переваливаясь с боку на бок, скрипя свежевыпавшим снегом, коснулся полозьями полосы, тяжело приземлился и, прокатившись несколько метров, остановился. Пилот заглушил мотор, махнув рукой начальнику станции, старому знакомому. Боковая створка распахнулась, и первое, что увидел Николай Саныч, - большой белоснежный пёс, тенью выпрыгнувший из нутра отсека и стремглав бросившийся к полярникам. Сперва Николай Саныч было испугался, однако псина, шумно обнюхав ноги в унтах или валенках всех шестерых, вильнула хвостом и вернулась к уже шагавшим навстречу троим мужчинам, вылезшим из самолёта.
- Встречайте гостей, товарищи-коллеги! – весело крикнул издали самый крупный из них. Возможно, крупность эта была следствием того, что мужчина был одет в толстый тулуп и большую меховую шапку, закрывавшую пол-лица. Он слегка наклонился и коротко потрепал по голове подбежавшую собаку, белую, как всё в этом краю. Остальные двое прибывших приветливо глядели на полярников; один из них был пилотом.
Приблизившись, гости и хозяева пожали друг другу руки, крепко обнялись.
- Мы уже собирались сами к вам нагрянуть, - улыбался во весь рот Прохор Васильевич Пересмешников. – Уж больно давно вас не было, Аркадьич.
- Долго бы вы добирались, я вам скажу, - отвечал человек в тулупе, которого назвали Аркадьичем. – Вон, Суров Николай Саныч, на что опытный человек, сколько лет на севере, и тот не добрёл бы.
Николай Саныч только слегка усмехнулся.
- Экую вы оторву притащили к нам, - заметил он, глядя на собаку, которая, как метеорит, носилась туда-сюда, роя лапами снег, останавливалась, принюхиваясь к незнакомым запахам, и снова срывалась с места.
- Это, Саныч, мы вам привезли. Представляешь, нашли её на базе. Приезжаем, значит, как-то, а там она. Лежит у входа и не двигается. Худющая… Мы уж думали, померла. Ан нет, как толкать начали, проснулась, в сторонке села, смотрит на нас. А мы мешки таскаем с сухарями. Все стаскали, а она всё сидит. Так и уехали. На следующий день снова приезжаем, а она опять там. Мы ей сухаря дали, так она за секунду сгрызла. Пожалели, накормили её, так эта псина с тех пор каждый день там появлялась. Безхозяйная, надо думать. Жалко стало, а куда её девать? Мы каждый день в разъездах, а на базе до неё никому дела нет. Вот и подумали, не взять ли к вам её? И ей хорошо, и вам веселее, с собакой-то.
- Да куда она нам? – начал возражать Суров. – У нас же тут – холод страшный, околеет она, да и всё. Мы, знаешь ли, тоже целыми днями смотреть за ней не будем.
- А чего за ней смотреть? Ей лишь бы похлёбку пару раз в день, а развлечение она сама себе найдёт. А насчёт холода не беспокойся – она на то и белая, зимняя, видать. К морозам-то привычная. Говорю, забирайте, какой-никакой, а друг.
- Наш Саныч животных-то не очень привечает, - встрял в разговор Прохор. – Оставляйте, Аркадьич, ежели чего, и я пригляжу. А там посмотрим.
Николай Саныч только покачал головой и направился к самолёту. Остальные вслед за ним тоже приступили к разгрузке.
Тем же вечером все – и шестеро жителей дежурного пункта, и трое прилетевших – сидели в домике и, устроившись за дощатым столом у очага, ужинали и делились новостями. Белоснежная собака, положив голову на передние лапы, лежала у печи и смотрела на людей внимательными умными глазами. Никто не обращал на неё внимания, включая помощника начальника станции. Пока Николай Саныч не почувствовал, как что-то тёплое и влажное коснулось его левой ладони, лежащей на колене под столом. Опустив голову, он обнаружил, что это собака облизывала ему пальцы, от которых исходил вкусный запах вяленого мяса и чёрного хлеба. Сжалившись, полярник дал животному кусок говядины, что лежала в миске на столе. Жадно проглотив лакомство, собака ещё раз облизала пальцы Николая Саныча и положила морду ему на колени. Суров, не сдержавшись от умиления, погладил её по короткой снежной холке, почесал за ухом. Так началась дружба собаки и человека.
