Первый поцелуй

Пушистый снег падает на ресницы и не тает. Темно. Жарко. В груди бьется сердце. Его стук отдает в виски. Сердце чувствуется где-то поперек горла. Сердце, еще не расколотое, еще не надломленное и наивное. Мечтающее, девственное и, видимо, забытое Богом. Ну кому ты нужно мое сердце? Кому тебя отдать? Отдам всё, целиком. Какая жалость – это никому ненужное сердце. Обливающееся свежей кровью, кипящей от непережитых страстей, измен, обманов и просто мужчин. Мужчин разных, блондинов и брюнетов, высоких и не очень, но способных к страсти, способных терять голову и верить этому сердцу. Мужчины, я вас люблю.
Я просто хочу признаться вам в любви. Да неужели же Вы, мужчины не понимаете, что это Вы, делаете нас, женщин счастливыми. Вы такие сильные, вы просто другие. У вас такие теплые руки и такие жадные губы. Да, вы немного эгоисты, ну и что. Но пока это сердце не знает об этом и стучится в груди у меня, пока я, хватая ртом холодный зимний воздух, иду на первое свидание.
Знакомство произошло в одном из старых, грязных и совсем не приспосбленных для романтики мест. Это был полупустой вагон медленно тащущейся по своему обыкновенному скучному маршруту электрички.
Худощавый, невысокого росла брюнет, но с очень живой мимикой и кошачьими движениями сел напротив меня. Я достала из сумки большой конверт. Вытряхнув содержимое к себе на коленки, я улыбалась своим глупым мыслям.
– Секретные материалы? – отвлек меня живенький брюнет от личного самосознания.
– Нет, почему же? – ничего умнее в ответ я не придумала.
– А что тогда? — не унимался попутчик.
Я ехала тогда кинуть конверт с какой-то семейной записью. Поучаствовать в конкурсе музыкальных ведущих. Собственно запись должна была быть тивишная, но это мало волновало мою подростковую самоуверенность. Хотя попутчик подыгрывал мне, как мог. Сказал, что по ТВ меня обязательно посмотрит и улыбнулся заигрывающей кошачей улыбкой.
– Ты не пробовала стихи писать? – вдруг спросил он.
– Пишу.
– Прочитай что-нибудь.
У меня снова перехватило дыхание. Я еще не читала стихов симпатичным незнакомцам. Так странно. Со мной и мужчины-то раньше не знакомились. Я волновалась, дрожь утопая в пальцах, поднималась наверх. Мой взгляд захлебывался в синеве его глаз. Его глаза были действительно синие, а может, это мне показалось. Но я куда-то проваливалась, меня куда-то затягивало, пока я вот так смотрела в его синие смеющиеся глаза. Какие стихи? Все мысли моментально покинули мое голову.
– Нет, я не могу. – дрожащим голосом ответила я.
Глаза засмеялись еще больше, но засмеялись искренне, как будто поддерживая.
– Ну, давай, давай… учись быть открытой людям.
Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала его спокойствие и уверенность, а может быть его энергию. Страх и скованность исчезли, и строчка за строчкой моих стихов с неправильной кривой рифмой но с по-детски прочувствованной жаждой страсти, срывались с моих губ. Он будто жадно ловил каждое слово, почти не дыша, почти дотрагиваясь до меня своей щекой. «Останкино» – прохрипел бас сверху. Это была моя остановка. Я вскочила. Поезд неожиданно остановился. И незнакомец подхватил меня, чтобы я не упала. Если бы не он, я бы, наверное, действительно потеряла равновесие. Впрочем, видимо, с тех пор душевное равновесие я потеряла навсегда.