На следующий день гости помогали полярникам по хозяйству, а Николай Саныч решил сходить на охоту. Одевшись потеплее, он снял двустволку с гвоздя в маленьком коридорчике в домике, вышел наружу. Свет зимнего солнца заливал степь, а крепкий мороз щипал кожу, покрывал седым инеем бороду и брови Сурова. Трое человек лопатами прочищали дорожки между избами и вагончиком, двое складывали дрова в поленницу, ещё двое готовили обед в другом домике. Собака, наклонив голову набок, с неподдельным интересом наблюдала за тем, как люди выбрасывают снег с тропинок, и Николай Саныч не сдержал улыбки. Поправив ружьё и ещё раз проверив содержимое рюкзака, он нацепил широкие лыжи и зашагал по направлению к огромным сугробам, чтоб начинались сразу за чертой, где кончалась станция.
Линия горизонта была почти незаметна на фоне белого снега и бледно-голубого неба. Человек в белой меховой куртке, белой шапке и серых валенках, с рюкзаком и двустволкой за плечами, чуть проваливаясь в рыхлый снег, неслышно скользил, отдаляясь от станции. Охотиться, по большому счёту, было и не на кого – в такие холода большинство птиц, неселяющих тундру, улетело чуть южнее, да и численность других животных резко упала. Если постараться, можно было найти куропатку или сокжоя, на что и рассчитывал Николай Саныч.
Он медленно перебирал ногами, смотря по сторонам и думая о чём-то своём. Вдыхал свежий, пробирающий до костей воздух полной грудью, заходясь от этого в кашле, и наслаждался необъятным простором пустынной степи. Именно так он представлял истинную свободу – огромная степь, без конца и без края, и чтоб можно было идти куда хочешь, хоть бегом, хоть медленно вышагивая, не думая о сиюминутных заботах и наслаждаясь каждой минутой. За это он и любил Север и не любил шумные и пыльные города, где люди живут суетливо и всегда куда-то спешат, не обращая внимания на простые радости. Его семья – жена и две дочери – жили в Москве, самом сердце Союза, и какое-то время ему тоже нужно было находиться там: сверху попросили устроиться в Московский университет, прочесть курс лекции о работе полярников на Крайнем Севере молодым студентам. И он не смог отказать, хотя душа его всегда рвалась сюда, на свободу. А когда, наконец, удалось вырваться, радости его не было предела.
 Откуда-то слева послышался шорох. Николай Саныч остановился, прислушался. Всё стихло, и он было решил, что послышалось, как вдруг такой же шорох он услышал справа. Возникло ощущение, что кто-то крадётся, чуть проваливаясь в снег, со всех сторон. Полярник не торопясь снял двустволку с плеча, проверил на наличие патронов, предчувствуя неладное. Он уже собирался тихонько двинуться вперёд, когда из-за сугроба показалась голова  первого волка. Глаза его горели огнём, исхудавшее от долгой голодовки тело было напряжено, готовое вот-вот рвануть вперёд. Звериный оскал выдавал его намерения, и полярник содрогнулся от неприятного озноба. Через мгновение показались ещё три пепельно-серых волка, таких же худых и свирепых, с обнажёнными зубами и злющими глазами. Вчетвером, они принялись медленно окружать свою жертву.
Николай Саныч, чуть дыша от охватившего его страха, перехватил покрепче ружьё и навёл его на ближайшего зверя. Случаи нападения волков на человека весьма редки, и случаются они, только когда человек движется совершенно один, а волков – целая стая. Но и в этом случае животные должны быть на грани отчаяния, как, например, в этот раз. Изголодавшиеся звери, распугавшие оставшихся в этих краях леммингов и прочую живность, вынуждены были прибегать к самым крайним мерам, и именно огромный голод заставил их решиться напасть на человека. Отступать им некуда, позади только голодная смерть, это Суров знал. Но и он не собирался сдавать без боя. Приняв стойку, он, собрав волю, терпеливо ждал своей судьбы. Самый крупный из волков, по всей видимости, вожак, зарычал и двинулся на мужчину. Остальные были уже в пяти шагах и согнули лапы, изготовясь к прыжку, когда из-за спины Николая Саныча белой молнией вылетела лайка и молча бросилась на вожака стаи. Волки оглушительно залаяли, кинувшись на помощь собрату. Суров, наведя ствол на одного из них, нажал на крючок, и громкий выстрел заставил зверей отпрыгнуть в сторону. Однако отскочили не все. Один, взвигнув, упал на снег, истекая кровью. Двое волков, разом испугавшись, глядели на него. Собака же, вцепившись в горло самому крупному из животных, каталась вместе с ним по сугробам, зарываясь в снег, обагрившийся в красный цвет. Прошло совсем немного времени, прежде чем большой бело-серый комок шерсти наконец затих. Спустя ещё секунду лайка, прихрамывая и поскуливая, выбралась из сугроба и упала у ног человека. Оставшиеся в живых волки в страхе взирали на полярника. Тот, вскинув ствол к небу, выпустил второй патрон и заставил хищников, поджав хвост, кинуться прочь. Все было решено в считанные мгновения.
Уже потом, когда Николай Саныч Суров принёс на своих руках истекающую кровью собаку на станцию и они вместе с врачом, который жил в селении, обработали ей раны, он твёрдо решил, что оставит лайку себе.
- Что, растопила она твоё сердце, Николай Саныч? – теребя усы, сказал Прохор Васильич. Он стоял у порога, прислонившись боком к бревенчатой стене, пока тот лично перематывал собаке лапу.
- Я теперь ей жизнью обязан. Не видал ещё таких смельчаков, чтобы сломя голову на четверых голодных волков броситься. Вот это пёс так пёс, таких и среди людей ещё поискать.
- Да, тут ты прав. И голова у неё светлая, ты гляди, какие глаза. Всё понимает, небось. Жаль вот, что сказать не может ничего.
- Это верно, - согласился Суров.
- А как назовёшь друга своего нового?
Николай Саныч на минуту задумался.
- Помнишь, Прохор, как я тебе про жену лейтенанта Василия Прончищева, Марию, рассказывал?
- Как же не помнить. Храбрая баба была.
- Она ведь, вспомнить, не побоялась, вслед за мужем, путешественником, на север отправилась. 1735-ый год шёл… Тяжело же ей было… Закалённому мужчине тяжело, а тут женщина. Их экспедиция должна была часть карты составить между Леной и Енисеем. Входил в тот отряд, кстати, и Челюскин Семён. Добирались они и на санях, и на корабле. По рассказам, условия были просто-таки ужасные. Муж её, командир отряда в 50 человек, слёг с цингой спустя месяц после начала путешествия. А спустя две недели и жена Мария, не выдержав горя, ушла за ним. Вот такая была женщина бесстрашная, Прохор, что не побоялась сквозь огонь и воду пойти за Василием. Или любовь её была настолько сильная… А ведь первая и единственная женщина-полярник, Прохор…
В избе повисла тишина, нарушаемая лишь звуками непоседливой собаки. Сделавшийся грустным взор Николая Саныча упал на неё, и он тихо произнёс:
- Думаю, лучшего имени для такой храброй псины, чем Мэри, и не придумаешь.

- Вот так вот мы и познакомились, - закончил рассказ полярник. Стас во все глаза глядел на него. Уже давно проснувшаяся Юлька тоже внимательно слушала Николая Саныча Сурова. – И с тех пор, можете верить или нет, ни на день не расставались мы с Мэри. Так уж повелось – куда я, туда и она. Знаете ли, у меня жена есть и дочери. Бывало, и ссорились с ними, когда я ещё в Москве жил, как без этого. На то мы и люди. А собака, она ведь всё стерпит, всё простит. Нет, мои дорогие, лучше собаки друга не сыщешь, вот что я вам скажу. Я теперь без Мэри никуда.
Стасик понимающе кивнул, обнимая девушку. Теперь все они, включая пожилую женщину, всё это время прислушивавшуюся к словам бывалого полярника, смотрели, как мирно спит белоснежная Мэри, не тревожась не о чём.
Самолёт ощутимо тряхнуло, потом ещё и ещё. Пилоты что-то кричали друг другу, но что, разобрать было невозможно из-за свиста свирепого ветра. Мотор закашлял ещё громче, летательный аппарат начал раскачиваться из стороны в сторону, заставляя пассажиров схватиться за поручни и выступы, чтобы ненароком не удариться обо что-нибудь головой. Проснувшаяся собака в панике залаяла, и Николай Саныч прижал её к себе, успокаивая.
- Что случилось, Николай Саныч?! – в тревоге прокричал Стас.
- Не знаю, наверное, с мотором какие-то нелады! – отозвался тот, перехватываясь покрепче левой рукой за выступ переборки. – Тут уж мы ничем не поможем, понадеемся на Трофима с Петром!