А потом, вечером, он шел рядом, потерявшийся в жизни, дерзкий, но стремящийся куда-то. Он шел рядом уверенной походкой, называя себя стариком по сравнению со мной. Ему было 24, мне недавно исполнилось 16. Помню это чувство начало всего. Как будто все у тебя получится, как будто мир такой интересный и добрый, что готов принять тебя в свои заботливые ладони. Как будто я получу от него, от мира, все что захочу. Я смотрела на его худощавый силует, идущий в темноте со мной в ногу по талому снегу. И вспоминала разговор с одноклассницей. Есть такое поверье, что прежде, чем погадать на картах кто-нибудь должен посидеть на них. В классе таких уже не было кроме меня. И какого было удивление одноклассниц, когда я сказала: «Давай я посижу.» На меня посмотрели косо. «Да ты, что, Лен, правда что ли?» Глупо, но я смутилась. Сексуальная революция, пожалуй, только начинала делать свое грязное дело. Модно было не только целоваться. И чем раньше, тем лучше – тем взрослее. И вот сейчас я стояла рядом с этим отшельником побитым жизнью, вышвырнутым из Останкино в итоге очередной блатной зачистки. Мы обнимались на химкинской площади у памятника Ленину. Ленин безучастно взирал на нас невидящими глазами со своего каменного пъедестала. Попутчик курил, в другой руке у него была полупустая банка пива, из которой он то и дело отхлебывал очередной глоток. Вот такая романтика. Но ничего романтичней для меня в тот миг не было. Я рассказывала ему всю свою жизнь, даже не замечала, что ему это надоело порядком. Желая прервать беспорядочный диалог, парень грозился сочитать все мои веснушки. Вдруг я поняла: это мой шанс. Шанс почувствовать это начало на своей шкуре. Я как-то неумело прильнула губами к его щеке, а потом к губам. А он зачем-то язык в трубочку скрутил. Я вот до сих пор думаю, зачем он это сделал? Странно, но этот вопрос долго не покидал меня потом. Может быть так и надо целоваться, скрутив язык в трубочку? – думала я. Когда я прикоснулась к нему губами, меня прошибла странная дрожь. У меня было ощущение, что я сделала что-то запретное, то, что мама бы не разрешила. И в то же время, я подумала: «Вот оно как?» Я поцеловала его торопливо. Он заметил как я замешкалась, посмотрел на меня как на инопланетянку, и сказал: «Я так давно не целовался, что забыл, как это делается.» А потом, после какого-то умственного усилия:
– Ты чего, испугалась?
Конечно, я испугалась. Так страшно мне, пожалуй, еще никогда не было. Но страх был особенный, адреновлиновый и страстный.
– Нет, – ответила я.
– Я понял, тебя кто-нибудь обидел, наверное.
Я молчала, сердце осозновало, что же произошло, отдавая бешеной аритмией.
– Ты любила когда-нибудь? – в непонятках спрашивал он. Не знаю, что там со мной происходило внешне, что он так занервничал.
– Да. Но ведь это была платоника… – намекала я. Но он пока так ничего и не понял. Я всегда почему-то хотела, чтобы мои мысли читали. И мне было интересно, догадается, нет.
– Ах, какие ты слова говоришь… – сказал покоритель женских тел, и увлек меня в темный парк. Он что-то говорил о духах и гороскопах, врочем мне было все равно, лишь бы слушать его подрагивающий баритон.
Он наклонился ко мне и я снова почувствовала запах его одеколона. А еще мне нравилось, что он комментировал мои действия.
– Ты улыбаешься… –. отвечая на мою детскую улыбку, сказал он. Это действовало как-то успокаивающе. Я улыбаюсь – он улыбается, значит все хорошо.
Мы остановились у скамейки.
– Иди ко мне, – сказал он, поднимая меня на скамейку.
–А ты играешь на чем-нибудь? – спросила я его.
– Да, на нервах.
– Давай…
– Хм… Как-нибудь в другой раз, ладно, — быстро ответил он, будто я его отвлекала от основного занятия. – Тебе так удобно?
– Нет.
– А что ты хочешь? Встать…Сесть?
Я спрыгнула со скамейки, не выпуская его из своих нежных объятий.
– Давай я тебе сделаю массаж, – м-да вопрос был слишком прямой, поптучик поправился: Ты не замерзла?
– Замерзаю.
– Сейчас тебе будет тепло, – с этими словами он расстегнул мою куртку и его холодные руки оказались на моей голой спине под любимым красным свитером.
– О чем ты думаешь?
– О том, что у тебя руки холодные.
На самом деле, я, конечно, думала о том, что он был первым, который так близко стоял и трогал мою голую спину, но сказать это почему-то не могла.
Вдруг, все вокруг исчезло, за исключением его рук на моей голой спине. Были только эти руки, сильные, нежные, ласкающие. Они поднимались вверх и вниз, пощипывалли, гладили, кололись ногтями. Как будто эти руки были где-то внутри и уже принадлежали мне. Я и сейчас думаю, как странно что прикосновения к такому невинному месту как спина, могут быть настолько сексуальными. Он что-то спрашивал у меня, просил читать меня ему стихи. Я срывающимся шепотом что-то лепетала. «Это твоя эрогенная зона», – сказал мне попутчик, рисуя пальцами на спине квадрат. Потом танец его рук разворачивался уже внутри этого квадрата. Я вряд ли отдавала себе отчет в том, что происходит. А потом, как будто от этих прикосновений что-то взорвалось внутри и я укусила его за плечо.