Юлька уже не скрывала страх, инстинктивно хватаясь за рюкзаки. Женщина в платке, она же станционный доктор, выглядела более спокойной, но и в её глазах была заметна тревога. Николай Саныч старался всех успокоить, впрочем, и его самого терзала смута. До материка ещё оставалось приличное расстояние, судя по всему, а самолёт явно нуждался в ремонте. Оставалось положиться на мастерство пилотов и на удачу.
Самолёт вновь качнуло; судя по всему, аппарат резко снижался, заворачивая при этом резко вправо. Накренившись, самолёт заставил пассажиров попадать друг на друга, затем положение выровнялось. Спустя несколько минут тревоги и ожидания аппарат опять начал трястись. Правда, на этот раз причина была другой – самолёт с людьми на борту коснулся земли и запрыгал на ухабах, медленно снижая скорость. Подскочив последний раз, он остановился, и мотор, ухнув, тут же заглох. Поваленные на пол отсека люди, потирая ушибленные конечности, поднялись. Николай Саныч распахнул боковую створку, и Мэри как ни в чём не бывало выскочила наружу. Полярник вышел вслед за ней.
- Что стряслось, Трофим? – вопросил он вылезавшему из пилотской кабины человеку.
- Бог его знает, что там учудила наша ласточка, - откликнулся тот, спрыгнув на землю. – Топливо в порядке, судя по всему, должно было хватить аккурат до берега. Мотор начал бурчать, мы и решили посадить наше судёнышко, когда этот островок увидели, а то чем чёрт не шутит. Сейчас осмотрим с Петром, починимся, полный порядок будет. Будь спокоен, Саныч. Вон собака твоя уже и территорию обмечает, спокойная, стало быть, плохого ничего не выйдет.
- Ну смотри, - нахмурил брови Николай Саныч. – Я пока скажу ребятам подождать, а вы поторопитесь.
Полярник вернулся к своим и обрисовал ситуацию. Те вроде бы успокоились и даже решили перекусить во время вынужденной остановки. Николай Саныч есть не хотел, а потому, прихватив пару сухарей, свистнул Мэри и пошёл к берегу осмотреться.
Островок, как выяснилось, был совсем маленький, с крутыми берегами и практически голыми склонами. Промёрзшая земля убивала любую попытку жизни, пробовавшую выбиться наружу, будь то цветы или трава. В изобилии здесь был только мох, да кое-где торчали из земли карликовые деревья, самые высокие из которых доставали до колена человеку. Кружили чайки и ещё какие-то морские северные птицы, невысокие волны с шипением разбивались о скалистые берега. Николай Саныч, пройдя шагов сто, а может, и больше, остановился, присел на большой камень, покрытый жёлтым мхом и инеем. Ветер задувал всё сильнее, заставляя дышать неглубоко и мелко и покрепче застёгивать тулуп, в который был одет мужчина. Мэри носилась по берегу, пугая чаек и перепрыгивая через маленькие овраги. Николай Саныч поднял голову к горизонту, и взгляд его затуманился. Задумавшись о чём-то невесёлом, он не заметил, как к нему сбоку подошла Мэри, тяжело дыша после бега. Почувствовав рукой сквозь рукавицу голову собаки, он погладил её, затем взял снизу за морду и заглянул в преданные глаза.
- Что, устала, красавица? – ласково заговорил с ней полярник. – Замёрзла небось?
Собака промолчала, только фыркнула и вильнула хвостом. Николай Саныч протянул ей сухарь, и Мэри, осторожно вытянув его зубами из руки хозяина, захрустела.
- Скоро домой вернёмся, дорогая, - с нежностью глядел на собаку мужчина. – Соскучилась наверно по дому-то? Немного ещё, вот починит Трофим машину, и полетим снова. Пару часов, и мы на берегу, а там уж рукой подать до базы. Там и отдохнём. Сколько мы с тобой полетали, поездили, никто столько не летал. И спасала ты меня не раз, не только от волков, - Николай Саныч улыбнулся, вспоминая. – От скуки спасала, от тоски. Нет, Мэри, что ни говори, а ты самая лучшая у меня…
Собака закончила грызть, проглотив последний кусок, и Николай Саныч дал ей второй сухарь. Минуло минут двадцать, когда со стороны самолёта послышался резкий окрик Трофима. Суров встал, обернулся. Пилот стоял, выпрямившись во весь рост, и активно махал ему рукой. Причин волноваться особо не было, однако Николаем Санычем отчего-то овладела тревога, и он поспешил обратно к товарищам.
- Беда, Николай Саныч, - с ходу сказал ему Трофим. – С мотором беда.
- Что такое? – испугался тот.
- Система охлаждения совсем плохая. Температура двигателя ползёт вверх, и снижаться не хочет, это при работающем. Ещё бы немного, и рухнули бы мы все вниз, прямо в воду. Слава Богу, нашли этот остров. А то встань мотор – и ничего уже не поделать.
- Это как-то можно решить? – напряжённым голосом спросил Николай Саныч.
- Решить-то можно, но не здесь. А здесь если и заделаем повреждение, то всё на честном слове держаться будет, и массу большую нам создавать нельзя, иначе не взлетим.
- А что насчёт помощи?
- Вот к чему и веду. Когда садились, радиостанция наша переносная о переборку ударилась. В общем, остались мы без связи.
Полярник помрачнел. Исходя из слов Трофима, они остались отрезанными от мира, с поломанным самолётом и неработающей радиостанцией. Помощи ждать неоткуда. Искать их вряд ли начнут ранее чем через неделю, да и попробуй найди их, когда они из-за бури отклонились от курса градусов на тридцать, среди этого океана! В общем, положение аховое.
- Ребята знают? – тихо спросил Николай Саныч.
- Пока нет. Но сказать-то нужно.
- Согласен. Говоришь, шанса починиться своими силами совсем нет?
- Почему же нет? Говорю, починить здесь можно, но взлетать придётся на малых оборотах, да и места здесь для взлёта немного. Выход один – оставить здесь весь груз, который возможно, тогда взлетим. А иначе застрянем здесь на месяц. А продуктов у нас хватит максимум на неделю, так что, сам понимаешь, это верная погибель, в таком-то месте.
Николай Саныч помолчал, собираясь с мыслями.
- Сколько кило груза нам нужно выбросить, чтобы самолёт взлетел?
- Весь, Саныч. Абсолютно. И то не гарантирую, что взлетим. И ещё…
Тут взгляд его упал на белую лайку, стоящую рядом с хозяином, и Трофим осёкся. Николай Саныч проследил за его взором и мгновенно всё понял.
- Ты… даже не думай! Понял, не думай! Да я лучше сам здесь останусь!
- Да я ничего… - хмуро пробормотал пилот. – Только вот с собакой мы вряд ли взлетим. В ней двадцать кило массы, немалый груз.
- Какой груз?! Она – живая, живая, понимаешь ты?! Это же друг мой, как можно друга оставить тут?! Это же верная смерть, сам знаешь!
- И для всех нас тоже смерть – оставаться тут надолго.
Николай Саныч хотел ещё покричать, да только силы внезапно оставили его. Трофим тоже больше ничего не говорил. Мэри, ничего не понимая, переводила взгляд с одного человека на другого. Остальные члены маленькой команды, услышав крики, подошли ближе, пытаясь понять, что стряслось.
Молчание длилось мгновения, затем Суров, зло посмотрев на Трофима, зашагал прочь, Мэри затрусила вслед за ним.
- Как можно… Оставить здесь… Ни за что не отдам… - в ярости бормотал он, упрямо шагая, всё дальше удаляясь от самолёта.
- Что такое? – удивлённо посмотрел вслед полярнику Стасик.
Трофим тяжело вздохнул. Ударив в отчаянии по боку самолёта кулаком, он в изнеможении опустился на землю. Мало что понимавшие полярники глядели во все глаза, пока не заговорил Пётр. Он-то и рассказал, в чём причина такой ссоры между Николаем Санычем и Трофимом.
Николай Саныч вернулся через несколько минут, с полными тоски глазами и застывшими слезами на щеках.
- Выгружайте всё, - глухо сказал он Трофиму и отошёл в сторону, подозвав Мэри. Тот, понимающе посмотрев на него, отдал команду начинать разгрузку пассажирского отсека. На землю около самолёта полетели инструменты, мешки с сухарями, консервы, мешки с цветочными семенами, которые полярники как-то доставили на Новую Землю, и теперь их отправили обратно…
Николай Саныч, прижав к груди своего лучшего друга, смотрел перед собой остекленевшими глазами. Мэри, нутром чуя беду, не шевелилась, позволив хозяину трепать её по короткой шерсти.
- Так нужно, дорогая… Так нужно… - еле слышно шептал полярник. – Вот увидишь, мы вернёмся, вот увидишь. Возьмём другой самолёт, полный топлива, и тут же обратно. Мы найдём тебя, это ненадолго, лишь несколько часов, и я снова буду с тобой. Вот увидишь…
Он говорил ещё что-то, порой бессвязное, но очень важное для собаки, не понимающей слов, но сердцем чувствующей огромное тепло в голосе любимого человека. Николай Саныч чуть ослабил объятия, и Мэри, вытянув шею, облизала ему лицо. Он не сопротивлялся, лишь погладил по гладкой шерсти.