– Что с тобой? – я, наверное, его испугала, — Тебе хорошо?
Я вскрикнула.
– Ты чего?
– Пойдем отсюда.
– Ты вся дрожишь.
– Там мои родители.
Тогда попутчик тоже испугался. Но это не помешало ему пристально оглядеться вокруг, вглядываясь в темноту будто замороженных дервьев и застывших зданий, посреди холодного зимнего города.
– Да нет там никого, – выдохнул он.
Вся его уверенность и мужественность на время испарились. Как будто он тоже мог боятся, что его застукают на месте. Бедняга. Но попутчик взял себя в руки, и раздраженно бросил ничего не значащую тогда для меня фразу.
– Слушай, ты правда… это… крейзи…
– Я знаю, — почему-то ответила я. И мы пошли месить ногами талый снег по перепендикулярному к главной улице переулку.
Попутчик шел рядом уверенной походкой.
Ну и куда мы теперь идем? – спросил он меня немного раздраженным голосом.
- Вперед. – ответила я, прокладывая себе дорогу сквозь кашу снега и грязи а неизвестном мне направлении.
- Чего-то я так замерз… – пожаловался попутчик и взял меня за руку.
- Ты чувствуешь мои руки? – как-то глупо поинтересовался он.
Какие руки? Причем тут руки? Я думала о том странном физическом влечении, которое я впервые почувствовала. Почему мне показалось тогда, что у него синие глаза? А ведь они совсем не синие, серые – это точно. Наверно, потому, что я вижу то, что хочу – думала я. А почему я своих предков увидела? Ясное дело, боялась этого, вот оно и случилось. Какие, однако, крайности. Что только не выделывает больное воображение. У меня больное воображение?
- Так ты чувствуешь мои руки? – не унимался попутчик. Интересно для чего и зачем ему так нужен был ответ на этот сранный вопрос.
- Нет, – совредничала я.
Он тогда еще спрашивал, что я о нем думаю. А я сказала, что не делаю выводов о людях. Ведь людей не поделишь на плохих и хороших. В целом у человека – нулевой вектор, настолько он многогранен. Его это проняло. Но сейчас мое «НЕТ» повисло и запуталось в морозных снежинках. Оно прозвучало без сочувствия, без понимания, без интереса. И уже как-то нашло место, где приютится, в его душе и подсознании, наверное. Я еще вся дрожала. Я тоже ждала от него ну хоть какого-нибудь утешительного слова, ласкового взглядв. Да, хоть, чтобы он еще раз назвал меня милым ребенком. Но ничего не происходило. Абсолютно ничего. Время замерло, чего-то выжидая.
- Ну почему ты со мной не захотела в Новые Химки поехать?
- Просто.
- Просто. А ты не знаешь, где тут обменник есть. Хотел купить макароны с тушенкой.
- Окол ателье.
- Да, но он же сейчас не работает.
Мне захотелось прервать этот материальный насвозь разговор.
- Когда ты в первый раз поцеловался?
- О, какие вопросы!!!
- Да ладно, что такого.
- Мне было 18 лет…
- Так поздно?
- Поздно? Как холодно. Я не люблю вот так шляться без дела. Пойдем в подъезд.
Интересно, если бы я сказала ему, что это у меня был первый поцелуй. Может быть, это все изменило. Может быть моя невинность нашла бы отклик в его закаленном победами над женскими душами сердце. Но это лишь вероятность. Я вот думаю, что вероятность есть всегда. И ее можно только почувствовать кожей.
Мы зашли в подъезд. Там было светло. Мы щурили глаза, оттого, что вошли из темноты в это убежище от мороза. На звук нашего голоса из квартир стали выглядывать соседи. Попутчик с ними вежливо здоровался. Непонятно только, зачем они выглядывали? И зачем он с ними здоровался?
В подъезде он снова начал обнимать меня. Но я вывернулась из его рук.
А потом я поцеловала его на прощание. И он спросил меня: Мы еще увидимся?
- Не знаю, ответила я, – и я побежала.
Я бежала по снегу и по грязной земле, по кочкам и остаткам травы, мимо магазинов и кафешек, мимо грузчиков и интеллегентов. Я бежала вперед, в никуда, во взрослую жизнь, не думая о будущем и не осознавая происходящего. Просто я была счастлива. Счастлива быть собой, счастлива чувствовать мужчину так близко, счастлива, потому что это наконец свершилось.
А.Т.