Весь груз уже лежал на земле, поломка была заделана, и пора было взлетать. Мужчина и его собака в последний раз заглянули друг другу в глаза, и суровый, закалённый полярник не смог сдержать слёз. Верный до боли взгляд Мэри словно спрашивал у него: зачем ты оставляешь меня? А он ничего не мог сказать ей в ответ.
Он приказал ей сидеть, и она не двинулась с места. Ничего не понимая, она смотрела, как хозяин, внезапно сгорбившийся и словно постаревший, залез в отсек. Она не пошевелилась, когда пилот завёл мотор. И лишь когда К-4, тяжело ворча, заскользил по мёрзлой земле, а затем оторвался от неё полозьями, она рванула с места и с громким лаем бросилась вслед. Самолёт набирал высоту, уходил по направлению к большой земле, и там, внутри, сидел человек, дороже которого для неё никого не было. Она знала: он не сможет её найти ни завтра, ни послезавтра, никогда. Она чувствовала. Поднявшись на вершину холма, Мэри села на задние лапы и, задрав голову, завыла на невидимую луну.
Мороз становился невыносимым даже для её тёплой шерсти, и она спустилась обратно вниз, к вещам, оставленным полярниками. Порывшись, она отыскала сумку Николая Саныча, уткнулась в неё холодным мокрым носом. А затем увидела в стороне мешки с семенами. Один из них порвался во время выгрузки, и несколько семян вывалились наружу. Мэри поднялась, подошла к мешку. И потом, обнюхав его, потопталась вокруг и инстинктивно легла сверху, не давая хрупкому семечку замерзнуть на ледяной земле. Сложила лапы, закрыла глаза и равномерно задышала, даря живительное тепло маленькому цветочному семени, что лежало под ней.

***

1940 г.

Самолёт Я-19 медленно и грузно прокатился по холмистому берегу маленького острова между Новой Землёй и материком, и пилот заглушил мотор. Из грузопассажирского отсека выбрались пятеро одетых в пуховики и ватники полярников, из кабины выпрыгнули пилоты – два молодых парня. Была середина дня, солнце стояло в зените, и в его лучах свежая краска на бортах самолёта ярко сверкала.
- Сколько простоим, командир? – браво воскликнул старший пилот.
- Пообедаем – и сразу вперёд, на базу, - улыбаясь, отозвался самый пожилой из пассажиров.
Люди начали вытаскивать на берег продукты, топливо для костра. Работали складно, сообща, и дело шло быстро. Помощь командира их команды, пожилого полярника с покрытыми сединой волосами и бородкой клинышком и неглубокими морщинами на лице, не требовалась, и тот, предупредив товарищей, решил прогуляться по берегу.
- Только не опоздайте к обеду, Николай Саныч! – крикнула ему вслед женщина 30-ти лет с ярко-рыжими волосами.
Мужчина зашагал вдоль крутого побережья, с некоторым усилием поднялся на высокий холм и осмотрелся. Море было спокойно. Дул хоть и морозный, но несильный ветер. Погода радовала старого полярника, повидавшего на своём веку многое.
Их отряд летел на советскую полярную базу на Новой Земле, неся в брюхе самолёта жизненно необходимые вещи и продукты жившим там коллегам. Полёт не предвещал ничего плохого, и можно было особенно не спешить. Вот и сейчас мужчина дал команду приземлиться на этот крохотный островок, дабы члены команды могли перекусить. Впрочем, тянуло его к этому берегу не только это обстоятельство. Одно старое воспоминание терзало его душу, не давало спать и мучало.
Николай Саныч передохнул и начал спускаться вниз.
Со всех сторон землю на острове покрывал мох, кое-где не было даже его. И только здесь, на этом склоне, сказочным ярко-синим ковром раскинулось поле цветов невероятной красоты. Красоту эту особенно подчёркивала унылая бледность окружающего мужчину берега. Словно попавшего в другой мир, она заставляла тебя смотреть на неё с детским восторгом, а сердце замирать и радоваться.
Однако сердце полярника замерло не только по этой причине. Внезапно в памяти возникли давно забытые воспоминания, и мужчина медленно опустился на колени, провёл руками по ковру из удивительных цветов. И тихо заплакал.